Становление норм парламентской этики в России

        Общая проблема внутреннего соотношения права и нравственности, а также конкретные вопросы наиболее целесообразного и обоснованного применения юридических и этических критериев при оценке действий, совершаемых теми или иными носителями государственной власти, всегда вызывали повышенный интерес как у специалистов-законоведов самых разных школ, так и у представителей различных направлений отечественной философской мысли. Особенно плодотворно эта традиция комплексного подхода к изучению нравственно-правовых аспектов парламентской работы проявилась в России на рубеже XIX–XX веков, когда закладывались и формировались принципиальные основы деятельности парламентских структур, наиболее полным и высшим воплощением которых стало открытие в апреле 1906 г. первой сессии только что созванной Государственной Думы Российской империи как законотворческого органа, олицетворившего собой, хотя и не без некоторого ограничения своих полномочий, самостоятельную и официально утвержденную ветвь законодательной власти в стране [1].

        Богатый теоретический багаж, накопленный к этому времени крупнейшими русскими юристами, был существенно дополнен весьма ценным практическим опытом их участия в важнейших социально-политических процессах, прежде всего – в законотворчестве периода думской монархии (1906–1917 гг.) [2–4]. Отнюдь не случайно поэтому председателем Государственной Думы первого созыва был избран очень авторитетный и пользовавшийся широкой международной известностью правовед профессор С. А. Муромцев. В своих многочисленных научных исследованиях он постоянно отводил немало места детальному рассмотрению нравственно-правовой тематики. Обращение к некоторым наиболее существенным положениям его концепции представляется вполне актуальным и в наше время, когда еще не до конца завершилась выработка новых основ для взвешенной и объективной оценки функционирования парламентской системы Российской Федерации.

        В декабре этого года будет отмечаться 20-летие со времени возрождения на новых началах Государственной Думы и Совета Федерации (во многом заменившего собой бывшую верхнюю палату – Государственный Совет Российской империи). Можно без преувеличения сказать, что двухпалатное Федеральное Собрание Российской Федерации унаследовало от своих исторических предшественников целый ряд проблем, относящихся к этико-правовой категории. Вот почему изучение научного наследия русских правоведов, и в особенности Муромцева, способно не только обеспечить верное методологическое обсуждение перспективных подходов к успешному решению этих проблем, но и может принести непосредственную пользу при осуществлении комплексной нравственно-правовой оценки деятельности отдельных парламентариев. Применение теоретических критериев, предложенных в свое время Муромцевым, к конкретным действиям некоторых нынешних депутатов Государственной Думы Российской Федерации позволит более четко сформулировать суть той оценки, которую они в полной мере заслуживают.

        В максимально завершенном виде главные положения этико-правовых воззрений Муромцева были изложены им еще в 1879 году, в большой работе по философии права под общим названием «Определение и основное разделение права». Один из разделов этой работы почти целиком посвящен подробному рассмотрению проблем соотношения права и нравственности. С точки зрения Муромцева, два эти понятия неразрывно связаны между собой и развиваются в рамках цивилизованных обществ одновременно, что предопределяет необходимость их комплексного учета не методом противопоставления, а, наоборот, путем теснейшего сопоставления: «Сравнение права и нравственности достигнет успеха лишь в том случае, если мы возьмем право и нравственность в параллельных значениях: право в единичном смысле надо сравнивать с нравственным отношением; правовой порядок – с нравственным порядком; юридическую норму – с нравственной нормой; идеальное право или справедливость – с идеальной нравственностью» [5, с. 451].

        По мнению Муромцева, между правом и нравственностью существует не только внешний параллелизм, но есть и внутреннее сродство, благодаря которому они должны в нормальных условиях не противоречить друг другу, а органично согласовываться между собой: «Принадлежа одним и тем же людям, относясь к близким, часто к одним и тем же отношениям, имея одинаковое назначение – регулировать эти последние, правовые и нравственные идеалы должны согласовываться между собою. <...> Допустить коренное противоречие права и нравственности как факт, вытекающий необходимо из самого существа этих двух явлений, значило бы стать против общих законно солидарности общественных явлений» [5, с. 451–452]. Более того, одно неотделимо от другого, являясь его ключевым компонентом: «Право вмещает в себя важнейшие институты нравственного порядка» [5, с. 453].

        Однако Муромцев далек от мысли смешивать право и нравственность между собой. Он справедливо указывает на то, что у того и у другого есть своя собственная, лишь им присущая сфера социального применения, причем полного «перекрывания» этих сфер не происходит. Но здесь важнее всего то, что в основополагающих своих проявлениях и в их сущностных свойствах право и нравственность находятся в состоянии взаимной координации, а нравственность при этом имеет даже первенствующее положение: «Далеко не все нравственные отношения и нормы служат в то же время предметом юридической защиты; но все сколько-нибудь важные юридические институты и нормы согласуются с нравственностью» [5, с. 452]. Говоря о функциях контроля за поступками человека как с позиций моральных оценочных принципов, так и на основании правовых регламентирующих норм, Муромцев, несмотря на свою принадлежность к юридической корпорации, отдает явное преимущество все-таки нравственным критериям над юридическими механизмами, обосновывая свое предпочтение гораздо большей всеохватностью, присущей этическим аспектам защитного действия законов общечеловеческой морали: «Но юридический контроль, по свойствам своим, не в состоянии проникнуть в такую глубину человеческих поступков, как контроль нравственный. По качествам принадлежащей ему защиты юридический контроль обнимает по преимуществу внешнюю сторону человеческих поступков, а нравственный контроль, по преимуществу – внутреннюю сторону их» [5, с. 455–456].

        Согласно воззрениям Муромцева, нравственный критерий, как первичный и основополагающий, всегда необходимо применять в рамках правовой оценки тех или иных действий человека, чьи поступки должны одновременно контролироваться в комплексе и этикой (личной моралью), и правосознанием (юридической культурой): «Право осуществляется тогда, когда человек поступает согласно с предписанием, нравственность – лишь тогда, когда человек, исполняя предписанное, поступает так не лицемеря, не из страха, а по доброй воле, вполне сочувствуя сделанному» [5, с. 456]. Высшим эталоном нравственного измерения действий человека Муромцев считает искренность как самих поступков, так и в отнюдь не меньшей степени тех мотивов, по которым они совершены: «Идеально моральны только те поступки, которые совершены искренно. Но и идеально-правомерно только действие, совершенное искренним образом» [5, с. 457].

        Однако при этом ключевое значение получает проблема точной идентификации нравственной основы оцениваемого действия. Муромцев совершенно правильно отмечает, что одних лишь внешних признаков моральности действия недостаточно, поскольку внутри может скрываться лицемерный расчет, маскирующийся под благородные мотивы, тогда как по сути своей не имеет с ними ничего общего: «Хотя поддержание соответствия между поступками и побуждениями составляет основное стремление действующей нравственности и каждое обнаруженное разногласие между внешней благовидностью поступка и его мотивами ведет к осуждению его, однако существующая для нравственного контроля общества невозможность обнаруживать всегда разногласия, сюда принадлежащие, не позволяет постоянно пользоваться единственным правильным критерием. Многие лицемерные поступки встречают одобрение со стороны руководящего нравственного авторитета потому только, что их лицемерие не обнаруживается вовремя» [5, с. 457–458]. В этом-то и заключается главная трудность обоснования этической оценки: требуется время, чтобы скрытые мотивы обрели внешнее, очевидное для всех проявление.

        Впрочем, Муромцев не уклоняется от попытки решить трудную проблему и выдвигает свое предложение относительно возможности выявить истинную моральную (или, наоборот, аморальную) подоплеку совершаемых действий: «Об искренности поступков в пределах общественного контроля можно говорить только как о таком качестве их, которое означает, что человек, поступая известным образом потому, что так предписано общественным сознанием, подчиняется авторитету этого последнего добровольно и беспрекословно, под личиной правомерности и моральности своих действий не преследует каких-либо посторонних, а тем более неблаговидных целей. Искренность в этом смысле составляет существенное условие действительности и нравственного, и правового порядка» [5, с. 458]. Более того, Муромцев настаивает на целесообразности и даже необходимости применения юридических санкций за этические проступки для приведения их в соответствие с четкими требованиями закона: «Принуждая к исполнению юридических обязанностей, право тем самым воспитывает в людях уважение к долгу и увеличивает шансы на искреннее выполнение его» [5, с. 458].

        Иными словами, система юридических наказаний за неэтические деяния не только восстанавливает законность, но и служит достаточно эффективным средством укрепления нравственности и повышения моральных качеств человека. Это в полной мере согласуется с современными представлениями о специфике применения этических регуляторов в социально-политических отношениях: «Исполнение норм права обеспечивается при необходимости мерами принуждения (административными, уголовными и экономическими санкциями) с помощью специального аппарата правосудия, которое осуществляется должностными лицами. Требования морали поддерживаются силой общепринятых обычаев, общественного мнения или личной убежденностью индивидов. Моральная санкция осуществляется, таким образом, мерами духовного воздействия, причем не отдельными людьми, наделенными какими-либо особыми полномочиями, а всем коллективом, социальной группой, обществом в целом» [6, с.194].

        Отечественная и зарубежная практика существования базовых норм парламентского права отнюдь не случайно включает в себя законодательно и регламентно закрепленные конституционно-правовые санкции за серьезные этические проступки парламентариев. Существует немало показательных прецедентов успешного применения таких санкций – вплоть до лишения депутатского мандата тех членов законодательного (представительного) органа государственной власти, которые допустили в своей деятельности социально значимые проявления неэтичного поведения, резко противоречащего тем повышенным моральным требованиям, которые общество, а отчасти и законодательство, традиционно предъявляют к парламентариям [7]. При этом наиболее существенны не столько даже собственно юридические механизмы осуществления санкций, сколько морально-нравственная, этическая сторона вопроса. В данном плане весьма характерна ситуация, возникшая вокруг бывшего главы думской Комиссии по этике В. А. Пехтина, уличенного в обладании незадекларированной элитной недвижимостью за рубежом. Несмотря на то, что все обвинения в свой адрес он поспешил категорически отвергнуть, ему все-таки пришлось в добровольно-принудительном порядке покинуть свой руководящий пост, а затем и вовсе отказаться от депутатского мандата, поскольку инкриминируемые ему действия оказались категорически несовместимы со статусом парламентария, тем более – призванного контролировать соблюдение этических норм своими коллегами. Для верной и объективной оценки его поступка с нравственных позиций в высшей степени уместно иметь в виду то соотношение критериев искренности и лицемерия, которые, по убеждению Муромцева, являются определяющим для характеристики подлинных мотивов действий наделенного властью человека.             

                Литература
               
    1.  Демин В. А.  Государственная Дума России (1906–1917): механизм функционирования. – М.: Рос. полит. энцикл., 1996. – 216 с.
    2.  Конституционализм: исторический путь России к либеральной демократии: Сб. документов / Сост. А. В. Гоголевский, Б. Н. Ковалев. – М.: Гардарики, 2000. – 624 с.
     3.  Русский конституционализм: от самодержавия к конституционно-парламентской монархии: Сб. документов / Сост. А. В. Гоголевский, Б. Н. Ковалев. – М.: Гардарики, 2001. – 489 с.
    4.  Русский конституционализм в период думской монархии: Сб. документов / Сост. А. В. Гоголевский, Б. Н. Ковалев. – М.: Гардарики, 2003. – 492 с.
    5.  Муромцев С. А.  Избранные труды. – М.: Рос. полит. энцикл., 2010. – 600 с.
    6.  Словарь по этике / Под ред. А. А. Гусейнова и И. С. Кона. – М.: Политиздат, 1989. – 447 с.
    7.  Окулич И. П.  Специфика этико-правовой оценки деятельности представителей депутатского корпуса в отечественной и зарубежной практике // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2012. – № 1. – С. 9–16.

         Февраль 2013
                (Статья написана в соавторстве с И. П. Окуличем)