Тысячеглазый. Часть третья. Глава 8

8

         На улице бушевала водная стихия. Струи дождя стояли непробиваемой стеной, пройти сквозь которую человеку, казалось, невозможно. По асфальтовой мостовой неслись мутные потоки воды. Машины с рёвом таранили водную преграду, раскидывая в стороны водяные усы передними колёсами. Небо над городом клубилось чёрно-жёлтыми тучами, стреляло молниями, дома укрывались за гранитными стенами и под металлическими крышами, а людей не было вообще, они исчезли, перепуганные небывалым грозовым буйством.

        Лера, выйдя из «того самого» дома, повёл себя странно. В непомерном замешательстве, промокнув в одну минуту до нитки, он выгреб на улицу Кирова, зачем-то дошёл до Тургеневской площади, потом бульваром до Неглинки, далее, спотыкаясь о тротуарные выбоины и утирая то и дело мокрое от дождя лицо, дополз-таки до Кузнецкого моста и уже там, словно опомнившись, кинулся к дверям метрополитена, спустился на станцию метро и наконец остановился у мраморной колонны как вкопанный.

        Здесь сияло электричество, грохотали поезда, муравьиной толпой расползались туда-сюда люди. Лера стоял, прижавшись мокрым плечом к колонне, закрыв глаза и играя желваками.

        Он понял, что трус насквозь, от грудных рёбер до спинных позвонков.

        Он понял, что не выдержал первого серьёзного жизненного удара.

        Он понял, что вообразил себя Тысячеглазым, так и не поняв тяжести и мучительности этого дара.

        - Каракосов! Ты совсем раскис.

        Этот голос, полкило иронии и кило нежности, он узнал бы, даже будучи без сознания. Он обернулся, как будто его ударило током. Каштановая чёлка, оленьи глаза, капля-родинка на шее. Ариоль стояла и стряхивала с плаща, тёмно-рубинового с синими вставками, мокрые  напластования. Под мышкой она держала сложенный зонт, длинный, как трость аристократа.

        - Привет, Ариоль!

        - Привет, привет!

        - Понимаешь, я…

        - Я тоже оттуда, - девушка даже не понизила голоса. – Бежала за тобой, как сумасшедшая. Но тебя догнать было выше моих сил. А тут ещё дождь. Чуть не утонула в этом водопаде.

        Она замолчала. Каракосов несколько секунд блуждал по закоулкам своего мозга и вдруг выдал:

        - Оттуда? А что ты там…

        Ариоль резко ткнула ему в грудь ручкой зонта и сказала:

        - Поехали домой, хорошо? Я хочу обедать. Мама обещала приготовить сегодня гречку с гусиными шкварками.

        Лера приоткрыл рот для нового вопроса, но опять получил тычок зонтиком в грудь.

        - Ты знаешь, что это такое? Читал Гашека? «За гусиные шкварки я продам родину». Это из главы про военных симулянтов.

        Молодой человек почувствовал внезапный уют от этого голоса, разговора про Гашека и шкварки. Но марку хотелось держать до конца, поэтому он проявил упорство:

        - Хочу навестить родителей. Потом приеду.

        Ариоль спокойно сказала:

        - Я поняла.

        Наклонилась к нему, легко прикоснулась губами к его щеке, шепнула: «Пока!» - и быстро пошла в дальний конец платформы. Обернулась на ходу и помахала зонтиком-тростью.

        Лера тоже приподнял руку – и понял, что уже улыбается. «Тот самый» дом исчез из памяти, словно не существовал вовсе.

        Добираясь до Черёмушек, он совсем продрог. Светло-серый костюм из недорогого крепа, купленный им по давнему совету Ариоли, висел на его теле вымокшей холодной тряпкой. Лера старался двигаться быстро и не обращать внимания на это неудобство. Но люди в городе, особенно пассажиры в метро, сторонились его, точно какого-нибудь забулдыгу или не вполне вменяемого человека.

        Хорошо, что гроза и дождь ушли на северо-восток, и в чистом небе над Москвой опять сверкало солнце. Дневной воздух был тёплым и от земли поднимался белесый пар. Тепло Леру не согревало, но хотя бы лицом он ощущал его надёжное присутствие.

        Дверь открыл отец. Рассмотрев сына, он покачал головой.

        - Пижонишь? - насмешливо резюмировал Товий Ефимович. – В школе не надевал зимой шапку, теперь отказался от зонта с плащом. Что и когда не досмотрел я в этом пустоголовом дурошлёпе?

        - Всё и всегда, - быстро ответил Лера. – Чего теперь совеститься?

        Он снял туфли, стянул носки и босиком прошлёпал в ванную.

        - Тапки, сухой халат, трусы с майкой возьмёшь в своей комнате. Я всё положу на кровать. Чаю согреть?

        - Лучше водки дай. Если найдётся.

        - Поищем, раз такие ватерпасы. Кстати, горячую воду вчера отключили. Ты понял?

        Лера рассмеялся, так как крутил горячий кран и как раз слушал его голодное сипенье.

        - Ничего, прорвёмся. Сейчас разотрусь полотенцем.

        Отец постоял у двери в ванную, потом щёлкнул по ней пальцами, сказал еле слышно: «Разотрись, сынок», - и ушёл на кухню.

        Он достал из холодильника бутылку с прозрачной жидкостью, трёхлитровую банку с квасом, выставил всё это на стол. Потом поставил рядом два стеклянных бокала и две стопки, нарезал чёрного хлеба, копчёной колбасы, вынул из овощного ящика пучок зелёного лука, зажёг конфорку и разместил над ней большую сковороду с жареной картошкой. Кухню заполнили ароматы недорогой, но сытной еды. Далее на стол встали две широкие тарелки, легли ножи и вилки.  Закончив приготовления, отец опустился на табурет и крикнул не очень громко:

        - Иди на кухню, когда закончишь. Перекусим. Я сам ещё не обедал.

        И добавил вполголоса:

        - Так что ты вовремя. А Лиду я уже покормил.

        Лера пришёл, переодевшимся в коричневый махровый отцовский халат, с ярко-розовым лицом и ещё не просохшими волосами на голове. Он двигался чуть сдержанно и чуть неловко, как не совсем уместный гость. Товий Ефимович заметил всё это, но промолчал. Указал сыну на второй табурет, встал к плите, снял с огня сковороду, разложил на тарелки жарево. Потом сел к столу, раскупорил бутылку, заполнил стопки и сказал:

        - Это самогон. Сосед привёз из деревни. Ну?

        Они чокнулись, выпили, захрустели луком, застучали вилками. Оба молчали и почти не обращали друг на друга внимания.

        - Хороший первачок, - сказал через несколько минут Лера. – Из яблок?

        - Из сахара.

        - Давай по второй?

        - Можно.

        Отец ещё раз наполнил стопки. Чокнулись, аккуратно выпили.

        - Всё. Я больше не буду.

        - Ну и я тоже, - Товий Ефимович закрыл бутылку и отставил её в сторону. – Пей квас. Мама сама готовила, по своему рецепту.

        - Кстати, она сейчас что?

        - Спит.

        - А как у неё…

        Отец посмотрел осуждающе на сына и через секунду, как бы извиняясь за этот взгляд, сказал со странной, вежливой, но чрезмерной настойчивостью:

        - Ты поешь, попей кваску. А потом потолкуем.

        - Да-да, конечно, - Лера тонко подыграл отцу, соглашаясь с пониманием и охотой. – Потом потолкуем.

        Закончив обед, они сидели молча, размышляя каждый о своём.

        Товий Ефимович мучился. Он понимал, что должен сообщить сыну о предложении, которое недавно сделал лечащий врач. Не хватало не то что бы решимости, а просто душу мяло сомнение, которое часто возникает в момент, когда надо сделать окончательный выбор и сказать «да» или «нет».

        Лера по бегающим глазам отца догадывался, что тот никак не осмеливается сказать какую-то важную вещь, связанную с болезнью мамы. А сам не спрашивал, не из боязни услышать что-нибудь тяжёлое, но лишь потому, что потом, скорее всего, надо будет самому сказать «да» или «нет». В такую минуту людей чаще всего и подводит характер. Тянуть волынку, выходит, легче, чем поставить «fine».

        Вдруг отец выпрямился на табурете и многозначительно протянул:

        - Да… «Спартак»-то в этом году вряд ли возьмёт чемпионство.

        Леру передёрнуло. Но он спросил всё-таки:

        - Это почему?

        - Не тянут, - уклончиво хмыкнул отец, – всё в раздрай. А главное, трусят.

        Молодой человек понимающе кивнул, но тут же, вспыхнув, буквально оглоушил отца вопросом:

        - А мы с тобой что? Тоже вроде испуганных псов под лавку?

        - Ты что?

        - Да ничего! Давай про маму. Только всё по пунктам: «а», «б», «в». Не мнись. Выкладывай начистоту.

        Отец как-то посуровел, но не без причин. Он встал и, выходя из кухни, привычным твёрдым голосом сказал:

        - Врач оставил рекомендации. Сейчас тебе покажу.

        Через минуту он принёс тонкий листок, исписанный малоразборчивым почерком. Так пишут медики, заставляя всех мучиться написанным. Лера углубился в чтение. Многое не разобрал, но понял главное.

        - Значит, возможно донорство? Ввести в печень, после удаления раковых опухолей, элементы из здорового организма?

        - Но там два условия. Организм только родственника и вероятность успеха – пятьдесят на пятьдесят.

        Лере внезапно стало легко.

        - Ну и чего мы с тобой тут паримся? – сказал он и почувствовал, что ему стало ещё легче. – Родственник есть. Шансы – нормальные. Честно говоря, ты меня своим серым лицом напугал, пап.

        - Врач говорил, что операция не из лёгких.

        - Пап, хватит! Считай, что решение я уже принял. Знаешь, что будет в результате?

        - Что?

        - Мы втроём: мама, ты и я – пойдём на футбол. И если «Спартак» лажанёт – я ему не завидую!

        Отец посветлел лицом и добавил:

        - Но всё же у мамы надо бы спросить: как она к этому относится? Ведь операция будет нелёгкой и для неё.

        - Обязательно спросим. Но я почему-то думаю, что мама согласится. Как человек и как медик она всё понимает лучше нас.

        Так получилось, что сын и отец не заметили Лидию Сергеевну, давно стоявшую на пороге кухни. Она была в розовом халатике и держалась рукой за дверной косяк. Тонкие ноги у неё чуть дрожали, лицо пожелтело, под  глазами были синеватые тени, на губах нездоровая белизна, а в волосах – непривычная пепельная седина.

        Леру тронули до слёз её тонкие кисти рук и бледная шея, чуть согнутая вперёд, отчего голова казалась приподнятой вверх и направленной тоже вперёд по ходу движения, словно у ныряльщика, показавшегося из-под воды.

        Мама улыбалась и смотрела на сына сияющими васильковыми глазами.

        Каракосов вскочил и кинулся к маме. Он обнял её так, как никогда не обнимал прежде: надёжно и с любовью.

        Они некоторое время молчали, словно договаривались о чём-то соприкоснувшимися телами.

        - Ну вот! Ну вот! – не очень осмысленно приговаривал Товий Ефимович, наблюдая эту сцену и осторожно вертясь возле обнимавшихся.

        Лидия Сергеевна не хотела демонстрировать сыну своего печального состояния. Но он понял и так, что сил у неё немного. Болезнь высасывала из её тела те самые кольца жизни, о которых он не раз думал. И сейчас самым главным и крепким кольцом стал неожиданно он сам. Молодой человек клял себя за то, что посмел не увидеть этого раньше.

       Но теперь он решительно отбросил и забыл собственные неурядицы, которым и в самом деле была грош цена. И этот отказ придал ему сил, каких он не ощущал в себе раньше.

        - Как ты? – спросил он маму каким-то глубоким, неслыханно спокойным голосом.

        - Сейчас хорошо, - она тихонько покрывала поцелуями его лицо, как делала это в детстве, когда он долго не мог заснуть.

        - Прекрасно. Пойдём к тебе.

        Лера поднял её на руки и понёс в комнату. Она руками обвивала его шею и дышала легко-легко.

        Товий Ефимович шёл следом, стараясь почему-то ступать на цыпочках.

        В доме царила хорошая, здоровая тишина. Лера уложил маму в кровать, взбил ей подушку и расправил одеяло. Потом подтащил кресло и сел на краешек.

        Папа тоже придвинул кресло и опустился в него, но так, чтобы быть немного позади и чуть в стороне от сына.

        - Мам, - Лера говорил всё тем же глубоким голосом. – Мы с папой обсуждали возможность операции. Той самой, понимаешь? По-моему, это сейчас бы нам всем подошло.  Папа предоставляет возможность решить этот вопрос нам с тобой.

        Он обернулся к отцу:

        - Да, пап?

        Товий Ефимович кивнул несколько раз и почему-то закрыл лицо руками.

        - Вот видишь. Он не против.

        Лера опять посмотрел на мать и продолжил:

        - Я пройду обследование и лягу с тобой в клинику.  Потом нас с тобой подлечат. Выйдем через месяц как огурчики. Я прочёл врачебные предписания. Всё в нашу пользу. Ты мне веришь, мамочка моя родная? Веришь?

        Лидия Сергеевна молчала и неслышно плакала. Слёзы скатывались ей на уголки рта и там блестели, словно алмазные огоньки.

        - Я не слышу, мамочка.

        Она прикоснулась к его руке и, всё уже решив, спросила:

        - Останешься эти дни у нас?

        Лера понял, что именно мама решила. Что операция нужна, так как она будет успешной. А про себя подумал: «Жизнь сама собирает то, что разрушила. Просто надо потерпеть. Например, теперь я знаю, для чего жил все эти годы. Я не готов быть жертвой. Пока я должен спасать». И ответил, пожимая маме тонкую руку:

        - Если можно.

        Отец и мать переглянулись, и на лицах у обоих высветилось терпеливо непроизносимое, многократное «можно», сохраняемое всеми в мире отцами и матерями в ответ на подобный вопрос всех в мире детей.


                *   *   *


Продолжение следует.