Муравьиный бог

Палец мерно опускался на подоконник, раздавливая сновавших туда-сюда муравьёв, облепленный чёрной кашицей растёртых муравьиных тел.

Непрошеные гости пришли недавно, сначала она злилась, думала, как бы их вывести, а потом просто стала подходить к подоконнику и давить. Первые дни, слегка брезгуя, надевая резиновую перчатку на руку.

Вскоре возникло чувство, что перчатка мешает, не даёт полного контакта с этими крошечными телами. Ей захотелось открытой кожей чувствовать, те почти неощутимые моменты, микроимпульсы, когда муравьиное тельце, расплющивается и лопается, оставляя на подушечках лишь влажные пятнышки чёрной кашицы.

В такие минуты она начинала видеть всё как-будто в громадном увеличении, муравьи казались стадом больших монстроподобных существ, бегущих по просторной долине подоконника, а её палец - орудием божьего промысла, падающим метеоритом, бьющей молнией, повергающей их тела в пепел и ничто. Потом она очеловечивала муравьёв, представляла просторную городскую площадь, наполненную народом. С неба, на одного за другим, падал огромный столп, оставляя на асфальте кровавые лепёшки, а остальная толпа, с безумными воплями, металась по площади.

Иногда, какой-то муравей, казался ей почему-то милым, и она, уже занеся над ним палец, говорила:

- А тебя я не убью, потому что ты сладенький, должно быть ещё малыш, беги к мамке – и подпихивала его ногтем, давая возможность бежать.

В дверь позвонили, нехотя оставив своё занятие, она пошла открывать. Муравьи, почувствовав, что гнев божий утих, тут же сгруппировались вокруг размазанных по подоконнику собратьев и принялись поедать их.

- Здрасте, бабуля! – громко сказал улыбчивый парень, заглядывая в дверь через цепочку.

- Ах, пришли уже, ну, слава богу, проходите – ответила бабка, убирая цепочку и обтирая о халат палец.

- Ну, показывайте, что вам тут сделать нужно?

- А вот пойдём, покажу.

Она подвела его к туалету, открыла дверь и сказала, указывая пальцем на унитаз:

- Видишь какой низкий? Я когда посижу, потом встать не могу, ноги то ужас какие больные, посижу, колени трясутся, судороги ведут, вставать надо, а придержаться не за что, в прошлом месяце упала. Не сломала ничего, слава тебе господи, но ползала тут по полу минут двадцать, пока смогла встать. Сердце так скакало, думаю, сейчас помру и буду тут лежать, пока вонь не пойдёт, и соседи не вспомнят, что этой бабки что-то давно не видно. Потом поднялась, давление померила – двести.

- Э, бабушка, унитаз-то я вам приподнять не смогу.

- Да нет, зачем унитаз приподнимать, ты мне прикрути к стене ручку, пожалуйста. Обычную дверную ручку, я вон купила вчера. Просто буду за ручку держаться, подтягивать себя, когда с унитаза встаю, вот и всё.

- А, ну это раз плюнуть, за тыщу, нормально будет?

- Да ты что, господь с тобой, тут же работы на пару минут…

- Ну как на пару минут, тут дырки сверлить надо, то да сё…

- Нет уж, родной, ты мне сделай подешевле, у меня ж пенсия минимальная, на лекарства и на еду еле-еле дотягиваю. Одна же я. Дед уж два года как помер, сын с дочкой уехали, не помогают и не звонят даже – лепетала она жалобной скороговоркой.

- Ладно – махнул рукой парень – за пятьсот сделаю.

- Давай за триста, и ещё вон, я тебя борщичком накормлю, вчера борщичок сварила, такой вкусный получился.

- Эх, бабуля… Ну вообще ладно, давай так. Я как раз думал, что пожрать надо, а дешевле я всё равно нигде не пообедаю.

Когда работа была окончена, парень позвал хозяйку:

- Ну, бабуль, принимай работу, вот тебе ручка.

- Ты там крепко прикрутил? Не оторвётся? А то хлопнусь ещё опять.

- Не боись, прикручено отлично, смело можешь хоть подъём-перевороты крутить.

Бабка протянула ему двухсотку и два полтинничка.

- Ну, теперь давай, накорми меня своим борщом что-ли, как обещала, да я пойду.

- Пойдём, пойдём, конечно, сейчас разогрею, вот хлебушек, вот чесночок бери, если хочешь, перчику вот можешь досыпать.

За обедом разговорились. Бабка рассказывала про войну, говорила, что её старший брат умер от голода, в голосе дрожала слеза, хотя родилась она в сорок втором, и никакого брата у неё не было, но парень доверчиво и сочувственно кивал, шумно прихлёбывая борщ, и иногда говорил что-то вроде:

- Да, вы советские люди, как не говорите, совсем другая закалка и мораль другая, не то, что нынешняя мразь. Вот я, что хочешь делаю, и слесарю и плотничаю, и сантехнические работы выполняю, за любые заказы берусь. А получаю, сами видите. Нет, в месяц-то у меня более-менее выходит, но, это ж с утра до позднего вечера вот так шатаюсь по домам. Зайдёшь иногда тоже, вот такую бабушку пожалеешь, сделаешь ей почти даром, тяжело вам сейчас, что и говорить. А какие-то мажорки, сучки малолетние на геликах разъезжают.

- На великах то это ладно, вон на машинах каких ездят.

- Ха-ха, на геликах, а не на великах, это и есть машина, бабуль.

Видя, что её рассказы производят на парня живое впечатление, бабка совсем разошлась, опять начала вспоминать войну, рассказала о том, как девчонкой стояла по двадцать часов кряду у станка, о том, как голодная выискивала в траве паслён и поедала мелкие чёрные ягоды прямо с куста.

- Зато все вместе, бабушка, общность была тогда, общность. А сейчас малолетняя сучка не работает, идёт к своему крутому папе и говорит, хочу новую машину, и на те, пожалуйста. А все остальные мучаются.

Бабка полезла в карман обвисшего безразмерного халата, вынула оттуда помятую сигаретку и закурила.

- Ого, бабуля, а ты ещё и куришь – удивился парень

- Да, с молодости привыкла, знаешь, военное поколение, почти поголовно курили, тогда и о вреде ещё не особо слышали. А сейчас я уж почти не курю, сердце, давление, но иногда, вот так, вспоминать начну, да и закурю. Скучно ведь ужасно, телефон молчит, подружки лучшие уж поумирали. Телевизор включу, но я что-то там ничего не понимаю, что там говорят то, новости так быстро трындят, как скороговорку, слов не разбираю, раньше-то дикторы были, всё с толком, с расстановкой прочтут, а теперь, фильмы какие-то новые, компьютеры везде, танцы дурацкие, посижу, погляжу немножко, да и выключу.

Лежу иногда ночью в постели, и знаешь, столько мыслей давит, сердце трепыхается, и кажется вот, с минуты на минуту умру скоропостижно, и как-то, не то, что бы пугаюсь, просто так волнительно становится, мечусь на кровати, прислушиваюсь к сердцу, а оно ещё больше трепыхается. И какие-то мысли мысли, всё что за жизнь передумала, люди всё перед глазами плывут, тех кого нет уже больше чем полвека, их же уже никто и не помнит кроме меня, и думаю, как умру, и они все умрут вместе со мной. И всё это между явью и сном, длинная вереница фигур перед глазами. Некоторым рада, от некоторых морщусь, от некоторых такая тягость по душе разливается, и не могу никак понять, спала я или не спала. Уже несколько лет вот так, ещё до смерти моего старика началось, а после, знаешь, вообще навалилось без просвета.

Бабка уже даже и не смотрела на своего гостя, просто, обрадовавшись свободным ушам, исторгала из себя поток давно накопившихся слов и жалоб. Ещё немного и она расплакалась, слёзы катились по щекам, по дряблой шее, тонули в её халате, а она отдувалась, смешно шевеля губами с зажатой в них сигаретой.

Парень только сейчас обратил внимание, что над губой у неё растут небольшие седые усики, а на подбородке торчат редкие и длинные белые волоски, как у подростка, желающего казаться мужчиной и поэтому не сбривающего, проклюнувшуюся вокруг рта, мерзость.

В этот момент, плачущая седоусая бабка с сигаретой показалась ему очень забавной, парень прыснул в кулак от смеха, а когда она обернулась на звук, из вежливости, изобразил, что закашлялся.

- Ну ладно, бабуль, засиделся я у тебя – сказал он прокашлявшись – У меня ещё заказы сегодня есть, опять, наверное, допоздна провожусь, так что, давай, спасибо тебе за борщ, очень даже вкусный получился, мяска правда маловато, но откуда у тебя деньги на мясо, ясное дело. Здоровья тебе крепкого, не раскисай, потяни ещё, если понадобится что-то отремонтировать или что ещё, телефон мой знаешь, звони, приду, сделаю за полцены. Люблю иногда с людьми старой закалки поговорить.

Бабка, заперев за ним дверь и тяжко вздохнув, поплелась к дивану. После того как в её сонном угрюмом обиталище, только что, громко говорил молодой жизнерадостный человек, у которого впереди было ещё так много всего интересного, который так мало ещё думал о смерти, ей стало ещё грустнее и невыносимее.

Некоторое время она сидела неподвижно, затем обернулась, взгляд её упал на подоконник, по нему, туда-сюда, сновали чёрные точки. Губы, незаметно для её самой, расползлись в лёгкую полуулыбку. Она поднялась с дивана, и уже куда более твёрдым шагом направилась к подоконнику.

- Вот вы, милые мои и родные, думали, что я совсем ушла, да? Ну что вы, куда же я без вас, просто немножко отвлеклась, дела были, надеюсь, что вы не скучали – голос её очистился, зазвенел и сейчас был совсем как у молодой девушки.

Палец медленно опустился на муравья и размазал его по подоконнику со звучным проворотом, потом несколько коротких тычков, и вот палец уже влажный, его облепляет приятная чёрная кашица. Ещё несколько шлепков, щелчков, медленных нажимов, и муравьи в панике мечутся, но никуда не могут убежать, гнев господень настигает их.

- Ах ты, хитрец, покушать хочешь – говорит она муравью, пристроившемуся к останкам своего собрата – А нехорошо своих друзей кушать, плохо это, вот тебе.

И палец размазывает его по подоконнику, вместе с несостоявшимся обедом.

Блуждающий взгляд случайного прохожего слегка задерживается на старушке у окна, занятой каким-то делом. Прохожий решает, что подслеповатая бабулька подошла к свету, чтобы тщательнее почистить рыбу, или пошинковать капусту. Ему и в голову не приходит, что полчища монстропободных существ, в диком испуге, мечутся сейчас по долинам старого трухлявого подоконника в безнадёжных попытках скрыться от жестокости и неумолимости своего бога.