Серега

               
              РАССКАЗ.

Ой, как спится теплым августовским утром! После жаркого дня, за короткую ночь, воздух стал лишь чуть-чуть попрохладнее, но и этого было достаточно чтобы обильная роса выступила везде: на траве, на листьях деревьев, и даже на железных стойках праздничных транспарантов…
Почти все сто процентов жителей городка повально спят именно в этот рассвет: после празднования дня независимости, привычной  на этот день суеты, попоек, плясок и горланинья различных песен. Нигде так активно не празднуется вышеуказанная дата: ни в большом городе, ни в райцентре, ни в деревне. Только в маленьком городке, где все друг друга знают в лицо (но не по фамилии) и гордятся этим (узнают земляка, как правило, на любом вокзале, в любой точке земного шара), существует традиция собраться в одном месте и обязательно пропустить за здравие знакомого одну- другую рюмочку спиртного. А так как собирается множество знакомых, то здравие к ночи теряется и для многих оканчивается утром большим, тяжелым нездравием.
Первыми, утром, после праздника, в городке, просыпаются дворники. Они привычно (с неохотой) хватают свои метлы, лопаты, скребки и идут на войну с мусором. Правда, в этот день, они не разбредаются по своим кварталам и закрепленным участкам, а большинство собирается в месте грандиозной вчерашней городской тусовки. Потому что здесь срочно необходимо навести порядок и если повезет – разбогатеть.
– Ну и работы сегодня, братишки, – заключил молодой, рыжий, худой дворник, прикуривая у собрата свою дешевую сигарету. – До обеда не управимся.
– Знамо дело, – протянул лысоватый толстяк, вытирая кулаком пот. – Праздник!
–  Я  уже третью коляску пустых бутылок заволок в свой подвальчик, – похвастался третий, небритый, спитый, с бледно-синим лицом, верзила. – Будет на что выпить!
– Дурень, не хапай винные бутылки, – бросил отрывисто рыжий, что-то разыскивая в траве. – Пивные  собирай – они подороже и Райка-приемщица примет их охоче. Я вчера к ней наведывался – план у нее на них горит, а винных бутылок – там тьма, хоть в мусор выбрасывай.
– А хорошо, что в этом году праздник сделали в лесопарке, – проговорил толстяк, выплевывая свою цигарку. – На стадионе была бы тара вся битая, а грязь – топтана-перетоптана. Пойди – найди что-нибудь…
– Да, – согласился с ним бывалый рыжий дворник. – В прошлом году я нашел совсем ничего: пару баксов, скомканную десятку, какой-то картуз да пачек пять хороших сигарет… А сегодня  во – вот какой подарок!
И продемонстрировал всем шикарные золотые часы, правда, без ремешка.
– Вот повезло! – присвистнул толстяк, разглядывая часы. – Баксов двести стоят – не меньше.
– Что ты, все – триста, – подтвердил завистливо верзила. – Если в область сгонять и сдать их в  ломбард.
– А где Серега? – спросил вдруг толстяк. – Он что-то не прёт домой бутылок.
– Интеллигент! – сплюнул сквозь зубы верзила. – Отбросами не питается.
– Да ладно тебе, – стукнул его в плечо толстяк. – Он – человек! Пьет только коньяк, не то, что ты – все что горит.
– Подумаешь… Жертва несчастной любви, – выдал верзила. – По телику таких навидался. И, увидев двух бабок, тащивших из парка сумки пустых бутылок, истошно заорал собратьям: – Братва, грабят! Конкуренты вышли на тропу!
– Сейчас мы их, – протрубил сбор басом толстяк. – Дадим под зад коленкой…Во, удумали – грабить!
И бойцы санитарного фронта кинулись в атаку на перепуганных старушек.
 Серега Онищенко слышал весь их разговор – был  рядом:  за густыми кустами ивняка и, не торопясь, сгребал в кучу подборной лопатой влажный разнообразный мусор. Куча уже достигла  внушительных  размеров,  и можно было идти за трактором с прицепом. Но он не торопился. Слушая таинственную тишину лесопарка, состоящего в основном из берез и кленов, как нарочно символизирующего полную гармонию, Серега проклинал себя за одиночество и свою неустроенность. Ругал он и вредителей леса за один только вечер и ночь превративших такую красоту в помойку. Бережно поднимая с земли свисающие ветви ив, чудом уцелевшие от рук двуногих варваров, решил еще раз пройтись вдоль ряда длинных деревянных скамеек, расположенных вокруг круглого деревянного, оббитого белым пластиком, торгового павильона.
     Серега – худой, болезненный, длинноволосый, тридцатилетний очкарик был неразговорчивым и нелюдимым. Он не переносил никаких компаний, всяких там вопросов- расспросов, пьяных разборок и особенно карточных игр. Серега был тихим алкоголиком и затворником. Пил он только коньяк, правда, самый дешевый – суррогатный, который покупал ящиками у знакомого кавказца. Вчера он только не пил. Весь вечер и ночь проплакал, и был, утром, абсолютно трезвым, как стеклышко.
Широко ступая в огромных старых резиновых сапогах (больших на два размера), Серега сбивал последние остатки росы и выискивал в  истоптанной траве мелкие бумажки. Нанизывал их со злостью металлическим, заостренным стержнем.
Было нестерпимо душно. Рубашка от пота противно прилипала к спине, а главное – была гадко на душе. Он – Серега, еще недавно главбух в солидной фирме, сегодня – дворник. Давно ему так не хотелось жить, есть из грязной посуды в своем тесном полуподвальчике – дворницкой, и пить-пить ту мерзкую, тошнотворную спиртосодер- жащую жидкость.   
  Где-то он вычитал, что ум с горя никогда не пропьешь – тот навсегда остается в человеке. «Только зачем он мне, – думал Серега, остервенело сдирая со стержня бумажки и бросая их в большущий полиэтиленовый мешок, который с трудом уже удерживал другой, тоже худющей, трясущейся, но травмированной рукой. – Бухгалтером уже никто никогда не возьмет. Кому нужен калека и неудачник».
А ведь все в его жизни так хорошо начиналось. Институт, любимая бухгалтерская наука и практика, до головокружения и до ряби в глазах  каждодневное просиживание над цифрами, справками, статьями доходов и расходов. Весь мир его состоял из цифр, он ими лихо жонглировал, то  и дело складывая и вычитая, и постоянно совершенствовался в быстроте этих расчетов.
– Ты плохо кончишь, – ругала его молодая жена, качая в коляске еще маленького их сына. – Нельзя быть счетным фанатиком. Какая разница, когда ты сделаешь квартальный отчет, ну пусть на два-три дня позже – лишь бы сделал. Давай лучше сходим в кино или к кому-нибудь в гости.
– Что ты в этом понимаешь, – ворчал Онищенко. – Я хочу быть гением в бухгалтерии! 
– Кому это надо, – плакала жена и убегала с сыном в детскую. – Сгоришь как свечка!
   Как в воду она глядела. Однажды Серега, переутомившись, вышел на балкон своей шикарной двухкомнатной квартиры глотнуть свежего воздуха и, почему-то, полез через перила, вывалившись с третьего этажа. «Психика у него пошатнулась, – констатировал потом его лечащий врач. – То, что руку сломал – не беда, срастется, голову – уже не излечишь».
Так Серега вмиг стал калекой, а через каких-то полгода – хроническим алкоголиком. Голова у него, после падения, часто болела. Таблетки слабо помогали, лишь только коньяк давал успокоение. Жена долго безуспешно пыталась его лечить, а он – сопротивлялся, пытаясь всем доказать, что не алкаш и ему не жить без бухгалтерии. Результат не стал долго себя ждать: позорный расчет на работе, развод, дележ имущества, отъезд жены и сына в далекую Сибирь. Пустота.
Вчера сыну Онищенко исполнилось семь лет. Серега потому и не напился (хотя и был повод – праздник), потому что собирался позвонить по межгороду и поздравить с днем рождения сына. Для этого он два месяца экономил и откладывал, по  копейкам, деньги на данные переговоры. Поговорил, но лучше бы не говорил. Кинжалом в его сердце прорубили рану слова сына: «Ты не мой папка. Ты – пьяница… Я не люблю тебя, шизик».
  Зычный голос коллеги по работе оторвал Серегу от тяжелых, мрачных воспоминаний:
– Вот где ты спрятался, тихушник!  А я думал, что ты уже опохмелился и спишь где-нибудь под кустом.
– Я, что, бомж, – обиделся Онищенко. – Когда ты видел меня пьяным на работе?
– Ты, браток, не обижайся, – гаркнул толстяк, ухмыльнувшись. – Я это…со зла сказал… Ты же нас стыдишься и ненавидишь. Вот и не побежал с нами на разборки. Увиливаешь! Непорядок!
– А разве порядок у пенсионеров бутылки отнимать! – заорал вдруг Серега.– Затеяли киношные придуманные баталии…
– Закрой рот, сявка, – прорычал толстяк. – Я здесь - бугор! На мне вся дисциплина держится и порядок. И нечего конкурентов защищать, пусть их государство опекает. Хлеб наш насущный я никому не дам перехватывать! Усек?
– Усек.
– Давно бы так, – крякнул довольный толстяк, исподлобья глядя на Онищенко. – А насчет кино ты прав. Наши будни достойны телесериалов. Сюжеты у нас покруче долбанных детективов. Вчера один глядел по телику – минуты три всего, и то его начало. В ролях там до боли знакомый люд: прокурор, следак, первый отморозок, второй отморозок, третий отморозок  и какая-то баба. И все. Известно, наперёд, чем это кино закончится.
– А ты бы и не смотрел, – сказал и закашлялся Серега.
– Я и не смотрел – вырубил телик. Достали эти сериалы. Одно и тоже. Нет, чтобы о нас фильм, хотя бы один, снять. А в ролях были  бы мы: бугор, первый дворник, второй дворник…
– Зачем? – перебил его Серега и со злостью воткнул свой штырь в какую-то сероватую бумажку, затерявшуюся в траве. – Никому мы не интересны.
– Не скажи, – обрадовался затянувшейся беседе толстяк. – Да, мы – бедные. С нищенской зарплатой. Но у нас всегда есть возможность разбогатеть.
– Как? В дерьме копаясь не найдешь самородки.
– Ты думаешь?
– Да, – заключил торжественно Серега.
– Так погляди на свою удочку.
 Серега глянул на стержень и ахнул. На острие его была нанизана скомканная самая значимая денежная купюра. Он даже и не заметил ее сразу, приняв за обычную бумажку.
– Ну, как, – заулыбался невесело толстяк. – Раз ткнул – и месячная зарплата!
– Ничего себе, – аж задохнулся от радости Серега. – Вот так удача!
– Не удача, – резюмировал толстяк. – А оплата за наш труд тяжкий… Везде добро валяется: на улицах, в скверах, мусорках и на свалках. Нужно лишь в оба глаза тщательно глядеть, а кое-где людишек ушлых, зрячих на поток поставить… Чтобы бдели и искали добро.
– О чем это ты? – спросил удивленно Серега.
– Да все о том же… Меня на городскую свалку переводят… Старшим. И мне нужны помощники. Пойдешь?
– Туда же так далеко добираться, – произнес  неуверенно Серега.
– Машина у меня есть и автобус возит… И мне учет там толковый необходимо наладить.
– Чего?
– Металла, тары… отходов всяких. Пойдешь?
– Я подумаю, – испугался неожиданному предложению Серега.
– Думай. До завтра потерплю.
Сказал толстяк, как ударил, и, завидев проезжающий мимо трактор, громко закричал трактористу: – Сюда подгребай! Здесь целая куча!
И  зажестикулировал привычно рукой, показывая как лучше подъехать с прицепом.
… Трудовой день у Сереги закончился далеко за полдень. Усталый, злой,  потный, он пришел в свою дворницкую с одной лишь только целью: скорее бы напиться и забыться. Искалеченная рука от сегодняшних нагрузок нестерпимо болела, а в голове, словно в кузнице, стоял невообразимый гул и металлический стук, больно давя на виски и барабанные перепонки.
Завидев его в окно, прибежала сердобольная соседка с первого этажа – сорокалетняя вдова Мария, грудастая толстуха - коротышка, но с приятным, волевым, типичным сельским лицом.
  Пока Онищенко мылся, наклонившись над рукомойником и помойным, большим тазом, Мария постелила ему принесенную после стирки постель, взбила худую подушку, прибрала немного со стола. Собрала и аккуратно развесила по двум шатким стульям разбросанную одежду.
– Ты бы не пил сегодня, – мрачно произнесла она, глядя на него, раздевшегося уже по пояс и плескавшегося холодной водой.
– А что? – сухо буркнул Серега. – Тебе разве не все равно?
– Не все равно, – стушевалась Мария.- Когда не пьешь – ласков со мной…      Расскажешь что-нибудь мудреное. Деткам моим дашь на конфетки.
– А ты и рада, – процедил сквозь зубы Серега. – Говорил же тебе – ищи в сожители другого. Не пара я тебе.
– Мне видней.
– Ступай, – бросил с чуть потеплевшей ноткой в голосе Онищенко. – За помощь – спасибо. А это тебе – за работу и заботу.
Мария  молча приняла от него пару денежных купюр, с минуту постояла в нерешительности, а затем попыталась его погладить по худой, мальчишеской спине.
– Я же сказал – ступай… Устал, сил нет никаких. Спать хочу.
Мария вздохнула и ушла,  тихонько захлопнув за собой входную дверь.
   Серега остался, наконец-то, один. Привычно зажег старенькую двухконфорочную газовую плиту и разогрел себе нехитрый обед: гороховый суп из концентратов. Наскоро пообедав и выпив граненый стакан суррогатного коньяка, он, не выключая плиту, упал ничком в расстеленную кровать. «Пьяница, жалкий пьяница, – стучало в его больной голове. – Семью не сохранил. Сына от себя отвадил. Не работа – срамота. Хоть в петлю лезь».
Серега устало повернулся на спину, заложил руки за голову и попытался уснуть. Но сон к нему не шел. Мрачные мысли лезли сами по себе. « Как дальше жить, – вертелось в голове. – Совсем нет просвета». Перспектива быть на побегушках у его «бугра» - толстяка, бывшего уголовника, совсем не радовала. Онищенко знал немного о темных делишках своего бригадира. Ведь на мизерную его зарплату хоть и старый, но все-таки «Мерседес», не купишь. Значит что-то «химичит» бригадир, ворует, торгует краденным. Хитрец и ловкий воротила. «А не подкинул он мне ту денежную купюру, –  мелькнуло в мыслях. –  Подкатывается ко мне с умыслом. Знает, что задаром деньги от него не возьму… Учет хочет, чтобы я ему наладил. Известное дело – не бухгалтерский, с компьютерной программой, а «нальный», чернее не бывает». «А зачем ему проявлять такую неслыханную щедрость, – размышлял далее Онищенко, лежа на кровати. - Он – скряга, за  пустые бутылки мать родную со свету сживет. Нет – вряд ли, что подбросил. Скорее всего, потерял купюру какой-то бедолага, напившись в развеселой  компании. Удивить всех хотел своей крутизной, махал перед носом деньгами… Теперь, небось, где-то плачет и холодный рассол ведрами попивает».
Сереге, почему-то, вспомнились былые годы, когда у него было всё: красивая молодая жена, сын-умница, достаток. Как он, хотя и изредка, но тоже кутил, швыряя налево - направо деньгами. Шубу дорогую норковую жене купил – любил ее, длинноногую блондинку, без памяти. Теперь щеголяет где-то с новым мужем, нефтяником, на разных тусовках. Коньяком, и только им, хорошим – армянским, угощал всех сослуживцев на свой день рождения и так, по праздникам. Они же, в том числе и бывший директор, ограничивались лишь водкой. «Где вы мои золотые денечки», – заплакал, вспоминая былое, Серега, и взял с тумбочки большое фото в красивой рамке. Любил он эту фотографию. На ней были запечатлены они втроем: веселые, здоровые, жизнерадостные. А их сынишка – на детском трехколесном велосипеде… Такой смешной.
  И вдруг внезапно Серегу осенило: « Не завалить, как бывало, сына подарками? Накупить их и выслать огромной посылкой. Сладости туда еще всякие напихать. Не скажет больше, что я – шизик». От приятного решения ему стало весело, в голове – прояснилось, а сердце – учащенно забилось. Радостный, он вскочил и набухал в стакан еще коньяку. Залпом его осушил и принялся искать по карманам наколотую сегодня свою деньжищу. Нашел. Посмотрел купюру на свет из полуподвального окошка – цела, а дырку можно аккуратно заклеить бесцветным  скотчем. «Вот дремну пару часиков, – радовался Серега, зевая. – И помчусь в магазин, а потом – на почту».
Неожиданно, после полуденного зноя, на улице разыгралось настоящее стихийное бедствие. Бог  весть откуда появившийся  сильный ветер, резко закружил и поднял уличный мусор, бросив его приличную охапку в окно к Сереге, в открытую форточку. Тонкая легкая занавеска не выдержала шквального ветра и не отразила удара. Уличная пыль и легкий мусор вихрем ворвались в комнату, сдув со стола фотографию, многочисленные хлебные крошки и задув слабое пламя газовой плиты.
Онищенко, ругаясь и кашляя, побежал закрывать форточку. Закрыл и уставился изумленно в окно. Огромная черная туча враз накрыла его городок, стало темно, как ночью, ветер захлестал в окно первой порцией дождя, а затем забарабанил таким мощным градом, что показалось – стекло сейчас лопнет. Не лопнуло, выдержало. Градинки, натыкаясь на препятствие, печально звенели и таяли.
– Вот это да! – воскликнул Серега. – Всемирный потоп пришел!
Однако, пьяные, шальные, радостные мысли заволокли его опять в постель. Он лег, по-детски улыбаясь, и закрыл уставшие глаза. Через какую-то минуту, в полудреме, к нему пришел не то сон, не то виденье.
Был Серега уже, к его изумлению, в черном смокинге и, стуча по клавиатуре компьютера, готовил, не спеша,  какую-то бухгалтерскую справку. Кабинет у него был просторный, круглый, светлый, а по периметру стояло множество посетителей.
– Мне бы справочку о зарплате, Сергей Иванович, – просил его бригадир- толстяк, заискивающе глядя ему в глаза и через каждые десять секунд кланяясь.
– А мне – окажите материальную помощь! – требовала соседка Мария, абсолютно голая с фиговым листком на деликатном месте.
– А я хочу вернуть вам долг, – пропела его бывшая жена в робе рабочего-нефтяника. – Квартиру же продала, а не дала вам ни копейки.
– Мы вам новый инструмент принесли, Сергей Иванович! – горланили дворники-собратья. – Вам ведь выдали, а мы – отобрали…
И вдруг на середину кабинета въехала шикарная машина-лимузин. Из нее выпрыгнул здоровенный детина, водитель, в белой рубашке, при галстуке, и, важно вышагивая, открыл заднюю дверцу. Оттуда выбежал его сынишка, в голубом костюмчике, в галстуке-бабочке, с огромным любимым плюшевым мишкой в руке, и бросился Сереге на шею. Что он ему сказал, Онищенко так и не услышал. Его сознание отключилось, отягощенное спиртным. Да и ежеминутно прибывающий в комнату природный газ, вырвавшийся на свободу из газовой конфорки, сделал свое убийственное дело.

              -----------------------------------------------
                --------------------