Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 37

Предисловие:
37. — Наш век гордится своим историческим чувством; как можно было поверить такой бессмыслице, что в начале христианства стоит грубая басня о чудотворце и Спасителе, — и что все духовное и символическое есть только позднейшее развитие? Наоборот: история христианства — и именно от смерти на кресте — есть история постепенно углубляющегося грубого непонимания первоначального символизма. С распространением христианства на более широкие и грубые массы, которым недоставало все более и более источников христианства, — становилось все необходимее делать христианство вульгарным, варварским, — оно поглотило в себя учения и обряды всех подземных культов imperii Romani, всевозможную бессмыслицу больного разума. Судьба христианства лежит в необходимости сделать самую веру такой же болезненной, низменной и вульгарной, как были болезненны, низменны и вульгарны потребности, которые оно должно было удовлетворять. Больное варварство суммируется, наконец, в силу в виде церкви, этой формы, смертельно враждебной всякой правдивости, всякой высоте души, всякой дисциплине духа, всякой свободно настроенной и благожелательной гуманности. — Христианские ценности — аристократические ценности. Только мы, ставшие свободными умы, снова восстановили эту величайшую из противоположностей, какая только когда-либо существовала между ценностями! —
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»


ВОЛЬТЕР

Глава 37

Долгими зимними вечерами Ольгерд любил работать не в кабинете, а
в каминной, под мерное тиканье часов и успокаивающее потрескивание

горящих поленьев. Леночка обычно располагалась рядом со своим ноутбу-
ком. Ничто не нарушало покой и тишину, разве что лай Фендера во дворе,

призывающий к порядку соседских кошек.

Вот и на этот раз Ольгерд с Леночкой засиделись допоздна, тихо бе-
седуя.

— Когда Ницше говорит про «свободные умы», я сразу же мысленно
обращаю свой взор к Вольтеру. Этот борец с идеализмом и религией так
же, как и Ницше, задыхался от «нечистого дыхания христианина». Думаю,

Вольтер подписался бы под каждым словом Ницше в 38-й главе «Анти-
христианина...»: «По отношению к прошедшему я, как и все познающие,

обладаю большой терпимостью, так сказать великодушным самопринуж-
дением: с мрачной осмотрительностью прохожу я через мир, в течение це-
лых тысячелетий представляющий собою сумасшедший дом, называется

ли этот мир „христианством“, „христианской верой“ или „христианской

церковью“, — я остерегаюсь делать человечество ответственным за его ду-
шевные болезни. Но чувство мое возмущается, отвращается, как только я

вступаю в новейшее время, в наше время. Наше время есть время знания...
Что некогда было только болезненным, теперь сделалось неприличным —
неприлично теперь быть христианином».
— Я так полагаю, тебе Уицрик поручила Вольтера на «растерзание»? —

спросила Леночка Ольгерда, оторвав его от цитирования «Антихристиа-
нина...» Ницше.

— Нет, я сам за него взялся. Ты же знаешь, я увлекаюсь им, как и Ниц-
ше, люблю цитировать, мне нравится его свободный и дерзкий, едкий и

беспощадный ум. Эпоха Просвещения во многом обязана Франсуа Мари
Аруэ — великому философу, поэту, прозаику...
— ...сатирику, трагику, историку... — продолжила Лена, смеясь.

— ...и публицисту, — кивнул Ольгерд, — становлением господства раз-
ума, рационализма и свободомыслия. Вольтер безраздельно властвовал

над умами чуть ли не весь XVIII век, он был признанным вождем фило-
софско-социального движения. Вокруг него бушевали страсти, его любили

и ненавидели, пытались заполучить в друзья и уничтожить, как заклятого

врага. Он писал о событиях, волновавших всех, мощью своего дерзкого ге-
ния идеологически подготовил революцию, раньше других почувствовав

надвигающийся социальный взрыв. Неутомимый враг церкви и клерика-
лов, он беспощадно разил их стрелами убийственных аргументов и крити-
ки, возведенной в сарказм, призывая «раздавить гадину».

— Интересно, почему «;crasez l’inf;me», что дословно означает «унич-
тожьте подлую», переводят именно как «раздавите гадину»?


— Наверное, чтобы жестче выразить смысл фразы, ставшей лозунгом
философа.
— Ты прав, с эпохой Просвещения Европа начала выбираться, наконец,

из средневекового хаоса и мрака на свет, и этим светом был его величе-
ство Разум — двигатель прогресса. Не зря для эпохи характерен девиз: все

должно предстать перед судом разума! Имей мужество мыслить самосто-
ятельно! — таков призыв Просвещения. Англия в этом плане опередила

своих соседей.
— Несмотря на то, что новое движение началось в Англии, настоящими

властителями дум стали французские просветители, одним из столпов ко-
торых является, несомненно, Вольтер. Опираясь на научные достижения

своего времени, он критиковал христианские догмы, религиозную мораль,

обличал преступления, совершенные христианской церковью, деклари-
руя принципы свободы, братства и справедливости, положенные в основу

американской «Декларации независимости» и французской «Декларации
прав человека и гражданина».
— Это он издал «Завещание Жана Мелье»?

— Да, он использовал его для антицерковной пропаганды. Священник-
социалист не щадил слов для развенчания клерикализма, но при жизни не

решался открыто высказать свои взгляды. Ему не хватало дерзости Воль-
тера, но иногда и после смерти можно удивить мир.

— А вот интересно, как Вольтер пришел к таким революционным
взглядам по отношению к христианству, ведь наверняка воспитывался в
традиционных католических традициях.

— Мало того, учился в иезуитском колледже «латыни и всяким глупо-
стям», как он впоследствии шутил, но вместо юриспруденции, о чем меч-
тал отец, нотариус по профессии, занялся литературой. Для писательской

карьеры у него были все качества: он — чародей слова, дьявольски умен и

остроумен, кругозор его на редкость велик, трудолюбие неиссякаемо, тем-
перамент вулканичен.

— Видимо, писательская стезя и привела его к «ереси».
— Да, первая проба пера в качестве поэта-нахлебника при дворцах
аристократов стала первым же опытом попадания впросак за слишком
смелые сатирический стишки в адрес герцога Орлеанского и его дочери.
Бастилия принимала его в свои пенаты дважды: один раз за свои, другой —
за чужие стихи. Чтобы скрасить часы одиночества в тюремной камере, он
писал, положив начало своей прославленной в будущем эпической поэме
«Генриада» — одна из тех поэм, главное достоинство которых состоит не
в великих новых мыслях, не в живых, с самой натуры взятых образах, но в
красоте стихов. Вот послушай:

Незыблемой красой своих нелестных слов
Возвысь, о истина! всю цену сих стихов,
Чтоб слух и мысль царей внимать тебя обыкли,
Тебя, злость, истреблять, в чем столь они навыкли;
Тебя являть уму и представлять пред взор
Повинны следствия раздоров их и ссор!

— Должно быть, силу и красоту стиха можно познать только в оригина-
ле, хотя перевод Карамзина несомненно силен. А когда он начал подписы-
вать свои сочинения псевдонимом?

— После шумного успеха на сцене «Комеди Франсез» трагедии «Эдип»

написанной там же, в Бастилии. Двадцатичетырехлетний автор был про-
возглашен достойным соперником Софокла, Корнеля и Расина. Поэт без

ложной скромности добавил к своей подписи аристократическое «де
Вольтер», под этим именем он и достиг славы.

— Ему, наверное, пришлось нелегко в среде аристократов, кичащих-
ся своей родословной, в то время как его происхождение было довольно

низким.

— Да, на этой почве у Вольтера случился конфликт с отпрыском одно-
го из самых родовитых семейств Франции шевалье де Роан-Шабо. После

словесной стычки, в которой острый на язык Вольтер одержал верх, он

был избит приятелями аристократа, хотел даже вызвать обидчика на ду-
эль, но вследствие интриг последнего снова попал в тюрьму. Освобожден

с условием выезда за границу, после чего Англия на три года приютила

своенравца. Не правда ли, проторенная дорожка для чересчур амбициоз-
ных и талантливых поэтов, опередивших свой век вольнодумием и гипер-
трофированным чувством свободы?

— А что Англия? Была ли она более терпима к слишком вольному во
взглядах пииту?

— Эта страна преподнесла ему уроки литературы, истории, философ-
ской мысли, что благотворно отразилось на пытливом уме эпатажного

француза. «Философские письма» нередко называют «Письмами об ан-
гличанах», поскольку в них непосредственно отразились впечатления, вы-
несенные автором из пребывания в Англии в 1726–1728 годах. Ему импо-
нировало общественно-политическое устройство Англии — ограничение

власти короля, сравнительная веротерпимость. С неизменной проница-
тельностью и иронией автор изображает квакеров, англикан и пресви-
териан, английскую систему управления, парламент. Он пропагандирует

прививки от оспы, представляет читателям философа Локка, излагает ос-
новные положения ньютоновой теории земного притяжения, в несколь-
ких остро написанных абзацах характеризует трагедии Шекспира, а также

комедии Уичерли, Ванбру и Конгрива. В целом лестная картина английской
жизни таит в себе критику вольтеровской Франции, проигрывающей на
этом фоне. По этой причине книга, вышедшая без имени автора, тут же
была осуждена французским правительством и подверглась публичному
сожжению, что только способствовало популярности произведения и
усилило его воздействие на умы.

Издателя писем заточили в Бастилию, а самому автору пришлось бе-
жать, на этот раз в Лотарингию, где его на долгие 15 лет приютила маркиза

Эмили дю Шатле.
— Женщина в образе спасителя! Интересно, кто такая?
— Французский математик и физик, член Болонской академии наук

(в Парижскую женщин принципиально не принимали), муза и вдохно-
вительница Вольтера. Она спасла его и от преследований за скандально

известную «Орлеанскую девственницу» (скорее героический фарс, чем
героическую поэму) — злую сатиру на события Столетней войны, едко и

скабрезно высмеивающую весь средневековый мир феодально-клерикаль-
ной Франции.

— О да, в главе про Жанну д’Арк эта поэма упоминается.

— Эмили, сохранив доверительные отношения с супругом, стала лю-
бовницей Вольтера, его «божественной Эмилией», как неизменно назы-
вал ее Вольтер. В те времена браки заключались по расчету, а не по любви,

поэтому, родив мужу наследников, маркиза считала свои обязанности пе-
ред супругом выполненными. Они поселились в полуразрушенном замке

Сире-сюр-Блаз в Шампани. Вольтер, будучи на то время вполне обеспе-
ченным, реконструировал замок на свои средства, в пристроенном крыле

создал библиотеку и небольшую научную лабораторию, где они с Эмили
исследовали оптические явления и феномен вакуума, а под крышей замка
оборудовали небольшой театр, где ставились пьесы Вольтера. Сире стал
местом встречи литераторов, ученых, здесь Вольтер с помощью Эмили дю

Шатле написал «Элементы философии Ньютона». Отчасти под ее влияни-
ем Вольтер стал интересоваться, помимо литературы, ньютоновой физи-
кой. Годы в Сире стали решающим периодом в долгой карьере Вольтера

как мыслителя и писателя. В 1745 он стал королевским историографом,

был избран во Французскую академию, в 1746 стал «кавалером, допускае-
мым в королевскую опочивальню».

Но вскоре и отсюда пришлось бежать за издевательство над религией
в поэме «Светский человек» — на сей раз в Нидерланды.

Попытки обосноваться на родине не имели успеха, отношения с фран-
цузским двором Людовика XV не складывались. Вечные подозрения в

политической неблагонадежности, личная неприязнь и недоверие к нему
всесильной маркизы де Помпадур заставили Вольтера отказаться от долж-

ности придворного поэта и историографа и снова бежать. Вольтера при-
ютил прусский король Фридрих ІІ, с которым он давно находился в пере-
писке. «Судьба заставляла меня переходить от одного короля к другому,

хотя я боготворил Свободу», — с горечью писал он.
Поначалу его тесное общение с «королем-философом» внушало только

энтузиазм. В Потсдаме не было удушающих придворных ритуалов фран-
цузского двора и оков для вольномыслия. Но вскоре Вольтеру стала в тя-
гость обязанность править французские писания короля в стихах и прозе.

Фридрих был человеком резким и деспотичным, а Вольтер был тщеславен,
завидовал Мопертюи, поставленному во главе королевской Академии.

Столкновение с королем становилось неизбежным. Недовольство Фрид-
риха вызвали денежные спекуляции, выставившие Вольтера в неблаговид-
ном свете, да плюс к этому ссора его с Мопертюи за карикатуру на оного в

«Диатрибе доктора Акакия, папского лекаря».

— И это после того, как Вольтер, помог снарядить лапландскую экс-
педицию Мопертюи! В ней принимал участие Цельсий, вследствие чего он

опроверг гипотезу астронома Кассини о вытянутости земного эллипсоида!
— Да, лапландская экспедиция принесла Мопертюи всемирную славу,

Вольтер даже посвятил этому знаменательному событию философско-
фантастический роман «Микромегас». Он прославлял ученого и в стихах,

и в прозе, составил надпись для его портрета и в письменных обращениях
к ученому называл его «mon cher applatisseur des mondes et des Cassinis»,
что значит «мой дорогой, приплюснувший миры и Кассини».

— Должно быть, диатриба Вольтера, имевшая колоссальный успех сре-
ди просвещенной элиты, нанесла серьезный удар по репутации Мопертюи.

— Несомненно. По примеру Вольтера, мнение которого имело вес в на-
учной среде, на несчастного ополчилась вся литературная Европа.

— Вот что значит попасть на острие пера властителя дум просвещен-
ной Европы! Но с чего такие нападки? Видимо, Вольтер не мог простить

ему приверженности к христианству?
— Тогда ему довелось бы поссориться с больше половиной научного
мира. Не только Мопертюи считал, что христианство «ведет человека к
величайшему благу». Лейбниц, Луи Пастер, Макс Планк и многие другие
великие ученые утверждали, что нашли проявления Бога.

— В этом плане Вольтера сильно позабавил бы доклад Макса План-
ка, сделанный им в 1937 году, «Религия и Естествознание». Вот несколь-
ко цитат оттуда: «...для естествоиспытателя первичным является только

содержание его восприятий и выводимых из них измерений. Отсюда путем
индуктивного восхождения он пытается по возможности приблизиться к

Богу и Его миропорядку как к высшей, вечно недостижимой цели. Следо-
вательно, и религия, и естествознание нуждаются в вере в Бога, при этом


для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествозна-
ния — в конце.

Для одних Он означает фундамент, а для других — вершину построе-
ния любых мировоззренческих принципов».

Или вот этот фрагмент: «Следует неутомимо и непрестанно продол-
жать борьбу со скептицизмом и догматизмом, с неверием и суеверием, ко-
торую совместно ведут религия и естествознание, а целеуказующий лозунг

в этой борьбе всегда гласил и будет гласить: к Богу!»

— Планку повезло больше, чем Мопертюи, Вольтер этого уже не чи-
тал, — улыбнулся Ольгерд. Ему было приятно, что Леночка увлеклась его

исследованием.
— Потомки были более добры к этим ученым, к бедному Мопертюи
в том числе, — в его честь был назван один из кратеров на Луне и даже
астероид.

— Астероид «Вольтер» также бороздит просторы Вселенной, но вер-
немся в Пруссию. Как я уже говорил, Фридрих не простил ему нападок

на Морпетюи и лишил своего гостеприимства. Вырвавшись из «львиных
когтей» деспотичного короля, Вольтер почувствовал себя счастливым
и покинул Пруссию. Поскольку он жил последние три года в Германии,

Франция его снова не приняла, и он поселился в Швейцарии. Вольтер ку-
пил имение недалеко от Женевы, затем средневековый замок Турне и на

границе с Францией — более современный замок Ферне, где жил почти до

самой смерти. Около двадцати лет Вольтер, по его словам, «царил» в сво-
ем маленьком королевстве, переезжая с одного замка в другой. Человек

теперь богатый и вполне независимый, капиталист, ссужавший деньгами
аристократов, землевладелец и в то же время владелец ткацкой и часовой
мастерских, Вольтер — «фернейский патриарх» — мог теперь свободно и

безбоязненно представлять в своем лице «общественное мнение», всемо-
гущее мнение, против старого, доживавшего свой век социально-полити-
ческого строя.

Ферне стало местом паломничества для просвещенных современни-
ков. Дружбой с Вольтером гордились такие «просвещенные» монархи как

Екатерина ІІ, Фридрих II, Густав III Шведский.
В Париж он вернулся лишь на склоне лет после долгих уговоров, где
ему была устроена восторженная встреча при открытом нерасположении
Людовика XVI. Он поселился в особняке на улице Ришелье, работал в это

время над новой трагедией «Агафокл». Апофеозом творческой деятель-
ности была постановка его последней пьесы «Ирен». Вольтера назначили

директором Академии, он приступил к переработке академического сло-
варя. Но последние месяцы жизни были отравлены неизлечимой болез-
нью (рак предстательной железы), от которой он и скончался. Племянник


Вольтера аббат Миньо пытался примирить дядю с католической церковью.
По легенде, на предложение священнослужителей «отречься от Сатаны и
прийти к Господу» Вольтер ответил: «Зачем перед смертью приобретать

новых врагов?» Его последними словами были: «Ради бога, дайте мне уме-
реть спокойно».

— Эти слова достойны уважения. Очень важно, чтобы человек даже
перед смертью был тверд в своих убеждениях.
— Да, он остался верен идеалам, которые исповедовал на протяжении
всей жизни, а именно признание за каждым индивидом неотчуждаемых
естественных прав: свободы, собственности, безопасности, равенства. Вот

как рассуждает Вольтер о свободе воли в письме к К. Гельвецию: «Призна-
юсь вам в том, что долгое время блуждал я в этом лабиринте, тысячи раз

обрывалась моя путеводная нить, но все-таки я возвращаюсь к тому, что

благо общества требует, чтобы человек считал себя свободным... Я начи-
наю... более ценить жизненное счастье, чем истину... Отчего же не предпо-
ложить, что верховное существо, даровавшее мне непостижимую способ-
ность разумения, могло дать мне и немножко свободы...»

— Права и свободы, о которых ратовал Вольтер, и теперь являются не-
отъемлемой частью любого демократичного общества, тогда же они вос-
принимались не иначе, как революционные идеи.

— Вольтер часто шел вразрез с устоявшимся общественным мнением,
спорил, опровергал догмы, не боялся искать, сомневаться, менять свои

взгляды. Будучи противником французской материалистической фило-
софии, Вольтер нередко колебался между отрицанием и утверждением

бессмертия души, в вопросе о свободе воли — в нерешительности пере-
ходил от индетерминизма к детерминизму. Важнейшие философские ста-
тьи Вольтер печатал в «Энциклопедии» и затем издал отдельной книгой,

сначала под заглавием «Карманный философский словарь». В этом труде
Вольтер проявил себя как борец против идеализма и религии, опираясь на
научные достижения своего времени. В многочисленных статьях он дает
критику религиозных представлений христианской церкви, религиозной
морали, обличает преступления, совершенные христианской церковью.

Обличая иудаизм и христианство, он, тем не менее, изъявлял свое ува-
жение к личности Христа, например, в «Обеде у гражданина Булэнвилье»

и в трактате «Бог и люди», проповедовал религиозную терпимость — толе-
рантность — термин, означавший в век Просвещения презрение к христи-
анству и безудержную рекламу антикатолицизма. Христианское мифот-
ворчество Вольтер считал обманом. В поэме «За и против» он доказывает,

что христианская религия, предписывающая любить милосердного Бога,

на самом деле рисует Его жестоким тираном, «которого мы должны не-
навидеть». Тем самым Вольтер провозглашает решительный разрыв с

христианскими верованиями: «В этом недостойном образе я не признаю
Бога, которого я должен чтить... Я не христианин...» — заключает Вольтер.
— Значит ли это, что он был атеистом?
— Нет, на протяжении своей долгой жизни он оставался убежденным
деистом. Он искренне симпатизировал религии нравственного поведения

и братской любви, не признающей власти догм и преследований за инако-
мыслие. В духе английских вольнодумцев XVIII века Вольтер старался до-
казать существование Божества, сотворившего Вселенную, в дела которой,

однако, не вмешивается, хотя скепсис в отношении него все же пробива-
ется на склоне жизни: «Но где находится вечный геометр? В одном месте

или повсюду, не занимая пространства? Я ничего не знаю об этом. Устроил

ли он мир из своей субстанции? Я ничего не знаю об этом. Является ли не-
определенным, не характеризуемым ни количеством, ни качеством? Я ни-
чего не знаю об этом».

Резко критикуя клерикализм, различного рода злоупотребления церк-
ви, Вольтер вместе с тем признавал необходимость веры в Бога как пер-
водвигателя Вселенной. Конечную причину движения сущего, мышление

и душевные явления Вольтер считал проявлением божественной силы.
В этом он испытывал неотразимую силу влияния учения Ньютона. Вольтер
не допускал самой возможности существования общества вне веры в Бога

и категорически возражал против идеи Бейля относительно общества, со-
стоящего только из атеистов. По словам Вольтера, «это было бы просто

страшно!» «Если бы не было идеи о Боге, ее бы следовало измыслить; но
она начертана перед нами во всей природе!»

В «Назидательных проповедях», а также в философских повестях не-
однократно встречается и аргумент «полезности», то есть такое пред-
ставление о Боге, при котором он выступает в качестве социального и

нравственного регулирующего принципа. В этом смысле вера в него ока-
зывается необходимой, поскольку только она, по мысли Вольтера, способ-
на удержать человеческий род от саморазрушения и взаимного истребле-
ния: «Принципы эти необходимы для сохранения людского рода. Лишите

людей представления о карающем и вознаграждающем Боге — и вот Сулла

и Марий с наслажденьем купаются в крови своих сограждан; Август, Ан-
тоний и Лепид превосходят в жестокости Суллу, Нерон хладнокровно от-
дает приказ об убийстве собственной матери».

Во имя права человека на счастье, которое коренится в разумном эго-
изме, он отрицал также средневековый церковно-монашеский аскетизм,

соглашаясь с английским поэтом А. Поупом: «Whatever is, is right» («Все,
что есть, хорошо»).
— Эгоистический ген! Докинз, оказывается, не был оригинален в плане
его предопределения.

567
— Конечно, но о Докинзе потом.
Вольтер был оригинален и в плане философско-социальных вопросов.

Он сторонник неравенства. Общество должно делиться на «образован-
ных и богатых» и на тех, кто, «ничего не имея», «обязан на них работать»

или их «забавлять». Трудящимся поэтому незачем давать образование:
«если народ начнет рассуждать, все погибло» (из писем Вольтера). Печатая

«Завещание Жана Мелье», Вольтер выкинул всю его острую критику част-
ной собственности, считая ее «возмутительной». «Если бы бога не суще-
ствовало, его надо было бы придумать, иначе как бы богатые могли защи-
щать свои богатства от бедных?» — писал Вольтер.

Этим объясняется и отрицательное отношение Вольтера к Руссо, счи-
тавшего причиной неравенства частную собственность, хотя нельзя от-
вергать также личностный фактор — ревнивую конкуренцию двух главных

представителей просветительской идеологии, переросшую в открытую
вражду между «женевским гражданином» и «фернейским отшельником».
Вот отрывок из письма Руссо, которое привело к окончательному разрыву
их отношений:

«Я вас не люблю. Вы нанесли мне обиды, которые были мне особен-
но чувствительны — мне, вашему ученику и поклоннику. Женева дала вам

убежище, а вы за это погубили ее. Вы сделали моих сограждан чуждыми
мне в награду за похвалы, которые перед ними я расточал вам. Вы делаете
невозможным мое пребывание в Женеве, вы заставите меня умереть на
чужбине, лишенным всех утешений и, вместо всякого почета, брошенным
в помойную яму, в то время как вас на моей родине будут сопровождать

все возможные почести. Наконец, я ненавижу вас за то, что вы этого хоте-
ли, но, ненавидя вас, я сознаю, что мог бы вас любить, если бы вы этого по-
желали. Из всех чувств к вам, какими было переполнено мое сердце, оста-
ется лишь удивление, в котором нельзя отказать вашему гению, и любовь к

вашим сочинениям. Если я могу уважать только ваши дарования, то это не
моя вина. Я никогда не нарушу уважения, которого требуют ваши таланты,
и буду поступать так, как предписывает это уважение. Прощайте».
— Что не мешало им обоим продолжать следить за творчеством друг
друга. Но меня смущает другое, его теория неравенства. Значит ли это, что

идеи равенства, свободы и братства только для избранных? Какое-то вы-
борочное право на демократические ценности, коими он так дорожил.

— Мало того, будучи врагом абсолютизма, он, вместе с тем, остался

приверженцем монархии, но только просвещенной, опирающейся на лю-
дей образованных, интеллигенцию, философов. Просвещенный монарх —

его идеал, который он воплотил в ряде образов своих произведений:

«Королевство — великая семья с отцом во главе. Кто имеет другое пред-
ставление о монархе, тот виновен перед человечеством».

Стремясь воздействовать на принцев и королей, он пытался настав-
лять Фридриха Великого, его ученицей считала себя Екатерина ІІ. Свое по-
литическое кредо Вольтер выразил в крылатой фразе: «Лучшее правитель-
ство то, при котором подчиняются только законам!»

Особый интерес вызывают исторические работы «История Петра

Великого», «История Карла XII» и «Век Людовика XIV», которые, по сло-
вам А. С. Пушкина внесли «... светильник философии в темные Архивы

Истории».

В своей философской прозе, в частности в повести «Кандид», он раз-
мышляет над диалектикой природы человека, видя в нем одновременно

величие и низменность, призывая каждого «возделывать свой сад», за-
ниматься своим делом и пытаться исправлять мир не громкими словами,

а благородным примером. Весь рассказ кажется беспечной шуткой, а его
ирония скрывает убийственное опровержение фатализма.

— А как он совмещал философию и литературу, что для него было опре-
деляющим, как ты считаешь?

— Литература для Вольтера была не самоцелью, а средством пропа-
ганды передовых идей, способом протеста, возможностью проповедовать

свои ценности, чтобы низвергнуть власть земных и небесных богов и до-
живающий свой век старый порядок. Его идеи имели широкую поддержку

как среди просвещенных монархов, так и в среде новой буржуазной ин-
теллигенции. В то же время все силы старого порядка поднялись против

этого Прометея, как его окрестили враги. Ему приходилось преодолевать

неимоверное сопротивление с их стороны, часто издавая свои произведе-
ния анонимно за границей и контрабандой провозить их во Францию.

— Вот какой парадокс — родина закрывала перед ним двери, а другие

страны, в том числе Россия, считали за честь заполучить его себе, появи-
лось даже целое общественное течение, окрещенное его именем в Рос-
сии, — вольтерьянство.

— Да, в России к Вольтеру было особое отношение, перепиской с ним
гордилась сама императрица Екатерина ІІ. А тщеславный Сумароков не раз

ссылался: «Мы с господином Вольтером...», когда речь шла о литератур-
ной критике, ведь Вольтер был ярчайшим представителем французской

трагедии. Разрабатывая теорию драмы, Сумароков высказал свои похвалы
и критические замечания по адресу корифеев французского классицизма в
форме письма к Вольтеру. Он гордо заявлял, что Вольтер является «моим
совместником, которому я еще больше должен, нежели Расину».
Вольтерьянство, ассоциирующееся с вольнодумством, стало модным в

светских кругах. Оно подтолкнуло к некоторому религиозному свободо-
мыслию, насмешкам над отдельными сторонами жизни.

— Ты имеешь в виду произведения Фонвизина и басни Крылова?
— Их тоже. Молодые дворяне зачитывались ироничным «Кандидом»,

богохульной «Орлеанской девственницей», которую Пушкин назвал «кате-
хизисом остроумия» и в развитие этого остроумия создал «Гавриилиаду».

Умы молодежи тревожили политические памфлеты и острые философские
статьи Вольтера, например, такие, как «Трактат о веротерпимости», «Все
о Боге», «Сон Платона», «О добре и зле, физическом и нравственном»,

«Любовь», «Прелюбодеяние» и т. д. Н. Карамзин, Е. Баратынский и Н. Гне-
дич делали поэтические переводы великого француза.

Вольтер является автором «Философского словаря», кстати, он ввел

в научный оборот термин «культура». Все его произведения остры и пу-
блицистичны. Недаром его называли дьяволом во плоти. Его слово было

острым, как лезвие бритвы, и отличалось от бритвы разве лишь тем, что
никогда не тупилось. Все его многочисленные сочинения — от трагедий
и философских трактатов до блещущих сарказмом памфлетов, ядовитых

эпиграмм, поэм и искрометных экспромтов — наполнены кипучей энер-
гией нескончаемых битв. Он не щадил ни королей, ни священнослужите-
лей, ни вельмож. Его собственно философские позиции в основе своей во

многом определяются идеями Дж. Локка и И. Ньютона.
Влияние французского Просвещения и вольнодумства пустило свои

корни в России. Знаменательно, что в показаниях на допросах декабри-
стов мелькают имена от Вольтера и Руссо до Гельвеция и Гольбаха, оказав-
ших на них большое влияние.

После смерти Вольтера Екатерина ІІ выкупила библиотеку философа у
его племянницы госпожи Дени за большую сумму — 135 тыс. французских
ливров, четыре су и шесть денье. Кроме денег, Дени получила в подарок

русских соболей, бриллианты и шкатулку с портретом императрицы. 9 ав-
густа 1779 г. в Петербурге с русского купеческого судна на берег выгру-
зили двенадцать заколоченных деревянных ящиков невероятно больших

размеров. Русская императрица справедливо считала содержимое этих
ящиков бесценным. «Я охотно и щедро заплачу его наследникам, которые,
вероятно, не знают этому цены...» — писала Екатерина своему личному
корреспонденту немецкому публицисту и дипломату барону Фридриху
Гримму и графу Шувалову, поручив им совершить покупку, которая чуть не
спровоцировала дипломатический скандал между Россией и Францией. На
заявление французского посла в Петербурге, что наследие Вольтера есть

достояние Франции, императрица ядовито заявила: «Нет никакой необхо-
димости сохранять книги великого человека в стране, которая ему самому

отказала в могиле», намекая на то, что с молчаливого согласия «христиан-
нейшего короля» Людовика XVI, священники отказались хоронить «без-
божника», заявив о том, что он достоин быть выброшенным на пустырь.

— Надо же, повторилась история с посмертными мытарствами Пага-
нини!

— Похоже. Друзьям пришлось посадить покойника в карету, сесть с бо-
ков и вывезти тело из Парижа в Труа под видом обычного, правда, нераз-
говорчивого путешественника.

— А что с библиотекой?
— 6 тысяч 814 книг и 37 томов с рукописями были размещены в

Эрмитаже. Своих писем императрица не получила, их похищение из ар-
хивов Вольтера организовал Бомарше. Государыня пишет, просит, закли-
нает не печатать ее откровений, но автор «Женитьбы Фигаро» цинично и

с удовольствием публикует всю переписку. Но такой пиар пошел только
на пользу «Северной Минерве», дружба императрицы с Вольтером делала
ее значительным политиком Европы, за ней прочно закрепилось звание

«просвещенного монарха». Вольтер же называл ее «Великий муж Екате-
рина».

Императрицу вдохновляли идеи ироничного, язвительного философа-
атеиста, которыми он делился в личной переписке. Он советовал ей от-
менить крепостное рабство (только через сто лет ее правнук Александр II

осуществит реформу); запретить телесные наказания и смертную казнь;

открывать школы для простонародья и дать образование дворянским ба-
рышням (открыла более тысячи новых церковно-приходских школ, три

института благородных девиц, в том числе Смольный в Петербурге); уч-
редить новые университеты, академии, литературные общества, типо-
графии; провести реформы административного характера. На сетования

Екатерины о том, что русские ленятся работать, посоветовал пригласить

в Россию бедствовавших в то время ее земляков из Германии (так появи-
лись немцы-колонисты, способствовавшие развитию экономики стра-
ны). Когда Вольтер пожаловался на трудности с изданием Энциклопедии,

вольтерьянка- государыня предложила издавать ее в России. Их переписка
продолжалась до конца жизни Вольтера, и после смерти его она писала:
«Я хочу, чтобы Вольтера изучали, чтобы умы питались им».
При Александре ІІ вольтеровское наследие было перемещено в
Императорскую публичную библиотеку (ныне Российская национальна
библиотека в Санкт-Петербурге). В книгах много поправок Вольтера, что
составляет отдельный объект для исследования.
— А что церковь, как она относится к вольтерьянству?

— Русская православная церковь вплоть до XX века боролась с насле-
дием французского философа-материалиста, разоблачающего сущность

религии. Они не ограничивались критикой его произведений, а добива-
лись конфискации и уничтожения его рукописей и книг. Духовной цен-

зурой уничтожена книга Вольтера «Философия истории», в которой цер-
ковные цензоры обнаружили «глумление над истинами и опровержение

священного писания». В 1890 году уничтожены «Сатирические и философ-
ские диалоги» Вольтера, а в 1893 году — его поэтические произведения, в

которых были найдены «антирелигиозные тенденции».
— Месть вполне в духе взбесившегося клерикализма. Видимо, боялись
предсказания Вольтера, что через сто лет после его смерти христианство
станет достоянием истории, а Библия будет известна только как предмет
антиквариата.
— Рукописи, как мы знаем, не горят. Тем более, нельзя уничтожить семя
свободы, взошедшее на благодатной почве Просвещения. Культ Вольтера

достиг своего апогея во Франции в эпоху Великой французской револю-
ции, и в 1792 году, во время представления его трагедии «Смерть Цезаря»,

якобинцы украсили голову его бюста красным фригийским колпаком —

символом свободы. Имя и слава Вольтера впоследствии всегда возрожда-
лись в эпохи революций, во времена великих потрясений. Образ великого

просветителя воскрешали в своих произведениях Байрон, Гейне, Анатоль
Франс и многие другие.

Незадолго до своей смерти, 7 апреля 1778 года, Вольтер вступил в па-
рижскую масонскую ложу Великого Востока Франции «Девять сестер».

При этом в ложу его сопровождал тогдашний американский посол во
Франции Бенджамин Франклин. Когда восьмидесятичетырехлетнему
Вольтеру передали фартук, принадлежавший прежде философу Гельвецию,

он «поднес его к губам, а затем долго ласкал тонкими пальцами». Руково-
дитель ложи астроном Жозеф Лаланд произнес по этому случаю речь, в

которой восславил Англию, «цитадель свободы», «первую любовь Воль-
тера».

Спустя несколько месяцев после инициации здесь же, в масонской

ложе, была совершена панихида по Вольтеру, его прах был тайно похоро-
нен в аббатстве Сельер в Шампани, настоятелем которого был племянник

философа.

В 1791 году Конвент постановил перевезти останки Вольтера в наци-
ональную усыпальницу выдающихся людей — Пантеон в Париже и пере-
именовать Набережную Театинцев в Набережную Вольтера.

Наступил рассвет, огонь в камине начал затухать. Лена еще раз пробе-
жала глазами доклад Ольгерда и произнесла:

— Величие Вольтера заключается в том, наверное, что он не просто

величайший философ, но и величайший насмешник эпохи, которую сме-
ло можно назвать вольтеровской. Вот примечательный факт, прекрасно

его характеризующий: в 1769 году на почту Женевы пришло письмо без

указания имени адресата: «Королю поэтов, философу народов, оратору от-
ечества, историку... покровителю искусств, ценителю талантов, врагу фа-
натиков, защитнику угнетенных, отцу сирот, опоре бедных, примеру для

подражания богатым». Как думаешь, кому оно было адресовано?
— Единственным человеком в Европе, кому могло быть адресовано это
письмо, был Франсуа Мари Аруэ, известный под именем Вольтер, живший
в имении Ферне на границе Франции и Швейцарии.
Ольгерд разворошил угли в камине и наполнил два бокала отменным
французским вином:
— За страну, подарившую миру гения!
— За Франсуа Мари Аруэ!