Лев. Цикл Милая старина

    Отличительной чертой Харлампия Пахомовича Кузовкина было умение уживаться с любым начальством. Это, конечно, ценилось руководством, не секрет, любящим угождающих подчиненных. Нет, Кузовкин не был подхалимом, боже упаси! Он не лебезил, не заглядывал в рот и подобострастно не улыбался. Отнюдь нет! Просто опытный служака терпел любые, даже несправедливые замечания, не перечил, и не доказывал свою правоту, а честно и с достоинством выполнял свои обязанности, неизменно следуя любым, порой даже нелепым, указаниям сверху. Патрон ошибаться не может – таково было искреннее убеждение Кузовкина, всякий раз поддерживавшего сторону начальства.
    Все это не ускользало от бдительных очей окружающих, с завистью наблюдавших за карьерным ростом коллеги, который из ничтожного клерка вырос до податного инспектора.
    Еще была замечена поразительная способность Харлампия Пахомовича непонятным образом торить пути-дорожки к сердцам членов семьи начальства и заводить с ними если не дружбу, то, во всяком случае, доверительные отношения. А добывалось это как раз без особого труда - чуть ли не немедленным исполнением любых, даже самых незначительных просьб…
    Так было и в тот день. К чиновнику обратилась Пелагея Сидоровна, супруга его непосредственного начальника, управляющего местной казенной палатой:
    - У  меня, да и у Леонтия Минеевича, к вам, сударь, большая просьба! – с нажимом сказала она. – Завтра супруг возвратится из инспекционной поездки, ну, вы и сами знаете, и вечером мы пойдем в театр, на премьеру новой постановки водевиля «Лев Гурыч Синичкин». Не пойти нельзя – там будет сам посетивший наш город губернатор, и, конечно, весь бомонд, предводительствуемый городским головой. Вам, разумеется, понятна необходимость нашего там присутствия? Любезный Харлампий Пахомович, вы, надеюсь, в этот вечер свободны?
    - Безусловно! Абсолютно! – поторопился заверить ее Кузовкин. – Я не поклонник представлений и, дорогая Пелагея Сидоровна, совершенно не буду занят. Так что со всем нашим удовольствием, всегда к вашим услугам!
    - О, благодарю! Вы снимете с наших плеч большой груз, если встретите приезжающую свекровь, маман Леонтия Минеевича, которая завтра вечером пожалует сюда из Оренбурга.
    На следующий день, уже готовый отправиться исполнять доверенное поручение, Харлампий Пахомович был остановлен своей строгой дражайшей половиной:
    - Милостивый государь, совершено запамятовала предупредить: нонешний вечер вы должны посвятить семье: встретить прибывающую из Самары любимую вами тещу! – с ехидцей заявила мадам Кузовкина, хорошо знающая отношение мужа к ее матери. Он не терпел эту злобную старуху, везде сующую свой длинный нос и плохо влияющую на собственную дочь. - Поезд приходит, если не опоздает, около девяти, - добавила Алевтина Капитоновна.
    - Может, вы сами, дорогая, встретите маменьку? Совершенно упустил вам сказать, что в это время буду весьма занят. Ответственное, видите ли, задание по службе… – попробовал отделаться Кузовкин.
    - Меня ваши задания, любезный муженек, не касаются! Можете их отложить, перепоручить, что угодно делайте, а у меня - важная спевка! – отрубила она (Алевтина Капитоновна пела в любительском хоре), и, вильнув, словно хвостом, шуршащими юбками, скрылась за дверью, тем самым исключив возможность спора.
    «Вот так незадача!..» – подумал обескураженный услышанным Харлампий Пахомович.
    Часовая стрелка приближалась к шести, до прибытия оренбургского поезда с мамашей самого Битюгова оставалось не более часа, и податной инспектор поторопился на вокзал, путь к которому был неблизок.
    Всю дорогу бедный Кузовкин провел на взводе: кобыла извозчика, будто назло, плелась еле-еле. Конечно, было бы неплохо, если бы поезд пришел с опозданием, что случалось частенько. Однако тогда можно опоздать к приезду тещи, не успев обернуться снова на вокзал, после препровождения в дом начальника его мамаши. А, не встретив поезд из Самары, не избежать скандала, упреков и проклятий того дня, когда злой рок свел бедную Алевтину Капитоновну с этой мерзкой тварью Кузовкиным…
    Неприятные перспективы терзали душу исполнительного чинуши. «Что будет потом – решил он – покажет время, главное сейчас – не застрять по дороге!» Но, именно это и приключилось: почти у самого вокзала дорогу преградил железнодорожный шлагбаум. До прибытия оренбургского поезда оставались считанные минуты. Харлампий Пахомович сидел, как на иголках, ожидая, пока пройдет явно никуда не торопящийся товарный состав. Наконец, промелькнул последний вагон, но и теперь дежурный по переезду не торопился поднять преграду…
    …Сестра почетного гражданина, купца второй гильдии Шеболдаева, отца четырех дочерей, недавно, наконец, дождавшегося рождения сына, отправила брату по этому случаю гостинцы, большей частью собственного приготовления. Посылку из Казани повезла старая Улита, давно осевшая в семье Глафиры Касьяновны приживалка.
    Будучи весьма расчетливой, Улита по прибытии вышла из вагона одной из последних, считая, что торопиться ей нечего, а оставшиеся без пассажиров извозчики, когда масса приезжих разъедется, станут покладистей, и можно будет, поторговавшись, сэкономить денежку.
    Когда запыхавшийся Харлампий Пахомович выскочил на перрон, он увидел уже отъезжающий поезд. Приняв его за оренбургский, Кузовкин донельзя расстроился: опоздал! Ужас охватил несчастного порученца. Ему доверили, на него надеются, а теперь, где искать мать управляющего, бедную старушку? Что она испытала, поняв, что сын не только сам ее не встретил, но и не организовал встречу и доставку к дому? Как теперь глядеть в глаза уважаемому Леонтию Минеевичу?
    Бедняге казалось, что с ним вот-вот случится удар. И вдруг… о счастье! Харлампий Пахомович узрел вдали одинокую фигурку благообразной старушенции, стоявшей на платформе рядом с приличного размера саквояжем. Бабушка явно кого-то поджидала. Без сомнения, это матушка Битюгова.
    Лучезарная, благостная улыбка сияла на лице Харлампия Пахомович, когда он подбежал к Улите:
    - С прибытием, почтеннейшая Ульяна Демидовна! – приветствовал чиновник с удивлением воззрившуюся на него старуху.
    - Улита я, а не Ульяна! – строго поправила она, недовольно поджав тонкие губы, и отвернулась.
    - Простите великодушно! Запамятовал!
    - Вот то-то! – буркнула недовольно Улита, не понимая, что этому господину, явно не извозчику, от нее надо.
    А Кузовкин, увидев явное недовольство и поджатые губы, уже не сомневался – перед ним мать начальника. Предупрежденный Пелагеей Сидоровной о крутом нраве ее свекрови, на вопрос: - «А как я узнаю в толпе пассажиров маменьку Леонтия Минеевича?», он тогда услышал неожиданное: - «Самая злобная на вид - это и будет Ульяна Демидовна! Поверьте, милейший Харлампий Пахомович, я не шучу. Антр ну, у нашей маман на лице написано – добра от такой не жди! Надменная старуха с вечно поджатыми губами, с большой бородавкой у глаза, - легко узнаете!
    Кузовкин, вспомнив эти слова мадам Битюговой, внимательно всмотрелся в лицо старухи. Поджатые тонкие губы - на месте, а вот бородавки, о которой говорила супруга начальника, он не увидел. Возле глаз старухи  ничего примечательного не было. А вот у ноздри чернела хорошая не то родинка, не то бородавка.
    «Наверно, невестка спутала», – успокоил себя податной инспектор. Он решительно подхватил саквояж, и уже открыл было рот, намереваясь пригласить гостью пройти к извозчику, как старуха истошно завопила:
    - Спасите! Караул! Грабют!
    Тут же послышались свистки, и возникшие словно ниоткуда с двух сторон жандармы грубо схватили бедного Харлампия Пахомовича за шиворот и выкрутили ему руки. Ничего подобного не ожидавший, он, вырываясь, возмущенно заявил:
    - Позвольте, господа! В чем дело? Очевидно, вышла ошибочка!
    - Попался, голубчик! Пойдем, разберемся в твоих ошибочках! – пыхтя, сказал толстый жандарм, надевая на руки добропорядочного чиновника наручники.
    - А на вид из благородий… - подала голос старуха. – Держите его покрепче да засадите понадежней, чем подольше! Ох, как меня напужал, треклятый! Ишь, на гостинцы позарился, - везла их семье самого купца Шеболдаева Пантелея Фомича!
    Несчастный Кузовкин, поняв случившуюся нелепость, стремился объясниться, но от волнения путался:
    - Поймите, любезнейшие, я ошибся! Войдите в положение, молю! Меня попросила супруга самого… Встретить мать его!
    - Ворюга, да к тому же скабрезник! – взвилась старуха. – Как выражается! А еще прикидывается порядочным!
    Не выдержав, Харлампий Пахомович выкрикнул:
    - Где ваш начальник? Я жаловаться буду!
    - Заткнись! – приказал ему толстый жандарм, для убедительности отвесив оплеуху.
    – Разберемся! – поддержал коллегу второй полицейский, прибавив и от себя затрещину.
    - Да, как вы смеете так со мной? Я, знаете ли…
    В этот момент к перрону подошел поезд с объявленной остановкой три минуты, на вагонах которого значилось: «Оренбург-Саратов». На нем, конечно, приехала мать начальника, но Кузовкин встретить ее не мог – беднягу крепко держали руки жандармов. Он вырывался, слезно просил отпустить, клялся, путано объясняя свою ошибку и цель прихода на вокзал. Упомянул даже, ни к селу, ни к городу, свою тещу, которую тоже необходимо встретить. Умолял жандармов вместе пойти и отыскать мать управляющего казенной палатой, чтобы убедиться в невиновности мнимого вора. Все было тщетно…
    Зато мстительную старуху уважительно выслушали и пообещали, как только доставят схваченного благодаря ей злоумышленника в участок, проводить к купцу Шеболдаеву.
    Пока в отделении составляли протокол, пришел поезд из Самары с тещей бедного чиновника, но и ее несчастный не смог встретить. Был вечер, полицейское начальство отсутствовало, и Харлампия Пахомовича заперли в изоляторе, задержав до выяснения личности до следующего дня.
    Податной инспектор всю ночь проворочался на жестком ложе, страдая не так от постыдного обвинения в воровстве, как от сознания невыполненного поручения. Как теперь смотреть в глаза Леонтию Минеевичу, которого он так преступно подвел? А ведь, судя по характеру матери начальника, та, разгневавшись, что не встретили, способна повернуть обратно… Ужас!
    Терзаемого подобными измышлениями Кузовкина уже почти не волновало, что испытала его теща, оказавшаяся одна на перроне, и какой за этим последует домашний скандал…
    Еле дождавшись утра, чиновник, взвинченный до крайности от безысходных дум, стал колотить в дверь и кричать, требуя начальства. Скандалисту пообещали дать по заслугам, если не угомонится.
    Наконец, руководитель отделения железнодорожной жандармерии соизволил появиться и, услыхав о буйстве пойманного без сомнения опытного не только вора, но и афериста, велел привести задержанного.
    Всегда старавшийся уважать любое начальство, Кузовкин на сей раз изменил себе:
    - Не сметь касаться меня своими грязными лапищами! – гаркнул он конвоиру, который вздумал подтолкнуть арестованного, едва они переступили порог служебного кабинета.
    Харлампий Пахомович, распалившись и окончательно потеряв самообладание, тут же обрушился на главного жандарма, важно сидевшего за массивным столом:
    - По какому праву меня, дворянина, отмеченного высокими благодарностями податного инспектора Кузовкина, схватили и держали со вчерашнего вечера в кутузке, вместе с клопами и тараканами? Я этого так не оставлю! – ревел и рычал чиновник. - Задержать при исполнении задания, полученного от самого управляющего казенной палатой, статского советника Битюгова Леонтия Минеевича, моего непосредственного начальника!..
    Услышав такое, жандарм даже приподнялся:
    - Успокойтесь, почтенный э-э… Простите великодушно, запамятовал, как вас величают?
    - Бог простит! Кузовкин я!
    - Уважаемый господин Кузовкин, мы немедленно разберемся! А вы действительно…
    Этот вопрос окончательно вывел из себя незаслуженно обвиненного в постыдном поступке. Мало ему случившегося, так он, этот служака еще смеет сомневаться в правдивости сказанного!
    - Да как вы смеете задавать мне подобные вопросы? И почему я должен, стоя в наручниках, отвечать тому, чьи подручные нанесли мне, государственному чиновнику при исполнении, словесные оскорбления с рукоприкладством, и кто сейчас подвергает сомнению сказанное мной?! Уверен – вам все превосходно разъяснит ваше начальство, к которому, без сомнения, обратится, кроме меня, и сам управляющий! Ведь из-за этого насильственного задержания бедная престарелая матушка господина Битюгова, приехавшая из Оренбурга, никем не была встречена, и неизвестно, что с ней стало после!
    - Освободить  руки! – грозно рявкнул обер-офицер конвоиру. – А вы, почтеннейший господин Пузовкин…
    - Кузовкин я! – с нажимом поправил его податной инспектор.
    - Прошу пардону! Садитесь, садитесь поудобней и спокойно расскажите… - елейным голосом пытался разрядить обстановку хозяин кабинета, вытирая лоб огромным платком. – Зачем же беспокоить по пустякам мое и ваше руководство? Неужели мы не поймем друг друга?..
    Было очевидно, что этот жандарм, как огня, боится начальства, и, словно вошь за тулуп, держится за свой стул.
    Немного поостыв, Харлампий Пахомович объяснил, что из-за небольшой ошибочки он, встречая мать уважаемого управляющего казенной палатой, принял за нее какую-то мерзкую скандальную старуху.
    Полицейский, выслушав Кузовкина, приободрился, и, стараясь изо всех сил придать физиономии благостное выражение, изрек:
    - Все ясно! У вас, как и у нас, вышла, как вы справедливо заметили, ошибочка, накладка. Так что, мы квиты-с! Со своей стороны приношу все мыслимые извинения. Нижние чины получат взыскания, уж не сомневайтесь. Вощанкину и Жеребому такого мизерабля отпущу! А начальство не следует трогать. У него и без нас, миль пардон, много забот!   
    К полудню уважаемого господина Кузовкина отпустили из отделения и на казенном экипаже доставили к порогу дома.
    Конфузия эта имела для Харлампия Пахомовича многие последствия: в волосах засеребрилась седина, управляющий стал глядеть на него волком, а жена с тещей в один голос заявили, что «…так горю луковому и надо - получил сполна за свое угодничество!» И без того тишайший, чиновник стал, как огня, бояться любых просьб и начальства тоже. Ошибочка вышла боком...
    Но те десять минут, когда он рвал и метал перед насмерть перепуганным, превратившимся в ничтожную козявку жандармом, запали в душу навсегда. «Значит, не так прост Кузовкин! - говорил он себе, изредка вспоминая эту историю. – При случае можем и львом-с обернуться! Не забалуешь!»