Мышь в комнате

Тщательно намыливаю руки, взбиваю крупные пенные хлопья. Они падают на пол, на мою ночную рубашку, брызги летят на зеркало, на потрескавшийся кафель с полустёртыми переводками животных, но это хорошо, в мыле антибактериальные вещества. Помыть руки перед мытьём ног обязательно, чтобы не хвататься за ноги грязными руками. После мытья ног, нужно протереть тапочки антибактериальным средством, помыть руки после ног и тапок.

Долго мыть не буду, не больше пяти минут. Если бы я вышла на улицу, то нужно было бы мыть десять, а то и пятнадцать минут, но из дому я не выходила уже лет десять. Поэтому вся гигиена перед сном проходит по быстрому.

Чищу зубы, мою руки после чистки зубов, и иду спать.

Главная хитрость, дойти до своей кровати, ничего не задев по пути, даже краешком ночной рубашки, неизвестно какие бактерии находятся на шкафу или дверном косяке, можно невзначай перенести их в постель. Поэтому плотно запахиваю подол, поднимаю его к животу, двигаюсь маленькими шажками. Это не так просто, учитывая мои частые головокружения. Дело усложняется тем, что передвигаться приходится в полной темноте. Перед мытьём рук я выключаю свет по всей квартире, только из ванной падает немного света в коридор. В ванной лампочку оставляю включённой на всю ночь и не закрываю дверь. Не могу же я чистыми руками прикасаться к выключателям и дверным ручкам.

Проходя мимо кровати мамы, останавливаюсь, прислушиваюсь, дышит ли. Мама дышит спокойно и ровно.

Больше всего на свете я боюсь её потерять. Она ещё бодрая для своего возраста, но в семьдесят семь всякое может случиться. Иногда ей бывает нехорошо, скачет давление, прихватывает сердце. Когда думаю, что в какой-то момент её не станет, сразу погружаюсь в вязкий кошмар и полную прострацию. Что тогда делать? Ведь мы живём только на её небольшую пенсию. Мама меня полностью обслуживает, готовит, стирает, ходит в магазины, оплачивает коммунальные счета. Кроме неё у меня никого нет. Отец ушёл давным давно, оставил нам квартиру, уехал в другой город, спился, сошёл с ума и повесился. Есть ещё какие-то дяди, тёти, двоюродные-троюродные братья и сёстры, но они разбросаны по городам, мы так давно отдалились от них. Не могу рассчитывать на их помощь.

Ложусь на холодную простынь, укрываюсь одеялом. Тяжёлые мысли не отпускают. Что я делаю? Как стала такой? Как выбраться из этого полуживотного существования?

Всплывают в голове обрывки прошлого.

Детство светлое. Много внимания и подарков. “Красная шапочка” и “Ну, погоди!” по телевизору. Мама постоянно напоминала про мытьё рук, боялась, что заболею Боткина. Часто говорила: “Давай протрём ручки одеколончиком”. Когда забегала домой и хватала немытыми руками яблоко или булочку, мама долго ругалась, обзывала последними словами, пугала, что заболею и умру. Зажимала уши от её крика.

Игры на улице с подружками. Домой мама звать никого не разрешала, потому что устроят беспорядок, натащат грязи, потом убирай за ними.

Университет. Постоянно ставили в пример как лучшую студентку на курсе. Окончила учёбу с красным дипломом. Преподаватель, кандидат наук, предложил, в соавторстве с ним, опубликовать монографию о творчестве Бальзака на основе моей дипломной. Согласилась. Он взял мою дипломную, немного видоизменил и выдал за наш совместный труд. Была рада, несмотря на кисловатый осадочек, всё-таки первый труд, хоть и в соавторстве.

Ухаживания мальчиков брезгливо отвергала. Не скажу, чтобы мне никто не нравился, но все как-то не очень. Передо мной стоял идеал, нарисованный размытыми мазками воображения когда-то давно. Да и мама постоянно твердила, чтобы не смела до окончания учёбы, думать о чём-нибудь таком. Залетишь, родишь, начнётся возня с ребёнком и пропадёшь.

“А ещё могут наградить какой-нибудь заразой, сейчас знаешь, какие ушлые” – стоит в ушах её голос.

Параллельно окончила музыкальное училище. Там тоже говорили, что у меня большие способности.

Постоянно слышала о себе: “Юлечка умница и красавица”.

Советовали учиться дальше, поступать в аспирантуру.

Но мне всё надоело. Хотела сменить обстановку, поработать. Согласилась на первое же предложение, устроилась учительницей русского и литературы в школе. Зарплата небольшая, но своей семьи не было, мама ещё работала, поэтому хватало на жизнь, одежду и разные мелочи.

Жизнь текла размеренно, работалось скучно и тяжеловато, но не отчаивалась, наоборот, взяла себе дополнительные часы английского языка, потому что знаю его отлично.

Выглядела я очень молодо, совсем как школьница, поэтому не хватало серьёзного восприятия ни среди учеников, ни среди педагогов.

Я представляла себе школу как интеллигентный коллектив, но пришлось столкнуться с толпой каких-то пустых женщин, недалеко ушедших от базарных торговок. Постоянные сплетни за спиной, шушуканье, вялотекущая грызня за дополнительные часы и первую смену. Узколобость, лицемерие, ханжество.

Особенно выворачивало, когда кто-то из этих куриц начинал говорить о высоком призвании учителя.

Мужчин было мало, всего четверо. Директор школы – пожилой пронырливый тип с постоянным ехидным прищуром, историк – полноватый, до ужаса занудный субъект, физрук и трудовик, как два брата близнеца, оба неотёсанные мужланы. Трудовик, правда, старше лет на десять.

Говорить о каких-то служебных романах было смешно. От разговоров с историком я морщилась, как от клюквы без сахара. Физрук однажды пытался подкатить ко мне.

- Юлечка, пошли сегодня вечером куда-нибудь, посидим в нерабочей обстановке – сказал он как-то, приблизившись в пустом коридоре, дыша в лицо дешёвым табачным выхлопом и пытаясь сжать мою ладонь.

- Извините, мне не до этого, сходите лучше с женой – ответила я, вырывая руку из его крабьей клешни.

- Мы же взрослые люди, отдохнули бы, жена к матери уехала на неделю – продолжал он, идя следом. Я ускорила шаг. Зайдя в туалет, долго стояла у раковины и мыла руки. Казалось, что никак не могу отмыть противную липкость его пальцев, беспардонно схвативших мою ладонь.

Отношения в коллективе не ладились. Наши клуши были не настолько глупы, чтобы не чувствовать моего скрываемого презрения. Они всё нахальней шептались обо мне за спиной, прозвали “наша принцесса”. “Вон наша принцесса пошла”, ”Сегодня принцесса что-то вырядилась, наверное перед физруком жопой крутит?” Стараясь не давать лишнего повода, я всё больше обряжала себя в мышиные цвета, перестала пользоваться косметикой, роскошные длинные волосы сначала завязывала в хвост, но поняв, что ещё сильнее становлюсь похожа на школьницу, стала завязывать их в тугую старушечью гулю.

Только дома можно было отдохнуть от тяжкой моральной усталости, накопившейся за день. Тут была мама, вкусный ужин, сериал, книжка – подзарядка для того, чтобы пережить следующий день.

Незаметно, в навязчивом сонном ритме, отработала восемь лет.

Никакой личной жизни.

Хуже всего стало, когда на меня взъелся директор. Я что-то возразила насчёт несправедливой неоплачиваемой нагрузки. После этого у меня отобрали часы английского, мотивировав тем, что диплома ин. яза у меня нет, а как я знаю язык - дело второстепенное. Любая комиссия может докопаться, что на должности держат неквалифицированного работника.

Это были ещё цветочки. В один “прекрасный” день директор пригласил к себе и сказал:

- Вы, Юлия Алексеевна, в коллектив не вписываетесь, прямо скажем, как отрезанный ломоть. Ставите себя выше. Мне это не нравится. Знаете, есть одна хорошая учительница русского-литературы, очень нуждается в работе. Её семья оказала мне когда-то большую услугу, я обещал похлопотать. Так вот, уволить вас без причины не могу, лучше напишите заявление по собственному желанию. Потому что, поверьте, я смогу найти причину для увольнения в скором времени, и это будет гораздо хуже для вас. Написав заявление, вы получите от меня отличную характеристику и сможете устроиться в другом месте, а если вас уволят в связи с несоответствием, сами понимаете. Вам же добра желаю.

- Да вы что, я буду на вас жаловаться – мямлила я чуть слышно.

-Жалуйтесь, пожалуйста. Посмотрим, что ответит весь наш коллектив, по поводу объективности ваших жалоб – сказал он, знакомо ехидно прищурившись – Советую вам как друг, напишите заявление, не заставляйте меня воевать с вами, проиграете.

Вышла из кабинета полностью раздавленная. Если бы меня просто изнасиловали, было бы ненамного паскудней. Оказывается так легко можно вышвырнуть меня, отжав как половую тряпку. Одинокая девочка под тридцать, с мамой библиотекарем. Какие рычаги для борьбы у меня были? Директор это знал, поэтому так и поступил.

На следующий день я написала заявление по собственному желанию.

Придя домой, только плакала и мылась, мылась и плакала. Выйти на улицу не было никаких сил. Просидев целый месяц безвылазно, начала искать работу, но не могла найти ничего подходящего. Идти в какую бы то ни было школу, я больше не хотела. Перед глазами мелькали пороги офисов, сетевой маркетинг предлагал вложиться для начала, чтобы потом несметно разбогатеть. Кое-где начальники с сальными глазками хотели взять секретаршей, прозрачно намекая, что я симпатичная девушка и могу сгодиться не только для стандартных поручений, но и для неформальных обязанностей.

Как было выжить в этом обезьяньем мире, девочке когда-то писавшей монографии о Бальзаке, а в промежутках наигрывавшей на фортепиано. Я не могла пойти уборщицей, посудомойкой, не могла торговать на базаре. Я знала, что всего лишь безвольное ничтожество с непомерной гордыней, возомнившая, что достойна лучшего по праву рождения, когда его нужно зубами выгрызать. Грезила о каком-то прекрасном далёко, о принце, который встретит меня однажды, и всё изменится в мгновение ока. Что поделаешь, такая я.

Никаких принцев не встречалось, вокруг ходили предприимчивые питекантропы, спивающиеся отбросы, и просто загруженные сломанные люди, такие же как я. В глубине души ещё теплилась надежда, мне ведь всего тридцать, выгляжу так, будто вчера закончила школу, ещё не всё потеряно.

В это же время разваливающимся змеиным клубком поползли все фобии связанные с чистотой. Дома была дыра во времени, тут всё было как в детстве. Та же мебель, та же ласковая мама, вкусно пахнет, и о чём-то сонно бухтит телевизор. Я не хотела нести сюда заразу внешнего мира. С порога неслась в ванную, смывать всё с себя. С рук, с ног, с лица. Шоркала губкой всё сильнее и дольше. Иногда тут же начинала мастурбировать, представляя красивых актёров.

У меня оставалось всё меньше сил, чтобы выйти за порог. Сидела дни напролёт в своей комнате. Когда мама говорила, что нужно что-то делать, я только отмахивалась.

- Пошла бы, хоть познакомилась с кем.

- Как ты это себе представляешь? Где и с кем? Ты меня очень хорошо научила вести себя с мальчиками. Я их всех боюсь, не говоря о том, что девяносто процентов противны мне.

Правила гигиены становились всё жёстче. После любого выхода на улицу проводилось очень много водных процедур. Особенно тяжко было зимой.

Заходишь домой, первым делом снимаешь самое грязное - сапоги. Надеваешь тапки, идёшь мыть руки после сапог. Возвращаешься в прихожую, снимаешь куртку и шапку, идёшь мыть руки после верхней одежды. Затем стягиваешь колготки, идёшь мыть руки после колготок. Возвращаешься, снимаешь с себя кофту, юбку, идёшь мыть руки. Только после этого можно пройти в комнату и надеть домашнее. Процедура занимала около часа, иногда чуть больше.

О том, как было сложно сходить в туалет в общественном месте, как на меня глядели другие посетительницы, когда я на протяжении двадцати минут мылила руки до и после, даже рассказывать не буду.

Естественно, я старалась выходить ещё меньше. Сидела дома, перебирала свои детские игрушки – мягкая рысь с пушистыми кисточками на ушах, конопатая кукла Дуня, синий пластиковый дельфин. Иногда просила маму купить какого-нибудь нового забавного слонёнка или бегемотика. Она ворчала, но покупала.

Смотрела все сериалы, мультики и концерты, читала только дамские романы и ничего кроме них. Прошлая я назвала бы себя сегодняшнюю глупой курицей, но теперь я физически не могла воспринимать что-то серьёзное. Не могла позволить реальности ворваться в жизнь через экран или со страниц. Мне нужно было убаюкивающее, уносящее в детство. Отлично, когда показывали “Ну, погоди!” или “Красную шапочку”.

Мать ворчала, что я совсем села на шею, я огрызалась, говорила, что это её воспитание сделало меня безвольным овощем. Мы стали ссорится, иногда даже хлестали друг друга по щекам, но спустя короткое время уже сидели в обнимку и плакали, понимая, что никого у нас нет, кроме нас самих.

Однажды сломался телевизор, вызвали телемастера, явился какой-то разговорчивый мужик, я сразу же ушла в свою комнату. Ремонтируя телевизор, он беседовал за жизнь, спросил у мамы, учится ли дочка, или уже работает.

- Да что вы, ей уже тридцать пять, не работает, дома сидит.

- Ничего себе, так молодо выглядит, я думал студентка. Слушайте, а мне тридцать семь, недавно с женой разошёлся, может нам познакомится, как вы считаете?

- Я то что, она навряд-ли захочет.

- Позвольте, я с ней поговорю – сказал телемастер и направился ко мне в комнату.

Когда он зашёл, я закричала:

- А ну выйдите немедленно, пошли вон отсюда!

- Не хотите, как хотите, ухожу, ухожу – развёл он руками, получил деньги за работу и удалился.

Мать ругалась, называла меня высокомерной сумасшедшей старой девой.

- Вроде бы нормальный общительный парень, так и сдохнешь одна.

Но я не могла представить, что этот лысоватый болтун с дурацкими усами, даже в теории может прикоснуться ко мне, после него нужно будет мыться. Всей мыться, постоянно. Не таким я представляла себе его, и не в красоте дело, он был нормальной внешности, не противный точно, просто не такой. Не тот. Вообще не тот.

Годы неслись, я не выходила из квартиры месяцами. О том, чтобы устроиться на работу уже не было речи. За время пока я сидела, всюду ворвались компьютеры, интернет, а я даже не знала с какой стороны к этому всему подступиться. Работать же физически уже просто не могла.

Я даже свою комнату покидала неохотно. Однажды сидела на кровати, в комнату забежала мышь. Долго протирала всё вокруг хлоркой, и с тех пор заставляла маму, перед тем как ей уйти, загораживать вход в мою комнату большой доской, потому что дверь прилегала неплотно и мышь могла под неё подлезть.

Та мышь была случайным гостем, ни до, ни после, я не наблюдала в квартире мышей, но теперь, в отсутствие матери, я всегда сидела загороженная доской. Перешагнуть через неё я не могла, потому что доска высокая, и можно было случайно задеть её подолом, убрать тоже не могла, потому что она была грязная.

Я настолько ослабла, что стало тяжело ходить, голова постоянно кружилась, сердце выскакивало. Когда нужно было подняться по лестнице, отдыхала через каждые полпролёта, как восьмидесятилетняя старуха. Постепенно перестала выходить совсем. Даже когда нам сообщили, что повесился отец, мы не поехали. У нас не было денег, а главное, это было очень сложно, психологически и физически.

Отец так и не обзавёлся новой семьёй, жил в одиночестве, хоронили его посторонние люди. Мне было очень жаль его. Постоянно плакала, вспоминая, какая же я эгоистка, жил человек один, скучал, звонил, всё просил приехать хоть в гости. Потом покончил с собой, а я даже не знаю из-за чего. Разве волновали меня чьи то страдания, кроме своих? С этими муками совести жить стало ещё гаже.

Даже когда нужно было вступить в право наследования отцовской квартирой, я просто не поехала. Деньги от её продажи нам бы очень пригодились, но я не могла пересилить себя и выбраться из кокона. Не знаю, что теперь с той квартирой, кому она досталась.

Не скажу, что слишком растолстела, тело просто стало бесформенным, а возраст неопределённым. Природная моложавость уже не могла скрывать годы. Я стала чем-то средним между девочкой и бабушкой. Странным существом, выходящим из комнаты только для того, чтобы поесть и мыться, мыться, мыться, а в оставшееся время смотреть сериалы и концерты.

Мать плачет, глядя на меня, но ничего не может изменить.

-Что будет когда я умру, идиотка? – спрашивает она в сердцах – посмотри на себя, что с тобой будет? Тебе скоро пятьдесят. Полтинник, ты это понимаешь? Родить ты уже не сможешь, кому ты вообще нужна? Еду себе приготовить не можешь, газ зажечь не можешь, передвигаешься еле-еле, и никакой пенсии у тебя не будет.

– Заткнись – говорю я, и ухожу в свою комнату.

Бывает так, что на цветке образуется очень много бутонов, и раскрываются не все. Некоторые распускаются пышным цветом, вытягивая из цветка все соки, а другим просто не хватает этих соков, и они, так и не раскрывшись, начинают увядать.

Печально ощущать себя таким бутоном.

Так что, ты живи, мама, милая, живи, пожалуйста. Дыши вот так же спокойно как сейчас. Ещё долго, как можно дольше, будь в силах, умоляю тебя.

Засыпаю под утро, укрываясь одеялом с головой, прячась от заалевшего на горизонте света. Надо поспать, завтра последняя серия “Обручального кольца”, ни в коем случае нельзя пропустить.