Когда наступит победа

Мне было четыре года, когда началась война.
Из  самых первых, неясных обрывков памяти, слышатся фразы:
— Сейчас ведь война… Это было ещё до войны… Вот кончится война…
О войне постоянно говорили взрослые, но сам я её никогда не видел.

Мы жили в небольшом сибирском городке, очень далеко от неё.
Семья наша была – я, мама, дедушка и бабушка.

Когда мне показывали фотокарточку отца и говорили что он ушёл на войну, она мне представлялась в виде большой горы, на которую он ушёл. Когда говорили, что война сожрала много людей, я видел большое чудище, хватавшее и жравшее первого попавшегося человека. Я боялся, что оно и папу может съесть.

Ещё я видел, как с войны возвращались люди без рук и без ног. Я считал их теми, кого чудище схватило, но которым удалось вырваться.  Многие из них потом слонялись пьяные по округе, плакали и орали песни. Один наш сосед, вернувшийся с деревяшкой вместо ноги, постоянно крушил всё в доме, а его жена визжала. Однажды, он бил её так, что она даже идти не могла, просто выползла во двор, а он, сняв с ноги деревяшку, прыгая за ней на одной ноге, колотил её этой самой деревяшкой по голове. И заколотил бы насмерть, если бы не скрутившие его соседи. Глядя на это, я думал, что если уж попадётся папа войне, то пусть она его лучше совсем сожрёт, чем он вернётся такой.

А когда по улице вдруг проходил солдат с блестящей медалью на груди, я спрашивал:
— А что это у него? Елочная игрушка?
Получал ответ, что это медаль, что их дают на войне, и мечтал, что папа вернётся именно с такой штукой на груди.

Став чуть постарше, я понял, что война – это совсем другое.
 Когда-то её не было, и на земле было хорошо, потом пришли фашисты, стали нас убивать, и мы тоже стали убивать фашистов и гнать их с наших земель – это и называлось войной. Как только мы выгоним и убьём всех фашистов, на земле снова наступит чудесная жизнь.

 Помня себя только во время войны, эту жизнь я даже представить не мог, но понимал, что как только она наступит, то я её сразу узнаю.
О войне мы узнавали по радио и ещё, иногда, люди, которых называли эвакуированными, рассказывали всякие ужасы.
Питались мы скудно, практически одной  картошкой, да капустой, что сами и выращивали. Мама работала в типографии и иногда ей разрешали забрать бумажные обрезки, их она потом выменивала в аптеке на рыбий жир. Противный, но питательный.

Однажды на новый год, нам в детском саду сделали подарок: мука, пшено, маргарин и один пирожок с яблочным повидлом.
Когда дед увидел этот подарок, он почему-то заплакал.
Но те же эвакуированные, когда мы начинали жаловаться на скудость еды, говорили, что мы совсем зажрались, и сами не понимаем, в какой благодати тут живём.
Почти у всех папы были на войне, правда, у некоторых, папы были здесь, но о них часто с презрением говорили, что они ловко устроились и подъедаются в тылу, пока другие воюют. Поэтому я согласен был ждать папу, лишь бы про него не говорили так.

Дед  работал на заводе и иногда брал меня с собой на работу. Я спрашивал, почему рабочие не на войне, а дед говорил, что они ещё маленькие, им, от 12 до 16 лет.
Мне было лет пять или шесть, я не видел большой разницы между двенадцатью и тридцатью и не понимал, почему эти дылды не могут воевать.
Дед работал за станком, тяжело, со свистом, втягивая воздух. Он был ещё не такой и старый, но говорили, что у него больное сердце и ещё нервы не в порядке, оттого, что его сын, мамин брат и мой дядя, тоже был на войне и без вести пропал.
Он почему-то переживал сильнее всех. Постоянно ходил из угла в угол и тихо плакал, в несколько месяцев полностью полысел, а потом у него что-то с дёснами стало, зубы все расшатались, теперь время от времени, он вытаскивал изо рта зуб, с длинным желтоватым раздвоенным корнем и бросал его в мусорное ведро. А потом и вовсе, несколько шагов пройдёт и стоит, пыхтит, задыхается.

Бабушка, перенесла весть о  том, что сын пропал без вести, на удивление мужественно, только начала, почему-то неистово материть Сталина:
— Я хочу, чтобы без вести пропала эта мерзкая усатая ****ь – и все бросались затыкать ей рот, а она нарочно кричала ещё громче.

— Ну, когда уже закончится эта война? – спрашивал я частенько.
Мама и бабушка пожимали плечами, а дед начинал вспоминать сводки с фронтов, и всякий раз у него получалось, что война закончится через полгода, нашей победой, но проходил год, потом ещё год, а война так и шла, на неё продолжали уходить, с неё продолжали возвращаться искалеченные, продолжали приходить редкие письма от отца, и я уже думал, что так будет всегда.

В один прекрасный день, проснулся утром, от того, что у меня скрутило живот. Быстро пробежал по двору до туалета и засел там. Пока я там сидел, мне не давал покоя какой-то странный гул на улице.

Не в силах побороть любопытство, я, даже не подтеревшись, натянул штаны, вышел и подтянувшись на забор спросил у проходившего мимо мужика:
— А что это гудит, дяденька?
— Так, трубы это играют, вон там, вдалеке,  вон видишь, где флаги красные, победа,  война кончилась — сказал он и указал пальцем на горизонт, где, сквозь дорожную пыль, еле заметен был полоскавшийся по ветру красный флаг.

Я мгновенно перемахнул через забор, обогнал ответившего мне мужика и помчался туда, где веяли красные флаги, играл духовой оркестр и разносился многоголосый гул. Я бежал, с неподтёртой задницей, взрыхляя жирную пыль босыми ногами, и думал, что наконец-то наступает неизведанная новая чудесная жизнь.

Тогда я ещё не знал, что этот момент и был самым чудесным в ней.