Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 46

БИБЛИЯ МАТЕРИАЛИЗМА


Предисловие:
46. Что из этого следует? То, что хорошо делают, если надевают перчатки при чтении Нового Завета. Близость такой массы нечистоплотности почти вынуждает к этому. Мы так же мало желали бы общения с «первыми христианами», как и с польскими евреями, — не потому, чтобы мы имели что-нибудь против них: те и другие нехорошо пахнут. — Напрасно высматривал я в Новом Завете хотя бы одну симпатичную черту: там нет ничего, что можно бы было назвать свободным, добрым, откровенным, честным. Человечность не сделала здесь еще и своего первого шага, — недостает инстинктов чистоплотности... В Новом Завете только дурные инстинкты, и даже нет мужества к этим дурным инстинктам. Сплошная трусость, сплошное закрывание глаз и самообман. Всякая книга кажется чистоплотной, если ее читать вслед за Новым Заветом; так, например, непосредственно после Павла я читал с восхищением того прелестного, задорного насмешника Петрония, о котором можно было бы сказать то же, что Доменико Боккачио написал герцогу Парма о Чезаре Борджа: «; tutto festo» — бессмертно здоровый, бессмертно веселый и удачливый... Эти маленькие ханжи просчитываются как раз в главном. Они нападают, но все то, на что они нападают, тем самым получает отличие. На кого нападает «первый христианин», тот не бывает этим замаран... Напротив: есть некоторая честь иметь против себя «первых христиан». Читая Новый Завет, отдаешь предпочтение всему, что он третирует, не говоря уже о «мудрости мира сего», которую дерзкий враль напрасно пытается посрамить «юродливой проповедью»... Даже фарисеи и книжники выигрывают от таких противников: должно же быть в них что-нибудь ценное, если их так неприлично ненавидят. Лицемерие, вот упрек, который смели бросить «первые христиане»! Достаточно того, что это были привилегированные, — ненависть чандалы не нуждается в других основаниях. «Первый христианин» — я боюсь, что и «последний», которого, может быть, я еще переживу, — по самым низменным инстинктам есть бунтовщик против всего привилегированного, — он живет, он борется всегда за «равные права»... Если приглядеться, то он не имеет иного выбора. Если хотят быть в собственном лице «избранниками Бога», или «храмом Божьим», или «судьею ангелов», то всякий другой принцип выбора, например принцип правдивости, ума, мужественности и гордости, красоты и свободы сердца, попросту «мира», — есть уже зло само по себе... Мораль: каждое слово в устах «первого христианина» есть ложь, каждый поступок, совершаемый им, есть инстинктивная ложь, — все его ценности, все его цели вредны, но кого он ненавидит, что он ненавидит, то имеет ценность... Христианин, христианский священник в особенности, есть критерий ценностей... Нужно ли говорить еще, что во всем Новом Завете встречается только единственная фигура, достойная уважения? Пилат, римский правитель. Он не может принудить себя к тому, чтобы принять всерьез спор иудеев. Одним евреем больше или меньше — что за важность?.. Благородная насмешка римлянина, перед которым происходит бесстыдное злоупотребление словом «истина», обогатила Новый Завет новым выражением, которое имеет цену, которое само по себе есть его критика, его отрицание: «что есть истина!..»
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»


 Глава 46
 БИБЛИЯ МАТЕРИАЛИЗМА
На раннем этапе христианства, когда наука еще не досаждала церкви своими открытиями, было просто и легко обрисовать картину созданного Богом мира. Христианство очень даже комфортно чувствовало себя с системой космоса Птолемея и Аристотеля. В его центре покоилась Земля, в ее глубинах — ад, над Землей располагались концентрические хрустальные сферы, несущие планеты и Солнце, их окружала сфера со звездами и, наконец, далее располагались райские обители. Космос представлял собой компактный, структурированный организм, основанный на принципе соразмерности и иерархичности. И особо одухотворенные люди способны были не только восхищаться, наблюдая гармонию Вселенной, но даже слышать музыку вращающихся хрустальных сфер. Все просто, понятно, как божий день — идиллия, да и только!
Однако с появлением телескопа гармоничный средневековый Космос потерпел крушение. Оказалось, что на Луне есть горы, на Солнце пятна, а звезды расположены гораздо дальше, чем было принято думать, и к тому же на разном расстоянии от Земли, поэтому звездная сфера тоже «испарилась». Произошла потеря геоцентрической идеальной гармонии, и этот переворот, связанный с открытием огромных космических пространств и победой системы Коперника, болезненно переживался некоторыми философами и поэтами.
Их смятение можно проиллюстрировать на примере поэмы «Потерянный рай» Джона Мильтона и некоторых стихов Джона Донна. В этом смысле характерна одна из строф Донна, которая гласит: «Творение Твое — я жду распада», или: «Все распалось, гармонии больше нет».
Но эта утрата гармонии на самом деле не была приговором — космос Коперника оказался не менее прекрасным, чем космос Птолемея. Более того, после открытия Коперника Вселенная обрела подлинное изящество, его гелиоцентрическая модель выгодно смотрелась на фоне неуклюжей, переусложненной модели Птолемея.
В Новое время в представлениях о мире произошло еще одно существенное изменение — постепенно место старой концепции ограниченного Космоса стала замещать идея бесконечной в пространстве и во времени Вселенной. Причиной такой перемены было не только открытие космического пространства, но и некоторые соображения философского характера. Иммануил Кант, например, высказал мысль о том, что бесконечный Бог по определению должен был создать бесконечную Вселенную. Однако особо востребованной концепция бесконечной Вселенной оказалась у атеистов, поскольку она позволяла бесконечной материи заместить Бога. Но уже во второй половине ХІХ века космологи столкнулись с двумя космологическими парадоксами — гравитационным и оптическим, которые подорвали концепцию Вселенной, бесконечной в пространстве. Затем был открыт второй закон термодинамики, в результате возникло подозрение, что Вселенная не только ограничена в пространстве, но также имеет начало во времени — если бы Вселенная была бы вечной, она бы уже давно замерла и остыла, пребывая в состоянии «тепловой смерти». К вероятности того, что Вселенная когда-то имела начало, подвинула и теория относительности Эйнштейна, опираясь на которую пришли к предположению о том, что Вселенная расширяется. Но только в ХХ веке, благодаря Эдвину Хабблу, было обнаружено «красное смещение» в спектрах далеких галактик, что стало предпосылкой для создания теории Большого взрыва. При этом наличие у Вселенной начала так или иначе заставляло задумываться над причиной ее возникновения. Но что интересно, теория Большого взрыва была сформулирована католическим аббатом и астрофизиком Жоржем Леметром. Ранее космологический аргумент бытия Бога, апеллирующий к наличию у Вселенной начала, строился на чисто логических суждениях, с появлением теории Большого взрыва он получил научное, эмпирическое подтверждение. Иллюстрацией в данном случае может быть часто цитируемое высказывание космолога Роберта Джестроу: «Для ученого, который жил верой в собственный разум, конец пути превращается в кошмарный сон. Он покоряет гору невежества и вот-вот доберется до вершины; но как только он подтягивается и влезает на последний уступ, его приветствует компания богословов, которые сидят там уже столетия».
Вся эта история может служить метафорой для пересмотра отношений науки и религии. Изменения в их отношениях иногда сравнивают с притчей о блудном сыне — наука возникла в колыбели христианской цивилизации, когда-то она взяла у религии свою долю богатства (хотя бы в виде представления об умопостигаемых законах природы, установленных Творцом) и затем ушла в далекую страну атеизма.
Казалось, религия уже не возродит свою теорию мироздания и обречена. Но не тут-то было, приспосабливаться и выживать — девиз церкви. Папа римский Франциск І, не мудрствуя лукаво, признал теорию Большого взрыва: «Теория Большого взрыва и теория эволюции — это две основные концепции, которые объясняют с научной точки зрения возникновение Вселенной и происхождение жизни на Земле», — заявил Франциск І.
По мнению Папы, научные обоснования не противоречат идее существования единого создателя, который заложил основные внутренние законы, по которым мир и человек продолжали развиваться. Это значит — и нашим, и вашим. Сложный молекулярный дизайн жизни позволил возродить старый аргумент Уильяма Пейли о Часовщике, сконструировавшем сложные и целесообразно устроенные живые организмы.
Существенный импульс, оказавший сильное влияние на отношения науки и религии, оказала квантовая механика. Если классическая физика в значительной мере вывела человеческое мышление за пределы христианской культуры, то квантовая механика открыла новые перспективы для научного обоснования чуда сотворения мира. Начали говорить о некоем новом союзе между наукой и религией в наше время. Более того, утверждается, в том числе, и то, что новые открытия в физике в корне подорвали научный материализм, прогнозируя его закат. Физик Макс Борн прямо так и заявил: «Время материализма прошло». Вот вам и философский итог деятельности квантовой механики: начали за здравие, а кончили за упокой.
Но не стоит хоронить научный материализм, он скорее жив, чем мертв. То, что мир оказался слишком сложным для понимания, еще не значит, что надо отказаться от дальнейшего его исследования и, сложив смиренно руки молиться, уповать на высший Разум. Наоборот, то, что наука достигла понимания всей сложности мирового устройства, лишний раз доказывает, что мы вышли на новые горизонты его постижения и придет то время, когда, покорив очередную гору, ученые, взобравшись на вершину, не обнаружат там «богословов, которые сидят там уже столетия».
А пока человечество должно с этим бороться, хотя бы так, как делал это французский философ и натуралист, крупнейший систематизатор взглядов французских материалистов XVIII века, просветитель, один из основателей знаменитой «Энциклопедии» Поль Анри Гольбах. Именно ему пришла в голову идея взглянуть на Библию с точки зрения материализма. Такое необычное сочетание вызывает, по крайней мере, легкое недоумение, ибо трудно себе представить научный материализм рядом с религиозным учением. Это все равно, что обвенчать «Капитал» Маркса с Библией. Но оказалось, это не только возможно, но и забавно. Впрочем, об этом чуть ниже, а теперь, несколько слов о философе, сотворившим такое «чудо».
Гольбах широко известен как автор многочисленных атеистических произведений, в которых он в простой и логичной форме, часто с юмором, критиковал как религию вообще, так и служителей культа. Он занимался переводом на французский язык книг зарубежных ученых, в том числе
Ломоносова, и даже был избран членом Петербургской Императорской академии наук в 1780 году.
Его книги прежде всего были направлены против христианства, в частности, против римско-католической церкви, и принадлежат к лучшим достижениям атеизма прошлого. Они полны едкой иронии и меткого юмора, вызывающего здоровый смех. В этом одна из важнейших особенностей гольбаховских памфлетов.
Первым антирелигиозным сочинением Гольбаха стало «Разоблаченное христианство», в котором рассматривались начала христианской религии и ее последствия.
Автор сочинения считает, что разумное существо должно во всех своих действиях иметь в виду свое собственное счастье и счастье себе подобных: «Нас всячески уверяют, что важнее всего, для нашего счастья как на земле, так и за гробом, — религия. Но преимущества религии существуют для нас лишь постольку, поскольку она делает счастливым наше существование в этом мире и поскольку мы уверены, что она выполнит свои заманчивые обещания относительно нашей загробной жизни».
Хорошая мысль! Религия нас покупает, дает нам индульгенцию на обещанное и там, и тут счастье. Как говорит украинская пословица: «Обіцянка — цяцянка, а дурневі радість». Следовательно, если вы дурак — радуйтесь.
За этим произведением последовало «Карманное богословие», изданное под псевдонимом «аббат Бернье», направленное против католицизма. Легко убедиться, что это хлесткая сатира не потеряла остроты по сей день, более того, многие ее тезисы звучат в наше время как никогда актуально. Не удержусь, чтобы не привести некоторые фрагменты этой книги, по своей форме похожей на толковый словарь.
Иисуса, например, автор называет агнцем божим, который в гневе «злее, чем волк, и раздражительней, чем индюк». — Хорош агнец!
Ад сравнивается с кухонной плитой, «на которой кипит котел духовенства». Небесный отец — их главный повар, а меню состоит из непокорных детей его, оказавшихся на вертеле. — Действительно адская кухня!
Адам — «негодяй», в угоду Еве вкусивший яблоко, которое его потомки до сих пор не могут «переварить».
Ангелы — «курьеры небесной канцелярии», архангелы — «чрезвычайные послы». — Что ж, очень даже удобно, это избавляет Отца небесного от необходимости самому шастать туда-сюда по делам.
Апостолы — «12 неучей». Но автор едко подметил, что их преемники сделали блестящую карьеру с помощью богословия, «которое апостолы не изучали». Духовенству свойственно приобретать тем больший блеск, чем дальше они от первоисточника. — Бьет в точку!
Благоразумие — «общечеловеческая и мирская добродетель, которая совершенно не нужна в религии». — Тут не поспоришь, там где присутствует благоразумие, религии места нет.
Благочестие — «добродетель, состоящая в том, чтобы превыше всего любить бога, которого мы вовсе не знаем, и его духовенство, которое мы знаем слишком хорошо». — Снова не удержусь от реплики — знаем как облупленных. Но главное не то, знаем ли мы Бога, а в том, знают ли Его они (духовенство)? Похоже, тоже нет, потому что не боятся роскошествовать, прелюбодействовать, чревоугодничать, лицемерить и т.д. и т.п. Продолжать можно бесконечно долго.
Бог — «старший приказчик духовенства». «Когда говорят, что бог гневается, это значит, что у священника печень не в порядке». — Все так, только печень у них шалит не от гнева Божьего, а от вполне земных излишеств.
Богословие — «глубокомысленная и божественная наука, приучающая нас рассуждать о том, чего мы не понимаем, и терять ясное представление о том, что нам вполне понятно. Отсюда следует, что это — самая благородная и самая полезная из всех наук; все остальные не выходят из границ познаваемого, а следовательно, достойны презрения». — Это точно, без богословия церковь погибла бы, а что тогда делать нам, грешникам, без пастырей и поводырей, — непонятно!
Вера — «она имеет силу погружать людей в святое отупение, сопровождаемое набожным упрямством и рождающее глубочайшее презрение к нечестивому разуму». Тех же, кто не верит, автор отправляет на «живодерню» — дешево и сердито!
Вольнодумцы — те, «у кого голова на плечах». — Все точно.
Воплощение — «Каждый христианин обязан верить, что дух, наполняющий собой всю Вселенную, некогда съежился до того, что мог уместиться в теле одного еврея. Но это превращение доставило ему мало удовольствия; уверяют, что он больше не вернется в это вместилище». — Ай да Гольбах, «ай да сукин сын»! Ну просто блеск!
Грехи — «мысли, слова и поступки, которые имеют силу выводить божество из терпения». — А я дополню, что эти самые грехи церковь придумала «отпускать» не безвозмездно. Думаю, грехи попов не раздражают, наоборот, каждый грех оборачивается звонкой монетой на дне церковной кружки. Если бы грехов не было, их стоило бы придумать, чтобы не ввергнуть церковь в нищету.
И так далее, и так далее. Не будем злоупотреблять терпением читателя. Кто заинтересовался, сам возьмет «Карманное богословие» в руки, чтобы посмеяться на досуге. Напоследок посмотрим, что Гольбах говорит о дьяволе. Оказывается, это «главный министр небесного двора, рычаг, при помощи которого работает церковь». Бог мог бы его уничтожить, но не делает этого, потому что нуждается в нем. А как же! На кого еще можно было бы свалить все глупости, содеянные церковью и самим Богом? Логично.
Гольбах — автор многих книг, не будем останавливаться на всех, но главное произведение философа — «Систему природы» — обойти вниманием нельзя. Именно она была воспринята как «библия материализма». Этот фундаментальный труд по естествознанию вобрал передовые идеи тогдашней науки, а также многие работы по истории, этике, политике.
Автор считает, что человек несчастен лишь потому, что отрекся от природы. Его ум до того заражен предрассудками, что его можно было бы считать навсегда обреченным на заблуждения.
Цель этой книги — вернуть человека к природе, сделать для него дорогим разум, заставить любить добродетель, рассеять мрак, скрывающий от него единственную дорогу, которая может верно привести его к цели — счастью. Таковы искренние намерения автора. Добросовестно относясь к своей задаче, он излагает читателю лишь такие идеи, которые после серьезного и зрелого размышления представляются ему полезными для спокойствия и благополучия людей и благоприятными прогрессу человеческой мысли.
Как всякий последовательный материалист, Гольбах начинает анализ с материи, с того, что существует изначально, независимо от духовной жизни человека. По Гольбаху: «Природа есть причина всего, она всецело материальна. Сама же природа есть не что иное, как модифицируемая движением материя. Материя есть причина самой себя, она состоит из частиц. Способом существования материи является движение, которое может быть механическим, химическим, биологическим. Природа есть целое, и в этом качестве она выступает как цепь причин и следствий, религиозному чувству здесь нет места». Это ли не доказательство того, что Гольбах атеист? По нему, все явления необходимы, это — следствие объективности законов. «Случайность в природе отсутствует. Согласно необходимому порядку вещей, в природе самопроизвольно зарождается жизнь, вершиной которой является человеческая жизнь».
«Что касается идей, то они возникают из опыта человека, в результате воздействия внешнего мира на наши органы. Опыт и размышления всегда наставят в конечном итоге человека на истинный путь. Люди способны разобраться во всех хитросплетениях существующих явлений, сознательно противиться страданиям, выпадающим на их долю». В этой связи Гольбах уделяет большое внимание этике и концепции общественного договора. Как и другие французские материалисты XVIII века, Гольбах доказывает необходимость коренных социальных преобразований, без которых невозможно утвердить гуманистические отношения между людьми. Философия Гольбаха, подобно идеям Вольтера и Руссо, подготовила Великую французскую революцию.
Конечно, мы должны критически относиться к материализму Поля Анри Гольбаха, дабы он не выглядел как истина в последней инстанции. У него свои достижения и недостатки, но кое-что в этом, несомненно, есть. Он делал ставку на автономную разумную личность, гордясь тем, что человек разумен: разум, считал он, есть вершина интеллекта человека. Но вопрос в том, каким способом развивать обозначенную программу рационалистических воззрений. Гольбах выбрал способ сатиры и смеха. Его книги живые и остроумные, они показывают, можно ли считать христианских святых образцами для поведения, как это говорят верующим священники («Галерея святых»). Используя свидетельства «священных» христианских книг, автор воссоздает подлинный моральный и интеллектуальный облик учителей христианства.
Несмотря на то, что научная критика религии с тех пор продвинулась далеко вперед, произведения эти, исполненные страстной ненависти к суевериям, могут еще и в наши дни успешно служить благородному делу, которому отдал свой незаурядный талант их автор — освобождению человеческого сознания от мертвящих религиозных идей.
Что из этого следует? Спросите у Ницше, который считает, что «...хорошо делают, если надевают перчатки при чтении Нового Завета», ибо «близость такой массы нечистоплотности почти вынуждает к этому». А Гольбах бы добавил — смейтесь.
Смех способен обезоружить самого опасного противника; сатира — уничтожить; едкое, меткое слово — убить. Поэтому смейтесь над глупостями, которые окружают нас в жизни, и вы их победите. Громкий смех — канонада, бьющая по противнику. Он — единственное оружие против дремучего невежества и тупой, беспросветной, бездумной веры в несусветную чушь, именуемой христианством. Если после гольбаховской «библии материализма», которая должна стать настольной книгой каждого здравомыслящего человека, вы не будете смеяться над всем этим, то плачьте. Плачьте над своей беспросветной тупостью, ибо вам уже ничем не помочь.
И прошу вас, не читайте Библию, ибо, по словам Ницше, «там нет ничего, что можно бы было назвать свободным, добрым, откровенным, честным». Но если взялись читать, то только через призму гольбаховского юмора, не иначе.