Первая Рыжая

Её звали Ирена Зиминьска, и случилось так, что мы очень скоро после первой нашей  встречи стали проявлять друг к другу интерес. Она была польской Крулевной (принцессой), очень красивой и очень серьёзной. Златовласая (с рыжим отливом),  сероглазая и неприступная, она сильно отличалась от других дам нашего узкого круга. Утончённая, возвышенная  и романтичная мечтательница, вот кем была Ирена Зиминьска.
Но главным, пожалуй, было то, что именно  она, первая проявила инициативу и стремление к более близкому общению со мной, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Женщины и теперь для меня остаются загадкой загадок, а Ирена была моей первой загадкой. Вокруг было немало  удивительных и прекрасных барышень, но Ирена не вписывалась в большинство, а кроме того, она  оказалась настойчива и последовательна в своих взглядах на меня и своём отношении ко мне. Я ей определённо нравился, а что касается меня, то я как-то стеснялся поначалу… Стеснялся даже как следует задуматься или попытаться толком разобраться в своём отношении к ней… Словом, я попросту трусил, поскольку в то время был ещё не слишком избалован женским вниманием. Но если признаться честно, мне очень импонировало внимание Ирены.
Я ощущал в груди что-то волнующее, радостное, когда порой ловил на себе внимательный взгляд Ирены Зиминьской. И однажды у меня возникло ощущение, что я начинаю погружаться в состояние влюблённости. Зиминьска, как мне показалось, это сразу заметила и стала более явно обозначать свой интерес, прибегая к разного рода уловкам и хитростям, свойственным красивым женщинам, умеющим добиваться своих целей. Я же, как мог, старался отвечать на эти знаки внимания, хотя это получалось, наверное, не очень умело и наивно.
 Конечно, нам было трудно, поскольку приходилось тщательно скрывать свои, ещё только набирающие силу, чувства. Это могло вызвать подозрение у окружающих коллег, а вместе с ним досужие разговоры, сплетни и пересуды. А также,  ехидные взгляды подруг Ирены, мелкие, но обидные издёвки моих приятелей. Сообщество любит, когда на его глазах разворачивается любовная пьеса, или даже роман. Это притягивает, завораживает, а зачастую порождает зависть и другие нехорошие проявления у окружающих.

Была наша первая осень, когда Ирена призналась, что любит меня. Нет, она мне ничего не сказала, но мне передали от неё  записку, где было сказано всё.
И я был счастлив…
Впрочем, общение через послания, в виде записок на клочках бумаги было для нас  делом обычным. Ведь мы учились в первом классе, где, примерно через полгода обучения, писать научились все.  Тогда на уроках ученики часто передавали друг другу записочки, например любовного содержания «Я тебя люблю», и не очень «Катись колбаской», и юмористического «Ты – дурак». Тогда я не ответил Ирене, но всячески пытался дать понять, что её послание до меня дошло, и не просто, а до самого сердца…
Постепенно, мы всё же сблизились, и, стараясь сохранить нашу тайну во время занятий, переносили наше  общение на внеурочное время. Мы частенько вместе возвращались из школы по улице 25 октября до угла, где наши пути расходились. Я шёл к маме на работу, чтобы вместе ехать домой на Проспект Мира, а Ирена жила неподалёку, около нового Центрального универмага. Мы прощались до следующего дня, и чувствовали, что чего-то не хватает… Конечно, мы знали, что влюблённые иногда целуются, но во-первых, мы ещё стеснялись, а во-вторых, не умели этого делать как следует, несмотря на то, что были уже почти совсем взрослыми.
Если быть честным, то до Ирены  у меня уже было «романтическое увлечение». Примерно за год до нашей встречи, я был влюблён в одну девочку из нашей подготовительной группы в детском саду №13. Однажды я даже подарил ей серёжки, которые стащил из коробочки с ювелирными украшениями у мамы. Не знаю, успела ли оценить этот рыцарский подарок моя тогдашняя возлюбленная, поскольку меня уличили в краже в этот же день. Мама пришла забирать меня из садика, и воспитательница вернула ей серёжки. Наказывать меня не стали, хотя и объяснили, что тех, кто ворует серёжки в детстве, в последующем забирают в милицию. Тогда я очень испугался.  Настолько, что решил больше не влюбляться, ведь мало ли куда может завести Любовь…
Но Ирене Зиминьской не нужны были серёжки или что-то ещё. Ей нужен был только я. Она меня серьёзно ревновала к своей ближайшей подружке, Иринке Костенко и однажды, на большой перемене (мы уже учились во втором классе) они подошли ко мне вдвоём. Ирена поставила вопрос прямо, без лишних слов и объяснений: «Ты кого любишь, меня или Иру?» В этот момент Костенко разглядывала меня во все глаза, возможно, я ей тоже нравился. И я не знал, что ответить, хотя, конечно, был уверен, что люблю Ирену. Пауза затягивалась, Ирена строго смерила меня взглядом, топнула ножкой и приказала: «А ну, отвечай немедленно! У нас совершенно нет времени!»  И я сказал, что люблю Ирену Зиминьску. «Но почему? Почему?», - всплеснула ладошками Ирочка Костенко. Ответ пришёл не сразу. А ведь, в самом деле, почему? Наконец, я просто-таки выдавил из себя: «Потому что она первая меня полюбила. А ещё потому, что она рыжая!», и убежал в школьную столовую, чтобы успеть до начала урока пропустить стаканчик молока.
Ох, замучили меня совсем эти девчонки!
На летних каникулах после окончания второго класса,  меня хотели отправить в пионерский лагерь, который располагался  в районном местечке Антонины. С самого начала всё это мероприятие как-то не заладилось. Автобус «пазик», до отказа набитый детьми и их родителями, еле тащился по пыльной грунтовой дороге. Нестерпимо палило солнце, ещё сильнее разогревая автобус, в котором и при открытых окнах совершенно нечем было дышать. И мне было грустно оттого, что целый месяц придётся провести в отрыве от дома и мамы, чего раньше никогда не бывало. Папа в это время служил  в Чехословакии, и ещё только через месяц должен был приехать в отпуск.
Мы приехали в Антонины, и мне стало совсем печально. Лагерь размещался в здании местной школы, классные комнаты которой  были оборудованы под спальные помещения. Всё это мне показалось жалким и совершенно неинтересным. После выгрузки из автобуса и определения каждому спального места, нас отвели в столовую, где накормили борщом и  котлетами с картошкой, Всё это время автобус находился на стоянке, водитель тоже пообедал вместе с новой сменой. А когда я вышел из столовой и увидел маму, что грустила в сторонке, у меня началась истерика! Я плакал навзрыд, и никак не мог остановиться. Мама обняла меня и тоже заплакала… 
Через пять минут, я со «скоростью мысли» сбегал за своими вещами, а ещё через пять, мы с мамой возвращались домой, на этом же автобусе. И это оказался один из самых памятных и  ярких моментов моего детства! Я был по-настоящему счастлив: солнце, ветерок, гуляющий в пустом салоне автобуса (кроме нас с мамой были ещё два воспитателя), и мы возвращаемся домой, в лучший город Земли – Хмельницкий!
Тем  летом на экраны страны вышел замечательный французский фильм, настоящий блокбастер своего времени – «Чёрный тюльпан», с Аленом Делоном в двух главных ролях. Фильм меня совершенно пленил и поразил, более того, он стал моим Главным Любимым Фильмом на несколько последующих лет. Сюжет, постановка, сцены драк и сражений, игра актёров и музыка (особенно музыка к фильму!) совершенно захватили меня, и я каждый день ходил на детский сеанс в кинотеатр им. Чкалова все дни, пока картина там  демонстрировалась, сначала в Большом, а потом и в Малом зале.
Когда в сентябре мы снова встретились с Иреной в школе, то не могли не поговорить об этом прекрасном фильме. В памяти не сохранилось, с кем ещё из моих приятелей я обсуждал игру Алена Делона и музыкальное сопровождение к фильму. Возможно, моих приятелей всё это вообще не интересовало… Но вот Ирена тогда сказала (мы остановились поболтать на лестничном пролёте),  «… а ведь есть же где-то на Земле черные тюльпаны!» «Да! Да! Есть! Есть!» - бурно отреагировал я, и убежал в школьную столовую, чтобы успеть съесть пирожок с повидлом до начала урока. Слишком велико было тогда счастье, ну посудите сами: восторг от прекрасного фильма, который стал моим любимым фильмом, а моя возлюбленная, которая тоже смотрела его,  разделяет этот восторг… Что может быть лучше?
Наша, как нам казалось «незаметная» для окружающих, любовь продолжалась, протекая в спокойном русле. Окончательно убедившись в том, что у меня «больше никого нет», Ирена успокоилась, и мы продолжали украдкой поглядывать друг на друга на уроках и периодически гулять после школы в парке напротив школы. Хотя, всё же и  опасались, что нас могут «застукать» бдительные одноклассники, а вместе с этим всё опошлить, растоптать и заплевать… Тогда это было проще простого, раздаётся клич: «втюрились!», и давай кривляться, корчить рожи, орать, свистеть и всё в этом порядке.
Помимо собственно, учёбы и у меня, и у Ирены было целое множество всяких других дел и обязанностей. Я посещал музыкальную школу в Доме офицеров и спортивную секцию по гимнастике.  Мама, будучи ответственным спортивным работником, всегда настаивала, чтобы я обязательно занимался спортом дополнительно. Ирена довольно серьёзно, насколько мне было известно,  занималась в балетной студии и была увлечена музыкой. Уже потом, в старших классах, мы узнали, что она очень хорошо владеет игрой на акустической шестиструнной гитаре, и достаточно  профессионально исполняет несколько романсов и эстрадных песен под собственный аккомпонимент.
Перед «выпуском» из начальной школы, первую группу наиболее активных октябрят и отличников учёбы всех третьих классов нашей школы приняли в пионеры. Это грандиозное событие состоялось 22 апреля, в День рождения Владимира Ильича Ленина, у его памятника на городской площади. Ирена Зиминьска была в этой, самой  первой группе, как одна из лучших учениц класса, а вот я не попал. Меня потом, как «твёрдого хорошиста», но не очень активного октябрёнка, приняли во вторую, а может даже и в третью партию, 19 мая, в честь Дня пионерской организации. Но случилось это не на городской площади, а на спортивной площадке во  дворе нашей средней школы №16.
Именно поэтому, на «выпускном фото», где запечатлён наш 3-й – «А» класс во главе с первой учительницей, Лидией Никифоровной, и мы с Иреной сидим рядышком в первом ряду, Ирена в пионерском галстуке, а я нет. И она на этом фото счастлива! Наверное, оттого, что во-первых, она уже пионер Советского Союза, а во-вторых, с нею  рядом любимый мужчина… А может быть, от всего этого вместе.

А потом пришла разлука…  Семьям офицеров, служивших в Центральной группе войск, разрешили въезд в Чехословакию, и мы с мамой почти на три года уехали к папе.
Время, проведённое в Чехословакии,  пролетело быстро, и закончилось, как обычно заканчивается всё самое хорошее, неожиданно и грустно. Потому что появились новые друзья и увлечения, каждый день был полон новыми, необычными открытиями и ощущениями, и всё было совершенно не так, как в Союзе… Хотя я часто вспоминал об Ирене, там у меня успела появиться новая, «фронтовая» любовь. Я был уже совсем взрослым, учился в четвёртом классе, а Светочка Окунева лишь во втором, но разница в возрасте не играла особой роли. Нам было хорошо вместе, но мальчишки, мои приятели очень быстро раскрыли нашу тайну, и при случае дразнили, выкрикивая, на их взгляд, обидные речёвки. Но в общем, всё было очень хорошо.
В октябре 1973 года папу по замене перевели для прохождения дальнейшей службы в Союз, а точнее, в город Броды, Львовской области. Мы с мамой вернулись домой в Хмельницкий. Маму сразу приняли на прежнюю работу, а меня удалось определить в родную школу, в тот же класс, теперь уже, шестой – «А».  Для меня это стало нелёгким испытанием, потому что к этому времени наша школа перешла в разряд «элитных», если это определение уместно, применительно к первой половине семидесятых годов прошлого века… Многое изменилось, некоторые ребята и девчонки ушли в другие школы, некоторые новые появились. И, хотя, я был «как бы своим», но всё, же попал в группу «новеньких», вместе с некоторыми другими, новыми учениками.
Первую встречу с Иреной после разлуки я не могу назвать радостной, или просто дружелюбной. Повзрослевшая Ирена (теперь она была выше меня ростом), сначала как-то прохладно, вскользь,  смерила меня взглядом своих серых с искринкой глаз, а потом пристально заглянула в самую глубину моего существа. У меня возникло ощущение, что проницательная польская принцесса почувствовала, что в Чехословакии у меня была другая. Взгляд Ирены буквально говорил: «Я тебя тут ждала, хранила верность, а ты мне изменил!»…  Наверное, в это мгновение, я раз и навсегда понял, что женщину, тем более, любящую, обмануть практически невозможно. И я не знал, как вести себя дальше. Первое время, внимание других девочек нашего класса ко мне, как человеку, приехавшему из-за границы, было повышенным. Да и ребят тоже, поскольку я, насколько мог щедро угощал всех импортной жвачкой, раздаривал мелкие «загрансувениры»  и грелся в лучах скоротечной славы. Ирена вела себя отстранённо, предпочитала держаться на дистанции, с достоинством, присущим истинным польским пани. Впрочем, Ирена так держалась и по отношению к другим ребятам и девчонкам класса.
У меня сразу появились «лучшие» друзья, один, что называется «старый» (мы дружили ещё с первого класса), и один новый, он пришёл в класс, когда  я жил в Чехословакии. У нас обнаружилась масса совместных интересов, «свежих» идей и планов их воплощения. Новая жизнь захватила меня, и я на некоторое время забросил свои любовные дела. Хотя девочки продолжали волновать моё воображение, и возможно, как раз тогда я неосознанно почувствовал, что женщины играют, и будут играть в будущем немаловажную роль в моей жизни.
Время шло, мы с Иреной продолжали оставаться на почтительном расстоянии, и хотя я периодически (и лишь в воображении) влюблялся в других девочек (и не только из нашей школы), всё это было мимолётно, несерьёзно, и, в общем, глупо. Я всегда опасался ошибиться и быть поднятым на смех какой-нибудь новой «возлюбленной», поскольку  тогда это было почти «нормальным явлением». А так как я был человеком скромным, и даже застенчивым, то оказаться в роли отвергнутого героя-любовника мне совсем не улыбалось. Я точно знал, что Ирена была не способна на подобные вещи, тем более, по отношению ко мне, но как я уже говорил, мне пришлось на время приостановить свои любовные изыскания, для того, чтобы  сосредоточиться на учёбе и реализации проектов, задуманных  вместе с моими друзьями.    
Я продолжал посещать музыкальную школу и спортивную секцию, теперь уже по вольной борьбе (с годами я пожалел, что не «записался» на бокс). А ещё, вместе  с двумя другими приятелями стал посещать   читальный зал Центральной детской библиотеки, где мы читали редкие книги, которые там имелись в достаточном количестве, а в школьной библиотеке, их, соответственно, не было. Жизнь, как принято говорить, была прекрасной и удивительной, если не считать всяких мелких неприятностей и периодических драк с одноклассниками.
В музыкальной школе меня зачислили на тот же курс, который я уже проходил до отъезда в Чехословакию. Было необходимо восстановить навыки игры на фортепиано, о чём сказали маме в администрации школы, когда она снова привела меня в Дом офицеров, поскольку три года без практики в музыке недопустимы. Занятия шли со скрипом, я не чувствовал внутреннего стремления к «овладению инструментом». Играть по нотам на занятиях «по специальности» было для меня мучительным, и, на мой взгляд, бесполезным делом.
Но однажды, в мою жизнь пришёл, нет, ворвался Его Величество рок-н-ролл. Это произошло где-то на рубеже седьмого и восьмого класса обычной школы. Я увлёкся музыкой  The Beatles, Slade, Uriah Heep, Pink Floyd  и многих других мега рок-групп середины семидесятых. И поскольку  в доме было аж два катушечных магнитофона (папа всегда был очень увлечён музыкой), то в скором времени, обмениваясь записями с такими же юными меломанами нашего двора, я стал обладателем очень неплохой коллекции записей, не очень-то одобряемых комсомолом, но очень крутых и желанных в среде учащихся западных групп. Это было не увлечение, это была страсть. Я постоянно слушал музыку, записывал английские тексты некоторых, особенно «забойных» песен русскими буквами, и заучивал их наизусть.
А потом произошло маленькое чудо в моей музыкальной жизни. Однажды я сел за пианино и заиграл. По слуху, без нот. Я сыграл одну мелодию (кажется из репертуара Битлов), потом другую, третью… и вдруг понял, что могу наиграть любую мелодию, если когда-нибудь её слышал! Это было эпохальное событие в моей жизни, и, поскольку я уже учился в восьмом классе, мои музыкальные способности стали очень востребованными для школьной самодеятельности, и массы других общественных мероприятий.
Я снова грелся в лучах славы и оказался в центре внимания уже совсем взрослых сверстниц. Конечно, думать о том, чтобы попасть в состав школьного вокально-инструментального ансамбля, который «лабал» на школьных танцевальных вечерах, нечего было даже и думать. Там на клавишных играл руководитель ансамбля, некто Большой Шурик, сын нашего учителя географии, а пианистом он был высшего класса, и организатором ансамбля тоже. Зато мне удалось стать членом другого самодеятельного коллектива, в котором играли ребята немного постарше меня, и у них как раз не хватало «клавишника». Ансамбль  функционировал в проектном институте, «офис» которого располагался прямо в Центре, напротив Старого Универмага.
А что же Ирена? Она всё время была где-то рядом, и казалось, продолжает намеренно не обращать на меня внимания. Но вполне возможно, дело заключалось в другом. В девятом классе, я «по умолчанию» был принят в группу наиболее активных и «продвинутых» ребят и девчонок класса, а Ирена была слишком самостоятельной, гордой и неприступной, чтобы вот так «просто» примкнуть к какой-нибудь группе. В это время у нас уже начались «внеклассные» вечеринки, само собой с вином (и даже с чем-нибудь покрепче) и сигаретами. Как правило, мы собирались у кого-нибудь «на квартире», когда взрослых не было дома (а иногда и с их ведома), слушали музыку, танцевали, хохмили, целовались…. Ирена эти вечеринки не посещала, зато я был их постоянным участником…
Как раз в это время на меня «положила глаз» другая моя одноклассница, с которой мы были просто приятелями ещё с первого класса (наши мамы вместе работали в городском комитете физкультуры и спорта). Но я этого сразу не понял, да и позже не проявлял знаков внимания, хотя и замечал, что на наших «посиделках», девочки и ребята старались оставить нас одних. В общем из этого ничего не вышло. 

Как-то незаметно и совершенно неожиданно, подошло время выпуска из школы. Думаю, для меня это была, пожалуй,  самая грустная пора в моей школьной жизни. Я словно предчувствовал, что всё, что ждёт меня  в дальнейшем,  будет гораздо тяжелее и печальнее. Несмотря на то, что перед нами были открыты все пути, меня это не радовало.
В один из дней между выпускными экзаменами,  дома у одной из девочек организовалась вечеринка, на которую собрался почти весь класс. Оставался ещё один экзамен, потом выпускной вечер и…  счастливого плавания по волнам новой жизни, девочки и мальчики. Дома у  Муси (так звали хозяйку вечера) всё было очень весело и мило, и,  насколько я понял, никто не собирался грустить по поводу скорого расставания. Вино, танцы, щебет девчонок, солидное покуривание повзрослевших ребят во дворе… Повзрослевших… Я только теперь отметил, как мы все изменились! Вечеринка была в разгаре, вино немного ударило всем в голову, шутки и смех не смолкали, ребята и, особенно, девочки были благодушны, раскованы  и внимательны друг к другу. 
И тут произошло нечто.
В одной из многочисленных маленьких комнат Мусиного дома, мы вдруг оказались с Иреной почти что одни. Совершенно непроизвольно потянулись друг к другу,  и… оказались в объятиях, отнюдь не дружеских. Мы слились в поцелуе, и долго не могли прекратить это приятное занятие. Я целовал шею, волосы, глаза Ирены, чувствовал, как она подрагивает от волнения. Мы сидели на низкой тумбочке у зеркала и целовались, казалось, бесконечно. Все, кто был в этот момент в комнате, потихонечку удалились. Все, кроме одного, который сидел напротив, на диване и совершенно бесстыдно, с тупым упорством разглядывал нас во все глаза. Это был один из тех двух моих приятелей, с которыми мы начинали дружить после моего возвращения из Чехословакии. Потом «крепкая» дружба расстроилась,  и мы остались просто одноклассниками. Почему он не вышел из «нашей с Иреной» комнаты я не знал, но сейчас мне кажется, что он считал, что на моём месте должен быть именно он. А тогда я думал, что если бы мы с Иреной немного отвлеклись от наших любовных дел и притихли, то наверняка бы услышали, как он скрипит зубами. Но мы не стали ни к чему прислушиваться, а просто, ещё немного насладившись друг другом, вышли из комнаты, из дома, со двора…
Уже стемнело, я пошёл проводить Ирену домой по вечернему Хмельницкому, который мне показался в тот вечер особенно прекрасным. И я чувствовал, что Ирена была счастлива, более того, она мне сама об этом сказала у своего подъезда. Слов любви не было, она просто дала понять, что ей хорошо со мной, и тогда этого оказалось вполне достаточно. Хотя моё юношеское воображение  рисовало сногсшибательные картинки нашей близости,  в то время мы ещё не могли себе позволить ничего больше того, что позволили у Муси на вечеринке. И не только потому, что это было предосудительным с точки зрения общественных установок («всё только после свадьбы»), или небезопасно из-за возможной нежелательной беременности, а потому…  потому что мы были не готовы к этому. Ирена легонько поцеловала меня на прощание, и я ушёл.
До выпуска из школы оставалось три дня.
На выпускном вечере мне сразу стало как-то грустно. Дело в том, что за день до вечера мы с ребятами отправились на рыбалку с ночёвкой. Само собой ночью мы устроили пирушку в честь окончания школы. В итоге бессонная ночь, большое количество водки, от употребления  которой я всегда старался уклониться, но в ту ночь не смог, сделали своё дело. Приехав с рыбалки утром дня выпуска, я получил хорошую взбучку от мамы. Я не успел как следует отдохнуть и чувствовал себя отвратительно.
Выпускников, вместе с родителями собрали во дворе школы, всем выдали значки «Выпускник 1978 года», построили в колонну и повели на городскую площадь, к памятнику Ленину.  Там должна была произнести напутственную речь директор школы, Анна Ивановна, в присутствии родителей, товарищей из горкома партии, ГОРОНО и других официальных лиц. Ирена встретила меня с улыбкой и старалась держаться рядом, пока вся эта грустная процессия двигалась на площадь. Мне же хотелось куда-нибудь спрятаться, а главное, чтобы это всё поскорее закончилось. Я думал о том, что впереди ещё очень длинный вечер, и, как водится, бессонная ночь, и это нужно как-то пережить. Правда, я старался делать вид, что у меня прекрасное настроение, а мысли устремлены в светлое будущее, но, видимо это у меня получалось не очень.
После посещения площади, все расселись в школьном актовом зале. Прозвучали поздравительные речи от преподавателей и ответные слова от лучших выпускников. Потом состоялось вручение золотых медалей и аттестатов, а хор выпускников исполнил несколько прощальных песен. Затем родители накрыли праздничные столы в спортивном зале, по фужерам разлили шампанское. Опять же все это проплывало передо мной, как во сне. Бессонная ночь на ненужной рыбалке и тягостные предчувствия наложились друг на друга, и я был в состоянии тихого стресса.
Потом начались танцы. Прекрасная, совершенно ослепительная,  в роскошном белом платье, словно невеста,  моя Крулевна  на первый «медленный» танец пригласила меня. И всё бы хорошо, но я себя чувствовал не в своей тарелке, и мне казалось, что всё происходящее я наблюдаю со стороны. Возможно, я показался Ирене отстранённым и холодным, но в этом моя вина была лишь отчасти. Кроме того, мне представлялось, что всё это смахивает на помолвку, или что-то в этом роде. Ирена сразу уловила мою волну, и я почувствовал, что сначала лёгкая, а потом всё усиливающаяся тревога сначала превратилась в недоумение, потом расширилась до границ обиды, и наконец утвердилась в глубокое разочарование.
Больше я с Иреной не танцевал, и мне было не по себе от ощущения, что взгляды учителей, родителей, друзей и подружек  устремлены лишь в нашу сторону. Мне было неловко, а Ирена страдала, и совсем не по-детски…
Возможно, всё могло сложиться иначе. У меня, как и у каждого из наших парней, была припасена маленькая бутылочка с коньяком для поднятия настроения. И если бы я вовремя «поднял» себе настроение, то очень может быть стал бы более нежен, ласков и внимателен к своей Крулевне. Но в самый неподходящий момент неизвестно откуда появился один из моих дружков-халявщиков, который выдурил у меня коньяк. Ирена страдала в одиночестве на стуле у входа в актовый зал, а я в компании придурков-приятелей носился мимо, то на улицу, покурить, то в зал, где вовсю веселились выпускники (родители к этому времени уже разошлись по домам), то в туалет, опять же покурить.
Это была первая и последняя ночь проведённая вместе с Иреной, и она, к сожалению не оставила у меня романтических, или хотя бы нейтральных воспоминаний. Потому что всё было не так, как наверное, должно было быть. А главное воспоминание, это Ирена, страдающая от моего невнимания, и я, совершенно бестолковый и опустошённый, слоняющийся без дела около праздника. 
Я был почти счастлив, когда вечер, наконец, закончился и мы всем классом сходили в Комсомольский парк, к городскому пляжу, чтобы встретить рассвет. Потом, когда  одноклассники как-то неловко, наспех распрощались и разошлись по домам счастливые и усталые, я, наконец почувствовал облегчение.              

Смутное, неосознанное пока предчувствие больших испытаний, ожидающих впереди,  тревожило меня. Юношеские комплексы, на которые я не обращал внимания, пока учился в школе, не давали спокойно готовиться к поступлению в институт. Я думал об Ирене, и о том, что как-то не очень хорошо (и по моей вине) мы расстались после выпускного вечера. Но позвонить я не решался, и вообще, как-то упустил её из виду. Через десять дней мне предстояло уехать во Львов для сдачи вступительных экзаменов. Оставаясь внешне уравновешенным и невозмутимым, я чувствовал, что меня раздирают одновременно страх, тревога и незавершённость в наших с Иреной отношениях. Я не мог вот так просто, без объяснений тихо уйти, хотя по мнению того самого приятеля, который подглядывал за нами на вечеринке у Муси (мы продолжали с ним общаться ещё в течение многих лет после окончания школы), именно так я и должен был поступить. То есть, ни «да», ни «нет», просто уйти и оставить Ирену в сомнениях, терзаниях и смутных надеждах… Ну да, он, возможно, так бы и сделал. Но я так поступить не мог! Но и встретиться, чтобы объясниться с Иреной тоже не счёл возможным, поскольку опасался, что у меня может просто не хватить духа на такой разговор. Поэтому, в один из дней я собрался с мыслями и сел за написание Письма, адресованного Ирене Зиминьской.
Письмо получилось длинным и бестолковым. Его общий смысл сводился к тому, что несмотря на то, что наши отношения перешли в другую, более серьёзную стадию, я считаю, что не достоин любви Ирены, поскольку сам являюсь не очень надёжным и не очень подходящим человеком, с которым можно связать жизнь. Просил, как теперь любят говорить, «понять и простить», желал счастья «в личной жизни», и ещё какие-то глупости. Но главным, на мой взгляд, в этом письме было то, что я обозначил свою позицию в наших с Иреной отношениях чётко и ясно, чем облегчил принятие дальнейших решений для себя, но и в немалой  степени для Ирены.
Ни на какой ответ я не рассчитывал, его и не последовало.

События в моей жизни пошли своим чередом, меня захватило вихрем времени, и я покинул родной город, регулярно приезжая сначала на студенческие каникулы, а потом и в отпуска из другой республики. Но я часто вспоминал о нашей с Иреной долгой (с перерывами) школьной влюблённости, иногда задумывался о том, почему, собственно, всё вышло именно так, а не иначе. Но ответа, найти не мог. Ведь казалось, что мы были созданы друг для друга, совсем немного не хватало для полной гармонии… возможно, просто  интимной близости. И если бы мы пошли немного дальше, наперекор складывающимся обстоятельствам, предубеждениям и всякого рода опасениям, то совершенно непонятно, к чему в итоге бы это привело.
Время продолжало неумолимо вращать свою спираль. Я окончил институт и уехал по распределению в Кострому. Там очень быстро женился, и очень скоро развёлся. В перерывах между рабочими «авралами-завалами» находился в постоянном поиске той, которая и должна была разделить со мною все трудности, неприятности и малые радости нашего  бытия. В те годы у меня  были и согревали своим теплом самые прекрасные женщины в мире, но я никак не мог определиться в выборе. Большинство из них были старше меня и гораздо опытнее в интимных отношениях. Они были ласковы, предупредительны, нежны и, в общем, не очень требовательны. Мне было хорошо с ними, я был благодарен им и старался дать в ответ всё, что было в моих возможностях. Иногда я вспоминал об Ирене, но теперь, без печали (я не знал, но у меня непонятно откуда было ощущение, что у неё сложилось всё хорошо), а как о своей Первой любви, которая,  к сожалению, не получила продолжения. 
А через некоторое время появилась та, кто впоследствии и стала моей спутницей в скитаниях, тревогах и свершениях, и с которой уже прожита большая часть жизни… Но Ирена Зиминьска тоже никуда не делась.
Более того, огонёк не погас окончательно. История любви получила неожиданное продолжение, которое ничего не прояснило, но закрепило  Ирену в моём сердце, памяти и сознании, наверное, навсегда.

… Через десять лет после окончания школы, наш славный 10 – «А» класс собрался на встречу выпускников, у стен родной школы. Сразу после выпуска, мы встречались каждый год во время зимних студенческих каникул, а потом решили проводить встречи один раз в пять лет. Я принимал участие во всех этих мероприятиях, Ирена не была ни на одной. Может быть, причиной была уязвлённая гордость моей польской Крулевны, а может быть и недостаток интереса к нашим одноклассникам. Но на «десятилетии» Ирена, вдруг, появилась! Во всём своём блеске, такая же златовласая с рыжим отливом, вся в белом. Она была прекрасна и свежа, и, мне показалось, что совершенно не изменилась за эти годы. Впрочем, для меня  она не менялась с самого первого дня нашего знакомства, когда нас впервые завели в класс и рассадили по партам…
Мы очень тепло встретились, и нам было снова хорошо вместе. Она была счастлива замужем, и уже было двое детей. Муж великодушно (как она мне сказала)  отпустил её на эту встречу из Каменца-Подольского. У меня тоже всё складывалось неплохо, после развода с первой женой, я сосредоточился на карьере, и она медленно, но уверенно ползла вверх. К тому времени я уже работал в Подмосковье и готовился к поступлению в Гуманитарный университет, на отделение политологии. Мы весело болтали и между собой, и не забывали поддерживать общий разговор других одноклассников. После встречи и традиционного фотографирования  у стен школы, мы поехали в ресторан, где-то на окраине города, и продолжили веселье там.
Обстановка была раскованной, лёгкой и непринуждённой, и вовсе не от спиртного. Просто вышло так, что на этот раз собрались все те, кто уже успел чего-то добиться в жизни, свободные от тягостных мыслей, зависти и прочей шелухи. Все были благодушны, добросердечны и старались передать это настроение друг другу. Весь вечер мы о чём-то говорили с Иреной, вспоминали былое, хорошее в основном… И никак не могли в полной мере насладиться обществом друг друга.
Из ресторана мы сбежали вдвоём, точнее я увёл её немного раньше, чем окончился вечер встречи. Уже стемнело, когда мы присели отдохнуть на лавочке в парке у кинотеатра им. Чкалова, неподалёку от школы.
Совершенно непроизвольно и неожиданно, как тогда, в доме у Муси, мы оказались в объятьях друг друга, и я почувствовал сильнейшее возбуждение. Ирена не отстранилась, когда я стал гладить её грудь, ноги, но очень спокойно и тихо произнесла: «Сегодня ничего не будет. Завтра будет всё». Меня это ещё больше взволновало, поскольку назавтра я мог пригласить Ирену к себе домой, мама должна была быть на работе, и квартира предоставлялась в наше распоряжение.
Я проводил Ирену до подъезда, и мы условились о времени встречи на следующий день у Центрального универмага.

День нашей встречи начался как-то неудачно. Казалось, всё снова было против. С утра у меня сильно болела голова, чего уже давно не случалось. Ирена опоздала, а потом мы никак не могли поймать такси, хоть и шли по одной из главных улиц города. Частники же проносились мимо, упорно не желая нас «подбирать». Общественный транспорт весь, разом «ушёл на перерыв». Радость встречи и предвкушение более близкого общения стали немного слабее. Ирена была напряжена и, как мне показалось, несколько смущена, поэтому, когда троллейбус, наконец, притащился и мы поехали ко мне, она, то краснела, то бледнела, а я никак не мог найти нужный тон для разговора.
Наконец, мы оказались в квартире, где была приготовлена бутылочка вина, конфеты и фрукты. Ирена наотрез отказалась от вина, и я заварил ей кофе. Вино я тоже пить не стал, а махнул сто граммов водки, и только тогда почувствовал прилив энергии, и общее улучшение настроения. Поскольку времени у нас было ещё достаточно, я взял в руки гитару и попытался исполнить песню Владимира Высоцкого, которая мне в то время особенно нравилась: «Так случилось, мужчины ушли…».  Ирена тоже знала эту песню, и после моего не очень профессионального исполнения, высказала ряд толковых рекомендаций относительно подходов к исполнению песен Высоцкого.
Мы ещё немного поговорили о разных пустяках, обсудили вчерашнюю встречу,  и я высказал мнение, что неплохо бы приступить непосредственно к делу. Ирена возражать не стала, и мы переместились в спальню. Некоторое время мы разглядывали друг друга, ведь мы впервые были вместе  обнажёнными, и это был весьма волнующий момент. А потом был полёт… во времени, в пространстве, в Любви… Я был сверх энергичен, неудержим,  но  мне показалось, что проявил недостаточно, необходимой в таких случаях нежности и внимания… И если я своё получил сполна, то Ирена, как мне показалось, лишь наполовину. Тем не менее, когда она приняла ванну, и мы оделись, она очень мягко поинтересовалась: «Тебе было хорошо со мной?», на что я ответил: «Очень хорошо, и очень мало».
Мы сидели на кухне и беседовали за чашечкой кофе, когда на обед пришла мама. Ирена и мама вежливо поздоровались, поулыбались, и мне показалось, что они поняли друг друга без слов. Мама лишь выпила чаю, потом немного поговорила с нами и снова уехала на работу.
Мы с Иреной переместились на диван в гостиную и, не говоря ни слова, смотрели друг другу в глаза, будто хотели запечатлеть этот момент, этот день, да и все прошлые годы в памяти навсегда. У меня было чувство, что эта встреча последняя, и возможно, Ирена тоже думала об этом. Потом мы снова оказались в кровати, и на этот раз всё вышло гораздо гармоничнее, спокойнее и приятней. Я уже никуда не спешил, и стремился больше доставить удовольствие Ирене. Хотя, возможно, она хотела чего-то большего…
Эта близость стала неким итогом всех двадцати лет наших отношений, и ещё я думал, что, она должна была случиться. Тогда думал, а теперь совершенно уверен, потому что любовь осталась в моём сердце навсегда, именно благодаря этой встрече. Поскольку все последующие годы, вспоминая об Ирене, нашем детстве, детской и юношеской влюблённости, я отмечал в памяти именно 24 июля 1988 года, когда на следующий день после встречи выпускников, мы оказались с моей любимой наедине.
Когда мы прощались на троллейбусной остановке напротив моего дома, я спросил Ирену, сможем ли мы встретиться ещё. Она ответила: «Нет, дорогой, мы больше не встретимся, потому что я очень люблю своего мужа». И добавила, что встреча со мной, это в большей мере дань памяти любви, которую она ко мне испытывала долгие годы, да и сейчас испытывает, а главное потому, что именно я и был её первой Любовью.

Если вы спросите, как я сам отношусь к тому, о чём сейчас рассказал, то отвечу, что счастлив оттого, что всё это имело место в моей жизни, и оставило прекрасные, яркие и тёплые воспоминания. И ещё я скажу, что, наверное, до сих пор испытываю симпатию и нежность к моей рыжей Крулевне, и немного чувство вины. Я благодарен судьбе за то, что в моей памяти до сих пор всё так, будто это было вчера: всплеск чувств, головокружение от любви, запах лета и золотисто-рыжих волос Ирены, в которые были вплетены цветы.