Изерброк. Глава II

II



Начал Мамушка с того, что посетил родителей пропавшей девушки. Они жили в небольшой квартире (с гостиной, кухней и двумя комнатами) стандартного четырехэтажного дома из красно-бурого кирпича. Такие дома занимали целую улицу, ровной линией очертившую границу Средней Зоны, за которой через дорогу, трамвайную линию, надземный трубопровод и узкую лесополосу начинался ПромСектор.

 Те жильцы, окна которых выходили в сторону Средней Зоны, почти не чувствовали запаха промышленных выбросов. К их числу принадлежала и семья пропавшей девушки.
Еще только приближаясь к искомой улице под названием "Линейная", Мамушка ощутил запах Промышленного, который ни с чем невозможно было спутать: смесь запахов жженого железа и каменноугольного дыма. В своем собственном квартале не в самой близости к ПромСектору, зато недалеко от вокзала, Мамушка часто вдыхал воздух похожего вкуса. Вообще, для всей метрополии идеально чистый воздух был исключением. Серо-бурое небо над головой, мрачные с небольшими окнами-бойницами четырехэтажки, узкие проулки, чахлые деревца черного цвета, газовые фонари вдоль булыжной мостовой – типичный пейзаж для Изерброка.

Жильцы этого района, как и многих других подобных ему, обладают заурядной внешностью, серыми лицами, небольшим ростом. Вот и родители пропавшей девушки – не сказать еще, что старики, но видно, что горестное событие их придавило; и отец, и мать – невысокие, с невыразительными лицами, скромные, серые. Многолетняя работа на заводе и многолетняя совместная жизнь сделали их похожими друг на друга. Удивительно, что у таких невзрачных родителей родилась такая красивая (что подтверждали при расспросе соседи), стройная, высокая дочь – она была звездой всего района. Блистала издалека, освещая серый район своей юностью и красотой.

– Вы говорите, что у неё светлые волосы? – при разговоре с родителями Мамушка старался не употреблять в отношении девушки прошедшего времени, тем самым обнадеживая их.

– Да. Она родилась белокурой. Потом волосы у неё потемнели до русого цвета. А потом, начиная с 11-ти лет, снова начали светлеть. И к двадцати полностью посветлели, – рассказывали мать и отец.

– Понятно. Значит, волосы у неё белые. А глаза какого цвета? – Мамушка держал в руках блокнот с карандашом, но ничего не записывал, ставил там какие-то крючки, но всё запоминал.

– Надя родилась кареглазой. Потом в пять лет цвет её глаз сделался зеленым. А потом годам к десяти – голубым. А после – её глаза вновь начали темнеть, сделались темно-карими, но в последние годы снова посветлели. Перед тем, как Надя исчезла, глаза у неё были светло-коричневыми, почти желтыми. Да. Она их подводила оранжевыми тенями, – ответили мать и отец.

– Полное её имя – Надя? Не Надежда?

– Нет. Просто Надя. Это отдельное имя. Вы же найдете её?

– Сделаем всё, что в наших силах. Мне нужен её портрет. Желательно фото. Можно дагерротип. Желательно не очень давний.

– Ох, – вздохнули мать и отец, – люди мы не богатые. А дагерротип – дело дорогое. Художники – тоже не дешевы. Как-то не было у нас принято портреты заказывать. Ни себе, ни дочке. Вы простите нас.

– Ничего, ничего. Покажите любой портрет, какой есть.

– Ох, ох, – мать и отец всплеснули руками.

– Что, совсем ничего нет?

– Есть. Есть один дагерротип. Но боюсь, не подойдет. Наде там всего пять лет. Вы нас простите, дагерротипы очень для нас дороги, и художники тоже. Люди мы простые, не богатые.

– Ничего. Несите то, что есть.

Мать и отец достали из сундука и принесли небольшую металлическую пластинку с тусклым фотоизображением пятилетней девочки с короткой мальчишеской стрижкой и в белой блузе с черным бантом. Цвета глаз девочки на изображении нельзя было различить. А цвет волос, можно было предположить, приближался к светло-каштановому.

Мамушка подумал, что этот портрет будет ему бесполезен – девушка наверняка сильно изменилась,  в ней теперешней не осталось ни единого очевидного сходства с чертами пятилетней девочки. Он вернул дагерротип родителям, те унесли его и спрятали в  сундук.

– Ей было полных 20 лет? – спросил Мамушка.

– Да. День рождения мы праздновали в сентябре. Успели отпраздновать. А потом она пропала, – голос у отца дрогнул.

–  Может быть, ей кто-то угрожал? Или у неё были какие-то предчувствия?

– Нет. Никто не угрожал. Да и кто и зачем будет угрожать? Её все-все любили. Понимаете, любой человек при знакомстве с нею сразу начинал её любить. Самый злой или несчастный человек при виде неё начинал улыбаться. Она меняла людей. Понимаете, Надя была ангел. Настоящий ангел. Мы не можем представить, чтобы кто-то желал ей зла. И предчувствий никаких ни у кого не было. Мы имеем в виду плохие предчувствия. Были предчувствия счастья, но они были всегда, с первого момента, как только она появилась.

– Покажите мне её комнату.

Мамушка вошёл в комнату, где девушка жила до своего исчезновения, где она принимала гостей, среди которых, возможно, был ценный свидетель – человек, видевший её последним и, возможно даже, разговаривавший с нею. Человек этот существовал несомненно. Родители не могли его видеть, поскольку находились на работе в то время, когда дочь была дома одна. Или не одна. Кто-то у неё был в тот день, когда она исчезла. Об этом сообщил комиссар Поц, опросивший всех соседей. Но определить, кто именно и с какой целью, не удалось. Опросы всех друзей и знакомых девушки ничего не дали. У девушки были несомненно некие не то чтобы тайные связи или знакомства, но, скажем так, широко не афишируемые. Родители не владели полной информацией о всех знакомствах своей дочери. Они небезосновательно считали её взрослым разумным человеком, способным самостоятельно разбираться в людях. И не опасались, что какие-то её связи могут дурно на неё повлиять.

Первым, что почувствовал сыщик, при входе в комнату девушки был запах – чудесный тонкий аромат счастливого утра юности и чистоты. Какие-то далекие образы счастья зашевелились в душе Мамушки под воздействием этого аромата. Это был запах отсутствия смерти, несомненности любви, бесконечности мира, запах бескрайнего голубого неба.

Когда-то в далёкой-далёкой прошлой жизни, в возрасте 10-ти или 11-ти лет Бенджамин Мамушка впервые в жизни увидел воздушного змея. Это было за городом, на чистом, покрытом зеленой травой, алыми маками и дымчатой ковылью поле. Картина из детства проявлялась в его воображении фрагментами, одиночными еще не потерянными сегментами пазла, но такой яркости, какая возможна лишь у подлинных воспоминаний. Сначала он увидел змея в небе – голубом чистом уже теперь почти нигде не существующем небе, – фантастический, яркий, желто-красный, с бирюзовыми глазами и длинным сине-зеленым хвостом змей парил и качался на мягких волнах воздуха. Дуновение ветра ослабевало, змей опускался на землю, прямо к остолбеневшему мальчику, прямо на него всем своим плоским ромбовидным желто-красным лицом с бирюзовыми глазами. Лицо змея сделалось огромным, хвост затрепетал, а глаза засмеялись. Откуда-то издалека бежала девочка с катушкой в руках. На катушке была намотана нить, ведущая к змею и к мальчику.

– Как тебя зовут? – спросила девочка. Глаза у неё были того же цвета, что и у змея, бирюзовые.

– Бенджамин, – ответил мальчик.

Естественно, он не мог отдать себе отчета в том, что произошло и что именно его так поразило из всего окружающего: ровное поле, бескрайнее голубое небо, воздушный змей, сначала маленький, не больше почтовой марки, в небе, потом огромный, смеющийся, или девочка, – ведь она, каким-то образом догадывался Мамушка, была кем-то вроде феи, создавшей всё остальное.

Девочка рассмеялась, услышав его имя. И в этот момент легкое дуновение ветра донесло до Мамушки аромат – локоны (какого они были цвета память скрыла) на голове девочки шевельнулись. В этом движении, в этом облаке воздуха в целом и не было никакого особенного ярко выраженного запаха. Немного цветочной пыльцы, немного ковыли, неуловимый запах близкого дождя и каким-то образом запах смешался с голосом смеющейся девочки, чистым и звонким.

В интерьере комнаты не наблюдалось ничего экстраординарного для комнат молодых незамужних девушек. Железная кровать с фигурными спинками, большое трюмо с трельяжем и тремя объемными выдвижными ящиками. Комод. Два мягких стула. Письменный стол. Необычными были некоторая вещевая скудость, пустота на мелкие предметы (разные игрушки, безделушки) и в общем слегка казарменного стиля порядок. На стене над письменным столом висела единственная олеография, на заправленной кровати лежала единственная подушка.

Запах комнаты выбил Мамушку из колеи; сыщик надолго замер и даже прикрыл глаза.  Чтобы прийти в себя, он сделал пару глотков рома из плоской стальной, обложенной кожей крокодила, фляжки, которую всегда носил с собой во внешнем или внутреннем нагрудном кармане сюртука, возле сердца. Ром привел его в чувство и помог настроиться на критически-скептический лад, необходимый для работы.

«Вероятно, эта девушка действительно в некоторой степени ангел», – подумал он не без доли иронии и потер двумя пальцами кончик своего большого носа.
Нос у него был внушительным, а конец его свисал как большая капля или слива.

Родители по просьбе Мамушки вышли из комнаты. Он принялся, медленно продвигаясь, осматривать каждый сантиметр пространства.

«Здесь девушка находилась в последний раз перед тем, как исчезнуть. Но она была здесь не одна. Так-так-так», – размышлял Мамушка, осматривая комнату.

Еще он хотел понять или хотя бы приблизиться к пониманию, каким она была человеком, что она собою представляла в целом. Говорят, и это ясно из сведений, собранных комиссаром Поцем, и из сегодняшнего разговора с родителями, она была девушкой красивой. То, что ангел – это, конечно, родители преувеличивают. Но… в общем, почему бы ей не быть красивой? У неё было много друзей. Но на момент исчезновения у неё не было возлюбленного. То есть, возможно, она и была в кого-то влюблена, но ни с кем в близких отношениях не состояла. Раньше у неё случались отношения с мужчинами. Что точно всем известно, у неё было два романа, или двое возлюбленных в разное время. И оба примерно её возраста, из её обычной среды. Жители того же района. Комиссар Поц встречался и разговаривал с обоими. Ничего полезного они не сообщили.

В последнее время за ней пытался ухаживать один молодой человек. Он тоже, как выяснилось, никоим образом не может быть причастным к исчезновению. Ничего она ему не обещала, не давала никаких надежд. По словам матери в последний год ей вообще никто не нравился, ни в кого она не была влюблена и ни разу не ходила на свидание. Общалась с обычными своими друзьями и подругами, большинство из которых знакомы ей с детства.

 Мамушка сделал еще шаг и снова отвлекся тонким чистым необыкновенным ароматом. Перед глазами вновь встала картина широкого поля, голубого неба и девочки с воздушным змеем. Мамушка встал, как вкопанный, – до него внезапно дошло: того, что он помнит и так отчетливо видит в воспоминании, не могло быть в реальности, – 30 лет назад или 35, когда он был мальчиком, никакого чистого поля с маками и ковылью, никакого голубого неба быть не могло. Всё это могло, наверное, быть где-нибудь рядом с побережьем Бонги или в какой-нибудь аграрной провинции из южных доминионов, но не в окрестностях Изерброка. А в детстве, это ясно совершенно точно, Мамушка дальше предместий Изерброка не выезжал. Он был однажды на загородной необитаемой пустоши, но, естественно, никаких маков, ковыли и голубого неба там уже сто лет как не было. И случилось это в возрасте 15 лет. Его впечатлил и по-своему очаровал суровый неживой ландшафт: рытвины, голые причудливой формы скалы, небольшие озерца с черной водой, – над всем витал тяжелый запах мазута. В следующий раз он покинул пределы Изерброка уже будучи взрослым. Откуда в нем взялось чудесное счастливое воспоминание того, чего быть не могло? Неужели всему виною чудесный тонкий аромат комнаты девушки?

Мамушка сделал еще один глоток рома из фляжки.
Крепкий напиток обжег горло, ударил своим крепким вкусом и ароматом, взбодрил. Мамушка подошел к окну, раздвинул светло-зеленые занавески, открыл обзору унылый двор, чахлое дерево, кусок мутного неба над крышей 4-х этажного здания напротив. На подоконнике возле горшка с бледным растением Мамушка обнаружил мертвую бабочку необычайной красоты. Она лежала на спине, распластав черные с багровыми пятнышками крылья и поджав лапки. Брюшко у неё было красно-черным, а черные с исподу крылья отливали серебром; на нижней паре было по багровому пятну. Когда Мамушка аккуратно за туловище поднял бабочку, он обнаружил, что лицевая сторона крыльев абсолютно черна и по текстуре напоминает бархат. Крылья на углах были скруглены, а в размахе достигали ширины ладони.

«Странно, откуда она здесь взялась?» – изумился Мамушка, разглядывая находку.

 Было похоже, что бабочка каким-то образом залетела в комнату, какое-то время порхала здесь в поисках выхода, а потом на подлете к окну упала замертво, рухнула на спину, как сраженный ангел с небес. А может быть, она ударилась о стекло. Нет, от удара о стекло бабочки не погибают. Скорее всего, она погибла от голода или еще чего-нибудь. Больше в комнате девушки сыщик не обнаружил никаких подозрительных предметов.

Мамушка вышел из комнаты, спросил у хозяев, нет ли у них почтового конверта или простого чистого листа бумаги. Получив конверт (отдав за него две монетки), поместил в него бабочку и положил в карман. Перед этим он еще раз полюбовался ею и потрогал бархат крыльев; посмотрел на пальцы – не осталось ли следов пыльцы? Ничего не осталось. Перед самым уходом Мамушка спросил у родителей, не увлекалась ли их дочь, или они сами, или кто-нибудь из их знакомых, коллекционированием бабочек.

«Нет. Не увлекались», – ответили родители.