Душа, блуждающая в сомнениях

Душа, блуждающая в сомнениях
Когда Мария поступила в аспирантуру, её мать Экатерини Яковиду прониклась к ней величайшим почтением. В кондитерском цехе, где работала почтенная дама, весь коллектив точно знал, на какие сроки назначены в заочной аспирантуре экзамены по философии или кто из профессоров строже. Трепетали от мысли, каких сил стоит освоение древнегреческого. Вместе с Марией осваивали неправильные глаголы, коих в древнегреческом, как впрочем, и в современном греческом, было раз в тысячу больше, чем правильных. По мере обучения, интерес их к античному миру всё возрастал и к моменту нашего повествования достиг своего апогея.
Ранним утром матери позвонила Мария с просьбой приготовить что–нибудь вкусненькое по случаю неожиданной вечеринки. Проблему меню тут же обсудили с коллегами, не отходя от столов, где как раз раскатывали тончайшее тесто для сладких тиропитакия – тиносского деликатеса.
Экатерини отпросилась у владельца домашней фабрики пораньше. Франкискос Месклес отнёсся к её просьбе с понятным участием, ибо дети для каждого грека – это святое. Госпожа Экатерини быстренько закупила всё необходимое, благо всё было под рукой, городок-то маленький. И помчалась домой готовить. Готовила госпожа Экатерини великолепно и её авторитет среди друзей Марии был непререкаем. И Экатерини заранее представляла выражение восторга на лицах гостей. И даже слышала, как наяву, шумные поздравления по поводу её, Экатерини, необыкновенных кулинарных способностей. Да и сами вечеринки с бесконечными рассуждениями о греческой истории, необычными гипотезами о происхождении мира и прочими вопросами, не совсем доступными для её интеллекта, умиляли госпожу Экатерини. Ведь чего она только не делала ради того, чтобы увидеть, как раскраснелись от радости щёчки Марии!
«Божья Матерь, милосердная и благотворящая, – шептала она, всякий раз поворачивая голову к красному углу в своей старомодной гостиной, – прошу, дай ей хорошего мужа! Не обязательно старшего преподавателя лицея, пусть даже младшего…»
Будущего мужа дочери она представляла себе солидным, страшно серьёзным и придирчиво требующим накрахмаленных и наглаженных сорочек. В этих мечтах наша вдова даже немножко его побаивалась, уважала за высокую учёность и безукоризненные, ею же наглаженные сорочки. Ах, толькко бы ненаглядная Мария была счастлива!
Есть ли у дочери ухажёры, Экатерини спрашивать остерегалась, зная, что та может и рассердиться. Ведь растёт дитятко непростое. Дело понятное – надо учитывать нервы. Наука, как ей было известно от дочери, просто не даётся.
Зато на своих знаменитых вечеринках, когда молодёжь удобно устраивалась на её диванах, госпожа Экатерини внимательно изучала лица, стараясь угадать, кто мил драгоценному дитяте. Однажды она почему–то решила, что дочь неравнодушна к невысокому и полному Василису, преподавателю математики. И провела целый месяц смущённая и расстроенная.
Нет, Василис Альбертис был неглуп. Но на её вкус, он был недостаточно хорош для её сокровища. И в аспирантурах не учился. И что, пожалуй, было даже ещё страшнее, ходил не только не в накрахмаленных сорочках, а даже и вовсе без галстука. И занимался какими–то непонятными формулами разложения квадратного трёхчлена на множители, а не родной древнегреческой литературой.
Но однажды преподаватель математики уехал в Афины продолжить учёбу в аспирантуре и исчез из их провинциальной жизни. А госпожа Экатерини снова мысленно принялась крахмалить сорочки своего высокого идеала – Зятя.
Артишоки а–ля полита были уже готовы, оставалось заправить салаты оливковым маслом, когда послышался дверной звонок.
«Ах, Мария, Мария! Ну, вечно она забывает ключи», – подумала Экатерини, вытерла руки о передник и пошла открывать дверь.
Немного смущённая Мария ввела за руку высоченного господина совершенно дикого вида, с запутанной бородой и копной нечёсаных волос, в рваных джинсах и клетчатой сорочке с закатанными рукавами.
«Ну и мода пошла у нынешней молодёжи!» – в очередной раз изумилась Экатерини.
– Знакомься, мама, это Алан,– сказала Мария.
– Очень приятно,– сладко улыбнулась Экатерини. – Добро пожаловать!
Бородач беспомощно посмотрел на Марию, и та поспешно объяснила:
– Мама, Алан пока ещё плохо понимает современный греческий.
– Он что – иностранец?
– Да.
– А откуда?
– Алан из Франции.
– Понимаю, – достойно встретив неожиданность, проговорила Экатерини – Он к нам – в командировку или по научному обмену?
– По научному обмену, – как–то смешалась Мария. И этим смущённым видом очень удивила мать.
Но Экатерини опомнилась и быстро заговорила:
– Ах, что же это я! Проходите в гостиную, пожалуйста! Я мигом управлюсь. Мне почти ничего не осталось делать.
И поспешила на кухню. Душу точили вопросы, на которые ей трудно было найти удовлетворяющие её ответы.
Выросла дочь, учёная стала. Не поймёшь, иной раз, где живёт, то ли с матерью, то ли в Древней Греции. И в последнее время, Экатерини стала замечать, как изменилась её Мария. То нагрубит, то зацелует.
Отдаляется, уходит дочь, рвутся ниточки. Да так оно и бывает. Грустно. Грустно и одиноко. Вот если бы вышла замуж, ох как понадобилась бы Экатерини, тем более что через год на пенсию. А то ведь молодые-то девчонки теперь всё больше глазки подводить умеют. А ведь мужу рубашку правильным манером выгладить – это тебе не косметика!
Не выдержало сердце матери, подошла к приоткрытой двери в гостиную, не удержалась, чтобы не подсмотреть. Оправдались подозрения. Прямо помешалось дитятко. И так, и сяк крутится перед иностранцем, словно на пружинах. Господи, а сияет-то как! Любит, видно его. И когда только успела? Ну и пусть любит, пока любится! Доченька родимая! Одна ведь осталась у неё.
Ну и ну! Иностранец! Но если посмотреть… Ах, не дай Бог, увезёт мою Марию куда–нибудь… В Париж. Только бы её с собой взяли! Ведь у неё, кроме дочки, никого больше и нет! А с другой стороны – Алан этот, человек, видно, учёный, раз по обмену объявился. Плохо, конечно, что языка не понимает. Но что на это скажешь?! Модник, видишь ли, с бородой! Уж сколько раз ругала себя Экатерини за буйную фантазию. Но помимо воли живо предстали перед её внутренним взором внуки: такие же белёсые, как этот, с голубыми глазищами и сросшимися бровями. Врываются к ней с визгом, криком. Переворачивают всё вверх дном, как все дети на свете. А ей приятно. Лишь бы с ней рядом были! А убрать? Что ж! Разве ей трудно?
Бог знает, что ещё понапридумывала бы госпожа Экатерини, но тут один за другим стали сходиться гости. Первыми прибыли преподаватель византийской музыки и по совместительству поэт–песенник Димитрис Колларос, написавший в своё время слова к знаменитой «Песне о любви» со своей супругой Дорой, Михалис Видалис, учитель физической культуры с подружкой своей, врачом–стоматологом Мариэтой Хаджири. Немногими минутами позже пришёл старший преподаватель Сергиос Иосифидис; совсем молоденький, подающий надежды художник Яннис Гизис, преподаватель английского Дина Кардамитци, как всегда не выпускавшая изо рта тонкую, коричневую сигарету.
Рассаживаясь по диванам, чтобы выпить по рюмочке раки, гости бросали быстрые оценивающие взгляды на стол, накрытый по всем лучшим традициям гостеприимного тиносского дома. Затем внимание, конечно же, привлёк новичок–француз. Все подумали, что Мария - на высоте и раньше всех сообразила пригласить гостя. «Но, конечно, – думал каждый, у бедняжки Марии есть на это причины. Ведь здесь все, кроме Марии, устроили уже свои судьбы».
Что делать?! В провинции все чувства у людей обострены. И все события имеют гораздо большее значение, чем в городах. Ведь в провинции жизнь течёт размеренно, сюрпризы здесь не часты. Любой городской житель мог бы даже назвать эту жизнь скучной и предсказуемой. Но ведь и в провинции тоже кто-то должен жить! В конце концов, здесь тоже имеются свои прерогативы, и прелести тоже есть.
– Прошу всех за стол!– скомандовала Мария.
Гости скромно уселись за стол. (Вот ещё одна прерогатива греческой провинции!). Вежливо передавали друг другу холодные закуски. А когда госпожа Экатерини внесла горячее, настроение у всех стало романтично-расслабленное.
– Друзья, – обратился тогда ко всем Сергиос Иосифидис, – сегодня у нас необычный вечер. И хочется поздравить нашего Алана с приездом и пожелать, чтобы его успехи в овладении не только древнегреческого, но и нашего повседневного языка были им преодолены успешно.
– И к тому же, – тонко улыбнулся Яннис Гизис, талантливый потомок великого художника Греции Николаоса Гизиса, – быть может, устроит он и свою судьбу.
Тут все взгляды упали на смущённую Марию, к тому времени окончательно вошедшую в роль переводчика и всё время шепчущую что–то в ухо растерянному Алану. От последней фразы у Алана немного округлились глаза.
– Я буду очень стараться, – ломая современные слова на старинный лад, проговорил француз, – и успешно закончу перевод «Илиады» Гомера…
– «Илион», – резковато заметил Сергиос. – Эпопея Гомера называется «Илион», а не «Илиада», коль скоро ты хочешь учиться греческому.
– Оставь человека в покое, – раздражённо прошептала Мария. – Не успел ногой на нашу землю ступить, а его уже поучают.
– Поправляют, – отозвался Сергиос.
– Нет, я вам очень благодарен, – сказал Алан. – Я мечтаю овладеть новогреческим совершенно...
– В совершенстве, быть может?
– Да, да! Именно так! Понимаете, у меня мечта – сделать новый перевод «Илиона» - понятный молодому поколению…
Раздался слабый смешок.
– Боже, какие необыкновенные мысли беспокоят ваш ум, – и Дина попыталась замаскировать смешок, не имеющий никакого отношения к проектам иностранного гостя.
Для этого, правда, ей пришлось совершить подвиг, вынув изо рта очередную сигарету.
– Мы с нетерпением будем ждать вашей работы, – заявил поэт–песенник Димитрис Колларос и тихо стал декламировать нараспев: – «Боги, размыслим, чем событие это закончить? Благословим ли грозную брань и печальную распрю? Или к желанному миру меж племенами дорогу положим? Если последнее Богам всем приятно и желательно, значит, стоять нерушимо владенью Приама – Трое, и с Еленой в дом свой Менелай возвратится».
– «Так он вещал, негодуя, – подхватил гость с радостью во взоре, – вздыхали Афина и Гера. Так сидели они и умышляли беды троянцам. А Афина молчала, не молвив отцу в ответ ни слова, и полна была свирепою злобой».
– Боже, как это необыкновенно, – пискнула Дина, – сидеть рядом с переводчиком Гомера!
– Дина, дорогая, – пробормотал Сергиос, – с таким же успехом и меня можно считать переводчиком Гомера.
– Ах, Сергие, почему ты так ревнив к чужой славе?
– А вдруг он перебежит мне дорогу?
– Перестаньте дурачиться! – раздражённо проговорила Мария. – Не думаю, что на данном этапе Алан способен оценить ваш юмор.
Вся компания немного приуныла. Нависла неприятная пауза. Над столом плавало облако растерянности. Все силились найти нужные слова.
– Вот вы говорите Троя, – желая сгладить затянувшуюся паузу, заговорил Яннис, – а я как раз недавно вернулся из Турции. Поехал повидать Илион вблизи. Очень впечатляет, должен вам сказать. Строили стены его определённо не люди. Это понимаешь только когда видишь эти стены воочию, а не из уютного кабинета. Недаром же Гомер утверждал, что три стены Илиона строил для Лаомедонта сам Посейдон.
– А это точно утверждал Гомер? – вкрадчиво поинтересовался Сергиос.
– Песнь двадцать первая, – уверенно сказал Яннис и, опустив веки, принялся цитировать: «И тогда к Аполлону обратился Посейдон, Колебатель земли: о, безрассудный! Или памяти лишено сердце твоё?! Уж забыл, скольких бед и сколько трудов стоил нам Илион? Здесь трудились мы целый год за условную плату на гордеца Лаомедона. И сурово распоряжался он нами. Обитателям Трои высокие я стены воздвиг. Крепкую, славную твердыню, нерушимую защиту городу».
– Да, Гомер сказал это, – подтвердил Алан немного смущённо. – А мне приходит на ум вот это: «Всем человек насыщается: сном и счастливой любовью, пением сладостным и восхитительной пляской невинной, что приятнее и желаннее каждому сердцу, нежели брань!»
От этих слов Мария почему-то покраснела. Вдруг всхлипнула и по-детски шмыгнула носом. Алан только сильнее сжал её руку в своей. Остальные пытались сделать вид, что ничего не заметили. Но в глазах играли смешинки.
– Браво, Алан! – несколько экзальтированно вскрикнула Дина. – Да вы, я вижу, поэт!
– Господь с вами, дорогая Дина. Это Гомер…
Алан сидел немного удивлённый. Голова у него слегка кружилась от этого незнакомого ему мира, и он крепко держал Марию за руку, словно ребёнок мать. С того самого мгновения, когда директор лицея официально вручил Марии шефство над ним, он не переставал удивляться, как он, изучавший Грецию всю свою сознательную жизнь, в действительности не знает о ней ничего.
Единственное, что связывало его с этим новым для него миром, была эта девушка, что сидела рядом с ним. Рука её была тёплой и нежной. Так он чувствовал себя не таким жалким и глупым. Всё, что он слышал и видел в этот первый его сумбурныё день, не имело ничего общего с обычной его жизнью.
Странный, неведомый мир Греции! Такой неожиданный и невероятный! И только эта тёплая женская рука, как ниточка, связывала его с новой действительностью. «Ма–ри–я»,– произнёс он про себя. И даже само это имя было тёплым и приятным. Она смотрела на него и в глазах был интерес.
– Алан,– прошептала она, нежно сжимая его руку, – как ты себя чувствуешь?
– Не знаю, – так же тихо ответил он ей. – Мне грустно, тепло на сердце и немножко страшно. Как будто сама Афродита взяла меня за руку и отвела на Олимп.
– Афродитой меня даже в шутку не называли. Я некрасива. Всегда знала, что некрасива. В целом свете только мама так не думает.
– Твоя мать мудра, как Афина Паллада, – сказал Алан.
– Не шути так, –  Мария посмотрела на него так, будто ждёт, просит чего-то.
– Я? Шутить так с тобой? Это невозможно!
– Ты не представляешь, Алан, как мне хорошо с тобой.
Где–то, он знал это точно, в этом мире живёт любовь. Ходит среди людей. Зажигает взгляды. Румянит щеки. Говорят также о счастье. Говорят красивые героини старых фильмов сексапильным героям. И если об этом так много говорят, то надо быть уверенным, что оно, счастье, и в самом деле, должно было бы существовать. Но где?! И что надо сделать, чтобы сделать свою женщину счастливой? Один ли он на целом свете не знал об этом, или это было чисто мужской прерогативой памяти? И если так, то может ли незнание служить оправданием мужчине?
А в проёме гостиной стояла Экатерини и глаз не сводила с дочки.
«Неужели он?» - думала она с волнением.
И тут с удивлением почувствовала странную боль в сердце. Оказалось, что одно дело – мечтать о счастье дочери, и совсем другое – видеть дочь счастливой. Ей вдруг показалось, что дочь забыла про неё. Что она, Экатерини, больше не нужна ей.
«А вдруг, - подумалось ей, - Мария отдалится от меня? Вдруг я стану не нужна?»
Но дочь, словно услышав её мысли, подняла голову и лучезарно улыбнулась матери. И мир снова расцвёл красками для Экатерини.