На взводе

   Прежде, чем начать своё повествование, мне бы хотелось сказать, что эта книга лучше бы увидела свет лет тридцать или даже тридцать пять лет назад. Два года из жизни рядового Ивана Чужакова - это не просто художественная хроника событий, это и размышления о жизни, и не только армейской, но и о человеческом бытие вообще. Причём в книге есть фрагменты из жизни и других незаурядных фигур армейского коллектива, типажи которых есть в каждой части, в каждой роте и в каждом взводе. Некоторым читателям возможно покажется, что автор старается сделать упор на негативных явлениях, выставляя их напоказ, смакуя и подробно описывая их. Только все эти явления  -  не единичные случаи, а целая система взаимоотношений, которая складывалась годами и которую очень трудно разрушить. Она, то стоит, как неприступная крепость, а то плавает, как непотопляемый корабль, иногда под водой, будто подводная лодка. Эта система везде прорастает с удивительной скоростью, как мерзкий сорняк. Причём сорняк этот губит настоящие плоды, которые чахнут и в конце концов погибают. А на их месте вырастают новые сорняки. Эта система повсеместна и приживается при любых условиях. Она не боится не жары, ни холода. Она порождается в результате определённых бактерий, живущих в каждом человеке, которые в свою очередь нацелены на развитие низменных и примитивных инстинктов. У кого эти бактерии достаточно развились, то они могут, как зараза переметнутся к другим молодым людям и внедриться в их неокрепшие души. Они не поражают организм, а только душу человека, разлагая и уродуя её. Лишь некоторые обладают твёрдым иммунитетом к этому вирусу, когда их однопризывники заражаются, а они все два года держатся сухими. Но таких меньше и они не вмешиваются в сложившийся порядок. Им так спокойнее.               
   Единственным условием для распространения этой заразы является необходимая ей атмосфера. Когда же человек попадает в другую нормальную атмосферу, то и зараза эта практически исчезает, оставаясь где-то в глубине души в ничтожно малом количестве, уже неопасном для окружающих.
   В больших коллективах легче прожить, не замарав рук. Народу там много, и ты, как бы теряешься среди толпы. А например во взводе ты на виду ежедневно и ежечасно. И к тебе там все относятся более критически. Тебя там лучше знают, нежели в роте или в батальоне. Причём знают все твои слабые стороны и больные места. И тяжело бывает тем, кто отстаёт от коллектива и не участвует в его делах.
   В некоторых подразделениях, особенно в отдельных, чётко срабатывает лозунг : "Кто не с нами - тот против нас!" И дальше ничего хорошего. Если молодой боец наделён физической силой, то он ещё как-то может постоять за себя. Хотя и это порой не помогает. Ну, а если он физически слаб, но честен в душе и в поступках, то что делать ему? Тогда и наступает так называемая тоска. У некоторых она продолжается до самого дембеля.
   Для дедовщины в армии создаются идеальные тепличные условия. На гражданке она встречается в некоторых общежитиях, но там она ничтожна и слабо выражена по сравнению с армейской. Многие до службы её вообще не встречали, и слыхом не слыхивали, что она где-то существует. Но она процветает в то время, когда все вопят о демократии и высшей справедливости. Она живёт параллельно обычной жизни с её общечеловеческими ценностями и выглядит, как рабство, фактически наполовину узаконенное. Если кто-то и слышал до службы о дедовщине, то только краем уха по рассказам своих старших товарищей, которые по пьяной лавочке любят потрепаться о службе, но при этом больше описывая свои «подвиги» и романтические приключения. Никто не любил вспоминать свой первый год, особенно то, что никак не поднимало их авторитета в глазах молодых собеседников. А если они и ругали кого, то это были в основном офицеры и прапора. Мол, какие они все козлы, что приходилось постоянно с ними воевать за своё право на отдых. Вспоминали – как им удавалось обманывать их, водить за нос и вокруг пальца. О дедовщине упоминали вскользь, делая упор на том, что после года сами командовали парадом.
   Действительно дедовщина – это хороший способ прожить второй год службы, как настоящий мужик и полноценный член общества. Но на самом деле это лишь способ свалить все тяготы и лишения на плечи молодых солдат. При офицерах и прапорах конечно нельзя бить молодого, отдавать на стирку и подшивку свои шмотки, применять спортивные наказания, заставлять биться головой о стенку, пороть ремнём и так далее. Восприятие всего этого конечно зависит от морального облика офицера, от его звания и степени подчинённости данного солдата. Например, чем выше звание офицера, тем он строже ко всяким проявлениям неуставщины. Степень подчинённости тоже играет большую роль. Офицер другого подразделения может спокойно пройти мимо, когда на его глазах старослужащий избивает молодого. По уставу он должен остановится и остановить происходящее, а потом сообщить о случившемся их командиру. Должен, но не обязан. А если обязан, то не должен. Замкнутый круг. Легче пройти мимо, думая о чём-то своём. Ведь не его же это солдаты. «Какое мне дело до их драк? У меня своих проблем по горло.» Некоторые деды, чувствуя или уже зная это, начинают наглеть, не очень то боясь таких офицеров, которые уже показали своё гробовое молчание при предыдущих встречах. При особо строгих командирах, особенно когда он появляется внезапно, как бы из-за угла, дед меняется прямо в миг. Он начинает говорить с молодым спокойным голосом, переходящим чуть ли не в ласковые просьбы. Если это сержант, то он начинает общаться по нотам устава в корректной форме, фильтруя свой базар. Тогда он сам старается показать своё рвение в службе, например берёт метлу и учит молодого, как надо правильно мести. Пускай даже мести то нечего. Офицер убедившись, что всё хорошо и нормально, тут же уходит. После этого дед преображается моментально. Диким матерным криком он тут же ставит молодого на место, который за время нахождения здесь офицера уже успел слегка припухнуть.
   Главное для дедов было также полностью устраниться от выполнения грязных и всевозможных физических работ. В первую очередь забыть про разные уборки в виде подметания, натирания и мытья полов, чистки туалетов, от работы в столовой на мойке посуды и на чистке картошки. Вывоз мусора и мытьё боевой техники тоже удел молодых. Они также красят и белят, являясь основной и движущей силой любого ремонта.
   В личное обслуживание дедов для молодых входит подшивание, чистка бляхи и сапог, стирка и глажка всего обмундирования. Деды перестают даже заправлять собственную кровать, вставляя это в обязанность молодым. Нести тяжести в дороге, быть во всём крайним – тоже их участь. Да разве всё перечислишь, что приходится делать молодому солдату за первый год службы.
   Что касается самой службы, то тут посерьёзней дела обстоят. Если ты молодой и неопытный, то тебе естественно и меньше доверяют. Но зато тебя усиленно учат, чтобы ты знал и умел делать то, что необходимо для избежания залёта перед начальством. И ничего лишнего. Инициатива в армии всегда может обернуться наказанием. И все потуги дедов в деле твоего обучения только для того, чтобы поскорей свалить всю службу на плечи таких вот, как ты молодых солдат, а последние месяцы в армии вообще ничего не делать, лишь гулять и готовиться к дембелю. Всем была знакома фраза : «Я своё уже отпахал». Правда, некоторым, особенно водителям, приходилось до дембеля многое делать самим. Не скажет же он молодому: «Эй, ты, а ну давай уделывай мою машину». Это уже дело чести. Поэтому приходилось самим ковыряться в грязи и в масле. При строгом командире любой дед весь в службе. Надо же показать ему, что ты не только не зря казённый харч ешь, но и претендуешь на отпуск, на повышении в звании, на новую классность или даже на отличника СА.
   Все деды очень любят поспать. Такие во поговорки стали крылатыми: «Запомни сам и передай другому – чем больше спим мы, тем ближе к дому». Или: «Только сон приблизит нас к увольнению в запас». Недаром все говорят: «Солдат спит – служба идёт». Продолжительный сон – это не только возможность подольше понежиться в постели, но и не чувствуя службы и времени, приблизиться к дому, увидеть приятные сны о близких, о друзьях, о родных местах, да и о бабах в конце концов. Особенно любят деды, да и кандидаты на эту роль поспать перед нарядом и прихватить ещё лишний часок другой. Спят и после наряда, а если обстановка позволяет и во время его. Спят на станциях и в БэТээРах, в машинах и просто на травке. Спят во время рабочего дня и после него. Спят и днём и ночью и утром и вечером. Спят всегда, когда позволяет обстановка. Некоторые даже по двенадцать часов за сутки. Но столько спать надоедает и многие начинают придумывать себе занятия. Одни бегут в самоволки, другие красят альбомы, третьи играют в карты на деньги, четвёртые бренчат на гитаре или занимаются спортом. Кое-кто пишет письма, сидя в Ленкомнате. И только немногие из них читают. Всё это происходит, как правило по вечерам, когда заканчивается рабочий день. Во многих подразделениях кандидаты в деды или кандеды практически ни чем не отличаются от дедов. То есть прослужив один год, солдат в пределах части становится свободным человеком.
   В столовой каждый дед чувствует себя королём. Послаще есть – это третье правило каждого деда. Это также важно, как и побольше спать и поменьше работать. Каждый стремится к цивильной хавке, максимально приближённой к гражданской. В столовой ценилось отборное мясо без сала, жареная картошка, гречка, котлеты, подлива. Некоторые клали в чай сахара по шесть-семь кусков на кружку и не размешивали. По уставу система раздачи пищи – это когда дежурный всем делает одинаковые порции, а остальные, вытаращив глаза, сидят и ждут. На самом деле деды первыми кладут из бачков самые лакомые куски. Потом кладут себе кандеды, а после гуси. Гуси – это кто прослужил полгода. Ну а духам, как самым молодым достаётся то, что осталось на самом дне. Для них в изобилии бывает лишь пустой бульон варёное свиное сало со щетиной. Деды же часто переходят на правило – лучше есть меньше, да лучше. Для этого они посещают «чайник» то есть солдатское кафе.
   Правило четвёртое – это чтобы не зря время пролетело. Каждый стремится, как можно больше нарыть товаров и подарков к дембелю. Главное – это конечно шмотки. К ним относятся джинсы, джинсовые куртки, кожаные куртки, крассовки, футболки, спортивные костюмы, ботинки на каблуке и зимние сапоги. Всё это должно быть фирменного производства. Но чтобы больше купить, то и денег надо где-то добыть.
   Существует множество способов, начиная от перепродажи армейских значков и кончая спекуляцией в крупных размерах и кражей с последующей продажей казённого имущества, в том числе и оружия. Конечно раньше даже пропажа штык-ножа была редкой. А если исчезает автомат, то это считалось чрезвычайным происшествием. Но это было раньше. Сейчас же воруют не только оружие, но и боеприпасы с боевой техникой. А всё это зарождалось ещё тогда в семидесятые. Бизнес помельче был на часах, на шмотках, на бензине и даже на мясе, когда из свинарника продавали населению здоровенных свиней. А у нас в Чехословакии самый редкий, но очень прибыльный бизнес был обмен рублей на кроны по краденым декларациям с печатями.
   Правило пятое – это конечно оставить память о службе. За год до дембеля многие уже начинают готовить парадку и значки к ней. Кроме неё готовят дембельский альбом с многочисленными фотографиями, показывающими сплочённость и дружбу воинского коллектива, весёлую и шуточную армейскую жизнь с улыбками на лицах. На фотках ты в машине и на машине, на танке или на БэТээРе, во время боевой работы и в казарме, с друзьями и в одиночку. Здесь ты с автоматом, тут при всех регалиях, здесь в противогазе и в ОЗК. Всегда весёлый, а иногда и с сигаретой в зубах.
   Альбом ярко раскрашивается розами, обнажёнными девушками, пантерами и самолётами. Везде надписи годов службы и рода войск. Это работа нескольких месяцев. Поэтому ценятся художники, особенно из числа молодых. Каждый хочет быть с красивым альбомом и чемоданом, с подарками и чтоб сиять в значках, как герой.
   И пожалуй постоянно заботит солдат третьего и четвёртого периода – это, как бы им повеселее прожить в эти скучные и однообразные месяцы службы. Здесь уже, кто во что горазд. Кто-то бегает в самоволки и заводит знакомства с местными девчонками, периодически ходя к ним на свидания. Ну а кто-то начинает квасить, а потом гонять молодых, таким образом, расслабляясь и отводя душу. Другие проводят вечера у земляков в других кубриках и казармах. Там они вспоминают дом и находят общих знакомых. Короче каждый старается разнообразить монотонную казарменную жизнь.
   Особой гласности в армии нет, да и быть не может. Много трепать языком – чревато последствиями. Крылатая пословица: «Правда в армии есть, но дурак тот, кто ищет её» - актуальна и по сей день. Все живут по принципу круговой поруки, а командиры прекрасно зная все свои негативные стороны, стремятся скрыть их от вышестоящего начальства, показывая только парадную часть своего хозяйства. Мол, всё хорошо, всё нормально и идёт по уставу. У каждого солдата есть всё необходимое, все прекрасно питаются и заняты всегда делом. Система показухи в армии настолько сильна, что ей нет равных в других сферах нашего общества. Никто не хочет получать выговоры и лишаться из-за этого определённых благ. Здесь и не поспоришь особо. А слов для объяснений существует немного. Это «есть», «так точно», «никак нет» или на худой конец – «виноват». Существует и система предупреждения о приезде высокого начальства. Это время используется для наведения лоска, блеска, установления уставного порядка, чтобы пустить, как говорится «пыль в глаза». Личный состав сразу начинает заниматься тем, что написано в расписании. Никто не спит, не лежит и не читает.
   Многие солдаты за два года вообще не стреляют из автомата. У других это бывает пару раз за всю службу. Многие свою военную специальность знают поверхностно или вообще не знают. Поэтому в сложных условиях работают нечётко. Многие за два года не становятся сильнее физически. Спорт имеет своё ограниченное время. А заниматься самостоятельно можно лишь на втором году службы. Многие не могут водить машину, хотя после армии это по идее должен уметь каждый. Я уже не говорю про элементарные знания по разным военным наукам. Что касается политзанятий, то они проводятся в полусне и в полудрёме. Все лишь отсиживают положенные два часа. Отличники боевой и политической зачастую являются липовыми.
   В этом отдельном взводе все эти негативные явления были сконцентрированы и раздуты до беспредела. Порой служба для молодых солдат переставала быть таковой, а больше смахивала на какое-то обслуживание. Взвод имел крепкие традиции в этом плане, которые своими корнями уходили глубоко в годы застоя. Они передавались от одного призыва к другому.
   Иван Чужаков часто выглядит белой вороной на фоне остальных своих сослуживцев. И эта книга показывает сложность человеческих взаимоотношений с плавным переходом некоторых лиц из безропотных и забитых духов в безжалостных и крутых дедов.
   Порой всегда в армии кто-то за кем-то следит, а то и глядит кому-то в рот. Этих защитников традиций интересует буквально всё. Это и как ты ешь и как идёшь и как, что либо делаешь. Они постоянно смотрят в твою сторону, и ты всегда ощущаешь их взгляд на себе. Они тебе делают замечания, беспощадно критикуя за каждую мелочь. Они пытаются выставить тебя каким-то неумекой, ни к чему неприспособленному. По возможности они непрочь высмеять тебя, обозвать, себя ведя, как бывалые всезнайки, на которых мол, и держится вся армия. Они всегда и во всём правы, а критику в свой адрес заглушают потоками брани и угроз. Назойливость такого «учителя» можно представить в гражданском виде, как если бы ты сел в автобус не заплатив за проезд, а он такой же простой пассажир начал бы орать и возмущаться на весь салон, громогласно и публично обвиняя тебя в этом, как в преступлении. Таких людей в армии хватает.
   Иногда Иван Чужаков вообще окружён только ими. Они все его чему-то учат, к чему-то придираются, им всем чего-то от него надо. Только ему ничего и не от кого не было надо все эти два года. Он сам по себе. В армии не любят таких пофигистов, которые только за себя отвечают и никого не поучают. Он считал, что каждый должен жить и служить также, как и в нормальном гражданском коллективе, с поправкой на особые условия нахождения. Только если ты – командир, то обязан требовать от подчинённых, но только то, что связано со службой, а не с бытом. А это лишь те самые занятия, которые висят на стене в виде расписания. К этому также относится боевая работа, наряды и дежурства. Вмешиваться в личную жизнь под предлогом нарушения устава и традиций никто не имеет права. И какое собачье дело им до твоего внешнего вида, что ты не успел подшится или не почистил сапоги. Пусть эти уроды за собой лучше следят. Кроме командира отделения и взвода об этом вообще никто не должен заикаться. Но целый год Ивану Чужакову пришлось слушать эти упрёки. Сначала от гусей, потом от кандедов и дедов. Нет, он был вполне опрятен и чист. Просто традиция была во взводе такой – постоянно зудеть и следить друг за другом, чтобы хоть к чему-то обязательно придраться и выслужиться перед более старшим призывом, прослыв крутым хранителем традиций.
   Служба Ивана – это уход во время застоя, а приход уже в эпоху гласности и перестройки. Сам момент перехода был, как бы пропущен. Если бы не эта служба, то не появилась бы и эта книга. Всё таки армия это очень своеобразная и странная школа для жизни. Скорее школа выживания в экстремальных психологических ситуациях. А также молодой солдат должен сполна познать голод, холод, грязь, побои, унижения при максимуме физических нагрузок. Если этого нет, то ему это надо создать искусственно, чтоб служба мёдом не казалась. А сама боевая специальность на втором плане. Главное то, что изложено выше.
   И так, приятных вам воспоминаний, если вы служили конечно. А если нет, то занимательного времяпровождения всем остальным читателям.

                С  УВАЖЕНИЕМ К ВАМ
                КЛИМ ПИЛИГРИМ.
               
               
               
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.


                ДОЛГИЙ ПУТЬ К НАЧАЛУ ПУТИ.
         
                Глава первая.

                Скоропостижные сборы.

   Буквально за два дня я узнал в своём военкомате, что должен явиться в семь ноль-ноль утра на сборный пункт с вещами. А вещи – это кружка, ложка, зубная щётка с пастой, мыло, полотенце и запас продуктов на пару дней. Этот запас называется в армии сухпаем или сухим пайком.
   Но у меня ещё был долг за первый курс в институте и мне за эти два дня пришлось покрутится, как в белке в колесе. Во первых нужно было оповестить всех друзей и близких родственников и пригласить их на проводы. А ведь с каждым надо хотя бы немного поговорить на прощание. Во-вторых , нужно было сдать экзамен и успеть рассчитаться с институтом, то есть взять академ. В-третьих, надо было подготовиться к самим проводам, прибраться дома, всё расставить, подготовить музыку и записи. В четвёртых, надо купить море продуктов для праздничного стола, в том числе побольше спиртного. Но это с честью выполнили родители и сестра. За что им большое спасибо. Буквально же в первый день на кухне закипела работа.
   В этот день я успел только оповестить и пригласить к себе друзей. Экзамен всё ещё висел, как домоклов меч над головой, и было строгое предупреждение об исключении, в случае его не сдачи. Только вместо того, чтоб готовиться, я отправился на проводы к своему однокласснику, а утром с больной головой поехал на экзамен, да ещё какой ! – Термех. Но сделав ещё раньше задачки, я рассчитывал на успех. К тому же я ехал сдавать не в институт, а прямо домой к преподавательнице.
Я немного заплутавшись, нашёл её квартиру и позвонил. Она открыла дверь и сразу меня узнала :               
   - А, это ты ! Что там у тебя ?
   - Да вот, я все задачки решил, которые вы мне задали.
   - Ну давай быстрее, а то у меня дочка заболела.
Мельком взглянув на мои решения, она заключила :
   - Ну нормально всё, ход мыслей правильный. Когда в армию то ?
   - Завтра – отвечал я с надеждой в глазах.
   - Ты бы так сразу и сказал. Чего время то терять ? Ну давай зачётку, и счастливой тебе службы.
Был я у неё меньше десяти минут и вышел с одной мыслью, что всегда надо иметь подход к людям, чтобы решать все дела и удалять препятствия за считанные минуты. Хотя я понимал, что сейчас было благоприятное стечение обстоятельств для сдачи такого сложного экзамена. Два месяца назад было всё иначе. И кровушки она попила у меня немало со своим термехом. Да и не только у меня. Но потом она получила хороший нагоняй от нашего замдекана за сплошные двойки у всего курса. Просто он ей сказал, как гласила молва: «Зачем судоводителю термех? Как козе барабан».
   Приехав в институт, я пошёл сразу в деканат. Благосклонный кивок головы замдекана и его улыбка дали понять, что расставаться мне с институтом ещё рановато.
   - Ну что, молодец! – сказал он, рассматривая мою зачётку. – А прыгунчик у тебя есть?
   - Извините, не понял? – ответил я.
   - Я говорю, успеешь ли ты за шесть часов всех обскакать и получить академический?
   - Надеюсь, что успею, - уверенно сказал я.
   - Ну что, тогда дерзай.
 Побегать пришлось немало, но тем не менее, к семнадцати часам я уже прошёл последнюю инстанцию. Это комитет ВЛКСМ института. Там уже подняли вопрос о моём исключении из рядов. Якобы за то, что я в течении года не платил взносы. Я, имея полное безразличие к этой организации, сказал, что пожалуйста, я готов. После этого они изменили свою тактику, предложив мне заплатить взносы за весь год. Не имея времени на дискуссии, я быстренько выложил нужную сумму и помчался домой.
   Как я устал за эти дни ! К тому же в последнюю ночь я вообще не спал. Конечно большую часть времени я старался провести со своей Маринкой, которую по настоящему любил и похоже она меня тоже. Она была недотрогой и всегда ждала только чистой любви. Видимо я для этой роли ей подходил. И у меня тогда никаких плохих мыслей на счёт её не было. Мы гуляли где-то около четырёх месяцев, и я считал, что этого времени вполне достаточно, чтобы она ждала меня все два года.
   Всё было, как в сказке. Последние месяцы я погулял и повеселился на славу. А теперь, как будто всему конец. А куда деваться то? Если бы я пошёл в другой институт, где есть военная кафедра, то избежал бы армейской службы. Такой институт был единственный в городе. А в свой я поступал в надежде на отсрочку до конца учёбы. Но год назад вышел указ правительства о том, что все студенты мужского пола по достижении восемнадцати лет, должны идти в армию без всяких отсрочек. Только в том политехническом, вся служба составляла один месяц на сборах после четвёртого курса. Я же целый год готовился к ней и морально и физически. Во всяком случае считал, что теперь вполне готов. Хотя что я знал о ней?

                Глава вторая.

                Проводы.

   А проводы получились лихие. Свой дружеский долг я выполнил с честью. Пожалуй, было всё, что можно было бы пожелать простому человеку со средним достатком. Вина, водки и закусок было даже с избытком. Выходило больше бутылки на брата, хотя некоторые пили совсем немного. Кому-то хватало пяти-шести рюмок, чтобы дойти до нужной кондиции. Я думаю, что все остались довольны, а так проводы, как проводы.
   Правда, один из малолеток так нализался, что уснул в туалете. Потом он свалился на пол, позабыв даже одеть свои штаны. Дверь пришлось взламывать, так как он её не открывал. И одной из Маринкиных подруг пришлось первой наблюдать эту картину. Одного уносили за руки и за ноги словно труп. Хорошо, что он жил в этом же подъезде. Был ещё один кадр, который заблевал всю ванную и унитаз. Ванная от этого засорилась, а вода не уходила. Матери пришлось попутно убираться и за ним. Один товарищ узнал случайно, что меня забирают, и пришёл ко мне уже изрядно поддатый. После он долго возмущался, что я его не пригласил.
   Когда прошла череда тостов, напутствий и дружеских речей, я открыл дискотеку. Последние хиты в стиле «евродиско» и «новой волны» периодически заменялись забоями тяжёлого рока и красивыми медляками разных рок-групп. Наплясавшись, все выходили курить на лестницу, где подтягивались другие пацаны с сильным желанием замазать сотку-другую за мою службу и за моё здравие. Слава богу, драк не было, и от вина тоже никто не помер. Было весело и все, в том числе девчонки, остались довольны. Уже далеко заполночь гости постепенно начали расходиться. Я наверно искренне завидовал им, и в тоже время был рад за них, что они смогли у меня вот так расслабиться, выпить и закусить, сколько душа пожелает, поплясать до упаду под самую клёвую музыку, поприкалываться друг с другом, погорланить песни под гитару, а затем довольными и пьяными уйти домой.
   Я же всё это время вёл себя довольно аскетически, – почти не пил, ел тоже мало, больше тратя свою энергию на беседы и проведение самого мероприятия под названием проводы.
               
                Глава третья.

                Хмурое утро.
.
   Стояло холодное и хмурое ноябрьское утро. От него шло такое же хмурое настроение. Оно лишь удваивало без того тяжёлую тоску, в которую я теперь был погружён. Все мысли были о близком расставании со всеми родными, друзьями и знакомыми, а также со своим привычным и беспечным укладом жизни. Предстояла разлука со своей девчонкой, с которой я провёл всего четыре месяца. И наконец, предстояло расставание с детством и юностью, которые навсегда останутся в прошлом. А что ждёт впереди? Полная неизвестность.
   Утром шёл мелкий дождь. Всё небо было в серых тучах, а в воздухе чувствовалась повышенная влажность. Ещё ночью проводив Маринку после бурных проводов, я вышел на лестничную площадку покурить. Выкурив подряд три сигареты, я неистово скомкал почти целую пачку и выбросил её на чердак. Уже давно я вынашивал идею о том, чтобы бросить курить перед армией. Накурившись досыта, мне казалось, что я смогу больше не прикасаться к куреву. Но как я ошибался в тот момент. Уже потом, в первые часы службы я понял, что единственной отдушиной здесь может быть только сигарета. Она успокоит нервы, согреет и отвлечёт от тяжких мыслей. Но в эту ночь я ещё не знал об этом и думал, что смогу усилием воли преодолеть тягу к табаку.
   Порывшись в своём шкафу, я разложил все свои вещи на хранение сроком на два года. Потом я прилёг где-то в полпятого утра. Полежав с полчаса и не заснув, я встал и пошёл на кухню пить кофе. Накануне вечером я пил мало, поэтому похмелья не было. И не до вина мне было в это время. Слегка позавтракав, я собрал рюкзак, положив туда всё необходимое. Хотя многого, что мне потом было нужно, не взял. Не тёплой куртки, ни запасных шерстяных носков, ни варежек, ни перчаток, ни тёплых штанов. Нам же сказали, что всех сразу переоденут в тёплую армейскую форму. И об этом я потом сильно пожалел.
   Затем я отправился к своей Маринке, и мы с ней вернулись домой, где нас уже ждали вчерашние гости. Началось утреннее застолье. Двое друзей у меня ещё спали дома на диване. Их разбудили и предложили опохмелиться. На утро гостей было вдвое меньше, чем вчера вечером.

                Глава четвёртая.

                Прощание.

   Опохмелившись, закусив и посидев на дорожку, мы всей толпой дружно поехали на сборный пункт. У ДК «Звезда», где был сбор призывников, я уже издалека увидел большую толпу народа. В это утро провожали многих. Уже у остановки были слышны прощальные речи и восклицания с гитарным перезвоном и армейскими песнями. Кто-то пел знакомую всем песню о том, как солдат вернулся домой в цинковом гробу. От такой песни настроение нисколько не улучшалось. Было ещё темно, но сквозь ненастье пробивались первые проблески рассвета. Кое-где стоял густой туман. Мы подошли к «Звезде», где встретили знакомых, которые тоже провожали своих друзей.
   Наверно многие видели такую картину, когда друзья и родственники с родителями провожают пацанов на службу. Девчонки клянутся ждать их все два года. Друзья подбадривают их перед дорогой, а потом все поют песни под гитару. Таким же призывником, которому только недавно стукнуло восемнадцать, был и я. Прижимая к себе Маринку, я старался ещё что-то ей сказать, хотя всё что можно было обсудить, мы с ней давно уже обсудили. Будучи абсолютно трезвым, я на всё смотрел довольно угрюмо. Хотя ободряющие речи некоторых родственников и друзей вселяли надежду.
    - Ну, ты, это самое, пиши! – говорил один.
    - И пиши чаще! – вторил другой.
    - Не забывай никого. Мы по тебе скучать будем, – пояснял третий.
Один лихой провожающий ходил в широкой прапорской шинели, был изрядно пьян и провожал видать многих. Я его сразу узнал. Это был парень по кличке Кузен. Увидев меня, он бросился обниматься, крича при этом на всю округу. Но тут незаметно для всех подошёл автобус. Зычный голос офицера, вышедшего из него, поторопил призывников побыстрей прощаться, и усаживаться в пазик. Обнявшись со всеми и пожав каждому руку, я три раза крепко поцеловался с Маринкой и после этого последовал в автобус. Мы всё ещё продолжали высовываться из окон, улыбаться, махать руками, крича последние фразы прощания. Но автобус через пару минут тронулся. Оглянувшись в последний раз, я запечатлел в памяти всех, кто был со мной в эти минуты. Особенно запомнилась Маринка, ведь она была такой милой и ласковой в последнее время, что прямо душа моя радовалась.
 
                Глава пятая.

                Получение военника.
               
   По пути посадили ещё одного опоздавшего, и через пять минут автобус подъехал к райвоенкомату. Войдя в него, я оглядел всех сидящих. Все были с рюкзаками в старых фуфайках и телогрейках. Я же был в тоненькой болоньей курточке, под которой был один свитер и футболка. Эх, и помёрз же я потом. Но сейчас пока ещё было тепло от слов напутствий и дружеских улыбок, от горячих Маринкиных поцелуев, и наконец, от горячего кофе с сытным завтраком. И я думал, что выехал в самых ненужных вещах, которые и так давно уже надо было выбросить. А остальные шмотки мне ещё пригодятся после службы. Всё, что было на нас пойдёт на тряпки, как потом скажут на протирку танков, бронемашин и прочей боевой техники. В военкомате всех разместили в ленинской комнате и начали пофамильно вызывать. Каждому выдали военный билет, пожали руку, объявляя его отныне защитником Родины и воином Советской Армии. Через час мы опять были в дороге.
   Автобус остановился для заправки на хорошо знакомой мне бензоколонке. Старлей, который нас сопровождал, разрешил выйти и в сторонке покурить. Взглянув в последний раз на знакомую мне местность, я подумал – вот бы сейчас углубиться в эти кусты, побежать, а потом вернуться домой, как ни в чём не бывало. Мол, всё, отпустили, не годен оказался. Шутка конечно глупая.                Воздержавшись от курева, я задумался о будущем. Армия представлялась, как огромный спортивный лагерь, где каждый день с утра марш-броски и всевозможные тренировки. А потом проходят разные занятия по огневой, тактической, технической и прочим видам военной подготовки. То есть обучение, уроки, занятия, тренировки. Такой вот институт. Именно так она мне представлялась благодаря воскресной передаче «Служу Советскому Союзу» и урокам НВП в школе.

                Глава шестая.
 
                Путь до Дзержинска.

   Наконец автобус двинулся с места, и теперь до самого Дзержинска остановки не ожидалось. А в нём находился пункт сбора призывников со всей области. В кармане куртки лежал новенький военный билет с первыми надписями и с росписью военкома. Говорят, что его надо беречь, как зеницу ока.
   Хотелось немного вздремнуть, но как я не пытался – ничего из этого не вышло. Слишком много разных мыслей лезло в голову. Вроде всё прошло хорошо. Никого я не обидел, себя вроде бы тоже. Но что впереди? Какие войска? Куда пошлют? Не на один вопрос не было ответа. Может быть будет интересная служба, много новых друзей, сплочённый воинский коллектив и заботливые командиры. А может наоборот. Но такие мысли я гнал подальше. А впрочем, чего гадать? Самое большее через неделю всё разрешится. Автобус между тем трясса по разбитой дороге, а я по детской привычке уставился в окно и разглядывал окрестности. Разные мысли одолевали снова. От кого-то я слышал, что в армии надо всегда держаться за земляков. Они мол, и в беде помогут, и совет всегда дадут. Наконец им можно, как говорится и душу свою излить. У меня уже был один знакомый. Он сидел недалеко, но видимо вчера неслабо принял на грудь и поэтому кимарил всю дорогу. Его я знал через одного товарища, когда мы ходили втроём на дискотеку, да как-то раз в студенческую общагу. И этого было достаточно, чтобы общаться с ним здесь, как с самым старым и закадычным другом. С ним рядом сидел его товарищ, который не спал, а высоко держа голову, смотрел куда-то вперёд. Это был Витька Потанин. Он с моим знакомым Серёгой работал на одном заводе. Я немного разговорился с ним и подумал, что неплохо бы нам втроём попасть служить в одно место. Это было бы здорово. Но я в тоже время понимал, что скорей всего нас рассуют по разным частям и в разные точки нашей необъятной страны.
   Дорога казалась бесконечно долгой, потому что автобус ехал крайне медленно. Я опять стал вспоминать вчерашнее весёлое застолье, прощальные речи друзей и родни, их весёлые беспечные лица и оптимистические напутствия в дорогу. Все желали отличной службы и возвращения домой. Но что они знали о службе? Им всё, что там могло быть, наверное виделось в розовом цвете. Ведь не было ни одного человека, который мог бы посоветовать что-то стоящее, от чего-то предостеречь, а на что-то обратить особое внимание. Нет, таких не было. Все они, которых было человек двадцать, ещё не служили. Кто-то проскользнул через неё, как мелкая рыбёшка через сеть, кто-то со дня на день ждал окончательной повестки, а кто-то был ещё слишком мал и в ближайшее время мог не беспокоиться. Были и те, кто имел длинные отсрочки, но всё равно я думаю, что каждый из них чувствовал, что когда-то и им придётся также со всеми прощаться на время и также отъехать с насиженных мест. Из нашей тусовки я оказался первым. Но, как говорится – кого раньше забрали, того раньше и отпустят.
               
                Глава седьмая.

                Осмотр личных вещей.

   Тем временем мы уже подъезжали к Дзержинску. На горизонте уже виднелись высоченные трубы местных химических заводов. Но тут двигатель нашего пазика что-то начал барахлить и наконец, заглох совсем. Мы оказались среди берёзового леса. Сопровождающий нас офицер и прапор попросили всех выйти из автобуса с вещами, но далеко не расходится. А через пять минут старлей объявил построение всех призывников в два ряда, друг напротив друга. Мы спешно покурив и облегчившись, начали строится. Содержимое рюкзаков было приказано полностью выложить и разложить около себя. Старлей опытным взглядом начал проводить досмотр наших вещей.
    - Колющие и режущие предметы у кого они имеются, приказываю сразу сдать мне лично, – деловито прокричал он.
    - А также взрывоопасные, ядовитые, горючие и горячительные жидкости и напитки, тоже сдать сию же минуту, если таковые имеются.
Потом он ещё раз повторил вышесказанное, будто мы – это банда контрабандистов или террористов, готовящих диверсию. Он изымал даже иголки и булавки, не говоря уже о перочинных ножах, лезвиях и ножницах. Не найдя больше никакого «оружия», он принялся осматривать содержимое бутылок. Вскрывая пробку, он обнюхивал каждую бутыль и фляжку. Если в них был лимонад или компот, то он предлагал владельцу немедленно его выпить и выбросить пустую тару. Или же оставить под ближайшим кустом. Все соглашались на первое. Отчаявшись найти спиртное, старлей повёл нас обратно в автобус.
   К тому времени водитель уже устранил поломку, и мы тронулись в путь. Он был уже недолгим и через каких-то полчаса нас встречали дежурные у ворот части, где и находился сборный призывной пункт всей области. Как мы вылезли из автобуса, то нас сразу повели в какой-то барак, где были уже сотни человек, сотни стриженых голов. Я тоже за двое суток до этого коротко постригся под «бокс», чтобы никто не придирался в первые дни. Перед входом какой-то прапор громко объявил:
   - Если есть у кого водка или самогон, то милости просим вот в эту комнату. Сдавайте сразу, а то потом хуже будет.
И ещё после небольшой паузы добавил:
   - Пиво тоже сдавайте, если есть.
Тут наш провожатый прапор его перебил:
   - Семёныч, да у этих ребят нет ни хрена. Мы уже смотрели.
   - Ну и ладно. Нам на сегодня и так хватит. Ещё на два дня останется. А потом ещё толпу пригонят, - ответил на это его коллега.
После чего два прапора со старлеем закрылись в своей комнатушке.
               
                Глава восьмая.

                Первые друзья.

   Мы расположились на свободных лавках и сразу полезли по рюкзакам, доставая съестное. У кого чего только не было: куски сала и бутерброды с колбасой и сыром, ветчина, пирожки, яйца, курица, яблоки и прочие припасы. Вот только попить ничего не было. Всё было выпито по приказу ещё на той зелёной стоянке.
   Я, глядя на всех, тоже полез в свой рюкзак, хотя пока есть не хотел. Пожевав в сухомятку бутерброд и не найдя в этом никакого удовольствия, я со своим знакомым Серёгой Богатовым пошёл на улицу покурить. Кстати колбасы после этого я не ел все два года. А что касается курева, то я невольно забыл о том, что лишь этой ночью давал себе зарок – бросить эту пагубную привычку. Ну, да ничего. Пусть эта сигарета будет последней. Надо же, как то держаться. Да и беседа легче идёт, когда собеседники затягиваются один за другим. Почему-то мне казалось, что вместе с табачным дымом в голову больше приходит умных мыслей.
   К нам присоединился и Серёгин друг Витька.
   - Есть совершенно не хочется после вчерашнего, - начал я разговор.
   - Да, действительно. Но сегодня наверно что-нибудь решится, - переведя разговор на другую тему, ответил Серёга.
   - Узнать хотя бы, в какие войска попадём. Мне говорили сначала на флот пойду служить, а потом вроде заменили на артиллерию. А на последней комиссии вообще написали связь, - всё размышлял я вслух.
   - Вот, как написано в последний раз, туда и попадёшь, - пояснил Серёга.
   - А тебя куда? – спросил я.
   - Мне сказали, что в танковые.
   - А меня в погранцы скорей всего запичужат, - от себя добавил Витька.
   - А мне вообще всё равно куда, лишь бы здесь долго не торчать. Кто его знает, сколько нас продержат, - продолжал я рассуждать.
   - Могут сегодня увезти, а могут и неделю с лишним продержать, - сказал Серёга взволнованно, а потом добавил :
   - У меня был знакомый, так его две недели здесь мурыжыли. А ещё один был, так того здесь продержали неделю, а потом опять домой вернули на целых полгода. Так он аж два раза проводы устраивал.
   Мы с Витькой изумились и высказали мысль, что неплохо бы было, если нас также бы вернули. Мы погуляли бы ещё полгодика на гражданке.
   - Нет уж, увольте. Лучше сразу уйти со своим годом, ведь как ни крути, а два года служить придётся. Тебя только загребут, а я уже полгода отторабаню и раньше вернусь, - опроверг наше мнение Серёга.
   Подумав, мы с ним дружно согласились. А я опять я вспомнил, что бросил курить, но бычок «Астры» был уже меньше носа. После чего я действительно бросил, но только бычок в урну. Это дело я решил немного отодвинуть на будущее, а то сейчас слишком уж много волнений навалилось. Наивно я полагал, что на месте постоянной службы этих волнений станет меньше.
   - Как там будет первое время? – подумал вслух Витька.
   - Деды выступать начнут, но я просто так им не дамся. Биться буду с каждым поодиночке, -    ощетинившись, продолжил Серёга. – Попался бы мне кто-нибудь из них на гражданке.
Я зная его способности по части драк и некоторую задиристость ответил :
   - Поодиночке тебе не придётся. Их там много, а ты один. За тебя ведь твой призыв не вступится, а другие тем более.
   - Ничего, поживём, увидим, - ответил он.
Но я потом ещё от себя добавил:
   - Ну причём здесь деды? Мы служить идём или драться с дедами? Занятия будут всякие – спортивные, огневые и прочие. Уставать будем. Так что будет не до драк.
               
                Глава девятая.
    
                Бешеный день.

     В это время всех начали строить, и я подумал, что будет какое-то объявление. Но ничего не объявили, а просто решили нас погонять по строевой. Мы стали отрабатывать общую ходьбу, отдание чести строем с прижиманием рук и поворотом головы, да ещё некоторые общие упражнения. Но среди нас пошёл ропот, так многим быстро надоело это занятие. Мол, не успели ещё присягу принять, а нас уже гонять начали. Офицер на это обозлился и сказал:
   - Ну что ж, не хотите строевой ходить, то стойте целый час. А если плохо стоять будите и сходить со своего места, то ещё дольше простоите. Мы стояли, но ропот от таких речей ещё больше усилился. Все переминались с ноги на ногу, начинали курить в строю, громко болтать и не обращали внимания на надрывный крик какого-то прапора, которого поставили следить за нами. Кто-то хотел в сортир, другие узнав, что где-то есть буфет, стали роптать ещё больше, призывая всех не повиноваться, а разойтись по углам. Офицер, который нас поставил, видя что его мера, не имеет никакого смысла, приказал всем разойтись и следовать в барак. А всё это построение было из-за того, что мы в бараке громко орали, пели песни, а несколько человек бренчали на гитарах.
   Опять потянулись утомительные часы ожидания своей участи. Где-то часа в три опять стали всех зачитывать и строить. Объявляли кому, в каких родах войск придётся служить. Прошли артиллерия и танки, затем и погранвойска. Нас строго посадили на каждую лавку по десять человек. Кого уже зачитали и направили в какое-то подразделение – те должны были пройти медкомиссию. Они раздевались, оставаясь в одних трусах, и следовали дальше в дверь, где барак соединялся с более солидным зданием. Там и сидела эта комиссия.
   Я заметил несколько знакомых лиц, с которыми вместе учился в институте в одной группе. Они тоже заметили меня. С одним из них мне удалось даже перекинутся парой слов :
   - Привет! Куда тебя кинули то? – Спросил я паренька по прозвищу «Матроскин.»
   - А, в погран, а тебя?
   - Я ещё жду, не дождусь, когда вызовут. Ты с институтом то рассчитался?
   - Я да. А ты?
   - Я тоже. Представляешь, термех в последний день сдавал.
   - Ну и как она зачёт поставила?
   - Всё хоккей! Ну давай, счастливо тебе.
   - Тебе также.
               
                Глава десятая.
            
                Вторая медкомиссия.

   После этого быстрого диалога я услышал знакомые фамилии из нашего автобуса. Офицер громко читал их, после объявления о войсках связи. Услышав свою фамилию, я проследовал в строй. Потом мы, раздевшись до трусов, вошли вглубь здания. Оно отапливалось слабо, и идти голышом было не очень приятно. Мы, столпившись в коридоре, начали проходить по очереди всех врачей. Я не понимал – зачем проводить такую комиссию, если несколько дней назад я проходил точно же такую в своём военкомате.
   Первым кабинетом был глазной. С глазами быстро, почти формально было покончено. Остальных врачей я прошёл ещё быстрее. В конце был врач, которого все окрестили сексопатологом. В этом кабинете сидело несколько довольно нестарых медсестёр и этот самый врач. В кабинете терапевта мы вставали на весы, потом мерили свой рост, вес, сжимали какую-то ручку, где была шкала, показывающая, сколько каждый из нас выжал. Как я понял, это был силомер. Потом нам говорили делать разные движения руками и ногами. Всё это несколько смущало некоторых, но я уже к этому привык и выполнял всё быстро и машинально.
   Наконец закончив прохождение всех кабинетов, мы стали ждать в очереди, чтобы получить медицинское заключение. Там уже сидели офицеры в военной форме.
   - Фамилия, имя, отчество, год рождения, домашний адрес, состоял ли на учёте, женат или холост, основное занятие до призыва на службу, образование, членство в ВЛКСМ – вот перечень вопросов, которые задавались каждому. Суровый офицер предупредил, что на каждый вопрос призывник обязан отвечать громко, членораздельно и кратко, то есть по форме. Спрашивали довольно подробно о родителях и ближайших родственниках, и есть ли таковые за границей. Ну а также – есть ли приводы в милицию, стоял ли на учёте в детской комнате, куришь ли ты, и как относишься к спиртным напиткам. Естественно на эти вопросы, за исключением курева, все отвечали отрицательно. Я в том же духе отвечал : нет, не было, не имею, не привлекался.
   Сделав заключение о годности к строевой службе, меня наконец-то отпустили одеться. Мы наспех одевались, так как нас опять начинали строить.

                Глава одиннадцатая.

                Приличный ужин.

   После комиссии мы уже не сидели в бараке, а стояли на улице строем. Уже стемнело и появились первые признаки голода. Но вот нас куда-то повели. О! Да это же в столовую ! Но ещё пару часов мы толкались возле неё, пока не подошла наша очередь.
    А на улице было несладко. Дул сильный ветер и моросил дождь. Курить было строго запрещено, а единственное, что можно было делать – это смотреть вперёд в спину своего товарища. Какой-то толстый прапор с голосом похожим на рёв тигра орал:
   - Быстрей! Бегом! Ещё быстрей, салаги!
Он попутно указывал каждой четвёрке стол, где мы должны расположиться. В одной группе последовали и мы с Серёгой и Витькой. Увидев довольно приличный ужин с горячими щами, мы накинулись на еду. На второе были макароны с сарделькой и яйцо. А на третье – стакан чая и пирог.                Прапор торопил всех:
   - А ну расселись, как в ресторане! Давай ка на выход, строится выходи! Кроме вас ещё человек двести должно быть.
Мы выходили на улицу, где опять стояли в полном бездействии. Нас снова строили, куда-то отводили и пересчитывали.
   Это был довольно редкий по цивильности приём пищи, как называли в армии посещение столовой. Впереди ждали долгие дни голодухи и острой нехватки.
         
                Глава двенадцатая.

                Путь до вокзала.
 
   Рядом набирали пополнение в морфлот, где бывалые старшины во главе с мичманом строили своих подопечных, объясняя им место назначения, и чего-то рассказывая о флоте. Один из старшин разговаривал с ними как-то не по военному, я бы сказал даже ласково. Этим ребятам я немного позавидовал, потому что тоже сначала хотел служить в морфлоте. Мне даже подтвердили в военкомате, что в связи с профилем моей будущей специальности – моё место только там. Но я туда особо не просился, так как три года это всё таки не два. Вот если бы там служили такой же срок, как в сухопутных войсках, то я с удовольствием пошёл бы туда.
   Тем временем нас никуда не вели, а было уже часов десять. Но на территории части никто и не думал о сне. О нём думали только мы. Тут и там сновали колонны. Одни без конца строились, а другие всё время стояли. Вокруг было более полутысячи человек.
    Но вот после долгого стояния к нам пришёл какой-то молодой старлей, пересчитал нас и повёл на выход из части. Мы вышли за ворота, и пошли по ночной дороге. Недалеко стоял автобус, куда нас погрузили, а потом повезли на вокзал. Быстро доехав до него, автобус встал, но нас всё равно не выпускали, так как офицер видимо боялся, что кто-то потеряется, или совсем сбежит.
    С нами было два солдата – по всей видимости старослужащие или дедушки, как принято их называть. Но дедушки были рядовые. Ещё перед уходом наш старлей посылал меня в казарму, где по названным мне фамилиям, я искал этих самых дедушек. Один из них сладко спал на лавке. Увидев его, я громко спросил:
   - Мне нужен рядовой Волков. За ним меня старший лейтенант Голубев послал.
   - Ну, я, Волков. А ты кто такой?
Меня немного смутил его странный вопрос. Увидев моё замешательство, он задал ещё более странный для меня вопрос:
   - А у тебя деньги то есть?
   - Да нет, откуда? Зачем они мне здесь? - отвечал я.
Он видимо не очень поверил и недовольный ушёл искать своего напарника.
   - Эй, Мыкол, пойдём! – послышался его голос в конце коридора. – Наверно поедем уже.
Потом мы ехали с ними вместе в автобусе. После остановки у вокзала они выскочили курить, а офицер наказал им следить за нами и никого не выпускать из автобуса, который переполнен был до невозможности. Мне пришлось стоять и давится целый час. В нём наверно было человек сто. Все орали, возмущаясь и матерясь, что их не выпускают на свежий воздух перекурить. Водитель двери не открыл, а сам куда-то свалил. Но наконец, подошёл старлей, и нас повели на вокзал. Ещё прождав поезда наверно с час, мы всё таки сели в него и стали располагаться.
               
                Глава тринадцатая.
               
                Поборы в поезде.

   Мне удалось занять вторую полку плацкарта. Усталость была страшная, но наконец-то выпала возможность поспать, вытянув ноги, в довольно тёплом вагоне. Я ещё пока не знал, что эта последняя тёплая ночь за этот месяц. Витьку с Серёгой я потерял из виду, но знал, что они где-то в вагоне. Связь, так связь – подумал я о своём распределении. Уже один день можно сказать отслужил. И с этой мыслью я мгновенно заснул.
   Среди ночи меня кто-то начал толкать в плечо. Я открыл глаза и перед собой увидел того самого дедушку по фамилии Волков. Он отчеканил, как мне показалось давно заученную фразу:
   - Старший лейтенант Голубев приказал со всех собрать по червонцу. Завтра вам что-то должны выдать из продуктов. Давай короче, не один ты у меня.
   - Да у меня вроде и нет ничего, - ответил я ему.
   - Ой, не надо мне мозги пудрить, а то я не знаю, что вам на дорогу мамка с папкой суют.
Но в этот момент его позвал напарник, и он оставил меня в покое. Я перевернулся на другой бок и продолжал спать. Не знаю, сколько прошло времени, но он опять меня разбудил и протараторил:
   - Ну чего! Все уже сдали. Один ты у меня остался. Давай короче чирик.
Мне в это время уже снился какой-то сон, а этот идиот перебил мне его. И чтоб он наконец отвязался, я достал из кармана штанов красненькую. Пусть подавится. Мне всё равно сейчас деньги уже не нужны. Дедушка сразу скрылся в глубине вагона. Насчёт офицерского сбора денег в ночное время и так мне всё было понятно. А дедушки видать крутятся здесь, как только могут. С этой мыслью я опять провалился в глубокий сон. Он мне сейчас был дороже, чем какой-то несчастный червонец.

                Глава четырнадцатая.

                Холодная ночь в Москве.

    Под утро, ещё до рассвета нас начали всех будить и мы спешно одевшись, строились на перроне. Это была Москва. Пересчитав нас, повели к зданию самого вокзала. Поспать удалось немного, и теперь пришлось на жутком холоде ждать электрички до Калинина. На вокзал в тепло нас так и не пустили и мы, как собаки дрожали на ветру. Вот тебе и покимарили! Напротив - яркой неоновой иллюминации горели буквы - Ленинградский вокзал. Офицер и один из дедушек ушли в тёплое помещение вокзала, якобы узнавать, когда будет электричка. Его напарнику было приказано оставаться с нами, следить за всеми и с места не сходить. А те пришли с вокзала через два часа. За это время все страшно продрогли. Все переминались с ноги на ногу, ходили взад-вперёд и даже начинали присядать. Короче пытались как-то двигаться, чтобы хоть немного согреться. Я начал стрелять сигареты, и курил одну за одной, убивая время. Разговаривать было лень даже со знакомыми, а главная мысль была о том, как бы уйти в помещение.
   Уже почти рассвело, и старлей повёл нас наконец-то на перрон, где уже стояла первая электричка. А я всё думал – ради чего нас держали на морозе столько времени? Ему разве было трудно, разместить нас в зале ожидания? Этого я никак не мог понять. Лишь спустя время мне объяснили:
«Чтоб служба мёдом не казалась».
   Вокруг стоял туман, было сыро и грязно. Но в электричке мы разместились довольно уютно. Многие сразу откинулись и заснули. Но некоторым было явно не до сна. Они травили анекдоты, всячески веселили друг друга, чего-то рассказывали и смеялись. Короче говоря – не унывали. А наш путь занял всего пару часов.
               
                Глава пятнадцатая.

                Приезд в калининский лагерь.

   Приехав в Калинин, мы пересели на рейсовый автобус и доехали на нём до окраины города, где располагалась танковая часть. В неё вошли строем и остановились около плаца рядом с забором. Нам разрешили позавтракать своими припасами. Все разбрелись по углам. Человек тридцать село на бугорок вдоль забора и начали уминать содержимое своих рюкзаков. Полетели консервные банки, обёртки конфет и прочий мусор. У многих, в том числе и у меня припасы были на исходе. А некоторые как будто в первый раз открыли свои закрома. Я съел пару бутербродов с сыром, так как с колбасой уже закончились. Потом проглотил пару пирожков и пару конфет. Больше и есть почти нечего было. А продержаться надо целый день, так как нас кормить собирались только с завтрашнего дня.
   Серёга чего-то вдруг повеселел и закричал :
   - Мужики, не унывайте! Ведь мы прослужили уже целый день! Вы представляете!
Все на это только улыбнулись. После чего Серёга открыл два блока болгарских сигарет «ТУ» и «Родоппи» и начал раздавать по пачке всем желающим.
   - Берите, чтобы с куревом все были! Чтоб не загнуться нам всем здесь раньше времени! – кричал он от всей души.
   Все обрадовались такому благотворительному поступку и быстро расхватали оба блока. Кто был поодаль – подошли слишком поздно и им ничего уже не досталось.
   Потом подошёл старлей Голубев и сразу начал ругаться:
   - Это что за мусор вокруг? Банок то сколько накидали. Немедля всё убрать! Чтобы ни одной соринки здесь не было! А то устроили свалку, понимаешь ли!
Мы стали нехотя кидать весь мусор за забор. Очистив лужайку, все присели покурить. Тут появился какой-то прапор из этой части и толкнул нам речь :
   - Теперь ваша гражданская жизнь закончилась. Настала новая армейская, с непривычки может и тяжёлая, но интересная и полезная для вас же самих. Здесь лагерь, где вы будите находиться до тех пор, пока не отправят на место вашей основной службы. Будите жить в палатках, которые находятся недалеко отсюда. У нас их всего сорок. Каждая рассчитана на пятьдесят мест. На сегодня они пока ещё все заняты, но я думаю, до вечера решу вопрос о предоставлении вам двух свободных палаток. Их должны скоро поставить и ночь вы будите спать спокойно. Питаться вы будите в солдатской столовой при части. Сегодня доедайте свои домашние припасы, а завтра вас поставят на довольствие. Так что завтрак вам обеспечен. По всем возникающим вопросам обращайтесь лично ко мне. Я здесь ваш первый и прямой начальник.
   Он немного взбодрил нас своим, я бы даже сказал по отечески ласковым тоном. Все ждали, что же он скажет дальше.
   - А теперь будем переодеваться. Сейчас вы всё своё шмотьё снимите и одените настоящую солдатскую форму. То есть нижнее бельё, ХБ и бушлаты. Получите также шапки, ремни и сапоги.
   После небольшой паузы он прокричал зычным голосом:
   - Строиться!

                Глава шестнадцатая.
 
                Новая одёжка.

   Мы все построились, и прапор стал зачитывать всех пофамильно. Услышав свою фамилию, каждый был должен громко ответить – я! Потом мы подошли к вещевому складу, где нас ждал местный старлей. По всей видимости это был интендант-вещевик. Он открыл склад и прапор начал вызывать нас по десять человек. Первая десятка, получив всё необходимое, начала быстро переодеваться. Потом пошла вторая, третья и так далее. Я оказался в самом конце. Когда наконец дошла моя очередь, то я, получив форму, последовал с нашей группой на лужайку. На морозе мы снимали все свои пожитки, оставаясь полностью голыми. Все спешно одевали белые кальсоны с рубахой, а затем ХБ, состоящее из штанов и кителя. Кителя были без петлиц и без погон. Потом кое-как наматывали портянки, совершенно не зная, как это делается. На лужайке после нас остались валяться огромные кучи разного тряпья и обуви. Кто-то распрощался с довольно новыми джинсами, кто-то с хорошей телогрейкой с меховым воротником, кто-то с приличным свитером и меховой шапкой. Далеко не все ехали в рванье и дранье, которое можно только выбросить на свалку. Некоторые до этого даже надеялись, что вещи можно будет переправить домой. Но здесь этим заниматься некому, да и накладно всё это. Мне же пришлось распрощаться лишь со своим новым и тёплым свитером.
   Между тем прапорщик объявил:
   - Видите, какие горы хлама оставили вы после себя. Теперь ваши майки, трусы, штаны и рубахи пойдут на тряпки для протирки боевой техники. Это очень нужное дело для нашей армии.
   После чего нас отвели немного поодаль, где прапор начал говорить о мероприятиях на завтрашний день. А в это время на нашей одёжной куче разыгрывались события. Солдаты этой части насели на неё, как мухи на гавно. Они рыскали тут и там, рыли эти кучи, как кроты, выискивая себе что-нибудь подходящее. Кто-то даже прикидывал на себя какие-то джинсы, другому явно понравилась тельняшка. Мерили даже обувь, а двое чуть не разодрались из-за какой-то рубахи. Но выбрав себе что-то хорошее, они сразу удалялись. Потом офицер-вещевик шугнул их всех и приказал двум своим солдатам перетаскать всё это на склад, чтобы ничего на улице не валялось.
     Далее нам сказали разойтись и ждать дальнейших распоряжений. Мы, переодевшись, не очень уютно чувствовали себя в новом обмундировании. Кому-то были малы сапоги, другой провалился в не по размеру огромную шапку. Кто-то жаловался, что в новой одёжке не очень то согреешься. Мне тоже было неуютно, но больше всего раздражало то, что пуговиц на кальсонах не было и из-за этого они задирались кверху, поэтому приходилось снимать сапоги и их постоянно поправлять. Портянки же постоянно сползали и мялись в сапогах. Некоторые их просто клали поверх сапога и сразу всовывали ногу. Они были осенними из обычного полотна. Тем, кто выбросил носки, то в них было довольно прохладно. Ну а тот, кто был поумней, ради своего же здоровья, несмотря на приказ выбросить всё домашнее, включая трусы, майки и носки, всё же оставил это на себе, то им было гораздо теплей. Я тоже всё это оставил и одел кальсоны на трусы, рубашку на тельняшку, а портянки на носки. А то бог его знает, сколько ещё здесь куковать придётся. Ведь погодка то – не май месяц. Плевать на их тупые приказы, но я мёрзнуть не собираюсь. Потом я подумал – почему нас держат на улице сутками ? Хоть бы в какое-то, даже плохоотапливаемое помещение, но запустили бы. Чего им стоит ? После чего я с завистью посмотрел на казарму. Там люди сидят в тепле и не мёрзнут, как мы здесь на открытом ветру. Скорей бы нас разместили где-нибудь. Сейчас об этом думал каждый. Скорей бы в палатку, где есть нары и можно покимарить. Там говорят, печки-буржуйки топятся. Но этого надо было ещё дождаться.
             
                Глава семнадцатая.

                Земляки и шакалы.

   Тем временем местное население части, в основном из числа кандидатов начинали нас одолевать. Ещё когда мы только входили в ворота части, они нас приметили. Видно весть о том, что прибыл новый молодняк, мгновенно разнеслась по округе. И многие из них ринулись, чтобы чем-то поживиться. Видно с тех, кто уже жил в палатках, они собрали всё что можно и ждали свежую партию. Когда с нами был прапорщик, то они побаивались близко подходить, так как он уже несколько раз их отгонял, как назойливых и голодных собак. Они стояли поодаль, метров в пятидесяти от склада. Но когда прапор ушёл, то они сразу налегли. Сначала подойдя к нам, тон у них был мирным. Они искали земляков, рассказывая им о своей службе. Если кто-то был из Горького или даже с области, то для нас такие оставались доброжелательными во всех отношениях. Находились даже земляки из одного района, из одного посёлка, а двое встретились вообще из одной деревни. Они даже раньше знали друг друга. Многие находили в разговоре общих знакомых и рассказывали о последних событиях на родине. Они обнимались, жали друг другу руки, хлопали по плечу, улыбались, громко восклицая в бурном потоке нескрываемой радости. Но таких было не так уж много. Многие, видно уже прознали, что прибыли горьковские, услышав это от своих сослуживцев. Ведь когда мы ещё проходили мимо КПП, дежурный поинтересовался, откуда мы прибыли.
   Но другие, не найдя своих земляков, решили что-нибудь получить от нас. Первым вопросом конечно, были деньги. Ко мне подошёл один длинный в шинели и спросил :
   - Эй, молодой, у тебя «бабки» то есть?
   - Откуда, ещё в поезде всё отдал, - отвечал ему я, - сейчас у самого ни копейки.
   - Не надо мне лапшу вешать! А то я не знаю! Вы же из дома едите! Неужели вам мать не сунула хотя бы чирик на дорогу. Но они вам больше не понадобятся. Вас отсюда никуда не выпустят, даже до ближайшего магазина. А мне скоро домой и на дембель себе надо что-нибудь прикупить. А ты тут мнёшься!
    - Да я правду говорю. Нет ни хрена.
На это он только прошипел:
   - Ну, смотри, ты мне ещё попадёшься.
   Потом с таким же вопросом и монологом он пошёл искать счастья у других наших товарищей. В одной кучке было человек шесть, и кто-то видно сжалился над несчастным и отвалил ему несколько рублей. Чтоб не надоедал больше. Но многие из наших или были без копейки в кармане или отвечали, что сами всё потратили.
   Тут подошли два местных прапора и один из них крикнул старикам:
   - Ну, чего налетели? Здесь что мёдом намазано или пряники бесплатно выдают? А ну давай отсюда по своим норам! Ишь, увидели молодых. Забыли, как сами такими же были.
   Они с неохотой начали отходить. Многие, не настреляв ни гроша, уходили недовольные.
   - Строиться! – В который раз зычно прокричал прапорщик.
Это слово теперь стало самым частым, произносимым для нас от самых разных начальников и кураторов. Мы, привыкшие к этой команде, быстро построились.
   - А теперь, шагом м-марш!
   И мы пошли по направлению к самому лагерю.

                Глава восемнадцатая.

                В лагере.

   У входа в лагерь нас встречала толпа таких же призывников, которые жили здесь уже далеко не первый день. Они рыли какую-то канаву, но увидев нас, сразу бросили это занятие и с их стороны полетели вопросы:
   - Вы откуда?
   - Из Горького. Горьковские все.
   - А из Арзамаса есть?
   - Есть, есть из Арзамаса.
Он подбежал к кому-то из обнаруженных земляков, успев обменяться с ним парой слов. Я только услышал концовку их разговора:
   - Ну ладно, ещё увидимся. Здесь вы будите долго. Я зайду к тебе.
   - Заходи, конечно, - ответил ему наш паренёк.
Когда мы прошли, они опять принялись копать. Мы же пройдя весь лагерь, встали в самом конце. Там было пустое место, где вероятно и должны были поставить новые палатки для нас.
   - Разойдись! – скомандовал прапорщик.
Я оглядел лагерь. Он представлял собой чуть более сорока палаток. Они были из зелёного тента длиной метров десять и шириной метров пять. На территории лагеря было два грибка, под которыми постоянно дежурили дневальные. Они были из числа призывников. Рядом было два блока умывальников. Территория на три метра от каждой палатки была тщательно взрыхлёна и постоянно рыхлилась граблями. Каждая палатка имела трубу, и все они усиленно топились. Из каждой трубы валили густые клубы серого дыма. Чуть поодаль я заметил обилие брёвен и несколько уже сложенных поленниц. Здесь заготовляли дрова для печек-буржуек.
   Призывники, которые уже здесь жили до нас, везде шныряли, курили и стояли группами. У других же палаток наоборот всех бесконечно строили, и они часами стояли, как истуканы. Перед входом в лагерь висел большой красный пожарный щит со всеми инструментами для тушения : лопатой, ведром, киркой и топором. Рядом был ящик с песком. Вдалеке виднелись несколько сарайчиков, где уже был высокий забор с колючей проволокой. Вместо ворот при входе в лагерь был шлагбаум, у которого стоял постоянный дежурный. Около умывальников был сортир, и оттуда тяжёлый воздух далеко распространялся по округе. Там всё было в грязи, кругом лежали кучи мусора. Около них уже кто-то копошился. Видимо приказали их убрать с глаз долой.
   В лагере жило около двух тысяч человек. Из многих городов и областей нагнали сюда призывников. Они здесь также были из Кировской, Калининской, Ивановской, Ярославской, Костромской, Владимирской и Московской областей. Этот лагерь являлся крупным перевалочным пунктом. Но куда? Начавшиеся разговоры с теми, кто жил уже здесь, позволили выяснить, что отсюда посылают только за границу. Говорили, что первыми уехали ребята в Афганистан. Сначала в учебку конечно. А потом уже туда. Это было ещё в октябре. Сейчас заканчивается отправка в Венгрию. Следующей на очереди идёт Германия и Польша. И деды, которые ещё подходили к нам у склада, тоже говорили, что нас пошлют только за рубеж. На что они и нажимали, чтобы выманить у нас «бабки». Мол, там своя монета и советские деньги вам не нужны будут, так как на них ничего не купишь. Слухи теперь подтвердились и первое время многие радовались, что Афган точно им не светит. Вопрос службы за рубежом, а именно в Европе, стал сразу бурно обсуждаться в нашей среде. Это означало, что всех должны сразу направить в действующие войска, минуя учебку, которых за границей в помине не было. Все стали вспоминать, что они слышали от своих друзей и старших братьев о службе в Европе. Больше всех пацанов в это время служило в Германии (ГДР). Об этом знали многие. И от того, что мы будем служить на западе, настроение у многих поднялось на более оптимистический лад.

                Глава девятнадцатая.

                Кошмарная ночь в палатке.
 
   Но вот, наконец прибыл наш прапорщик и сказал, что новых палаток нам ставить не будут, так как их просто нет. Время было уже позднее, но нас он обещал расселить по другим палаткам. Сказав это, он удалился, но потом вернулся, построил нас и довёл до двух палаток в начале лагеря. Мы к этому времени уже окончательно продрогли. Все подняли воротники у бушлатов и опустили уши на шапках, завязав их у подбородка. Наконец прапор пришёл опять и сказал:
   - Вот в этих двух крайних палатках вы и будите жить. Пятьдесят пойдут в одну и пятьдесят в другую.
   Мы разделились на две группы. В каждой палатке уже спало по пятьдесят человек. Она и была рассчитана на такое количество, так как в ней на нарах было всего пятьдесят спальных мест. Но получилось, что там уже будет сто человек, то есть в два раза больше, чем положено. Но ладно хоть так, а то я вообще стал думать, что придётся ночевать на морозе. Спать хотелось ужасно и поэтому все мысли сводились к тому, как бы поскорей забраться на нары и упасть. Хоть в тесноте, да не в обиде. Но увы! Всё обстояло гораздо хуже, чем мы предполагали. А как только зашли туда, то все сразу стали занимать места на нарах. Кто вошёл в числе последних, а к ним относился и я, тем уже не досталось свободных мест. Многие ещё как-то пытались втиснуться между лежавшими, или примоститься у них в ногах. Скоро и эти места были заняты. Если кто-то вздумал сходить в туалет среди ночи, то его место моментально занималось, и выбить занявших никакими силами было невозможно.
   Вещи свои все побросали под нары. В конце палатки стояла буржуйка, но тепла от неё было явно недостаточно. Она топилась дровами, и дежурный истопник сидел около неё, следя за тем, чтобы в ней был постоянный огонь. Он периодически подкидывал в неё маленькие поленья и щепки от них. Истопников назначали по двое, и они дежурили целые сутки, а ночью меняли друг друга каждые два часа. Перед нарядом им положено было поспать. И после ночи видимо тоже. Горе тем, кто засыпал ночью около печки, а она тухла. Тогда холод мгновенно заполнял палатку и спавшие начинали просыпаться от наступившего озноба. А видя, что печка не горит, то на чём свет стоит, все начинали проклинать незадачливого дневального.
   Но это всё я увидел потом, а сейчас меня больше интересовал вопрос – где же всё таки спать ? Жившие здесь до нас призывники были явно недовольны нашим приходом. Во первых они крепко спали, а мы своим появлением нарушили их покой. А во вторых им, как никак пришлось немало потесниться и они стали испытывать явные неудобства. Тем, кому не досталось места, стояли в замешательстве в середине палатки, ища взглядом какую-нибудь более менее свободную дыру, хотя бы площадью с половину квадратного метра. Но всё, что можно было занять, уже было занято. В палатке стоял полумрак, а свет от печки освещал только ближайшие три-четыре метра. Кто-то уже устав стоять, проговорил:
   - Ребя, да плевать чай, ложись на пол! Делать то всё равно ничего не остаётся. Никто нам лучших условий не предоставит.
   Так мы постепенно стали устраиваться на полу. Он был земляной и лишь посерёдке лежали два деревянных настила от буржуйки и до входа. Плюнув на всё, я положил под голову свой худой рюкзак и лёг на этот настил у опоры, на которой держалась палатка. Я считал, что ещё неплохо устроился, так как некоторым пришлось спать на земляном полу около прохода или под нарами. А я ещё относительно близко был от буржуйки. Чтобы не замёрзнуть, я опустил уши на шапке и туго их завязал. Также поднял воротник, а под нос положил рукавицу. Вот в таких условиях мы и заснули глубокой ночью.
   Около буржуйки я заметил одного старослужащего, который сидел на просторном месте, как король на именинах. У него было несколько одеял и подушка. Это был дежурный из местной части. К нему то и дело ходили его сослуживцы из других палаток, такие же дежурные, как и он сам.
   Весь пол в палатке был занят нами, и не было ни одного свободного метра. Поэтому всю ночь была слышна матерная ругань, крики и проклятья в адрес нечаянно на них наступивших. Если кто-то спал в конце палатки решил ночью выйти поссать, то ему приходилось в полной темноте пробираться через тела спавших товарищей. Кому-то ночью наступили на лицо, кому-то сапогом отдавили руку, а кто-то занял чужое место и не хотел его покидать. Вся ночь проходила в каком-то кошмаре. Мне тоже  наступил на ногу один из проходивших дежурных. Они не спали, играли в карты, то пили вино, обильно закусывая. С нар никто старался не вставать, боясь, что их место займут или они сами его потом не найдут в темноте. В таком кошмаре я всё таки кое-как заснул.

                Глава двадцатая.

                Знакомство с Вещуком.

   Наступило утро. С криком «Подъём !» мы проснулись. Всем было приказано выходить из палатки и строиться. Вставать явно не хотелось, но крики усилились и участились, поэтому пришлось подчиниться. На улице ещё было темно, а страшный холод сковал тело. Нас, уже построившихся, держали ещё часа полтора на морозе. Всех раза по три пересчитывали, раза три каждый прокричал «я !» Потом сержант, который нас строил, сказал, что через полчаса мы пойдём на завтрак. А сейчас надо всем умыться, почистить зубы, пару минут перекурить и опять строиться.
   Это был сержант Вещук. Лишь потом я понял, что он являлся классическим образцом советского сержанта-уставника. Хоть он и был солдафоном, но знал своё дело, был строг, но всё же справедлив. Он не разводил с нами панибратства, но в среде своих был довольно общителен. Обладая зычным командирским голосом и суровым внешним видом, он молодым одновременно внушал и страх и уважение. Ему сразу подчинялись. Он мог нам понравиться хотя бы тем, что не задавал глупых вопросов, типа «есть ли у тебя деньги?» Несмотря на суровость, он в дальнейшем просто так нас матом не крыл и никого не оскорблял. Тем более никого не тронул и пальцем. Только голосом. Сам он был высокого роста и неплохо сложен. Что он сержант ясно было издалека. Раньше он командовал в учебке, где не было такой дедовщины, которая процветала в обычных частях.

                Глава двадцать первая.

                Первый завтрак в лагере и второй смотрящий.

   И вот мы с новым смотрящим пошли в столовую. Она была метров в трёхстах от лагеря. Там нам ещё долго пришлось ждать своей очереди. Но вот, наконец запустили и нас. Сняв шапки перед входом, мы по одному бегом устремились в здание. Видно солдаты этой части, да и весь лагерь уже позавтракали. А мы были последними.
   Столовая была очень просторной и состояла из двух огромных залов. Нам выдали несколько столов, и мы,усевшись на длинных деревянных лавках, стали ждать команды, когда можно начать приём пищи.
   Вместе с сержантом был ещё один рядовой, как выяснилось позже, прослуживший один год. Он непосредственно командовал нами, и всё время нёс какую-то ахинею:
   - Эх, вот теперь я отыграюсь на вас! Ну, салаги, взяли ложки!
   После этой фразы мне стало ясно, что досталось бедняге по молодости от дедов. Он стал раздавать всем картошку, черпая её из бачка и раскладывая по тарелкам. Её всем хватило лишь по три ложки. Кроме неё была ещё какая-то тушёная капуста, которой на всех тоже было маловато. Чай был без сахара. Хлеба хватило каждому по одному куску.
   - Ничего, давайте, жрите! Это вам не домашние харчи. Здесь больно то не разжиреете, - кричал нам новый смотрящий.
   Звали его Саней, и с речью у него было что-то не в порядке. Он не говорил, а выкрикивал, посыпая каждую фразу громким и обильным матом. Всем он раздавал щелбаны и затрещины, поучая и подгоняя при этом. Видать, он был недалёкий человек, как потом выяснилось из какой-то деревни под Воронежем, где работал в колхозе трактористом. Был Саня плотного телосложения, невысокого роста, довольно коренастый со светлыми волосами. Рожа его была самодовольной и глуповатой. Но парень всё же был простой и разговорчивый. Хотя дальше говорить с нами на равных упорно не хотел. Но это ему не всегда удавалось. А наговорившись по душам с кем-то из наших, он в конце разговора всегда ставил на место своего собеседника. При этом повторял, что нам салагам многое не положено и вести себя нужно так, как скажет он, а не иначе. В некоторые вечерние минуты, уже потом, когда мы все сидели в палатке возле буржуйки и отогревались, он расспрашивал нас про домашние дела, просил рассказать какую-нибудь историю или анекдот, любил любовные приключения.
   Тем временем завтрак был закончен. Сержант Вещук прокричал всем :
   - Встать! Закончить приём пищи и выходи строиться.
   Ещё не дожевав последний кусок, все нехотя стали выходить на улицу. Идя мимо столов, многие старались зацепить лишний кусок хлеба и их карманы бушлатов стали заметно оттопыриваться. Явно не наевшись, я тоже начал по пути тайком хватать хлеб, стараясь чтобы не Вещук, ни этот колхозник ничего не заметили.
   Один из старослужащих видно поздно пришёл и ещё сидел завтракая. Увидев, как я таскаю хлеб с соседнего стола, он махнул мне рукой, подзывая к себе. Я сначала даже испугался. Ведь хлеб я таскал уже заготовленный для обеденной смены и думал, что он мне сейчас прочитает мораль, но дед сказал:
   - На держи печенье, вот ещё вафель пачка и конфеты. Бери! Я когда-то сам был таким. Всё помню. Нам тоже не хватало, и хлеб приходилось со столов тырить.
   Я быстро сообразив, всё рассовал по карманам и отблагодарив его, вышел вместе со всеми. Слава богу, что Вещук с этим Саней-колхозником ничего не видели. Они отвлеклись, о чём-то базаря с поваром. Но оказывается Вещук видел, как мы таскали хлеб, на что после построения сказал:
   - Первый и последний раз предупреждаю – кто будет брать чужой хлеб и набивать ими карманы, тот пойдёт в казарму мыть полы или в наряд на кухню. Не дай бог, ещё раз такое увижу!
   После этого Вещук заставил всех выворачивать свои карманы. У кого он находил хлеб – те должны были сразу съесть его. Все остальные стояли, наблюдая за этой процедурой.
   - Вам чего не хватает? Не слышу? Выйдите кому не хватает!
   - Хватает, хватает, - послышались крики из строя.
Вещук, успокоившись, закончил:
   - Ну ладно. Две минуты перекурить и строится.
   Мы потянулись за сигаретами. В этот раз я стоял во второй шеренге, поэтому был избавлен от процедуры поедания хлеба. Вещук проверял только тех, кто стоял в первом ряду. После перекура мы построились и пошли в лагерь.

                Глава двадцать вторая.

                Третья медкомиссия.

   Казалось, что время постепенно потянулось. После завтрака всем было сказано ждать дальнейших распоряжений около палатки, но это не подействовало и многие забрались вовнутрь и растянулись на нарах. Так как спать хотели не все, то свободных мест было предостаточно и можно было, плюнув на всё, немного покимарить. Но долго кимарить не пришлось, потому что где-то через час было приказано строиться и нас повели… куда бы вы думали? – На очередную медкомиссию. Она была уже третьей, но в этот раз в полевых условиях. В самом конце части, куда нас привели, стояло шесть палаток. Они соединялись между собой узкими коридорами. Погода стояла морозная и дул пронизывающий насквозь ветер. И в таких условиях нам пришлось пребывать часа четыре, пока наконец все не прошли эту совершенно ненужную комиссию. Палатки не отапливались. А нам пришлось полностью раздевшись, в одних трусах, бегать из одной в другую. В первой был глазной, во второй - невропатолог, в третьей – терапевт и так далее. Короче вся эта процедура была не из приятных. Но мы, стиснув зубы, чтобы они не стучали, формально пробежались по всем этим врачам. Говорили, как обычно – жалоб нет, ничего не беспокоит, ничего не болит.
   Потом одевшись, побрели в лагерь. Нас никто уже не строил, так как многие уже были там. Подумать только – четыре часа мёрзнуть ради того, чтобы в третий раз узнать, что у тебя всё нормально. Может результаты тех предыдущих комиссий до них просто не дошли, и они заново проводили свои обследования. Но более формальных подходов к ним, я ещё не видел.
               
                Глава двадцать третья.

                Начало большого голода.

   Тем временем дело шло к обеду, и голод вновь напоминал о себе. В столовой опять была та же картина. Второго на всех не хватало, а на первое был совершенно пустой бульон, где плавали мелкие кусочки капусты. Киселя было лишь по полкружки, а хлеба по два куска. Вот и весь обед. Опять многие напихали хлеб в карманы, тыря его с соседних столов. Опять Вещук у кого-то его заметил и пообещал отправить в наряд на кухню.
   И потом каждый раз, выходя из столовой, все ощущали острую нехватку. А самой основной пищей для нас теперь станет чёрный хлеб, который удавалось натаскать со столов. Иногда был и белый. Кроме него, бульона и несладкого чая мы в течении трёх недель жизни в лагере практически больше ничего не видели. А хлеб можно было потом спокойно пожевать в палатке.
   В столовой каждый стол был рассчитан на двенадцать человек – шесть с одной стороны и шесть с другой. А нас садилось двадцать и поэтому неудивительно, что на всех не хватало.

                Глава двадцать четвёртая.

                Работы на объектах.

   Первое время после завтрака и обеда нам удавалось по часу вздремнуть, так как в это время командиры думали, чем бы нас занять. Они потом всем находили работу. Кого отправляли на заготовку дров: пилить, рубить и складывать их в поленницы. Кого-то направляли на близлежащие предприятия, где под наблюдением сержантов или приставленным к ним старослужащих, мы убирали территории каких-то хозяйств, складов, гаражей.
   Обычно там мы работали с удовольствием. Ведь общаться с гражданскими было куда приятней, чем с офицерами, прапорами или сержантами. Один раз водили нас на какой-то металлообрабатывающий завод – подносить и уносить детали, складывать и грузить их, убирать стружку, подметать цеха. Там рабочие нас угощали пивом, а некоторые кое-чем и покрепче. Они нам приносили печенье и конфеты, дарили целые пачки сигарет.
   Наши дежурные, сдав нас мастерам и рабочим, сами уходили в город по своим делам. Они по идее должны быть вместе с нами и руководить. Но зная, к какому времени за нами надо придти, они каждый раз сваливали, так как их всё равно никто не проверял. Нам же строго-настрого было запрещено покидать территорию предприятия и тем более уходить в город.
   Мы, то рыли какие-то канавы, то разбирали всякие свалки. Нас как-то раза три возили на автобусе в самый конец Калинина на стройку. Там разбившись на бригады, с назначенным бригадиром, мы перекидывали кирпичи, убирали от мусора комнаты только что построенного здания, рыли канавы для водопроводов, кололи лёд.
   В одной бригаде бригадиром назначили меня. Мы досрочно сделали всю работу, которую нам предоставили, и ещё добрых два часа отдыхали и балдели в одном из кабинетов этого здания. За это время я познакомился со многими своими однопризывниками, а с некоторыми даже подружился.
   Я был не против всех этих работ, так как они хоть как-то разнообразили нашу без того скучную и серую жизнь в лагере.               
               
                Глава двадцать пятая.

                Новые командиры.
 
   В определённые часы нам проводили политинформации о внутреннем и международном положении. Они были довольно краткими и чисто формальными. Да и проводившие их, будь то сержант или прапорщик, были людьми неискушёнными в этих вопросах и мало интересовались ими. Они нас больше любили строить, пересчитывать и заниматься с нами строевой подготовкой. А считали нас по сто раз на дню. Наверно боялись – как бы кто-нибудь не сбежал.
   К нам помимо Сашки-смотрящего приставили ещё двух старослужащих, тоже рядовых – Камилова и Воронина. Камилов – узкоглазый туркмен невысокого роста с сержантскими замашками. А Воронин – русский, довольно молчаливый субъект, как видимо вообще нелюбивший кем-то командовать. Они по очереди вместе с Вещуком и Саней-колхозником дежурили у нас, меняясь каждые двенадцать часов. Вещук у них был за главного. Прапора тоже менялись. Утром был один, а вечером приходил другой. Их тоже было человека четыре. И так по всему лагерю. У лагеря же было и высшее начальство во главе с каким-то майором. У него была куча замов в звании капитана или старлея.
   А в палатке мы жили вместе с москвичами, которые уже дней пять занимали её до нашего приезда.

                Глава двадцать шестая.

                Отправки за кордон.

   Так прошла неделя нашей лагерной жизни. Каждый день, обычно под вечер большие партии призывников покидали лагерь. Они уходили длинными колоннами в сторону аэродрома. А там самолётами их переправляли далеко за кордон – нести интернациональную службу в дружественных странах. Сначала одна партия отправилась в Афган, другая на Кубу, третья в Монголию. Потом была отправка в Венгрию. А сейчас готовили отряд в Германию. На очереди были Чехословакия и Польша.
   Вообще география расположения наших войск довольно обширная. Может не такая, как у американцев, но на втором месте после них, это точно. Я ещё раньше знал пацана, который попал служить аж во Вьетнам. Но где и сколько наших войск стоит – эта информация была секретной. Но, как говорится – слухами страна полнится. И по этим слухам, имея особый интерес к этой теме, у меня в голове уже сложилась определённая картинка.
   Мы с некоторой завистью смотрели на тех, кто покидал этот холодный лагерь. Ведь они совсем скоро должны быть на месте в тёплой казарме.

                Глава двадцать седьмая.

                Первое знакомство с дедовщиной.

   Так и проходили дни. Однажды после завтрака мы зашли в палатку немного покимарить, но голос сержанта Вещука разбудил нас:
   - Ну, чего разлеглись то? Или хотите опять строится?
Я незаметно посмотрел на него. С ним ещё было два местных солдата, по всей видимости из старослужащих.
   - Короче восемь человек нужно для работы в казарме. А то привыкли тут спать каждый день в рабочее время. Значит ты, ты и вы все. О, как раз восемь человек!
   В этот список он включил и меня. А повезло тем, кто в этот момент вышел покурить. А нам пришлось подчиниться. Вещук видно собирался спать после дежурства, поэтому передав нас этим дедам, сразу полез на нары. Деды построили нас в колонну по двое, и повели в казарму. Она представляла собой длинное четырёхэтажное здание, стоявшее буквой П. Мы поднялись на третий этаж и вошли в длинный просторный кубрик, где нас встретили радостными криками :
   - О, вот и молодняк прибыл. Теперь есть кому полы мыть, - прогорланил один дедушка, сидевший на кровати по турецки.
   - Ну, чай не только полы. Работы им до вечера хватит, - добавил другой.
   Дежурным был младший сержант, и я это понял по его повязке на правой руке и штык-ножу, который болтался на ремне. Этим ножом он начал кромсать большой кусок хозяйственного мыла. Он ходил по кубрику, везде оставляя струганные мыльные щепки. Потом этот макарон промычал :
   - Пол с мылом будите мыть, а то его так вы не отмоете. Если не умеете, то быстро научим.
   Но тут кому-то явно было не до полов. Один сержант восточной наружности, здоровый и высокий, уже опустивший чёрные густые усы, предложил мне сесть и завёл старую басню о том, что он уже дембель и ему нужны деньги. Мол, у меня они есть и надо бы мне их ему подарить. Сначала тон его был похож на милую просьбу. Он при этом крепко пообещал, что меня здесь никто не тронет и не заставит работать при условии, если я подкину ему деньжат. А его тут все знают и уважают. Сначала он просил так :
   - Ну, слюшай, брэтан, дэвай чирвониц и можишь смэло ыдти отдихать в свою пэлатку. А палы за тэбя другие вымають.
   - Да откуда у меня такие деньжищи то? Мы всё уже давно истратили и отдали. Сейчас денег уже ни у кого нет. Да и брали из дома только на сигареты, - уже привычной фразой отвечал я ему.
   После этого его тон резко изменился:
   - Ты, чё, салага, нырмальных слёв не панымаешь, да? Знаишь чё я сичас с табой сдэлаю? Ишо мэсэца нэ праслюжил, а уже бурый. Ну ка дай ка рэмень, я пасматрю, как ты его носишь.
   Я дал ему ремень. Он намного уменьшил его длину и отдал мне обратно.
   - Вот тэпэрь одэвай и нэ дай бог сдэлаишь больше этой вот отмэтыны!
Я с трудом застегнул его. Живот страшно сжало. И от такого затяга я буквально еле дышал.
   - Ну как? Тэпэрь дывай впэрёд на палы!
   Он наверно целый час стоял около меня, подгоняя тычками и криками. А мы тем временем щётками-декашками с силой натирали пол, нажимая на них ногами. Дежурный из ведра подливал воды, чтобы образовывалась пена. Пол же был старый, будто сто лет некрашеный. Остатки краски облезали от такого трения и пена становилась красной.
   - Я наушу тэбя, как дэдушек уважать! – приговаривал он.
   Тем временем вошёл в кубрик ещё один дедок. Судя по его говору, этот кудрявый был с Украины. Он мне неистово крикнул :
   - Эй, салабон, подь ка сюды!
Я поняв, что он обращается ко мне, подошёл.
   - Ты, чё, сука, совсем опух? Я же сичас задолблю тебя прямо здиси. Ты умрёшь сегодня. И шо нам в глаза нагло врёшь, шо у тебя грошей нема?
   - Ну откуда же я их возьму. Рожу что ли? – ответил я ему.
   Такой тон ему явно не понравился и он матерясь, чем-то угрожая мне, говорил, что меня здесь или прибьют, как паршивую собаку или я каждый день буду у них мыть полы и повешусь на такой работе. Нашёлся ещё один весёлый «старичок», ходивший в тапочках и в спортивной майке. Он пел мне уже по иному:
   - Эй, дух! Ты купи у меня лучше часы. Видишь какие – электронные. За четвертак отдам. Будешь по ним смотреть – сколько до дембеля осталось. А им ничего не давай, ты лучше мне отдай. А вы чего, запугали совсем парнишку?
   Я повторил ему тоже самое, и он быстро отступился. Кудрявый дед принялся доканывать моих товарищей и затягивать всем ремни. Но ни к кому, как ко мне, он так сильно не приставал. Мне досталось больше всех, причём сразу же. Почему они прилипли именно ко мне? Этого я никак не мог понять. Вид у меня что ли такой? Но ведь я их не боялся и на лице не было никакого испуга. Тем временем восточный сержант разразился матом:
   - Тэбя чё, бля, палкой подгонять что ли? Воду не можешь собрать, урод!
   Мы уже начали собирать в ведро грязную пену. Для этого нам дали старые тапки, которыми мы сгоняли её в одну кучу.
   - Показываю первый и последний раз, - прокричал сержант.
Он проделал эту процедуру пару раз и швырнул мне грязную тапку в физиономию. Я начал делать, как он показал.
   - Быстрей, ещё быстрей! Я уже, как никак третий год в армии и научу вас уму-разуму.
Расхаживающий в спальном белье азиат, по всей видимости казах, сел на кровать и улыбаясь проговорил:
   - Всё таки не умээте вы мыть пол, кигда я бил маладой, то у мэня всё сразу получалось и я всё успевал. А вы ничаво ни сэчёте. Ну и духи пашли!
   После этого он встал и показал нам мастер-класс, как по уставу надо правильно мыть полы. Так мы уже больше двух часов ползали, пока не собрали всю пену, а потом смыли всё чистой водой, протирая насухо и расставляя койки.
   Потом один из стариков забрал меня, да ещё одного нашего и повёл куда-то во двор. Видя моё отчаянное положение и слыша, как надо мной измывались его сослуживцы, он меня несколько успокоил своей речью :
   - Ты знаешь, здесь никого не бойся. Бить тебя всё равно никто не будет. Делай всё молча, тогда лучше проживёшь. Я сам уже дед, но такой ерундой, как они – не занимаюсь. Противно мне всё это. Пока ты со мной, то к тебе вообще никто не подойдёт. А они и сами боятся, – как бы не залететь перед дембелем.
   Мы подошли к продскладу, откуда перетаскали продукты в столовую. Это была крупа, мука, мясные туши и овощи. Потом зашли в холодильную камеру, где хранилась квашеная капуста. Она была в огромной яме, выложенной камнем. Её было так много, что по ней даже ходили. Нагружали мы её большой совковой лопатой. Сделав это, мы убрались на складе, и подмели вокруг территорию.
   - Ну и ладно. Молодцы. Спасибо за работу. Сейчас идите в лагерь, а то скоро уже обед. А после опять приходите. Нужно ещё кое-что сделать.
   Так нам сказал наш добродушный дед, а потом меня спросил:
   - А ты где учишься что ли?
   - Я, да . В институте.
   - И я тоже. Два курса ещё осталось. Зовут то вас как?
   - Меня Иваном, а его Серёгой, - бодро ответил я.
   - Ну а я Роман. Давайте, пацаны, держитесь. После обеда я вас жду здесь.
   После чего он пожал каждому руку, и мы пошли в лагерь. Ему же были благодарны, что он нас вытащил из этого казарменного ада.

                Глава двадцать восьмая.

                В кухонном наряде.

   Как-то мне пришлось разок поработать в столовой в кухонном наряде. За нами пришли двое и попросили у нашего Сашки народа для работы на кухне. Они были его одногодками. В этот момент подошёл Вещук и быстренько отправил туда сразу двенадцать человек. Мне же опять не повезло. Я тоже попал в их число.
   На кухне нам пришлось чистить картошку. Там стояли лавки в несколько рядов. Нас разместили и дали каждому по ножу. У окна сидел дедушка, который мирно спал, но увидев нас, проснулся и промычал :
   - Ну, давайте, начинайте. До обеда я думаю, вам хватит времени, чтобы всё почистить. А вы идите по своим делам.
   Двое солдат, которые нас привели, почтительно удалились. Я понял, что они явно не деды, но и немолодые. Здесь их называли черпаками. Дед после этого сладко зевнул, перевернулся на другой бок и продолжил, как говорится, топить массу.
   Мы справились со своей работой довольно быстро. Потому и в последующие дни к нам частенько повадились в палатку эти товарищи из кухонного наряда. Главное было – это вовремя и незаметно выскочить из палатки в момент их прихода. Самые хитрые вовремя прятались. А народ в палатке всегда был, но дождавшись, когда местные наберут работников, можно было спокойно возвращаться.
   Мне раньше редко приходилось чистить картошку. Но сноровка пришла быстро в процессе работы. Это в любом случае гораздо лучше, чем мыть полы в казарме и терпеть всякие издевательства и унижения со стороны дедов. Сидишь себе спокойно в тепле, анекдоты травишь и болтаешь о том и о сём со своими ребятами. Лафа, да и только.
               
                Глава двадцать девятая.               

                Глоток тепла в детском саду.

   Как обычно утром после завтрака в течении часа всех распределяли по разным работам. Но тем не менее, оставалось ещё немало шатающихся по лагерю и увильнувших от всякой нагрузки. Кого-то посылали на заготовку дров, но они не долго там их заготавливали, а покрутившись с час, шли обратно в палатку спать. Заготовкой занималось три-четыре человека, а посылали туда больше десятка. Некоторые, когда начиналось распределение на работы, старались не заходить в палатку, а гуляли или где-то прятались в лагере. Потом, когда все расходились, они заваливались обратно в палатку и продолжали отсыпаться. Это происходило потому, что нас всех не строили в этот момент, а если и строили, то не пересчитывали. Просто назначали на работу тех, кто первым попался на глаза.
   Так было и в одно утро второй недели нашего пребывания в лагере. Однажды решив покимарить после завтрака, который, как обычно был скудным, нас разбудил голос Вещука :
   - Вставайте, быстро! И так ты, ты и ты. И вы двое. Пойдёте со мной. А сейчас выходить из палатки и строится в колонну по одному. И не дай бог, сбежите! Я вас всех запомнил.
   Мы, повинуясь, вышли.
   - Смазать что ли? – Предложил мне Серёга.
   - Можно вообще-то. Вон зайдём за палатку – он ведь искать не будет. Других возьмёт, - ответил я на его предложение.
   - А то сейчас поведёт в казарму опять полы мыть. Вот уж попотеем! – Добавил испуганно Витька.
   Но мы со своими рассуждениями уже упустили время. Вещук быстро вышел из соседней палатки, прихватив ещё троих человек. И мы пошли колонной в сторону казармы. Я подумал : « Как же нам не повезло, ведь снова придётся полы дравить! Вот дураки то. Надо было линять короче, пока он ходил в палатку к соседям. Да, впредь умней надо быть».
   Но мы тем временем прошли мимо казармы, на что облегчённо вздохнули. Дальнейший путь уже был на выход из части. Я подумал, что нас опять поведут в какое-то близлежащее хозяйство. Но мы дошли до остановки и сели на рейсовый автобус. Каждый из нас думал о том - куда же всё таки мы едем ? Но никто не спрашивал Вещука об этом. Он уж слишком был неприступен.
   Тем временем автобус проехал добрый десяток остановок, но мы всё ещё не сходили. Я через окошко осматривал город. Калинин оказался не таким маленьким, как мне раньше казалось. Он был довольно крупный промышленный и культурный центр с девяти и двенадцатиэтажными зданиями, большими магазинами, заводами и фабриками. По пути нам попадалось множество кинотеатров и даже несколько театров. Было даже странно, что мы ехали уже почти час, город всё никак не кончался. Проехали по мосту через Волгу, которая здесь была намного уже, чем у нас в Горьком.
   Но вот, наконец Вещук сказал выходить, и мы оказались на широком проспекте. Он пару раз заходил в магазины, но вот мы дошли до двора…. И куда бы вы думали? Это был двор детского сада. Потом поднявшись на второй этаж этого садика, мы увидели множество детей, игравших на большом ковре. На полу были раскиданы игрушки, в том числе большие кубики, из которых дети строили домики. Другие катали машинки, а девчонки играли в куклы.
   Вещук о чём-то говорил с одной из воспитательниц. Дети же нас сразу обступили, показывая пальцами с возгласами: «Глядите, солдаты, Анна Васильевна!» Они стали просить у нас значки, которых у нас ещё не было в помине. Вещук тем временем сказал:
   - Нам здесь надо вытрясти все ковры и дорожки. Десять до обеда и десять после. Ну чего, ясно?
   - Да, конечно, - ответили мы.
   - Тогда начинайте! Берите и несите их на улицу.
   Здесь Вещук сразу сделался мягче, не кричал и не приказывал в грубом тоне. Ну, это и понятно, так как в присутствии довольно молодых и симпатичных воспитательниц, ему не хотелось выглядеть тупым солдафоном. Он даже вместе с нами вытаскивал ковры на улицу.
   Мы их выбивали на высоких перекладинах в виде турников, которые стояли во дворе соседней девятиэтажки. Нашли четыре массивных дубины и колотили по этим коврам несколько часов подряд. Вещука с нами уже не было, так как он в это время развлекался с молоденькими воспитательницами. По сравнению с другими работами мы себя здесь чувствовали, как на пасеке. Перекуривали, сколько хотели, но вскоре обнаружили, что у всех кончились сигареты, а взять их было негде. У одного мужика, который проходил мимо, я стрельнул закурить. Он окинул меня взглядом и сказал :
   - Да я вообще-то не курю, но иду в магазин.
   Он удалился, а я продолжал колотить ковёр и даже забыл про него. Но вот кто-то сзади окликнул меня :
   - Эй, служивый, подь ка сюды!
Я подошёл. Он протянул мне две пачки сигарет марки «Ява» и сказал :
   - На, кури на здоровье!
   - Спасибо вам большое. Честно говоря, не ожидал, - поблагодарил его я.
   - Да ничего. Я сам лет двадцать назад таким же был. Ну, счастливой тебе службы, солдат.
С этими словами он удалился, а я сразу всем своим товарищам раздал по сигарете.
   - Во, молодец, мужик, – сказали они. – Сам купил, да аж две пачки.
После перекура мы добили десятый ковёр и отдыхали.
   Вскоре подошёл Вещук и объявил:
   - Ну, шабаш пока. Нас вон обедать зовут. Мы уже порядочно проголодались, и обед был сейчас, как раз кстати. Мы зашли в садик. Дети уже поели и укладывались спать. У них наступил тихий час. А нам всем положили по большой тарелке борща с большим куском мяса и выдали по стакану сметаны. Мы с огромным удовольствием принялись за еду. На второе была гречка с котлетой. Был ещё салат из свежих огурцов и помидор, тоже со сметаной. А на третье – компот.
   - Ну что, мои родимые, накушались, или ещё добавки кому положить? – спросила нас кухарка.
   - Можно маненько, - скромно ответил кто-то из наших.
   - Пожалуйста, ешьте на здоровье.
Она положила каждому ещё по котлете с гречкой и принесла ещё по одному компоту.
   - Давно отвык от такого культурного обращения, - глотая пищу, говорил Вещук. А потом добавил:
   - В армии в столовой чаще приходится изъяснятся матом, а тут слова то какие : пожалуйста, на здоровье, не желаете ли ? Я на службе и слова то такие забыл за полтора года.
   Сытно пообедав, мы пошли опять пошли продолжать своё дело. По висячему ковру каждый колотил со своей стороны, распределившись по два человека. Вещук ушёл куда-то в город и пришёл за нами, когда совсем стемнело. Мы в это время уже ждали его, расположившись в актовом зале детсада. А перед этим уже все поужинали, также с обильной добавкой. Было пюре с сосисками, порожки и чай с конфетами. Мы уже наигрались с детьми, ожидая нашего «командарма.» После его появления, все вышли на улицу и направились в сторону остановки, чтобы вернуться в свой грязный, холодный и голодный лагерь. От такого ужина мы еле передвигали ноги. Этот день нам запомнился надолго. Можно сказать, что здесь мы наелись впрок, как верблюды, зная что таких обедов и ужинов не будет ещё очень долго. В лагерь пришли уже к вечерней проверке и наверно в первый раз за две недели сытыми улеглись спать.

                Глава тридцатая.

                Драка на кухне.

   Спустя несколько дней после нашего приезда в лагерь, уже никто не спал на полу, а все умудрялись разместиться на нарах, хотя там по прежнему была страшная теснота. У нас с самого начала выделялась группа весельчаков, которые сдружились между собой и горой стояли друг за друга. Они общались со всеми нашими дежурными, как со своими старыми знакомыми. Будь то Воронин, Санька-колхозник или туркмен Салават. Все эти весельчаки были с Автозавода и многие раньше знали друг друга. Дежурные старались не командовать ими и ничего им не приказывать. Они не кричали на них, видя ихнею сплочённость и довольно внушительный вид некоторых из них. Автозаводцев было человек восемь. Они никого не боялись и всегда после отбоя ещё пару часов травили анекдоты. При этом ржали, как лошади и подкалывали дежурного. От их криков невозможно было заснуть. Среди них было два здоровенных амбала, которые мечтали стать в армии поварами. Это и неудивительно. У них ведь организм требовал повышенного объёма пищи.
   Как-то половина этой группы попала в наряд на кухню. Их оставили там на ночь, а старики решили их погонять, и поиздеваться слегка. Потом один из автозаводцев прибежал среди ночи в палатку и закричал :
   - Пацаны, наших бьют! Айда, выручать!
Первыми ринулись те четверо из ихней компании. К ним присоединилось ещё несколько человек. Но Вещук, который в этот момент был в соседней палатке, узнал об инциденте и побежал за ними, чтобы предотвратить драку. Но драка всё таки состоялась, так как он пришёл уже в разгар потасовки. Наши четверо, кто был в наряде, молчать не стали, а сразу начали мочить обидчиков, которые прослужили всего год. А тут, как раз подоспели товарищи из палатки. Местным пришлось несладко. Автозаводцы их бы совсем задолбили, если бы не вмешательство Вещука, который запыхавшись прибежал и остановил избиение своих сослуживцев. После чего увёл автозаводцев в лагерь.

                Глава тридцать первая.

                Наряд по лагерю и письма на родину.

   Однажды мне выпала честь стоять дневальным в наряде под грибком. Надо было следить за порядком, боронить граблями территорию около своих палаток, а ночью смотреть, чтоб никто не сбежал. Нас было двое и мы по очереди меняли друг друга каждые два часа. Причём под грибком кто-то постоянно должен был находиться. Ночью мы менялись в два часа. Проблема была одна – найти своего напарника сред десятков тел в темноте, несмотря на то, что знаешь, где он будет спать. Под грибком, чтобы убить время, приходилось часто курить или думать о чём-то, вспоминая кого-то.
   Праздник седьмого ноября я здесь даже не заметил. День был обычный, такой же холодный и дождливый. Единственное, что я вечером этого дня решил, так это написать первое письмо домой. Но написал я тогда аж целых три письма – домой родителям, Маринке и ещё одному старому товарищу. Писать приходилось в неописуемых условиях. В палатке было темно и ничего не видно. Пришлось писать на свежем воздухе, где хоть и темнело, но был свет от фонарного столба. К тому же было холодно, дул сильный ветер и начинал моросить дождь. Ручка была потеряна, и пришлось её стрельнуть у Витьки. Слава богу, что были конверты и бумага. Письма я накатал таким подчерком, что сам чёрт ногу сломит. Писал, сидя на корточках, подложив под листок лишь тоненькую тетрадку. Хотелось написать побольше, так как я любил длинные письма. Закончив, я вложил листы в конверты, заклеил их слюной и саморучно отпустил в почтовый ящик. Теперь душа была спокойна. Первая весточка от меня придёт уже через несколько дней. Дело было сделано, и после вечерней проверки я довольный заснул.

                Глава тридцать вторая.

                Первые дезертиры.

   Один раз в нашем лагере случился интересный инцидент. Мы про него узнали только когда весь наш лагерь построили на плацу и начальник лагеря объявил:
   - Вы здесь стоите и не знаете. А сегодня ночью шестеро москвичей решили покинуть пределы части. Им, видите ли здесь не понравилось. Двое были инициаторами побега. Они утверждали до этого, что являются пацифистами и не должны служить в армии. Знаем мы этих стиляг. Неизвестно пока чем они занимались на гражданке, но сейчас, когда их призвала родина служить и охранять её покой, то они обязаны служить ей, как полагается каждому молодому человеку, достигшего восемнадцатилетнего возраста. Остальные поддались дурному влиянию этих дезертиров и присоединились к ним. Командир дивизии возмущён таким поведением и призвал нас усилить бдительность и охрану лагеря. К дневальным теперь будут предъявлены жёсткие требования. А эти далеко бы не убежали. Так что, кто сбежит, тот всё равно не убежит. В форме любой станет приметен и всякий военный вправе таких задержать. Двоих поймали ещё вчера на вокзале, двоих – сегодня в поезде, а одного в городе в магазине. Правда, последний сумел уехать в вагоне. Но мы на него уже навели справки, и его возьмут в его же Москве. Возможно он переоделся в гражданку, но это не намного отсрочит его поимку. Мы долго думали – какое им дать наказание ? Причём комдив за то, чтобы оно было максимально строгим. Но так как они ещё не приняли присягу, то можно сказать, что им ещё повезло. Вместо трибунала и дисбата мы их направим на тяжёлые физические работы.   
   А в это время пятёрку отважных дезертиров вывели на плац на всеобщее обозрение, которые стояли, опустив головы. Начальник лагеря продолжал:
   - Пусть они почувствуют и осознают свою вину. Советская армия не должна терпеть таких людей в своих рядах. Позор дезертирам!
   Через день в Москве поймали и их шестого товарища. А мы долго обсуждали этот случай. Смысла в их поступке, конечно же не было. Действительно, сколько не прячься, а рано ли поздно всё равно найдут. Все считали, что лучше потерпеть два года. А если сбежишь после присяги, то будешь торчать в дисбате, после которого ещё придётся дослуживать. Говорили, что перед побегом к ним приезжали подруги, и мол поэтому они и ринулись отсюда в их объятия.
               
                Глава тридцать третья.

                Деловые автозаводцы.

   Такие вот у нас были дела. А между тем время шло. Мы уже со дня на день ждали своего отъезда.
Восьмёрка деловых автозаводцев никогда не унывала. Одного их них по имени Гоша, оставили служить в этой части. Он как-то вечером пришёл к нам в палатку. На нём уже была шинель с красными погонами и петлицами, а на шапке красовалась кокарда. На петлицах сияли маленькие бабочки войск связи. Он пришёл счастливый и был рад тому, что остаётся служить в Союзе, где рядом и дом и родители с подругой. Они вскоре должны к нему приехать на присягу. Да и отпуск ему здесь обеспечен. На всё он отвечал :
   - Пацаны, я рад, что остаюсь здесь. Вот бы и вас всех сюда же.
   - А как деды то бурые? – спросил его один из автозаводцев.
   -Да, нет, ничего. Просят что-нибудь им сделать, но по хорошему. Работа конечно всегда есть, но всё идёт спокойно. Здесь штаб танковой дивизии, а я работаю в радиомастерской. Дело имею с разными станциями, передатчиками, коммутаторами. Я ведь дома радиолюбителем был и даже в кружок несколько лет ходил. Так что вполне сейчас доволен.
     Все казалось, ему завидовали. Между тем пришёл туркмен Камилов наш дежурный и громко заорал:
   - Эй, дай ка мэсто дэдушке Совэтской Армии. Ишь, рассэлись. Ну, быстра асвабадыте маё мэста.
Все раздвинулись, и он улёгся на нары, накрывшись шинелью и одеялами. После этого, успокоившись, он спросил нашего автозаводца:
   - Шо, у нас оставыли? Ничаво, давай тащи службу! Здесь то лучше, чем за трыдэвять зэмэль.
Потом автозаводцы затянули песни. Из другой палатки кто-то принёс гитару и до глубокой ночи они голосили всё, что знали и не знали. Сначала они пели песни из «Машины» и «Воскресения», потом из «Альфы», «Круиза» и «Землян». Потом перешли на Антонова, Розенбаума, Новикова, Токарева и бог ещё знает на кого. Добрались даже до Пугачёвой и Ротару.
   Последние дни у нас каждый вечер часа два-три была гитара. Она просто так никогда не лежала, а всегда была в эксплуатации. Когда нам её не давали, то мы горланили русские народные песни безо всякого аккомпанимента. Это типа : «Вот кто-то с горочки спустился», «Тёмная ночь» или «Эй, мороз-мороз, не морозь меня». Причём последнюю Камилов пел наполовину на своём родном языке. Узнав, что мороз по ихнему «савок», мы пели уже вместе : «Эй, савок, савок, не савочь меня, не савочь меня и моего коня». Все смеялись над такой игрой слов, а Камилов становился своим «в доску» и тоже смеялся вместе со всеми. Автозаводцы над ним подшучивали и дружески хлопали по плечу.

                Глава тридцать четвёртая.

                Первая выпивка.

   Один раз после обеда дежурный Воронин Серёга принёс две бомбы красного вермута. В это время всех уже отправили по разным работам. Я же в этот день был на заготовке дров и сделав своё дело, со всей бригадой пришёл в палатку передохнуть. Воронин в это время раскупорил первую бомбу и всем предложил выпить. Трое, в том числе и я, сразу же согласились. Он наливал каждому по очереди по полкружки. Тут подошёл ещё наш четвёртый товарищ. Воронин его сразу спросил:
   - Эй, братан, ты пьёшь?
   - Не-а, - отвечал этот полный и круглолицый парень.
   - А будешь? – ещё раз спросил его Воронин, уже налив чуть ли не полную кружку.
   - А, буду ! – ответил толстяк и залпом засосал её всю.
   С Ворониным был ещё один рядовой, его же призыва. Рассевшись около буржуйки, мы продолжили эту приятную трапезу уже со второй бутылкой. Ухлопав обе бомбы, мы неожиданно попали в наряд на кухню и полупьяные чистили картошку. Нас просто забрали двое дедов во главе с Вещуком. Но из них никто ничего не заметил. На кухне нам было хорошо и весело.
   После наряда мы заметили, как около лагеря ошивалась какая-то бабка, по всей видимости буфетчица. У неё было на тележке куча разных пирожков, ватрушек, кексов и сигарет. Денег давно уже не у кого не было, а у неё покупали лишь те, кто прибыл сюда уже после нас. Тут неожиданно Витька нас всех удивил. Он на свои последние деньги купил два блока сигарет и тоже, как недавно Серёга, всем раздал по пачке.
   - Витёк, у тебя откуда деньги то, ведь у всех давно уже ни копейки? – спросил я его.
   - Вань, да я решил подождать немного, не тратить и никому не давать. Думал, чего бы себе купить или может сохранить до своей части. А потом подумал – зачем они мне нужны? Давай, думаю сделаю всем доброе дело. Хоть покурят все досыта.
   - Ну ты, молодец ! – ответил я ему.
               
                Глава тридцать пятая.

                Весть об отъезде и хождение строевой.
 
   Как-то ближе к вечеру нас всех построили, и один из прапоров всем объявил, что очевидно завтра мы должны отбыть самолётом в западном направлении. Куда и во сколько он не сказал, только долго всех пересчитывал, крыл обильным матом, ехидно улыбаясь. Точно «матёрый прапор» - подумал я. Он был нашим дежурным по лагерю и помимо своеобразной речи отличался лицом, а точнее рожей с большим красным носом, который выдавал в нём страшного выпивоху.
   Вечера все ждали с нетерпением. Ведь он будет последним в этом голодном и холодном лагере. А поздно вечером к нам пригнали ещё одну очередную партию призывников. Мы уже, как старые зейхеры окружили их, начиная расспрашивать, кто они и откуда. Оказалось, что они земляки. Их было человек двадцать пять и все они были из области, в основном из деревень. Кто-то из наших нашёл более менее близких, а я же поболтав с ними, решил идти обратно в палатку. Многие из этой партии были совсем нестриженные, даже длинноволосые. Эту ночь мы спали в страшной тесноте, так как часть этих ребят поселили в нашу палатку.
   Ещё накануне сержант Вещук приходил к нам злой и недовольный. Он говорил:
   - Что развалились? Обрадовались что ли, что завтра уезжаете? Смотрите – вместо сна мы вам можем марш-бросок устроить. Почему все по утрам отлынивают от работы? Почему многие постоянно сбегают? Только поведёшь строй, отвернёшься чуть – глядишь кого-то уже нет. А я за вас должен получать, да? Ладно, всем строится на вечернюю прогулку.
   В этот вечер Вещук решил нас строевой погонять по плацу. Я с зажженной сигаретой встал в строй. И так шёл в строю, покуривая, как делали некоторые из нас, кто плёлся в самом конце. Вещук шёл впереди в пятнадцати метрах. Потом он вдруг не с того ни с сего обернулся и встал, ожидая пока строй подтянется. Я не успел убрать вниз бычок, и он заметил, как я затягивался.
   - Строй, стоп. Раз, два.– прогремел сержант. – А ну, курильщик, выйди ка! Пусть на тебя все посмотрят. Ты, ты! – сказал он, показывая на меня пальцем. – Ты знаешь, что строй это священное место для солдата. Как ты смел осквернить его своим курением? Ты забыл, где находишься? Не дай бог, ещё тебя или кого увижу курящим в строю, то вам не поздоровиться. Сейчас – ваше счастье, что завтра все улетаете. А то строевой бы у меня до утра ходили
   Все, опустив головы, слушали эту мораль. Я же старался молчать, а выглядел перед всеми виноватым. Мы немного походили строевой по плацу, поднимая ногу и чеканя шаг. А после также строевым шагом шли до самого лагеря.

                Глава тридцать шестая.

                Ночь в ожидании.

   В палатке мы ещё долго не спали. Автозаводцы орали песни, а я в этот вечер был главным запевалой. В последнее время я немного сблизился с ними. Когда уже надо было сидеть тихо, мы начали травить анекдоты. Отбой у нас в этот вечер был раньше на час. Где-то около одиннадцати часов к нам пришли двое земляков из Горького. Они только что закончили учебку. Рассказывая нам про неё, давали советы на первое время службы, делились своим небогатым опытом, как-будто роднее нас у них нет никого. Они были одеты в ПШ, причём один из них был с двумя лычками, а второй с одной. То есть первый был младшим сержантом, а второй ефрейтором. У каждого было по несколько значков.
   Заснул я в эту ночь очень поздно, а решили мы поспать, лишь когда вспомнили, что подъём нам пообещали аж в четыре утра. В последние дни я спал уже на полную вытяжку, а не так, как в начале калачиком у кого-то в ногах. Это потому, что москвичей недавно угнали всех в Германию и свободных мест в палатке значительно прибавилось. А подъём был, как и нам пообещали – в четыре часа утра.

                Глава тридцать седьмая.

                Замерзая на аэродроме.

   - Всем строится! – Прогремел голос капитана, одного из замов начальника лагеря.
Мы построились. Стояли наверное с полчаса, пока нас не подвели к палатке, в которой стали выдавать новые вещмешки и наборы сухого пайка на три дня. Каждому ещё дали по кокарде на шапку. Получив всё это, мы наконец-то двинулись. Было нас человек двести. На улице было темно, а с утра ударил морозец. Мы вышли из пределов части и пошли по длинной и ухабистой дороге. Грязь с утра подморозило, но лёд на лужах был ещё непрочный и мы часто проваливались в них. Шли наверно с час и думали, что наконец-то закончилась эта проклятая лагерная жизнь. Сейчас мы сядем в большой самолёт, взметнёмся в воздух и полетим, покидая родные края.
   Впереди был военный аэродром, где нет пассажирских лайнеров и нет снующих всюду прилетающих и улетающих, провожатых и встречающих. Не было и огромного аэровокзала с буфетами и рестораном. Но зато были реактивные истребители типа МИГ-23 и СУ-17, а также военнотранспортные самолёты.
   Мы стояли довольно плотной толпой и все чего-то ждали. Мороз усилился до 15-20 градусов. Но вот вдалеке приземлился самолёт, очевидно какой-то ЯК. Все по инерции толпой ринулись к нему. Два офицера преградили нам дорогу, приказав построится, и слушать дальнейшие распоряжения. Все встали в колонну. Один из офицеров объявил нам, что этот самолёт через два часа вылетает в Чехословакию и нам предстоит там проходить свою дальнейшую службу. Потом он добавил :
   - Товарищи призывники, на одном самолёте вас всех перевезти не удастся. Поэтому кто-то полетит на этом самолёте, а кто-то будет ждать следующего.
   Я не попал в число улетающих на первом самолёте. А следующего мне и многим моим товарищам пришлось ждать ещё почти целые сутки. Им был тот же самый ЯК-46, который вернулся за нами поздно вечером. В первую партию отправляли в основном водителей, предварительно попросив их выйти из строя.
   А все, кто остался, буквально замерзали. Нас держали на открытом морозе, как какую-то скотину. Чтобы хоть как-то согреться, мы подпрыгивали и топали по снегу своими новенькими юфтевыми сапогами. Потом мы вспомнили про свои сухпайки и начали уминать паштеты и сухари. Изрядно замёрзнув, мы ломанулись в помещение для лётного состава, хотя бы погреться в коридоре. Лётчики нас встретили приветливо и выделили два класса.
   Кто-то из наших рассказывал, что одна из предыдущих партий недавно не смогла сразу улететь и их вернули обратно в лагерь, аж на двое суток. Немного отогреваясь, мы начинали кимарить, где придётся. Но как только стало темнеть, нас выгнали отсюда под предлогом, что с минуты на минуту за нами должен прилететь самолёт. Но на самом деле он прибыл лишь через четыре часа. Пальцев ног я уже почти не чувствовал, но думал, что сразу их отогрею в тёплом самолёте. Увы ! Полностью я их отогрел лишь через восемь долгих месяцев, когда уже стояла летняя жара. А всё это время продолжала чувствоваться мерзлота, особенно в больших пальцах.

                Глава тридцать восьмая.

                Перелёт в Чехословакию.

   В самолёт мы заходили бегом и рассаживались по местам. Вскоре завели двигатели и через двадцать минут мы взлетели, оставляя мёрзлый и мерзкий калининский лагерь, а с ним и всю свою страну, в которую вернутся нам предстояло аж через два долгих года. Я первый раз в жизни летел в самолёте. В этот момент хотелось надеяться только на лучшее. В душе в основном все оставались оптимистами. Кого что ждёт – никто не знал и не мог знать. Казалось, что впереди тёплая и довольно сытая жизнь по сравнению с лагерным прозябанием. Всем думалось, что на Западе служба должна быть сносная, а главное – цивилизованная. Ведь мы летим не в Монголию, а в Чехословакию – страну цивильную и неплохо обеспеченную.
   Самолёт тем временем набирал скорость и через мгновение оторвался от земли. При взлёте меня прижало к креслу, а в ушах стоял шум, и увеличивалось давление на барабанные перепонки. Но когда самолёт уже набрал высоту, то всё, как рукой сняло и полёт в течении двух с половиной часов продолжался ровно и спокойно.
   Кто-то от нечего делать поедал свой сухой паёк, кто-то травил анекдоты и рассказывал разные истории, а кто-то воспользовавшись моментом, решил немного покимарить. За иллюминатором было темно, только виднелись одинокие огни с разных сторон. Если их было много и в одной куче, то это значит, что мы пролетали над большим городом. А их на нашем пути было предостаточно. Во время перелёта у нас случались воздушные ямы, о которых всех заранее предупредили. Мне всё было интересно и в диковинку. Ещё бы ! Первый перелёт !
   Время промчалось незаметно и вот мы уже начали снижаться. Опять всех пригвоздило к креслам, а в ушах нарастало давление.

                Глава тридцать девятая.

                Второй лагерь.

   Мы приземлились на каком-то военном аэродроме. Но где точно – никто понятия не имел. Потом нас уже глубокой ночью привели к таким же палаткам, что и в калининском лагере. Там тоже уже кто-то жил. Но слава богу, что людей там было не так много и нам хватило места, чтобы разместиться на ночлег. Палаток было около десятка и всех раскидали по ним. Мы, люди привыкшие, поэтому разместившись, быстро засыпали, понимая, что подъём уже не за горами.
   Я был счастлив уже только от того, что наконец-то добрались до страны, в которой нам придётся тащить свою службу. Хотя до окончательного прибытия к её месту было по прежнему далеко. Но засыпали мы с мыслью, что через день-два будем спать в тёплой казарме, иметь свою кровать, тумбочку, шинель и постельные принадлежности. Казалось, что дни побегут со скоростью звука, а там глядишь полгода пройдёт и намного легче всем станет.
   Утром нас разбудили с рассветом. Видать из-за того, что прилетели мы глубокой ночью, нам дали лишний час поспать. Время было часов семь. Нас построили и пересчитали. Дальше началось томительное ожидание отправки. Мы опять налегли на остатки сухпая.
   Как выяснилось, что наше местонахождение было недалеко от города Миловице под Прагой. Это была западная часть страны – Чехия. На аэродром садились «сушки» и «миги», а другие в то же время поднимались в воздух. Из топок вырывалось пламя и каждый сверхзвуковой реактивный истребитель, разбегаясь мимо нас, взлетал со страшным грохотом и устремлялся в небо. У тех, которые приземлялись, выбрасывался парашют, создавая им условия для торможения и скорейшей остановки. Вдалеке виднелись вертолёты разных размеров. В основном это были МИ-2, МИ-8 и МИ-24. Мы наблюдали за полётами и расхаживали по лагерю. Сама часть была чуть дальше. А здесь мы только видели лётчиков и авиационных техников. Это в основном младшие офицеры и прапорщики.
   Был уже конец ноября, но сразу все почувствовали, ещё спускаясь с трапа, что воздух был намного теплее, чем у нас в Калинине. Было градусов двенадцать тепла и никакого снега в помине. Запад, есть Запад. Я и раньше знал, что климат здесь мягче, примерно, как на юге Украины.
   Тем временем постоянно кого-то зачитывали, строили и отдельные группы периодически убывали в неизвестном направлении. Их возглавлял какой-нибудь капитан или старлей. А мы с Витькой и Серёгой стояли у взлётной полосы и рассуждали о том и о сём.
   - Ну вот и прибыли, - сказал я. – Что за страна соцлагеря? Пожалуй самая близкая к капиталистам. И промышленно довольно развитая.
   - Да «Шкода», «Татра», знаем, знаем, - добавил Витька.
   - Хоть какие здесь города то есть? Я ведь в географии не бум-бум, - спросил Серёга.
   - Ну, я штук пять знаю. Это Прага – столица всей страны. Потом Острава, Пълзень, Брно и столица Словакии – Братислава, - похвастался я своими познаниями по этой части.
   Тем временем Серёга услышал свою фамилию. Он встал в строй и вскоре их группу повели по дороге в сторону части. Мы подбежали к нему с Витькой, крича на ходу:
   - Ну чё? Куда?
   - Да вроде в десант, куда я и хотел, - отвечал Серёга, а потом добавил – ДШБ вроде сказали. Только это вилами на воде писано. Ладно, давайте, пацаны. Всем счастливой службы. Хорошо устроится . Бывайте. Потом найдём друг друга. Адрес я пришлю . Дай бог, свидимся.
   Он назвал кого-то из друзей, которого хорошо знал Витька. Мы пожали ему руку, хлопнув по плечу. Колонна постепенно удалялась, а потом скрылась за поворотом.
   Знакомых у меня кроме Витьки было уже немало. Но поболтаешь с кем-то по душам, а потом глядишь – его уже и след простыл. Потому что постоянно кого-то уводили, и нас оставалось всё меньше и меньше. Так подошёл вечер и быстро стемнело. Потом прибыл самолёт с очередной партией новобранцев. Нас вскоре всех построили и повели в часть.

                Глава сороковая.

                В Миловицах.

   Остановились мы возле местного клуба. Оттуда после фильма выходили те, кто служил в этой самой части. Они проходили мимо нас и кричали, кто во что горазд :
   - Эй, братан, ты откуда? Из Питера есть кто?
   - Нет, - ответил я.
   - А с Украины хлопцы есть ?– спрашивал другой.
   - Нет, все из Горького и из Москвы, - отвечали мы.
   - Ну, тогда вешайтесь, - прокричал какой-то ефрейтор.
Следующие, выходившие из кинозала, опять стали засыпать нас вопросами:
   - Ыз Тэджэкыстан. Эсть кто?
   - Из Минска, из Минска кто-нибудь?
   - Эх, салаги, тоска вам! А нам скоро домой. Тащите службу! – и говоривший эту фразу, дико заржал.
   Один из них на прощание лихо подшутил надо мной, похлопав меня по плечу:
   - Служи сынок, как дед служил, а дед на службу хер ложил.
   Поток этих реплик закончился, лишь когда последний из выходивших, повернул за угол. Нас всех завели в кинозал, где мы расселись по креслам. Сухпай у всех уже почти иссяк, и мы уже начинали голодать. Наконец пришёл какой-то майор и толкнул нам речь:
   - Все вновь прибывшие, прошу тишины! Товарищи призывники! Вы прибыли в Центральную группу войск для прохождения своей службы. Как вам уже известно – группа дислоцируется в Чехословацкой социалистической республике. Сейчас мы что-нибудь вам найдём поесть и для этого уже послали людей в столовую. Может быть, какие-то консервы им удастся раздобыть. Потом вам покажут фильм. А после фильма вас начнут распределять по частям и гарнизонам. Так что вы не шумите и пока отдыхайте. У кого какие вопросы ко мне?
   В зале стояла атмосфера неопределённости.
   - Хорошо, значит вопросов пока нет.
   После этих слов он удалился. А нам вскоре притащили банок двести консервов под названием «Килька в томате»и несколько десятков буханок ржаного хлеба. Мы вскрывали консервы чем придётся, и по очереди ели, передавая друг другу. Вышла примерно одна банка на двоих. Хлеб ломали и распихивали по карманам. Слегка заморив «червячка», все захотели пить. Для этого поставили внизу несколько бачков с водой. На каждом из них было по две кружки. Потом перекурив у входа, мы вернулись на свои места.
   Свет вскоре выключился и нам показали какой-то военно-патриотический фильм с длинным вступительным журналом.
   После фильма несколько офицеров подошли к одной нашей группе. Один майор говорил какие-то общие фразы о службе и о том, что нас ждёт в первые дни. Говорил про КМБ или курсы молодого бойца, которые вскоре мы будем проходить в течении одной недели. А в конце своей речи он высказал следующее :
   - Вам возможно встретятся недисциплинированные старослужащие, которые могут позволять себе неуставные отношения. То есть могут отдавать приказы, на которые они не имеют права или заставлять вас делать то, что они сами должны делать. Вы не поддавайтесь на их угрозы и не подчиняйтесь им. Держитесь стойко. Обо всех случаях дедовщины и неуставщины сразу докладывайте своему командиру или вышестоящему начальству. Сейчас в Союзе эту заразу выбивают и весьма успешно. И того, что раньше было, почти не встретишь.
   Я подумал, что особенно не встретишь в Калинине в танковой части. Майор между тем продолжал :
   - Но здесь от Москвы далеко, к тому же тут заграница, где старослужащие чувствуют себя вольготно по отношению к молодёжи. Но и здесь недавно по приказу командующего мы все принялись за искоренение этого порока, позорящего Советскую Армию.
   - Ладно, хватит их пугать, то ! – сказал другой подошедший офицер. – Ничего не бойтесь. Слушайте своих командиров, учите устав и чётко по нему несите службу. Тогда всё будет нормально.
   После этого разговора всех нас построили и повели на выход из части. Мы углубились в ночной город. Транспорт ходил уже редко, и мы долго шлёпали по центральным улицам. Народу поблизости тоже почти уже не было. Наконец по звукам гудков и свистам, да ещё специфическому шуму двигающихся платформ и вагонов, я понял, что мы приближаемся к вокзалу. Поезд довольно быстро подошёл, и мы проследовали в вагон.

                Глава сорок первая.

                Давка в вагоне.

   У нас было всего несколько вагонов, но в которых уже ехали дембеля, прапора, сверхсрочники и офицеры. Среди них были и наши гражданские. Кто ехал в отпуск на побывку, а кто и совсем домой. Поэтому место в основном досталось нам только в тамбуре. Усевшись на пол, мы немного закимарили. Была сильная давка, и отключится надолго, не удавалось.
   Чтобы не быть раздавленным, мне пришлось зайти в сортир, где уже спали на полу двое наших. Он был довольно просторный и немного места там ещё оставалось. Хорошо, что ещё он был сухим и чистым. Я занял свободное место возле двери и почувствовал себя на несколько минут счастливым от того, что хотя бы ноги удалось вытянуть. Потом кто-то решил по нужде посетить наше пристанище и нам пришлось удалится восвояси.
   После этого в течении многих часов пришлось сидеть в тамбуре, свернувшись калачиком. Ноги все затекли и выпрямить их не было никакой возможности. Со всех сторон также сидели товарищи и дрожали от холода. «Да, как селёдку в банке перевозят!» - сказал я рядом сидевшим товарищам.
   Вот это и есть тяготы армейской службы, про которые так много все говорят. Плюс ещё холод, голод, грязь и полное бесправие. А я то раньше думал совсем про другие тяготы. В первую очередь представлялись физические нагрузки, спортивные тренировки, ну возможно бессонные ночи. Но при тёплой одежде, сытном питании, регулярном душе и бане. И естественно при определённых правах с первого дня службы совместно с определёнными обязанностями. Но выходило всё иначе.
   Проехав в таком положении часов восемь или девять, нас куда-то всё же привезли. Мне и спрашивать никого не надо было. Я и так догадался, что проехав мы километров шестьсот- семьсот, из Чехии переместились в Словакию. И везли нас на восток. А в Миловицах, куда мы прилетели, был штаб и центр всей группы.

                Глава сорок вторая.

                Приезд в Словакию.

   Когда мы выбрались на платформу, нас построили и повели по городу, видимо к очередной части. Стояло уже утро, и было светло. Город, как потом выяснилось, назывался Ружемберок и был он довольно небольшим. Войдя в часть, которая была на окраине городка, я увидел горы над ней высотой до километра. Они полностью были покрыты лесом.
   Нас опять разместили в клубе, где вскорости снова показали фильм про войну. С обедом мы почему то пролетели и поэтому все с нетерпением ждали ужина. Ужин действительно состоялся, но был ещё хуже, чем в Калинине. Нас опять спасал хлеб, которым мы запаслись ещё в Миловицах. Карманы у многих им были набиты до предела. Если бы не он, то мы давно бы опухли от голода. С куревом тоже были проблемы. У всех моих знакомых уже почти кончились сигареты, а у кого ещё что-то оставалось – были мне незнакомы и они естественно зажимали. Тут ведь как : с кем-то поговорил по душам, хотя бы минут пяток, то он уже считай дружбан твой на это время. Хотя все знали, что шанс попасть вместе в одно подразделение – один из ста.
   Горьковских было уже мало. В основном остались из области. Много было москвичей, но не из самой первопрестольной, а из Подмосковья.

                Глава сорок третья.

                Сидение в клубе.

   Так в томительном ожидании, при включённом свете мы и кимарили всю ночь. Утром был завтрак. В столовой дали стакан горячего чая с куском хлеба, но без масла. Плюс ещё полмиски параши. Вот и вся трапеза. Но и это неплохо, чем совсем ничего. Потом нам опять крутанули фильм. Он был уже про современную армию. Через некоторое время, чтобы мы не скучали, был ещё один фильм, тоже про армию, но уже с лирическими отступлениями на тему вечной любви. Все тогдашние фильмы были с длинными журналами в начале. Чаще это был «Фитиль», который гласил о пороках и недостатках некоторых предприятий по вине их нерадивых работников и начальников. Он всегда был выдержан в сатирическом плане, но без всякой критики системы в целом.
   После фильма пришла группа офицеров, которые попросили выйти тех, кто интересуется радиоделом и дома был радиолюбителем. Кто-то из наших другому шепнул :
   - Не выходи! Замучают работой. Будешь пахать в радиомастерской, как папа Карло.
   Другой добавил:
   - Это значит ремонтировать всякие станции, передатчики и прочую технику.
   Но любитель ответил:
   - Ну и что? Нормально. Буду работать, как белый человек. Уж лучше, чем мыть полы в казарме или бегать кроссы.
   - Ну, как знаешь, - ответил его приятель.
   Радиолюбителей набралось прилично, и их вскорости всех увели из клуба. Я же не стал никуда рваться, да и радиолюбитель из меня весьма поверхностный. В их число записался Витька – один из первых моих друзей на этом долгом пути. Он к тому же был из моего района. Мы распрощались, обнявшись, и пожелали друг другу держаться на службе.
   Так шли уже вторые сутки нашего пребывания в этом клубе. Покидать его территорию дальше входа строго запрещалось, да и нам уже незачем было. В части делать нечего. В город идти тоже ни к чему. Страна чужая и у нас за душой ни копейки. А местные деньги здесь были кроны, у которых официальный курс равнялся десять к одному. То есть десять крон – это один наш советский рубль.
   Вторая ночь нашего пребывания проходила намного тяжелее, чем первая. Спать уже не хотелось. Все уже выспались в креслах за предыдущие сутки. Уж, чего, чего, а это тут не запрещали. Поэтому во вторую ночь мало кто спал. Мне же удалось закимарить только под утро. К тому же третья ночь в сидячем положении давала о себе знать.
   На третий день все уже были истощены и обозлены до предела.
   - Что ж, мы весь месяц так будем жить в этом клубе? – Возмущался больше всех один из автозаводцев.
   Их осталось всего трое, а остальных расхватали «покупатели» ещё в Миловицах.
   - На нас видать плевать им с большой колокольни! Жрать толком не жрём, спим, сидя в креслах. Не помыться, не подмыться! – добавил масла в огонь ещё один москвич.
   Но нашему сидению пришёл всё же конец. Перед обедом пришли уже другие офицеры, неместные и всех повели к автобусу.
   У ворот части, пока мы ждали водителя, какой-то дежуривший на КПП узбек, поинтересовался:
   - Дэнги у кого есть саветские? Чарвонцы лучше. За один чарвонэц пятьсот крон даю!               
   - А зачем тебе советские то? На них же здесь всё равно ничего не купишь.
   - Паслюжишь с маё – узнаишь зачэм! – кратко ответил он.

                Глава сорок четвёртая.

                В Оремов Лазе.

   Вскоре нас погрузили в автобус «Каросса» местного производства и опять куда-то повезли. Водителем был сержант-сверхсрочник. Это я понял по трём красным лычкам на погонах. Ему было лет тридцать, и он носил длинные густые усы, что сразу отличало от обычного сержанта. В армии таких звали «сверчками». Они были в звании от «макарона», то есть младшего сержанта до старшины.
   А тем временем автобус проехал километров семьдесят, пока мы не встали у ворот очередной части. Это был Оремов Лаз. По ближайшему посёлку так все звали и часть. Здесь был танковый и зенитно-ракетный полк, а также десантно-штурмовая бригада или просто ДШБ.
   Опять, уже в третий раз завели всех в местный клуб, где нас постепенно начинали «покупать». «Покупатели» были в основном их мотострелковых полков с так называемых ЗРАБАТРов. Что означает зенитно-ракетную артиллерийскую батарею. Часть наших осталась в Ружемберке. Там был свой ЗРАБАТР. Остальных разобрали здесь и отправили в Комарно и в Ельшаву. Кто-то пошёл служить в местный ЗРП и в ЗРАБАТР танкого полка.
   Я же пока всё ждал своей участи. Но участь всё никак не наступала. И многосуточное ожидание превратилось в страдание. Но вот подъехал автобус и всех оставшихся повезли дальше.

                Глава сорок пятая.

                В Зволене.

   Эта часть была сравнительно крупной. А город Зволен, где она находилась, считался местным центром. В этой части был штаб всей Гвардейской Иркутско-Пинской дивизии, которая занимала почти всю Словакию. Зволен был от Оремов Лаза всего в тридцати километрах. При въезде в него находился огромный средневековый замок, видимо ещё со времён Австрийской империи Габсбургов. А сам город, как я успел уловить, был полон магазинов, кафе, баров, ресторанов и прочих заведений. Уже стемнело, но всюду светилась неоновая иллюминация.
   Через КПП мы въехали в часть и остановились у спортзала. Там все расположились в ожидании своей судьбы. Некоторые уже начинали болеть от бесконечных переездов в холоде и сырости. У кого-то был сильный кашель, кто-то страдал от насморка или от боли в горле. Простуда была налицо и на лице. Один парень с красным, как свёкла лицом, тихо упал в углу спортзала и пытался заснуть. Видно, что он уже сильно болен и у него температура, которому быстрее нужна врачебная помощь и лекарства. Но на него «покупателей» пока не было.
   Погода под вечер тоже начала портится, как и настроение в целом. Хотя в Словакии пока не было морозов, но ненастье и мелкий дождь давали о себе знать.

                Глава сорок шестая.

                Мои «покупатели».

   Под вечер пришёл какой-то майор с капитаном. На петлицах у них были скрещённые пушки. Они стали всех обходить и о чём-то спрашивать. Потом подошла и моя очередь. Капитан спросил:
   - Откуда будешь, боец?
   - Из Горького, - отвечал я.
   - Образование среднее?
   - Да, а сейчас учусь на втором курсе института.
   - О !!! В институте – это хорошо ! Нам грамотные и толковые люди, ой как нужны! Но только сейчас ты на службе, а не в институте. Кстати, а в каком вузе ты учился? – Он сделал ударение на прошедшем времени.
   - В водном. То есть инженеров водного транспорта, - быстро отвечал я.
   - Это хорошо. Я тоже инженер. Когда-то политех заканчивал. Попал на службу. Понравилось, и решил остаться.
    Видать, он поэтому был неравнодушен ко мне. Сам когда-то был студентом и тоже технического вуза.
    Потом он о чём-то переговорил с майором и сказал:
   - Во взводе противоздушной обороны и радиолокационной разведки при начальнике ПВО дивизии хочешь служить?
   - Как скажете, - ответил я ему.
   - Что значит, как скажете? Я вот хочу, чтобы ты классным связистом стал. Будешь дежурить поначалу на пункте управления радиотелефонистом. Ну как?
   Услышав слово радиотелефонистом, я сразу воспрянул духом. Во первых работа сидячая, то есть не будет ежедневных кроссов и марш-бросков, которыми всех пугали перед службой. Во вторых – работа интеллектуальная, а в третьих – можно попутно и книжку почитать и письмецо накатать. При чём дежурство будет в штабе дивизии, а это всё же цивилизация. Длинное четырёхэтажное здание штаба находилось рядом со спортзалом. Да тут и город цивильный за забором. Всё это осмыслив буквально в течении нескольких секунд, я громко ответил :
   - Да, я согласен!
               
                Глава сорок седьмая.

                В последний приют.
      
   Майор Бородай и капитан Белов – так представились мне мои первые начальники. Капитану на вид было лет тридцать пять, а майору лет на десять побольше, и у него были густые чёрные усы. Бородай пробудет во взводе ещё месяца три, но мне сразу было понятно, что он довольно мягкий командир и это мне, да и всем очень нравилось. Белов был пожёстче, но гражданский вуз и вольное студенчество в прошлом постоянно проявлялось в нём. Белов чего-то спрашивал меня про институт и в общих чертах рассказывал о взводе. После чего он меня и ещё девятерых вывел из спортзала. Мы разместились в двух УАЗиках и тронулись. Путь наш лежал в Слячь, где и располагался наш взвод. Там же была лётная дивизия, отдельные эскадрильи и стройбат. Проехав около шести километров, мы встали перед воротами гарнизона. Белов пошёл на КПП звонить в казарму, чтобы нас встретили.
   Через полчаса подошёл какой-то сержант с чёрными погонами. Он представился нашим начальникам :
   - Товарищ, майор, гвардии сержант Маслов по вашему приказанию прибыл. – А потом добавил :
   - Здравия желаю, товарищ капитан.
   - Вольно, Маслов, вольно. Долго собираешься.
   - Виноват, товарищ майор. Взвод с ужина сопровождал.
   - Ну, да ладно. Вот тебе десять человек – молодых солдат, которые будут проходить службу в нашем взводе. Веди их сейчас в казарму, размещай, сообрази что-нибудь насчёт ужина. Покажи каждому кровать, тумбочку, ну и всё, где чего находится. И смотри – безо всяких фокусов ! Проследи, чтобы их никто не обижал. А мы поедем. У нас в штабе дел по горло.
   Когда мы уже построились, а УАЗики завели двигатели, капитан Белов на ходу добавил :
   - Маслов, завтра мы за ними приедем и повезём их опять в Оремов Лаз на КМБ. Так что расскажи им об этом и подготовь!
   - Так точно, товарищ капитан. Расскажу и подготовлю. А за них не беспокойтесь. Никто их и пальцем не тронет. Всё будет в лучшем виде.

                Глава сорок восьмая.

                Маслов о службе.

   После этого они уехали, а мы стояли и ждали дальнейших команд этого сержанта. Он толкнул небольшую речь:
   - Здесь вам будет неплохо. Считайте, что повезло. Служба во взводе – не то, что в мотострелковых полках. Зарядка необременительная. Марш-бросков в полном снаряжении, всяких кроссов – почти не бывает. Начальство далеко. Кроме меня у вас будет два непосредственных начальника. Это командир взвода старший лейтенант Коршунов и прапорщик Андреев . Он же начальник станции.
   После чего его речь мне показалась несколько двусмысленной, когда он продолжал:
   - Из кожи лезть здесь ни к чему. Никаких подвигов всё равно не совершите. Здесь им нет места. Главное – вы должны быть чистыми, выглаженными и подшитыми. И сапоги всегда должны быть начищенными. Чтоб не стыдно было в столовой показаться. А во взводе во всём слушаться старших по званию.
   Потом подумав секунд пять, он добавил:
   - И тех, кто прослужил больше года. Но главное – меня, так как я исполняю обязанности заместителя командира взвода. Если кто-то будет дёргаться на вас, тем более из других подразделений, то сразу мне об этом докладывать. А не командиру и не прапорщику Андрееву. Только мне. Я решаю любые проблемы. Ну ладно. А сейчас, шагом марш!
   И мы побрели от ворот в сторону казарм. Пройдя метров триста по гарнизону, Маслов нас остановил у одной одноэтажной казармы. Она была уже у самого аэродрома. Военный городок был довольно обширным и непохожим на остальные. Казармы располагались друг за другом и все они были одноэтажными в виде бараков. Кругом были плакаты с надписями, типа «Слава советскому солдату !», «Приказ командира – приказ Родины !», «Воин помни – враг не спит».
   За сержантом мы вошли в казарму. У тумбочки стоял дневальный, который сразу воскликнул:
   - О, Мойша, целый табун за собой прывёл! Вот наконэц то тэпэрь жизня пойдёт!
Судя по внешности этот ефрейтор был представителем какой-то среднеазиатской республики. Маслов разместил нас в классе, а сам куда-то удалился.

                Глава сорок девятая.

                Встреча с дедами в кубрике.

   Мы с полчаса ждали – что же будет дальше? Потом в класс заглянула какая-то заспанная рожа. Этот проснувшийся солдатик был ещё в спальной рубашке. Он хриплым голосом нам пробурчал:
   - Здорово, пацаны! А чего вы здесь? Проходите давайте в кубрик.
Через некоторое время, уже умывшись, он опять заглянул к нам и стал расспрашивать кто мы и откуда. После чего он повёл нас в кубрик, где на кроватях лежали с десяток дедушек.
   - А ну, салаги, стройся давай в одну шеренгу ! – не очень-то ласково скомандовал один из них.
Мы построились.
   - Ну что, будем знакомиться? – продолжал второй.
   - Меня Паша зовут. А среди вас, я как слышал, есть москвичи.
   После чего мы должны были по очереди отвечать, где кто жил и чем занимался до службы. Затем Маслов попросил водителей выйти из строя. Вышло человек пять, а один из них громко крикнул:
   - Я тракторист!
После чего громовой хохот потряс казарму. А Маслов продолжал:
   - Вы чё, блин, не поняли? Ну, встать всем в строй. Я русским языком просил из строя выйти только водителей. Поняли?
   - Так точно! – отвечали мы.
   - И так, - продолжал он, - водители, два шага вперёд!
   - А я тракторист! - опять неистово крикнул и вышел вперёд этот деревенский паренёк.
Теперь уже ржали все и многие не могли остановиться. Маслов сквозь хохот повторил:
   - Я же сказал, водители. А ты кто таков будешь, чудо в перьях?
   - Рядовой Фадеев, - отчеканил деревенский.
На это Маслов ему ответил:
   Теперь рядовой Фадеев будешь ты здесь зваться Трактором. Раз ты сам так этого хочешь. Я тебя за язык не тянул. Услышав, как тебя кто-то зовёт, ты должен громко ответить – я. Это и ко всем относится. Понятно?
   - Так точно, - парировал Фадеев.
   - И так, рядовой, Трактор!
   - Я! – отвечал Фадеев.
   - Ко мне три шага вперёд!
Трактор подошёл к Маслову.
   - Хорош гусь. Значит, у себя в колхозе трактористом работал?
   - Так точно.
   - Понятно. Но армия не курятник, а БМП не трактор.
Потом вмешался туркмен-ефрейтор:
   - Их надэ спортом провэрить. Кто какым занымался на гражданке?
Мы по очереди стали говорить – каким видом спорта занимались в последние годы.
   - Погоди ты, Бабай, они ещё не хрена ни в чём не шарят, - встрянул чёрный крепыш с хохляцким говором. – Мойша, объясни им политику партии и правительства.
   Этот чёрный крепыш был рожей своей похож на жабу, а кличка у него здесь была Ара.

                Глава пятидесятая.

                Два варианта службы.

   Мойша, то бишь сержант Маслов пояснил:
   - Дело вот в чём. Есть два варианта службы. Вариант первый – это служить строго по уставу, где каждый день в шесть утра физзарядка с пробежкой в пять километров, а после завтрака сорок минут строевая подготовка. Потом политзанятия и всё остальное строго по расписанию. Строевой же будем заниматься три раза в день. Марш-броски будут каждый божий день. Причём в полном боевом снаряжении, то есть в ОЗК, в противогазе и с автоматом. Обращаться друг к другу будите строго по уставу. К старшим по званию подходить только строевой и докладывать по форме. Отвечать строго: есть, ни как нет и так точно. Проходя мимо друг друга, не говоря уже о старших по званию, - всегда отдавать честь. За малейшее нарушение – наряд вне очереди. За нарушение средней тяжести – два наряда вне очереди. Если нарушения массовые, то все идём в спортгородок и занимаемся там до потери пульса. Или здесь тягаем мамку, то есть штангу и отжимаемся на счёт. Кто будет плохо отжиматься, тот будет этим заниматься целый день.
   Потом после небольшой паузы он продолжил:
   - Но есть и другой вариант. При нём почти нет никаких марш-бросков и кроссов. Спортивные нагрузки незначительны. Через полгода, а полностью через год каждый сможет заниматься спортом в своё удовольствие. Через полгода – пожалуйста, бегайте на зарядку, если есть желание. Строевой почти никакой не будет. Обременительных занятий по расписанию будет тоже немного.
   - А что же тогда будет? – спросил его на это кто-то из наших.
   - Простое обслуживание. Будите делать то, что вам скажут. Приказывать вам может только тот, кто уже прослужил больше года. Естественно только из нашего взвода. Если всё будите выполнять и шарить, то станем жить душа в душу. А если нет, то уж не обессудьте. Тогда пеняйте на себя. В армии надо шарить. То есть суметь достать что-то ценное и нужное и для взвода и для тех, кто в нём прослужил определённый срок. И вообще при таком варианте больше будите сидеть в тёплой казарме, а не бегать под дождём и снегом или топать строевой на морозе. До полгода – вы духи, через полгода – гуси. В Союзе гусей зовут черпаками, но это неважно. Главное – через год вы становитесь кандидатами или кандедами. Ну а через полтора – дедами. А через два года, уже сразу после приказа – вы дембеля, то есть гражданские люди. Через полгода вам уже будет легче, потому что придут новые молодые, где основные тяжёлые работы по уборке и обслуживанию лягут на их плечи. А через год вы уже здесь свободные люди и будите полностью избавлены от всех физических работ, как в наряде, так и вообще. Потому что всё станут делать духи и гуси. И начнётся у вас совсем иная жизнь! Спать досыта, молодых гонять, ходить в село на дискотеки, пить вино и пиво, заниматься бизнесом – всё в вашем распоряжении. Деды вам слова на это не скажут. Лишь бы во взводе был порядок, и молодые делали бы всё, что им положено. А вы будите только следить за ними и подгонять их, то есть воспитывать в духе преданности «партии» и «правительству». Так что подумайте хорошенько, ведь такая лафа и пасека вас ждёт. Не служба, а малина сплошная. Ну, у меня пока всё. Пять минут вам на размышление.
   После этого он вывел нас из кубрика в бытовку, где мы стали обсуждать всё сказанное.
   - Пацаны, давайте соглашаться на второй вариант, - сказал один из подмосковной Электростали и добавил:
   - Полгода помучаемся слегка, зато потом будем жить, как короли!
   - Да это же провокация! – возражал ему я, - вы, что не понимаете, на что мы подпишемся в таком случае. Это же не служба будет, а хрен знает что! Мы чего, им лакеи что ли?
   - Дурак, ты! И не лечишься, - влез в разговор ещё один москвич. – Пойми, что если по мелочи мы что-то будем делать для них, то во-первых с дедами у нас всё нормально будет. Во-вторых мучать марш-бросками и строевой нас никто не станет. А в третьих – через полгода уже свободно вздохнём, сами молодых гонять начнём. А уж через год – такая лафа начнётся, о которой в других частях мечтать только можно.
   - Брось, ты! – опять возражал я, - сами своим согласием кабалу себе подпишем. Нужно выбрать первый вариант, как они его называют – службой по уставу.
   Все другие наши или промолчали или склонились ко второму варианту. Пять минут прошло, и мы опять встали в кубрике в одну шеренгу. Один из тех москвичей, с кем я спорил, доложил:
   - Мы подумали и выбрали второй вариант. Нам это больше подходит. Правда, были тут сомневающиеся. И он посмотрел в мою сторону. Но мы этот вопрос уладили.
   - Вот и ладненько, - обрадовался Мойша, - а теперь я вам в двух словах расскажу о взводе.

                Глава пятьдесят первая.

                Рассказ Мойши о взводе.

   - Взвод наш гвардейский и находится в личном распоряжении начальника ПВО дивизии полковника Ганжи. Здесь у нас казарма, в которой есть кубрик, класс, ленинская комната, бытовка, каптёрка, канцелярия командира, фотолаборатория и оружейка. Дальше по коридору – умывальник и сортир. Вторая половина казармы для батарей, которые меняясь, постоянно там находятся. Их всего четыре. ЗРАБАТРы из Ельшавы, из Комарно, из Ружемберка и батарея танкового полка из Оремов Лаза, где вы уже были. Все они по очереди заступают на боевое дежурство. Кроме казармы у нас есть два бокса в парке вместе с «фанерой». Это мы так зовём летунов, которые не летают, а обслуживают лётчиков. Там у нас часть техники, в том числе два БТРа связи. За парком находится наша позиция, где есть несколько РЛС и «Пароль». РЛС-119 и станция связи Р-118 находятся на постоянном боевом дежурстве. На РЛС-119 происходит также и боевая работа. После КМБ вы это всё увидите. У нас всего десять единиц техники. Есть также КШМ, то есть командно-штабная машина, что чисто для учений и транспортный ЗИЛ, который используется очень часто. Столовая наша недалеко. Дневальному туда нужно постоянно ходить с дежурным на заготовку. Это перед каждым завтраком, обедом и ужином. Чтобы было всё, что положено и плюс ещё то, что можно раздобыть на кухне. Например, подливу и консервы, груши и сахар в нужном количестве. Есть у нас и клуб, где по выходным крутят фильмы.
   Потом после паузы он заключил:
   - Ну чё! Все ясно? А завтра вас увезут в Оремов Лаз на курсы молодых бойцов, где погоняют, как положено. А через неделю уже здесь начнёте тащить свою службу.

                Глава пятьдесят вторая.

                Речь Сёмы о бабах.

   Потом выступил с речью его приятель-украинец, сержант Сёма, из соседней лётной части.
   - Духи! Ну рассказывайте, у кого девчонка дома осталась и ждать обещала.
После чего он всех начал опрашивать лично. Почти у всех из нашей десятки дома была девчонка.
   Потом Сёма продолжал:               
   - Ну вот, у тебя ? – он показал пальцем на москвича из Одинцово. - Думаешь она будет тебя ждать? – Хрен. На следующий же день, как проводила тебя, наверняка уже под другого легла. Может она первое время будет тебе писать и говорить, что любит и жить без тебя не может. Но на самом деле начнёт с другими пацанами гулять и трахаться. Вот, как у меня например случилось. Клялась и божилась, что ждать меня будет, а сама через полгода замуж выскочила.
   - Тебя как зовут то ? – Спросил Сёма нашего москвича.
   - Геннадий, - отвечал он.
   - Гена. Крокодил значит. Я уверен, что изменяет она тебе и ждать хрен будет.
   - Это почему не будет. Если тебя не дождалась, то не значит, что у всех такие шлюхи, как твоя ! У меня всё будет окей ! – резко ему отвечал наш москвич.
   - О, да ты я гляжу бурый совсем ! Во первых, товарищ сержант, а во вторых у меня шлюха значит была, а у тебя святая что ли ? Сам то ты не святой случайно?
   После чего Крокодилу последовал мощный удар в грудную клетку. Он слегка пошатнулся, но удержался на ногах.
   - Ладно. На первый раз прощаю. Только ты запомни, москаль, - все бабы одинаковые и никто их не переделает.
   Тут в затянувшийся разговор включился Мойша :
   - Ну всё, духи. Сейчас разойдись, и готовтесь к вечерней проверке. Можете в классе письмецо отписать, если желание есть.

                Глава пятьдесят третья.

                Первый вечер во взводе.

   Мы разошлись и стали приводить себя в порядок. Кто-то чистил сапоги, кто-то умывался и чистил зубы. А Мойша сказал :
   - А ну ка рядовой Высоцкий, покажи духам, как правильно подшиваться. Ведь это им придётся делать каждый день и по несколько раз за вечер.
   - Есть, товарищ сержант ! –отвечал гусь Высоцкий.
   Он в бытовке начал нам объяснять процедуру подшивания :
   - Берёте кусок чистого белого материала, а не своей простыни или простыни товарища. Если он закончился, а новый пока не выдали, то берёте щётку ДК и дравите с мылом старый подворотничок. Потом сушите его утюгом. После – заглаживаете утюгом в таком виде. Потом начинаете подшивать его к кителю.
   И он стал подробно описывать этот процесс, попутно объясняя :
   - Подшивать вам придётся по несколько человек за вечер. Так что скорость должна быть высокой и качество конечно тоже.
   Когда он закончил эту процедуру, мы начали подшиваться. Потом используя остатки времени до вечерней проверки, многие пошли в класс писать письма. Я написал родителям, своей Маринке и одному старому другу. В письме родителям я немного откровенно описал ситуацию, в которую мы все попали. Да ещё написал по глупости то, чем предстояло здесь заниматься. В остальных же письмах было только описание дороги и как тяжело и долго мы добирались. Да ещё разные общие фразы и приветы.
   После этого по инициативе Мойши, да ещё одного кандеда по прозвищу Дядька, решили они некоторые наши письма зачитать перед всеми вслух. Как на зло они стали настаивать на последнем моём письме родителям, которое ещё не успел запечатать. Я сначала отнекивался, но они вырвали у меня его из рук и стали читать вслух. На второй странице, где и были мои откровения, мне стало не по себе.
   - Может хватит, - сказал я.
   - Ничего. Нам интересно, что ты там про нас накатал, - ответил мне Мойша. – Так значит тебе обслуживать придётся, а не служить ?
   Мощный и неожиданный удар в грудину отнёс меня на пару метров, где я снёс несколько столов и еле держался на ногах.
   - Значит служба тебе не нравится, - начал воспитательную речь Дядька после проведения своего коронного удара. – Что ж, ты гад, родителей то расстраиваешь и херню им такую пишешь ?
   Потом он повернулся к Мойше и сказал:
   - Вот начнут теперь военкомат трясти и спрашивать – куда вы нашего сыночка услали? Мол, изверги там одни. А у нас, не дай бог, расследование начнётся! Значит так маменькин сынок: сейчас ты при всех сожрёшь это письмо и напишешь новое, где скажешь, что всё ништяк, попал служить в отличный взвод и всё у тебя нормально, как и положено. И не дай бог ляпнешь хоть одно слово, что тебе тут не нравится. А потом дашь нам почитать.
   - Написать, напишу новое, а жрать ничего не буду, - ответил им я.
   - Ладно, пиши.
И Дядька разорвал моё письмо на мелкие кусочки, бросив их на пол. После чего заорал истошно:
   - Дневальный, что у вас здесь за мусор? А ну убрать это немедленно!
   Я подумал, что и впрямь не стоило писать родителям даже ту часть негатива про взвод и порядки в нём. За пять минут я накатал новое письмо и Мойша с Дядькой опять взяли его у меня.
   - Ну вот, теперь другое дело! Это то, что надо! Так и впредь всегда пиши, - воскликнул после прочтения Мойша.
   Но Дядька ему шепнул :
   - Этот дух всё равно опасен, может в другом месте то же самое написать.
   - Ну вот ты и перевоспитай его, чтоб подобные мысли больше не возникали, - с улыбкой отвечал ему Мойша.
   Потом у нас была вечерняя проверка, после которой оставалось полчаса до отбоя, который был в десять часов. Мы все за этот день страшно устали и морально и физически и просто валились с ног. Многие сразу же отрубались. А мне лезли в голову всякие мысли. Завтра предстоял отъезд на КМБ, а через неделю возвращение в этот ненормальный взвод, где служба предстоит не такая, какой я себе её представлял.

                Глава пятьдесят четвёртая.

                Курсы молодого бойца.

   Утром в шесть ноль-ноль был подъём. Маслов, которого кандеды звали Мойшей, погнал нас на зарядку. Кители остались лежать, и нам в одних ночных рубашках сначала было довольно холодно. Пробежка была до конца аэродрома и обратно. После небольшой зарядки мы умывались и чистили зубы.
   Затем Маслов преподал нам урок по наматыванию портянок. Поначалу никто не умел это делать правильно, а кто сразу не освоил, тем в Оремов Лазе пришлось здорово натереть ноги.
   Уже в восьмом часу приехал майор Бородай и капитан Белов. Нас на двух УАЗиках повезли снова в Оремов Лаз. По приезду сразу был завтрак. Потом нас отвели в казарму, где каждому показали койку. Но на неё садится в течении дня было строго запрещено. Она служила только для сна.
   У нас было два сержанта, которых через сутки меняли другие сержанты. День начинался с подъёма, пробежки в пять километров и продолжительной зарядки. Были упражнения на турнике: подтягивание, выход силы на каждую руку и на обе руки, подъём с переворотом и склёпка. Конечно, не у всех всё получалось. Но я перед армией за год ещё тренировался на школьном дворе. Поэтому мне всё было легко и даже приятно. Также были упражнения на брусьях и обычная зарядка. Потом по расписанию шло умывание, чистка зубов и сапог, подшивание, утренний осмотр, и наконец в восемь часов – завтрак. После завтрака – политинформация и политзанятия. Потом - хождение строевой по плацу. После – обед, а во второй половине дня нас везли на полигон на стрельбы.
   Я уже второй раз стрелял из «Калаша» после школы. Помимо одиночных выстрелов, стреляли мы также и очередью. Офицеры потом собирали мишени и смотрели наши результаты. Я стрелял неплохо благодаря тренировкам в школе на НВП и частому посещению тиров разных видов. Тут у меня появился азарт и страстное желание служить, занимаясь большей частью спортом и стрельбой. «Так и должно быть!» - думал я в это время.
   После стрельб у нас в течении недели были занятия по тактической, военно-медицинской, топографической и другим видам военной подготовки. Затем – ужин, а после него была пара свободных часов с обязательным просмотром по ящику программы «Время». Вечером мы также подшивались, чистили сапоги, что-нибудь стирали. Потом была вечерняя проверка, а в десять – отбой.
     Кроме нашей десятки на КМБ было ещё сотни три человек. Здесь мы должны были и присягу принимать. Время шло довольно гладко и мне здесь даже понравилось. Вспоминалась речь майора Бородая о том, что служба наша во взводе будет нетяжёлой и то, что многие даже завидовали тем, кто служил в нём. Интересно чему? – думал я. Теперь картина немного прояснялась. Во-первых, когда мы бегали утром вдоль аэродрома, то кроме нас и гусей, остальные на эту пробежку не пошли, а разбрелись по углам, кто куда. Во-вторых – начальство далеко, а командир с прапором утром приходят часам к восьми, а вечером в семь наверно сваливают домой к жене и детям. Ведь они появились утром, когда мы уже уезжали в Оремов Лаз.
   Командир взвода – старший лейтенант Коршунов был высоким и довольно крупным, с полным, слегка даже пухлым лицом. На вид ему было около тридцати лет. Прапорщику Андрееву на вид было лет чуть побольше, и он был невысокого роста и худощавого телосложения. Толком познакомится и узнать их, мне пока не удалось. Командир только зачитал нас на утренней проверке и собрал у всех военные билеты.

                Глава пятьдесят пятая.

                Принятие присяги и возвращение во взвод.

   Так неделя наших курсов постепенно подходила к концу. Мне ещё удалось написать пару писем своим друзьям. И вот, наконец настал день присяги.
   Нам ещё во взводе выдали шинели и утром в воскресенье мы, одев их, по команде построились на плацу. Присяга проходила в торжественной обстановке. Текст её мы уже выучили наизусть. У нас был даже своеобразный зачёт по ней.
   Так по очереди, с автоматом на ремне, держась левой рукой за него, а в правой держа текст присяги в толстой красной обложке, мы торжественно клялись на верность коммунистической партии и советскому народу. Клялись защищать Родину и не жалеть сил и живота своего на это благое дело. Старшим в этот момент был майор Гаврючков. Это такой серьёзный усатый майор, довольно строгий, как ему и положено, но понимающий и заботливый.
   Я без проблем тоже выполнил этот ритуал и прошёл строевой, которую я откровенно ненавидел. При ходьбе я видимо что-то сделал не так, что даже были слышны чьи-то недовольные реплики в мой адрес. Но особого значения всё же этому, никто не придал. И я быстро встал в строй.
   На присягу пришло много жён и детей офицеров и прапорщиков. Обстановка была праздничная. Кругом развивались флаги и знамёна. Да и день выдался солнечный и сухой. Нас всех фотографировали по очереди в момент чтения текста присяги.
   Единственное, что никого не было из родственников и близких тех, кто принимал саму эту присягу. Оно и понятно. Заграница есть заграница. Да и время такое.
   После присяги был праздничный обед с довольно цивильной пищей, состоящей из борща, котлет, плова, салата с кучами конфет, вафель и печенья. Всё это по сравнению с кашей-парашей, которую нам часто давали до этого, было просто деликатесом. Ведь даже когда на неделе было что-то путное на столах – нам просто не давали это есть. На приём пищи давалось ровно пять минут, а потом сержант вставал и командовал: «Закончить приём пищи. Выходи строится». Мы и прожевать то толком не успевали. Не каждому в достаточной мере доставалось то, что ему было положено. Это потому, что везде была бочковая система, а при ней, как известно, кто не успел, тот опоздал. Одни схватили, а другим уже не досталось, а если досталось, то намного меньше. Был только один сержант, который правильно и всем поровну всё распределял. Другие, слегка прикусив, выгоняли нас на улицу, где мы его ждали, пока он наговорится со своими друганами.
     Но в день присяги нас никто не торопил, и мы смогли наестся до отвала. Таким же праздничным и цивильным был у нас и ужин. Всё воскресенье мы смотрели телевизор, болтали друг с другом о том и о сём, а вечером нас повели в клуб, где показали прикольный фильм.
   Так и пролетела неделя. Мы получили фотки на следующее утро, где я вышел довольно неплохо. Их я отослал домой. В понедельник нас десятерых повезли обратно в Слячь, в наш доблестный гвардейский взвод.

               
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

                ДУХ ЦГВ.

                Глава первая.

                Поиски сигарет.

   Вернувшись, мы ждали другого отношения к себе со стороны сослуживцев по взводу. Ведь мы прошли уже курсы молодых бойцов и приняли присягу. Но, увы, всё вернулось на округи свои. И в первый же день нас поставили на место.
   Я весело болтал в ленкомнате с одним из наших по кличке Воробей, потому что у него фамилия была Воробьёв. Рядом рисовали дембельские альбомы Клим и Дядька. Они прослужили один год, но уже упорно готовились к дембелю. Дядька, он же Дьяк, резко оборвал нашу весёлую задушевную беседу:
   - Эй, индейцы! Вы я вижу совсем обурели! Ну ка улетели за двумя сигаретами быстро!
   Воробей быстро сообразил, что тон у него слишком недружелюбный и как настоящий московский интеллигент, подошёл к нему и переспросил :
   - Вам курить что ли найти ?
   - Да, и побыстрей. И чтоб в рабочем виде, - резко ответил Дьяк.
   Через секунду Воробей уже выбежал из дверей казармы и начал у всех подряд стрелять сигареты. Сам он не курил, но пришлось прикурить, чтоб сигарета была, как говорится в рабочем виде. Он через пару минут был уже в ленкомнате с дымящейся цигаркой.
   - Шаришь! Молодец! – сказал ему Клим и первым взял сигарету. Дьяк же сидел злой и угрюмый. Он только сквозь зубы процедил ;
   - А мне наверно два часа придётся ждать. Этого видать, как за смертью посылать.
    Я выбежав в курилку, никого там не нашёл и пришлось бежать дальше – в курилку соседней казармы. Как на зло мне никто не давал и лишь один, уходя, сунул, мне догорающий чинарик. Это меня не устраивало и пришлось бежать дальше и дальше. Может не бегать и не искать ничего – подумал я про себя. Нет, они, как звери набросятся на меня. Сначала лучше с ними не конфликтовать. А если сказать мол, с какой стати я должен искать вам курить? Последствия видимо будут печальные. Ладно, придётся стерпеть. Тут, как раз вышел дежурный из соседней казармы и смачно затянулся только что прикуренной сигаретой.
   - У вас закурить не найдётся ? – вежливо спросил я его.
   - Послали что ли ? – спросил он.
   - Да, именно, - ответил я.
   - Ну ладно, держи. От вас постоянно стрелки к нам бегают. Вам что, сигарет не выдают что ли ?
   - Да выдают. Но уже кончились у всех. А следующая выдача будет только через пять дней, - объяснил ему я.
   - Курите много. Здоровье бы поберегли, - заключил он и удалился.
После этого я пошёл к своей казарме. Дьяк уже стоял на крыльце и курил.
   - Вот, удалось найти одну, - спокойно сказал я.
   - Одну? Ты полчаса где-то лазил, душара! Воробей за это время уже почти полпачки настрелял. Ладно, пошли со мной.
   Мы вошли в бытовку. Там в углу лежала штанга.
   - Хватай, « мамку», и чтоб тридцать раз присел с ней. Раз командир сказал – вас пока не трогать, значит будем заниматься спортом, чтоб лучше понимать.
   Я уже осознавал, что происходит, но надеялся, что у него пройдёт эта мне непонятная злость, которая появилась просто так, из ничего, на пустом месте. Поэтому я с улыбкой взял штангу и спокойно присел с ней десять раз. Дальше приседать становилось всё тяжелей и тяжелей. Дьяк начал командовать на счёт :
   - Раз, два. Раз, два. Резче давай делай. Как курица приседаешь.
Вытянув кое-как тридцать раз, я положил штангу обратно в угол.
   - Ну что ? Теперь понял, что в армии надо всё делать быстро ?
   - Понял, - отвечал я, чуть дыша.
   - Теперь, если я скажу что-то сделать, ты должен это делать в минуту. Если бы я раньше на твоём месте искал полчаса одну сигарету, то меня убили бы сразу по приходу. Так что учти это на будущее.
   Еле дыша, и весь в поту, я поплёлся в умывальник, чтобы освежиться и придти в себя.

                Глава вторая.

                Дьяк.

   Дьяк или Дядька, как его чаще звали, прослужил всего один год, но казался уже закоренелым дедом. Звали его Николай по фамилии Дякив. Родом он был с западной Украины из села Дмитров под Львовом.
   Письма домой и своей подруге он писал на родной украинской мове. Мне даже казалось странным, что у такого монстра была, судя по фотографии, довольно красивая подруга. Ему было всего девятнадцать лет, хотя выглядел он лет на десять старше. На лицо был весьма страшен, но не в смысле, что был каким-то уродом. Нет, он был совсем не урод. Но таких людей не часто встретишь на улице. Просто его вид внушал ужас и уважение одновременно. Увидев его лицо, постоянно мрачное, сразу было понятно, что с таким лучше не спорить. Казалось, что он никогда не улыбается. Улыбку на его лице впоследствии за весь год я видел всего несколько раз. И то, когда он был в подпитии. Для духов он был настоящим дьяволом. Со всеми, включая и свой призыв, Дьяк был немногословен, а голос у него был низкий и угрожающий. В каждом его слове слышалось предупреждение.
   До службы Дьяк работал сапожником и в армии он слыл тем, что за определённую плату из гавна мог сделать крутые сапоги или ботинки. Заказы он принимал неохотно. Видимо всё зависело от суммы, которую мог заплатить заказчик. Но желающих было, хоть отбавляй.
   Дьяк был довольно развит физически, рост его – чуть выше среднего, он был широкий в плечах и очень жилистый. На его фигуре совсем не было жира, только жилы и мускулы. Сам был, как кремень, очень твёрдый и в прямом и в переносном смысле одновременно. Лицо у него было часто красным, а глаза и взгляд, как у большой белой акулы. Нос – очень крупный, прямо таки рубильник. Волосы – русые, обычные. Его глаза сверлили каждого. Этот взгляд можно запомнить на всю жизнь.
   Он очень много курил. Я посчитал, что за час он выкуривал две-три сигареты. А в день у него уходило полторы пачки. Но это никак не отражалось на его здоровье. Он только кашлял иногда. Во взводе его все уважали. Даже с его призыва некоторые побаивались Дядьку. В друзьях у него ходили Клим, он же Клименко, Ара, он же Ткачук и единственный дед во взводе – Мойша, он же сержант Маслов. И конечно же Шура Густой, который был его сменщиком по боевому дежурству в Зволене. С Густым они обделывали свои финансовые делишки в штабе дивизии в Зволене, где был пункт ПВО «Исследуемый», куда ходили ежедневно на боевое дежурство.
   Дядька никогда не бил молодых просто так, как это любили делать многие его годки и те, кто прослужил всего полгода. Проходя мимо дневального, которым часто в дальнейшем был и я, он никак не реагировал на него, не давал просто так тумаков, как Бабай, и не бил в грудь со всей силы, как это делал Ара. Он только пронизывал всех своим мрачным взглядом акульих глаз. Но если Дядька решил с кем-то расправиться, то плохо было его противнику. Он, как здесь все говорили – не бил, а убивал.
   Как-то Дьяк проверял качество уборки в бытовке. Дневальным тогда был Абрикос. И обнаружив бычки, засунутые под плинтус, он заставил Абрикоса съесть их. Тот долго сопротивлялся, говорил, что такое больше не повторится, но тем не менее пару бычков ему пришлось пожевать. После чего он в умывальнике долго полоскал свой рот.
   Однажды туркмен Бабай, его одногодок, задолжал ему немного денег. Дядька звонил ему из Зволена с дежурства. Мне удалось подслушать их разговор. Дядька грубым и низким голосом спросил :
   - Бабай, ты нашёл то, что мне должен?
   - Дядька, пока нэт, но скоро точно будут.
   - Бабай, ты видно забыл, у кого занимал.
   - Нэт, нэ забыл, я всё помню!
   - Бабай, посмотри наверх на потолок! Что ты там видишь, ничего не висит?
   - Да нет, Коль, только лампочка висит.
   - Там висит твоя пи…лина, которую ты завтра получишь, если к моему приходу денег не будет, понял?
   - Да Коль, понял, буду искать.
   Вот такой короткий разговор у него был с теми, кто ему что-то задолжал или сделал ему что-то неприятное. Кто-то из гусей рассказывал случай, произошедший незадолго до нашего призыва во взвод. Коршунов – командир взвода, забрал к себе гитару, возмущаясь тем, что надоело ему слушать это бесконечное треньканье. Дьяк же в это время усиленно учился мастерству игры на этом инструменте. Он пришёл в канцелярию к командиру и сказал:
   - Тыщ старший лейтенант, прошу вернуть нам инструмент.
   - Хрен вам всем, - ответил Коршунов. – Она теперь у меня будет лежать.
   Дьяк протянул руки к гитаре, а взбесившийся Коршунов с силой вырвал её у него и ударил о стену, при этом сломав гриф. После чего Дядька рассвирипел и с кулаками бросился на командира. От Коршунова он получил точный удар в свой рубильник и вылетел из двери. Командир потом сразу закрылся в своей канцелярии. Дьяк рвался в дверь, но безуспешно. Коршунов молчал. Через полчаса командир резко вышел из канцелярии и незаметно уехал домой на велосипеде. На утро естественно все страсти уже улеглись. Таким образом, Коршунов даже не знал, как себя вести с таким солдатом. Если бы драка разгорелась и о ней бы узнали в штабе дивизии, то прощай командирская должность и спокойная жизнь. Поэтому он не стал ничего раздувать и выносить сор из избы. Но к Дьяку у него стало особое осторожное отношение после этого инцидента.
               
                Глава третья.

                Пробуждение взвода.

   Второй день во взводе начался, как и положено с подъёма в шесть ноль-ноль. Дежурным был младший сержант Озеров, только что прибывший во взвод из учебки, когда мы были на КМБ. С ним же из учебки прибыл его одногодок – ефрейтор Левчук. Они заступали дежурными по очереди. Других пока никого не ставили. Под руководством Мойши Озеров с шести часов утра начал командовать нами :
   - И так, кровати сносите в другой конец кубрика, потом подметайте пол, а после натирайте его вот этими кусками от старых шинелей, чтоб паркет блестел, как у кота яйца.
   Мы принялись сдвигать кровати. Кандеды продолжали мирно спать, сопя и зевая. Им наверно снился очередной сладкий сон. Гуси, прослужившие полгода, ушли умываться, подшиваться и чиститься. Сдвинув кровати, нам открылся грязный пол, покрытый бычками и пеплом. Кандеды всегда по ночам курили, лёжа в кровати, а бычки просто кидали на пол. Один из наших одногодков по фамилии Макаров начал быстро сметать мусор в одну кучу.
   - Как ты подметаешь? – воскликнул Мойша. – Утром уборку надо делать в десять раз быстрее, чем днём. Ну ка дай сюда метёлку.
   Он взял её у Макара и стал всем нам показывать, как надо быстро и правильно подметать.
   - Вот так! Всему вас учить надо, - с умным видом заключил Мойша.
   Потом Озеров выдал нам всем куски шинели, и мы начали ногами натирать паркетный пол.
   - Опять, всё не так! Вы, что ещё не проснулись? – снова кричал на нас Мойша.
   Он показал нам скоростное натирание полов и добавил:
   - Видите, как блестит паркет. Чтоб у вас также блестел. Чтоб не одной дощечки тусклой не осталось.
   Так мы натирали пол, а потом спящих кандедов относили обратно на своё место. Гуси застилали кровати сами , а кровати кандедов застилали мы, но не сразу, а в процессе того, как они начинали постепенно подыматься. Они уходили в сортир и в умывальник, а мы тем временем заканчивали уборку в кубрике. Особо спящих кандедов, Озеров заставлял будить, но ласково, так как он и сам ещё многих побаивался. И лишь под предлогом, что скоро придёт командир. Потом уборку мы продолжали в бытовке.
   С семи часов дневальный обязан был особо бдительно «рубить фишку», то есть следить за улицей и заранее предупреждать всех о приближении командира. Тот приезжал всегда на велосипеде где-то с семи до восьми. Следом за ним приходил прапорщик Андреев – начальник станции, а в сущности заместитель Коршунова. Сегодня дневальным был гусь Кузьмин, которого все звали Кузьмой. Кузьма хорошо знал своё дело по части бдительного слежения за приближающимся командиром. Коршунов всегда по приходу спрашивал у дневального о том, где дежурный и когда закончилась зарядка, которая на самом деле почти никогда не проводилась.
   Сегодня дневальный за километр разглядел командира на велосипеде и успел заранее всех оповестить об этом.
   - Командир идёт! – громко закричал он. – Командир, командир идёт, - мигом разлетелась весть по всей казарме.
   Почти все кандеды уже встали, хотя многие в этот момент лежали на кроватях одетые, только без ремней и без сапог. Услышав неприятную весть, они быстро вскочили, полностью оделись и поправили свои кровати. Но двое – Ара и Паша Борисов так и не поднялись, продолжая спать, как ни в чём не бывало. Услышав известие о приходе командира, они судорожно начали одеваться, но, увы, не успели скрыть своё позднее пробуждение.
   - Взвод, смирно! – гаркнул дежурный. Потом он строевым шагом подошёл к старлею и отчеканил:                - Товарищ старший лейтенант, за время вашего отсутствия никаких происшествий во взводе не отмечено. Дежурный по взводу, младший сержант Озеров.
   - Вольно, - ответил Коршунов.
   - Взвод, вольно! – объявил Озеров.
   Командир прямиком проследовал в кубрик, чтобы проверить – нет ли спящих или только что вставших и неодетых. Ткачук с Борисовым в этот момент застёгивали пуговицы на кителях.
   - Так, время восемь доходит, а вы только что проснулись, - спокойно сказал Коршунов.
   - Товарищ старший лейтенант, мы умываться ходили после зарядки, - мгновенно среагировал Ткачук.
   - Да ну! Вы на зарядке были? Уж не босиком ли бегали?
   Они посмотрели на свои босые ноги, но Ткачук и в этот раз нашёл что ответить:
   - Да мы только что разулись. Ноги натёрли.
   - Вы у меня оказывается только что призвались на службу и с непривычки ноги натёрли до мозолей. Бедные вы мои. Тяжело вам бегать то в сапогах, - шутливо, но злобно ответил им командир, а потом добавил:
   - А сейчас форма номер два и с голым торсом бегом до КП аэродрома и назад!
   Ткачук с Борисовым стали неохотно раздеваться и потом по пояс раздетые побрели к выходу.
   - Бегом, я сказал! – крикнул им вдогонку Коршунов.
   Они вышли из казармы и уселись в курилке. Командир вышел вслед за ними и увидев их в курилке с дымящими сигаретами, заорал пуще прежнего :
   - Бегом, до конца аэродрома. Тридцать минут, чтоб я вас здесь не видел!
   Аре с Пашей пришлось трусцой добежать до ближайшего поворота, где они свернув, побежали отсиживаться на позиции, в тёплой станции.
   Командир этим временем прокричал дневальному:
   - Объяви команду – всем строиться !
   - Взвод, выходи строится ! – послушно среагировал дневальный.
   Мы построились и старлей начал с недовольным видом обходить строй.
   - Так. Утреннего осмотра не проводилось. Взвод с утра – кто в лес, кто по дрова! Дежурный, зарядка была?
   - Так точно, товарищ старший лейтенант, была! А утренний осмотр ещё не успели провести.
   - И так, первый и последний раз повторяю, что на утренней пробежке быть всем, а не только молодым. Это касается в первую очередь Ткачука и Борисова.
   А они к этому времени показались в дверях казармы. Коршунов неистовым взглядом посмотрел в их сторону, а потом продолжил:
   - Утренний осмотр надо проводить вовремя и до моего прихода. А когда я приду – это моё дело. Чтобы все были подшиты чистым подворотничком, выбриты, постираны, выглажены, почищены, подстрижены и под… подмыты тоже. И чтоб никаких усов! Это в первую очередь тебя Борисов касается. И короче, чтоб вы не позорили меня и честь нашего гвардейского взвода.
   Потом он, распустив всех, кроме нас молодых, провёл с нами небольшую беседу по вопросам дисциплины.
   - Вы во всём должны слушаться только меня и прапорщика Андреева, а в наше отсутствие – дежурного по взводу.
   После чего он вопросительно посмотрел в сторону дежурного Озерова и продолжил:
   - Всем остальным, чего бы они вам не говорили, вы не обязаны подчиняться. Всем надо находиться в пределах казармы, а если есть необходимость отлучиться, например на позицию или в бокс, то уйти можно только с разрешения дежурного или по его приказу, чтобы он знал – где каждый из вас находится в данный момент. Если приедет Ганжа, то есть полковник Ганжа, наш начальник ПВО дивизии, или кто-то из его помощников, то всё должно быть так, чтобы я моментально мог вас построить. А сейчас ефрейтор Левчук отведёт вас на завтрак, а после на позицию для осмотра техники. Левчук! Строй всех!               

                Глава четвёртая.

                Ефрейтор Левчук.
               
   Новый дежурный Левчук повёл взвод на завтрак. Наша десятка молодых шла впереди, за нами шли гуси, а кандеды плелись в самом конце. Ефрейтор Левчук призвался на службу всего на три с половиной месяца раньше нас, в середине июля. Это был так называемый спецпризыв. За это время он уже успел пройти учебку. Первое время он был мягким и добродушным с нами. Мы все уже начали принимать его, как своего. Он был очень осторожен с кандедами и старался изо всех сил, как можно быстрее встать рядом с ними на одну планку, то есть пользоваться теми же правами, что и они. У него был надёжный земляк и товарищ – Дядька. А это уже о многом говорило. Левчук не получал по шее от Ары, как Озеров, так как жил с ним в соседней области той же западной Украины. Но вскоре Левчук показал нам своё гнилое нутро и острые зубы. Но пока интеллигентный и добрый ефрейтор расспрашивал нас о гражданке, говорил по душам с каждым, в общем вёл себя почти панибратски.
   Завтрак оказался довольно скудным. Несколько кандедов на него не пошли, свалив по пути на позицию. Они и в дальнейшем на завтрак ходили редко, поэтому нам на нём было посвободней.
   Левчук отрывисто заговорил:               
   - Надо хлеб и три пайки масла с чаем отнести на позицию. Вот вам две фляжки для чая. Боевая смена на станции просила принести им всё туда. А третью пайку с хлебом и фляжкой, ты Воробей, спрячешь в шкафу, где лежат ОЗК и противогазы. Это для Мойши. Он её возьмёт, когда командир куда-нибудь свалит. Понял?
   - Да, всё сделаю, - ответил Воробей.
   - Не да, а так точно, - поправил его Левчук.
   - Так точно, - повторил Воробей.
   - То-то!
   Левчук незаметно, с каждым часом становился всё резче и злее. А через неделю он превратится в такого же злыдня, типа Ары и Дядьки, но со своими собственными тараканами в башке. Я вскоре узнал, что он тоже студент, закончивший первый курс Львовского университета на факультете журналистики. Но он это не афишировал, и поэтому никому в голову не приходила мысль назвать его студентом. А ко мне же эта кличка пристала почти с первого дня.

                Глава пятая.

                Позиция и спортгородок.

   Позиция была где-то в пол километре от казармы. За высоким металлическим забором стояло несколько станций. Ширина её была метров тридцать, а длина метров сорок. С одной стороны она граничила с лётным автопарком, а с другой выходила к аэродрому. Железная дверь закрывалась на увесистый замок. После позиции начинался пустырь, изредка покрытый кустами. Он тянулся на пару километров и выходил на трассу, ведущую из Слячь к Съельнице, ближайшему селу. За позицией в двухстах метрах находился боевой командный пункт батареи или просто БКП, как его все звали по телефону. С ним связь была через СРЦ, а это позывной нашей станции Р-119, которая стояла на позиции. Она состояла из двух машин ЗИЛ-130. На одной стояла вся аппаратура, включая передатчик, приёмник и экран слежения за целями. На другой сами локаторы и дизель-генераторный агрегат. Это была основная радиолокационная станция нашего взвода. Рядом стояла Р-115 на базе ЗИЛа-157. Машина эта конечно древняя, но вся станция зато блестела, так как была недавно покрашена. Следом стояла Р-118 – станция связи. Там стоял передатчик, где ключом с помощью азбуки Морзе регулярно утром и вечером выходили на связь со «Штангой». А это позывной центрального командного пункта ПВО всей центральной группы войск, дислоцированной в Чехословакии. Он был в Чехии, в Миловицах, то есть там, куда мы все сначала прилетели из Калинина. В Р-118 было довольно уютней и просторней в отличии от других станций. Фургон у неё был с окнами и разделён на две части. В одной стояла аппаратура и там выходили на связь, а в другой был прикреплённый к полу стол. С обоих сторон от стола были широкие и мягкие лавки с поролоном и кожезаменителем. Сама Р-118 была на базе ГАЗа-66 или шишиги, как принято было везде называть этот газон.
   Мы везде лазили по станциям. Левчук мало чего в них знал, а Бабай-кандед, дежуривший в Р-119, по русски говорил нечётко, проглатывая слова. Поэтому мало чего удалось понять из того, что он пытался нам рассказать о станции. Рот у него был до ушей, он о чём-то постоянно шутил и сам же смеялся над своими шутками. В Р-119 было ещё просторно по сравнению с Р-115. В ней было два небольших крутящихся кресла для смены. Дежурившие там, умудрялись оба спать на полную вытяжку. А в Р-115 никто не дежурил, да и места в ней почти не было. Был лишь узкий, шириной с полметра проход между блоками, которые занимали всё пространство от пола до потолка. Да и сам кунг был намного меньше, чем в Р-119. Локаторы в Р-115 крепились на крыше кунга. Далее стояла Р-125 – более совершенная станция связи по сравнению с Р-118. А так внутри она в основном повторяла её и тоже на базе шишиги. У забора стоял «Пароль» на базе УРАЛа-375. На нём водителем был Клим, который впоследствии говорил : «Да блин, я водитель, а за полтора года лишь два раза ездил на своей машине». «Пароль» крайне редко участвовал в учениях, а стоял всегда на одном месте. В нём находилась аппаратура для распознавания целей «свой-чужой.» Про него я услышал, что он сугубо секретный и кроме прапорщика Андреева, никто в его аппаратуре ничего не понимал.
   На позиции было шесть машин, ещё четыре были в боксе на территории лётного автопарка. И Бабай кратко познакомив нас с техникой сказал:
   - Ну чиво уставылись? Надо чыстить машины то! Вишь какие грязные они!
   И он провёл пальцем по кабине ЗИЛа, после чего осталась полоса на толстом слое пыли. Левчук тогда быстро сообразил, что нужно делать и уже в резком и приказном тоне нам скомандовал:
   - Эй, а ну быстро разбились по два человека на машину и начали протирать их.
   Потом Бабай дал нам тряпки, поролон и мы принялись отчищать машины от грязи и пыли. Двоих Левчук послал за водой, чтобы мы ещё мыли колёса. После чего Бабай сделал специальную жидкость из гуталина, и мы стали красить кисточками шины у всех колёс, чтобы они были чёрные-чёрные. Тогда после нашего ухода вся техника блестела и сияла на солнце.
   По возвращению в казарму, мы немного перекурили, а потом Озеров нас построил и повёл в спортгородок.
   - Сейчас посмотрим, чего вы на турнике изобразить можете, - сказал он с усмешкой.
   Всё, что он говорил, я делал свободно и легко. Увидев мои финты, он перестал обращать на меня внимание, а переключился на остальных. Многие из наших специально не занимались этим до службы и подтягивались от силы пять-семь раз. Выход силы они делали с большим трудом и то лишь на одну руку, а подъём с переворотом им вообще не давался. На это Озеров с Мойшей язвительно смеялись и всячески унижали их.
   - Давай, скачивай жирок то свой, тюлень несчастный, - говорил Озеров одному.
   - Ты, чего дома у себя лишь одно вино жрал? Ничего, здесь вы все похудеете! Как говорится: не можешь – научим, а не хочешь – заставим! – ехидно посмеиваясь, восклицал Мойша.
   - А ты чего? – сказал он мне. – Прирос что ли к турнику? Была команда – отставить. Всем строится и шагом марш в казарму.
               
                Глава шестая.
               
                Первый обед в Слячах.

   После чего наступило время обеда. Как было принято, предварительно дежурный или дневальный шёл на заготовку. Он проверял – всё ли наряд по столовой выдал взводу. У нас было два стола и каждый был рассчитан на двенадцать едоков. Система бачковая: бачок с первым, бачок со вторым, одна большая тарелка с салатом из зелёных помидор или солёной капусты и две общих тарелки со свиным мясом вперемешку с салом. Плюс ещё двенадцать железных кружек с компотом или киселём. На первое был какой-нибудь суп, как правило жидкий. Борщ или щи давали изредка, чаще во время каких-нибудь праздников. На второе обычно была каша: овсянка или перловка, приготовленная на воде. Гречка, рис, макароны или картошка с тушёнкой – тоже выдавались редко. Мясо надо было постоянно отделять от сала, так как на варёное сало любителей не находилось. Были тарелки, в которых почти не было мяса, а лежали только жирные куски сала с волосатой щетиной. В этих тарелках была подлива, на которую всегда было много желающих.
   Хлеб в Чехословакии был только белый, как и почти во всей Европе. Ржаной муки здесь не было. Хлеб поставляли местные хлебопекарни. Чёрный хлеб мы увидели только года через полтора. Он был выпечен на нашей пекарне, которая была в части. А ржаную муку привозили из Союза.
   Дневальный, проверив наличие всего необходимого, хавал на скорую руку и ждал прихода дежурного. После его прихода он пулей летел обратно в казарму. Там он вставал на тумбочку, меняя нового дневального, а тот в свою очередь шёл в столовую вместе со взводом. Потом новый дневальный первым бежал из столовой, чтобы встать на тумбочку.
   По пути на обед в столовую Левчук спросил :
   - Песню какую-то строевую, кто знает ?
   Мы отрицательно покачали головой.
   - Ладно. После обеда будем учить. С меня же потом спросят, почему вы песен строевых не знаете.               
   И в ногу всем идти, я сказал. Вас, что не научили в Оремов Лазе в ногу ходить?
Когда навстречу кто-то шёл из офицеров лётной части, то Левчук начинал громко командовать:
   - И раз. И раз. И раз, два, три. Левой, левой.
И так несколько раз. Когда они проходили, то он сразу замолкал.
   Мы подошли к столовой, где у входа уже толпилось море народа. Летуны с голубыми погонами были повсюду. Наши кандеды их почему-то звали «фанерой». Среди казарм летунов, которых было штук двадцать, только мы, да ещё стройбат носили чёрные погоны.
   Каждая казарма представляла собой длинное одноэтажное здание с классами, ленкомнатой, оружейкой, кабинетами командиров и их замов и большим кубриком, где стояли двухярусные кровати. У нас же просто стояло двадцать пять кроватей без всяких ярусов. Между каждой парой кроватей была тумбочка, одна на двоих, где лежали разные предметы обихода и личные вещи.
И проходя мимо этих казарм, я видел, что на такой же площади, как наша жило в три раза больше людей. Это было заметно по количеству строящихся в колонны солдат возле каждой казармы.
   Впрочем я отвлёкся в своих мыслях от главного: как бы побыстрее и посытнее набить свой желудок. А для этого нужно было ещё потоптаться и потолкаться у входа в столовую, где стоял дежурный офицер. Все докладывали ему по форме, что такое-то подразделение, в таком-то количестве прибыло на обед. Очередь шла медленно, так как зал был переполнен, а дежурный запускал только после того, как выходило из него какое-то подразделение.
   Наконец наступила и наша очередь. Левчук отчеканил давно изученную фразу :
   - Взвод! Равняйсь! Смирно!
   - Вольно, - ответил ему дежурный офицер.
Потом Левчук продолжал :
   - Товарищ капитан, взвод ПВО в количестве восемнадцати человек на обед прибыл. Дежурный по взводу гвардии ефрейтор Левчук.
   - Ну ладно, заводи, - ответил капитан.
   - Взвод ! В столовую по одному, шагом марш !
   Кандеды же ходили в столовую непостоянно. Они зато часто посещали «чайник», который был в пятидесяти метров от неё.
   Обед сегодня был классическим – суп из одной целой луковицы и нескольких кусочков картошки с капустой, салат из зелёных помидор и перловка. Плюс ещё варёная свинина с салом и компот.      Кандеды, в первую очередь Дядька с Арой заверещали:
   - У, блин, опять жрать нечего! Эй, духи, вперёд за подливой урыли! – Слышь, Кузьма, покажи им всё, где и чего брать !
   Кузьма взял меня и ещё двоих наших и повёл в сторону кухни, по пути объясняя чего надо делать:
   - Значь так. Берёте чистые тарелки вот здесь, и идёте на кухню. А там вежливо просите у повара подливы. Всё понятно?
   - Да вроде понятно, - ответил я.
   - А даст ли он? – спросил неуверенно Трактор.
   - Надо лучше просить! И чтоб побольше дал. Всё, вперёд! – заключил Кузьма.
Мы вдвоём подошли к кухне, где должна быть подлива. Огромный повар-детина чего-то мешал в котле. Я его спросил :
   - Можно немножко подливки набрать ?
Повар ехидно улыбнулся до самых ушей и ответил :
   - Можно Машку за ляжку, можно козу на возу, а у нас говорят – разрешите!
   - Разрешите тогда подливы немного набрать ? – Повторил я свою просьбу.
   - Ну разрешаю. Иди набирай, если сможешь.
   И он опять улыбнулся, поглядывая в сторону соседней комнаты. Я подошёл к котлу с подливой. Пол на кухне был весь жирный и скользкий, так что с непривычки на нём можно было легко подскользнутся и упасть. Повар в это время отошёл в соседний отсек и я остался один на один с огромным котлом. Взяв ковш, я стал набирать им из него горячую аппетитную подливу. В это время на кухне появился другой повар, какой-то нерусский и заорал, неистово глядя на меня :
   - Что, духи, обурели совсем! В грязном ХБ к чыстому котлу с пыщей! Ах, ты душара!
Он схватил черпак и что есть силы съездил мне по чайнику. Искры полетели у меня из глаз. Потом последовал мощный пинок под зад, и я ковыляя поскакал вон из кухни. Это был грузин Би Джо. Его все молодые боялись, как огня. Он был похож на психопата и бил молодых всем, что попадало ему под руку.
   От ударов я разлил на пол всю подливу и с пустой тарелкой проследовал обратно в зал, где меня встретили разъярённые и голодные кандеды.
   - Ты урод ! – заорал Ара, - тебя, что не научили, как подливу добывать надо ? Если я бы в своё время пришёл с пустой тарелкой, меня бы убили сразу.
   Дядька, жуя добавил :
   - Мочить их надо и учить. Раз не могут шарить, то будут работать и спортом заниматься, чтобы потом лучше шустрить. Вон, Воробей, принёс таки целую тарелку подливы.
   - Он шарит, - пояснил Ара.
   - А кто не шарит, тому тоска будет! Ой, тоска! – добавил Бабай.
   - Эй, студент! Ты вроде в институте учился? – спросил меня Дядька.
   - И сейчас учусь, - ответил я.
   На эту реплику раздался дружный смех со стороны кандедов. Дядька, сделав акулью морду, продолжил :
   - Что же, ты студент, учишься вроде, а шарить не можешь ?
   Клим поддержал Дядьку, подливая масла в огонь :
   - Тупой ты студент, отучился своё. Считай, что тебя исключили. Тупые тенятники – нигде не нужны. А сейчас давай вперёд за грушами.
   Мне пришлось опять идти на кухню, но слава богу, в другое место. Там стоял огромный чан с остатками компота и варёных сухофруктов. На его дне было много груш. Хорошо, что на кухне был довольно добрый парнишка, который мне сам наложил целое блюдо. Я после этого довольный вернулся к столу.
   - Во! Хоть груш зашарил! И то ладно! – процедил сквозь зубы слегка поостывший Ара.
   Тут и я наконец-то смог, как говорится начать приём пищи. Проглотив несколько ложек супа и пару раз откусив кусок хлеба, у меня над ухом прозвучала команда Левчука :
   - Взвод, отставить приём пищи! Встать, и выходи строится!
Я, как ни в чём не бывало продолжал хавать. Ведь я же не по своей вине начал есть позже всех.
   - А тебя чего, студент, команда не касается? – заорал на меня Левчук.
   - Да я сейчас, я ведь поздно сел, - оправдывал я свою задержку в исполнении команды.
В ответ он мне звезданул по башке, а после прорычал:
   - Это никого не касается, когда ты начал жрать, поздно или рано! Команда даётся для всех. А ну быстро встать!
   Я вместо этого начал пить компот.
   - Ах, ты сука !
   Левчук вышиб из моих рук кружку с компотом, и она наполовину пролилась мне на штаны. После этого пришлось подчиниться и последовать на выход. Уходя, я незаметно по старой привычке прихватил кусок хлеба, положив его в грудной карман кителя. Не с голоду же мне в конце концов подыхать из-за этих уродов – подумал я тогда.
   Левчук, сменив Озерова в качестве дежурного, построил нас на улице. Наша десятка молодых и ещё четыре гуся последовали к казарме. Кандеды остались сидеть на лавочке, о чём-то болтая между собой. Любой дежурный их не касался, и они приходили и уходили свободно, безо всякого строя.
               
                Глава седьмая.

                В боксе.

   После обеда командир приказал Озерову заниматься с нами строевой и разучивать слова песен, чтобы мы их пели по пути в столовую и обратно. Это потому, что и к Коршунову уже придирались по этому поводу и ходили нехорошие слухи среди офицеров-летунов о нашем взводе. Мол, взвод раздолбайский, дисциплину не признаёт, ходит туда-сюда, как придётся и в неполном составе. А когда взвод идёт по гарнизону с песней – совсем другое отношение к нему со стороны всех офицеров и прапоров. Видно сразу, что поющий взвод – бравый и дисциплинированный. К тому же ещё и гвардейский.
   Позанимавшись с нами часок строевой, Озеров повёл нас в бокс, где стояли два БТРа, КШМка и транспортный ЗИЛ-130 для перевозки грузов. КШМ – командно-штабная машина, тоже ЗИЛ-130, которая всегда использовалась на учениях для начальника ПВО дивизии и его помощников. БТРы были напичканы радиостанциями и служили для связи. На них не было пулемёта, как на обычных пехотных БТРах. При проведении учений на них разворачивались антенны и они служили пунктами приёма и передачи.
   Мы несколько часов подряд протирали тряпками всю эту технику, доведя её до блеска. Водителей знакомили со своими машинами. Из десяти наших, было трое водителей. Муха или рядовой Мушников был назначен водителем на Р-115 (ЗИЛ-157). Крокодил или рядовой Зарецкий – водителем на Р-118 (ГАЗ-66). Воробей, то есть рядовой Воробьёв на Р-119 (ЗИЛ-130). Эти машины все были на позиции, и Левчук вскоре увёл их туда. Уже потом, их иногда командир привлекал и на транспортный ЗИЛ, так как он чаще всего использовался. Остальные все стали операторами станций. Я, Трактор и Сим-Сим, он же рядовой Савосин, стали связистами, то есть радиотелефонистами и радиотелеграфистами. В будущем мы должны были выучить азбуку Морзе и принимать закодированную информацию по радиотелеграфу. Это должно было происходить на «Исследуемом» в Зволене, где постоянно шло боевое дежурство.
   Кстати ко всем нам уже в первые дни пристали клички, сохранившиеся до самого дембеля. Я, как известно, был «студентом». Эту кликуху мне дал Мойша – наш единственный дед, прослуживший к этому времени уже полтора года. Абросимова из подмосковного Солнечногорска прозвали «Абрикосом», наверное по схожести с фамилией. Некоторые из кандедов звали его «Абрикотином» по известному напитку «Абрикосовый аромат». Гена Зарецкий стал «Крокодилом», потому что был Геной. Фадеев стал «Трактором». Но его звали по разному и «Трахтерус», и «Трахтерчик» , и «Трахтор», и даже «Трахтергаус». Макаров стал Макаром, Воробьёв – Воробьём, Мушников – Мухой, а Савосин – Сим-Симом. Ну а мой единственный земляк из нашей области – Сергачёв Миша стал «Французом». Правда, непонятно почему. Видимо Мойша, давший ему эту кличку, нашёл в его лице какие-то французкие черты. Друг к другу мы обращались конечно же по именам, а кличками нас звали кандеды и гуси.
   Между тем машины были уже все протёрты, а колёса выкрашены битумным лаком и блестели чернотой. Почувствовав небольшую передышку, я и Сим-Сим зашли за БТР и начали вести непринуждённую беседу о том и о сём.
   - Как тебе на новом месте ? – спросил его я.
   - Не знаю пока. Ещё не определился, - ответил мне он.
   - Я тоже до конца не прочувствовал. С одной стороны вроде служба нетяжёлая, а с другой – покоя нет от кандедов, да и от гусей тоже, - продолжал я разговор.
   - Озеров, ещё тот козёл. Попался бы мне он на гражданке, кровью бы умылся. Да и Левчук тоже. Если бы не они, нормально бы всё было, - добавил Сим-Сим.
   - Это они перед кандедами стараются. Сами то недавно из учебки пришли, - дополнил я его.
   Между тем вдруг раздалось змеиное шипение этого самого Озерова :
   - Вы, чего, салаги, опухли что ли ? Все машины протирают, а вы тут спрятались и прохлаждаетесь.  Хреново БТР то почистили. Пыль одна вокруг.
   Он провёл пальцем по корпусу и показал нам свой грязный палец.
   - И колёса не полностью чёрные. Вон прогалы одни. А ну быстро схватили тряпки.
   Нам пришлось подчиниться. Но вскоре уборка закончилась, и мы пошли обратно в казарму. Уже приближался ужин. На этот раз он выдался довольно сносным. Была жареная рыба «Минтай» и картофельное пюре. К чаю мне даже достался один кусочек сахара.

                Глава восьмая.

                Вечером во взводе.

   После ужина наступил долгий и противный вечер. Из наших уже одного поставили в наряд по казарме. Им оказался Сергей Абросимов или Абрикос. Он стоял на тумбочке дневальным и тёр свою бляху куском пасты «Гойя». В последующее время он всегда этим занимался. Бляха у него стала просто зеркальной без малейшего оттенка желтизны.
   Другие все вынуждены были заниматься подшиванием кандедов и выполнением их различных прихотей. То сбегай туда, подай то-то, почисти бляху и сапоги, то зашей что-то из одежды, то помогай рисовать ему дембельский альбом.
   Всё это стало происходить каждый вечер и не полгода, как нам раньше думалось, а целый год. Если кто-то что-нибудь плохо или медленно делал, то начиналось воспитание. Это или занятия спортом или откровенный мордобой. По спорту больше всего была задействована уже знакомая мне штанга. К спортивному воспитанию относились также отжимания от пола и приседания на счёт.
   Только после того, как ты подшил кандеда, то мог подшиться и сам. Из гусей, прослуживших полгода, обязательно находился проверяющий нашу работу. Чаще всего им был Бульба, он же белорус рядовой Витя Свирейко. Он всегда интересовался - кого ты подшиваешь, и не дай бог ты подшиваешь себя, когда кто-то из кандедов ещё не подшит.
   Особое внимание гуси уделяли, чтобы мы правильно и красиво заправляли кровати. И не только свои, но и у кандедов. У них это была целая наука. Важность красиво заправленной кровати была выше спортивной подготовки, да и всех других учений и обучений. Это чтобы любому начальству сразу бросилось в глаза. Где каждый якобы подумает, что во взводе порядок идеальный, во всём блеск и лоск. С нами не раз Озеров и Левчук проводили такие занятия по идеальной заправке кроватей. А это, как натягивать одеяло, как набивать правильно кантик, чтоб он был под прямым углом. И чтобы полоски на одеялах, у всех в ряд стоящих кроватей, были на одной линии. Для них это было в сто раз важнее, чем какие-то занятия по настоящему военному делу. И это понятно почему.
   Кандеды заставляли гусей всюду следить за нами, чтобы мы постоянно работали на них. И чтобы самим не заниматься их обслуживанием, они старались изо всех сил. Потому что знали, если мы чего-то не сделаем, то спрос в первую очередь будет с них. Гусей или черпаков у нас было всего шесть человек, из них двое сейчас были на «Исследуемом» в Зволене. А во взводе – это Бульба, Ефим, он же рядовой Ефимов, макарон Озеров и ефрейтор Левчук. В Зволене на дежурстве сидели рядовые Шенин и Колюшкин. Шенин клички не имел, а Колюшкина кандеды звали Плюшкой, а свои однопризывники – Колышком.
   Заниматься личным обслуживанием просто не хватало времени. А написать домой письмо возможно было только ночью в ущерб своему сну.
   Так и прошёл второй день во взводе. В десять часов наступил долгожданный отбой. Почистив зубы и помыв ноги холодной водой, мы наконец-то улеглись в свои кровати, чтобы отбиться.
   Разные мысли лезли в голову, но думать не хотелось, а хотелось только спать, так как глаза закрывались сами собой. Но одно мне стало ясно – это не служба, а чёрт знает что. Не служба, а обслуживание сплошное. Пойти в отказ – это значит обречь себя на сплошные побои и издевательства. Житья нормального они всё равно не дадут. Стукачом тоже не хотелось становиться. Это ещё хуже. Случай, который подтвердил моё предположение, произошёл чуть позже. Но об этом потом. Отказаться от службы – это значит пойти в дисбат или ещё хуже – в тюрьму. Попросить, чтобы перевели в другое место – это всё равно, что настучать на них. Армейское начальство просто так никого не переводит. Обязательно начнут докапываться – в чём дело и что тебе тут не нравится.
   Но меня больше всего бесило от армии то, что ты не можешь изолироваться от этих уродов, как на гражданке, когда обстановка и атмосфера не нравится. Это всё напоминало тюрьму. Ну неохота мне с ними общаться и видеть их рожи ! Ничего не поделаешь - терпи ! Как говорится - бог терпел, и нам велел !         
   Выхода нет. Стоп. Есть выход ! Меня же распределили в штаб дивизии на «Исследуемый». А там боевое дежурство – сутки через сутки. Сидячая служба и рядом с начальством. Можно книжки почитывать и письма писать. Надо только выучить радиотелеграф, то есть морзянку. Я должен, как мне говорили, только принимать передачу. Там ещё надо уметь работать на радиостанции, на коммутаторе и знать хорошо планшет. В общем, мне надо всё это быстренько освоить и скрыться там от этого долбаного взвода. Пусть даже сутки я не буду видеть эти рожи. Это уже хорошо. А там глядишь, и полгода пройдёт. Придут новые молодые и нас трогать и доставать уже особо не станут. А сейчас, может удастся и по целой неделе отсиживаться на дежурстве.
   С этой счастливой мыслью я незаметно заснул.

                Глава девятая.

                Дорога в Зволен.

   На следующее утро я был самым счастливым человеком во взводе. Командир пришёл очень рано и объявил мне и Дядьке, что мы должны сразу после завтрака следовать в Зволен, менять боевую смену и заступать на дежурство на пункт управления ПВО. Поэтому на завтрак мы пошли первыми, вместе с дежурным по взводу.
   Кто-то из кандедов опять залетел по причине позднего пробуждения. А меня же не волновали все их дурацкие уборки и чистки, подшивания и метания. Наши завидовали мне в том, что я буду на целые сутки, а может и больше избавлен от этого тупого гнёта.
   Завтрак был полноценным, потому что мы с Дядькой пришли первыми. В этот раз всего досталось, как положено. Выйдя из столовой, мы направились на выход из части. Мы пошли не через ворота, а мимо клуба и магазина, который был уже на самой трассе, которая соединяла город Банска Быстрица со Зволеном. Это были приличные города по местным словацким меркам.
   Дьяк вдруг подобрел и первым начал разговор :
   - Вот так, шесть километров каждое утро я хожу до штаба. Сначала иду через Слячь, потом прохожу мост через Грон, а после поворачиваю направо и иду вдоль Грона до Подборово. Там наш офицерский городок, где есть неплохие магазины и кафешка. Потом иду мимо корчмы и словацкой части. Дальше уже прямая дорога на Зволен.
   Потом он ненадолго замолчал и продолжил свою речь, перейдя на другую тему :
   - На «Исследуемом» есть между прочем неплохой приёмник и по ночам можно иногда послушать музыку.
   - А чего удаётся поймать ? – спросил я его для поддержания разговора.
   - Да чего угодно! Хошь «Свободу», хошь «Би би си» или «Немецкую волну». Звучание идеальное. Здесь ведь их никто не глушит, да и Запад рядом совсем. Только бы в это время контрольный сигнал не пропустить или донесение какое-нибудь важное. Для этого я параллельно настраиваю второй приёмник.
   Потом он переключил разговор на свои финансовые проблемы. Мне это показалось довольно странным, но видимо Дьяк об этом постоянно думал.
   - В банк приходишь – дрожишь, как бы кто из нашего начальства случайно не пожаловал. По городу идёшь – оборачиваешься, как бы на патруль не нарваться. Но «бабки» делать можно. Послужишь – узнаешь что, да как. А сейчас тебе нужно радиотелеграф срочно учить. Я не собираюсь за вас сутками у приёмника торчать. Два раздолбая, что на полгода раньше тебя пришли – там сидят уже почти целый месяц. Один вроде принимает немного, а второй – не в зуб ногой. Чего хошь с ним делай, а толку нет.
   После он опять умолк и как бы в заключение добавил:
   - А вообще служить здесь можно, да и словаки народ дружелюбный и понятливый.
   Между тем мы повернули налево, где на углу было здание с надписью : «Ресторация». Потом прошли мост и пошли вдоль Грона. Грон – речка типа нашей Линды, шириной метров тридцать-сорок. Она довольно полноводная и с сильным течением. Уже потом я узнал, что Грон является одним из притоков Дуная. А Дунай, как известно впадает в Чёрное море уже на территории нашей Украины.
   С другой стороны от Грона располагались заброшенные сады, где как говорил Дьяк совсем недавно было полно яблок, груш и алычи. Затем начинались сопки, поросшие лесом, где с одной стороны был небольшой местный заповедник, а с другой виднелось Подборово-Гороу, так как посёлок стоял на горе.
   Так в приподнятом настроении и в непринуждённой беседе мы дошли до Подборово. Здесь жили семьи офицеров и прапорщиков, служивших, как в части, где был штаб дивизии, так и в слячинской лётной части. Тут же был гарнизонный дом офицеров или ГДО, как его все звали. Магазинов было несколько, а самым известным и большим из них был торговый центр под названием «Дружба». Там были товары, как чехословацкие, так и из соседних стран – ГДР, Польши, Венгрии и даже Австрии.
   Самое ценное в то время были джинсы, джинсовые куртки, батники, кожаные ботинки и сапоги на высоком каблуке, а также спортивные костюмы и красовки. В моду стали входить «Аляски» и кожаные куртки, которые здесь тоже частенько продавались.
   Дьяк сказал мне тогда :
   - Здесь что. Вот в Зволене можно даже настоящий фирменный «Адидас» найти. Хошь красовки, а хошь костюм спортивный.В Зволене есть "австрийки", то есть небольшие магазинчики, где хозяева - австрийцы, которые продают товары из Австрии, да из разных стран Европы. Это и одежда и обувь, косметика, парфюм, галантерея всякая. Чехословакия раньше была частью Австо-Венгрии, вот и им разрешили местные власти торговать разным европейским ширпотребом, которого не хватало от местных производителей. Курево у них тоже есть фирменное, как "Данхилл", "Ротманс Роллс","Дюмонт". Так что дефицита во всём почти никакого.
   Выйдя из магазина, мы зашли в кафе, где Дьяк купил себе и мне по мороженому и мы попили кофе. Он вдруг показался мне своим в доску, а мысли на счёт его у меня путались. Я не мог понять – что это за человек? Где та его свирепость и злоба, с которой он всегда ходил во взводе?
   Но когда мы вошли в Зволен, он внезапно изменился и стал тем же злым и мрачным «Дядькой». А дело всё было в том, что мимо прошёл какой-то подполковник. Дьяк, как положено отдал ему честь. Я же вспомнил об этом слишком поздно, когда офицер уже был позади. Тот обернулся и сделал мне замечание :
   - Товарищ солдат, почему честь не отдаём ?
   Я на это ничего не ответил, только глупо пожал плечами. А про себя подумал, что честь у меня одна и никому отдавать я её не собираюсь.
   Внезапный и сильный пинок сзади от Дьяка, мигом отрезвил меня и вернул во вчерашнее состояние.
   - Ты, чё, сука, чем смотришь? Не видел, что подпол шёл навстречу? Почему ему честь не отдал? – зарычал он неистово на меня.
   - Да загляделся и чего-то сразу не сообразил, - оправдывался я.
   - Ну вот, чтобы лучше соображать, будешь, как по уставу каждому солдату в части честь отдавать, - утвердительно заявил он.
   После этого мы уже шли молча. Он почему-то шёл сзади, то ли вёл меня, как пастух, то ли создавал нечто вроде строя.

                Глава десятая.

                Прибытие в Зволен.

   В Зволене мне впервые встретилось огромное количество машин, которых я раньше нигде не видел. Тут были марки всех ведущих европейских автогигантов, включая местные «Шкоду» и «Татру», а также наши «Жигули» и «Волги».
   В Зволене, как и в Слячах не было грязных улиц и подворотен. Часть из них была выложена булыжником и брусчаткой, а всё остальное заасфальтировано. Деревянных домов вообще не было. Все они были кирпичные или бетонные и выполнены в типичном европейском стиле, ближе к немецкому.
   Неожиданно показались ворота части. На КПП стояли дневальные из комендантской роты. У них у всех были красные погоны. Дьяк показал пропуск с печатью начальника штаба и нас сразу пропустили. Впрочем его уже давно и так знали в лицо. А пропуск давал право, не боясь патрулей, ходить по маршруту Слячь – Подборово – Зволен и обратно.
   За КПП открывался огромный плац и длинное мрачносерое здание штаба высотой в пять этажей. Как потом я заметил, высота потолков была в нём четыре метра, и поэтому штаб казался довольно высоким и массивным. На территории части располагалась комендантская рота, состоящая из пяти взводов, батальон связи, медсанбат, ВАИ, почта, типография, клуб, радиомастерская, гаражи и спортзал. Был приличный парк машин, в числе которых были БТРы и БРДМы. За почтой был яблоневый сад и спортгородок. Вся часть была огорожена высоким забором, но за помойкой в овраге находился свободный выход к Грону. А там иди, куда хошь.
   Я вспоминал то, что удалось запомнить за время короткого пребывания в спортзале, ещё когда нас всех привезли сюда после Оремов Лаза. Именно в этом спортзале капитан Белов, как бы предложил мне послужить в этом взводе. На что я с радостью согласился.
   Мы вошли в штаб, где у входа была комната дежурного офицера, и стоял дневальный. Поднявшись на второй этаж, мы прошли до конца длинного коридора. Перед нашей дверью с надписью ПУ ПВО, находилось знамя гвардейской Иркутско-Пинской дивизии. Около него стоял часовой с автоматом. Они менялись каждые четыре часа и постоянно громыхали по коридору, идя строевым шагом. С разводящим шло ещё четыре человека, которые принимали участие в этом ритуале, но сами заступали на дежурство где-то в других местах.
   Тут же вниз шла лестница, где была решётчатая металлическая дверь. Она в основном всегда была закрыта на замок, но можно было на руках пройти пару метров, обогнуть решётку и оказаться перед дверью с надписью «Чайная». А там всегда цивильный хавчик, но только для тех, у кого «бабки» имеются. Ниже по этой лестнице на первом этаже была баня, куда мы впоследствии частенько захаживали.
               
                Глава одиннадцатая.

                ПУ ПВО «Исследуемый».

   Так мы пришли нести боевое дежурство. «Исследуемый» представлял собой три разных по величине комнаты. Одна представляла из себя что-то вроде предбанника, где стоял огромный шкаф с разными вещами обихода. Около него был вход в маленькую комнатушку, где находилась двухярусная кровать. Это была комната отдыха для дежурной смены. Между кроватями и стеной проход был всего шириной с полметра. В конце прохода находилась вешалка для одежды и полка. Как я потом узнал, под кроватью был один из тайников. Второй тайник был уже за окошком под подоконником. Небольшое оконце находилось чуть выше второй кровати. Из него открывался вид на клуб и парк для машин. Сама эта комнатушка была площадью в три квадратных метра.
   Основная комната, где проходило дежурство, была площадью примерно в восемнадцать метров. Посередине стоял прикреплённый к столу дежурного, огромный планшет из оргстекла. Он был разбит на секторы и квадраты, изображая карту стран Варшавского Договора, кроме Болгарии и Румынии. На нём также была Австрия и ФРГ. Обозначения показывали наши аэродромы, другие ПУ ПВО, штабы и города, где располагались наши части. На планшете рисовали стеклографом и обозначали траекторию полёта цели, высоту, скорость и другие характеристики. В углу стоял огромный приёмник старого образца, коммутатор связи, а под столом радиостанция Р-125. Был ещё запасной приёмник и передатчик.
   У стола дежурного офицера стоял массивный сейф с секретными документами. Для НАТО и США они имели огромную ценность. Там же лежали всевозможные инструкции и литература военного содержания по авиации и ПВО. Потом я там нашёл инструкцию по аномальным явлениям в воздушном пространстве, и что должен делать дежурный в случае появления НЛО. Оказывается, что тревогу и самолётов-перехватчиков поднимать нельзя, а только сопровождать их полёт и траекторию движения. На стене висели картины самолётов и вертолётов – стран членов НАТО. На каждой были даны основные характеристики этих машин. Над столом дежурного ещё висела огромная карта центра Европы, где была показана часть Польши, часть Венгрии и Австрии и Чехословакия. Но главная на ней была ФРГ с расположением аэродромов НАТО и размещение группировок войск по стране.
   На столе дежурного было несколько телефонов, соединяющих его с квартирой начальника ПВО дивизии, с дежурным по штабу, с командиром дивизии, с дежурным по ПВО ЦГВ и со ставкой командующего ПВО, находящейся в Москве. Позывной Москвы – «Арсенал», как я выяснил позже. Там был главный штаб над всеми пунктами управления ПВО, включая «Штангу» в Миловицах, где находились наши непосредственные начальники.
   Два единственных и небольших окна были чуть ли не у самого потолка. На пункте даже в ясный и солнечный день было темновато, поэтому свет горел круглосуточно.
   Дежурными по пункту всегда заступали только офицеры. Они дежурили одни сутки, меняя друг друга. Сами они служили в ЗРАБАТРах мотострелковых полков Ельшавы, Комарно и Ружемберка. Сюда также приходили дежурить офицеры из ЗРАБАТРов зенитно-ракетного и танкого полков, что находились в Оремов Лазе.

                Глава двенадцатая.

                Участники дежурных смен.

   Я стоял, изучая инструкции и оборудование пункта управления. В это время рядовой Густой и рядовой Колюшкин собирались идти домой во взвод. Мы же с Дядькой заступали на сутки. Рядовой Шенин оставался с нами. Колюшкина начальство убирало с пункта, так как он прослужил уже больше полгода, а в приёме радиотелеграфа совершенно ничего не понимал. А это на пункте было самое главное. Живя здесь безвылазно больше месяца, он выполнял только обязанности радиотелефониста и планшетиста. Но это освоить было несложно.
   Что касается радиотелеграфа, то и Белов и Бородай ставку делали на нас молодых. То есть на меня, Савосина Сашку и Валерку Фадеева. Фадеев, он же Трактор, попал в смену Густого, который был старшим. Ровно через сутки они должны были нас менять.
   Шенин же освоил радиотелеграф и довольно неплохо. Кроме этого, он ещё был писарем, а писарь начальника ПВО дивизии – человек незаменимый. Кроме него, другого писаря не было, а работы всегда было полно, особенно перед учениями. Писарь не просто пишет, он ещё и рисует на топографических картах, по которым проходят все учения. Он стрелками показывает направления ударов и перемещения войск, районы дислокации и прочие показатели. Всё должно быть подписано красиво и ровно с каллиграфическим подчерком. Это выполняется тушью и фламастерами. Используются также разные трафареты. Так что писарь должен быть ещё немного художником. Желающего быть писарем найти было трудно. Многие из тех, кто хорошо рисовал, перед начальством скрывали свой талант. Это потому, что никто не хотел сидеть днями и ночами над картой. Хоть и к начальству ближе, хоть и относились к таким по особому, чуть ли не пылинки сдували. И только Шенину здесь было хорошо и во взвод к кандедам он не рвался. Сам он был ещё гусь и от старшего призыва особенно раньше ему здорово доставалось. А здесь он сидел в тепле, сладко ел и спал. Мог иногда почитать и расслабиться. Единственным его желанием было поменьше работать с картами. Но самое главное, что здесь его никто и пальцем не трогал.

                Глава тринадцатая.

                Изучение радиотелеграфа.

   Теперь моим старшим стал Дядька. Он и начинал меня учить принимать морзянку. Когда пересменок закончился и всё улеглось, тогда он сказал:
   - Ну чё, студент, садись к приёмнику и одевай уши!
Я сел и надел наушники. Шла какая-то передача, но толком я ничего не понимал.
   - Шенин, сядь за приёмник, - сказал Дядька своим низким и мрачным голосом, а потом ещё добавил :
   - Мы со студентом цифры стучать пойдём. А, ты студент, повторяй за мной и отстукивай, чтоб в мозгах отложилось.
    И он стал долбить мне точки и тире :
   - И-толь-ко-од-на, две не-хо-ро-шо, три тебе ма-ло, четверити-ка, пятилетие и так далее.
   Смысл в том, что главными в передаче были цифры, а буквы давали только в контрольных донесениях и сигналах. И я упорно повторял за Дядькой всё, что он говорил.
   - Дай-дай закурить. Это семь. А ты чего стучишь? – вновь и вновь повторял он.
   После тридцати минут такой тренировки Дядька внезапно озверел, глаза его налились кровью и он уже начал стучать не по столу, а по моей голове.
   - Это, чтоб лучше запоминалось. И чтоб тебя ночью разбудили, а ты бы без ошибок смог всё правильно ответить, - приговаривал он и костяшками пальцев бил мне по чайнику.
   - Две не хо-ро-шо, три тебе ма-ло, - повторял он, неистово бранясь.
Потом включив приёмник на динамик, объявил :
   - Вот. Сейчас очень медленно передают. Как раз для таких, как ты. Знают на «Штанге», что молодые и тупые пришли. Пробуй принимать.
   Я взял карандаш и начал писать в специальном журнале для тренировок. Дядька сидел рядом и тоже записывал. Потом он сказал, повернувшись ко мне:
   - Ну что? Давай сверим.
Посмотрев на мои записи, он озверел пуще прежнего.
   - Это что ? Ты глухой что ли ? Строчка заканчивается и с шестёрки новая начинается. Аж пятнадцать ошибок! Да за такой приём нас всех в порошок сотрут. Когда я первый раз пришёл сюда, то уже через час начал принимать. Конечно были ошибки, но через месяц меня одного сажали и оставляли за приёмником. Короче, если за месяц ты не научишься нормально принимать, то смотри – хреново тебе будет. Я устрою тебе жизнь. Каждый день головой об стенку будешь стучать и повторять напевы: и толь-ко-од-на, две не хо-ро-шо. Ну а если выучишь и через месяц заменишь меня за приёмником, то всё нормально у тебя будет. Пальцем не трону, и во взводе тебя никто не тронет. Моё слово – для всех закон и ты это знаешь.
   После этой бурной и продолжительной тирады, он отправился в комнату отдыха и завалился на койку. Оттуда донёсся его голос :
   - Шенин, следи за приёмником, а этот студент пусть учит. Я потом проверю.
После чего он видимо отрубился и мы с Шениным остались одни возле приёмника.
   Дежурным по пункту был старший лейтенант Звонов из зенитно-ракетного полка. Он молча слушал выступление Дьяка и когда тот ушёл, умозаключительно пояснил:
   - Правильно Дьяк говорит, что всему учить вас надо. А то не дай бог залетим! За всё ведь я отвечать буду и начальник ПВО дивизии.
   Тем временем, я одев вторые наушники, сидел рядом с Шениным и пытался врубиться в передачу. Из десяти цифр у меня лишь три-четыре совпадали с теми, что писал Шенин. Он тоже принимал неидеально, а когда скорость увеличилась, то стал делать пропуски, не успевая дописывать строчки. Но посмотрев мои каракули, он с требовательным видом заявил :
   - Ну чего сидишь? Иди рисуй хоть на планшете.
   Шенин быстро мне объяснил, что означает каждая группа цифр. Это я сразу понял и стал рисовать стеклографом траектории целей. Они, как правило были учебными, а на планшете мне надо было указать номер каждой цели, скорость и высоту полёта. Расставив точки, я их соединял в траекторию. Чтобы не было путаницы, траектории каждой цели рисовались разными цветами.
   Потом Шенин объяснил мне, как пользоваться коммутатором и телефонами, кто и где находиться и как кого-то вызвать.
               
                Глава четырнадцатая.

                Обед в штабе дивизии

   Незаметно подошло время обеда. Серёга Шенин, посмотрев на часы, подозвал меня и сказал :
   - Ну чё! Пора тебе идти на заготовку.
   - На заготовку? Дров что ли? – в шутку переспросил его я.
   - Да, дров. Короче наш стол ты знаешь. Он в среднем ряду самый первый. С нами ещё спортзал рубает. Там всего три человека, а приходит в основном только один. Так что придёшь и смотри, чтобы всё было, что положено. Да ещё про дежурного не забудь. Спроси, что ему принести.
   Я начал собираться. Дядька тем временем проснулся и я услышал его голос из спальной комнаты:
   - Эй, студент, подь сюды !
   Я подошёл. Дьяк лежал на кровати и курил.
   - Вот котелки. Принесёшь мне подливы с мясом, кусок хлеба и компот. Больше ничего не надо. Отпрашивайся у дежурного и вали.
   Я подошёл к Звонову и спросил :
   - Товарищ старший лейтенант, разрешите идти на обед.
   - Да, да, иди, - ответил Звонов.
   Я заботливо спросил:
   - А вам чего-нибудь принести ?
   - Нет. Ничего не надо. От вашей пищи потом сутки на унитаз бегать придётся. Я лучше в чайнике каких-нибудь вафель и печенья возьму с малиновкой, - ответил старлей.
   Я ринулся с котелками в столовую. Котелки – это три маленьких кастрюльки, которые ставились одна на другую и соединялись одной ручкой. Не забыть бы помыть их, – подумал я.
   Проходя галопом мимо знамени части, я услышал сзади себя голос часового:
   - Ты чё, зёма, опух в натуре ? Почему честь не отдаёшь ?
   - Сам ты, опух ! – резко ответил я и подумал - что он имел в виду под словом опух ? Голова у меня вроде в порядке. А опух должно быть от слова опухоль. Однако странное выражение.
   Столовая находилась на первом этаже штаба в том же конце, где и наш пункт, но мне пришлось идти через улицу, так как решётчатая дверь, через которую шла лестница вниз, постоянно была закрыта на ключ. Столовая представляла собой огромный и просторный зал. Весь левый ряд занимали комендаши с красными погонами. Правый ряд занимал батальон связи. Средний ряд представлял из себя кучу самых разных подразделений. В конце сидел медсанбат. Их было человек пятьдесят, то есть больше всех остальных в этом ряду. Затем шёл узел связи примерно из двадцати человек. Они тоже дежурили в штабе и были почти что нашими соседями. Именно через позывной «Замёт» шла связь со всеми полками и отдельными подразделениями дивизии и корпуса ЦГВ. Через узел связи осуществлялся выход на другие группы наших войск и на Москву. За ними сидела почта, которых было человек десять. Среди них был один молодой, который летел с нами из Калинина. После почты сидела типография и ВАИ. Они занимали один стол, и их было по шесть человек.
   Самый первый стол был наш. Я сел за него и увидел бумажку, где было написано ПУ ПВО и тут же рядом – спортзал. Обед был довольно неплохой. На первое – гороховый суп, а на второе – макароны. Салат – как обычно, из зелёных помидор. Я сидел один, как хозяин целого стола накрытого на двенадцать человек. От души наевшись, я наполнил кастрюльки под завязку. К макаронам навалял огромную кучу мяса с салом. Пусть жрёт Дядька до отвала. А мясо в армии – только свинина, так как при каждой части был свой свинарник.
   Многие по утрам во время завтрака в субботу и в воскресенье, когда выдавали по два куриных яйца, делали так называемый армейский бутерброд. Желтки смешивали с маслом и чаем и получившую смесь намазывали на хлеб, посолив предварительно. Такой бутер считался доступным деликатесом.
   Я собирался уже уходить, как вдруг пришёл высоченный амбал из спортзала. Он меня остановив, промычал :
   - Э, я чего-то не понял, а где мясо? Ты земляк видно совсем опух?
   - Да столько и было. Не мог же я один его съесть? – ответил ему я.
   - Ну, блин, духи совсем обурели ! – опять промычал он.
   Я торопясь, удалился, а придя на пункт, услышал недовольное шипение Шенина :
   - Ты чё, в натуре? Не мог побыстрей что ли?
Он спешно ушёл, а я отнёс котелки в комнату отдыха, где Дьяк всё ещё спал. Сев за приёмник, я начал пытаться разобрать передачу. И видя начало строчек, записанных Шениным, я повторял их, увеличивая каждый раз на единицу, как было у него. А дальше писал, что бог на душу положит, лишь бы было что-то написано. Скорость передачи стала высокой, и разобрать что-нибудь мне почти не удавалось.
   По шуму в комнатушке я понял, что Дядька уже проснулся. Он, как обычно низким и недовольным голосом окликнул меня :
   - Эй, студент, сюда иди!
Я подошёл. Он сидел и снова курил. Взгляд его был зловещий.
   - Ты чё мне принёс? Это что?
   - Макароны с мясом. Мало что ли? – ответил я.
   - Это не мясо, а сало и щетина. Сейчас ты у меня сам это всё жрать будешь.
   - Да я вроде сыт уже, - ответил ему я.
   Чувство, что дежурный офицер сидит в нескольких метрах от меня, придавало мне уверенности, и в этот момент я уже почти не боялся Дьяка.
   - В следующий раз, - продолжал он, слегка поостынув, принесёшь подливы в одной кастрюле и немного макарон в другой. Первого не надо. Всё. Пошёл вон.
   Я удалился. Старлей, услышав, что пошла передача, а у приёмника никого нет, заорал на меня:
   - Студент, ты на кого приёмник оставил? Ну, быстро принимать сел. А то не дай бог, пропустим чего.
   Я начал с умным видом имитировать приём, записывая аккуратно в журнал. А у Дьяка видать, сейчас аппетита нет – подумал я про себя. Ещё бы! Ночь спать, день спать. Какой уж тут аппетит? А меня он зовёт интересно и с добавлением всего двух слов : «сюда иди !» Если эти два слова поменять местами и сказать : «иди сюда » , то выглядеть это будет вполне дружелюбно. Но фраза «сюда иди» указывает на то, что говоривший является полновластным хозяином и зовёт своего раба. Обалденная фраза!

                Глава пятнадцатая.

                Встреча с Ганжой.

   После обеда пришёл капитан Белов – помощник начальника ПВО дивизии, который сказал:
   - Так. Вы тут сидите, а между прочем через два дня учения планируются в запасном районе. Так что надо уже готовиться. А ты молодой, как осваиваешься на новом месте?
   Понимая, что вопрос ко мне, я встал и чётко ответил:
   - Так точно, товарищ капитан!
   - Чего так точно то? – недоумённо спросил он.
   - Осваиваюсь, – ответил я.
   - Ну хорошо. Учись. Шенин с Дякивым тебе всё подскажут. Главное – не пропустить контрольный сигнал и донесение.
   Между тем все ждали появления начальника ПВО дивизии – полковника Ганжи. Я, чтобы слышать, что говорится на пункте, одно ухо оставлял свободным, задирая чуть вверх наушник. Это мне подсказал Шенин. Он так делал всегда, если кто-то приходил на пункт. И всё это для того, чтобы быть в курсе всего происходящего.
   Тут внезапно влетел сам Ганжа. Он был взволнован и всем устроил небольшой разнос:
   - Звонов, доложи обстановку. Какие цели отмечены?
   - Товарищ полковник, обстановка на пункте спокойная. Происшествий нет. А цели…. так….
   Он слегка запнулся и прошипел в нашу сторону:
   - Где цели, Шенин?
   - Все цели учебные, товарищ полковник, - сразу доложил Шенин.
   - А почему они не отмечаются на планшете, товарищ рядовой ? – гаркнул Ганжа, возмущаясь на наше спокойствие.
   - Сейчас отметим, - уже тихо произнёс Шенин.
   - Щас, щас, через час ! – продолжал орать Ганжа. – Чтобы все цели, независимо учебные они или нет, всегда были на планшете. Сейчас учения на носу. Из группы мне постоянно звонят, а вы тут спите.
   Меня он как-будто только что заметил и посмотрев в глаза своим орлиным взглядом, спросил:
   - Так ты в смене Дякива или Густого?
   - Дякива, товарищ полковник, - ответил я.
   - А где же он сам? Звонов, где Дякив?
   - Отдыхает, товарищ полковник, - ответил дежурный.
   - Как отдыхает?
   - Готовится к ночной смене.
   - Что?
   Но Дьяк вовремя проснулся от этих криков, и почуяв опасность, поспешил появиться перед Ганжой. А то, как бы не было худа.
   - Я здесь, товарищ полковник, - тихо проговорил Дьяк.
   - Ты почему целый день спишь? Ты что ночью не спал совсем? – спросил его Ганжа.
   - Никак нет, товарищ полковник.
   - Марш за приёмник, а Чужаков пусть сядет за коммутатор и параллельно принимает. А Шенин пойдёт со мной. У него своя будет работа.
   После чего он удалился вместе с Шениным, который пришёл через полчаса с огромной кучей карт. Он разложил их на столе в предбаннике. Потом начал тушью по трафарету выводить крупную надпись – тактический план. Своим каллиграфическим подчерком он делал уже без трафаретов другие надписи, стрелки и пояснения к ним.
   Мы же с Дьяком сидели вместе бок о бок. Я отвечал по коммутатору и соединял всех по разным линиям связи. Звонили в основном те, кто по нашим веткам ПВО хотел быстрее кого-то найти. Хотя это же можно было сделать через «Замёт», но намного дольше и он не всегда мог соединить с желаемым клиентом. То линия занята, то перегружена, то вообще такого абонента он знать не знает.
   С радиотелеграфом пока была полная труба. Я отвлекаясь на коммутатор, не хотел пока ничего писать. А скорость была просто сумасшедшей. И я мало чего мог разобрать в этой какофонии.
   Первая встреча с Ганжой сразу произвела на меня сильное впечатление. Он видно был человеком незаурядным. Про таких говорят «настоящий полковник». Хотя ему всего было сорок четыре года, но выглядел он на все шестьдесят. Может это из-за того, что он был весь седой, как лунь. Во взводе про него ходили легенды. Видно было, что он нервный и взбалмошный, любит орать на подчинённых, кроя их пятиэтажным матом на чём свет стоит. Ганжа был невысокого роста и весьма худощавый. Несмотря на это, его все боялись, особенно те, кто прослужил больше года. Его появление в Слячах всегда вызывало шок и переполох. Но среди солдат все отмечали, что он хоть и любил на всех орать, но был справедлив и быстро отходил. К молодым солдатам Ганжа относился выдержанно и даже по отечески, понимая и зная, что им и так нелегко. Чувствуя, что дедовщина во взводе цветёт и благоухает, он постоянно боролся с ней и постоянно безуспешно, так как один ничего не мог с ней поделать. Водитель его УАЗика был из комендантской роты и его тоже все звали Ганжой. Фамилия эта была звучная, к тому же все смотрели фильм «Большая перемена», где один из главных героев носил такую же фамилию.
   Уже впоследствии нам приходилось часто менять телефонную трубку от коммутатора, так как после очередного разговора с кем-то из подчинённых офицеров, Ганжа прооравшись, неистово бросал её на стол и она трескалась. Сначала её перевязывали изолентой, но она потом всё равно не выдерживала ударов эмоционального полковника. И мне не раз приходилось бегать в радиомастерскую за заменой.

                Глава шестнадцатая.

                Бизнес на значках.

   Незаметно время подошло к ужину. Я опять взял свои кастрюльки направился к выходу. Но Дьяк опередил меня и сказал:
   - Я первый пойду. Спроси потом дежурного, что ему принести.
   - Понял, - ответил я.
   Дьяк пришёл через полчаса и я, громыхая кастрюлями, пошёл на ужин. Дежурный тогда попросил только чая. На ужин было пюре с жареной рыбой «Минтай». Такой ассортимент повторялся чаще всего, но меня вполне устраивал. Кто хотел получать масло на ужин, те хлеборезу постоянно подкидывали значки. А тот в свою очередь их продавал. А масло положено было только на завтрак. К таким любителям масла относился и наш Шенин. Он в это время начал во всю промышлять значками, выпрашивая их у разных дежурных офицеров.
   Один раз его посадили чертить карту в какой-то кабинет на третьем этаже на всю ночь. Ганжа одолжил Шенина другому старшему офицеру. А тот облазил весь кабинет и нашёл там целую коробку с самыми разными значками. Там была « Гвардия», «Воин-спортсмен» всех разрядов, «Отличник», классности всех трёх степеней, «Мастер» и даже «Иркутянка» имелась. Каждый значок был примерно в десяти экземплярах. Всего их Шенин насчитал больше сотни. У него разгорелись глаза, и он взял штук по пять каждого вида и рассовал их по карманам. Коробку потом убрал на место. Если потом, кто и заметит значительную пропажу, то это будет уже много дней спустя.
   Вообще это был бизнес. Многие промышляли им. Но из всех видов бизнеса, которые существовали в армии, этот был самым мелким и безопасным. Всё дело в количестве значков, которые удавалось добыть. Спрос был всегда высоким. Потому что стоили они те так дорого, а желающих приобрести их себе или перепродать, было хоть отбавляй.
   Самой дорогой была «Гвардия». Она стоила от 35 до 70 крон или по нашему от 3,5 до 7 рублей. При солдатской зарплате в 70 крон, такой значок был очень дорогой. Цены везде были разные.   
«Воины-спортсмены» стоили от 15 до 30 крон, а «Отличники» от 25 до 50 крон. «Классности» от 20 до 40 крон, ну а редкие «Иркутянки» от 40 до 80 крон. Встречались также редкие значки типа «Зоркий стрелок» или как его ещё здесь называли «Чехословацкий отличник». «Щит-84» тоже был редкий и дорогой значок, который покупали себе на дембель те, кто служил уже здесь летом 84 года, независимо принимали или не принимали они участие в этих масштабных учениях всех стран Варшавского Договора. Со взвода только у одного Шенина было несколько таких значков. У него была и самая богатая коллекция.
   Продавались не только значки, но и удостоверения к ним с печатью самого штаба. Оставалось только вписать свою фамилию, имя и отчество. Шенин на дежурствах их тоже раздобыл прилично.
   В Слячах значки были намного дороже, чем в Зволене. Поэтому купив здесь, их можно было с выгодой продать там.

                Глава семнадцатая.

                Беспокойный вечер.

   После ужина началось самое томительное время. Читать мне было нельзя. Письмо написать – только ночью. Поэтому я изо всех сил старался врубиться в этот чёртов радиотелеграф, чтобы принимать спокойно и всегда знать – где и чего летает. Но это будет ещё нескоро.
   Часов в десять Звонов решил вздремнуть и спросил ;
   - Дьяк, у меня постель готова?
   - Всегда готова, товарищ старший лейтенант.
   - Хорошо. Я пойду покимарю чуток, а вы тут без меня бдите. Если что меня сразу зовите.
   Он глубоко и сладко зевнул, добавляя:
   - Не дай бог, чё пропустите! Я не тебя имею в виду Дьяк, а вон этого.
   И он с ухмылкой посмотрел в мою сторону. После чего сняв сапоги и портупею, завалился на нижнюю койку и быстро захрапел.
   Дьяк, вдруг обнаружив, что у него осталась последняя сигарета, прямо сказал мне:
   - Пойдёшь спать, когда найдёшь хотя бы восемь сигарет. Всё. Вперёд.
   Я уже падал ото сна, и надеялся по быстрому это сделать. Но не тут то было. Я шёл по коридору и заглядывал во все кабинеты, где были круглосуточные дежурства. Посетил узел связи, радистов, шифровальщиков и всех писарей. Но удалось стрельнуть только две штуки. Расстроенный, я выбежал на улицу. Дежурный на входе кимарил где-то за стенкой, а у дневального, что стоял на крыльце, нашлась лишь одна сигаретка. На мой вопрос о парочке, он ответил :
   - Извини, зём, но мне ещё ночь здесь куковать, самому курить будет нечего.
   Он конечно понимал, что меня послали, а не себе я стреляю.
   Выбежав в ночной мрак на прилегающую территорию, я посетил все места, где ещё кто-то копошился. Это в первую очередь гараж и радиомастеская. Дошёл даже до казармы комендашей. Теперь у меня было уже шесть сигарет. Как правило все они были « Гуцульские» или «Северные». Других никому не выдавали. С ними я и вернулся на пункт.
   Дьяк недобро посмотрел на мой улов и сказал :
   - Вот, как я выкурю эти сигареты, то сразу и разбужу тебя. Понял ? А сейчас вали спать.

                Глава восемнадцатая.

                Первая ночь на пункте.

   Я побрёл в комнату отдыха. Шенин спал на втором ярусе, а на первом храпел Звонов. Мне ничего не оставалось делать, как разложить на полу свою шинель и укрыться другой, подложив под голову свою шапку. Спать мне видимо придётся не больше трёх часов. В комнатушке было жарко, но на полу жара ещё не так ощущалась. Дьяк курил в час по две сигареты и где-то в третьем часу ночи, он искурив последнюю, толкнул меня и сказал :
   - Хорош спать. Садись за приёмник.
   Я быстро встал, сбегал до сортира, и сел на рабочее место. Дьяк сразу ушёл в комнатушку, выгнав Шенина со второго яруса на пол.
   В журнале я увидел принятый контрольный сигнал и донесение. Видимо Дьяк сам доложил на «Штангу» от имени дежурного, так как старлей крепко спал и никуда не вставал. Я посмотрел на часы. Это было всего десять минут назад. Если Дьяк посадил одного меня за приёмник, то значит больше, уже ничего такого не будет. Видать, он был в этом уверен.
   Передача шла редко, а то вообще пропадала почти на час. По первым двум цифрам я понял, что цели были учебные. Уже что-то начинало у меня откладываться в мозгах. Можно теперь и письма домой написать – подумал я. Ночь была тихая и я написал сразу четыре письма : родителям, Маринке, другу и даже бабушке.
   С утра начались вызовы по коммутатору, с просьбами типа дай «Замёт» или дай «Дельта Барак».

                Глава девятнадцатая.

                Продолжение дежурства.

   Часов в пять проснулся Звонов и разбудил Шенина. Дьяк продолжал мирно спать. Звонов меня спросил обстановку. Я сказал, что всё нормально и за него уже всё доложили. Потом мы с ним немного разговорились. Речь пошла о магазинах – где и что почём. Потом заговорили о музыке. Звонов оказался ярым меломаном и любителем тяжёлого рока. Он хвастаясь мне рассказывал:
   - Недавно «Стенку» Пинкфлойдов приобрёл. А до этого «Пёпл» купил. Здесь в магазинах много чего можно найти, не то, что в Союзе. Правда, тоже в очереди пришлось постоять. Но достал. А у нас отродясь такие вещи на прилавках, не лежали. Но больше всего можно найти конечно в Праге.
   Так мы с ним нашли общий язык. В музыке он был знатоком, но и я ему в этом тоже не уступал. В шесть часов вдруг проснулся Дьяк и достал из шкафа вёдра, мыло и щётку-декашку. Я понял, что мне предстоит мытьё полов. А он был вполне чистым, но не это было главное. А главное, чтобы я не сидел сиднем, а постоянно работал. Чтобы, как говорится в армии «служба мёдом не казалась».
   Дьяк ножом начал резать ломтями хозяйственное мыло. Через пару минут весь пол был усеян этими обрезками. Он по обыкновению промычал своим мрачным загробным голосом:
   - Ну чего сидишь? Давай за водой иди. Принесёшь два ведра горячей воды.
   Я отправился в туалет, который был в противоположном конце коридора. Чем хорошо было в штабе, так это тем, что всегда была горячая вода. После Дьяк разбрызгал воду по всему пункту, а я стал, прижимая щётку ногой, возить её по полу взад и вперёд. Образовывалась пена, и я потом её тряпкой собирал в таз. После этого уже чистой водой я смывал пол от остатков мыльной пены. Линолеум был сначала жёлтый, а теперь он даже побелел.
   Закончив с мытьём, я уселся за приёмник, а Дьяк опять пошёл дрыхнуть. Вскоре подошло время завтрака. Дьяк из-за шторки промычал:
   - Мне сюда принесёшь. Только чай, хлеб и масло. Да ещё сахар не забудь.
   Звонов ещё вчера бегал в чайник, когда открывали решётку, и у него осталась малиновка и немного печенья. Он подумав, сказал:
   - Студент, мне только чаю, но горячего.
   В столовой я плотно позавтракал и принёс всё, что мне заказывали Дьяк и Звонов. В восемь пришло всё наше начальство: Ганжа, Бородай и Белов. А чуть позже в десятом часу пришла и наша боевая смена – Густой и Трактор. Последний сразу начал спрашивать меня – что, да как? Густой же засел с Дьяком в комнате отдыха, где они стали обсуждать свои финансовые дела.

                Глава двадцатая.

                Бизнес на дежурстве и в Зволене.

   У Густого был в штабе лётчиков земляк. Он служил писарем и натырил в штабе кучу пустых деклараций с печатями на обмен денег. После дежурства Дьяк и Густой по очереди мотались в зволенский банк менять рубли на кроны. В банке, увидев советского военного и не разбираясь в званиях, быстро выполняли своё дело. Пользуясь правом свободного перемещения по городу, они успешно делали свой бизнес. И он был одним из самых солидных и доходных в то время. Дело всё в том, что рублей полно водилось среди старослужащих разных частей. А вот иметь декларацию с печатью и свободно ходить в банк никому не доводилось. Поэтому Дьяк с Густым набирали огромные кучи рублей в Слячах и меняли их по курсу за десять рублей – сто крон. В ходу были в основном червонцы. Дававшие «бабки», были согласны получить гораздо меньшую сумму, лишь бы сменять советские рубли на кроны. Обычный тариф в Слячах был один к пяти или один к шести. То есть давая десять рублей, тот получал пятьдесят или шестьдесят крон. Летунов было море – больше тысячи человек. К ним примыкал ещё стройбат и дежурная ЗРАБАТР. Поэтому клиентов хватало. Дело налаживалось и ставилось на широкую ногу. Дьяк и Густой слыли чуть ли не самыми богатыми людьми среди солдат-срочников всех Слячь. Даже наш командир взвода Коршунов иногда занимал у Дьяка деньги.
   Рубли приходили к солдатам по почте или привозились ими из дома после возвращения из отпусков.
   Но банковская эпопея Дьяка впоследствии закончилась. Это случилось в конце лета. Тогда был уже новый старший помощник начальника ПВО дивизии – подполковник Сазанский. Он вернувшись из отпуска, заглянул в зволенский банк, чтобы поменять свои рубли на кроны. А тут ему навстречу выкатывает Дядька. Сазанский был помешан на уставе и старался ни в чём от него не отходить. А тут такое дело! Какой-то солдатик ходит по банкам и меняет крупные суммы денег ! Это явно было не по уставу. Он арестовал Дьяка сразу же у банка и повёл в военную прокуратуру. Там у него изъяли четыре тысячи крон, которые он должен был частично отдать нашим летунам. Но в этот раз летуном или залётчиком оказался он сам. На Дьяка завели дело, но сразу же замяли. Он отделался лишь недельной отсидкой на губе и разжалованием из младшего сержанта в рядовые. После этого Дьяк долго объяснял своим вкладчикам о том, что с ним произошло.
   Но сейчас наши «банкиры» чувствовали себя довольно уверенно, получая с каждого советского червонца свои кровные в сорок-пятьдесят крон. Но это был не единственный их бизнес. Вторым, тоже очень прибыльным делом был бизнес на часах. В то время в моде стали музыкальные часы и часы с каркулятором или с «каркулячкой», как их ещё называли.
   К нам на пункт заступали дежурными – офицеры из Комарно, со ЗРАБАТРа мотострелкового полка. Комарно – город и порт на Дунае на юге Словакии. Там между прочем делали пассажирские трёх и четырёхпалубные теплоходы, которые ходили у нас по Волге-матушке. Комаринские офицеры общались с местными моряками, которые с Дуная ходили в Чёрное и Средиземное моря. Они в большом количестве привозили эти самые часы, продавая их советским «камрадам» по дешёвке. Те, слегка накручивая цену, толкали их Дьяку и Густому. А они в свою очередь продавали их в Слячах и в Зволене. Спрос на них был огромным. Поэтому они накручивали цену от души.
   Позже Густой рассказывал мне, как некий «Марс» - его дедушка и командир отделения за год до нас умудрился переправить домой через офицера-земляка аж пятьдесят таких часов.
   Вообще про своих дедов они рассказывали так, что те, мол были круче их и богаче и свободы у них было больше. И что гоняли они их намного жёстче, чем в нынешнее время достаётся нам.
   Так прошло больше часа их сидения в комнатушке. Тут и Белов спохватился :
   - А где у нас новая смена? Так Фадеева вижу.
   Потом он перевёл взгляд в сторону комнаты отдыха и всё понял, прокричав :
   - Эй, а не засиделись ли вы там часом? А ну вылазьте оттуда. Смена старая пусть сдаёт дежурство и отправляется в казарму. Новая смена пусть по быстрому принимает его.
   Дьяк с Густым вылезли из комнаты и стали заправляться.
   - А накурили то как, можно прямо таки топор вешать, - недовольно продолжал Белов, заглянув в комнату. – Ну ка форточки все откройте, а то дышать совсем нечем.
   Я начал сдавать смену. Густой объяснял Трактору – что и как надо принимать.
   - Во-первых должны быть заполнены все журналы, а на планшете отмечена последняя обстановка в воздухе. Во вторых должен быть везде порядок. То есть протёрта пыль, помыты полы, вынесен мусор. А на табличке стеклографом должна быть отмечена новая смена и новый дежурный. В третьих должна быть исправной вся аппаратура, включая средства связи. Всё понятно ?
   - Так точно! – бойко отвечал Трактор.
   А мы с Дьяком, закончив сдачу смены, отправились в казарму.

                Глава двадцать первая.

                Прогулка по Зволену и мои мысли по дороге в Слячь.

   По дороге Дьяк повернул не направо к Слячам, а налево вглубь города. Там мы зашли в банк, где он выгодно поменял «бабки», собранные со многих клиентов. В кармане у него было пять новых часов, которые он купил по дешёвке у заступившего на дежурство офицера. Это был капитан Ермоленко из Комарно. По пути мы зашли в большой трёхэтажный универмаг в центре города. Там Дьяк купил альбом для дембеля кому-то из наших, тушь, кисточки и пачку фламастеров.
   Я не понимал этой страсти к оформлению альбомов. Занимались этим практически все после первого года службы. Кто не умел хорошо рисовать, то заставлял это делать кого-то из молодых, если он нечаянно открывал свой талант в рисовании.
   Альбом оформлялся тщательно и скрупулёзно. Рисовали многочисленные заставки в виде цветов, красивых полуобнажённых девушек, замков и пантер. Буквы в словах выводились специальным готическим шрифтом. Постепенно альбомы заполнялись фотографиями и пестрели цитатами, армейскими пословицами и поговорками. Фотки же были самые разные. Особое внимание уделялось снимкам с оружием, в ОЗК и в противогазе. А также старались показаться на боевой работе и у разных машин, например на БТРе. Другие любили сниматься по пояс раздетыми с автоматом в руках. Типа посмотрите, какой я Рембо. Каждый думал, что дома, кто бы не посмотрел такой альбом, то всяко подумал, что служба у тебя была крутая, прям таки, как в спецназе. Хотя на самом деле на втором году службы ты кроссы и марш-броски почти не бегал, редко стрелял, на зарядку не ходил и  изредка бывал на учениях. И никто в альбоме не покажет какой была служба в первый год. Когда в общем то не служба была, а обслуживание дедов и кандедов. А второй год – не учёба и тренировки, а обслуживание командира, чтобы тот, как бы не залетел случайно перед начальством. А знать и уметь ты во второй год должен лишь столько, сколько надо для выполнения определённой боевой работы в условиях учений. И ничего лишнего знать и уметь ты не должен и не обязан.
   Вот такие мысли мне лезли в башку, пока мы возвращались с Дьяком в Слячь, в нашу казарму. Он молчал всю дорогу и я понимал, что разговорить мне его вряд ли удастся. А это значит, что нормальных отношений я с ним не налажу. Уж очень тяжёлый он был человек.
   Правда, в конце пути я сделал небольшую попытку разговорить его. Зная об интересе Дьяка к деньгам, я начал расспрашивать его о финансовых афёрах в банке и о торговле часами. На это он мне лишь ответил:
   - Когда годик прослужишь, то сам всё узнаешь и тоже будешь в банк ходить, как мы с Шурой. Будет возможность, то я как-нибудь одного тебя зашлю. А пока учи телеграф, чтобы самому принимать контрольные сигналы и донесения. И чтобы я мог полностью положиться на тебя.
   Вот такой у меня с ним разговор получился. А мы тем временем незаметно приблизились к нашей части.

                Глава двадцать вторая.

                Возвращение во взвод.

   В казарме уже готовились к обеду. Бабай, будучи дежурным по взводу, приветствовал Дьяка с шуткой:
   - Товарищ рядовой, за время ваших отсутствий происшествий не случилось! Ёк происшествий! Дежурный по взводу, младший сержант Якубов.
   Дьяк часто шуток не понимал и только криво усмехнулся. А Бабай начал сразу искать мне работу, говоря:
   - Вот выдишь газеты новые прыслали! Ну ка бистро их подшивай! А я пойду на заготовку. Потом ты мне далёжишь по форме!
   Я начал подшивать газеты. Нашей обязанностью было регулярно после дежурства брать газеты и письма для взвода. Всё это мы получали на почте около штаба дивизии. Наша полевая почта была под номером 49138 «Ж». Я принёс тогда три газеты. Это была «Правда», «Известия» и военная газета «Красная звезда». Подшивка была вся растрепана, но я всё собрал и аккуратно подшил.
   При нашем появлении и впредь у каждого был вопрос - есть ли письма и кому ? А через несколько дней я сам получил первые два письма – от родителей и от Маринки.
   Дома было всё нормально. У Маринки тоже дела обстояли неплохо. Она у меня училась в институте и готовилась к сессии.
   После обеда всё продолжалось здесь также, как и в предыдущие дни. Во взводе я чувствовал себя крайне неуютно, и мне хотелось быть, как можно дольше в штабе на дежурстве. Но уже в этот вечер были объявлены учения, и мне пришлось участвовать в них.

                Глава двадцать третья.

                Подготовка к первым учениям.

   Часов в шесть к нам приехал УАЗик, с майором Бородаем во главе. Мы ехали в штаб дивизии уже на БТРе. Водителем был рядовой Киселёв по кличке Хорумон, который с Дьяком был одного призыва. Приехав к штабу, мы встали рядом с плацем, прямо под окнами нашего пункта. Появился капитан Белов, который скомандовал:
   - Так, идите на ужин, а потом ждите на пункте. Ночью будет тревога. К утру мы должны быть в запасном районе. И ещё до тревоги должна быть охрана БТРа. То есть кто-то должен на нём постоянно находиться.
   С этими словами он удалился. Дьяк послал меня в столовую, а сам ушёл спать на пункт. В этот раз на «Исследуемый» с нами прибыл Колюшкин или Плюшка, как звали его кандеды. Он и Шенин рыскали по столовой, ища что-нибудь Дьяку на ужин. В этот раз в связи с подготовкой к учениям, случилось так, что наш стол не накрыли. Если Плюшка с Шениным Дьяку ничего не принесут, то им потом крепко не поздоровится. И они хорошо знали об этом. А Дьяк освободил меня в этот вечер от котелков, так как я должен был спешить с автоматом в руках охранять наш БТР.
   Я вошёл в столовую, когда ужин уже подходил к концу. Шенин с Плюшкой стояли посреди огромного зала с котелками и фляжками. Они стояли спиной ко мне и поэтому меня не сразу заметили. Фигура Шенина была женоподобной и в этот раз я отчётливо заметил – какая у него огромная задница и выраженная талия. Заметив меня, Плюшка только сказал :
   - Вот видишь стол. Что найдёшь, то твоё. Нас сегодня без ужина оставили.
 Потом он тяжело вздохнул и простонал :
   - Эх, что же Дьяку то принести ?
   А я нашёл пару кусочков сахара и напился горячего чая. Хлеба на столе тоже было вдоволь. Больше же ничего. Тут я вспомнил два правила, которые пришли ко мне ещё в калининском лагере : съешь всё, что есть на столе, и ешь впрок, потому что потом не придётся. Именно сейчас мне эти правила и помогли, так как нормально поесть мне ещё два дня не удавалось. И пришлось есть впрок, как верблюду. И хлебом я запасся, рассовав его по карманам.
   Тем временем Плюшка с Шениным что-то раздобыли на кухне и мы вернулись на пункт. Дьяк перекусив, смачно закурил и сказал мне :
   - Давай, студент, одевай шинель и вали БТР охранять. Сиди наверху, чтобы тебя видно было.
   На улице уже стоял декабрь, и вечером становилось очень холодно. Я восседал на люке машины и иногда втихую покуривал, что было запрещено. Хорошо, что у меня ещё были сигареты, а то вообще тоска смертная. Да и как никак курево немного согревало меня. Где-то через час я неожиданно над собой услышал бас Дьяка :
   - Студент, ты не спишь ? Смотри не спи !
Я посмотрел наверх и увидел голову Дьяка в форточке.
   - Не. Всё нормально, - проговорил я ему в ответ.
Через час он снова высунулся и отчитал меня за курение на посту :
   - Ты, чё куришь ? Не знаешь, что не положено курить на охране объектов.
Я затушил бычок и положил его в карман. А через час, он выглянув, сказал :
   - Всё. Иди на пункт. Дальше Хорумон будет сторожить.
Я вернулся на пункт. Там было тепло и мне страшно хотелось согреться и заснуть. Дьяк пинками начал будить Хорумона:
   - Вставай, сука! Хватит дрыхнуть! Вали в свой БТР и там спи.
Хорумон с заспанной рожей кое-как встал и поплёлся досыпать в свой холодный БТР.
   Да! Однако же отношение у него к своему однопризывнику – подумал я и залёг на его место возле горячей батареи, постелив шинель на пол.
   Я быстро согрелся и проспал около трёх часов. В пять часов утра пришёл Белов и объявил сбор. Дядька и Шенин оставались на пункте. Трактор и Плюшка за ненадобностью, были отправлены в казарму. А на учения отправили Шуру Густого и меня. Ну и конечно Хорумона, как водителя БТР.

                Глава двадцать четвёртая.

                КШУ в запасном районе.

   Мы выехали ещё в полной темноте. Запасной район находился в лесу, километров в сорока от Зволена. Когда мы приехали туда, то уже рассветало. Расположившись, стали устанавливать связь с командованием и центром. Я одел второй шлемофон и пытался запомнить всё, что делал Густой. То есть, как включаются и настраиваются все эти радиостанции и как правильно вызывать своих коллег. Пришлось побегать с катушкой, устанавливая связь со штабом лагеря.
   Вокруг было множество боевой техники из части, где был штаб дивизии. Так проходили рядовые командно-штабные учения, которые проводились каждые три месяца.
   Лес был в этом месте редкий. Когда я ходил к соседнему БТРу, то случайно нашёл целую пачку новых фламастеров, аж двадцати цветов и оттенков. Видимо кто-то их обронил. А с нами тогда был и наш взводный Коршунов, который увидев мою находку, заулыбался и похвалил меня со словами:
   - Как раз у нас во взводе фламастеров нет. Очень даже пригодятся. Молодец, студент! Так держать!
   У нас с собой было немного сухпая. Это в первую очередь тушёнка, которой распоряжался Белов. На завтрак, обед и ужин он выделял по банке на троих. Ещё был запас хлеба и холодный чай. Но на этих учениях больше холод доставал меня, а не голод. Ведь и здесь, уже во всю наступила зима, а в этот день выпал первый снег.
   Так нам пришлось и ночевать в БТРе. А поутру поступила команда о возвращении в часть.
   Изрядно продрогнув, мы приехали в казарму. Кроме постоянных выходов на связь, мне эти учения больше ничем не запомнились. Скучновато было как-то.
   Зато во взводе, увидев пачку новых фламастеров, Клим спросил меня на политзанятиях:
   - А это откуда ?
Я не успел ничего сказать, как вмешался командир :
   - Да, студент их нашёл в запасном районе.
   - У-у-у! Молодец! – восторженно заметил Клим, а потом растяжно протянул:
   - За-ша-рил!
               
                Глава двадцать пятая.

                Любовные фильмы на фоне серых будней.

   Так проходил декабрь – второй месяц моей службы. По выходным мы ходили в клуб, смотреть фильм. Были в основном военные фильмы – про армию и про войну.
   Но как-то раз показали нам известный ещё по гражданке югославский фильм «Пришло время любить». А в следующие выходные его продолжение «Люби, люби, да не теряй головы». Каждый фильм был в двух сериях. Такое вот лирическое отступление от серой безрадостной службы в лоно романтичных любовных приключений. Многие ходили на него дважды – после обеда и после ужина на вечерний сеанс.
   Кандеды тогда расслабились, нас не гоняли, а лишь вспоминали и обсуждали картину. Их воспоминания уходили в домашнее русло, а разговоры шли, как правило о бабах и о сексе. Каждый хвастался своими подвигами на любовном фронте. А кому особо нечего было вспоминать, то тот рассуждал, как он сейчас хочет и как бы он сейчас смог.
   Вот такая внезапная расслабуха нам выпала после этих фильмов, которые проходили с бурными овациями и криками в зале, а после с воспоминаниями и рассуждениями на эту вечно интересную и щекотливую тему. Короче говоря – все тащились.
   А служба моя проходила в том же режиме. Я ходил каждое утро с Дядькой дежурить на сутки, а возвращаясь, получал по полной программе. Многим нашим кандедам, да и некоторым гусям не нравилось то, что я часто отсутствую во взводе и типа скрываюсь на дежурстве от «настоящей» службы, как они считали. Ведь остальные сидели безвылазно во взводе и тащили службу, то есть обслуживали их, за нас, тунеядцев.
   Внезапно наши смены начальство перетусовало, и мы с Фадеевым остались почти на целую неделю в казарме. А на пункте дежурили по очереди Дьяк с Плюшкой и Густой с Шениным.
   Я понимал, что Дьяк долго с Плюшкой не просидит, потому что тот за полгода службы на пункте совершенно ничего не понимал в радиотелеграфе. Дьяк его уже не трогал и не заставлял учить, так как знал, что это уже бесполезно. Просто не дано было человеку. А на меня у него были большие надежды. И я чувствовал, что ненадолго задержусь во взводе.

                Глава двадцать шестая.

                Первый наряд по казарме.

   Когда я не пошёл на «Исследуемый», то в тот же день меня назначили дневальным по взводу. Мой первый наряд начинался с подготовки к нему. После обеда надо было подшиться и почистить сапоги. Потом Озеров, который должен быть дежурным вместе со мной сказал :
   - Спроси у Мойши, можно ли тебе спать перед нарядом. Может кому-то что-то надо.
Я подошёл к Мойше и по панибратски спросил его :
   - Мишик, я в наряд иду. Как мне поспать то можно?
   - Чего ты меня спрашиваешь. Я тебе что, дежурный что ли? В наряд идёшь, значит спи.
Я обрадованный завалился и сразу заснул. А через пару часов Озеров меня разбудил. Выспавшись, я заступил на тумбочку с шести вечера и до двух ночи. Всё это время я должен был стоять, как часовой. На следующий день с шести утра и до шести вечера я тоже должен был стоять возле тумбочки. В мои обязанности входило при появлении командира взвода и других вышестоящих начальников, подавать команду : «Взвод, смирно !» И если он говорит «вольно», то надо проорать «Взвод, вольно».
Командиру, а также Белову, Бородаю и Ганже докладывать должен дежурный, что так мол и так за время вашего отсутствия происшествий не было, дежурный такой-то. Вышестоящим начальникам он также должен доложить точное местонахождение командира взвода.
   У дневального и у дежурного на правой руке должна быть красная повязка, а на правом боку висеть штык-нож. Дежурный всегда непроизвольно звенел ключами от всех закрытых помещений и комнат. У него был и главный ключ – от оружейной комнаты или оружейки. Когда открывалась металлическая решётчатая дверь, то срабатывала сигнализация. Кнопка её отключения была в самой оружейке. Другой важный ключ – от коптёрки, где хранилось новое обмундирование, в том числе парадки, фуражки, зимние шапки, ремни, сапоги, бушлаты, шинели, штаны и кители, как ХБ и ПШ. ХБ – значит хлопчатобумажное, а ПШ – полушерстяное. ХБ носили с апреля по октябрь, а ПШ с конца октября до начала апреля. Переход с летней формы на зимнюю и наоборот проходил по специальному приказу командующего группой генерал-полковника Ермакова. В каптёрке были также парадные ботинки, а на полках запасы петлиц, погон, шевронов, эмблем, пуговиц, кокард и прочей мелочёвки. Там же складывали грязное бельё, которое потом уносили в прачечную и меняли на чистое. Это происходило, когда взвод шёл в баню. Но самой ценной вещью там были портянки, которые тоже бывали разными : ХБ для лета и ПШ для зимы. Командир прознал, что кандеды крутят дежурным, как хотят, и лазят в каптёрку, когда вздумается. И тогда ключ у дежурного он забрал раз и навсегда. Но Клим потом подделал ключ и кандеды во главе с Мойшей продолжали посещать её, где им было чем поживиться.
   С одной стороны дневальным быть неплохо. Когда всех гоняют, то ты стоишь себе, как пенёк и никто тебя не трогает, никуда не посылает и ничего делать не заставляет. А с другой стороны будят дневального в два часа ночи на уборку и мытьё полов. Да и лечь ему удаётся лишь часов в одиннадцать. Дежурный же часа в два ночи спокойно заваливается спать, не раздеваясь.
   Уже впоследствии, стоя на тумбочке, я умудрялся читать книжки и сочинять стихи, чтобы хоть как-то скоротать время.
   Дневальный обязан был идти первым в столовую на заготовку. Там надо смотреть наличие всего, что положено быть на столе. Но главное дневальному нельзя уходить с тумбочки и оставлять её пустой. За это начальство жестоко карало.
   На тумбочке стоял коммутатор на двенадцать вольт. По нему, крутя ручку, можно было вызвать позицию под кодовым названием СРЦ. У них телефон стоял в станции Р-119, где проходило боевое дежурство.
   Раз в день или через день из штаба группы звонили, чтобы станцию включали на слежение. Локаторы РЛС крутились и на экране кругового обзора появлялись жирные точки. Это были цели, за которыми устанавливалось наблюдение. Станцию также всегда включали во время полётов соседей-лётчиков.
   Кроме СРЦ по коммутатору можно было вызвать БКП (боевой командный пункт), дежурившей ЗРАБАТР. А также связь была с «Исследуемым», то есть с нашим ПУ ПВО в Зволене. Нажимая две кнопки одновременно, можно установить связь для тех, кто просил нас с кем-то соединить.
   Вечером после ужина я продолжал стоять на тумбочке, попутно изучая расписание занятий нашего взвода. Всё это была откровенная лажа и туфта. Писалось оно в воскресенье вечером на всю последующую неделю. Назначен был для этого Абрикос или рядовой Абросимов. Он прибыл вместе со мной из Калинина, а родом был из подмосковного Солнечногорска. Я его звал «солнечный мальчик», потому что когда он улыбался, то его рот растягивался до ушей и он прямо таки светился и сиял своей глупой улыбкой. У него был каллиграфический подчерк, которым он старательно выводил темы самых разных видов армейской подготовки, списывая их из книжки. Чего тут только не было! Если бы это всё проводилось, то из нас за полгода бы сделали настоящих профессионалов и суперсолдат. Но, увы, всё это было лишь на бумаге. А она, как говорится – всё стерпит.

                Глава двадцать седьмая.

                Ара.

   Тут мимо проходил Ткачук или Ара, как его все звали, и не с того, ни с сего ударил меня, что есть силы кулаком в грудак. Потом он, как ни в чём не бывало прошёл дальше в сторону туалета. Ара был по пояс раздетый и видимо шёл умываться, так как перед этим он хорошо позанимался штангой. Возвращаясь обратно, он встал около меня и громко сказал:
   - Во! Стой так. Проверим ещё раз крепость твоей грудной клетки.
Он смачно ударил меня снова. Но этого ему показалось мало, и он продолжал:
   - Теперь дай ка шапку.
Он сорвал её с меня и согнул кокарду.
   - Вот теперь она должна с одного удара разогнуться.
Потом он ударил мне в лоб, и кокарда стала прямой.
   - Вот у духа она всегда должна быть такой плоской. Не дай бог увижу её согнутой. И дай ка мне свой ремень.
   Он уменьшил его почти в полтора раза, после чего ручкой пометил край ремня.
   - Вот теперь одевай и не дай боже увеличишь длину. Я по этой пометке потом проверю тебя в любой момент.
   Я одел ремень, и у меня чуть кишки не вылезли наружу. Дышать было почти невозможно.
   - Серёг, может слишком ? – пролепетал я.
   - Ничего, привыкнешь, - ответил он и на прощание ещё раз мне вмазал в грудину.
В течении вечера он несколько раз опять подходил ко мне и осматривал длину ремня. Его я немного ослабил, но всё равно затянут был сильно. Возражать ему было бесполезно. Этот кандед был настоящий дебил и садист. Он служил водителем транспортного ЗИЛа, и как говорится был на короткой ноге и с командиром и с прапорщиком Андреевым.

                Глава двадцать восьмая.

                Порядки и традиции.

   Так первые полгода нас доставали чуть ли не ежеминутно и кандеды и гуси. То им не нравился слабый ремень, то случайно расстегнувшийся крючок, то грязный подворотничок или маленькая дырка на штанах или кителе. Некоторые из них, увидев, что если шов где-то разошёлся, то вставляли в дырку палец и с силой его разрывали сантиметров на десять-пятнадцать.
   Трактору например, как-то застегнули крючок на шее прямо через кожу. А Абрикоса заставили сожрать несколько окурков, когда он после уборки случайно пропустил их под столом.
   Они ещё смотрели на то, чтобы бляха у ремня всегда была начищена до блеска. Следили за тем, чтобы никто не ушивался, а шапку носил на размер больше, чтоб она закрывала уши.
   Всё это делалось для того, чтобы мы чувствовали себя здесь настоящими духами, униженными и оскорблёнными рабами.
   А если шапку ты носишь нормального размера, да ещё и на затылке, ремень у тебя, как говорится висит на яицах, а крючок с верхней пуговицей расстегнуты, сапоги твои с подковками и на каблуке, а бляха с кокардой согнуты в дугу, да и сам ты весь ушит по фигуре, то тогда ты уже становился похожим на них. А это уже потеря власти. Если ты будешь так выглядеть, то потом тебе захочется и всех тех привилегий, которые они имели. И в один прекрасный день дашь по роже какому-нибудь кандеду, а тот не сможет тебе достойно ответить. Так как силёнок у него может не хватить, чтобы как следует дать сдачи.
   Один из летунов мне позже рассказывал один интересный случай. Служил у них один боксёр, но был тюфяк тюфяком. Над ним, здоровым амбалом, издевались худосочные деды, и причём поодиночке. А он, ну никак не мог вломить кому-нибудь из них. Один его спросил, мол что же ты не можешь съездить им по роже, ведь ты же боксёр? А он ему ответил только два слова : «Боюсь убью».
Вот так он и пахал первый год, как папа Карло. И портянки им стирал, и подшивал их, и сапоги им чистил. Не перечил и никого не трогал.
   Но с нашими кандедами было посложней. Все они за исключением Хорумона и Бабая, были рослыми, плечистыми и довольно накачанными. Ара, Клим, Дядька, Борисов – особенно. Мойша, хоть и был худосочным, но обладал большим авторитетом. К тому же он был единственным дедом во взводе, которому оставалось служить меньше полугода. Ему платили каждый месяц аж шестнадцать человек. То есть нас десять и ещё шесть гусей. Получая семьдесят крон гуси платили по тридцать, а мы по пятьдесят. Это всё Мойше на дембель. Потом кандеды, ставши дедами, будут собирать дань с нас гусей и с одного лишь духа. Порядок был жёсткий и все отдавали «бабки» без разговоров. Если же кто заартачится, то можно представить, что потом могло ожидать такого единоличника. Кузьма или рядовой Кузьмин, будучи особым, ни на кого непохожим парнем, впоследствии возмущался, что Мойша, ничего не делая, загребал себе такой куш.
   Деньги, что у нас оставались, те несчастные двадцать крон мы обязаны были потратить на мыло, зубную пасту, лезвия к станку и прочие принадлежности, наличие которых тщательно проверялось на следующий день после зарплаты. А если что-то оставалось, то могли купить пару мороженого за месяц и один раз скромно посетить «чайник».

                Глава двадцать девятая.

                Мои однопризывники.

   Наш призыв, состоящий в основном из жителей Подмосковья, был довольно крупный. Крокодил и Муха – мелкие, но очень хитрые ребята. Они заискивали, как перед кандедами, так и перед гусями. А почувствовав в Хорумоне некоторую слабость в характере, они уже не боялись, а сами пытались уколоть его хотя бы словами. С кандедами и гусями они старались вести себя панибратски, как со старшими товарищами. Они подолгу с ними болтали, рассказывали им разные истории и очень быстро стали для них своими.
   Трактор и Абрикос – забитые и вечно работающие, быстро превратились в презренных рабов. Сим-Сим, он же Саша Савосин – интеллигентный толстяк из Домодедово, быстро сообразил, что лучше всего стать больным. Он сходил в санчасть, где подтвердили у него наличие болезни, связанную с почками. Его отправили в госпиталь при штабе группы в Чехию, в Миловице. Там он пробыл три месяца до конца февраля, но потом вернулся во взвод. Он мечтал, чтобы его комиссовали, но, увы, не получилось.
   Воробей – шустрый и умный парень, но довольно слабый физически. Его хоть и не били, как Трактора и Абрикоса, но пахал он не меньше ихнего.
   Макар – высокий парень из Ивановской области, всегда очень спокойный и тихий. Его особо не трогали, но работать ему приходилось немало.
   Мой земляк Сергачёв Миша по кличке Француз, был типа Макара, но выглядел ещё внушительней, как говорится «косая сажень в плечах». Родом был из Мухтолова Ардатовского района. Пахал тоже, как папа Карло, но его никогда и никто не трогал. Оно и понятно почему.
   Я же выглядел средне во всём, и не собирался разводить панибратства с теми, кого откровенно ненавидел. И в этом было моё главное отличие от приспособленцев, типа Мухи и Крокодила. А те к любому могли войти в доверие и считались у нас блатными.
   Но и Крокодилу один раз пришлось несладко. А дело было так, когда с двумя весёлыми балагурами – Шурой Густым и Пашей Борисовым, он увязался в соседнее село, в кабак. Дело было уже по весне, трава зеленела, солнышко блестело. Там в воскресный вечер они изрядно напились и вернулись заполночь.
   Борисов и Густой – кандеды иного склада, нежели Дядька или Клим. А про Борисова мне рассказывал Шенин, что Паша раньше был настоящим зверем. Но за месяц до нас Ганжа предупредил его, что он уедет в дисбат, если повторится то, что он сделал с Шениным. А Шенина выдали фингалы под глазами, которые ему поставил младший сержант Борисов. И он, как говорится, заложил его. После этого Паша не стал ему мстить, а просто кардинально изменился. Теперь он стал со всеми, включая гусей и духов, - друг, товарищ и брат. Добрый, приветливый, обходительный – всё это очень действовало на нас на фоне монстров, типа Дядьки или Ары. После того случая с Шениным, Пашу только разжаловали из макарона в рядовые. Что касается Густого, то он мягким был всегда. Все духи его любили и боготворили.
   Так они и умотали втроём пивка попить. На следующее утро Клим прознал, где и с кем был Крокодил. Естественно своим друзьям он ничего не сказал, но Крокодилу досталось изрядно. Клим намотал на руку полотенце и здорово поколотил его, чтобы впредь по кабакам не шастал, даже если  кандеды с собой позовут. Он ему тогда сказал в напутствие :
   - Тебе не положено ещё по таким местам ходить. Все твои одногодки вечером пашут, а ты умотал квасить и прохлаждаться. А Паше с Шурой надо было сказать, что не могу, что вечером работы много. Им то всё по фигу. А ты служить только начал.

                Глава тридцатая.

                Кандеды и гуси.

   Клим или рядовой Клименко был самым высоким во взводе. Сам он – кубанский казак из Краснодарского края. Между прочем до службы работал в колхозе на тракторе. Только его никто «Трактором» не называл по понятным причинам, в отличии от нашего Фадеева. Кандеды все говорили, что раньше ему больше всех доставалось от дедов. И мочили его, чуть ли не каждый день, из-за чего тот постоянно ходил в синяках.
   Судя по фотографиям их дедов, которые имелись у наших кандедов, то это возможно. На одной из них стояло двенадцать монстров-дембелей, и почти каждый из которых был под два метра ростом и «косая сажень в плечах». Но на данный момент мне всё равно трудно было представить, что Дьяка или Клима часто били, что они подшивали и обстирывали ещё кого-то. Трудно было представить, что кто-то был ещё круче, ещё злее.
   Я же благодарил бога, что нечасто встречался с Арой или с Климом, имея возможность большую часть времени бывать на дежурстве в Зволене. Иногда порою думал, почему же наш призыв не такой дружный и сплочённый, где каждый сам за себя? Просто наверно люди мы все разные. У нас половина городских и половина сельских. А у них все в основном были сельские жители. К тому же мы все русские, а у них большинство с Украины.
   Среди гусей выделялись недавно пришедшие после учебки – макарон Озеров и ефрейтор Левчук. Они были такими же конформистами, как и Муха с Крокодилом. Выглядели довольно неплохо и были в меру рослые и накачанные.
   Был ещё рядовой Свирейко или Бульба – маленький крысёныш с маленькой головой. Очень был странный человек. Его настроение и отношение к тебе менялось в течении пяти минут несколько раз. Буквально всё зависело от каждого твоего слова. Он из друга и братана внезапно превращался в злобного и смертельного врага, а через минуту опять становился добрым и мягким. К нему я имел особый подход, прекрасно понимая, что могу раздавить его одним щелчком. Он видимо тоже это чувствовал и постоянно менял своё отношение ко мне, будто побаивался слегка. А в целом он мне был неприятен. Зная свою физическую слабость, но очень любя повластвовать и покомандовать, он как-то спросил :
   - Студент, а вот встретил бы ты меня на гражданке после службы, то наверно замочил бы сразу?
Конечно, если бы ты был не один, а с друзьями. А я бы шёл один.
   Я, усмехнувшись, ответил :
   - Да я тебя и без друзей бы замочил, как клопа.
Он не ожидал такого ответа и зло усмехнулся :
   - Это мы ещё посмотрим, кто кого замочит.
Бульба служил водителем БТРа, но совал свой нос и во все остальные дела. Особенно он любил контролировать нас и поучать во всём, где надо и не надо.
   Ефим или рядовой Ефимов по сравнению с Бульбой выглядел эдаким сельским интеллигентом. Ему видно досталось от дедов в первые полгода службы и он тоже любил нас во всём поучать. Но в целом он парень был неплохой и незлой, но сейчас он ревностно следил за нами и за порядком, которому преклонялся, как абсолютной истине. Будучи не особо сильным, он больше ворчал, что мол духи совсем оборзели. И всегда вспоминал, что когда он был духом, то всё было намного жёстче. Но пальцем он никого не смел трогать.
   Плюшка или рядовой Колюшкин был крысёнышем покруче Бульбы. Из всех нас, он более менее нормально относился только к Мухе и Крокодилу. Он почему-то был уверен, что мы ему все чего-то должны. До самого своего дембеля он не оставлял меня в покое. Выглядел же Плюшка натуральным садистом. Кандеды, да и деды раньше такого урода не трогали, потому что он перед ними всегда лебезил и заискивал. Несмотря на то, что Плюшка был невысокого роста он на многих наших и последующих духов наводил настоящий ужас. С крысиным лицом и змеиными глазками, он чётко знал, что если его боятся, то значит уважают. И желая максимального к себе уважения, он максимально любил запугать, постоянно показывая свою змеиную сущность. Через некоторое время, плотно столкнувшись с ним, я понял, что он был настоящим ублюдком и моральным уродом.
   Обычно такие мысли бегали у меня в башке, когда я стоял дневальным на тумбочке. А через пять дней меня и Дьяка опять вызвали на «Исследуемый». Действительно, лучше исследовать воздушные цели, чем уродливые душонки своих сослуживцев.

                Глава тридцать первая.

                Драка с Плюшкой у Грона.

   Как-то будучи неделю во взводе, я успел три раза побывать в наряде. Меня усиленно и вне очереди туда ставили за то, что я до этого постоянно избегал их, будучи на дежурстве. Но это продлилось всего неделю, а потом, как и обычно я на сутки стал заступать в штаб на ПУ ПВО.
Однажды мне как-то пришлось возвращаться из Зволена вдвоём с Плюшкой. Я пытался с ним заговорить по человечески, но все мои попытки закончились безрезультатно. Он ни в какую не хотел признавать во мне не собеседника, ни сослуживца. Он шёл сзади, то ли имитируя какое-то подобие строя, то ли специально держал дистанцию. Единственное, что он изредка бросал мне, то это угрозы, что меня надо мочить, что я ничего не знаю и ничего не умею. У Грона он не с того ни с сего вообще озверел и прорычал :
   - Хватит, студент, вразвалочку идти ! А ну пошёл строевой ! Будешь до самой казармы у меня так шагать!
   - Да ты чего несёшь? – ответил я ему улыбаясь.
   - Что ты мне лыбу корчишь? – огрызнулся Плюшка и пнул сапогом, что есть силы мне по ноге.
Удар был болезненный и я от возмущения схватил его за ворот шинели, прокричав:
   - Ты чё, вообще озверел? Тебе, что нормально то не идётся?
   - Что, дух, ты, видать совсем опух, - заблажил Плюшка и начал пинать меня по ногам и куда придётся. Тогда моему терпению пришёл конец, и я сделал ему бросок через бедро, повалив на снег. Мы кубарем покатились вниз под горку прямо к реке. Он зарычал от гнева, а из его рта пошла пена.
   - А теперь я тебя убью и выброшу в реку, а всем скажу, что ты нечаянно с обрыва упал и утонул. И никто не узнает, где могилка твоя! – на полном серьёзе негромко сказал я, положив его на лопатки.
   - Не надо, сядешь надолго! – простонал Плюшка, видно поверив в серьёзность моих намерений.
   Река ещё не замёрзла, а мы лежали у самого обрыва. Я восседал на нём, как победитель над поверженным врагом. Метрах в двадцати внезапно появился какой-то офицер из летунов. Видно проходил мимо. Но увидев нас, изваленных в снегу, и лежащих на самом краю у обрыва, он заорал:
   - Эй, вы, что совсем охренели! А ну быстро встали!
Я повинуясь поднялся, и стал отряхать с себя снег. Плюшка поднялся вслед за мной.
   - Вам, чего, жить надоело? Что это ещё за драки у обрыва? – продолжал свою речь офицер.
Плюшка внезапно разрядил обстановку :
   - Да это мы так играем, товарищ капитан.
   - Не хрена себе! Ну и игры у вас, однако! Вы сами то из какого подразделения будите?
   - Взвод ПВО полковника Ганжи, - быстро ответил я.
   - Я доложу вашему начальству, что вы тут устроили, и спрошу почему одни лазаете?
   - Мы больше не будем, товарищ капитан, - опять вставил Плюшка.
Офицер покачал головой и удалился. После чего Плюшка сменил тон и стал говорить со мной на равных:
   - Ты зря сказал ему, где мы служим. Он теперь Ганже заложит. Сказал бы, что в стройбате.
   - Не заложит. У него кроме нас, дел что ли нет больше? Он и фамилий не спросил, - ответил я Плюшке.
   - А ты действительно меня хотел убить? – напряжённо спросил он.
   - Да, хотел.
   - И сейчас хочешь ?
   - Сейчас уже не хочу. И вообще хватит об этом.
Дальше мы шли и весело беседовали на всякие темы, как-будто ничего и не было. Плюшка стал неузнаваем. Он первым начинал рассказывать разные случаи из своей службы, а мне оставалось только слушать и иногда задавать вопросы.
   Но про себя, я всё таки думал о случившемся. Мне стало ясно, почему он именно у Грона начал борзеть. Вокруг ни души, ведь это место самое безлюдное на нашем маршруте. Если бы не этот офицер, неизвестно откуда взявшийся, то я бы действительно мог убить его. Рядом лежали булыжники и возьми я один, да и тресни ему по башке, то финал был бы совсем другой. Он отдал бы концы, а я выбросил бы тело в реку. Потом сказал бы, что он оступился и упал в ледяную воду, в которой и утонул. Но всё равно прокуратура начала бы копать и проводить расследование. Плюшка всплыл бы где-нибудь с пробитой башкой, и всё бы стало ясно. Меня посадили бы и надолго. Но зона в мои планы совсем не входила. Вот во что бы мог вылиться мой нервный срыв. Хотя я не псих, но всему же бывает предел. Всё таки вовремя появился этот офицер.
   А мы с Плюшкой почти, как дружбаны подходили к казарме.
Первое время после этого инцидента он относился ко мне вполне нормально, можно сказать даже дружелюбно. Видать поначалу на него подействовала моя угроза. Но спустя месяц он про это позабыл и опять стал придираться, стараясь показать свою власть. Ну а как же иначе ? Ведь он на полгода прослужил больше меня.
   Тайно затаив злобу, Плюшка ждал момента, чтобы расквитаться со мной за то унижение, которое он испытал там у реки.
               
                Глава тридцать вторая.

                Первая добыча.

   Так пошли дни за днями. Хотя казалось, что время еле ползёт.
Кандеды у нас были большие любители вкусно пожрать и частенько посылали нас в офицерскую столовую за едой.
   Высоцкий, который служил во взводе уже полгода, пытался нас обучить этому промыслу. Он как-то вечером сказал:
   - Пацаны, вы, не хрена не шарите! Вот я в «ваши годы» приходил в офицерку с чёрного хода и мне поварихи давали консервы ящиками, чай и кофе – коробками, а котлеты целыми кастрюлями.
   Меня тоже как-то кандеды послали в офицерку за консервами. Им срочно понадобилась закуска, так как поздним вечером они ждали прихода гонца, который должен был принести два литра самогона. Обычно в офицерку посылали по двое, но тут, как на зло никого свободного под рукой у них больше не оказалось и мне пришлось идти одному.
   Чёрный ход в столовую, как и сказали, был открыт и я прошёл на второй этаж. Рядом никого не было, только по звукам, доносящихся с кухни, было ясно, что здесь кто-то работает. Пришлось дойти до кухни. Повариха лет сорока копошилась у плиты с бачками, и увидев меня, слегка удивилась такому внезапному вторжению.
   - Тебе чего ? – спросила она меня.
   - Извините пожалуйста. А у вас не будет пары баночек консервов? – произнёс я уже заранее подготовленную фразу.
   - Сейчас посмотрим, - понимающе ответила она и полезла в шкаф осматривать его содержимое.
   - Зина! Не давай им ничего. Это их деды посылают, - прокричала из соседней комнаты другая повариха.
Но моя сердобольная не обратила на её крик никакого внимания. Только потом уже сказала ей :
   - Да ладно, чай не обеднеем.
Я получил банку килек в томатном соусе, банку скумбрии и тушёнки, буханку хлеба, пачку чая и сахара. А когда уже собирался уходить, она крикнула мне :
   - Подожди! Ещё котлеты остались. Возьмёшь?
   - Конечно возьму, - ответил я.
   - Так. Во что бы тебе это всё положить.
Она дала мне с десяток крупных котлет, положив их в целлофановый пакетик, а потом нашла большой пакет и сложила в него весь этот запас.
   - Ну, всё. Смотри, чтобы ручки у пакета не оборвались.
Я от души поблагодарил её и двинулся в казарму. Кандеды, увидев сколько всего я им принёс, обрадовались так, что меня в этот вечер уже никто не трогал и никуда не посылал. Отбой был в десять вечера и спокойно лёг спать, почти сразу заснув.
               
                Глава тридцать третья.

                Повешение Хорумона за ноги.

   Примерно через пару часов я проснулся от страшного топота и скрипа сдвинутых кроватей. В кубрике происходило что-то жуткое. Я приоткрыл глаза и увидел, как Ара с Дядькой скрутили бедного Хорумона и тащили его к шкафу, где висели шинели.
   Хорумон – кандед, их же призыва, вырывался и пытался выскочить в коридор. Я сразу всё понял : кандеды напились и решили повесить в шкафу несчастного Хорумона. Они давно угрожали ему такой расправой. Поговаривали, что ещё до нас, Хорумон аж полночи висел там кверх ногами.
   Наконец подключился Клим и они втроём подняли его за ноги и ремнями от вещмешков подвязали к перекладине шкафа. Полчаса проболтавшись в нём, ему наконец удалось освободиться от ремней. Он выполз оттуда чуть живой и сразу ушёл в сортир, откуда больше часа не выходил. Он наверное ждал, когда его однопризывники угомонятся и заснут.
   Где-то ночью около двух дневальный, как обычно нас поднял подшивать кандедов. Хорумон всё ещё сидел на очке. Потом он вернулся в кубрик, где раздался низкий голос Дядьки :
   - Ну что, Хорумон ? Хочешь ещё в шкаф ?
   -Да всё нормально, Дьяк, - отвечал Хорумон.
   - То то! Я надеюсь теперь ты всё понял, чего здесь стоишь?
   - Понял. Всё нормально, Дьяк, - повторил Хорумон.
На следующий день они его уже не трогали и в дальнейшем тоже. Никто даже не вспоминал о вчерашнем инциденте. Как-будто ничего не было. А Хорумон стал вести себя с ними очень осторожно, боясь сказать лишнее слово. Видимо он опасался повторения того ночного кошмара. Как я понял, это была расплата за его мягкотелость и добродушное отношение к молодым. Он прибыл к нам из пехоты примерно полгода назад и кандеды его не приняли. Слишком простой оказался, нетвёрдый, больше на духа смахивал, может от силы на гуся. Хотя Хорумон был отличный водитель- механик. Он легко чинил и свой БТР и БТР Бульбы, который слабо в нём разбирался. Только ведь это в армии – не главное!

                Глава тридцать четвёртая.

                Сын комдива.

   Командиром дивизии у нас был генерал-майор Кузнецов, который являлся приёмным сыном генерала армии Шкадова. А этот Шкадов был одним из замов министра обороны. Поэтому и Кузнецов в свои тридцать девять лет был уже генералом и командиром дивизии. Для этого времени случай довольно редкий. Обычно в сорок лет можно, как максимум стать полковником. Но чтоб генералом ! Хотя выглядел, как и Ганжа лет на пятнадцать старше своего возраста. Что поделаешь, в армии многие рано стареют. Служба ведь в основном нервная и напряжённая. Но те, кто особого рвения в службе не имеет – они вполне соответствуют своим годам. Это я заметил на примере многих офицеров, приходящих дежурить на «Исследуемый».
   У нашего комдива был семнадцатилетний сын, который учился в десятом классе. Его звали Сергей и слыл он отъявленным раздолбаем. Шура Густой немного общался с ним, встречаясь в ГДО. Этот Сергей ходил туда к ним на репетиции, послушать музыку.
   Однажды в Зволене он забрёл в нашу столовую и уселся к нам за стол. Мы с Шурой как раз пришли на ужин. Сын комдива поприветствовал нас и начал рассказывать о своих похождениях :
   - Слышь, Шур, вот я недавно в Прагу ездил со своими корешами. Все кабаки обошли, нажрались, как свиньи. А так ни чё, ништяк съездили. Баб местных сняли. Правда, не получилось ничего. Ну да ладно. Мне их и здесь хватает.
   - Серый! – продолжил разговор Густой. – Ты со словаками общаешься?
   - Ну, иногда.
   - Вот. Ты лучше помоги мне. У меня свободного времени сейчас нет совсем. Будь другом, поменяй сто рублей на кроны. А то деклараций почти не осталось. Да и товарищ, который нам их давал, дембельнулся недавно.
   - Да без проблем, Шур! Давай сюда свой стольник. Через неделю будет тебе пятьсот крон.
   - А чего не шестьсот? Пятьсот маловато будет. Словаки шестьсот дают, а то и семьсот.
   - А за работу? Ты чё, Шура! Мне, что совсем «бабки» не нужны? Мне ведь папа денег не даёт.
   - Ну ладно, по рукам. Пятьсот, так пятьсот, - заключил Густой.
Тут Серый завопил на всю столовую :
   - Эй, дежурный, официант, сюда шашлык неси! И пивка не забудь!
Проходящий мимо прапор, он же и дежурный по столовой, только слегка улыбнулся на эту реплику. Серого ведь все тут знали, как облупленного. Знали естественно и чей он сынок.
   В следующий раз он опять зашёл к нам на ужин. Из-за пазухи достал пузырь водки, открыл, налил почти полкружки и залпом выпил. Потом предложил Густому :
   - Шур, будешь что ли?
   - С удовольствием бы, но нельзя ! Дежурство. Мне впереди ещё полночи не спать, - ответил Густой.
   - Ну а ты, хлопнешь маленько? – спросил он меня.
   - Нет, я тоже на дежурстве. Извини, не могу.
   - Ну и чёрт, с вами ! А вот пацаны со спортзала не откажутся. Ну, давайте по соточке тяпнем за дружбу. Чтоб, как говорится и хрен стоял и деньги были!
   - Ну, если только незаметно, - отвечали ему двое наших соседей из спортзала.
Серый разлил им под столом по кружкам и они хлопнули за здравие. Сам он уже до этого хорошо накачался. Серый рассказал ещё всем пару анекдотов, но после его вдруг повело и он стал орать, стучать кулаками по столу и требовать хорошей закуски, костеря наряд и дежурного на чём свет стоит.
   - Чё, кормите людей, как свиней ! Нормального закусона у вас что ли нет ? А ну ко мне начальника столовой ! Я ему выговор в грудную клетку занесу за такое издевательство над личным составом.
   На него поначалу никто не обращал внимания, но после того, как он стал метать харчи на пол, дежурный всполошился. Показался и начальник столовой – майор Мясоедов. Увидев в дупель пьяного сына комдива, он аккуратно взял его под белые ручки и повёл на выход. Серый, матеря майора поплёлся к выходу. Дежурный с помощником и часть наряда сопровождали их до самой улицы. Майор распорядился срочно найти кого-то из водителей, чтобы тот отвёз домой этого пьяного буяна. На прощание Серый сказал майору :
   - Мясоедов, ты чё в натуре у солдат всё мясо съел ? Ты меня без шашлыка сегодня оставил. И их тоже, друзей моих ! А я хотел шашлычком закусить ! Ищи собака мя – со !!!!
   Тут подъехал дежурный УАЗик и часть этой процессии за руки и за ноги грузила Серого в машину. После чего УАЗик дал газу и скрылся за КПП.
   Про Серого ходило много слухов среди тех, кто служил при штабе дивизии. Рассказывали, как он нагрянул как-то раз в медсанбат и пристал к одной медсестре с требованием, чтобы она ему выдала банку спирта. Грозился в противном случае перетрахать всех медсестёр, а этой пообещал, что в скором времени у неё будут крупные неприятности вплоть до увольнения. Но сестра терпеливо оборонялась от его нападок и дебоширу пришлось уйти ни с чем. Прогуливаясь по медсанбату, ему ничего не стоило ущипнуть кого-нибудь из медсестёр за задницу или схватить за грудь.
   Вообще ему всё и всегда сходило с рук. Никто не хотел ссориться с комдивом, зная его крутой нрав. Но и Серому от отца часто попадало. Он давно уже устал краснеть за сына. И как-то слушая очередное донесение о его поведении, комдив решил подать рапорт о переводе в другое место. На что в скором времени получил согласие из Москвы. Теперь его место занял ещё более суровый и бескомпромиссный комдив – полковник Коновалов.

                Глава тридцать пятая.

                Страсти по музыке.

   Когда Шура Густой приходил после дежурства в казарму, то иногда по вечерам вместе с Пашей Борисовым они отправлялись покуралесить по Зволену. В тёплое время у них для такого случая всегда была заготовлена «гражданка». Это кроссовки, джинсы, футболка и лёгкая куртка типа ветровки.
   Как правило помимо походов по кабакам и разным пивным, они посещали и концертные залы. Лучшая группа Словакии «Модус» и лучшая группа Чехии «Турбо» не остались без внимания наших фанатов.
   Переодевшись в укромном месте за позицией, они пройдя чисто поле, выходили на трассу. А там ходил рейсовый автобус, который довозил их до Зволена.
   Они смеялись вслед любому патрулю, ведь у тех не возникало никаких мыслей по поводу проходящих мимо пацанов по внешнему виду ни чем не отличающихся от словаков.
   Шура, как заядлый меломан, спрашивал у меня моё мнение по поводу той или иной пластинки, которую он видел в Зволене. Мои рекомендации ему хорошо помогли. Таким образом он приобрёл в Зволенском универмаге «Форинер» и оркестр Стива Миллера с его известным хитом «Абракодабра» Я также порекомендовал приобрести венгерскую группу «Неотон Фэмэли», играющую в стиле евродиско и «Куин» в альбоме «Горячее пространство». Всё это Шура незамедлительно купил.
   Я сам видел не раз в том универмаге интересные пласты, которые у нас в Горьком считались супердефицитом и которые никогда не бывали в открытой продаже. Потому что про нашу «Мелодию» говорили, что если и приходит что-нибудь подобное из Москвы, то всё немедленно расходится между своими и нашими, а на витрину ничего не попадает.
   Шура потом крутил эти пласты на дискотеке в офицерском клубе и на разных вечеринках, которые проводились каждые выходные. На всех этих альбомах действительно была хорошая танцевальная музыка, как и быстрая, так и медленная. Шура потом, как профессиональный лабух лабал на гитаре многие песни из этих альбомов, подбирая на слух.
   Вообще гитара была популярна у нас. Но кроме Шуры, меня, Левчука и Крокодила больше никто не мог толком ничего сыграть на ней. Тренькали же ещё человек пять-шесть, но прогресса у них не наблюдалось. Упорно учились играть на гитаре Клим, Дядька и Озеров. Они мечтали стать, если не крутыми гитаристами, то хотя бы теми, кто смог бы сбацать в компании несколько песен, чтобы снискать хоть какую-то популярность на этом поприще. Но увы ! Ничего у них не получалось. То ли медведь им на ухо наступил, то ли старания и усидчивости не хватало. Кроме пустого треньканья дело у них дальше не пошло. Да и голоса у каждого из них не было вовсе. Ни в какой компании их бы не стали слушать.

                Глава тридцать шестая.

                Пляски под током.

   В сортир нашей казармы нередко захаживали крысы. Бывало сидишь на очке, а из него показывает свою остроносую морду серая крыса пасюк. Они бегали по канализационным трубам и частенько выбегали наружу.
   Дядька однажды поймал крысу и решил поразвлекаться с ней. Принимал участие в этой экзекуции и Плюшка. Дядька одел рукавицы и держал бедную крысу кверху пузом. Плюшка в это время наматывал ей на лапы оголённые провода от коммутатора. После чего, привязав её за лапы проводами, они отпустили крысу побегать. Она пустилась бежать, но провода были крепко намотаны и далеко ей убежать не удалось. Плюшка стал крутить ручку коммутатора. Крыса начала плясать, подпрыгивая на месте. Чем быстрее он крутил ручку, тем выше и бойче плясала крыса. Ток напряжением в двенадцать вольт давал определённый эффект для танца.
   - Лучше пляши, тварь ! – приговаривал Плюшка по садистки наслаждаясь происходящей картиной. Ещё несколько человек окружили это место и с интересом прикалывались над этой пляской. После чего измученную крысу выбросили из окна в траву, где вскоре она и издохла.
   Дядька, Плюшка и Левчук любили таким образом поиздеваться не только над крысами, но и над нами. Жертвами коммутаторного тока были Воробей, Трактор и Абрикос. В результате всяческих угроз им засовывали в сапоги оголённые провода и они начинали плясать не хуже крыс. Всё это очень веселило наших кандедов и некоторых гусей.

                Глава тридцать седьмая.

                Деды дедов.

   Как-то зимой, во время уборки прилегающей к казарме территории, появилась на горизонте группа гражданских лиц, одетых в фирменные кожаные плащи и куртки. Мы сначала не поняли кто это такие, но эта группа уверенно направлялась в нашу курилку, где сидели наши кандеды во главе с Мойшей.
   Это оказались бывшие военнослужащие нашего взвода. Они дембельнулись ещё весной, то есть почти год назад. Тогда Ара, Клим и Дядька прослужили лишь полгода и стали гусями. А Мойша той весной стал кандедом. Все они служили вместе полгода.
   Во главе бывших дембелей был сержант Куничкин, а с ним рядом макарон Трофимов и рядовой Морозов. Они остались здесь после дембеля вольнонаёмными. Куничкин теперь электрик, Трофимов – водитель автобуса, а Морозов – водопроводчик или как ещё говорят – сантехник.
   Троица зашла в курилку и присела к нашим старикам. Мы в это время продолжали усиленно работать, разгребая территорию от снега. На улице было довольно тепло, и поэтому вся прибывшая троица была без головных уборов. Волосы у всех были удлинённые, особенно у Куничкина, который и начал разговор, присев рядом с Мойшей :
   - Здорово, сержант! Как жизня то? Небось скоро уже на дембель ? Чемоданчик заготовил?
   - Да заготовил, Сань. Есть что привезти. Только особо нынче не развернёшься, не то, что в былые времена, когда вы уходили на дембель.
   - Ничего, всё образуется. А лучше бы, ты Мишка, здесь оставался. Домой съездишь на побывку, а потом обратно сюда. Как мы в своё время сделали. Специальность то у тебя есть какая-нибудь для этих мест ?
   - Нет, Сань. Я на гражданке был специалистом по ремонту доильных аппаратов в своём родном колхозе.
   - Это плохо. Ну, тогда иди, дои своих бурёнок. А мы тут втроём неплохо прижились. Поработаем ещё пару лет, затаримся как следует, а потом и домой можно. А на родине продать всё можно с большой моржой.
Тут вмешался в разговор Дядька :
   - Послушай, Сань, вам часы с музыкой надо ?
   - Нет, этого добра нам хватает, - ответил Куничкин.
   - Да нет, ты не так понял, по дешёвке и большую партию.
   - Ну так бы и сразу говорил. А почём ?
   - По сто пятьдесят за штуку. И всего около ста штук.
   - Годится. Тащи. Я их среди своих все продам. А если останется, то офицерам и прапорам сдам.
После чего Куничкин повернулся в сторону Клима и с ухмылкой спросил :
   - А помнишь Клим, как ты штангу тягал в бытовке на счёт? Видно не зря я тогда тебя тренировал, вон какой накачанный стал.
   - Да уж, тренировал, - отвечал Клим с лёгкой улыбкой, видно вспоминая свою нелёгкую молодость. – Не тренировал, а гонял !
   - Ну так тебе же это всё на пользу пошло! Сейчас ты сам молодых гоняешь.
   - Да нет, я не особо, - скромно добавил Клим.
   - Ну ты не особо, а вот Дьяк наверно от души ! Не правда ли, Дьяк, сознавайся, что издеваешься над духами?
   - Да как их не гонять то? – начал свою мрачную речь Дьяк. – Они же все тупые и не шарят ни хрена. Им скажешь что-нибудь сделать, так обязательно не так сделают, а посылать куда-то, то, как за смертью. Пропадают по часу. Сапоги не почистят, если заранее не скажешь. А стирать, так вообще еле заставишь. Жратвы из офицерки носят мало, да и то изредка. Одним словом бездельники. Им только поспать побольше, да пожрать вволю. Вот и вся их служба. У них только двое шарят нормально : Муха и Крокодил.
   Так Дьяк жаловался на жизнь своим дедам. На что бывший макарон Трофимов протяжно произнёс :
   - Да-а-а. Если бы вы так служили, мы вас на месте сразу бы прибили. Но я помню, вы были ничего. Шарили по полной.
   - Ну так вы мочите их почаще, - продолжал Куничкин.
Дьяк на это смуро отвечал ему :
   - Знаешь, Сань, этих бей, не бей, а толку всё равно не будет. Уже проверено. Почти все городские, да ещё многие чуть ли не из самой Москвы. Работать не хотят ни хрена. Да ещё Ганжа часто наведывается с проверками, всё вынюхивает, расспрашивает. Вон Пашу Борисова чуть не сдал в прокуратуру. Опасно сейчас с этим стало.
   - Да, тяжело вам, - добавил бывший рядовой Морозов. – Вы, то у нас пахали, будь здоров. Но мы вас, то ведь особо не трогали, для этого кандеды были. Они то погоняли вас от души.
   - Уж, не говори ка ! – отвечал Клим. – До сих пор правая почка болит, как они отбили мне её.
   - Да мы еле дождались, когда двенадцать этих рыл ушли на дембель этой осенью, - вставил фразу Ара, а потом продолжил :
   - Как вы ушли весной, они взялись за нас по полной, хотя мы гусями уже стали. Хоть и пахали духи в основном, а весь спрос был с нас. А духов они не особо трогали. Если дух не подошьёт кого-нибудь или плохо подошьёт, то они вызывали того, за кем был закреплён этот дух. У меня был Высоцкий и Ефим тогда. Если кто-то из них проштрафится, то все шишки от дедов падали на меня. А им ни фига ! После этого я уже сам с ними разбирался. Вот такую они систему придумали. Так что пахать на них вроде не пахали, а получали тумаков и пинков по полной программе.
   В это время подошёл Коршунов и Куничкин поприветствовал его по граждански :
   - Привет, старлей, как служба то ?
Коршунов слегка опешил, так как он не знал Куничкина и в то время ещё не был командиром взвода. Поэтому он без комментариев строго окликнул всех сидящих в курилке, чтобы те готовились идти на обед.
   Кандеды и Мойша попрощались со своими дедами, пожимая друг другу руки. После чего Мойша скомандовал :
   - Взвод, стройсь ! Правое плечо вперёд ! Шагом марш ! Песню запе-вай !
И мы зашагали в столовую, запевая песню «Не плачь, девчонка, пройдут дожди….» А запакованная в кожу троица ещё продолжала сидеть в курилке. Они видимо вспоминали свою былую службу во взводе и родную казарму.
   Когда мы вернулись из столовой, то их уже не было.

                Глава тридцать восьмая.

                «Ищи, сука, мясо !»

   Время от времени кандеды посылали нас за картошкой на продсклад. Там кладовщик из вольнонаёмных выделял нам ведёрко-другое. Приготовив отменное жаркое на позиции, мы тащили бачок в казарму.
   Однажды вечером было целых два бачка. Ара с Климом перед этим стырили из каптёрки большой запас тушёнки, которую командир берёг на чёрный день. Картошки в этот вечер тоже было много. С помощью паяльной лампы мы на позиции пожарили два бачка и после этого перемешали её с тремя банками тушёнки.
   Было уже около десяти, но отбиваться никто не торопился. Второй ужин был как раз кстати. А для нас молодых и вечно голодных тем более.
   В середине бытовки поставили бачки на табуреты, потом все расселись и принялись уминать за обе щёки это деликатесное жаркое.
   Дядька чуть замешкался и пришёл позже всех. Он сначала в углу пересчитывал деньги, которые получил от продажи часов.
   - Дьяк, на, ложку и присоединяйся к нам, - сказал ему Ара. – А то смотри, ничего скоро не останется. Как говорится в большой семье е..ом не щёлкают!
   Дьяк, учуяв запах, и с ложкой в руке, вылупился на наш кружок, где мы облепили бачки, как мухи гавно. Он издал страшный вопль, и какая-то неведомая сила подняла его вместе с табуреткой и перебросила на несколько метров прямо в центр нашего круга к самим бачкам. Ему даже не пришлось вставать. У него налились кровью глаза и от удовольствия Дьяк аж захрюкал.
   - Эй, студент! – заорал он с полным ртом, чуть не подавившись. – Тащи мою ложку, а то эта какая-то маленькая и неправильная. Знаешь где мой вещмешок ?
   - Щас, принесу, - ответил я и пошёл разыскивать его ложку.
Её я быстро нашёл. Она была такой же алюминиевой, как и у всех, но на ней было отчётливо выцарапано : «Ищи, сука, мясо». Дьяк выхватил у меня ложку и принялся с утроенной силой и скоростью наворачивать жаркое.
   В этот вечер все наелись до отвала. Хватило всем. Голодным никто не остался. В этот раз нам кандеды тоже позволили оторваться по полной программе.

                Глава тридцать девятая.

                Старлей Звонов и старлей Кузнецов.

   На «Исследуемом» Дядька взялся за меня всерьёз. Изучение радиотелеграфа мне тогда давалось довольно трудно.
   Однажды на смене старлея Звонова Дядька не выдержал и заставил меня приседать, держа на горбу тяжёлый ящик с инструментами. Я присел больше сотни раз, а Звонов в это время читал книгу напротив планшета. Потом нудным голосом он проговорил :
   - Дьяк, ну хватит с него. Надоело мне смотреть, как он тут умирает вместе с ящиком. Маячит передо мной, как Ванька-встанька.
   - Ничего, пусть тренируется, - отвечал ему Дьяк. – Пусть поймёт, что радиотелеграф надо учить настоящим образом.
   - Ну ладно, пусть тренируется, - парировал Звонов. – Только не с ящиком, Дьяк, а в наушниках у приёмника. Ты меня понял? Давай заканчивай этот балаган и чтобы всё было, как я тебе говорю.
   - Понял, товарищ старший лейтенант. Эй, студент, а ну одевай уши, и записывай передачу.
Я обрадовавшись своему освобождению, начал старательно записывать то, что передавала нам «Штанга».
   На следующей смене появился новый дежурный – старлей Кузнецов. Он отличался тем, что никакого интереса к дежурству не проявлял. Постоянно читая французкие классические романы, Кузнецов сладко зевая спрашивал :
   - Ну чего у вас там? Ничего ещё пока не пропустили? Что вы понимаете в тонких материях человеческих душ? Вот Гюго, Стендаль или Бальзак они всё понимали.
   Кузнецов, будучи абсолютным пофигистом, очень быстро продвигался по службе. Видать он был непростой, а весьма блатной. Он к нам пришёл спустя год после училища. Через полгода он уже стал капитаном. А ещё через полгода, когда я стал дедом, Кузнецов был уже майором в должности заместителя по вооружению командира дивизиона. К нему со стороны начальства никогда не было никаких претензий. Не вникая в дежурство, он со всеми держался очень интеллигентно. Ни одного грубого слова я от него за полтора года не слышал. Очень утончённый, и во всём изысканный зстет. Очевидно, что за ним кто-то стоял из весьма крупных военачальников. Потому и сам Ганжа его никогда не ругал, в отличии от остальных. Любитель французких романов мог бесконечно говорить о литературе, о книгах, разных писателях и поэтах. Как собеседник он мне очень нравился. Единственное, что я не мог понять – это, как он справлялся у себя в полку, будучи на такой ответственной должности. Он ведь служить то в принципе не хотел. Или может только притворялся. Или может это мне показалось.
   А кстати, все батареи были переименованы в дивизионы. Но это случилось уже позже, когда мне служить оставалось, как говорится с «гулькин нос».

                Глава сороковая.

                Воспоминания кандедов.

   Многие, кто до меня служил во взводе, нередко вспоминали этих двенадцать монстров, которые дембельнулись прошлой осенью. А те были все, как на подбор : рослые и плечистые, и будто намного старше своего возраста. Я видел их на фотках, которые были у наших кандедов.
   Больше других мне рассказал о них Шура Густой. Он говорил, тыча пальцем в фотку :
   - Вот это Тимоха или рядовой Тимофеев. Каланча ещё та, был под два метра ростом. Постоянно стирался, чуть ли не каждый день. Потому и ХБ у него было чуть ли не белое. Духи замучились его то и дело обстирывать. А вот замкомвзвода старший сержант Кузнецов. Он был последний официальный замок. Мойша теперь не замкомвзвод, а только исполняющий обязанности. Кузнецов отличался громовым криком, то есть у него был настоящий поставленный командирский голос. От его крика сотрясались окна, и духи и гуси впадали в состояние ужаса и страха. Его приказы исполнялись мгновенно, со скоростью звука. Хоть он был невысокого роста, но зато чрезвычайно крепкий. Этот коренастый крепыш имел абсолютную власть над всеми. Его даже побаивались некоторые однопризывники.
   Шура задумчиво чесал затылок и продолжал свои воспоминания :
   - А вот это Людников и Краснов. Вроде не амбалы, но жуткие были садисты, особенно Людников. Его все звали Лютый. Оба из Сибири из одного городка. Эх, Дядьке от них доставалось. Да и Климу тоже.
   - А чего они им не наваляли ? Эти же худосочные, да и роста небольшого, - спросил я у Шуры, с интересом разглядывая фотку.
   - Экой, ты смелый, - отвечал Густой. – Попробуй, наваляй. За них мгновенно все остальные десять рыл встанут. А там уже нехудосочные. Вот посмотри на этого детину. Это Суворов. У нас его просто звали Сувор. Странный парень с какими-то голубыми замашками. Очевидно было, что голубой, но он понимал, что это своё свойство надо держать в секрете. А то засмеют. Поэтому видно было, как он мучается, пытаясь держаться, как все, то есть выглядеть нормальным обычным человеком. Но многие знали об этом его качестве, да помалкивали. Сувору я часто делал массаж и однажды он пристал ко мне, чтобы я засадил ему в задницу. На это я корректно ответил, что не занимаюсь подобными штучками.
   Гуси тоже частенько вспоминали своих дедов. И все утверждали одно и тоже , что эти деды были звери, а служить и жить с ними было всем крайне тяжело. Пахали на них мол гораздо больше, чем мы пашем теперь. Говорили, что порядок был тогда жёстче, а все ходили буквально по струнке.
   Были конечно у этих дедов и свои любимчики из числа теперешних кандедов и гусей. Например Высоцкого любили его земляки – Людников и Краснов. Плюшку тоже меньше других трогали, потому что он имел к каждому деду свой, особый подход и всегда был хитрым и изворотливым. Ару свои хохлы с Украины тоже не трогали. Он и Плюшка всегда умели угодить дедам, угадывая заранее все их желания, особенно по части обильно попить и пожрать. То есть они сами проявляли инициативу и предлагали первыми что-либо достать по части выпивки и закуски. Они с головой ушли в неформальную область службы, чтобы только быть в корешах и друганах у своих дедов. Такие люди с огоньком в глазах, всегда были в цене, как в нашем взводе, так и во всех других подразделениях Советской, да и любой другой армии.
   Зато другим от дедов доставалось по полной. Они не были такими хитрыми и инициативными в отличии от Ары и Плюшки. Они только понимали грубую силу, которая обрушивалась на них со стороны дедов. Трудно было поверить, что полгода, год назад их гоняли и мочили, как они сейчас гоняют и мочат нас.
   После таких разговоров я не мог найти объяснения такой скорой перемены в их сознании. Это понятно, что они являясь моложе по призыву, должны брать основную часть всех работ на себя. Но их деды, желая оторваться после года побоев и унижений со стороны Куничкина, Марса, Мороза и прочих своих уже дедов, не могли и не хотели изменять традиции и жаждали отомщения. Точно такими же стали и мои кандеды и гуси.
   Земляки в армии часто помогали и выручали. Например Высоцкому не раз перепадало от Лютого и Краснова разных вафель, печенья, конфет и малиновки. Они подкармливали своего земляка от всей души. Но они не могли и не имели права при всём своём желании оградить его от притязаний других дедов своего же призыва.
   Дьяк, вспоминая свою молодость, мне говорил :
   - Знаешь, студент, кто такой был Людников ? Он мог среди ночи меня разбудить и сказать :
   «Урыл, свинья, за водкой ! Чтобы через полчаса здесь был литр !»
   - И что же ты ему отвечал ? – спросил я Дядьку тогда.
   - А что я мог ответить ? Одевался и бежал на трассу ловить словацких таксистов. У них или через них всегда можно и ночью бухло достать.
   - А деньги ? – опять спросил я с удвоенным интересом.
   - Деньги на такое всегда были заготовлены и отложены. Мы их всем своим призывом заранее готовили. Как говорится на экстренный случай. Нашу службу с вашей даже сравнивать нельзя. Вам, что в лоб бей, что по лбу, а один хрен толка нет. А нас деды в случае прокола или невыполнения приказа не били, а убивали. Если бы я с такой пайкой, которую ты мне сейчас приносишь, приходил к Лютому, то в дверях бы уже валялся с котелками. Иногда порой приходилось сдерживать себя, чтобы не убить его и не схватиться за табурет. Потому что если бы я его замочил, то на следующий день был  бы уже вне закона. Его призыв меня бы прикончил. И никто не стал бы разбираться. А родне бы сказали, что погиб трагически при исполнении служебных обязанностей. Вот такие у нас были порядки. Это не то, что сейчас.
   Разговоры и воспоминания о былых дедах ещё часто возникали между мной и теми, кто служил не так давно вместе с ними бок о бок.

                Глава сорок первая.

                Пайки.

   Больше всего нас весь первый год утомляло то, что кандеды и деды зачастую не желали идти в столовую, а требовали, чтобы им принесли завтрак, обед или ужин в казарму или на станцию. Для такого дела служили котелки и фляжки. Мы их постоянно заполняли отборными кусками мяса, подливой с гарниром, салатом, а во фляжки наливали чай или компот. Иногда вместо компота был кисель.
   В случае отсутствия едоков в казарме, котелки и фляжки прятали в вещмешках или заворачивали в ОЗК, при чём не в ихние, а в свои. Это потому, что командир сразу после обеда не раз проводил шмоны в шкафах и искал запрятанные пайки. Если она находилась у кого-то, то отвечал лишь владелец данного вещмешка. Потому заказчики заранее оградили себя от подобных шмонов.
   Их желание получить пайку в постель меня всегда сильно бесило. Под предлогом, что кто-то всё время дежурит на станции и усиленно бдит службу, мы обвешивались котелками и фляжками под завязку. Из-за этого командир порой ничего не мог возразить и в конце концов устал проводить все эти шмоны и махнул рукой.
   Но офицеры-летуны не раз наблюдая за нашим взводом, делали самые разные реплики в наш адрес, типа : «Вон опять взвод ПВО идёт, весь увешанный котелками. Что-то много народу у вас в столовую не ходит, а жрать почему то хотят!» Они высказывали это нашему Коршунову. А тот лишь разводил руками.
   Зрелище от прохождения нас по гарнизону, действительно было впечатляющим. Впереди шло несколько человек, буквально увешанных фляжками и котелками. Поверх каждого котелка ещё лежала крышка, наполненная салатом. Китель, а то и штаны в этом месте становились сырыми от протекания содержимого. При всём при этом ещё приходилось шагать в ногу и строевым шагом, отдавая честь старшим офицерам, а то и петь какую-нибудь строевую песню.
   За неприготовленную пайку виновных карали, как говорится по всем законам военного времени. Такая их показная лень не ходить в столовую, доставала всех нас целый год. Хотелось иногда наполнить котелок гавном доверху, а фляжку мочой, да и принести кому-нибудь из этих уродов на обед или ужин. Но такая шутка обошлась бы любому слишком большой кровью и слишком большой ценой.
   Шура Густой, чувствуя мою ненависть, к его однопризывникам из-за этих паек и вообще, однажды сказал:
   - Я не знаю, студент, что будет, если случится война. Ты наверное будешь стрелять не во врага, а в спины своих сослуживцев. И тогда в первом же бою положишь Дьяка, потом Ару, а потом Клима с Бабаем. Так и до меня доберёшься. Мол, шальная пуля угодила. На это я ему ответил, понимая его нехорошую шутку :
   - Не сси, Шура, в тебя я стрелять не буду. А нас всех бог рассудит. Война – это не дедовщина. И ты не путай кислое с пресным, а божий дар с яичницей и не смешивай всё в одну кучу.
               
                Глава сорок вторая.

                Один за всех и все за одного!

   Как-то после очередного залёта, связанного с пайками, кандеды решили нам устроить большие разборки после отбоя. А произошло то, что Аре и Бабаю вовремя не принесли пайки на станцию. Виновен был Абрикос и Трактор, так как они отвечали за это. Разборки начались часов в одиннадцать. К этому времени уже многие из нашего призыва успели заснуть. Но зычный голос Дядьки оборвал наш сон:
   - Эй, индейцы, а ну махом строиться на подоконниках!
После чего вступил Ара :
   - Вы, чего, не слышите совсем? Кому сказано строиться!
Мы нехотя стали подниматься с кроватей.
   - А, ты Трактор, сейчас ответишь за то, как комдиву на глаза попался в Зволене, - пробурчал мрачно Клим, наматывая ремень на руку.
   Тут дело было в том, что Трактор накануне попался комдиву, который засёк его на остановке. Комдив тогда вышел из машины и спросил Трактора :
   - Служивый, ты чей будешь?
   - Рядовой Фадеев, товарищ генерал.
   - Я спрашиваю не звание и не твою фамилию, а из какого ты подразделения?
Трактор осёкся и не знал чего ему ответить. Он только хлопал испуганными глазами и чего-то мычал.
   - Всё ясно. Ты наверно со взвода Ганжи, - проговорил генерал, на что Трактор сразу ответил :
   - Так точно, товарищ генерал, со взвода начальника ПВО полковника Ганжи.
   - А что ты тут делаешь в городе? – опять задал вопрос комдив.
   - Жду автобуса, товарищ генерал.
   - И куда же ты собрался ехать?
   - После дежурства домой, во взвод, товарищ генерал.
   - Ну а где же у нас дом? – не унимался комдив.
   - Как где? В Слячах! – бодро ответил Трактор.
   - А ты знаешь, рядовой, что с этой остановки ты не как в свой Слячь не попадёшь, а можешь уехать разве что в Оремов Лаз. И почему ты один? Где остальные из смены.
   - Они задерживаются. А мне сказали ехать во взвод одному.
После чего Трактора посадили в комдивскую «Волгу» и отвезли обратно в штаб дивизии, сдав его дежурному по «Исследуемому.» В это время дежурным был капитан Ермоленко, который знать не знал о перемещениях Трактора, но тем не менее получил хороший нагоняй от командира дивизии.
   Перед этим Дядька с Густым решили задержаться по своим финансовым делам в банке, а Трактору дали денег на проезд и отправили его на остановку, чтобы он вернулся в Слячь. Только остановку Трактор перепутал и встал на самом углу, откуда обычно выезжает комдив по пути в Оремов Лаз. Трактор был предварительно проинструктирован о том, что сказать Коршунову о причине задержки Густого и Дьяка. Но тот попася не вовремя на глаза самому комдиву.
   После нашего подъёма уже Клим толкнул свою речь :
   - Ну что, Трактор, снимай штаны, сейчас будем тебя воспитывать, а я беру на себя ответственность за твоё воспитание. И чтобы не утруждался Дядька, который отдал мне тебя на поруки.
   Дядька тогда сказал ему:
   - Клим, делай с ним, что хочешь. А я боюсь, что совсем убью этого урода. А у тебя хоть рука полегче.
   Клим тогда выручил своего друга и лихо отхлестал ремнём замученного Трактора по голой заднице. Мы же все стояли на подоконниках,и моча наблюдали за этой экзекуцией. Затем неистовый голос Ары пронзил ночной покров казармы:
   - Ну что стоите, давай паровозик собирайте и под кроватями ползите с песней и стихами о нашем скорейшем дембеле.
   Мы начали ползать, приговаривая слова из известного стишка о том «чтоб скорей пришёл у нас тот Соколика приказ с увольнением в запас». Недавно умершего министра обороны Устинова заменил Соколов, которого прозвали для рифмы Соколиком. И мы снова и снова ползали, повторяя, как заклинание эту фразу. Потом все дружно отжимались от пола на счёт и по очереди тягали штангу. Часа в два ночи всё же кандеды успокоились, и мы все измождённые разбрелись по койкам, чтобы поскорее заснуть.
   Так закончился очередной день нашей службы во взводе, когда я понял, что за чей-то залёт отвечать придётся всему призыву. Казалось бы, когда ты совсем не причём, но кто-то из твоих однопризывников что-то не так делал, то и тебе тоже попадало от стариков, как говорится – за компанию! Так и отвечали мы всё это время: «один за всех, а все за одного!»

                Глава сорок третья.

                Шура Густой.

   Через некоторое время поменяли наши смены. Густой попросил у капитана Белова поставить меня с ним. Ему надоел тупой Трактор, Дядьке надоел я, а мне – Дядька. Трактор любил Густого и очень опечалился, когда узнал, что ему предстоит на смену ходить вместе с Дядькой. Я же наоборот этому известию был очень рад. Шура пообещал Белову, что научит меня радиотелеграфу за месяц. Таким образом, служба моя, да и жизнь после этого круто изменилась. Как говорится, началась лафа и пасека.
   С интеллигентным Шурой мы пока шли до Зволена, то всегда вели продолжительные беседы, переходящие в дискуссии. Он всего на полтора года был старше меня, а родом из Молдавии из города Бельцы. До армии Шура закончил ПТУ и по специальности был электрик. С шестого класса он играл на гитаре и пел. Уже с восьмого класса участвовал в школьном ансамбле. В ПТУ у него была уже своя группа. Они играли на свадьбах и подрабатывали в ресторане. В армии он тоже не расставался с гитарой. Являясь горячим поклонником Блэкмора, групп «Дип Пёрпл» и «Рэйнбоу», он часто наигрывал и подбирал проигрыши их знаменитых хитов. Умел он также играть и на баяне. Наши беседы на музыкальные темы продолжались по несколько часов подряд. Он говорил, что лучшая группа у нас в Союзе – это «Магнетик бэнд». Рассказывал, как ездил в Кишинёв на их концерт и как прорвался к лидеру этой группы – Гуннару Грапсу. Он ему задал вопрос о самой известной тогда супергруппе «Машине времени.» На что Гуннар ответил, что тексты у Макаревича классные, а вот с музыкй дела обстоят не очень. Шура ценил больше виртуозную и мелодичную гитарную игру, чем тексты. На эту тему мы часто вели споры. Я говорил, что нынче нельзя добиться настоящего успеха, если мало внимания обращать на тексты, а заниматься лишь одной музыкой. А Шура говорил, что в первую очередь надо хорошо играть, так как у нас все играют намного хуже, чем на Западе. Но сходились мы в одном, что и музыка и текст должны быть в гармонии и на высоком уровне.
   Шура и в армии не остался без любимого дела. Сразу, как вышел приказ и он стал кандедом, то через знакомых летунов пролез в гарнизонный ансамбль в качестве гитариста. Пел в ансамбле один старлей из летунов, а Шура стал вторым вокалистом. Ещё не ушли на дембель его деды, а он уже ходил в гарнизонный клуб на репетиции. Таким образом, с сентября месяца он вёл довольно светскую жизнь, и служба была ему совсем не в тягость. В гарнизонном офицерском клубе в Слячах и в доме офицеров на Подборово они выступали на всех праздниках, свадьбах и юбилеях разных военачальников. Когда не было выступлений, то под предлогом репетиции Густой ходил по вечерам на дискотеки и вообще куда вздумается и куда захочется. Наш командир взвода относился к этому не очень благосклонно, мягко говоря, но высокие начальники из лётной части по договорённости с Ганжой, просили за него, чтобы ему не чинилось никаких препятствий в хождениях на репетиции и выступления. Все высокие чины хотели, чтобы всегда был свой хороший вокально-инструментальный ансамбль, который недорого играл бы на танцах, на юбилеях и на всех праздниках и торжествах. Шура от души использовал это разрешение. Вместе с их группой подобралась лихая компания с участием вольнонаёмных, сверхсрочников и прапоров. В группе кроме солиста-старлея был ещё ударник-прапорщик и клавишник-лейтенант. Басист и Шура-гитарист являлись солдатами-срочниками.
   В гарнизонном клубе постоянно проходили пьянки и гулянки, поэтому Шура возвращался в казарму глубоко заполночь, и изрядно поддатый. Во время юбилеев и свадеб группу кормили и поили до отвала. Там были различные салаты, шашлыки, икра, балык, буженина, окорока, заливное мясо и рыба и прочие деликатесы. Вино, водка и чешское пиво текли рекой.
   На дискотеках же были девочки, как из вольнонаёмных, так и дочки офицеров и прапоров. А вообще с женским полом здесь была большая проблема. Незамужних было очень мало и единственное место – это дискотека в двух клубах. Туда они все и стекались из своих нор.
   У Шуры было немало знакомых среди дочек высших офицеров. Его хорошо знала даже дочка командира части генерал-лейтенанта Голикова. Её звали Лена и она была довольно симпатичной десятиклассницей.

                Глава сорок четвёртая.

                Мои концерты.

   Шура со временем обещал и меня пристроить в ансамбль, так как я играл на ритм-гитаре довольно неплохо в то время.
   - Вот пойду на дембель, тогда ты моё место займёшь, - как-то сказал он мне.
   Однажды мне даже приходилось несколько раз подменять Шуру. Первый раз это случилось в конце марта на юбилее какого-то полковника. Надо было отыграть несколько песен. Их аккорды Шура мне показал ещё за неделю до этого. Я их разучил и незадолго до концерта мы с Шурой ходили после дежурства в гарнизонный клуб. Там уже собрались ребята из ансамбля. Немного порепетировав, мы сыграли несколько песен. Я играл с ними в качестве ритм-гитариста.
   Потом я заменил Шуру, так как его послали учиться на пару недель в Оломоуц в штаб корпуса. Он ведь кроме этого был командиром отделения и командиром БТРа. Ещё и старшим по смене на «Исследуемом.» А в Оломоуце проходили какие-то курсы по работе с радиостанциями.
   На юбилее мы отыграли с десяток песен, после чего была дискотека. Мне впервые представилась возможность здорово расслабиться, поплясать и поесть разных деликатесов, чей вкус я успел уже давно забыть.
   Один из участников нашего ансамбля стащил со стола пузырь водки и пузырь боровички, после чего мы хорошо вмазали. В этот вечер меня даже пригласили на белый танец какие-то подруги. Одна оказалась дочкой какого-то подполковника, а вторая, которая постарше была официанткой в офицерской столовой.
   В казарму я вернулся заполночь, когда уже давно все спали. Голова гудела от музыки и хмеля. Я был счастлив и доволен своим положением. Только бы кандеды не приставали. Но Шура всех предупредил, что я буду его иногда заменять на выступлениях, поэтому меня в течении этих двух недель никто особо не загружал работой.
   В следующий раз была свадьба. Женился какой-то лейтенант. Всё было примерно также, как и в первый раз. На свадьбе оказались те же подруги, которые были на юбилее. Мы отыграв программу, были уже свободны. А дискотека продолжала затянувшееся веселье. С теми подругами мы вместе выпили, а после закружились в танцах. Ребята из ансамбля оказались классными пацанами. На какое-то время я даже забыл, что нахожусь в армии и являюсь ещё молодым и бесправным солдатом. Казалось, что я очутился на гражданке в каком-то баре или на институтской дискотеке.
   В этот раз я опять вернулся в казарму поздно ночью. Дневальным на тумбочке в этот раз был Бульба. Он недовольно посмотрел на меня, то ли с завистью, то ли с осуждением и презрением, и сказал:
   - Ну что, напоролся что ли?
   - Да нет, не особенно. Так поиграли, поплясали, - ответил я ему.
   - Уж я то вижу. Глаза косые и тащит за версту, - не унимался Бульба и продолжал, пока я подшивал новый подворотничок:
   - Ничего, завтра в наряд пойдёшь с Озеровым. Он тебе покажет, как по ночам шляться. Будут тебе и танцы с тряпкой и прогулки при луне с тачкой. Коридор будешь дравить с мылом, а потом сортир весь вылижешь. А то ведёшь себя, как дед. Ты что, обурел что ли? Мы прослужили побольше твоего, а не на какие дискотеки не ходим.
   - Слушай, тебе завидно что ли? – спросил я его на это и не дожидаясь ответа, ушёл в кубрик.
Сон наступил мгновенно. На утро слегка болела башка, а в глазах ещё многие дни стояли лица участников этого пира.

                Глава сорок пятая.

                Залёты и пьянки Шуры.

   С Шурой часто приключались различные истории. Однажды, буквально за неделю до нашего приезда во взвод, ещё в ноябре, он являясь старшим смены на «Исследуемом», совершил очередной выход в ночной Зволен. Оставив за приёмником Шенина, Шура взял большую сумку, куда положил новенький спортивный костюм и красовки. Потом он пролез по лестнице мимо решётки и спустился на первый этаж, где была баня. Она была всегда открыта и он в ней переоделся и прошёл к месту, где забор имел несколько раздвигающихся досок. Пройдя сквозь эту дыру, он заделал доски обратно, чтобы никто ничего не заподозрил. Ночными улицами Шура дошёл до магазина, где уже стоял товар.
   Время было четыре часа утра. В Чехословакии система была такая, что в три-четыре часа к хлебным и молочным магазинам подвозили продукты и оставляли их в лотках прямо на улице. Магазины по ночам не работали, и естественно там никого не было. Грузчик приходил около семи и заносил товар в магазин, который открывался ровно в семь. И самое удивительное было то, что все местные жители знали об этом, но никто не приходил туда ранним утром с целью что-нибудь стырить втихую.
   Шура хорошо знал расположение улиц и поэтому быстро нашёл нужный дом. Он не в первый раз был здесь. Его ещё по молодости деды засылали ночью к этому магазину. На одном конце дома была булочная, а на другом молочный. Шура напихал в свою большую спортивную сумку кучу всякой всячины. Это и пакеты с молоком и кексы с пирожеными и пирожки со сладкими булочками. Набрав полную сумку, он пошёл обратно в сторону штаба.
   Но по пути шла полицейская машина, и патрульным показался странным вид молодого человека с большой набитой сумкой в такое время. Они встали и окликнули его. У Шуры затряслись ноги, и лёгкий холодок пробежал по спине. Но долго не раздумывая, он бросился бежать, что есть мочи. Патрульная машина двинулась за ним. Шура бежал, стараясь уйти от погони. Когда он забежал в один двор, думая через него выйти на другую улицу, то неожиданно понял, что попал в тупик. Машина въехала во двор. Полицейские выскочили из машины и быстро догнали неудачливого воришку. Один из них взял сумку. Пока Шуру вели к машине, он, уличив момент, резко дёрнулся и вырвался из лап блюстителей порядка. Погоня за ним продолжалась. Наконец совсем выдохшись, Шура сбавил ход, и полицейские вновь настигли его. Они уже без машины втроём бежали за ним. На Шуру надели наручники, посадили в патрульную «Шкоду», и повезли в участок. Там выяснили, что беглец не просто иностранец, а советский солдат срочной службы. Нашли телефон Ганжи и товарищ полковник прибыл в участок освобождать своего подопечного. Ему пришлось заплатить приличный штраф из своего кармана за причинённый материальный и моральный ущерб.
   Но с Густого эта история сошла, как с гуся вода. Ганжа конечно покричал, поругал, но на этом и успокоился. Шуре даже на губе не пришлось сидеть. А это всё потому, что дежурить на пункте было некому. Шенин в то время морзянку принимал ещё неважно и в боевой работе мог не справиться с передачей. А Дьяк один безвылазно сидеть тоже не мог. Так Шура в тот момент оказался незаменимым.
   Другой случай произошёл с ним уже на девятое мая и закончился менее радужно для него. В части проходили торжества по случаю сорокалетия победы над фашисткой Германией. Был грандиозный концерт, где Густой играл и пел. После концерта они с группой изрядно приняли на грудь и крыша у Шуры поехала. Выйдя на улицу покурить, он увидел идущего навстречу коменданта гарнизона. С ним у него давно были неприязненные отношения. Комендант давно следил за распоясовшимся и разгульным солдатом, мечтая его наказать за все пьянки, ночные гулянки и несоблюдение устава. Да ещё за то, что Шура всегда прикрывался ореолом музыканта и певца, так нужного для части. Но Густой сам вызвал огонь на себя. Когда комендант поровнялся с ним, он бросился к нему обниматься и целоваться, хлопая по плечу и называя старым другом. Потом предложил зайти к ним в каптёрку и выпить вместе на брудершафт в честь праздника и в знак примирения и дружбы. Будучи капитаном по званию, комендант был сражён наповал от такой дерзости. Сначала он даже опешил и не мог вымолвить ни слова. Но придя в себя, он скрутил Шуру, вызвал патруль и его повели на губу. А там Густой просидел аж восемнадцать долгих дней и ночей.
   Мне пришлось снова в это время подменять его на репетициях и на нескольких выступлениях в ГДО и в офицерском клубе. Об этом он попросил нашего командира, когда тот приходил к нему на губу. Тогда я опять по вечерам был, как на гражданке.
               
                Глава сорок шестая.

                Ара и Высоцкий.

   Так прошла зима. А весна в Словакии длилась буквально меньше месяца. Ещё в середине марта было полно снега, а в начале апреля стало совсем сухо и тепло. Температура достигала двадцати градусов и выше. Снег растаял всего за две недели.
   Но ещё в начале марта у нас во взводе произошло событие, которое на всех произвело сильное впечатление. Перед этим кандеды били некоторых гусей порой не меньше, чем нас. Особенно доставалось Высоцкому и Кузьме. Кузьма ещё осенью до нас лежал в санчасти с отбитыми яйцами. Это ему Ара пинул. Он любил размять кулаки и ноги на всех, кто помоложе и попадался ему под руку или под ногу. Но Кузьма тогда не выдал его. На вопрос – кто тебя так ? – он ответил Ганже и Бородаю, что бежал и нечаянно ночью в темноте напоролся на столбик, торчащий рядом с дорогой на позицию.
   А в начале марта Ара очень здорово побил Высоцкого, которого потом отправили в санчасть. У него были отбиты яйца и почки. Но в этот раз по звонку лечащего врача, его первым посетил не Ганжа, а военный прокурор.
   Высоцкий знал, что с ним потом станет, если он заложит Ару. Знал, какая страшная жизнь ожидает его во взводе. Одним словом «вешалка», как у нас здесь говорят. Но военный прокурор насел на него основательно, да и отговариваться и утверждать о неудачном падении было просто смешно. Налицо были видны следы побоев в виде синяков по всему телу. И Высоцкий дал слабину. Взял, да и ляпнул, что это рядовой Ткачук его побил. После чего прокуратура начала раскручивать дело Высоцкого.
   Однажды во взводе рано утром наблюдалась такая картина: мы, то есть все молодые поднялись, как обычно в шесть ноль-ноль, и начали сдвигать кровати вместе со спящими кандедами в другой конец кубрика. Абрикос убирал освободившееся место от бычков и пепла, сметая весь этот мусор метёлкой в одну кучу. Кандеды у нас всегда курили после отбоя прямо на кроватях, поэтому к утру мусора всегда было много. А мы все остальные, вооружившись кусками от шинелей, лихо натирали паркетный пол.
   Прапорщик из прокуратуры вошёл в кубрик где-то в полседьмого, как раз в тот момент, когда мы тащили кровать с Арой на прежнее место. Прапор подошёл к нему и толкнул в плечо. Видимо кто-то из наших указал, где спит рядовой Ткачук. Ара открыл глаза и сказал:
   - Тебе чего надо, кусок?
Но после, увидев на петлицах шинели прокуратурские эмблемы, осёкся и замолк. Прапорщик быстро выложил суть своего прихода:
   - Ты знаешь, что сделал с рядовым Высоцким? Нам всё известно. Скоро тебя вызовут для допроса к нам в прокуратуру. Так что готовься, я тебя предупредил.
   Ара не проронил ни слова, а прапор быстро удалился из кубрика. После этого Ара вскочил, махом оделся и ушёл на позицию в свою станцию. Там он обсуждал с Бабаем, что ему делать и чего говорить в прокуратуре. Он почувствовал, что в этот раз над ним реально навис домоклов меч правосудия и ему уже просто так это дело с рук не сойдёт.
   Высоцкого выписали через две недели, и он поселился на «Исследуемом.» Возвращаться во взвод он категорически отказался. Ганжа и не настаивал на этом, понимая, что ему там придётся несладко. Капитан Роговец, который часто дежурил на пункте, звал Высоцкого служить к себе в мотострелковый полк Ружемберка. Он над его предложением раздумывал, просчитывая все за и против.
   Ганжа возмущался тогда по всему этому делу и кричал на пункте:
   - Почему не я, а военный прокурор первым узнаёт, что у меня произошло во взводе?! Почему этот гад не сообщил мне сразу, что над ним издеваются? Ведь этот урод потом при мне жаловался генералу, который приехал к нам с проверкой: Э –э, мол товарищ генерал, у нас во взводе стоит мордобой и хромаю я от того, что у меня внутри всё отбито.
   Высоцкий жил на пункте до самого мая ровно полтора месяца. Он там помогал Шенину рисовать на картах. А Шенин тоже жил на пункте постоянно. Иногда Высоцкий сидел на коммутаторе. А вообще служба у него была здесь «не бей лежачего». Белов стал привлекать его к разным работам по благоустройству и переоборудованию пункта. Но отсидевшись до мая на «Исследуемом», он был вынужден вернуться обратно в Слячь.
   А за месяц до этого состоялся суд, на котором присутствовал весь наш взвод. Аре дали полтора года дисбата, после которого ему ещё придётся где-то дослуживать свой срок.
               
                Глава сорок седьмая. 

                Первый весенний приказ.

   В конце марта наконец-то вышел долгожданный приказ. Мы прослужили уже полгода. После выхода приказа ночью кандеды, став дедами, отпраздновали это знаменательное событие. Но фактически дедами они уже были, как дембельнулась могучая кучка из двенадцати человек. Важным изменением для них стало то, что мы теперь стали платить им по пятьдесят крон в месяц из семидесяти получаемых.
   А Ара отправился служить в места, так сказать не столь отдалённые. На суд его по всем правилам привёз командир взвода. С ним ещё был Клим – лучший друг Ары. Он был с автоматом в руках, выполняя роль охранника. Он сам вызвался сопровождать своего друга. После суда Ару уже никто больше не видел. Я был рад, что удалось избавиться от этой навязчивой жабы. Теперь во взводе стало хоть немного спокойнее. А Ара действительно был похож на жабу. Рожа у него была круглая, коренастая, а глаза навыкате. Он хоть и улыбался постоянно, но его все боялись, как мы духи, так и гуси.
   А для нас после приказа жизнь стала ещё хуже прежнего. Во-первых появилось ещё шесть рыл, которых надо было каждую ночь подшивать, стирать и чистить им сапоги. Это были наши гуси-черпаки, которые стали теперь кандедами. Я поэтому стремился использовать любую возможность, чтобы подольше быть на дежурстве в штабе дивизии. В ночь после приказа мы  получили по шесть блях от новоиспечённых дедов и стали гусями. Но мы все понимали, что ничего это нам в ближайшее время не даст.
   На место Ары и Мойши, который стал дембелем, ждали двух молодых, которые должны были придти после майских праздников. Но они пришли лишь в конце июня.
   В конце марта все ЗРАБАТРы уехали в Кежмарок на боевые стрельбы. Это городок на востоке Словакии в Татрах. Стрельбы проходили осенью и весной, то есть два раза в год. Наш взвод этой весной туда не поехал. Но начальство обещало, что осенью мы обязательно там будем.
   Казарма опустела. Огромный батарейский кубрик с двухярусными кроватями ждал очередной приезд дежурной ЗРАБАТР. Пустынно было и за нашей позицией. Когда-то там стояли «Шилки» и «Стрелы-10» Теперь лишь пустые окопы и насыпи около БКП свидетельствовали о недавнем расположении многочисленной боевой техники и личного состава. На ихнем БКП теперь дежурили мы.
   На следующий день после приказа новоиспечённые кандеды нажрались на позиции и рванули в ближайшее село Съельницу на «забаву.» Так словаки звали обычную дискотеку.
   Я в это время дежурил на БКП. Коршунов находился в это время на «Исследуемом» в качестве дежурного по ПУ ПВО. Его иногда привлекали к таким дежурствам. Прапорщик Андреев ушёл домой в шесть вечера, и с этого времени за нами уже не было ни какого контроля. В такие вечера среди дедов и кандедов сразу наступало бурное оживление. Как говорится : кот из дома – мыши в пляс ! Пьянка начиналась уже вечером, а ночью доходила до своего пика.
   Кандеды, позабавившись на «забаве», вернулись часов в десять на БКП. Отношение ко мне и ко всему нашему призыву у них было уже другим, чем до приказа. То что им было раньше не положено, теперь с лихвой восполнялось. Они уже задолго до приказа внушали нам мысль, что скоро мы начнём на них работать и исполнять безоговорочно все их приказы, капризы и прихоти.
   Снег только что стаял, и было ещё прохладно. Трое кандедов, одетых в бушлаты, рыскали от позиции до села. А село находилось в трёх километрах от нас. В этом месте аэродром уже заканчивался и всё это пространство заполнял пустырь слегка поросший кустарником и мелкими деревцами. Сквозь него шла просёлочная дорога, которая выходила на трассу почти у самого села.
   Пьяные Левчук, Плюшка и Бульба ворвались на БКП. Плюшка, увидев меня, хрипло зарычал :
   - Ну что, студент, теперь вешайся ! Будешь теперь делать всё, что я скажу. Понял ? Не слышу !
   - Да мне собственно и так всё ясно, - спокойно ответил я.
Плюшку такой ответ не устроил, но его отвлёк Бульба, который звал в станцию для принятия очередной дозы горячительного напитка.
               
                Глава сорок восьмая.

                Беседа Клима с Озеровым о старых и лихих временах.

   Как-то вечером Клим вспоминал былое:
   - Вот раньше, помню, наши деды служили лихо. Командиром был тогда старший лейтенант Смирный. В общем, он и являлся таковым. Вёл себя смирно и в дела дедов не лез. В коридоре, помню висела молния с фразой типа : «Позор сержанту Кузнецову за устроенный дебош в женском общежитии!» Или: «Накажем тех, кто использует боевую технику в личных целях и не по назначению.» Во, как! А это наши деды на боевой станции по вечерам катались по ближайшим сёлам. Или на «забаву» заедут или в пивной бар вломятся. Пока они там – машина на обочине стоит. Возвращались на позицию уже навеселе, и зачастую с девками.
   - Да, не то, что сейчас, - перебил его Озеров, который недавно стал кандедом. Он продолжил начатый Климом разговор о лихих временах:
   - Вот скажи мне, Клим, можно ли хоть немного вернуть те старые добрые времена?
   - Вряд ли. Сейчас видишь, как нас всех прижали. Командир следит. Он и бензобаки у всех машин опечатал. На какие шиши гулять то?
   - Ничего, Клим, мы печать его подделаем. И сливать будем также, как и раньше это делали.
   - Да ты посмотри, Серый, как сейчас порядок наводить стали. Вот недавно Ара уехал в дисбат. Ты, что хочешь следом за ним? Духа теперь не ударь, а то заложит, и будешь ты из-за него париться в дисбате. А туда можно загреметь и не только за мордобой. Мне полгода осталось, и я хочу это время дослужить спокойно. На хрен мне нужен весь этот бензин. Если вам он так нужен, то вперёд и с песней! Дерзайте, и делайте, что хотите. Вы ведь теперь уже кандеды. А мне домой на дембель надо готовиться.
   - Ну, ты и готовься! А на него ведь «бабки» нужны, не так ли? – всё не унимался Озеров.
   - Нужны, конечно. Но не такой ценой. Понимаешь, рисковать неохота. Да и лень. Как бы это всё потом боком не вышло.
   - Да зачем же рисковать то? Надо духов посылать и гусей. Пусть сливают и прут ночью в Съельницу. То Деду, то Куркулю. Литров пятьдесят можно за раз вывезти. И так почти каждый день.
   - Ха! Какой ты лихой! А если его поймают, он что за тебя на губу пойдёт или в дисбате помается ? Заложит ведь. Экой, ты глупый Серый.
   - Не заложит. Это Высоцкий козёл только может. Да даже и если заложит – кто чего докажет? Ты стой на своём, что знать ничего не знаешь ни о каком бензине. А тот, мол, всё придумывает, чтобы с себя вину снять. Это ему вдруг деньги понадобились.
   - Да кто тебе поверит, чтобы молодой душара сам по своей инициативе стал бензин во взводе красть и словакам продавать. Дураку ясно, что послали.
   - А кто докажет? Может он алкашом или жуликом на гражданке был. И здесь никак не может бросить своё ремесло.
   - Это всё слова, Серый. Вы – рисковые ребята. Вам надо. А я уже стар для этого. Мне домой скоро.
С этими словами Клим глубоко зевнул, и повернувшись на другой бок, захрапел.               
                .
                Глава сорок девятая.

                Бензиновый бизнес.

   К дембелю наши деды готовились уже давно. Ещё мы только попали во взвод, а у некоторых кандедов уже были заготовлены чемоданы. Хотя прослужили к тому времени они всего лишь год. Чемоданы были разрисованы с помощью трафаретов. Там и улетающий самолёт и обнажённая девица и надписи разные. Самый красивый чемодан был у Ары. Но ему он ещё нескоро понадобится. Кстати, его чемодан остался и перешёл к Климу, так как Аре запретили его брать с собой. В чемоданы все складывали гражданские шмотки, которые здесь удавалось купить.
   Что касается альбомов, то их начинали раскрашивать ещё раньше, чем покупали чемоданы. Но на всё дембельское нужны были деньги. Самым популярным и доходным бизнесом во взводе оставался бензиновый. Командир, заподозрив, что его сливают периодически с разных машин, стал опечатывать баки. Но Озеров с Плюшкой, став кандедами, подделали печать и продолжали сливать его. Сдавали в Съельнице Куркулю и Деду по четыре кроны за литр. А так на заправках он стоил восемь. И тем выгодно и нашим хорошо. Для этой цели у них была фляга и два бачка на сорок и пятьдесят литров каждый.
   Кандедам и дедам самим надоело лазить по ночам и поэтому к этому делу они всё чаще привлекали наш призыв, а потом совсем перестали собственноручно тягать тачку. В этом деле им были нужны надёжные и преданные люди. А то, не дай бог, что случится! Поэтому категорично приказывать они не могли. Перед таким рейдом, кого-то из наших они долго инструктировали. Чаще всех посылали Крокодила и Муху. Чуть реже Француза, Воробья и Абрикоса. Крокодил с Мухой рады были стараться. Бензин часто обменивался на самогон и боровичку, поэтому после такого рейда им всегда наливали.
   Когда с бензином у нас была напряжёнка, то наши придумали лазить через забор на территорию лётного парка. Там стояли многочисленные МАЗы и ЗИЛы. Охрана была далеко, и нашим удавалось сливать бензинчик с ихних машин. Когда в наряде по охране парка стоял чей-то земляк, то они договаривались с ним и уже спокойно сливали с тех машин, которые он указывал. Такого скромника естественно поили и приплачивали ему по мере возможности.
   Как-то Плюшка дал добро, чтобы во флягу бензина добавить керосина, а в другую – воды. Просто в лётном парке охрана стала строже, а на его территорию запустили злющих собак. У нас опять возникла напряжёнка. А выпить дедам и кандедам просто жуть, как хотелось. Так и пришлось тогда надуть Куркуля. Он конечно понял потом, что бензин нечистый и больше не стал у нас его покупать. Отношения удалось с ним наладить лишь через два месяца.

                Глава пятидесятая.

                Снова мойшины деды.

   Мойша готовился к отъезду на дембель. У него было заготовлено два чемодана с разным шмотьём. Получая в течении полугода каждый месяц почти по восемьсот крон, он неплохо затарился. Но Мойша не афишировал свои обновки, не показывая их на публике.
   Как-то за несколько дней до отъезда он вспоминал былое:
   - Вот помню, деды мои – Куничкин с Марсом катались вечером по сёлам и с какой-то «забавы» привезли одну местную шлюху. Подрали её, как следует на станции, а Трофим и другие наши прознали про это и давай им звонить туда, мол, тащите её сюда в казарму, мы ведь тоже хотим. Те притащили её в кубрик, вдрыск пьяную. Тут и другие на неё налегли. То есть пустили по кругу. После такого «хора» она у нас по казарме ходила в чём мать родила. Батарейцев тогда не было, да и время было заполночь. Напились у нас тогда многие и решили прикол устроить. Надели на неё голую ремень со штык-ножом и фуражку офицерскую напялили. Потом поставили на тумбочку в качестве дневального и стали фотографировать. А тут, как назло комендант с проверкой нагрянул. Как мы ей сказали, что должен кричать дневальный, так она перед ним всё исполнила. То есть «Взвод, смирно! Взвод, вольно !» А потом от себя добавила: «Камрад, всё было классно, присоединяйтесь к нашей компании!» Потом у него ещё выпить попросила.
   - Ну и чего им за это было? – спросил Мойшу Левчук.
   - Да ничего особенного. Самых пьяных отправили на губу на недельку. А девку полуодетую выбросили за забор.
   - Ну и жили вы! Вот это были времена, а теперь мгновения! – восхищённо заметил Озеров, а Бульба к его словам добавил:
   - Раньше помню хрен стоял, а теперь давление.

                Глава пятьдесят первая.

                Как я попал в медсанбат.

   Весна полным ходом вступала в свои права. Дни становились всё теплее, солнце припекало, и поэтому настроение немного улучшалось. Все ждали прихода молодых.
   Мы только последние два-три месяца начинали понимать, что быть нам духами придётся до конца осени, так как этой весной молодых будет только два человека. Если бы не посадили Ару в дисбат, то вообще бы пришёл один молодой вместо Мойши. Подшивать и обслуживать такую ораву двоим, явно будет не под силу. Поэтому нам расслабуха не светит.
   А со мной произошёл тогда один неприятный случай. Я из-за этого попал в медсанбат. Всё дело было в Левчуке, который к апрелю уже превратился в ужасного урода. Его повысили в звании и он стал макароном. До службы Левчук учился в Львовском университете на журналиста. Он, как и я закончил первый курс. Как известно на западе Украины, особенно в вузах, были сильны антирусские настроения. Всех жителей России они звали москалями, независимо где ты живёшь – в Москве или в Сибири, на Кубани или на Камчатке.
   Являясь ярым националистом, Левчук заставлял некоторых наших орать лозунги, прославляющие Степана Бандеру и вольную Украину. И некоторые из наших, типа Абрикоса или Воробья повторяли это, лишь бы не вступать с ним в конфликт. Он даже заставил их выучить стихотворение на эту тему. Манеры Левчука во всём были уродливыми. Он нормально говорил только с теми, кого или побаивался или кто был таким же, как он сам.
   Как-то раз он проводил с нами зарядку, что было весьма нерегулярно. Решив помучить нас, он на счёт заставлял отжиматься несчётное количество раз, подтягиваться, приседать и всё это же самое проделывать в противогазах. Такая зарядка продолжалась полтора часа. Причём остальных он отпустил по разным делам. Остались только я и Макар. Потом он и его отпустил. А меня он не любил только за то, что я много времени проводил на дежурстве, избегая по его мнению настоящей службы во взводе, где одни пашут постоянно, а я только изредка.
   После этого через некоторое время у меня заболели руки. Я не мог даже отдать честь, так как правая рука не поднималась выше, чем на полметра. На следующее утро я был на дежурстве в Зволене. Дежурным был тогда подполковник Сазанский – новый старший помощник Ганжи, пришедший на смену майору Бородаю, которого перевели в другое место. Он меня и начал обо всём расспрашивать :
   - Рядовой Чужаков, что же у вас произошло с руками, что вы мне честь даже не можете отдать?
   - По всей видимости, товарищ подполковник, вчера в спортгородке надорвался. – спокойно отвечал я.
   - Кто же тебя так мучил, что руки отнялись?
   - Да я сам занимался. Видимо не рассчитал свои силы и перестарался.
   - Ладно. Тебя я отведу в медсанбат. Там подлечат. Собирайся и смотри больше так не усердствуй, а то дежурить некому будет.
   Он отвёл меня в медсанбат, где я провёл шесть дней. Там мне делали какие-то уколы, пичкали лекарствами. И уже на третий день руки у меня стали подыматься.
   Но погода чего-то испортилась. Похолодало, воздух стал влажный, а солнце не показывалось из-за туч. Часто моросил дождь.
   А здесь в медсанбате утром и днём после процедур привлекали ходячих больных к разным хозработам. К тому же постоянно ставили в наряды или на кухню или по самой больнице. На кухне надо чистить картошку, мыть бачки и посуду, делать влажную уборку. А в больнице надо мыть туалет и умывальник, подметать и мыть коридор и по несколько раз на дню выкидывать урны с мусором на помойку. Выходя по десять раз на улицу, я сильно продрог в тот день, когда был в наряде.
   Носков никаких у меня тогда уже не было. Не было даже обычной футболки. Когда я пытался завести себе что-то подобное, то в казарме у нас постоянно проверяли содержимое тумбочек и под матрасами. И нынешние кандеды это всегда забирали себе, а нам говорили, что не положено и не по уставу носить подобные вещи. Молодой солдат должен носить только портянки и ночную рубашку. Никакой гражданской одёжки в виде носок и футболок мы носить не могли. Нас то и дело проверяли на утренних и вечерних осмотрах. Деды и кандеды говорили, что вот когда мы год прослужим, то тогда сможем носить эти вещи. А пока мы – те же духи, что и полгода назад. Только нашим нынешним кандедам, когда они были гусями, слова никто не говорил и не запрещал носить носки и футболки. Потому что тогда у кандедов главным объектом для атаки были мы – духи. А на гусей они тогда меньше обращали внимания.
   Вот поэтому мне и пришлось целыми днями ходить в шлёпанцах на босу ногу. Не имея возможности согреться, так как медсанбат уже не отапливался, я не мог и залезть под одеяло, потому что нельзя было валяться на койке в течении дня. Тихий час был с двух до трёх, и то если ты не стоишь в наряде.
   Так у меня началась сыпь по всему телу или как её ещё называют – крапивница. Она появилась от холода, сырости и невозможности нигде и никак согреться. Мне сделали горячий укол, и она сразу спала. Но как только я опять пошёл в наряд, то она появилась снова. Поэтому мне делали ещё несколько таких уколов, пока я там находился.
   Через шесть дней меня выписали, и я вернулся на дежурство. Единственное, что мне там понравилось, это то, что удалось впервые за полгода нормально отоспаться.
               
                Глава пятьдесят вторая.

                Новоиспечённые кандеды.

   На дежурстве был вместо меня Плюшка, который больше всех проявил недовольство по поводу моего, как ему показалось, столь долгого отсутствия на службе.
   А когда я пришёл во взвод, то Левчук сразу спросил:
   - Ну что, заложил меня?
   - Да нет. Живи спокойно, - ответил я ему.
   - Молодец! Так и надо держаться. Вот он для вас образец стойкости и мужества! – хвалил меня он перед новыми двумя духами, которые за это время появились во взводе.
   Тут Озеров встрял в разговор:
   - А то бы поехал, ты старый, в дисбат вслед за Арой.
   - Ну хрен там! За это ничего бы не было. Ганжа поорал бы только и на этом бы всё закончилось, - уверенно ответил Левчук.
   - Да даже если и было тебе что-то, то мы бы ему райскую жизнь устроили. Сгноили бы в сортире. Пахал бы он у нас за семерых, - со злобной усмешкой добавил Плюшка.
   - Ну, иди, Чёрный, сгнои Высоцкого, - возразил ему Озеров.
   - Ну, с этим мы вместе сюда приехали и по духовщине вместе держались. А теперь он стал козёл и стукач. На дежурстве я ничего не могу ему сделать. Там офицеры и начальство то и дело крутятся. Вот придёт он во взвод, то я устрою ему «пасеку». Будет, как дух работать. Надо будет, и подшивать его заставлю вместе с ними.
   - Да, этого стукача надо на место ставить, - добавил Озеров. – Он там нехреново устроился: целый день жрёт и спит, сидит на стуле, книжечки почитывает. Был я один раз у вас на «Исследуемом», видал его. Блин, и дёрнул же меня чёрт за язык, что я в учебке морзянку изучал. Вот и послал меня Сазанский радиотелеграф принимать. Я там ничего не понял. Скорость обалденная, хрен успеешь чего разобрать. И вообще я только ключом могу работать.
   Постепенно разговор у них перешёл на тему дежурств и служебных дел. Левчук тогда добавил :
   - А вообще, Серый, ключом работать тебя Паша научил. Скажи ему спасибо.
   - Да в гробу я видел этот ключ вместе со всей станцией. «Штанга» заколебала, каждый вечер на связь вызывает и всегда в разное время. Только разденешься штангу потягать, как тебя другая штанга вызывает. Звонят, блин, и хошь, не хошь в мороз и в дождь беги на станцию, выходи на связь. Житья совсем нету.
   После приказа Левчук придумал себе кличку «Старый», а Плюшка стал «Чёрный». Ихний призыв, некоторые из дедов, да ещё Муха с Крокодилом и Французом звать их стали теперь по новому.

                Глава пятьдесят третья.

                Бег с полным животом.

   Как-то раз был обычный обед в Слячах. Ничего не предвещало беды. Но голодные Трактор и Абрикос после команды Озерова - Взвод, выходи строиться, не торопились заканчивать приём пищи. Оно и понятно, как говорится - голод – не тётка.
   Со злорадной ухмылкой Плюшка посоветовал Озерову :
   - Ну что, надо им устроить бег по полосе.
   - А мы посмотрим и молодость вспомним, - добавил Бульба.
   - Ну, кого ещё замучила нехватка? Что, времени не хватает? – прокричал Озеров и объявил:
   - Теперь из-за этих козлов вы все пойдёте на полосу для пробежки так сказать.
   Мы выходили строиться, только Трактор с Абрикосом шли последними. Вместо обычного поворота направо, Озеров всех нас направил налево. Тут рядом был небольшой стадион гарнизона и полоса препятствий.
   - Так, начинаем эстафету! – громогласно объявил он. – Ну, давай, Трактор, беги первым. Потом побежит Абрикос и все остальные. После обеда побегать с полным животом – это такой кайф!
   Они гоняли нас целый час, заставляя потом и отжиматься и подтягиваться и делать ещё чёрт знает что.
   - Вот теперь им неповадно будет, - продолжал Озеров. – Вот теперь вы, которые ни в чём не виноваты, наваляйте им, как следует без нашего участия. Из-за них ведь вы все страдаете.
   Потом мы пошли в казарму, все в мыле и еле дыша. Ни какого зла на Абрикоса и Трактора я лично не держал, так как понимал, что они ни в чём не виновны. Но нашлись среди наших в лице Мухи и Крокодила, которые обещали по пути сделать то, к чему призывал нас Озеров. Бить – они их не били, но поговорить – поговорили в резком и поучительном тоне.
   Озеров, пожалуй был единственным, кто не имел во взводе клички. Крокодил лебезил перед ним и набивался в друганы. Это ему в общем то удалось. Когда мы бегали, он стоял вместе с Озеровым и покуривал, подгоняя нас. Муха от него тоже не отставал и стоял рядом. Тем более Крокодил был другом Плюшки и Левчука, а те в свою очередь ни чем его, да и Муху тоже не обременяли. Вставать по ночам им сначала приходилось. Но подшивали они только дедов и не более одного. А чуть позже летом они совсем перестали заниматься этим делом, перевалив всё по обслуживанию на молодого духа Клима и его однопризывника Ковальчука. Так у нас появилось два неприкасаемых типа, у которых многие кандеды и деды были в друзьях.               
               
                Глава пятьдесят четвёртая.

                Ахмед Оглы.

   К нам помимо двух молодых прислали ещё одного после учебки, то есть нашего призыва. Это был Джума Ахмедов Ахмед Оглы, по национальности цохорец или цохор. Он жил в горном ауле на западе Азербайджана. В армию попал, как говорил чисто случайно после облавы местного военкомата на горные районы республики. Полгода он был в радиоучебке, из которой вышел полным нулём, как в радиотелеграфе, так и по всем станциям.
   Он возмутился, когда его стали будить по ночам и заставлять кого-то подшивать. После этого Озеров с Левчуком провели с ним дружескую беседу, где долго объясняли, что больше одного человека ему за ночь подшивать не придётся, а через полгода он вообще будет жить, как король и его самого начнут подшивать и обслуживать вновь прибывшие духи. А если он откажется, то всех с его призыва будут обслуживать через полгода, а его одного обходить стороной. И будет такой жить как чмо и белая ворона. Ахмед подумал-подумал, да и согласился.
   Но перед этим он успел на утренней проверке пожаловаться прапорщику Андрееву, что ночью его кто-то будил и заставлял кого-то подшивать. На это Андреев всем потом объявил :
   - Если ещё раз, хоть кто-то разбудит ночью этого солдата и заставит его что-либо делать, тот немедленно поедет в тюрьму. Вы меня поняли? Немедленно, сразу в тюрьму!
   Но умелый подход Левчука с Озеровым переломил за пару дней непримиримого и гордого Джуму. Он вообще был неплохой парень и довольно спокойный. С ним потом я даже подружился.
               
                Глава пятьдесят пятая.

                Бурость дедов.

   В мае у нас на дежурстве стояла ЗРАБАТР с Ружемберка. Батарейские офицеры стали чего-то косо глядеть на наш взвод. И как-то ранним утром без десяти шесть старлей Косак ворвался к нам в кубрик и прокричал :
   - Сержантам и командирам отделений, подъём!!! Выходить и готовиться к утренней пробежке!
   - Какого хрена! – прорычал Дядька. – Ещё спать целых десять минут.
   - Я тебя сейчас научу уставу насчёт того сколько тебе спать осталось, - громко отвечал ему Косак и продолжал:
   - Ишь, разоспались. Ни хрена службы не видят. Спать только научились беспробудно. Я вам сейчас устрою бег с препятствиями.
   Деды наши стали ворочаться. Вторым после Дядьки голову поднял Бабай и увидев постороннего офицера, только возмутился:
   - Ещё спать и спать до подъёма. Мы чё, под вас должны подстраиваться.
Клим проснувшись, высказался ещё бурее:
   - Идите, командуйте своей батареей, а наши дела вас не касаются. Валите отсюда!
Косак зло сверкнул глазами и на прощание сказал:
   - Ладно. Хорошо. Сегодня же я доложу вашему взводному, как вы себя ведёте и что на зарядку не ходите! Вы ещё попомните меня.
   После чего он погнал свою батарею на пробежку. Из-за него сон у наших дедов был нарушен, и им пришлось постепенно подниматься раньше обычного. Старлей сдержал своё слово и уже после завтрака наш командир начал отчитывать дедов за грубость, которую они проявили по отношению к соседскому офицеру:
   - Вы, что, оборзели вконец! На зарядку не бегаете, да мало того, ещё на три буквы офицера посылаете. Так скоро глядишь и меня пошлёте. Ну, смотрите у меня, доиграетесь!

                Глава пятьдесят шестая.

                Как Дядька проучил осетина.

   Как-то меня особенно поразил случай, который произошёл тоже ранним утром в нашем кубрике. Лихой дед-осетин одного призыва с Дядькой, ворвался к нам в седьмом часу и объявил подъём нашим кандедам и дедам. Дядька, увидев непрошенного гостя, рассвирепел, как зверь и прорычал:
   - Чего тебе чурбан надобно в нашем кубрике?
   - Вы нэ давалы мнэ спать всу ночь. Оралы, игралы на гытаре. Я из-за вас нэ выспался и дэжурить на БКП нэ магу. Гдэ эта свынья, что пэла всу ночь?
   - Это я играл и пел, - спокойно ему ответил Дядька. – У тебя есть ко мне какие-то претензии?
Сержант-осетин уже снял ремень и намотав его на руку, грозно им помахивал.
   - Дэвай разбыратся, - сказал он Дядьке.
   - Сейчас мы с тобой разберёмся, - ответил Дядька, и намотав свой ремень на руку, с грозным видом пошёл на опешившего осетина.
   Батареец, хоть и имел внушительный вид, но увидев такого монстра в лице Дядьки, слегка дрогнул. Глаза у Дядьки налились кровью, а лицо побагровело. Он готов был растерзать наглого гостя. Осетину сразу стало ясно, что Дядька настроен более, чем решительно и пощады ему не будет. В бытовке Дьяк, уже не спрашивая ни о чём, начал охаживать его ремнём, при этом страшно матерясь. Для осетина это был шок. Проклиная весь наш взвод, на чём свет стоит, он хромая проследовал в своё расположение. Дядька на прощание ему крикнул вдогонку :
   - Ты чёрный, если чего не так, то ещё заходи! Здесь тебе будет достойный приём!

                Глава пятьдесят седьмая.

                Как Дядька вернул мне значок.

   В другой раз Дядька устроил разгром всему ВАИ, когда они наехали на меня в Зволене. А дело было так. Нам тогда всем молодым выдали значок «Гвардия», так как взвод наш был гвардейский. У меня на груди сиял этот новенький, как здесь говорят канолевый значок. На дежурстве, как обычно я с котелками пошёл в столовую на заготовку. Ваишники сидели за соседним столом, и увидев мой новенький значок, переглянулись. Их было четверо, при чём трое были дедами. Один из них окликнул меня:
   - Эй, зёма, подари значок, а то мне на дембель скоро идти. А тебе ещё выдадут.
На его слова я лишь криво усмехнулся и сделал вид, что не обращаю на него никакого внимания.
   - Да, ты, чего, опух что ли? Совсем не слышишь, да? – продолжал уже его приятель.
   - Самому нужен, - сухо отвечал я.
   - Ну, тогда продай за пять крон, - сказал третий.
   - Чего-то дёшево вы его цените, - ответил я ему на это.
   - Раз не хочешь по хорошему, тогда придётся по плохому, - сказал четвёртый, который был всего на полгода старше меня по призыву.
   Как я потом узнал – это был сумасшедший молдован. Здесь все его так звали. Говорить по нормальному он мог только со старшими. Даже со своими одногодками, не говоря уже о молодых, он в основном орал, вопил, ругался, чего-то всем приказывал.
   Когда я пошёл на мойку уносить посуду, они сразу ринулись за мной. В этот момент кроме мойщиков посуды из числа молодых комендашей, там никого больше не было. И ваишники насели на меня :
   - Ну, чё, давай гони «Гвардию.»
   Я попытался закрыть её руками. Но двое из них схватили меня и стали держать за руки, а третий с силой сорвал её с кителя, даже вырвав небольшой клок.
   - Ну вот так то ! И впредь не выступай больше, - весело сказали они мне на прощание.
Я угрюмо поплёлся на пункт. Никому ничего не говоря, сел за приёмник и одел наушники.
Через некоторое время Дьяк заметил у меня отсутствие значка.
   - Куда «Гвардию» дел? Вам лишь позавчера её выдали, - спросил он меня.
   - Куда, куда. Никуда не дел.
   - А где же она?
   - Ваишники отняли.
   - Что?
   Потом он несколько секунд подумал и сказал:
   - Сегодня же вместе пойдём на ужин. Я с ними разберусь.
   На ужине увидев демонического Дьяка, ваишники притихли, сразу заподозрив что-то неладное. Дьяк в момент им произнёс угрожающую речь:
   - Значит так. Значок «Гвардия» быстро на стол. Иначе я вам всем сейчас мозги повышибаю. И впредь ничего у него больше не брать. Даже я не могу у него взять этот значок. Командир и Ганжа лично проверяют наличие его у каждого. Короче, я всё сказал. Считаю до трёх!
   - Да пожалуйста! Нам он и не больно нужен. Мы так, шутя его взяли, - слегка испуганно отвечал усатый сержант-ваишник.
   То ли акулий взгляд Дьяка и его демонический голос, то ли упоминание фамилии Ганжи повлияли на них, но спорить и раздумывать они не решились. Значок опять сиял у меня на груди.
   - Носи, студент! И не дай бог про..ёшь опять! Тогда пеняй на себя.
Такими словами Дьяк закончил этот неприятный инцидент.

                Глава пятьдесят восьмая.

                Настоящий полковник и его новый старпом.

   Что касается полковника Ганжи, нашего начальника ПВО дивизии, то его здесь все знали, и также знали его крутой нрав. Его боялись и соответственно уважали. А в армии, как обычно – кого боятся, того и уважают.
   Ганжа наводил ужас на наших дедов и кандедов во время своих неожиданных визитов. Не каждый мог спокойно выдержать его словесный наезд. Во первых – децибелы высокие, во вторых – крепчайший мат, а в третьих – жуткие угрозы сгноить тебя в дисбате или ещё хуже – отправить в тюрьму. К тому же – пена у рта и брызги слюны, которые стреляют в тебя, как пули.
   Когда у Ганжи было время, то он собирал дедов и кандедов и под руководством Коршунова заставлял их бегать в ОЗК и в противогазах вдоль аэродрома. А это три километра туда и три обратно. В число бегунов попадали только провинившиеся старослужащие. Молодых и гусей он не трогал.
   Ещё осенью, когда мы только прибыли, он построил кандедов и отчитывал лично каждого. Больше всего досталось тогда Паше Борисову. Его недавно поймал с бензином батарейский офицер, а потом же и настучал Ганже.
   Кандедов тогда всех расшили, и штаны и кители. Ганжа посрывал с них значки, которые они не получали, заставлял выпрямлять бляхи у ремней, конфисковывал носки, заставив их предварительно снять сапоги. Клима он заставил копать яму метр на метр. Паше кинул тряпку и приказал вымыть все машины. После чего плюнул на всё, сел в свой УАЗик и уехал.
   Новым старшим помощником Ганжи стал подполковник Сазанский. Он сменил, отслужившего здесь свой семилетний срок, майора Бородая. Ганжа и Белов за глаза звали его Сазанец. А тот строил из себя интеллигента, но на самом деле был мелочным уставником.
   Как-то раз на «Исследуемом» разгорелась такая картина: Ганжа чего-то говорил, а Сазанский решил поспорить с ним, показывая при этом свою мелочность и придирчивость. Потом Ганжа усмехаясь, сказал ему :
   - Сазанский, ну признайся! Ты ведь еврей, да!
   - Товарищ полковник, почему вы меня оскорбляете? По моему во мне нет ничего еврейского. Я просто хочу, чтобы во всём был порядок, - обиженно отвечал старший помощник.
   - Еврей, еврей, - не унимался Ганжа. – Только они могут так выслуживаться. А ты один из них.
После этого Сазанский не взлюбил Ганжу и отношения у них испортились. Что потом и подтвердилось. Сазанский просил о переводе его в другую часть. Продержался он у Ганжи ровно год и впоследствии его перевели на Дальний Восток в Приморский край. Чему он был весьма рад. Лишь бы ему не служить под таким начальником, как Ганжа.
   Сазанец не раз устраивал нам на пункте жуткие шмоны. Он любил вытряхать содержимое всего шкафа, если например, замечал, что не помыты котелки или ложки. По его личному уставу простому солдату не положено иметь гражданскую одежду и обувь. В комнате отдыха он вытаскивал всё, что было под кроватью наружу. При этом костерил нас на чём свет стоит:
   - Ишь, устроили тут склад. Здесь боевое дежурство, а не камера хранения.
После него было всегда, как после набега Мамая. Всё валялось на полу, а мы по его приказу начинали везде мыть, чистить и перекладывать свои вещи.
   Книги он разрешал читать только военного содержания. И на этом ему спасибо. Когда он заступил как-то раз на дежурство, то подошёл ко мне и захлопнул книгу, которую я читал, сказав при этом:
   - Ты лучше приёмник слушай, а то пропустишь чего-нибудь.
   - Товарищ подполковник, я всё слышу. А сейчас только учебные цели передают и то очень редко, - отвечал ему я.
   - Ну ладно тогда. А что за книжка то?
   - Про войну. Как после победы часть наших войск отправляли дальше на Дальний Восток воевать с японцами.
   - А! Ну это очень даже полезно знать! Потом дашь её мне. Я тоже почитаю.
Вот так. Даже с Сазанским можно было найти общий язык. Надо только знать его получше. Особенно он любил, когда ему докладывают по уставу, выслуживаются и заискивают перед ним. А попадало больше от него дедам и кандедам, нежели нам молодым.

                Глава пятьдесят девятая.

                Встреча с земляком.

   Как-то у нас на дежурстве стояла батарея из Ружемберка. Мотострелки в отличии от нашего взвода ходили с красными погонами. Среди них я узнавал тех, с которыми вместе добирался сюда от самого Калинина. Их я видел и в других батареях и помнил многих ещё по лагерю. Батарейцы постоянно спрашивали нас, кто и откуда был родом. Узнав, что я из Горького один из них сказал мне :
   - А у нас зампотех оттуда. Подойди к нему. Он уже прознал про тебя, что ты его земляк. Зайди в офицерскую комнату и спроси старшего лейтенанта Никифорова.
Я незамедлительно проследовал в расположение батареи и там сразу наткнулся на этого старлея.
   - А, это ты из Горького. Я слышал, что ты студент. Где учился то? – спросил меня он сразу.
   - В водном институте, - ответил я.
   - А я в политехе. Совсем рядом от вас. Вот закончил недавно и решил послужить. Мне предложили Чехословакию и я согласился. Предложили бы какую-нибудь Среднюю Азию или Монголию, то я наверняка бы отказался. А здесь служить можно. За полтора года можно неплохо затарится. А там видно будет.
   Потом он открыл холодильник и сказал :
   - Хочешь мороженого? Бери. Вот ещё шоколад есть.
   Большую шоколадку я положил в карман, а мороженое начал есть сразу.
   - Спасибо, - ответил я ему. – У вас и холодильничек имеется.
   - Да, приходится возить с собой. Но он небольшой и поэтому особых проблем с перевозкой нет. Здесь ведь целых два месяца нам придётся куковать. А у тебя служба то как? Деды не обижают?
   - Да так, особо то нет, но на дежурстве лучше, - ответил я сбивчиво и невпопад.
   - Ну ладно. Держись. Если деды будут дёргаться, то сразу говори мне. Я с ними махом разберусь. Ну, давай, служи !
   Он дал мне на прощание ещё одно мороженое, и мы расстались.

                Глава шестидесятая.

                Пьяные приключения Паши и Кузьмы.

   Одна интересная история произошла в начале лета с Пашей Борисовым и Кузьмой. Оба были большими любителями выпить и найти при этом на свою жопу кучу приключений. Скорешившись на почве пьянства, чем любили развлечься многие в нашем взводе, они вместе ходили по ночам в соседнее село сдавать бензин. Привлекали к этому делу и наш призыв и двух прибывших духов.
   Но в этот раз, имея уже кучу денег на руках, они решили совершить вояж по близлежащим кабачкам и «забавам». Выбравшись под вечер в «гражданке», они ломанулись для начала в село Бадино, лежащее чуть правее от Съельницы.
   - Давно я там не был, - говорил по дороге Паша.
   - А я вообще иду туда в первый раз, - отвечал Кузьма.
   - Какие твои годы. Ты ведь ещё кандидат. Вот доживёшь до моих лет, то всю округу будешь знать, - поучительно говорил ему Паша.
   Кстати насчёт «гражданки», то с этим у дедов и кандедов проблем не было. Гуси только став кандедами, уже подыскивали себе красовки, какие-нибудь потёртые джинсы и футболки. Некоторые запасались этим постепенно, ещё будучи гусями. Хранилась «гражданка», как правило в шкафу, завёрнутая в ОЗК. А вот в вещмешке хранить её стало опасно, так как командир периодически их проверял, а если что-то из неё находил, то немедленно конфисковывал. Уже раз у Бульбы и Плюшки он находил «гражданку» и они лишились всего и сразу. Но всегда можно было одолжить её у своих сослуживцев.
   Паша с Кузьмой двигались от «забавы» к кабаку и в обратном направлении.
   - Слушай, а мне вон та нравиться, - сказал Кузьма Паше, когда они уже изрядно задатые стояли на «забаве» возле танцующих.
   - Ну иди и пригласи её, - ответил ему Паша.
   - А чё, давай попробуем!
   Кузьма, будучи весьма симпатичным парнем, пригласил девушку на медленный танец. Словачка сразу согласилась. Правда, продолжения у них не получилось. Она после танца только фыркнула и отошла в сторону. Видимо Кузьма был уже слишком пьян, и от него здорово воняло свежаком. К тому же словачка поняла, что перед ней русский солдат. Это было ясно сразу же после его первых фраз. Кузьма сделал ещё несколько попыток познакомиться с другими словачками, но результат был таким же. Разочаровавшись в любви и в женщинах, он присел на скамейку. Вид у него был хреновый, его здорово мутило, сам он шатался, и как говориться не видел руля. Потом он привстал и заорал, что есть силы:
   - Бабы! Что же вы! Вот он я – солдат Советской армии! Вы чё, нас не уважаете что ли в натуре? Мы вас тут, понимаешь ли бережём и охраняем от всех… Фразу он не закончил, так как Паша сильно его ударил в поддых.
   - Ты что, охренел что ли? Хочешь, чтобы нас в ихнюю полицию забрали? Потом ведь всё равно на губе окажемся. Давай сваливать лучше отсюда. Вон на нас смотрят чуваки ихние.
   Паша был потрезвей и понимал, что пора уносить ноги. Но Кузьма его не слушал и не слышал. Он взобрался на сцену и попросил микрофон у ведущего дискотеки. А потом толкнул речь :
   - Дай, я скажу. У меня сегодня день рождения. Вот мы и гуляем с друганом. А ваще мы тут служим и вас защищаем, так что вы обязаны нас почитать и встречать с хлебом-солью.
   Потом слегка задумавшись, добавил:
   - А лучше с вином.
   Музыка играла громко, а ведущий стоял в оцепенении, не пытаясь ничего предпринимать. Из речи Кузьмы мало кто чего понял, но общий смысл был многим ясен по своему. Кто-то даже подумал, что это очередной прикол, запланированный ведущим диск-жокеем. После Кузьма запел свою любимую песню «Уезжают в родные края дембеля, дембеля, дембеля». Причём последний куплет он пропел с особым смаком: «На перроне словачка в слезах, ты останься со мною солдат, нет ответил солдат, пусть на ваших плечах будут руки лежать салажат». Ему даже все поаплодировали. После чего Паша за шкирку стащил его со сцены и поволок к выходу. По пути Кузьма хватал местных девок за все части тела, весело шутя, смеясь и зовя всех в гости в нашу часть, и даже к себе на родину на далёкий Урал. На выходе он неожиданно проблевался, а Паша в это время заметил вдали приближающихся полицейских. Видимо они паслись поблизости и кто-то уже успел их вызвать, сообщив о пьяных русских вояках.
   Паша увёл Кузьму в кусты, где они немного отсидевшись, вышли на трассу ловить машину. Полицейские покрутившись вокруг и никого не найдя, удалились.
   Дойти пешком до части не было никакой возможности. Во первых они плохо понимали в какую сторону надо идти, а во вторых сил на это совсем не было. К тому же время было позднее, и вокруг стояла темень, хоть глаз выколи. Но было довольно сложно поймать такси в такой час. Словаки, увидев пьяных, проезжали мимо. Что рядом «забава» многие знали и развозить пьяную молодёжь никто не собирался. Пропустив десятка два машин, Кузьма отважился на крайний поступок. Он растянулся пластом на дороге, изображая раненого. А Паша в это время сигналил рукой. Водитель-словак на красной «Шкоде», увидев такую картину, немедленно остановился, подумав, что человеку нужна помощь. После чего он вышел из кабины. Кузьма в этот момент вскочил на ноги и закричал, обнимая его:
   - Комрад, комрад, помоги! Довези до Слячь, будь другом.
Этим временем Паша уже садился на переднее сиденье. Кузьма сел сзади. Словаку ничего не оставалось делать, как сесть за руль. Паша к этому моменту тоже окосел и плохо понимал, куда везёт их словак. Кузьма же побурчав и прокляв всех водителей, которые мчались мимо, незаметно уснул. Словак, не будь дураком, сразу понял, кого он везёт. После чего он довёз их до самого Зволена. Ведь часть со штабом дивизии тут знал и стар и млад.
   Только один раз Паша, открыв глаза, возмутился:
   - Комрад, чего так долго едем? Нам Слячь надо, ты понял, баран, Слячь!
   Словак на ломаном русском, вставляя слова на своём языке, объяснял нашим бедолагам, что уже приближаемся, и сейчас будет Слячь. Но он оказался ярым блюстителем порядка. Поэтому и подвёз ребят прямо к КПП. Дежурный стоял у входа и покуривал. Словак выскочил из машины и замахал руками, объясняя ему, что в машине сидят пьяные советские солдаты. Дежурный офицер мигом вызвал наряд из караулки, который вытащил из машины уже вконец срубившихся гуляк. Потом их  допросили, узнали, что они со взвода Ганжи и заперли в каталажке. Ночью вызвали и Сазанского и Ганжу.
   Паша стоял перед входом в штаб в одних трусах и рубашке. Кузьма по пояс голый стоял босиком, но в штанах. То, что было получше у них уже конфисковали караульные.
   - Чё, с ними говорить, - прошипел Сазанский. – Свинья везде грязи найдёт. Пьянь она везде пьянь. Этих горбатых только могила исправит.
   Ганжа уже привыкший к такого рода инцидентам, заключил :
   - Пусть проспятся до утра. Сейчас всё равно с ними нельзя говорить. А утром я им дам просраться.
   - Надо на гауптвахту их отправить на максимальный срок, - уже позже говорил Сазанский Ганже.
На это полковник отвечал :
   - Одного можно. А вот с Борисовым завтра отдельный разговор будет. Он ведь единственный во взводе, кто умеет работать ключом. Ну, Озеров ещё. Только тот один постоянно не сможет справляться. А «группа» каждый день на связь вызывает.
   - Ничего, товарищ полковник, Озеров справится.
   - А я говорю - не справится. Знаю я, как Озеров передаёт. Уже отлаяли меня за его передачу. Чуть посложней, то хрен чего поймёшь. Мне уже Тищенко, начальник «Штанги» всё это высказывал. Так что Борисова придётся оставить.
   А Кузьма, находясь на губе, долгие три недели копал траншеи и окопы, убирал помойки и таскал кирпичи. Ну а Пашу Ганжа стал посылать к нам на дежурство в качестве третьего радиотелеграфиста. Это, чтобы он не пьянствовал во взводе, а был при деле и под присмотром начальства. Но перед этим он до конца обучил Озерова всем премудростям связи и Ганжа стал спокоен, простив Паше ту пьянку.
   У меня настала тогда совсем райская жизнь. Будучи вместе с Шурой и Пашей, я чувствовал себя превосходно. По вечерам на дежурстве у нас было весело и уютно. Мы травили анекдоты и рассказывали разные истории. Днём ходили в «чайник» на пашины и шурины «бабки». А когда возвращались во взвод, то обходили весь Зволен, заходя в пивные и бары. Никакого давления или диктата с их стороны никогда не было. Я был рад, что наконец-то опять избавился от ненавистного Дядьки.

                Глава шестьдесят первая.

                Мой великий залёт.

   Но недолго длилась эта лафа. Через некоторое время Сим-Сим и Макар стали менять друг друга, ходя на смену с Дядькой и Шурой. А нас с Трактором оставили во взводе. Меня опять начали ставить в наряды.
   И как-то жарким июньским днём со мной приключилась принеприятнейшая история. Это был залёт по полной программе.
   Будучи дневальным, я стоял на тумбочке, скучал от безделья и мучился от жары. Чтобы хоть как-то скоротать время до обеда, я придумывал разные стишки и записывал их в свой блокнот. Взвод был, кто где. Из дедов и кандедов одни загорали на позиции, другие ушли на Грон ловить рыбу и купаться. А кто-то направился в ближайший лес за грибами. Занятий в этот день никаких не проводилось, хотя вообще-то был понедельник. А он, как говорится день тяжёлый. Такой расслабон получился потому, что один прапор из батареи, отдежуривший свою смену на БКП, зашёл к нашему прапору Андрееву с целой сумкой чешского пива и рыбы. Они были старые друзья и когда-то вместе учились в школе прапорщиков. Наш командир, увидев такое изобилие, сразу присоединился к трапезе, забыв обо всём на свете. Батарейского прапора они звали Васькой. Ему ничего не угрожало, так как у него было свободное время после ночного дежурства. Пиво пошло на ура!
   Андреев в разговоре бросил фразу:
   - Жаль, что покрепче ничего нет.
   - Как это нет? А это что?
   И он достал из сумки с самого дна красивую бутылку Смирновской водки. У Андреева с командиром загорелись глаза.
   - Ех, ты! Ну и запасливый мужик ты Васька! – воскликнул Коршунов. – Давай, наливай по маленькой!
   Таким образом, пьянка продолжалась. А та батарея всего два дня назад прибыла к нам. Сначала Васька был занят по горло в связи с размещением техники и личного состава. На улице стояла жара и всех троих уже после второй рюмки здорово развезло. А тут ещё пива столько. Андреев с командиром видать тоже решили нормально расслабиться, благо им в этом никто сейчас не мешал. Ганжа с Сазанским уехали в корпус по делам, а в Зволене оставался один Белов. Озеров недавно докладывал командиру, что часть личного состава на позиции, а часть находится в парке. Там якобы в полный рост начались покрасочные работы. Но красили всё в основном представители нашего призыва. Деды и кандеды занялись активным отдыхом и разбрелись кто куда. Только Француза Кузьма забрал с собой в лес за грибами. Несколько человек ушли на Грон рыбачить и купаться.
   Незаметно к дверям казармы подъехал какой-то УАЗик. Из него вышел офицер и проследовал по нашему коридору. Увидев меня, он лишь спросил:
   - Где ваш командир?
   - В канцелярии, - спокойно ответил я и отдал честь.
   Особого внимания я на него не обратил, так как во первых ещё не знал, что творится в этой самой канцелярии. Во вторых не знал, кто такой этот подполковник и откуда он прибыл. Я подумал, что скорей всего он приехал к батарейцам и просто не туда пошёл. К ним постоянно разные офицеры заходят, в том числе и «подполы».
   Но случилось уже непоправимое. Расстояние от тумбочки до канцелярии было метров двадцать, и если бы я сразу крикнул «взвод, смирно», то не в чём бы не был виноват. А эту команду я обязан кричать сразу, как только к нам направлялся офицер из дивизии, начиная с майора. Но за эти секунды мозги мои словно парализовало и сообразил я об этом, лишь когда этот «подпол» открывал дверь в канцелярию командира.
   Перед ним сразу предстала следующая картина: Коршунов держал в руке стопку с водкой, а Андреев в этот момент запрокидывал её в себя. Васька смачно закусывал, прихлёбывая пиво. На столе стояло ещё несколько непочатых бутылок. На газете были разложены сушёные лещи, а по всему краю стола лежали горы шелухи уже съеденной рыбы. Под столом стояло с пяток пустых бутылок. У «подпола» глаза полезли на лоб от всего увиденного. Первую фразу он произнёс изумлённым и тихим голосом:
   - Я гляжу, вы товарищ старший лейтенант, здесь хорошо устроились.
   У Васьки кусок сала встал поперёк горла. У командира задрожали руки, лицо покраснело, как помидор и он поставил невыпитую стопку на стол. Андреев чуть не захлебнулся водкой, и она фонтаном с брызгами вылетела у него наружу, попав даже на командира.
   - Пейте, пейте, Коршунов, не смущайтесь. Или может я вам помешал?– ехидно добавил «подпол» в таком же тоне, но сразу после этой фразы дико закричал:
   - Где взвод? Почему в служебное время вы здесь пьянку устроили? Что, хорошо служится, да? Лафу почувствовали.
   - Товарищ подполковник, виноват. Больше такого не повторится, - начал неловко оправдываться Коршунов. Голос его дрожал, холодный пот побежал по телу, а лицо из красного стало бледным. Обоим же прапорщикам оставалось лишь молчать.
   - А ты кто такой? Откуда? – спросил грозный «подпол» у Васьки.
   - Я с батареи, товарищ подполковник, случайно зашёл. У меня сегодня выходной после ночного дежурства.
   - Пшёл вон отсюда! А с вами у меня отдельный разговор будет. Старший лейтенант, быстро стройте мне личный состав взвода.
   Коршунов крикнул мне:
   - Дневальный, звони на позицию. Скажи, чтоб через минуту здесь все были. А потом беги в парк за остальными.
   Когда он проходил мимо, то зло блеснул на меня глазами и тихо сказал:
   - Что ж, ты сволочь, молчал то, а? Это же сам начальник политотдела дивизии. Команду не мог подать что ли? Ну, теперь готовься! Я тебе устрою райскую жизнь.
   Я позвонил на позицию, но сонный голос Абрикоса мне сообщил:
   - Я один здесь. Ещё двое забор красят. Больше никого нет.
   - Ну, Абрикос, скажи, чтоб они бегом шли в казарму! Их командир зовёт.
   - Ладно, скажу.
   Абрикос положил трубку, передал двоим нашим малярам приказ командира, и продолжил прерванный сон. Он всегда ловил момент, когда рядом никого не было из старослужащих и можно было спокойно поспать. Ему положено сидеть в станции на телефоне, хотя он мог открыть дверь и красить рядом забор.
   Я побежал в парк за остальными. Но и там почти никого не было. Только трое с нашего призыва мыли машины и красили колёса БТРов. Таким образом, в казарму подошло лишь пять человек. Построившись возле тумбочки, все ждали, что скажет командир.
   - Где остальные? – рявкнул он на меня.
   - Товарищ старший лейтенант, в парке и на позиции никого больше нет. Я не знаю где остальные.
   - Что ж ты за дневальный, если не знаешь кто, где находится. Тебе два наряда вне очереди!
   - Заткнитесь, старший лейтенант! – охладил его пыл начальник политотдела, а после продолжил:
   - Дневальный ни в чём не виноват. Это вы распустили взвод, что за час не можете никого найти. У вас что, все гуляют что ли? Короче, почему газеты не подшиты? И почему телевизор не работает? Программу «Время» личный состав даже не может посмотреть.
   - Товарищ подполковник, телевизор сломался только вчера и его пока не успели починить, - оправдывался Андреев, слегка радуясь, что начпол сменил неприятную тему.
   - Завтра же везите его в радиомастерскую. А после, Коршунов, ко мне в отдел зайдёте. С вами будет разговор по поводу вашего отношения к службе. А сейчас мне некогда. Я должен ещё успеть заехать в Ельшаву в мотострелковый полк.
   После этих слов он сел в машину и уехал. А до меня теперь дошло, что это был второй человек в дивизии после комдива. По авторитету с ним мог лишь сравниться замкомдива полковник Завгородний. Но для Коршунова начальник политотдела подполковник Ширяев, был гораздо опаснее всех замов.
   Как только начпол уехал, Коршунов сразу заорал на меня:
   - Скотина! Ищи всех, где хочешь, но чтоб через полчаса все стояли в этом коридоре построенные!
Из-за тебя, свинья, мне завтра краснеть в политотделе!
   Рядом появился Андреев, который злым взглядом стал сверлить меня, и угрожающи сказал:
   - Ты, что, товарищ солдат, не понял, что тебе командир приказал? А ну бегом всех собирать! Вечером будешь у меня парашу с мылом мыть и очки дравить!
   Вдогонку Коршунов мне крикнул:
   - Завтра опять идёшь в наряд. С дежурства я тебя на месяц снимаю. Будешь во взводе в наряды ходить, пока не научишься команды вовремя подавать. Пусть тебя старики поучат службе.

                Глава шестьдесят вторая.

                Ночные разборки и кошмары.

   Я бежал в сторону забора, который окружал нашу часть. Лихо, перемахнув через него, я перебежал трассу и дальше следовал лесом вниз к Грону. Я знал в каком месте обычно деды ловят рыбу и отдыхают. Но там никого не было.
   Мысли путались в башке. Что ужасная жизнь меня ждёт впереди, уже было ясно. Сегодня ночью мне видать вряд ли удастся поспать. Только собственно в чём я так виноват? Да, не узнал начальника политотдела, приняв его за полкового офицера из Комарно. Да, не подал вовремя эту чёртову команду. Ну и что? И что бы это изменило? Они всё равно не успели бы ничего спрятать. Ведь всё произошло за считанные секунды. Этого я никак не мог понять. Но им нужен козёл отпущения. А я, как раз в этот момент подходил на такую роль.
   В этот день слух быстро распространился по взводу о том, что я «натворил». К обеду все подтягивались из разных мест. Двое пришли с грибами, а другие с рыбой. Как на курорте деды и кандеды загорели и неплохо отдохнули.
   После обеда командир всех построил и отвёл на позицию, заставив красить не только забор, но и часть машин. В казарме тоже был затеян ремонт. Начали белить потолок в ленкомнате. Вокруг казармы копали землю, щипали траву. Повсюду всё дравили и чистили. Коридор я мыл с мылом, а после Андреев, как и обещал, заставил меня вылизать весь туалет и отдравить все очки.
   В двенадцатом часу весь измождённый от многочасовой работы я побрёл к своей койке. Спать мне оставалось меньше трёх часов, потому что в два ночи Озеров должен был меня разбудить. Только я вошёл в кубрик, как мрачный и демонический голос Дядьки потряс меня :
   - Студент, иди ка сюда! Будем слушать, как ты сегодня командира подставил. Из-за тебя, урод, нас теперь всех могут в полк оремовлазовский перевести. Или командира уберут и поставят другого. Из-за тебя начпол нам постоянные проверки пообещал. Короче, ты попал, студент! Сейчас из-за тебя весь твой призыв страдать будет.
   Он гаркнул, что есть силы:
   - Эй, индейцы, быстро встали, и строиться всем у фонаря!
Все наши стали постепенно вставать. Не очень послушными оказались лишь Муха и Крокодил. Они не чувствуя никакого страха, привстали с кроватей и в один голос сказали:
   - Опять, студент, из-за тебя все страдают! Ну, ты козёл, дождёшься у нас ! Тебя давно пора проучить!
   Муха ещё добавил:
   - Дьяк, студенту надо навалить, как следует, чтобы он понял.
   Дьяк ему ответил:
   - Вот, ты Муха, встань и навали. А я посмотрю. К тебе у меня претензий нет. Но этот хрен – ваш призыв, и вы за него все мне будите отвечать!
   Муха с Крокодилом встали последними, и Крокодил решил тоже вставить своё слово:
   - Ты свинья, студент! Это тебе так не пройдёт! Дьяк, делай с ним, что хочешь. Мне лично его не жаль. Он всех нас подвёл и кинул.
   Дьяк подозвал меня и мрачно проговорил:
   - Вот видишь, что за тебя некому встать. Ты всех уже достал своим долбоёбством. А сейчас делай мостик на кровати, а я буду наблюдать снизу.
   Тут у меня самолюбие пересилило страх перед Дядькой. Я знал, что ждёт таких отказников, которые не выполняют приказы дедов типа Дядьки. Я понимал, что скорей всего меня будут мочить. Но если я подчинюсь ему, то уже просто перестану сам себя уважать. И не ошибся в этом. Позанимавшись штангой, мы все потом отжимались и приседали на счёт по многу раз. Но Дядька меня в покое оставлять не собирался. Впрочем, не только меня, но и весь мой призыв. Он потом опять пробасил своим голосом:
   - А теперь сюда иди. Будешь надо мной мостик держать два часа. А я буду курить, и пускать кольца в твою тупорылую рожу. Если упадёшь, то «труба» тебе придёт.
   На это я уже уверенно ответил ему:
   - Всё, хорош. Пора спать. Вину я свою понял. В общем, командир сам виноват. Нечего водку с утра жрать, да ещё в понедельник. Я этого «подпола» плохо помнил по штабу и сразу не узнал его.
   - Да ты что, скотина! – зарычал на меня Дядька. – Знаешь, что командиру из-за тебя будет? Не дай бог его отстранят от командования взводом, а нас переведут в Оремов Лаз или в саму дивизию. Вот тогда ты за всё ответишь. И не тебе говорить, когда и кому пить водку. А сейчас резко встал на мостик на моей кровати.
   Руки у меня ныли, так как я отжался уже около ста раз. Не реагируя на угрозы Дьяка, я направился к своей кровати. Увидев, что я собираюсь укладываться, Дьяк вскочил, намотал на руку полотенце, и начал бить меня куда попало. В помощь ему подоспел Левчук – его земляк. Метелили меня минуты три. Отбиваться было бесполезно, да и сил у меня совсем уже не было. В конце запомнилось, как они пинали меня сапогами, а я лежал на полу, прикрывая руками лицо. Дьяк сапогом наступил мне на кисть руки, после чего она уже совсем перестала действовать. Они не желая долго бить меня лежачего, периодически поднимали и сажали на кровать, но через некоторое время я опять оказывался на полу. Несколько коек было сломано, тумбочки перевёрнуты, а их содержимое вывалилось на пол. Пара одеял и подушек тоже валялись на полу. Потом они слегка успокоились и вышли в коридор.
   Я некоторое время лежал, потом очухавшись приподнялся и поплёлся в умывальник. Они шли мне навстречу. Увидев меня, Левчук заулыбался и процедил:
   - Красивый какой! Я тебе положу на кровать новую рубаху и кальсоны, а эти сразу выброси.
   Дядька, осматривая меня, добавил:
   - Рожу вымоешь, на ней вроде следов особых нет. Только губа разбита. Но учти, студент, ещё раз такое повторится, так легко не отделаешься.
   Левчук улыбаясь, продолжал:
   - Теперь из нарядов не вылезешь. Я думаю, командир против не будет. А мы будем учиться честь отдавать и команды кричать. А сейчас две минуты на умывание и спать. Бегом. Время пошло.
   Я пошёл обычным шагом. Вслед мне донёсся его голос:
   - Я сказал бегом! Ты что, не понял, а?
   Он догнал меня и отвесил крепкого пинка. Я покачнулся, но удержался. В умывальник входил то ли в полусонном, то ли в полуобморочном состоянии. Умывшись, я побрёл назад. Кисть руки сильно болела, что я даже не мог пошевелить пальцами. После этого боль ощущалась ещё недели три. Потом она постепенно затихла. На одной костяшке образовалась большая шишка. Лишь после службы я узнал, что на этой кости была трещина, а может быть и перелом. Но всё заросло, и только эта шишка осталась со мной навсегда, как напоминание о первом годе службы.               
               
                Глава шестьдесят третья.

                Клим-воспитатель.

   На следующий день в обед меня, как и обещали, назначили дневальным. Я после того случая дней десять не ходил на дежурство в Зволен, а тянул один за другим наряды по казарме. Дравил то и дело полы с мылом, очки в сортире, а также выполнял всевозможные другие порой бесполезные и глупые работы. Установка от командира шла чёткая – сгноить меня в нарядах и замучить самой тяжёлой работой.
   В это время за моё воспитание взялся Клим. Как-то раз, когда я стоял на тумбочке, то проходя около меня, он вдруг высказал:
   - Отныне, студент, кто бы ни проходил мимо, ты должен отдавать честь независимо от звания проходящего. Понял?
   - Понятно, - ответил я.
   - Вот так-то. Смотри у меня.
   Через минуту я уже забыл эту глупость, которую он мне говорил. Потом спустя несколько часов Клим вошёл в казарму. Я стоял, как ни в чём не бывало. Уже пройдя мимо меня, он неожиданно обернулся и заорал:
   - Я тебе говорил честь отдавать. Ты что урюк, хрен забил?
   - Да забылось что-то, - оправдывался я.
   - Значит, забыл? – не отставал Клим от меня, продолжая свою тираду. – Нет, ты не забыл, а забил. Ты на всю службу уже давно забил.
   После чего последовал мощный удар в мою грудную клетку, и Клим продолжал воспитывать:
   - Последний раз предупреждаю, что если не будешь отдавать всем честь, то пеняй на себя!
   После этого мне приходилось несколько раз поднимать правую руку, когда кто-то из наших проходил мимо. И делал я это только для того, чтобы лихой казак наш кубанский отвязался наконец от меня. Детина чёртова – думал я про себя. Вот навязался на мою голову. И в каком это уставе он нашёл, что дневальный должен всем подряд честь отдавать. Придурок, да и только.
               
                Глава шестьдесят четвёртая.

                «Благодарственные письма» от Ганжи.

   Как-то раз после череды всевозможных залётов и хождений на губу некоторые из наших дедов и кандедов воспользовались где-то случайно добытыми бланками благодарственных писем для родителей. Бланки были в виде открыток ко дню победы. На развороте был текст о том, что командование части поздравляет родителей такого-то солдата с днём победы и благодарит за прекрасное воспитание защитника отечества. В тексте был специальный пробел, куда наши деды и кандеды вписывали свои фамилии с именем и отчеством и тоже при обращении к родителям. В конце текста была печать штаба дивизии с подписью начальника ПВО полковника Ганжи.
   Такие вот «благодарственные письма» разослали они своим предкам. Может быть, чтоб их успокоить и выпендриться перед роднёй, а может, чтоб успокоить самих себя.
   Как говорил Ганжа : «По многим из вас тюрьма плачет, а вы ещё здесь! Ну, ничего я до вас до всех доберусь!» Но не добрался. И сажать он никого не хотел, так как это негативно сказалось бы на его положении. И как-то раз на «Исследуемом», он получив очередной нагоняй от вышестоящего начальства, высказался по поводу нас:
   - Я не хочу положить партбилет на стол из-за своего взвода.
   Рядом стоял прапорщик Андреев, вызванный из Сляч. Ганжа презрительно посмотрел на него и выпалил:
   - А ты, чего стоишь, как будто не причём? Помнишь, как на партсобрании объявлял на весь зал: «Персональное дело полковника Ганжи?» А я знаю, что ты вместе с Коршуновым водку пьёшь в канцелярии в служебное время.
   Андреев невозмутимо оправдывался, при этом приговаривая: «тыщ полковник, тыщ полковник». А Ганжа в который раз крыл его матом с ног до головы. Он вообще любил крыть. И не только его. Попадало всем.

                Глава шестьдесят пятая.

                Дальнейшая судьба Володи Высоцкого.

   Высоцкий, после того, как вышел в марте из медсанбата, целый месяц жил на «Исследуемом». Никто его там не трогал, так как деды и кандеды помнили случай с Арой. И в дисбат никто не хотел. Капитан Белов использовал его для капитального ремонта пункта управления. Высоцкий клеил обои, белил потолки, красил рамы и двери, стелил новый линолеум. Мы тоже участвовали в этом деле, но Высоцкий был основной движущей силой.
   Но ремонт был закончен и в конце апреля Ганжа приказал Высоцкому возвращаться во взвод. Тем временем капитан Роговец уже пустил в ход дело о его переводе в Ружемберок. Во взводе Володя жил надеждой и ждал перевода в другую часть. Его хоть и не трогали, но загружали работой на полную катушку. Он постоянно что-то убирал, подметал, красил и делал мелкий ремонт в казарме. Все деды и кандеды его призыва считали, что раз бить такого опасно, то пусть он пашет за них за всех. Они таким образом, мстили ему за Ару, который в это время парился в дисбате. Среди кандедов многие Ару не любили, так как он сам их раньше постоянно мучил. Но чтобы выглядеть перед дедами своими в доску, они вслух осуждали и презирали Высоцкого.
   Но как-то Озеров сказал Левчуку:
   - А всё таки хорошо, что Ару посадили, а то он нам бы и сейчас покоя не давал.
Левчук на это ответил ему :
   - Кому бы не давал, а лично мне хорошо было при нём. Он ведь мне почти что земляк. Я вот слышал, что Высоцкий в мотострелковый полк переводится. Так у нас батарея скоро будет оттуда. Надо сообщить ихней братве, что он за птица. Пусть они ему достойный приём организуют.
   Вскоре действительно приехала батарея из Ружемберка. Слух о том, что Высоцкий – стукач, мгновенно разнёсся среди них, а после их отъезда уже весь полк там знал об этом. Среди дедов батареи уже слышались угрозы в его адрес.
   Я же с Высоцким частенько общался о том, и о сём. Парень он был дружелюбный, но очень одинокий. Его не любили почти все, включая и наш призыв. Но поболтать с ним было довольно интересно. Сам он был сибиряк, родом из Иркутска.
   Как-то раз случайно я увидел одну картину незадолго до его ухода из нашего взвода. Он и Плюшка дежурили по клубу. Уже закончился вечерний киносеанс, и после него в зале осталось полно всякого мусора: шелуха от семечек, фантики и даже бычки от сигарет. Плюшка в накинутой шинели ходил между рядами и командовал. Высоцкий с метёлкой в руках, выполнял его команды. Плюшка нам тогда заявил:
   - Ему положено пахать, несмотря на то, что он уже кандед. Пусть понимает, что натворил, а работать будет похлеще любого духа. Пусть радуется, что его вообще не прибили после такого.
   Но всё таки его вопрос решился в конце мая. Капитан Роговец увёз Высоцкого из Зволена, куда тот был вызван по приказу Ганжи. И Володя оказался в полку во взводе гранатомётчиков. Слух о том, что он стукач уже долетел до туда. Прослужив и промучившись там с месяц, он пишет заявление о поступлении в школу прапорщиков. Имея за плечами диплом об окончании техникума, и прослужив уже год, он имел на это полное право. Ему удалось получить на это «добро» и отправиться в Союз. Там он учится полгода и возвращается обратно в полк, уже будучи настоящим прапором. Теперь его никто не поминал плохим словом и не заставлял работать до седьмого пота, как раньше. Ведь будучи месяц в пехоте, ему было ой, как несладко. В том взводе были в основном чурки и Высоцкому приходилось бегать больше всех, носить разные тяжести и пахать побольше духов. Потому что все знали, что он стукач. Но вернувшись прапором, то всё, что было с ним раньше – вспоминалось ему только иногда, в каком-нибудь кошмарном сне. Он пять лет был на службе по комсомольской части, а уволился с неё, когда уже выводили наши войска из Чехословакии.

                Глава шестьдесят шестая.

                Сим-Сим.

   Рядовой Саня Савосин по кличке Сим-Сим без особой радости начинал службу во взводе. Впрочем, как и почти все остальные с нашего призыва. Кличку эту ему дал Дядька, и она к нему пристала на все два года. Лицо у него было с подчёркнутым интеллектом, а сам он довольно упитан и поэтому не любил всякие пробежки и занятия в спортгородке. Он, как и я был студентом, которого загребли служить после первого курса. А учился в таком же ВУЗе, как и я, только в Москве. Жил рядом в Домодедово.
   Буквально через пару недель службы ему удалось попасть в санчасть с болезнью почек. После чего он был переправлен в Зволенский медсанбат, а оттуда в Чехию, в Миловицкий госпиталь. Там он пролежал до конца февраля, то есть почти три месяца. За это время мы уже думали, что его комиссовали по состоянию здоровья и даже начинали забывать о нём.
   Но как-то возвратившись с дежурства, я увидел его в ленкомнате. Сим-Сима запахали сразу же. Осколком стекла он скоблил паркет, который потом покрывал мастикой. Меня тоже по приходу привлекли на эту дебильную работу. Тут мы с ним немного разговорились.
   - Ну как отдохнул в Миловицах, рассказывай? – спросил я его.
   - Ой, ты знаешь, здорово! Я два месяца работал в столовой госпиталя хлеборезом. Ели не хуже, чем на гражданке, а может и лучше. По вечерам пили кофе, жрали копчёную колбасу. Я уж не говорю про пирожные, вафли, варенье, печенье. Всего завались было. Там ведь не только солдаты лежат. Полно офицеров, в том числе и полковников. Бывали даже генералы. Так что кормёжка, сам понимаешь какая. Можно сказать на пасеке жил всё это время и лафу ловил. А у вас, тут я гляжу голодуха сплошная. Сахара и того почти не достаётся.
   - Да, у нас не разжиреешь, - ответил я ему. – Ты хоть отдохнул хорошо, а мы ведь всё это время загибались и просвета впереди пока не видно.
   - Ничего. Живы будем – не помрём. Сейчас только до приказа дожить, а там молодёжь придёт, - утвердительно ответил Сим-Сим.
   - Какая молодёжь, о чём ты? Один или два человека придёт. Вот и вся молодёжь. И нам гуси уже сказали, что мы духами до года будем. Сначала этих обслуживаем, а с весны начнём и этих и тех, то есть гусей сегодняшних. Получается, чем больше служим, тем больше пашем на них на всех.
   На это Сим-Сим раздражённо ответил:
   - Ну, мы это ещё посмотрим. Лично со мной такой номер не пройдёт. Я плевал на них на всех с большой колокольни. И вообще не собираюсь никого подшивать и обслуживать.
   После этого я перевёл разговор на другую тему. Его позиция мне была ясна. Я тоже придерживался такого же мнения. Только, что толку в моём, да и в его мнении. Тут действует система. Если ты в открытую пойдёшь против неё, к тому же в одиночку, то она раздавит тебя, искалечит, сожрёт и не подавится.
   Так и случилось с Сим-Симом. Он в открытую полез в «залупу» и напрочь отказался не только подшивать, но и вообще подчиняться кандедам и гусям. За это его зверски избили. Мочили при том сразу несколько человек. После он долго лежал, а утром даже не смог подняться. Лицо его не трогали, а все синяки были под одеждой. Кое-как встав, Сим-Сим долго сидел в туалете, потом в умывальнике, а после засел в ленкомнате и находился в ней до появления командира. На все упрёки Левчука и Озерова, что он сидит, а не работает, лишь отвечал, что не рукой, ни ногой пошевелить не может. Потом вошёл в ленкомнату Коршунов и сказал:
   Эй, рядовой Савосин, а ну бегом ко мне в канцелярию!
   Сим-Сим не торопясь встал и прошёл мимо него, делая вид, что не замечает совсем своего командира.
   - Не понял, - гаркнул Коршунов. – Ты, что нюх потерял или отупел совсем в своём госпитале?
   На это Сим-Сим сделал кривую улыбку и ответил:
   - А с вами после всего мне вообще говорить не о чем.
   - Не понял! В чём дело, Савосин? Ты может заболел? Что произошло, чёрт возьми? А ну быстро всем строиться!
   Мы построились и командир начал допрос. Все молчали, как рыбы. Сим-Сим тоже молчал. На прямой вопрос командира о том, что произошло, Сим-Сим сказал:
   - Я отказываюсь отвечать вам, товарищ старший лейтенант, по другим соображениям.
Коршунов видимо кое-что понял, но за такой бурый ответ затаил на него небольшую обиду. Видя, что добиться от нас ничего нельзя, командир перевёл разговор на другую тему и начал развод по хозработам.
   На неделе Ганжа приехал во взвод вместе с Сазанским и устроил всему нашему призыву допрос с глазу на глаз. Он вызывал в канцелярию всех по одному и пытался дознаться о том, что же происходит во взводе. А главное – кто занимается мордобоем и прочей неуставщиной. Но все опять молчали и говорили, что всё нормально и претензий ни к кому и не к чему не имеют.
   Коршунов перед этим сообщил Белову про Савосина, что тот был ночью кем-то избит. А Белов доложил Ганже. Поэтому и начались разборки. Всё таки следы от побоев у Сим-Сима появились и на лице. Поэтому Коршунов всё понял и отреагировал по уставу. А к Савосину он всё же имел некоторую симпатию.
   А в нашей системе каждый понимал, что пророни он хоть одно слово против дедов, то Ганжа не успокоится на этом, а начнёт раскручивать его дальше. И если он найдёт виноватых, то тому, кто настучал уже обеспечена «райская жизнь» на всю катушку и до самого дембеля.
   Сим-Сим же как-то в конце мая отпросился у Андреева сходить в санчасть по поводу своих больных почек. Мол, они опять дали знать о себе и терпеть эту боль нет ни каких сил. Андреев дал добро, а Сим-Сим по возвращению доложил Коршунову, что его опять кладут на обследование, после которого возможно отправят куда-то на лечение. Если конечно отрицательный диагноз полностью подтвердиться.
   Дьяк провожал его до самой санчасти. Вместе с ними тогда был и я. По дороге в санчасть Дьяк начал ворчать и обвинять Сим-Сима в симуляции из-за нежелания служить во взводе:
   - Что ж ты опять сачкуешь, Сим-Сим? Служба надоела, да?
   - Да нет. Просто надо вылечиться, - спокойно отвечал ему он.
   - Не ври! Ты на службу хрен забил! Все тебя достают. Работать ты не умеешь, да и не хочешь. Ты лентяй и ожиревшая тварь! Понял?
   Сим-Сим на это ничего не отвечал, продолжая молча идти вперёд. Ишь, куда он загнул, подумал я про себя. Так можно любого в тунеядцы и лентяи записать, лишь потому, что он уклоняется подшивать и обстирывать вас уродов.
   А Сим-Сим опять залёг почти на два месяца. После Слячь его перевели в Оремов Лаз. Вышел он оттуда чуть ли не в конце лета, отдохнувшим, ещё больше располневшим, но набравшимся сил на последние три месяца до прихода крупной партии молодых духов.
               
                Глава шестьдесят седьмая.

                Вася, Клим-маленький и сухой закон.

   При первом знакомстве с новыми молодыми – Климом и Васей, все расспрашивали их о том, что ныне в Союзе новенького произошло за последнее время.
   Вася Ковальчук на это отвечал:
   - Вы разве не слышали, что Горбачёв указ издал о повышении цен на вино и водку. Это у них называется антиалкогольной компанией. И магазины сейчас торгуют спиртным не с десяти часов, как раньше, а с двух. Очереди стали огромные – не протолкнуться.
   - Не может быть? – воскликнул Плюшка. – Как же людям тяжело теперь стало.
   - Это ещё не всё, - продолжал Вася, - сейчас количество точек, торгующих спиртным, сократилось намного. Чтобы взять пузырь, надо два часа в очереди потолкаться. К тому же без всякой надежды, что тебе достанется. Может перед самым носом кончится. Давка стоит страшная. При мне одного старика насмерть раздавили. А все берут в основном красное, водка ведь теперь по девять и десять целковых стоит.
   Озеров от удивления раскрыв рот, спросил:
   - Ну а народ то чего тогда ещё пьёт?
   - Да разное. Кто во что горазд. Сейчас везде полно шинков, но там цены заоблачные. Они для тех, кто в очереди не хочет стоять. Но зачем брать водяру, если самогона полно. Он дешевле водки. А те, кто не имеет денег даже на него, то пьют одеколон, стеклоочиститель или лосьон. Например «Огуречный». То есть всё, что содержит спирт.
   - Нет, уж увольте, я домой приеду и одеколоны с лосьонами пить не буду! – возразил Плюшка.
   - Ну, это кому что нравиться, - влез в разговор маленький Клим. – У нас в Сибири самогона и медовухи всегда было навалом. Мы и раньше-то водку, да красное из магазинов никогда не покупали.
   Вася продолжал свой рассказ, отметив ещё то, что собираются вырубить кучу виноградников, чтобы вино не из чего было делать. Затем он закончил эту животрепещущую тему фразой:
   - В общем, скажу я вам, мужики, что люди, как пили раньше, так и пьют поныне. Никакие указы нашего брата не переделают. Выход – он всегда есть. Конечно, тяжело даже стало пива купить, но как говориться, кто ищет, тот всегда найдёт. А у нас на Украине после этого указа, народ по моему даже ещё больше пить стал. Пьют конечно всё, что не попадя, травятся многие, но всё равно продолжают.
   Вообще Вася и Клим, хоть и выглядели, как подростки, но оказались весьма шустрыми и эрудированными пацанами, с которыми мне пришлось бок о бок служить полтора года.
   
                Глава шестьдесят восьмая.

                Письма из дома и мои встречи с комдивом.

   Как-то раз мы шли с Дьяком на дежурство и как обычно с утра решили заскочить на почту, чтобы взять письма и газеты, а потом передать их уходящей смене. Я в этот раз получил аж три письма: от родителей, от своего кореша, тоже служившего, и от Маринки. Этому я был необыкновенно рад.
   Вообще в армии получать письма – это особое удовольствие. Это гораздо приятней, нежели самому их писать. Любое, даже незначительное событие из дома, сразу запоминается и обдумывается. Мысленно перемещаешься туда и ощущаешь все эти события.
   От Маринки получать письма – это ещё большее наслаждение. Когда ты замучен тяжёлой службой и чувствуешь себя бесправным куском дерьма, тут внезапно появляется тот, кто приносит почту. Увидев на конверте большую букву «зет» в графе «от кого», любому сразу было ясно, что это пишет любимая девушка. Раздавальщик писем всегда поприкалывается в этом случае – мол, пляши, а то не получишь.
   Письма от подруг, тем более любимых, греют и помогают в службе просто необыкновенно. Всё после них поднимается в тебе – и боевой дух, и настроение и кое-что ещё. Это значит, что тебя помнят, любят и ждут.
   Но читая письмо от подруги, иногда думаешь, что хоть хорошо она не видит тебя здесь. Не видит, какой ты ходишь замученный. Не знает, что тебе приходится порой обслуживать разных уродов. Если она действительно тебя любит, то поймёт. А если не поймёт, то ты сам во всём виноват. Но утешает то, что этого она никогда не узнает. Если ты сам потом ей не расскажешь.
   Иногда я пытался хотя бы перед собой оправдать своё безволие и мягкотелость фразами типа «не я один такой», «иначе здесь нельзя» и так далее. Но на самом деле здесь всем правил страх. Страх быть избитым, изувеченным и покалеченным на всю жизнь. Ведь это могло быть реально, стоило тебе пойти в отказ или оказать сопротивление.
   Такие мысли постоянно крутились у меня в голове. Но в этот раз, получив почту и три письма, настроение моё резко поднялось и я, предвкушая удовольствие, спешил скорее их прочитать.
   Между тем один прапор, прятавшийся в кустах, остановил нас с Дьяком слегка сдавленным окриком:
   - Стойте! Куда вы прётесь? Не видите что ли?
   Дьяк, сразу смекнув, спросил:
   - Кто там? Комдив?
   - Нет, зам, - ответил прапор.
Дьяк на это мне сказал:
   - Давай, пошли обратно на почту. И там отсидимся.
   - А чё? Мы ведь и так опаздываем, - возразил я.
   - Ты что, хочешь строевой пройтись, кремлёвским шагом? А если ты пройдёшь, как чмо болотное перед ним, то будет позор для всего взвода. Он тебя заставит ходить строевой, пока ему не понравится. Не видишь – все прячутся.
   Мы пошли отсиживаться на почте. Все офицеры перед штабом ждали выхода комдива, а его зам полковник Завгородний всех готовил к этому. Встреча с ними обоими для молодого солдата считалась залётом перед дедами. Куча замечаний в твой адрес была неизбежной. И касались они в первую очередь твоей плохой строевой подготовки. А этим ты сразу поставишь пятно на всё подразделение, где ты служишь. А это наши деды просто так не оставляют. Вечером тебе за это будет обеспечена и строевая с хорошей зарядкой и море работы с ударами по почкам и в грудную клетку.
   Однажды я сам залетел, точнее налетел на комдива. Хорошо, что из дедов никто об этом не узнал. А дело было так. Из столовой я шёл с котелками, неся пайки Дьяку и дежурному офицеру. Идя быстрым шагом, выскочив из-за угла здания, я вплотную столкнулся с комдивом. Все стояли по стойке «смирно», а я продолжал свой бег, так как разогнавшись, просто не мог остановиться.
   - Эй, дежурный, а ну повтори команду «смирно», а то тут солдат не слышит! – проревел комдив.
Старлей, дежуривший на входе в штаб, повторил команду. А у меня, как замкнуло, словно я оказался не в армии. И вместо того, чтобы встать по стойке «смирно», я сказал «здрасьте» и небрежно отдал честь. После этого пробежал в штаб и был таков.
   Забыв через некоторое время об этой встрече, я вечером опять шёл с котелками на ужин. Дежурный старлей сразу узнал меня, завёл к себе в дежурку и начал охаживать по почкам, приговаривая:
   - Ах, ты гад, мне из-за тебя наряд вне очереди дали!
   - Да не слышал я и не понял, что это комдив, - неуверенно оправдывался я.
   - Так на, получи ещё, чтоб понимал и узнавал.
И он напоследок ударил меня в поддых, после чего я вырвался и убежал в столовую. А когда я возвращался назад, то этот старлей уже сменился.
   А наш комдив генерал-майор Кузнецов надолго мне запомнился своим громовым басом и демоническим видом. Говорили, что он получил героя Советского Союза, когда был в Афгане. После него он и прибыл к нам, сменив бывшего комдива генерал-майора Збруева.

                Глава шестьдесят девятая.

                Наши занятия.

   Политзанятия проводились у нас по два раза в неделю. В это время кто-то читал, а остальные записывали в тетрадку сочинения вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Это называлось конспектом. Иметь конспекты работ Ленина считалось просто необходимым. Перед проверками все только этим и занимались, что переписывали друг у друга эти самые конспекты. О чём там шла речь нас никто и никогда не спрашивал. Да это никого и не интересовало. Но иметь все работы в тетрадке было обязательным. И такая тетрадка должна быть у каждого красиво оформленной. Сначала в ней шёл перечень стран Варшавского Договора, СЭВа, фамилии, звания и должности высшего командного состава Советской армии, членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС, фамилии и имена руководителей братских партий и дружественных стран. А также перечень столиц этих стран. А уже потом шли конспекты.
   Такую тетрадку должен был иметь любой солдат, сержант, прапорщик и даже младший офицер.
Сами занятия проходили, как посиделки, где в основном каждый занимался своим делом, а командир, отдав это мероприятие в руки какого-нибудь сержанта, удалялся в канцелярию по своим завхозным делам. Его больше волновал порядок и внешний вид в казарме, чем какие-то занятия. А больше всего он боялся в очередной раз получить нагоняй от начальства.
   Периодически мы также разучивали какую-нибудь очередную строевую песню. Ещё в первый месяц службы во взводе командир распорядился, чтобы выучили три строевых песни. По вечерам под руководством Мойши, мы что есть силы драли горло, разучивая «Наш боевой гвардейский взвод», «Не плачь, девчонка» и «У солдата выходной». Мы их пели, стоя в ленинской комнате. Когда слова первой песни заканчивались в припеве «наш боевой гвардейский взвод», я пел не гвардейский, а преступный, но в хоре никто это не замечал.
   Иногда нас командир заставлял разучивать упражнения по строевой с оружием, то есть с «Калашом.» Занятия проводил Густой или Дядька. Командир порой, как по расписанию заставлял чистить оружие, из которого мы здесь так ни разу и не стреляли. А чаще всего мы ходили строевой по плацу.
   Вот собственно и все занятия, которые проводились. А в расписании было много чего ещё. Но оно только для начальства.
               
                Глава семидесятая.

                Как я попал в санчасть.

   Климат в Словакии даже летом всегда казался мне влажным. К тому же на первом году, зачастую и посушится то было негде или некогда. Поэтому тогда ощущение сырости и холода преследовало меня постоянно. Ведь даже зимой бушлаты мы одевали лишь когда занимались машинами в боксе. Всё остальное время, несмотря ни на дождь, ни на мороз, мы бегали раздетыми в одном лишь ПШ. Шинели одевали, лишь когда шли в Зволен на дежурство. Только шапка тогда согревала башку, а тело всегда мёрзло.
   Переход на летнюю форму ХБ был в середине апреля. У многих уже на втором месяце службы от холода и сырости любая мелкая ранка, а то и даже царапина начинала загнивать. Она не заживала месяцами. Спасались все исключительно зелёнкой.
   Поначалу у меня ничего подобного не было, но в конце весны загнила небольшая ранка на большом пальце руки. Через некоторое время он здорово распух, и мне пришлось отпроситься у Коршунова, чтобы сходить в санчасть. Из нашей санчасти меня отвезли в травпункт, где занимались подобными операциями. Хирург – женщина средних лет в звании капитана, сделала мне укол для заморозки, после чего вскрыла палец, из которого потёк гной. Ещё минут пять она давила его, выкачивая гнойник до последней капли пока опухоль не исчезла. Затем мне положили пару швов, а сестра перевязала всю кисть. После чего меня отвезли в нашу слячинскую санчасть, где я и пробыл почти две недели.
   Через несколько дней туда попал Крокодил с подозрением на воспаление лёгких. Житуха у нас там была классная. Впервые столько времени можно было питаться цивильной пищей, целыми днями валяться на койке, смотреть телевизор и в запой читать интересные книжки.
   За завтраком, обедом и ужином должен был ходить дежурный, который назначался из числа больных. Он привозил на тележке несколько бачков с едой. С дежурным ходила раздатчица – пожилая женщина из числа наёмных. А ходили мы за хавкой в саму офицерскую столовую. Для нас она была не хуже ресторана. Тут тебе и салатики разные с винегретом, и котлеты со шницелями, и сосиски с сардельками. Были также пельмени, голубцы и колбаса. По утрам давали кофе с молоком, творог и масло. На обед постоянно стакан сметаны, а на третье кроме компота зачастую был какой-нибудь сок. Первое тоже было цивильным. Это или борщ с мясом или суп харчо или окрошка. Кроме всего этого давали апельсины, яблоки, словацкое печенье и вафли.
   С начала июня установилась жаркая солнечная погода, и наше с Крокодилом пребывание в санчасти напоминало отдых в санатории.
   У меня случайно оказалось несколько интересных приключенческих романов. Я не замедлил целиком углубиться в чтение, отключаясь от всего внешнего мира на несколько часов подряд в течении этих двух недель. Мне никто не мешал наслаждаться чтением, и я мысленно перемещался в далёкие жаркие страны и морские просторы, где и происходили события, описываемые в этих книжках. Я становился то капитаном корабля, то бесстрашным воином, то неутомимым исследователем тайн и загадок природы. В других книгах я был страстным героем-любовником, который искал и находил свою единственную и неповторимую. И вместе с ней я испытывал немало приключений, коварных интриг, сладострастных встреч и переживаний.

                Глава семьдесят первая.

                Наша жизнь в санчасти.

   Так проходил день за днём. По вечерам мы смотрели телевизор, если на экране был какой-нибудь интересный фильм.
   В столовой санчасти на одном из столов лежала куча газет и журналов, и я читал их все подряд от корки до корки.
   Иногда мы выходили за территорию и через лес спускались к Грону. Через несколько дней больным оказался Ахмедов, у которого загнила нога. Его положили вместе с нами, и теперь нас стало трое из одного взвода.
   Здание санчасти только недавно было построено и нас несколько раз заставляли перетаскивать мебель и оборудование из соседнего здания старой санчасти.
   Как-то один прапор-медик заставил нас спускать огромный и длинный шкаф со второго этажа. Стояла жара и у меня ладошки были постоянно потными. К тому же ещё больной палец. Но мы взяли этот шкаф с четырёх сторон и понесли. При спуске с лестницы впередиидущий вдруг резко двинулся вниз, так что у меня шкаф соскользнул из рук, с грохотом поехал и рухнул на лестницу. При этом одна сторона его слегка треснула. Прапор остервенело заорал во всю глотку :
   - Уроды! Что натворили! Ничего вам доверить нельзя. Понабрали в армию салабонов. Хиляки проклятые!
   Потом он успокоился, и мы продолжили нести этот злополучный шкаф.
   А в целом чувствовал я себя тут, как на курорте. Мы частенько резались в карты, забивали «козла», двигали шашки и шахматы.
   Но в питании я заметил одну перемену. Прямо на наших глазах, в связи с увеличением числа больных, главным образом солдат, было сделано разделение паек. Вся вышесказанная цивильная пища в большинстве своём составляла офицерский паёк. Почти тоже самое, за небольшим исключением входило в прапорский паёк. А из солдатского рациона исчезли фрукты, соки, салаты, сметана. Кофе заменил один лишь чай. Также перестали давать пельмени, сосиски и молоко. Но всё равно то, что осталось было лучше, чем в солдатской столовой.
   В конце второй недели, незадолго до моей выписки, в санчасть буквально принесли Трактора. Его тащили Француз и Воробей.
   - Что с тобой, Валера? – спросил его я.
   - Да так. Чё-то я кровью ссать начал. Не пойму, с чего бы это? – отвечал мне он.
   - А тебя никто не бил в последнее время? – опять спросил я его.
   - Бил, не бил, какая разница? Плюшка с Левчуком недавно по почкам надавали, - неохотно отвечал он.
   - Ну, тогда всё понятно.
   - Ты только не болтай про это никому, - почти шёпотом предупредил он меня и добавил – А то мне кабздец придёт. Если Ганжа или командир узнают, то они это так не оставят. А если Плюшке и Левчуку что-то будет, то мне во взводе не жить. Придётся, как Высоцкому в пехоту проситься.
   - Почему же сразу в пехоту? – спросил его Воробей.
   - А куда же ещё после этого возьмут? Кому нужны стукачи то?
   - Ну ладно. Те не переживай особо, - успокаивал я его. – Здесь тебя подлечат, а там, глядишь всё наладится. Меня то выписывают на днях. А тут житуха классная. Ешь – от пуза, спишь – сколько хочешь. И главное – никто тебя не понукает, никто за тобой не следит. Короче, как в гражданской больнице. Только иногда дневальным назначают. Мусор вынесешь, да полы протрёшь в своей палате – вот и весь наряд. А коридор, туалет и умывальник тут бабушка-санитарка убирает. Так что жить можно.
   - А во взводе тебя кандеды ждут, - вдруг омрачил Француз этой фразой моё весёлое настроение.
   - Через два-три дня наверно меня выпишут. А какая у вас там обстановка? – спросил я его.
   - Ой, кошмар творится во взводе. Плюшка, Озеров и Левчук совсем озверели. Я из нарядов не выхожу. Всем чего-то должен, всем обязан.
   - А чего Воробей то так быстро свалил? Я с ним поболтать даже ни о чём не успел.
   - Он в наряде. Его тоже ждут. Ему дали всего полчаса. Левчук на тумбочке вместо дневального стоит.
   А Трактор только уныло простонал:
   - Ох, убьют они наверно нас всех скоро.
   - Не сси, Валера, прорвёмся как-нибудь! – ответил я ему на это.
   Трактора в санчасти не оставили. Через пару часов пришёл Левчук и внушил ему с угрозами, чтобы он сказал врачам, что чувствует себя уже отлично и в стационарном лечении не нуждается. Когда это не подействовало, хитрый Левчук убедил главврача, что начальство вызывает рядового Фадеева для отправки его на лечение в наш зволенский медсанбат. После чего Трактор получил таблетки и покинул санчасть вместе с Левчуком, а по приходу сразу встал в наряд.

                Глава семьдесят вторая.

                Я и Крокодил.

   Палаты в санчасти были в основном рассчитаны на четыре койки. Но мы с Крокодилом в последние дни остались вдвоём. Двоих только что выписали. Мы не скучали, а допоздна травили анекдоты и вспоминали былую гражданку. Крокодил рассказывал о Москве и московских кабаках, куда он раньше зачастую захаживал. Вспоминал всех баб, которые у него тогда были. Наши беседы касались также рок-музыки, как нашей, так и западной. Крокодил наизусть знал все песни группы «Примус». Он, как и я играл на гитаре, которая у нас тогда была в палате. Мы играли и пели песни Розенбаума, Боярского, Антонова, «Машину», «Круиз», «Воскресение», «Альфу», «Землян» и других исполнителей и групп.
   Я тогда здорово сдружился с Крокодилом. Он как-то говорил:
   - Выйду из санчасти, ещё пару-тройку месяцев прокантуюсь, а там глядишь, и приказ будет кандидатский. Можно будет чемодан покупать и к дембелю потихоньку готовиться.
   Я на это ему ответил :
   - Что-то рановато ты собираться домой решил. Ещё больше года впереди. Раньше ведь не отпустят.
   - Ничего, - отвечал он, - может в отпуск отпустят. Да и вообще после года совсем другая жизнь начнётся. Спи спокойно и не надо будет по ночам дёргаться и подшивать кого-то. Духи придут, и вот тогда я на них оторвусь. Шуршать у меня будут, как муравьи. Стирать меня будут, подшивать и сапоги чистить. И вообще делать всё, что я им скажу.
   - Ну, я не знаю, а запахивать никого не собираюсь, - ответил я на его откровения и продолжил – Вот полы помыть им, порядок навести необходимо, но лично я в никакой обслуге не нуждаюсь. Мне после всего и самому не в тягость себя обслужить. Да и зачем, напрягать кого-то? Пусть делают лишь то, что им положено. Неужто тебе, Ген, приятно пахать на дедов?
   - Нет, конечно. Может быть, я и не прав. Наверно не стоит продолжать эту фигню. Сами нахлебались, пусть уж тогда другие спокойно поживут. Дело ведь не в этом.
   - А в чём же?
   - Как в чём?! Свобода наступит скоро. Можно по кабачкам и «забавам» местным лазить, бабцов ихних снимать. В город можно пойти. А бензин наш носить, не переносить. Или можно часы у комаринских офицеров скупать, да деньги «фанере» менять через банк с наваром. Ну, мало ли чем заняться можно будет в полный рост. А если «бабки» будут, то и всё будет. Одеться и обуться можно к дембелю на все сезоны года. А за пивом, вином и самогоном будем сами к деду и Куркулю ходить. Эх, лафа скоро начнётся!
   Мы также ещё решили изменить жизнь во взводе, когда сами станем дедами, обещая не трогать молодых по пустякам и не использовать их в качестве обслуги. И вообще мечтали направить жизнь во взводе в более интересное и полезное русло. А между призывами хотели, чтоб была дружба и полное взаимопонимание.
   Но, к сожалению Крокодил поддержал меня не от души, а просто для поддержания милой беседы. Что касается лафы, то тут он не ошибся. Она к нему пришла ещё до объявления приказа. А по поводу того, что духов не трогать, то он забыл свои сантименты и рассуждения. Впоследствии он стал одним из самых одиозных кандедов нашего призыва. Чем-то он стал походить даже на самого Ару. Мог ударить молодого без причины, просто проходя мимо. Мог по часу отрабатывать на духах приёмы каратэ. Их он заставлял не только подшивать, постоянно меняя подворотничок, но и стирать, гладить, чистить сапоги и бляху. Кроме всего этого, загружал их постоянной работой и использовал, как мальчиков на побегушках. Типа – сходи туда, принеси то-то, позови того-то. Чтобы самому не рисковать, заставлял их по ночам носить бензин, чтоб они взамен приносили деньги или выпивку. Вот что было во многих частях образцом силы, авторитета и воинской доблести.
   Он напрочь забыл свои обещания, которые мы давали друг другу в санчасти. Забыл сразу, как пришли после приказа первые духи. Он находил среди них заведомо слабже себя или примерно равных, избегая здоровых и накачанных.
   Таким стал в скором времени Крокодил, мой однопризывник и одно время даже товарищ по службе.
               
                Глава семьдесят третья.

                Разговор с Левчуком в санчасти

    Как-то раздатчица нам сообщила :
   - Ребятишки, кто из вас со взвода ПВО?
   - А в чём дело? Нас трое со взвода, - ответил я ей.
   - Не знаю. У ворот мне встретился какой-то сержант и сказал, что на какой-то пост у них ходить некому. Говорил, чтоб выписывали вас поскорей, и ругался страшно. Мол, вы все здоровые, как быки, а прикидываетесь больными. Угрожал ещё чего-то. Ой, не знаю, ребятишки, вы уж сами с ним разбирайтесь. А я ему сказала, что не врач, и не знаю, когда и кого выпишут.
   Я сразу понял, что это был Левчук. Только он мог подобное отмочить. Этот урод уже совсем потерял чувство такта и меры. Ему видать без разницы с кем и как разговаривать, хоть с нами, хоть с совершенно посторонней раздатчицей. А меня же обещали выписать на следующий день.
   Вечером Левчук объявился у нас вместе с Бульбой. Я понял, что сразу начнётся наезд и в этом не ошибся.
   - Ну, чё, студент, хорошо здесь лафу то ловить? – первым начал Левчук. – Тут наверно, как на пасеке? А у нас дневалить некому. Я лично из нарядов не вылезаю. Когда тебя выпишут то?
   - Обещали на днях, но вообще-то врачам виднее, - ответил я.
   - Ты, я гляжу здесь прибурел. Ну, ничего, во взводе мы тебя подлечим! – раздражённо среагировал Левчук и добавил – Витя Колюшкин давно хочет тобой заняться. Он отучит тебя косить под больного. Короче, если завтра тебя во взводе не будет, то пеняй на себя! Кровью харкать будешь.
   После этого они сразу удалились. Крокодил же будучи с обоими в прекрасных отношениях, ничего не боялся, да и ему собственно никто и не угрожал.
   Что касается Ахмеда, то на него, как на представителя кавказской национальности, кандеды и деды мало обращали внимания. Знали, что его невозможно сильно запахать, да и не к чему. Себе дороже будет. Когда-то Бульба его пытался заставить стирать вместо сна после наряда, то он ему прямо сказал : « А сегодня ночью я тебя зарежу!» После этого к нему подобных вопросов уже не было. А вдруг и впрямь зарежет. От этого горца можно было ожидать чего угодно. Поэтому рисковать никто не хотел.
   А на меня у них очевидно были крупные виды в плане всевозможных работ. А я, кроме Паши и Густого ни с кем особо не панибратствовал. Просто не хотел и не любил льстить этим уродам и заискивать перед ними. Это и отличало меня от Мухи и Крокодила, которые из кожи вон лезли записаться в дружбаны ко всем дедам и кандедам.
   А на следующий день меня выписали и мне пришлось вернуться в свой поганый взвод.

                Глава семьдесят четвёртая.

                Основное правило выживания.

   В последнее время, используя статус деда, здорово забурел Бабай. Однажды он куда-то послал меня, но не по хорошему, как это делал скажем Паша или Шура, а таким тоном, будто я – это раб, который должен выполнять беспрекословно все его приказы. Вопрос стоял в том, чтобы я нашёл его земляка из стройбата и принёс ему кроссовки, которые тот якобы обещал Бабаю. Причём он кинул в меня свои старые изношенные и неистово завопил:
   - Урыл, урыл я сказал!
   Да, он видать совсем рехнулся, - сначала подумал я. Но нет, Бабай не рехнулся. Это просто был новый стиль жизни, который я никак не принимал и не хотел даже понимать. Ну что-то типа, если сказать гражданским языком, то: «я начальник – ты дурак, а ты начальник – я дурак.» Бабай, будучи к тому же восточным человеком, свято соблюдал мораль и традиции дедовщины. Она чётко вписывалась в феодально-рабовладельческие пережитки, которые ещё сохранялись у нас на южных рубежах. Культ силы, а не ума и интеллекта – вот главный фундамент таких отношений.
   Когда я стал кандедом, то спокойно навешал дембелю Бабаю, как говорится за всю фигню, которую он мне причинил. Он ведь физически был слабее меня, и я прекрасно знал об этом. Но если бы я это сделал сейчас, то мочил бы меня ночью не Бабай, а Дьяк с Климом. Они являлись главными стражами дедовского порядка. А гусь или дух, побивший деда, карался самым жестоким образом. Даже если это было не избиение, но о спокойной жизни оставалось бы только мечтать такому бурому и «опухшему» салаге.
   Но я немного ошибался тогда. Приняв их взаимовыручку близко к сердцу, я забыл про самое главное. А это то, что уважается здесь ещё и смелость вместе силой, причём первая особенно и порой неважно от кого она исходит. Но это я понял довольно поздно. Если бы дал отпор сразу, то есть попросту навешал бы, как следует тому же Бабаю или Бульбе, то они уже никогда бы не стали командовать, а старались бы обходить меня стороной. Этот принцип «кто сильнее, тот и прав», прошёл бы безоговорочно. Но навешай я Левчуку или Озерову, то этот принцип не прошёл бы. Хотя я нутром чувствовал, что по отдельности мог накостылять и им. Как это было зимой с Плюшкой на Гроне. А что со мной потом бы было? Эти были совсем другими, нежели Бабай или Бульба. Эти мстительные и злопамятные. Они бы устроили мне такую жизнь, от которой пришлось бы или убегать, куда глаза глядят или становиться стукачом. Потому что дружное избиение со следами на лице было гарантировано. И то и другое кончалось либо дисбатом, либо пехотой в стаде оголтелых чурок. Но ни того и не другого мне не хотелось получить взамен. А примеров была куча и помимо Высоцкого.
   Так и приходилось терпеть и скрипеть зубами от злости. А уметь определять, кому можно и нужно навешать, а кому лучше не стоит, и есть основное правило выживания молодого бойца.

                Глава семьдесят пятая.

                Инцидент с авоськой.

   Как-то раз Сазанский, прибыв во взвод, всех построил и начал допрашивать маленького Клима о том, каким образом он оказался на территории другой части, которая была через дорогу напротив. Его там поймал комендант гарнизона и отдал нашему командиру, как раз в момент прибытия Сазанского.
   Маленький Клим, хлопая глазами, упорно твердил, что ходил в гости к своей землячке, которая была из вольнонаёмных. Сазанского такой ответ явно не удовлетворил, потому что маленький Клим подозревался в воровстве.
   А Дядька мне ещё зимой говорил:
   - Ходите почаще на ту сторону дороги, где общага вольнонаёмных. Они, когда на улице холодно, вывешивают за окошками мясо в сетках. Чаще всего это куры. Холодильников у них ведь не у кого нет. А для вас, идя мимо, нет особого труда снять такую сетку. Нас раньше деды постоянно посылали туда за мясом.
   Вот и сейчас, когда на улице внезапно похолодало, Дьяк с Левчуком направили туда маленького Клима проведать окна общаги-барака на наличие висящих сеток. Клим, увидев единственную сетку у форточки, пытался снять её, но был задержан проходящим мимо офицером, который сдал его коменданту.
   Сазанский учинил целый допрос Климу по поводу попытки воровства:
   - Так, рядовой Клименко, кто же послал тебя снять эту авоську с продуктами?
   - Никто. Я сам, - уверенно отвечал Клим.
   - Но ведь тебе в голову бы такое не пришло? Тут явно кто-то тебя заслал, - не отставал от него Сазанский.
   - Я просто есть хотел, потому и снял сетку, - заключил Клим этот бесполезный допрос.
   После этого Сазанский сделал глобальный вывод о жутком бардаке, который царил в нашем взводе. Хороший нагоняй от него получил и Коршунов и Андреев за то, что молодые солдаты голодают и вынуждены идти на воровство, чтобы утолить голод. После этого он уехал восвояси, так не до чего и не докопавшись.

                Глава семьдесят шестая.

                Залёт с бензином.

   На днях командир обнаружил, что пломбы на бензобаке одной машины сорваны, а бензин почти весь слит. Коршунов пытался найти виновного, но безуспешно. Все лишь отрицательно качали головами, мол, знать ничего не знаем.
   Бензин в огромном пятидесятилитровом баке был вывезен ночью Кузьмой на пустырь и спрятан в кустах. Он редко посылал нас гусей в одиночку на такие дела, а всегда участвовал в них сам, считая, что он самый опытный.
   В этот раз средь бела дня, после обеда Озеров распорядился:
   - Так, Сергачёв и ты студент, идите помогать Кузьме. Чтоб всё нормально было. Миша, я на тебя надеюсь.
   - Да, я всё понял, - отвечал Сергачёв.
    Мы вышли с позиции и пошли в сторону БКП. Рядом на позиции ЗРАБАТРа во всю проходили учебные тренировки батареи с Ружемберка. Мы прошли мимо них и направились к пустырю.
   - Мих, чего там Кузьма опять затеял? – спросил я Сергачёва.
   - Сейчас в кустах мы возьмём тачку с баком и отвезём к дороге. Там Кузьма нас ждёт за бугром. Куркуль обещал туда подъехать на своей «Шкоде».
   Одним из постоянных покупателей нашего бензина и был тот самый Куркуль.
   - Слышь, Мих, а на хрена нам всё это надо? Мне лично от этого риска, как-то не по себе, - опять спросил я его.
   - Да нет никакого риска. Кузьма всё рассчитал до мелочей. Ты сидишь там в Зволене на своём «Исследуемом» и не хрена не знаешь. А я в этом деле уже давно участвую. Через сто дней, как приказ выйдет, я сам начну возить для себя и на дембель зарабатывать.
   - А сейчас, значит учишься? – спросил я его с некоторым ехидством.
   - Да, в общем-то уже научился. И так всё ясно. Знаю – где, как, когда брать и куда везти. Ты домой вернёшься, как нищий. А я куплю себе спортивный костюм «Адидас», пару кроссовок, кожаную куртку, джинсовый костюм, часы с музыкой, кучу подарков для родни. Да и вообще здесь много чего можно прикупить и недорого. Не то, что у нас в Союзе. Но на это надо деньги! А где их взять? Вот тебе самый верный способ. С одной ходки уже кроссовки в кармане. А за год сколько можно таких ходок сделать, а? Ты и подумай, чем просто на жопе сидеть, лучше бизнесом заняться. И андреналин в кровь, да и толк какой-то будет от службы. А что касается риска, то ты сам знаешь: «кто не рискует, тот не пьёт шампанское!»
   - Нет, Мих, мне никаких шмоток здесь не надо. А всё, что надо, я и дома куплю. Мне лучше спокойно прослужить этот год и три месяца и нормально вернуться домой. Такого андреналина мне не нужно.
   - Дома, говоришь купишь. Скажи лучше, что родители тебе купят. Ты придёшь здоровый, двадцать лет, а тебя мамочка должна обслуживать. И не стыдно тебе будет?
   - А мне многого не надо. Ведь ещё институт надо заканчивать.
   Француз задумался и ответил :
   - А мне надеяться не на кого. Мать у меня мало получает, а отца в живых уже нет. Да и если поймают с бензином, то максимум могут дать три недели губы. Если конечно за руку поймают. А тюрьма и дисбат тут не причём.
   Так за разговорами мы не заметили, как нам вслед по тропинке ехал на велосипеде батарейский прапор. Вокруг были кусты, но мы слишком поздно заметили его, чтобы спрятаться. Мы опустили тачку с баком и встали, как вкопанные, не зная что дальше делать. Бугор, где в кустах нас ждал Кузьма, был уже в тридцати метрах отсюда.
   Прапор, осмотрев нас, сказал:
   - И так, что в баке?
   - Ничего. Помои везём вылить, - ответил Француз.
   - Что-то далеко вы их везёте, да и пахнут они у вас как-то странно, - сказал в ответ прапор, шмыгнув носом. – Короче мне всё ясно. Вижу, что не вы сами решились на такое. В общем – кто вас послал, пусть тот подойдёт ко мне вечером сегодня в шесть часов. Я буду ждать. Иначе….
   Тут прапор сделал паузу, а потом добавил:
   - Уже заколебали всех! Сливают, где только можно и нельзя! Скоро и у нашей батареи начнёте. Ничего, для вашего командира это будет «приятная» новость.
   После чего он ухмельнулся, сел на велосипед и был таков. Кузьма с бугра наблюдал всю эту сцену. Как только «кусок» скрылся из виду, он спустился к нам, спрашивая:
   - Ну чего он сказал? Что намерен делать?
   - Ничего. Сказал, чтоб тот, кто нас послал, подошёл к нему в шесть вечера, - ответили мы.
   - Блин, не повезло, так не повезло. Ладно, меня Куркуль ждёт. Давайте тачку. Дальше я сам. А вы возвращайтесь в казарму и расскажите Озерову всё, что произошло. Серый чего-нибудь придумает до вечера. Да смотрите, чтоб вас здесь никто не заметил. Идите лучше другой дорогой через свалку.
   Мы вернулись в казарму и всё рассказали Озерову, как на духу. Он собрал совет из Левчука, Бульбы, Паши Борисова и Плюшки. Обсуждая этот инцидент, Паша воскликнул:
   - Всё ясно. Он денег с нас хочет слупить за молчание. Вот потому и сказал, чтобы к нему подошли лично. Ну, три сотки я думаю ему хватит.
   - Ты что, Паша! – возразил Озеров. – Ему и сто пятьдесят за глаза. Раньше как-то откупались от него и за сто крон.
   Но Паша разъяснил обстановку:
   - Это не от него, а от его сменщика откупались раньше. Ну, тот вообще алкаш был хороший. С ним было всё просто. А этот – тёмная лошадка. Фамилия у него Железняк кажется. Не знай, не знай, а Кузьма пусть сам к нему подходит и договаривается. Если что денег дадим, крон триста.
   К шести вечера Кузьма разыскал Железняка в казарме батареи.
   - Вы, кажется, просили меня к шести подойти, - осторожно начал он разговор.
   - Да, да. Командиру вашему я пока ещё ничего не говорил, но собираюсь это сделать в ближайшее время.
   - Ладно. Всё понятно. Сколько? – парировал в ответ Кузьма.
   - Что значит сколько? Вы сами не понимаете чего творите. А случись тревога, а в ваших машинах баки пустые. Кто тогда виноват? – ваш командир. Потому что не проследил, точней вас не воспитал должным образом.
   Потом Железняк замолк на несколько секунд и тихо сказал:
   - Штука.
Кузьма сразу всё понял и глаза у него расширились от удивления.
   - Помилуйте, товарищ прапорщик! Откуда у бедного рядового такие деньжищи то? Максимум триста.
   Железняк улыбнувшись, закончил диалог:
   - Вы шакалы, каждый божий день, точнее каждую ночь бензин таскаете в село на продажу. Я ведь всё про вас знаю. У ваших всегда водились деньги немалые. Так что займёшь у своих. В крайнем случае все сложитесь.
   - Да кто ж даст, товарищ прапорщик? Такую сумму мы не сможем собрать.
   - Я тебе всё сказал. Нет, значит нет. А триста ты можешь себе в задницу засунуть.
   После чего Железняк ушёл в качалку тягать штангу, оставив опешившего Кузьму одного. После чего Кузьма побежал на позицию подделывать пломбы на баки, но из этого ничего не вышло. Руки у него дрожали, а сам он был растерян и сломлен.
   Паша, Левчук и Озеров, узнав сколько запросил Железняк, бурно возмущались его непомерным аппетитом. А Кузьма опять ушёл на позицию, но вернувшись часов в восемь в казарму, по глазам командира сразу понял, что батарейский «кусок» уже сдал его с потрохами.
   - Всем, строиться, немедленно! – гаркнул Коршунов, сверкая глазами. Лицо его при этом, налилось кровью и было красным, как помидор. Взгляд его был ужасен. Он буквально сверлил им каждого из нас, как бы проверяя – не вор ли ты тоже, как Кузьмин?
   Мы построились в одну шеренгу и Коршунов начал толкать речь :
   - Сегодня мне показалось, что некоторые из вас позабыли, для чего они здесь находятся. Что можно только гадить, ничего полезного не делая. Они привыкли делать вид, что всё идёт нормально и подготовка взвода на высоте. Они только и смотрят, где бы чего урвать и опустошить взвод, думая исключительно о своём благополучии. С этого дня мне и прапорщику Андрееву из-за таких вот распи…ев придётся дежурить по ночам и охранять имущество взвода от полного расхищения.
   Андреев стоял рядом и серьёзным лицом косился в нашу сторону. Командир между тем продолжал:
   - Я не буду называть всех, о ком я так думаю. Они сами знают. Пусть это будет на их совести. Всё равно, сколько вор не ворует, а тюрьмы не минует.
   После чего он объявил:
   - А теперь всем разойтись и приступить к занятиям по строевой подготовке.
   - У нас сейчас по расписанию чистка оружия, - учтиво заметил Озеров, который был сегодня дежурным. На это Коршунов ответил:
   - Отставить чистку. Я сказал заниматься строевой подготовкой. Младший сержант Левчук, веди взвод на плац.
   Левчук послушно стал выполнять приказ, а командир окликнул нас троих:
   - Кузьмин, Сергачёв и Чужаков, а вам придётся остаться и пойти со мной.
   Мы вошли в канцелярию вслед за ним, и как только закрылась дверь, он схватил Кузьму за ремень и перебросил его через стол. Кузьма попытался встать, но получил сразу серию ударов по всем частям тела. Потом Коршунов сам поднял его, при этом оторвав с корнем сразу несколько пуговиц и половину рукава. Он приговаривал, продолжая избиение:
   - Так это ты, воруешь мой бензин? Алкоголик проклятый! Я знаю, что ты не один этим занимаешься, но я скоро до всех вас доберусь!
   Кузьма летал по канцелярии от стенки к стенке, опрокинув стол и шкаф. Оттуда попадало на пол куча бумаг, папок и разных предметов.
   Внезапно в канцелярию вошёл Железняк. В этот момент командир переключился на меня и стал трясти за грудки. Но Железняк остановил его:
   - Володя, этот тут совсем не причём. Второй тоже. А этого я давно уже приметил, - кивнул взглядом Железняк в сторону Кузьмы. – Он и несколько других стариков заставляют вот этих салаг таскать бензин на продажу. Сами бы они до этого не додумались.
   Коршунов немного поостыл и в заключении сказал:
   - Ладно. Я как-нибудь уж сам со своим взводом разберусь.
   После чего мы вышли из канцелярии, а Кузьма под руководством Андреева стал намывать коридор. Он дравил его декашкой, предварительно смочив и раскидав мелкие кусочки мыла. Так он избежал губы, лишь получив хороших тумаков от командира.
               
                Глава семьдесят седьмая.

                Как Паша с Кузьмой в ресторан сходили.

   Кузьма с Пашей уже давно стали закадычными друзьями. Особенно по части погулять и напиться. Разница по службе у них была всего в полгода. Оба любили, приключения, девок и походы по окрестным кабакам. Помимо дискотек или «забав», как их здесь называют и разных пивных, решили они как-то, посетить заведение посолидней.
   «Бабки» у обоих водились немалые по армейским меркам. Кузьма их делал исключительно на бензине, который продолжал сливать почти каждый день, несмотря на недавний залёт, когда нас поймал батарейский прапор.
   Наша позиция граничила с лётным парком, где стояли МАЗы, ЗИЛы и КАМАЗы лётной части. Как-то на досуге Кузьма сделал лаз в заборе, который закрывался и был совершенно незаметен. Ночью он с парой канистр подкрадывался к машинам и спокойно скачивал драгоценное топливо. Парк был огромный, и машин в нём было много. Охрана была вдалеке, как правило у ворот. Поэтому заметить Кузьму было сложно.
   Что касается Паши, то он помимо бензина, больше специализировался на продаже часов, которые по дешёвке скупал у комаринских офицеров. У Паши Борисова, как и у Шуры Густого никогда не было никакой клички. Паша с Шурой и со мной периодически ходил на «Исследуемый» в качестве радиста. Для его бизнеса это было очень даже кстати. А попытки заняться обменом денег в банке и получать разницу, как это делали Дьяк и Густой, закончились у него неудачно. Тем не менее Паша набил уже дембельский чемодан чем только можно, а нереализованные «бабки» он проматывал направо и налево.
   Спустя почти два месяца после их известного залёта, они возобновили свои дальние походы. Как-то посидев вместе в одной слячинской пивнушке, двум искателям приключений захотелось нечто большего. В этот раз они, не переодеваясь в гражданку, забрели в Слячь-Купеле – курортную часть городка, где располагался санаторий международного значения. При нём же был ресторан европейского уровня.
   Швейцар, увидев двух советских солдат, был весьма изумлён таким гостям. Сюда и офицеры то наши никогда не захаживали. А тут двое рядовых, да ещё в сапогах. Его первая реакция, как и всякого швейцара, была не пускать таких нетрадиционных клиентов. Но увидев солидную пачку крон, которую ему протянул Кузьма, он раскланялся, расплываясь в улыбке. Его удивлению не было предела.
   Кузьма в последнее время хорошо заработал на бензине. А недавно он пожалел дать взятку Железняку, которая выражалась в штуке крон. За что и поплатился перед командиром. Хотя денег у него было гораздо больше этой суммы. Он просто не верил, что батарейский прапор может заложить его.
   Тем временем весёлая парочка уселась за столик. Швейцар опомнился, что ему если что попадёт за них, но пересчитав «бабки», решил пока не трогать богатеньких солдат. Естественная мысль – это откуда у двух рядовых могут быть такие деньжищи, чтобы зайти в ресторан, где капиталисты с Запада отдыхают.
   А ресторан представлял из себя огромный сверкающий зал, как в Эрмитаже, с очень высоким потолком, с зеркалами и картинами на стенах. Оркестранты, одетые в чёрные фраки, играли какой-то весёлый джаз. Кузьма с Пашей от яркого света даже зажмурились. Они стали центром внимания для сидящих в зале богатых иностранцев. Но градусы уже сделали своё дело. Наша парочка была уже навеселе после пивной и поэтому обстановка их ничуть не смутила. Официант подошёл к ихнему столику и Кузьма с деловым видом начал делать заказ:
   - Так, командир, водочки граммов пятьсот и на закуску что-нибудь эдакого. Ну, ты сам знаешь.
Тут его Паша поправил :
   - Салат крабовый, жаркого и сочка на запивку. Короче, шеф, гуляем сегодня на полную. Дембель ведь скоро. До приказа уже меньше ста дней осталось. А «бабки» у нас есть, ты не волнуйся.
   После чего Паша вытащил из разных карманов целую охапку скомканных купюр достоинством в сто крон и вывалил её всю на стол.
   - Ну чё? Убедился ? Так что давай, тащи всё сюда.
   Официант поспешно удалился. Кузьма, хоть и поддатый, но на такое поведение своего другана сразу отреагировал:
   - Ты, что, отупел? Убирай всё быстрее. Хочешь, чтобы нас в полицию забрали? Я на губу больше не хочу. У меня и так последнее предупреждение.
   Паша начал рассовывать деньги обратно по карманам. Вскоре официант принёс заказ и парочка начала свою трапезу. После очередной рюмки Кузьма и Паша ринулись в пляс. Потом был медленный танец, и они решили пригласить двух солидных дам, скучающих рядом за соседним столиком. Дамы согласились и наши солдатики, обнимая их, вешали им разную лапшу, хотя те мало понимали по-русски, а больше смеялись, дивясь на столь экзотических кавалеров.
   Во время очередного перекура Паша с Кузьмой начали строить планы по поводу этих дам.
   - Я точно знаю, они живут вдвоём в номере, - говорил разгорячённый Кузьма, на что Паша сразу предложил :
   - Так что надо перебираться к ним в номер и все дела. Уж там, то мы их быстро оприходуем.
   После второго медленного танца Кузьма совсем разгорелся:
   - Я за полтора года первый раз обнимал женщину. Да ещё с такой грудью.
   - У моей тоже не хуже, - отвечал Паша.
   - Короче, давай договариваться с ними, чтобы перейти к ним в номер, - предложил Кузьма.
   Дамы вернулись к столику. Паша с Кузьмой тут же рядом подсели. Кузьма предложил выпить за любовь и за свой скорейший дембель. Все подняли фужеры с шампанским, которое заказал Паша, пока дамы отсутствовали. Он всё твердил, что у него денег немерено и неплохо бы было пройти в номера. Дамы, очевидно поняли к чему он клонит, но приглашать кавалеров к себе не торопились.
   Но тут, откуда не возьмись, вошли в зал два мэна в костюмах и при «Гавриле», не то что наши охламоны. Как потом выяснилось, они были друзьями этих дам. А дамочки, как птицы моментально перелетели к ихнему столику. Видимо они были уже в довольно близких отношениях с ними.
   Кузьму с Пашей такой поворот событий явно не устраивал. Градусы у обоих заиграли в полную меру. Кузьма ринулся вперёд отвоёвывать дам у непрошенных гостей. Мужчины, как оказалось западные немцы, удивлённо смотрели на подвыпивших солдат недружественной страны.
   Кузьма невнятно начал разборки по поводу их неожиданного появления :
   - Вы чё, думаете пришли и можете вот так вот в раз нам весь вечер испортить ? Эти дамы с нами только что были. Так, что я прошу пока….ещё прошу впредь к ним не приставать.
   Одному немцу не понравилась такая наглость со стороны простого и молодого солдата и через минуту они уже схватили друг друга за грудки. Присутствующие в зале разом обернулись на шум и уставились на разъярённых соперников.
   - Ты фашисткая рожа, я устрою сейчас тебе маленький Сталинград ! Ты у меня ответишь и за деда, который не вернулся оттуда и за всех пацанов!
   С этими словами Кузьма насел на немца и начал его душить.
   - Успокойся, идиот, сейчас загремим с тобой опять! – пытался Паша урезонить разъярённого Кузьму.
   Обстановка была на пределе и требовала развязки. У Кузьмы явно чесались кулаки, и всё могло бы закончится дракой с весьма печальным финалом для наших искателей приключений. Но в этот момент Паша проявил дипломатический такт и разрядил атмосферу:
   - Комрады, приветствую вас и предлагаю вам выпить за мир, дружбу и любовь во всём мире. А на моего друга прошу не обращать внимания. Он просто сегодня немного перебрал. Так что вы уж простите его.
   Кузьма отпрянул от немца, сев на другой край стола. Паша, изучавший в школе немецкий, попытался им объяснить тоже самое на их родном языке. После чего немцы оживлённо зажестикулировали, и увидев поднятый фужер с шампанским в Пашиной руке, ответили ему в дружественном тоне. Спустя пару минут они уже забыли про своих дам и сидели в обнимку с нашими героями, опрокидывая одну за другой рюмки с водкой. Дамы сидели рядом и с интересом наблюдали за общением примирившихся врагов.
   Напившись чуть ли не до чёртиков, Кузьма с Пашей разъясняли им, как сюда попали, говорили чего-то про службу и что не надо никому никакой войны. Потом Кузьма предложил тост :
   - Давайте выпьем за эту прекрасную страну, где проходит наша нелёгкая ратная служба!
   Немцы с радостью его поддержали. А потом были тосты за прекрасных дам, за мир и дружбу между СССР и ФРГ.
   Настало время расплатиться по счетам. У Паши и Кузьмы, после того, как они увидели число, которое было на счёте внизу, глаза полезли прямо на лоб. Они начали судорожно считать свои деньги и насчитали только половину от требуемой суммы. Кузьма на это сказал Паше :
   - Слушай, сейчас я попробую у немцев стрельнуть, у них «бабок» до фига.
Он подошёл к их столику и взмолился:
   - Комрады, выручайте! «Бобов» не хватает расплатиться с официантом.
Но немцы пожимали плечами и давали понять, что лишних денег у них нет. Дамы тоже с улыбкой отрицательно качали головами.
   - Врёте вы всё! Буржуи проклятые, скупердяи хреновы! – на прощание им брякнул Кузьма и увидев подоспевшего Пашу, тихо прошептал:
   - Ну что, Пашок, надо бежать. Иначе амба! Сейчас они вызовут полицию, а там опять Ганжа всё узнает. В этот раз меня точно в пехоту переведут.
   - Я только что об этом думал, - пояснил Паша. – Официанту же сказал, что остальные деньги у тебя и сейчас мы за всё расплатимся. Он вроде бы поверил.
   - Тогда давай дёргать быстрей отсюда, пока он отошёл за кулисы.
   Наши пройдохи осторожно, под видом покурить прошли поближе к входным дверям и резко устремились на выход. Швейцар, увидев бегущих, пытался преградить им дорогу, но получил от Паши смачный удар промеж глаз, от которого упал навзничь.
   Парочка бежала по ночному городу с огромной скоростью. В это время в ресторане возник небольшой переполох. Тут же подоспела полиция. Швейцар с разбитым лицом указал им в какую сторону побежали преступники. Но Кузьма с Пашей великолепно знали городок и как можно быстрее выйти к части.
   - Давай сворачивай к садам с этой улицы! Не видишь машина идёт за нами! – заорал Паша на Кузьму.
   Они свернули с центральной улицы и бежали уже по узкой тропке.
   - Ну, всё. Осталось немного. Здесь можно и отдышаться, - задыхаясь от бега, высказал Паша.
   Ещё через полчаса они подошли к трассе, на которой находилась наша часть. Они лихо перелезли через забор и через пять минут уже были в казарме. Маленький Клим и Вася Коваль были сразу же разбужены и отправлены стирать форму Паши и Кузьмы. Она была в ужасном состоянии, а сапоги у обоих были покрыты слоем глины.
   Кузьма с Пашей умывшись после такого марафона, покурили и завалились спать. А Вася с Климом почти до самого утра стирали, сушили утюгом, подшивали, а также мыли и чистили сапоги у этих тунеядцев. Так что поспать им в эту ночь почти не пришлось.
   Утром, проспав до семи часов, Паша с Кузьмой одели чистую, сухую и отглаженную форму. У каждого китель был аккуратно подшит белоснежным подворотничком. Начищенные сапоги сияли, как никогда. Распоротые по шву штаны у Кузьмы были зашиты. А разорвать их, его угораздило, когда они спасались от погони в ночном городке. Хотя была ли это погоня? Точно неизвестно.
   Одевшись, они побрели на станцию отсыпаться дальше после столь бурно проведённой ночи.

                Глава семьдесят восьмая.

                Как командир Кузьму опохмелял.

   Спустя некоторое время Кузьма попался по пьянке нашему командиру. Здорово напившись ночью, он поутру крепко спал. Никакие крики дневального о том, что идёт Коршунов, на него не действовали. Он что-то проворчал в ответ на бурные восклицания об опасности, потом перевернулся на другой бок, продолжая сладко спать.
   Командир прибыл в казарму чуть раньше обычного и сразу проследовал в кубрик. Время было уже семь, и увидев, что Кузьма спит, командир моментально его поднял привычным старым способом. Он просто взялся за спинку и резко поставил кровать на попа. Кузьма полетел вниз вместе со всеми постельными принадлежностями. Он некоторое время лежал на полу, погребённый под одеялом и матрацем. Потом из-под одеяла показалась его удивлённая и пьяная физиономия. Он конечно понял, что не мы сотворили с ним такую шутку. Увидев командира, он сразу протрезвел, но Коршунов, видя его красное лицо и косые глаза, также учуял резкий запах перегара. Он прогремел на весь кубрик:
   - Что, видать плохо закусил? Тебе пять минут на сборы и ко мне в канцелярию !
   Через пять минут Кузьма был у командира.
   - Готов? Отлично! А теперь побежали.
   Кузьма бежал до конца аэродрома, три километра туда и три обратно. Коршунов ехал сзади на велосипеде и подгонял его. На Кузьму было страшно смотреть, когда он вернулся обратно. Дышал он, как паровоз, а пот градом лился с него так, что штаны и рубаха стали сырыми, будто он только что искупался прямо в одежде. Но на этом командир не успокоился.
   - И так, Кузьма! Что мы на этот раз пили? Или откушали? Я сейчас проверю баки на машинах. Но может, ты сам признаешься? Откуда взял спиртное? Последний раз спрашиваю!
   - Да я у себя взял, - невнятно промямлил Кузьма.
   - Не понял. Что значит у себя?
   - Да одеколон тройной выпил, товарищ старший лейтенант.
   - Одеколон говоришь. Тройной. Хорошо. Взвод, у кого из вас есть одеколон? Сейчас Кузьму опохмелять будем. Клименко, у тебя точно есть . Ты у нас мужик запасливый.
   - Да у меня мало его осталось, - робко отвечал Клим.
   - Пускай. Неси сколько есть.
   Климу ничего не оставалось делать, как принести флакон.
   - О, да у тебя он почти целый! – восторженно воскликнул Коршунов. – Ну, давай, Кузьма, чтобы выпил сразу весь до дна. Закуски не обещаю, но водой запить можешь. Эй, дневальный, неси сюда кружку воды!
   Сергачёв, стоящий на тумбочке, метнулся и принёс полную кружку.
   - Давай, Кузьма, пей! Если выпьешь всё, то поверю я тебе, что ты его пил, а не выпьешь, то пеняй на себя. Значит опять бензин словакам носил и на губу опять пойдёшь.
   Потом командир подал ему две кружки. Кузьма зажмурился и залпом выпил кружку с одеколоном. После он судорожно стал запивать его водой. Но уже на третьей секунде его, как прорвало. Изо рта выплеснулись брызги смеси одеколона и воды, а потом Кузьма смачно проблевался, забрызгав коридор вчерашним самогоном с боровичкой и отменным салатом.
   - Нет, Кузьма, не одеколон ты вчера пил. Короче, надо определять тебя в места не столь отдалённые, - заключил Коршунов.
   Хоть командир немного пошутил, но Кузьма всё же посидел недельку на губе.
               
                Глава семьдесят девятая.

                День рождения Кузьмы.

   Выйдя с губы, Кузьма продолжил заниматься своим бизнесом с утроенной силой. У него приближался день рождения, который он хотел отметить на славу.
   На дежурстве в это время стояла комаринская батарея. Там у Кузьмы был земляк, которого он знал ещё на гражданке. Того звали Петькой, но Кузьма его звал Петро. Этот Петро помог Кузьме слить бензин с некоторых батарейских машин. Кроме этого он достал несколько новых бушлатов и два штык-ножа. Всё это Кузьма сдал словакам, получив неплохой куш. Время потерянное на губе, он наверстал с лихвой в течении нескольких дней.
   Наконец наступил его день варенья. Я был свидетелем пиршества, которое они устроили в «чайнике». Они скупили всё самое лучшее и дорогое, чем располагала солдатская чайная. Бутылок десять малиновки взяли с собой на запивку. Они накупили кучу всяких вафель и печенья, сосисок и колбасок, нарезанный сыр и соусы. Но почти половина всего осталось нетронутым. На дне рождения было всего три человека : Кузьма, Петро и друг его по батарее.
   Время было уже вечернее, и поэтому троица решила продолжить банкет на станции. Кое-что из закусок они взяли с собой, а как только подошли к дверям, то трое голодных духов набросилось подъедать оставшиеся вафли с печеньем и допивать их малиновку. В «чайнике» Кузьма оставил триста крон при своей месячной зарплате в семьдесят.
   Пройдя через свалку и пустырь, они подошли к батарейской позиции. А там до станции было рукой подать. Убедившись, что командир уехал домой, троица забралась в станцию, где их ждал заранее заготовленный самогон, боровичка, пиво и хороший закусон в виде сала и свежих помидор с огурцами. К ним присоединился Озеров и Плюшка с Бульбой.
   - Ну сейчас квакнем по малой и айда на «забаву»! – сказал Кузьма в начале трапезы.
   - Это можно! – поддержал его Плюшка.
   - А мы к этому делу люди непривыкшие, да и проверка вечерняя у нас скоро будет. Так что рисковать не будем. Давайте уж вы одни без нас, - вставили своё слово батарейцы.
   - Эх, гулять, так гулять! – весело добавил Кузьма, опрокидывая очередной стопарик с мутным шестидесятиградусным самогоном.
   - А может на «забаве» снимем кого-нибудь из баб? – опять начал Кузьма на старую тему.
   - Да кого ты там снимешь? Нажрёшься только и в полицию попадёшь. А потом на губу опять поедешь. Сиди уж! – возразил Озеров на его предложения и перевёл разговор на другую тему. – Я вот думаю, что скоро лафа наша закончится. Командир купил замки и скоро каждый бензобак будет под замком.
   - Не сси, Серый, где наша не пропадала. Чего-нибудь, да придумаем. – уверенно сказал Плюшка.
   - Будем у «фанеры» брать, - добавил Бульба.
   Тем временем Кузьма с Плюшкой затянули какую-то шуточную песню про армию, где были слова: «А если вдруг у нас залёт, то мы отправимся в полёт. Зачем скупая жизнь нужна, ведь завтра может быть война».
   После чего именинник, уже напившись, начал дремать, что-то невнятно бормоча себе под нос. Он, то вскрикивал, то ругал кого-то, то замолкал. Его взяли за руки и за ноги и унесли спать в другую станцию. Сами же продолжали допивать запас до глубокой ночи.

                Глава восьмидесятая.

                Судьба Кузьмы и шмоны во взводе.

   В начале сентября Кузьма опять попался по пьяному делу. Имея уже самое последнее предупреждение, он был пойман ночью комендантом гарнизона, когда возвращался из очередного похода по кабакам. В этот раз он был вместе с Плюшкой, но тот, будучи очень хитрым и неуловимым, скрылся в потёмках и благополучно вернулся в казарму. Кузьма же еле стоял на ногах и не смог убежать. Комендант опять посадил его на губу. Наутро он сообщил Ганже и Сазанскому. Те в свою очередь подсуетились, и Кузьма был направлен в мотострелковый полк Ельшавы, в самый чёрный пехотный полк. Там он был распределён в гранатомётный взвод, как и когда-то его однопризывник Высоцкий. Последние семь месяцев он дослуживал, бегая по полям и оврагам в обнимку с гранатомётом. Будучи в окружении представителей среднеазиатских и кавказских республик, он наверняка испытывал неудобства и часто вспоминал лёгкую и пьяную службу во взводе ПВО. О дальнейшей его судьбе никому и ничего не было известно. Но я был уверен, что этот пройдоха нигде не пропадёт. Любой солдат у нас не дурак был насчёт выпить, а кто быстрей Кузьмы мог раздобыть вина? Он был спец по этому делу. Сам пил и других хорошо поил. А деньги на вино найти для него никогда не было проблемой. Главное всегда – желание коллектива.
   Они переделали песню Лещенко и пели: «Мы – дети ельшавские, но что для нас самое главное? Да это то,что мы дети Земли, этой Чехословакии. Здесь горы высокие, здесь реки далёкие, здесь птицы летят, дорогая Словакия».
   После ухода Кузьмы шмоны со стороны командира и Андреева у нас ещё больше участились. Особенно по утрам. Любителем поспать до семи часов порой приходилось несладко. Коршунов специально подъезжал к дверям казармы другой дорогой, чтобы дневальный заранее не засёк его. Через две секунды он был уже в кубрике и начинал виртуозно ставить на попа все кровати со спящими, которые летели вниз головой один за другим. Те, кто успевал встать до его появления, натягивали штаны и сапоги и бежали в умывальник. Там или в туалете они отсиживались некоторое время, а потом скрипнув входными дверями в казарму, якобы возвращались в кубрик после пробежки. Волосы перед этим специально мочили, чтобы доказать своим видом, как неистово они бегали, что взмокли, как загнанные лошади. И часто им удавалось так провести командира.
   Коршунов любил проверять содержимое тумбочек, при этом выбрасывая всё на пол. По его уставу у солдат не должно быть ничего лишнего. А лишним было всё, кроме зубной щётки, пасты, станка для бритья, лезвий, крема, мыла, подшивочного материала и прочих подобных принадлежностей. Даже хранить письма из дома считалось нарушением воинской дисциплины. Не говоря уже о блокнотах и разных дембельских аксессуарах. Но больше всего преследовалась гражданская одежда и обувь, начиная от носков и крассовок и заканчивая джинсами, футболками и спортивными костюмами. Коршунов считал – чем больше у солдата гражданских шмоток, тем чаще они будут ходить в самоволки. А самоволки – это воровство, пьянство, проблемы с патрулём, и не дай бог, с местным населением. А если ограбят и изобьют словака, или не дай боже, кого-нибудь изнасилуют? Это уже пахнет крупными разборками, покруче вызова в политотдел с лёгким предупреждением о служебном несоответствии. После такого и сам Ганжа может пострадать. А Ганжа за это Коршунова лишит спокойной жизни и службы. Он ведь может и в порошок стереть. А Коршунов пока ещё не хотел лишаться тёпленького местечка, где можно не хрена особо не делать, а получать побольше, чем скажем какой-нибудь зампотех в батарее. Здесь он сам себе хозяин.
   Но через некоторое время Коршунов по другому станет смотреть на многие вещи, касательно сытой и спокойной жизни командира взвода.
               
                Глава восемьдесят первая.

                Прибытие в Кежмарок на боевые стрельбы.

   В начале сентября прошёл слух, что наш взвод отправляют в Кежмарок на боевые стрельбы. До этого ещё ни разу нас туда не посылали. Он находился на востоке Словакии у подножья Татр. Один раз в полгода туда ездили все четыре батареи ЗРАБАТР, а также зенитно-ракетный полк, зенитно-ракетный взвод комендантской роты и ПВО корпуса. В этот раз наш взвод управления и РЛР оказался в их числе.
   До Банской Быстрицы все шли по просёлочной лесной дороге своим ходом, а там дальнейший путь был уже по железке. Все десять единиц техники нашего взвода были погружены в эшелон, который направлялся в Кежмарок. Каждую машину привязывали к платформе, натягивая крепкую стальную проволоку. Под колёса с обеих сторон ставили тормозные колодки.
   Мы ехали в вагоне вместе с батареей танкового полка. Было довольно тесно, но интересно. Ведь впервые почти за целый год нас отправляли на учения,аж на месяц. Кругом мелькали пейзажи словацких сёл и городков, леса и горы. На станциях эшелон подолгу стоял, и мы успевали сбегать за водой на колонку, а по пути ободрать прилегающие сады, набрав кучу яблок, груш и слив. Питаться нам приходилось лишь сухим пайком, который был выдан на целый взвод. В трёх вещмешках лежал запас тушёнки банок пятьдесят и около ста банок каши. По внешнему виду все банки с кашей были одинаковыми без этикеток. Но среди них была перловая, рисовая и самая ценная гречневая.
   Как-то будучи дневальным по вагону, мне пришлось сидеть до трёх часов ночи и караулить эти мешки. Не я это придумал, а деды, которые опасались, что, как бы не съел кто-нибудь втихаря ночью драгоценную банку каши или тушёнки. Голод мучил тогда многих. В три часа меня менял Трактор и мы тогда решили с ним спороть одну банку тушёнки. Блаженство было неописуемое. Ничего, эти уроды, наверстают своё, - подумал я про себя.
   Расстояние до Кежмарка было километров триста пятьдесят, а ехали мы почти двое суток. По прибытию очень медленно началась разгрузка эшелона. Мы срывали проволоку и убирали колодки. Машины дальше ехали лесом до самого лагеря.
   Здесь было необыкновенно красиво. Горы не очень высокие по сравнению скажем с кавказскими, но были очень крутыми, и до половины покрытые густым зелёным лесом.
   Проехав километров пятнадцать-двадцать, мы оказались в лагере. Он состоял примерно из десятка домиков барачного типа, напротив которых был огромный плац. Дальше шла дорога, которая вела к столовой. Ещё дальше располагался парк, где и размещалась вся прибывшая техника. За парком километра через полтора находился полигон, где и проводились боевые стрельбы. Парк был окружён высоким забором с колючей проволокой. Там с краю находилась будка для дежурного, вышка для часового и ворота.
   Среди деревянных бараков было одно каменное одноэтажное здание. В нём размещалась отдельная десантно-штурмовая бригада. На нашем коммутаторе их называли «Дельта Барак». Они жили здесь постоянно, а управлял этой бригадой майор Лицман, такой своеобразный интеллигент в очках. Его подручным был прапорщик Малюта, который в скором времени окажется в нашем взводе в качестве пастуха.
   На следующий день началась яростная подготовка к стрельбам. А наш взвод поначалу особо ни чем не был обременён. Мы занимали отдельный кубрик, где стояли двухярусные кровати. Я спал наверху. С первого утра и в дальнейшем мы бегали на зарядку вместе со всеми. А во взводе это было редкостью. Мы бегали по три километра вокруг всего парка. Упражнения по команде проводили Озеров, Левчук и Густой. Им с непривычки было самим тяжеловато. Ведь столько месяцев они спали до семи часов и никуда не бегали. Мне же наоборот было приятно пробежаться до полного изнеможения. Это лучше, чем таскать по утрам кровати со спящими дедами и натирать полы.
   Мы ровно месяц жили в этом лагере. За это время я забыл, что такое чистить сапоги и подшивать подворотнички дедам и кандедам. Никто нас здесь это делать не заставлял. Большой риск был для них. По вечерам у нас до отбоя пасся командир или Андреев. Хватало и других начальников.
   С утра, когда мы выбегали на зарядку, то всегда любовались Татрами, которые виднелись вдалеке, освещённые солнцем. Погода стояла сухая и солнечная. Но особой жары уже не было. Вокруг был лес, где мы находили кучи грибов. Их нередко мы жарили на костре, так как с питанием здесь было неважно. В столовую все шли со своими котелками, фляжками и ложками. После приёма пищи всё это надо было сразу вымыть, причём в холодной воде. В столовой готовили на скорую руку, отдавая предпочтение каше-параше, пустому супу или щам из кислой капусты. Вместо мяса шло варёное сало с волосатой щетиной. Но это всё мало кто ел и поэтому все столы, почти целиком увозили на свинарник. А мы в основном голодали. Ели только хлеб, отхлебав несколько ложек таких вот щец. Кашу почти не трогали. Только компот или кисель с белым хлебом приносил небольшое удовольствие. Вот так и питались весь месяц. Зато в свободное время часто бегали в столовую за хлебом, чтобы потом пожарить его на костре. Его было полно и нам почти никогда в нём не отказывали.
               
                Глава восемьдесят вторая.
 
                Моя драка с Ахмедом.

   Здесь в лесу, рядом с лагерем со мной как-то произошёл один неприятный инцидент. Я тогда вечером собирал хворост для костра. К приходу дедов я и мой напарник Ахмед должны были развести костёр и успеть нажарить хлеба.
   Сначала мы с ним вроде бы ладили, но потом он ни с того, не с сего вдруг начал залупаться на меня. Он учил, как надо правильно разжигать костёр, какие дрова подкладывать, и как поддерживать огонь. Как-будто я этого не знал. Он словно сошёл с ума и начал шипеть на меня, как змея:
   - Тэ ничаво ни можишь! Тэбя всэму учить надо! Так и останэшься духом до дэмбеля!
Эта фраза меня окончательно достала, и я сказал ему:
   - Тебе, чего надо, Ахмед? Поговорить больше не о чем? Тоже мне, командир нашёлся.
   - Да, я твой кэмандир. Быстрей дрова сабирай, бигом! – так он продолжал своё выступление.
Увидев, что на его слова я никак не реагирую, он толкнул меня и вдобавок ещё обозвал. Это меня совсем разозлило, и я толкнул его тоже. Он после этого окончательно озверел и набросился на меня. Так у меня с ним завязалась драка. Вспомнив уроки самбо, мне не составило особого труда уложить его на обе лопатки и провести удержание. Он запыхтел и простонал :
   - Ну, всё, хватэт, вставай!
Я понял это, как окончание нашего поединка и спокойно поднялся. Он же встав на ноги, опять кинулся на меня с кулаками, заехав мне пару раз в челюсть и в глаз. Тут я опять применил приём из самбо, сделав ему переднюю подножку. Первая попытка не удалась, и мне пришлось повторить приём. Он оторвал мне на кителе несколько пуговиц и порвал рукав. После повторного приёма наша схватка перешла в партер. Навалившись на него, я уже не ограничился простым удержанием, а провёл ему болевой приём, что есть силы перегнув его вытянутую руку о своё колено. Он взвыл от боли и завопил:
   - Атпусты, сволощь!
   - Так, кто я? Повтори.
   - Гад, ты урюк чёртов.
Я ещё сильней нажал на его руку. Он попытался вырваться, но я уже крепко держал его.
   - Ладно, всё!– простонал Ахмед.
   - Так, кто из нас урюк?
   - Ныкто!
   - А мне кажется, что из нас урюк это ты! Что я не прав?
   - Да, да, я урюк. Отпусты только руку. Сламаишь ведь.
   - Больше выступать не будешь?
   - Нэт, нэ буду!
Я ослабил его руку, потом встал, отряхиваясь от листьев, травы и пыли. Он тоже встал и уже ничего не говорил. Но потом вдруг пробурчал :
   - Ты, просты мэня. Нэ знай шо на мэня нашло. Ти хароший чиловик. Я бы хател шоп мы с табой били друзья до дэмбиля. Нам надэ дэржаться дрюг за дрюга. Ты классно боришься, но драться нэ можишь.
   - Ну, спасибо, на добром слове. Хоть похвалил меня. – ответил я тогда и добавил – Ладно. Давай забудем, что было. Нам ещё вместе больше года служить.
   Я хлопнул его по плечу, и мы пошли опять разжигать костёр, который за это время потух и лишь слегка дымился.
               
                Глава восемьдесят третья.

                Инцидент с Дядькой.

   Второй инцидент у меня здесь произошёл с Дядькой. Ему вдруг захотелось, чтобы я к утру почистил его сапоги и подшил подворотничок. Первые две недели они нас не заставляли ничего подобного делать. Но потом, почувствовав, что всё спокойно, решили наладить своё обслуживание. Нас уже начальство почти не проверяло по вечерам и редко заглядывало к нам в кубрик. Деды и кандеды, чувствуя себя уверенно, опять стали заставлять наш призыв проводить перед отбоем подшивочно-стиральные работы.
   Я на это никак не реагировал, считая, что здесь им не Слячь и вообще хватит уже с нас. Пусть сами о себе заботятся.
   Дядька, проснувшись утром, увидел, что сапоги его стоят все в грязи, как и были вечером, а подворотничок чуть ли не чёрный. А времени до утренней проверки почти совсем не осталось.
   - Студент, сюда иди! – заорал он, что есть мочи. – Ты, что, скотина, совсем опух? Я тебе, что вчера  вечером говорил сделать?
   Видя, что он от злобы готов лопнуть, а глаза его налились кровью, я решил не усугублять ситуацию и лишь ответил спокойно:
   - Да я, как-то не думал об этом. Да и забыл.
   - Забыл или забил? – пробасил Дядька.
   - Как хошь считай, - ответил я на это, но после моей дерзкой и смелой фразы Дядька в ярости вскочил, схватил в углу лопату и начал охаживать меня ей по заднице и ногам, приговаривая:
   - Я тебе покажу, забыл!
   Мне удалось выбежать из кубрика. После этого все ноги у меня были в синяках и ссадинах. Густой шёл мне навстречу, когда я уверенно направился в сторону леса. Увидев, что я не в себе, он сразу спросил меня:
   - Ты чего, бедолага, надумал?
   - Знаешь, Сань, надоел мне этот Дядька! Пожалуй, я свалю сегодня отсюда. Нечего мне у вас делать.
   - Дурак, что ли? Ведь посадят тебя идиота!
   - Ну и пусть сажают! Зато этого урода больше не увижу.
   - Да потерпи ты ещё чуток, а там сам кандедом будешь и молодых сам начнёшь гонять. Одумайся лучше. Скоро мы уйдём, а на наше место придут новые духи, которые будут тебя подшивать и обстирывать. И забудется Дядька, как страшный сон.
   А потом он в заключение добавил:
   - Я поговорю с ним, чтобы он полегче был к тебе. Ему думаю тоже под дембель инцидентов не надо.
   После этих слов я немного успокоился. Действительно, осталось ещё чуть больше месяца, а там деды наши и Дядька отправятся домой. Надо было только набраться сил и потерпеть ещё немножко.
               
                Глава восемьдесят четвёртая.

                Начало боевых стрельб.

    Наконец настал первый день боевых стрельб, которые продолжались больше двух недель. Первыми пошли шилки. Они были разработаны у нас ещё в шестидесятые годы. Шилка представляла из себя мощную платформу на гусеницах с крупной башней посередине. Из башни торчало четыре пулемётных ствола. Пулемётная лента, на которой были здоровые патроны имела ширину около сорока сантиметров, не то, что у обычного пехотного пулемёта. Шилки обычно используют для низколетящих целей, то есть для вертолётов.
   Кроме шилок в пехотных ЗРАБАТРах были ещё «стрелы». «Стрелу-2», которую ещё звали «шайтан-трубой»,стрелок держал на плече и стрелял из неё в таком положении из укрытия на местности и на ходу, с БТРа или с БМП. Она тоже предназначалась для низколетящих целей. «Стрела-10» годилась уже для целей повыше, то есть для самолётов. Основание у неё было на гусеницах типа БМП. На ней находилась кабина стрелка, которая вращалась в разные стороны. Эта кабина была полностью стеклянной, кроме пола, чтобы стрелок мог также визуально наблюдать приближение целей. «Стрела-10» была напичкана разной аппаратурой и стреляла она, как по зеркальному отображению цели, так и по макету, который на длинной верёвке несся за боевым самолётом.
   У меня родилось несколько строчек, посвящённых стрельбам, которые потом выросли в целую поэму. Вот несколько из них :
   Настала стрельба – пошли «шилки» вперёд
   и «стрелы» совершают боевой свой залёт;
   а вот и «десятые» и БМП землю рвёт
   и сирена гудками вокруг протяжно поёт.
   Из «Стрелы-2», стреляли, как срочники рядовые и сержанты, так и прапорщики с офицерами. Стреляли командиры батарей и даже некоторые начальники ПВО полков. Стрелял из неё и сам Ганжа – начальник ПВО дивизии. И даже начальник ПВО корпуса – солидный и толстый полковник Королёв, тоже решил вспомнить молодость и как говорится «тряхнуть стариной». Ганжа получил оценку «четыре», а Королёв - «три». Пятёрку поставили одному старлею, прапору и сержанту-срочнику. А в самом конце ей был удостоен один рядовой из Ельшавы.
  Стреляли также по имитатору воздушной цели  «ИВЦ-М1», предназначенной для обучения боевых расчетов зенитных ракетных комплексов (ЗРК) ближнего действия и малой дальности бригадного (полкового), дивизионного и армейского звеньев.
   Я также видел, как Шилка стреляет стволами развёрнутыми на 180 град. от антены до локатора. Также были стрельбы в "зеркалке" применяемые только для зенитных артиллерийских комплексов.
   На время стрельб держали постоянно бригаду тушителей. Они по первому сигналу должны были выезжать на место очага возгорания. Это если от ракеты вдруг что-то загорелось. Кругом был лес и вполне мог бы начаться пожар. Правда кроме лопат и ящиков с песком у этой бригады больше ничего не было. Никаких там тебе огнетушителей. В эту бригаду набирали в основном из нашего взвода. Один раз подежурить в ней пришлось и мне. Но за время моего дежурства никаких сигналов о возгораниях не поступало. Зато в другие дни их бывало предостаточно. Машина направлялась туда по лесным дорогам, а дальше солдаты шли пешком

                Глава восемьдесят пятая.

                Веселье с цыганками.

   На время стрельб вся округа была оцеплена и все дороги перекрыты. В этом также участвовал наш взвод. Ахмед должен был охранять въезд от случайных зевак и заезжих туристов. Эта лесная дорога шла к месту, где возможно было падение ракет и снарядов. Ахмед с автоматом, без патрон сидел на пеньке и осматривал округу. С ним ещё был Воробей.
   Тут Ахмед заметил двух цыганок, направлявшихся по дороге прямо на них. Они были довольно молоды и симпатичны. Подойдя к ним вплотную, они что-то начали спрашивать их по словацки. Ахмед по русски то плохо говорил и ничего не понял. Воробей был посмышлённей и объяснил им, что дальше идти нельзя, потому что может на голову упасть снаряд. Цыганки делали вид, что ничего не понимали и стали выжидать, чтобы пройти по этой дороге после окончания стрельб.
   Расположившись на соседней лужайке, они достали из котомки продукты и начали трапезу. Воробей и Ахмед, много часов дежурившие в лесу, были к этому времени изрядно голодны. Цыганки резали помидору, куски мяса и потом запивали их вином из пузатой бутылки. У наших слюньки потекли от всего этого. Одна из цыганок подняла вверх бутылку и предложила нашим дежурным разделить с ними трапезу. Воробей, будучи культурным интеллигентом, то и культурно отказался от их предложения. Он по своей воле никуда не лез, видимо опасаясь подобных встреч. Ахмед же напротив, с радостью согласился. Он подсел рядом к цыганкам и начал за обе щеки уминать овощи и мясо. Будучи кавказцем, он любил также и вина попить вдоволь. К тому же это была не «бормота» какая-нибудь, которую у нас в Союзе продают в магазинах, а настоящее виноградное вино, отменно приготовленное в домашних условиях.
   Изрядно наевшись и напившись, Ахмед не в шутку захмелел. К тому же солнце припекало лужайку, где сидели участники этого пикничка. Воробей же продолжал сидеть в стороне на своём пеньке. Одна из цыганок, что была побойчее, начала заигрывать с Ахмедом и показывать ему что-то навроде стриптиза. Ахмед обалдел от увиденного и приблизился к ней, чтобы всё увиденное, как говорится потрогать руками. Вторая цыганка тоже подключилась к этому шоу. Она попыталась соблазнить Воробья, но тот был непреклонен, отказавшись от угощений и не обратив внимания на её заигрывания. Ахмед же решил зря не тратить время и использовать момент, который ему неожиданно выпал. Он увёл одну из цыганок в кусты, где и сделал с ней своё мужское дело.
   В этот момент, как раз подъехала машина, снимавшая посты с дежурства. Был уже вечер и на сегодняшний день стрельбы уже закончились. Цыганок, как ветром сдуло. Ахмед, только успев натянуть штаны, даже не заметил, как они испарились. Их, как будто бы и не было. У Ахмеда от только что полученного удовольствия и пережитых эмоций захватило дух, и он не мог даже говорить. Одевая ремень, и застёгивая пуговицы, он подошёл к машине с докладом. Разводящий заметив, что с ним что-то не так, спросил:
   - Ты что, Ахмедов, загорал что ли здесь на поляне и мозги у тебя спеклись?
   - Нэкак нэт, тыщ прапорщик.
   - А в чём же дело? Почему застёгиваешься?
   - В тыалэт хадыл па бальшому, тыщ прапорщик.
   - А, понятно. Ну а как обстановка?
   - За врэмя ваших атсутствий праысшэствый нэ было. Вазгараний замэчэно тоже нэ было. Дэжурный по посту эфрэйтор Ахмэдов.
   - Ну, хорошо. Залазьте в машину. Поедем дальше остальные посты забирать, - сказал в заключении разводящий.
   Так Ахмед-хан оторвался на боевом посту. На службе и такое бывает. Главное – сразу использовать свалившийся тебе на голову момент на полную катушку. Чтоб было потом на гражданке, что вспомнить.

                Глава восемьдесят шестая.

                Наше пребывание в Кежмарке.

   Один раз нам устроили что-то наподобие бани. В лагере была небольшая душевая и нашему взводу выделили пять минут на помывку. Вода шла холодная, но мы были и ей рады, так как не мывшись две недели, все начинали чесаться. Очередь в эту душевую была огромной, ведь за четыре вечерних часа должен был вымыться весь лагерь – более пятисот человек.
   После лёгкой помывки нам даже выдали чистое бельё. Как обычно на кальсонах не хватало пуговиц, а также были дырки и разрывы на них и на рубахе.
   Дни проходили здесь у меня в бесконечных нарядах, то по парку, то по столовой, то по кубрику, то в пожарной команде. Кто не стоял в наряде, те занимались хозработами, чистили и красили технику, делали мелкий ремонт машин.
   Клим-большой ходил счастливый, так как за два года он второй раз выехал на своём «Пароле» - УРАЛЕ-375. Он у него блестел и переливался на солнышке. Не одной царапины, ни одного грязного пятнышка на нём не было. Со своего «УРАЛА» он буквально сдувал пылинки.
   Мы также качали связь по очереди со всех радиостанций, находящихся в БТРе. А было их целых пять. Связь проверяли со всеми, с кем только можно. И с центральным штабом стрельб и с «Дельта Бараком» и с другими боевыми пунктами.
   Наконец подошло время нашего отъезда. Был конец сентября, но погода по прежнему стояла тёплая и солнечная. Дождей совсем не было и поэтому грибов в лесу стало намного меньше, чем их было в начале.
   В последние два дня нам пришлось попахать на славу. Бесконечные уборки, чистки и зачистки, подметание плаца, всех дорог, тротуаров и всего парка. Нас заставили даже убирать окрестный лес на двести метров вокруг лагеря. Там мы собирали консервные банки, всякие бумажки, бутылки и прочий мусор, который зарывали в землю. А жечь костры в последний день нам категорически запретили. Поутру перед отъездом все дравили с мылом полы в своих бараках, мыли окна и ремонтировали мебель.
   Наконец всё это закончилось и мы двинулись на вокзал Кежмарка, чтобы начать погрузку на платформы.
   И шли мы колоннами, как короли,
   где силой и гордостью были полны.
   Словачки тогда нам помашут рукой,
   А мы им сигналим в дороге домой.

                Глава восемьдесят седьмая.

                Подготовка и празднование приказа.

   По возвращению в родной Слячь, я в который раз засиделся во взводе. На дежурство ходил Макар и Сим-Сим, а мы с Трактором торчали в Слячах.
   Приказ уже был двадцать шестого сентября, но мы вернулись со стрельб чуть позже. А его надо  отмечать по полной программе. Только понятно, что в Кежмарке было не до этого. На подготовку к приказу деды, уже ставшие дембелями, выдали нам пять дней. В течении этого времени мы каждой ночью выходили в Съельницу на огороды и сады. Там в теплицах росли сочные помидоры и длинные огурцы. С грядок брали также редиску, лук, чеснок, морковь и свёклу. В садах набирали яблок, груш и спелых чёрных слив. Одним словом затаривались под завязку. А хранили всё это на позиции в укромных местах.
   На приказ мы наготовили кучу салатов и винегретов. Вина было – хоть залейся. Также затарились боровичкой, чешским пивом и словацким самогоном.
   Через час после отбоя мы уселись и были готовы приступить к трапезе. Но тут Левчук возразил :
   - Подождите ка! А кто бляхи получать будет? Сейчас будем переводить вас духов в гуси, а гусей в кандидаты. Духи соответственно получат по шесть блях, а гуси по двенадцать. Учтите, заставлять никого не будем. Кто откажется – тот так и останется тем, кем он в данный момент является.
   Возражений никаких не было. Все были готовы, скрепя зубы, побыстрей получить свои «бляхи». Били нас всех новоявленные деды, которых уже никто не бил. Их ведь уже бить было не положено. По очереди каждый из нас вставал раком, держась за спинку кровати. Все были в белых ночных рубашках и кальсонах. Духов у нас было всего двое и их быстренько перевели в гуси, отпустив каждому по шесть крепких блях. Били пряжкой, что есть силы, намотав ремень на руку. Главными отпускателями блях были Левчук и Озеров. С нами эта процедура была более продолжительной. Двенадцать – это не шесть, и в конце боль становилась ужасной. Что поделаешь, так уж здесь заведено. Делать особо нечего, вот и придумывают в таких мелких подразделениях самые дурацкие традиции. После такой получки вся задница была в синих и красных шрамах, которые долго не проходили. Даже садится, первое время было больно. Но ничего, получив свою порцию блях, я стал чувствовать себя увереннее.
   Но меня обломила одна фраза, брошенная на этот раз Плюшкой, который сказал:
   - Что, думаете, получили бляхи и всё, можно не хера не делать. Будите пахать также, как и до этого, пока новые духи не придут. И вы сами их должны воспитать, чтобы они и нас и вас самих обслуживали. Мы с вас же будем спрашивать, сами в их воспитание особо вмешиваться не станем. Если вы их не воспитаете, то тогда пеняйте на себя. Будите и кандидатами нас подшивать и обстирывать. Так что учтите это на будущее.
   - Да, расслабляться вам ещё рановато, - добавил Озеров, потирая руки в предвкушении хорошей выпивки.
   Левчук же любой крепкий алкоголь всегда называл лекарством для души и тела. Он всех торопил садиться за стол, который представлял из себя длинный ряд из сдвинутых табуреток. На нём были всякие явства, которые мы сами приготовили, но со времён гражданки не пробывали. Кроме всевозможных салатов и винегретов, был ещё и шашлык и жареная картошка с мясом и луком.
   В этот момент я тоже решил расслабиться и дать волю своему желудку. Пил, не отказываясь, всё подряд. А подносили мне каждые десять минут, то боровички, то водки, то самогонки. Запивалось всё это отменным пивом.
   Уже через час я изрядно окосел, но продолжал начатое дело. Все травили анекдоты, рассказывали друг другу разные байки и истории из своей гражданской жизни. Потом все стали затягивать песни, а я взял в руки гитару и начал вспоминать разные хиты последних лет.
   Ночь получилась улётная. Незаметно все вокруг стали, как родные братья. Зла я в этот момент уже ни на кого не держал. Было состояние лёгкого полёта и счастья от того, что мы так здорово и хорошо все сидим. Эта ночь казалась ночью примирения и всепрощения. Я в обнимку сидел с Климом и с Озеровым и даже с Плюшкой.
   От песен и анекдотов мы незаметно стали уходить к воспоминаниям о гражданке и бабах. Некоторые рассказывали – сколько у него их было, и какие они в постели. Другие, которым особо похвастаться в этом деле было нечем, внимательно слушали и мотали на ус.
   Только с Дядькой я старался не общаться и продолжал избегать его. В такой праздник, он конечно выступать на меня не стал, но любое моё слово или движение подвергалось с его стороны резкой критике. Мне казалось, что весь год он только тем и занят, что всюду следит за мной.
   Выпивка сделала своё дело. Главным разливальщиком был Плюшка, который сидел рядом со мной и меня естественно никогда не забывал.
   Клим для всех сделал предупреждение:
   - Ну, смотрите! Чтоб завтра все были в норме. Командир не дурак и конечно заметит, что многие из нас, мягко говоря «не в форме». Но он хрен чего докажет. А новым кандидатам, то есть вчерашним гусям, завтра подъём в пять часов. Дневальный кто у нас сегодня?
   - Я, Клим, - произнёс тихим голосом рядовой Абросимов.
   - А, ты Абрикос! Буди своих и двух молодых в пять. Чтоб до шести всё было убрано и никаких следов нашего пира, чтоб не было. Бутылки и остатки еды – на помойку. И чтоб кубрик был проветрен.
   Все гадили прямо там, где и пили. Выходить было нельзя, чтоб не привлекать внимание батарейских офицеров, которые до попуночи шарахались к нам в ленкомнату смотреть телевизор. А она находилась всего в двадцати метрах от нашего кубрика. Поэтому мы разговаривали и пели полушёпотом.
   Маленький Клим и Вася Коваль уже давно спали и видели третий сон. Им предстоял подъём, как обычно в два часа ночи. А до подъёма им нужно подшить ораву из четырнадцати рыл – новоявленных дембелей и дедов. Кроме этого многие заказывали чистку сапог, стирку портянок, носок и даже всей формы.
   Наш призыв в эту ночь уже не участвовал в таком деле. Зато нам утром до прихода командира предстояла грандиозная работа по уборке кубрика.
               
                Глава восемьдесят восьмая.

                Уборка после пира.

   На следующее утро я чувствовал себя прескверно. Абрикос разбудил наш призыв в пять, как и велел ему Клим. Голова у многих раскалывалась на части. Меня вдруг резко затошнило и я, чтоб не блевануть на пол, побежал к открытому окошку. Кровавокрасная смесь вперемежку с винегретом залила весь подоконник и наружную часть стены. А стены казармы только что недавно побелили. Озеров, увидев неладное, сразу распорядился:
   - Ну что, студент? Ты виноват, ты и исправляй. Придётся тебе всё отмывать.
Я быстренько ликвидировал совершённое, но след под окном на стене так и остался на свежей побелке.
   Уборка шла полным ходом, когда пришёл командир. А пришёл он раньше обычного. Но основное мы всё таки успели убрать к его приходу. Кровати, хоть и были все сдвинуты, зато пол был уже подметён, кубрик проветрен, а мусор весь выброшен. Поэтому он хоть и заподозрил что-то неладное, но доказательств никаких не нашёл. Коршунов только спросил:
   - Озеров, зарядка проводилась ?
   - Так точно, товарищ старший лейтенант. Двое убирались, а остальные только что подошли после пробежки. Вот немного помогают им в уборке.
   - Надо чтобы все на утреннюю зарядку бегали без исключения! – единственное, что мог добавить командир.
   Через некоторое время ему показалось, что лица у некоторых были слегка помяты, а глаза неестественные. Тут ещё Француз шёл мимо него и Коршунов спросил :
   - Сергачёв, как дела на станции? Кто там сегодня дежурит?
   - Воробьёв, товарищ старший лейтенант.
   - А ты когда заступаешь?
   - Я сегодня вечером.
   -Фу-у, ладно иди. И не дыши на меня больше.
Потом он его опять окликнул:
   - Кстати, Сергачёв, что это от тебя за запах исходит? Как из помойной ямы. Ты случайно вчера ничего не пил?
   - Никак нет. Только лука с чесноком перед сном наелся для профилактики от простуды. А то чего- то простужаться я стал часто. Уже надоело, - находчиво ответил Француз.
   Коршунов покачал головой, но больше сказать уже ничего не мог. Как говорится: «не пойман – не вор».

                Глава восемьдесят девятая.

                Наша жизнь в октябре.

   Осень была в самом разгаре. Но октябрь в Словакии почти что, как у нас август. В этом году он особенно выдался тёплым и солнечным. Дожди были редко, и после них сразу восстанавливалась ясная погода.
   Шесть наших дембелей уже давно собрали чемоданы и ждали отправки домой. На нас они уже не обращали особого внимания в плане запахать или заставить обслуживать, как раньше. Мы редко их подшивали, а они не уставали повторять, что им теперь здесь на всё наплевать, служба их больше не касается и они уже гражданские люди.
   Но некоторые из них возмущались по утрам, увидев, что подворотничок, как был грязный с вечера, таким и остался к утру. Из нас многие на это не обращали внимания, хотя в открытый конфликт старались с ними не вступать. Новоявленных дедов аккуратно подшивал Вася Коваль и маленький Клим. Им стало теперь особенно тяжело. Плюшка, Левчук и Озеров кроме этого, их постоянно посылали сливать бензин и носить его словакам. А те возвращались уже после отбоя и ложились спать от силы часа на три. В два часа ночи им всегда предстояла грандиозная работа.
   Левчук особенно мучил Васю, несмотря на то, что они были земляками и у них даже были общие знакомые на гражданке. И это обстоятельство только давало Левчуку повод, как можно больше нагрузить Васю всевозможными работами и выполнением собственных прихотей. После того, как он приносил «лекарство» для Левчука и остальных дедов, то должен был на пару с Климом маленьким подшить ещё кучу дедов и дембелей, кого-то постирать, кого-то погладить, а кому-то начистить сапоги и бляху. А наш призыв через пару недель совсем отстранился от подобных работ.
   Но все с нетерпением ждали ухода дембелей и прихода молодого пополнения, чтобы свалить на них всю грязную работу и обслуживание.
   Муха с Крокодилом в открытую говорили всем, что вновь прибывшие молодые будут обслуживать и их в том числе. Остальные пока молчали.
   В это время я, Француз, Сим-Сим и Воробей частенько стали делать вечерние рейды по садам близлежащих сёл. Огромные чёрные сливы размером с крупное яйцо, сладкие красные яблоки, сочные груши, персики и виноград – всё это было в наших вещмешках, с которыми мы выходили на промысел. А ещё раньше летом мы объедались алычёй, кукурузой, черешней, клубникой и тутовником. Также собирали грецкие орехи.
   Многие сады здесь были с невысокими заборами, которые легко можно было перелезть. Никаких собак или колючей проволоки в помине не было. Плоды мы приносили на весь взвод, в большом количестве и поэтому с витаминами до зимы у всех стало в порядке.

                Глава девяностая.

                Трое в пустой казарме.

   Ещё во время нахождения взвода в Кежмарке, в казарме делали ремонт специально оставленные для этого дела трое человек. Причём все с разных призывов. Это были Бабай, Плюшка и Абрикос. Для последнего тогда наступили чёрные дни. Командир перед отъездом наказал Бабаю, как старшему, сделать полный ремонт казармы, как внутри, так и снаружи. Естественно дембель Бабай и дед Плюшка взвалили все эти работы на бедного Абрикоса. С утра и до глубокой ночи он мыл потолки, затем белил их, шкурил и красил оконные рамы, батареи и стены. Бабай с Плюшкой только приказывали ему, составляя на каждый день план работ. Сами же они руки свои не пачкали, а по ночам квасили и перебирали дембельские чемоданы.
   Они подделали ключ в коптёрку и продали словакам около десяти новеньких бушлатов. Также были проданы настенные часы, несколько пар сапог и комплектов постельного белья. После ударного завершения ремонта были проданы остатки белил, лака и большое количество банок с краской. До приезда взвода оставалось ещё пять дней.
   Бабай с Плюшкой понимали, что всё проданное – мелочёвка, а больших денег, как не было, так и нет. Им хотелось большого дела, чтобы обеспечить себе достойный дембель. Они давно посматривали в сторону ГСМки, где стояло более десятка двухсотлитровых бочек с бензином в качестве НЗ. Но каждый раз они не решались и откладывали это «большое дело». Каптёрка с ГСМ была закрыта, и на двери висел массивный амбарный замок. Понимая, что времени у них осталось мало, как-то под вечер Бабай с Плюшкой решили обсудить предстоящее дело.
   - Бабай, петли придётся отрывать. Такой замок замучишься пилить, - начал разговор Плюшка.
   - Да, скорэй всиво. А патом на «фанеру» свалим. Будта анны взламали у нас склад и слили весь бянзин. Но если пилить, то звук далеко будет слышен.
   - Тогда надо сегодня идти. Возьми с собой фонарик. Абрикоса придётся с собой брать, чтоб на шухере стоял. Казарму на лопату закроем, а сами из окна вылезем.
   На этом они ударили по рукам и пошли к ГСМке.
   - Абрикос, стой у ворот и смотри в оба. Если увидишь кого, то сразу беги к нам, - распорядился Плюшка.
   Они взяли монтировку, молоток и гвоздодёр. Бабай светил фонариком, а Плюшка с видом заправского взломщика начал поддевать и выламывать петли. Он быстро справился с работой. Буквально через полчаса он и Бабай вошли в ГСМку. Предварительно у них было заготовлено несколько канистр и пара пятидесятилитровых бачков. Слив пару бочек, они отправили Абрикоса сторожить казарму, а сами повезли первый бак в Съельницу к Куркулю. Куркуль расплатился деньгами и самогоном. Через пару часов они сделали к нему вторую ходку со вторым баком.
   На следующий день была очередь Деда. И так каждую ночь они совершали по две-три ходки, пока наконец не был продан вес запас, а это более двух тысяч литров. Продавая его по четыре кроны за литр, вместо восьми на АЗС, они, тем не менее выручили более четырёх тысяч на каждого. Абрикос, хоть и помогал им в перевозке этих баков и канистр, но остался с носом. Не положено. Молод ещё. Да и характером не вышел. Примерно так думал о нём и Бабай и Плюшка.
   После возвращения нашего взвода со стрельб, Коршунов быстро обнаружил, что склад ГСМ вскрыт самым наглым образом, а бочки все стоят пустые. В ярости он вызвал троицу к себе в канцелярию и сверкая глазами, как коршун, заорал:
   Где мой бензин? Вы что сволочи, совсем обурели? Думаете это вам всё так с рук сойдёт?
Бабай с Плюшкой удивлённо хлопали глазами, якобы не понимая, о чём собственно идёт речь. Абрикос стоял испуганный в стороне.
   - Не понимаем, товарищ старший лейтенант, какой бензин? – начал отвечать Плюшка.
   - Сейчас поймёте! – взревел Коршунов, - кто вскрывал склад? Куда делся бензин из бочек? Вы у меня в тюрьму все за это сядете!
   - Мы нэ знаим, тыщ старший лейтенант. Цэлыми днями пахали, ремонт дэлали, - отвечал Бабай.
   -А вечером в десять отбой, как и положено. Ничего не слыхали, - добавил Плюшка.
   - Ладно. Я вам всё равно не верю. Пойдёте все на гауптвахту. Хватит лясы точить и переливать из пустого в порожнее.
   - Тыщ старший лейтенант, зачем же на губу? Мы будем искать. Может, кто чего-то видел. Надо хоть дежурного по парку спросить, - взмолился Плюшка.
   Коршунов на это ответил :
   - Ладно. Хорошо. Вам на это два дня. Если за это время бензина не будет, то пеняйте на себя. Все разом на три недели на губу пойдёте. А ты Бабай золотым эшелоном домой поедешь под новый год, с расчётом возвращения лишь в начале января. Понял?
   - Так точно. Будэм ыскать!
   - Ну ладно, ищите.
   - Можно идти? - вставил Плюшка в завершении неприятного разговора.
   - Идите. Кругом. Шагом марш.
   Троица развернулась и пошла в курилку обсуждать своё плачевное положение. На губу идти никому не хотелось. Но когда Плюшка предложил командиру найти воров, то у него уже был в голове определённый план. Он после этого подговорил одного из летунов, который якобы в тот день был дежурным по парку и который якобы видел, как кто-то из тех же летунов проследовал к нашему складу. Мол, они там шумели около него, что-то долбили и выламывали. Он будто бы заметил, что носили они синие погоны, но из какого подразделения не разглядел, так как уже темнело. Плюшка с Бабаем заплатили ему двести крон, чтобы он всё это подтвердил нашему командиру.
   После заключения сделки Плюшка со спокойным и уверенным видом доложил Коршунову :
   - Тыщ старший лейтенант, есть свидетель кражи из нашей ГСМки. Это дежурный по парку. Мы опросили всех дежурных, и один из них как-то вечером видел подозрительных людей с синими пагонами возле нашего склада.
   - Ну, давай сюда этого дежурного.
   - Он уже здесь.
   - Младший сержант Зинчук, - доложил дежурный по парку.
   - Ну и чего ты слышал или видел, младший сержант? – спросил его Коршунов.
   - На позапрошлом дежурстве прошло четверо в сторону вашего склада. Я как раз вышел к воротам покурить. В руках у них было что-то наподобие монтировок. Уже темнело, и я никого не запомнил из них. Помню только, что у них были синие погоны. Через некоторое время раздался треск и удары молотком.
   - Какой треск? – переспросил Коршунов.
   - Ну, как будто чего- то отламывали. А в это время был звонок и меня срочно вызвали на аэродром. У нас ЧП там было. И второму дежурному я не успел ничего передать. А когда я пришёл в парк, то заглянул через забор на ваш склад. Но никого уже не было. После чего я подумал, что звуки доносились из соседнего бокса. Может быть там экстренно ремонтировали в позднее время какую-то машину. А потом я вернулся на свой пост.
   - А что дверь выломана, ты не заметил? – спросил командир.
   - Никак нет. Было темно и тихо. А у нашего фонарика, как раз в тот день сели батарейки.
   - Ладно. Всё ясно. Ступай. Хотелось бы знать только, что эта была за четвёрка?
   - Кажется из первой, а может из второй эскадрильи, - в заключение добавил Зинчук и ушёл восвояси.
   Коршунов задумался. Рассказ дежурного выглядел вполне убедительно. Потом он произнёс:
   - Вот теперь ищи этих летунов. Кто они такие? А вы чего не охраняли склад?
Абрикос, оправдываясь за всех, отвечал:
   - Мы издалека проходили и видели, что дверь закрыта и замок висит.
   - Надо было руками ощупать и всё проверить, - отчаянно голосил Коршунов. Лицо его налилось кровью, и он заключил:
   - Короче, каждому по два наряда вне очереди. Чтоб впредь лучше охраняли казённое имущество.
Троица вышла. Бабай с Плюшкой облегчённо вздохнули.
   До самого нашего дембеля никто во взводе не знал, кто на самом деле вскрыл склад и слил казённый бензин. Лишь когда мы с Абрикосом уже в Союзе ехали в поезде на дембель, то он открыл нам эту старую тайну.

                Глава девяносто первая.

                Посещение чайника с дембелями.

   Наконец наступил день отъезда дембелей. К этому времени погода испортилась. Шли проливные дожди.
   В последний день Дьяк и Шура Густой раскрутили меня на «чайник», который они требовали уже давно, и за мой разумеется счёт. И этот «чайник» я как бы обязан был им поставить по случаю их отъезда на дембель. Мол, это традиция такая. Как раз только что была зарплата, и я спустил пятьдесят крон из имевшихся семидесяти.
   Главным деликатесом в «чайнике» считались сосиски. Их никогда не давали в солдатской столовой. Там ещё продавали сыр, нарезанный тонкими кусочками, копчёную колбасу нескольких сортов, всевозможные вафли, печенье, конфеты, пироженое и мороженое. На полках стояло несколько видов малиновки или словацкого лимонада.
   Мы втроём уселись за столик и начали уминать сосиски с томатным соусом. На каждого приходилось по десять штук. Дьяк был большой любитель пожрать, но и скряга он был известный. Из-за них я тогда на целый месяц остался с жалкими грошами. У них самих денег было немерено, но как же! Дембель – святое дело и «бабки» нужны в первую очередь на шмотки и подарки родне. А мне ведь до дембеля ещё далеко.
   После «чайника» мы шли и беседовали о том и о сём. Про себя я думал, что этот самый Дьяк ещё недавно обещал мочить меня до самого дембеля и пару месяцев назад говорил:
   - Студент, я наверно тебя убью перед дембелем. Ты меня уже достал.
   А это всё из-за того, что я не хотел подшивать и обслуживать этого морального урода, ссылаясь на двух молодых. Потому что сам уже кандед. Но сейчас мы идём, как старые приятели. «Этого не может быть!» - подумал я и после этой мысли решил дистанцироваться от него подальше. Что касается Густого, то с Шурой мне всегда было приятно пообщаться за всё и обо всём.

                Глава девяносто вторая.

                Расставание с дембелями.

   На следующий день вечером командир построил всех наших дембелей в одну шеренгу и начал спрашивать с каждого полный комплект вещей, числящихся за ним. Это котелок, фляжка, кружка, ложка, вещмешок с биркой, ОЗК, противогаз и каска. У кого-то обязательно чего-нибудь да не хватало. Дембеля начали метаться, ища свои вещи по другим мешкам. Больше всего не повезло Шуре Густому. Он не нашёл у себя каски, фляжки, да и самого вещмешка. Командир ходил красный, как варёный рак и отрывисто орал на них.
   - Студент, не в службу, а в дружбу, - скороговоркой сказал мне Шура, - сбегай на позицию и разыщи там все мои вещи. Они должны быть в БТРе. А то командир взбесился и может задержать отправку ещё на неделю.
   - Ладно, хорошо. Я мигом. Ты только подожди меня, - ответил я ему.
   - Конечно, подожду. Куда я денусь. Командир никуда не отпустит, пока мы всё ему не сдадим. Придёшь – попрощаемся. У меня и выпить есть немного.
   Я стремительно бежал на позицию. Там дежурил один Воробей, но найти чего-либо из его вещей так и не смогли, хоть и облазили оба БТРа. Ни с чем спустя полчаса я бежал обратно. Начавшийся внезапно ливень, хлестал мне по щекам. Я бежал прямо по лужам, не обращая на них никакого внимания. Я прибежал в казарму весь сырой от пота и дождя, но дембелей уже не было.
   - А где Шура? – спросил я у дневального Абрикоса.
   - Всё. Уехали они на вокзал. Пока ты бегал, подошёл автобус и их сразу увезли.
   - А командир? Чего он требовал искать его вещи?
   - А чё, командир? Автобус ждать никого не будет. А командир на прощание сказал им всем, что очень рад, что наконец-то избавился от них и что всю службу они ему искалечили. И ещё, что больше не хотел бы во взводе видеть подобных субъектов. Короче он всю свою злость на дембелей вылил в самый трогательный и радостный для них день.
   Вот такой был у нас день прощания. Из-за командира мне с Шурой и попрощаться то нормально не удалось.
               
                Глава девяносто третья.

                Законное ограбление Дьяка.

   Дьяк вёз домой два чемодана, набитых самыми разными шмотками. У него был спортивный костюм «Адидас», причём натуральный, короткая джинсовая куртка, джинсовый костюм, ещё одни джинсы, кожаный плащ, полтора десятка электронных часов с музыкой и ещё куча футболок и разной мелочовки. Из обуви он вёз кроссовки «Рибок», тот же «Адидас», зимние сапоги из натуральной кожи и такие же ботинки. Причём все вещи были фирменными и привезёнными в Словакию из Австрии, Италии и Западной Германии. Много у Дьяка было и подарков для родни и подруги. Из них три сервиза из богемского стекла, не говоря уже о всяких сладостях местного производства. Вёз он также несколько блоков фирменных сигарет «Данхилл», «Ротманс Роллс» и «Дюмонт».
   На военной таможне в Кошицах перед отправкой на самолёт, всех дембелей начали тщательно шмонать. Дьяку не удалось избежать этой участи. По его зарплате в семьдесят крон, если умножить её на двадцать четыре месяца службы, получается от силы тысяча шестьсот. А у него вещей насчитали почти на десять тысяч! Майор, который шмонал Дьяка, в предвкушении большого куша, отчитывал его по полной программе:
   - Ну так что, рядовой Дякив? По самым скромным подсчётам, чтобы это всё купить, тебе нужно лет десять откладывать при твоём то денежном довольствии. И это при условии, что ничего на свои нужды за это время не тратить. А ты умудрился за два года так капитально затариться. Наверно у тебя были нетрудовые доходы. А может ты воровал потихоньку казённое имущество, да и сплавлял его на сторону. У нас только полковники так могут затариваться. Даже я такое изобилие не могу себе позволить. А ты – рядовой! Поэтому давай сделаем так: матери платок, кроссовки, одни джинсы и все сладости мы тебе оставляем, а остальное, будьте любезны сдать в пользу государства, как нечестно нажитое имущество.
   Дьяк судорожно начал оправдывать всё то, что вёз с собой:
   - Помилуйте, товарищ майор, я не тратил денег все два года, а копил с самого начала себе на дембель. К тому же мне словаки кое-что подарили. У меня друзья там были.
   - Эти сказки ты можешь подружке своей рассказывать, - сказал, как отрезал таможенник, добавляя:
   - У нас здесь такие шутки не проходят. Короче, вот твой чемоданчик, а этот большой конфискован в пользу государства.
   Дьяк, понимая всю плачевность своего положения, на ходу придумал ещё одну версию происхождения всех этих богатств:
   - Товарищ майор, да это на самом деле не мои вещи. А офицер один, земляк мой, попросил меня домой ему передать.
   - Ты указ министра обороны и командующего группой слыхал? – А там сказано, что вещей больше чем на семьсот крон вывозить в Союз не положено. В том числе и брать для переправки чужие вещи. И при сопротивлении такой солдат идёт под трибунал, как нарушитель закона и преступник. Тебе всё понятно? К тому же у тебя вставки в погонах и ботинки неуставные с каблуком. Да и вообще много чего в обмундировании не по уставу. Я ещё не спрашиваю документы на значки, которыми ты весь увешался, как герой войны. Хочешь ещё проблем, товарищ солдат?
   - Никак нет, товарищ майор, - почти жалобно простонал бывший демон и гроза молодых духов и черпаков.
   - Ну и правильно. Так что кругом и шагом марш, - весело закончил воспитание неуставного солдата таможенный майор.
   Теперь он сам неплохо затарился благодаря уставному закону и своему красноречию. А Дьяк повернулся, поняв, что все его старания, все удачные дела, всё нажитое непосильным трудом рухнуло и отошло вот так просто какому-то прыщавому майору на таможне. Его бы воля, то он бы одним ударом вывел из строя этого зарвавшегося офицера. Но теперь он Дьяк – самый богатый из всех солдат и сержантов срочной службы, едет домой ни с чем, обобранный и оплёванный самым элементарным образом. У Дьяка на щеке появилась слеза, но он взял себя в руки и от злости сжал кулаки так, что аж треснула пластмассовая ручка второго оставшегося чемодана.

               
                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

 
                РОЖДАЯСЬ ЗАНОВО.


                Глава первая.

                Спокойная жизнь на «Исследуемом».

   После отъезда дембелей моя служба и жизнь наконец-то пришли в норму. На следующий день меня отправили в Зволен на дежурство. Там я безвылазно сидел больше месяца. За это время пришли новые молодые на место шестерых дембелей. А вернулся я, когда они уже прошли КМБ и пару недель находились во взводе.
   За этот месяц я стал настоящим асом по приёму радиотелеграфа. Первые две недели правда немного нервничал, так как по ночам стали часто передавать контрольные сигналы и донесения. Пропустить их было нельзя ни в коем случае. Иногда их приходилось сверять и звонить по коммутатору на «Сейм» в зенитно-ракетный полк. Там тоже шёл приём. Они подчинялись нашему пункту. В начале ноября скорость передачи увеличилась, и первое время я не успевал всё чётко принимать. Но довольно быстро приспособился и стал принимать практически без ошибок. Сидел я у приёмника один по многу часов подряд, также параллельно выполняя обязанности радиотелефониста и планшетиста. В это время шли усиленные учения НАТО на границе ФРГ с Чехословакией и «Штанга» в Миловицах очень часто спрашивала нас, где находится та или иная цель и её характеристики.
   Чувствовать себя я стал уверенно, так как надо мной уже никто не стоял из дедов, никто не гонял и не заставлял что-либо делать. Но оставаясь один на один с приёмником, я чувствовал и ответственность, которая ложилась на меня. Именно поэтому, что я часто был один, и всё было на мне одном, помогло мне быстро освоить все тонкости приёма. Если бы кто-то меня страховал и помогал, то ещё бы нескоро я смог всему досконально научиться.
   За этот месяц я прочитал море самых разных книг. Читал я всё, что попадалось под руку, ничего не пропуская. Это и фантастика и романы с приключениями и военные повести с рассказами. Читал я также подряд все газеты и журналы.
   По ночам я слушал по приёмнику «Би-би-си», «Свободу» и «Немецкую волну». Эти радиостанции здесь никто не глушил, и находились они гораздо ближе, чем наш Горький. Потому и звук был чистый, без всяких помех. Помимо информации считавшейся официально антисоветской, я постоянно слушал различную рок-музыку. По этой части особо отличался Сева Новгородцев из английской «Би-би-си». Его рассказы я слушал ещё до службы. Он говорил о той или иной группе и всегда сыпал разные приколы и острые шутки. Поэтому можно было заслушаться. А вообще вражьи голоса было строго запрещено слушать, тем более на боевом дежурстве. Но самый лучший звук шёл от основного рабочего приёмника. Поэтому приходилось настраивать второй приёмник, чтобы чего-нибудь не пропустить за время прослушивания вражьих голосов. Но второй приёмник был небольшой и точно не настраивался. Да и звук с него шёл постоянно с помехами.
   Впервые я стал свободно располагать своей, пусть и небольшой зарплатой. На семьдесят крон можно было несколько раз сходить в «чайник» и иногда покупать мороженое, малиновку и печенье с вафлями. А это считалось здесь хорошим и весьма доступным кайфом. Печенье и вафли местного производства по вкусу во многом превосходили советские. Тем более здесь постоянно не хватало сахара и глюкозы. А нежный ванильный вкус с разными добавками был для нас в диковинку.
   В столовой Зволена я теперь сидел королём. Стол иногда по инерции накрывали на двенадцать человек, а питались от силы пять-шесть. Нас было двое-трое, да ещё трое из спортзала. Питаться я стал намного лучше. У нас в шкафу кроме хлеба, всегда бывал чай, сахар и какой-нибудь салат. По ночам, чтоб не спать, я кроме чая пил кофе, купив предварительно в «чайнике» несколько маленьких пакетиков.
   Дежурными офицерами теперь были классные мужики-старлеи: Давлетбаев, Тарасов, Тезиков и капитаны: Роговец, Кузнецов, Богомолов и другие.
   Казалось, что жизнь налаживается. Перед обедом, чтобы немного размяться, я выходил в местный спортгородок. Там на турнике я подтягивался раз по пятнадцать, делал подъём с переворотом, выход силы на обе руки и на каждую по отдельности и склёпку. Кроме этого там были брусья и горизонтальная лестница, по которой я успешно передвигался на руках. В конце зарядки я обязательно качал пресс.
   Письма также теперь занимали важное место в моей службе. По ночам я строчил целые портянки своей любимой Маринке, родне и друзьям, служивших в разных краях нашей необъятной родины, в том числе и в соседней Германии. Слава богу, времени на это было достаточно. Я никогда не томился от безделья на дежурстве. Кроме писем и чтения, я сочинял стихи и песни, выписывая их в свой армейский блокнот, а также различные острые и умные фразы, которые встретились мне в какой-то книге.
   За этот месяц я прочитал пятилогию Фенимора Купера про Зверобоя, «Человек, который смеётся» Виктора Гюго, «Два капитана» и кучу других толстых книжек. На одну книгу у меня уходило три, от силы четыре дня и ночи.

                Глава вторая.

                Мои размышления о службе.

   У меня теперь стало достаточно времени подумать и осмыслить всё, что произошло со мной за прошедший год. Почувствовав себя более свободным, я долго думал по ночам о жизни и о службе в частности. Теперь я понимал, что ушёл в армию неготовым к ней морально и с совершенно неправильным взглядом на неё. Передача «Служу Советскому Союзу» особенно искажала реальную службу, показывая какой должна быть наша армия, а не какая она есть на самом деле.
   Теперь я понимал, что у нас нет никакой гласности, хотя бы по этому примеру. Нельзя было писать правду в прессе, говорить о ней по радио или в телевидении.
   С так называемой дедовщиной было гораздо сложнее, чем с показухой, воровством или с таким явлением, как армейский «долбоебизм». Младшим командирам типа нашего Коршунова или Андреева она выгодна. Когда их нет в казарме, то деды следят за порядком. Конечно офицеры и прапора не сторонники крайностей, которые всегда появляются, когда она наполовину узаконена ими.
   Я так и не понимал людей, то есть дедов, которым позарез надо было, чтобы их обязательно подшивали, стирали, гладили и чистили. Не уж то это так тяжело каждый день самому делать? Времени свободного по вечерам у них предостаточно было всегда. Я никак не понимал этой традиции. Потом – почему после года надо избегать физического труда и переваливать его на молодых? Особенно это касалось всевозможных уборок и ремонтов. Видимо это просто врождённая лень.
   И в принципе этот порядок был в основном везде. Разница в ношении обмундирования, в поведении, в положено – не положено между духами, гусями, кандидатами и дедами мне с самого начала была отвратительна.
   Лучший вариант армии – это общага, а солдаты в ней студенты, как в стройотряде, которые приехали отдать долг Родине. Отношения должны быть дружескими, даже братскими, независимо от того кто, когда и откуда прибыл. Обстановка всегда должна быть весёлой, задорной и приветливой. Напряжённая учёба и труд должны сочетаться с активным отдыхом, осмотром местных достопримечательностей и знакомством с новыми людьми, в том числе и местными. Неплохо иногда было бы и немного выпить и местных девчонок зацепить. Надо также заниматься самодеятельностью, музыкой, петь, плясать, рисовать, то есть, кому что нравиться. Никаких напрягов и наездов друг на друга в помине быть не должно. Все должны быть равны от призыва и до самого дембеля. Каждый обслуживает только себя от и до. Работают одинаково все вне зависимости от срока службы, размера кулаков, интеллекта и образования. Служба должна быть интересной и познавательной, полезной не только для страны, но и для каждого лично.
   Любой из нас должен приобрести знания и опыт, которые частично могли бы пригодиться и на гражданке. Например, навыки вождения автомобиля должны быть у каждого. Неплохо бы было, чтобы все желающие могли во время прохождения службы приобрести права, хотя бы по двум категориям В и С, то есть на грузовой и на легковой автомобиль. На службе также можно научиться красить, белить, штукатурить, выполнять различные столярно-плотницкие работы, ремонтировать машины и радиоаппаратуру. Это конечно при условии, что всё организовано и направлено на то, чтобы каждый этому научился. В действительности учиться всему этому приходилось мимолётно, без всякой организации и на скорую руку. Как говорится в поговорке: «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь».
   Что касается спорта или физподготовки, то здесь вообще полный простор. За два года можно здорово накачаться, научиться хорошо бегать, быть максимально выносливым, уметь выполнять различные упражнения на спортивных снарядах. При правильной организации можно научиться метко стрелять из «Калаша», ориентироваться на местности, уметь оказывать первую медицинскую помощь, хорошо разбираться в картах и в радиосхемах, владеть приёмами каратэ, дзюдо и самбо, водить БТР и ползать по пластунски. Многие из этих навыков и умений вполне могли бы пригодиться и на гражданке. Но всё это проводилось изредка, а чаще почти всё из того списка вообще не проводилось. А я получается просто идеалист.
   Каждый солдат или сержант в моей несуществующей армии должен был обязательно после года службы съездить домой в отпуск. А то у нас за три года ездил один лишь Озеров.
   Обо всём этом я часто думал по ночам и переваривал события прошедшего года, понимая, что у нас не только в армии, но и во всей стране что-то не так, мягко говоря. Если это дерьмо упорно и тщательно скрывается, а выдаётся всё лишь в розовом свете, то значит в государстве явно что-то не в порядке. А ведь это лишь часть айсберга. Второй год службы с каждым днём только закреплял такое мнение, где я узнавал всё больше негативных фактов. Но так как я человек был любознательный, то мне здесь удалось многое познать самому лично и многому научиться.

                Глава третья.

                Новые люди во взводе.

   Со мной дежурили Макар, Сим-Сим, Трактор и Шенин. Из пяти человек только Трактор так и не сумел научиться принимать морзянку и ходил на дежурство лишь в качестве планшетиста и телефониста. Больше уже никого не привлекали к этому делу. Мы вполне справлялись вчетвером, хотя Шенина Ганжа как обычно запахивал рисовать карты. Поэтому возле приёмника мы часто сидели безвылазно.
   Но всё таки пришло время возвращаться во взвод. Я уже отвык за месяц от казармы. Во взводе уже служили новые молодые, которых было трое. Ещё двух человек к нам прислали из учебки и одного крепкого узбека прислали из мотострелкового полка в качестве водителя БТРа на место дембельнувшегося Хорумона.
   После учебки ещё один прибыл к нам, имея за плечами полиграфический институт в Москве, который он уже окончил. И служить ему предстояло полтора года, из которых полгода он уже прослужил в учебке. По званию он был макарон, а по национальности – киргиз. Звали его Салават. У этого Салавата Асанходжаева была огромная голова размером с глобус. Уходить в запас ему предстояло вместе с нашим призывом.
   Ещё был ефрейтор после учебки – Миша Бабийчук. Он вообще не понятно как в армию попал, тем более в учебку. Миша был маленького роста, с большой головой, похожей на лимон. К тому же он страдал ожирением, и у него болело сердце. Голос и манеры его выдавали, как пассивного гомосексуалиста, хотя на самом деле он таким не являлся. Он не то, что на солдата, на пацана то не был похож. А похож он был скорее всего на маленькую и толстенькую старушку.
    А трое духов были обычными ребятами. Призвались они из Сибири. Одного из них – Вальдемара направили к нам на дежурство, изучать радиотелеграф. Двое – Толмачёв и Новаковский были из сельской местности, а Вовка-Вальдемар жил в Красноярске и являлся кандидатом в мастера спорта по скалолазанию и имел первый разряд по альпинизму. Он излазил все свои родные Саяны, был на Алтае и на Кавказе. Он знал лично многих известных альпинистов, был свидетелем гибели новичков, решивших покорить ту или иную вершину. Вообще Вальдемар был интересным собеседником, и я с ним сразу сдружился, несмотря на то, что я был уже кандедом, а он молодым духом. Вальдемар очень любил бардовскую песню и хорошо знал творчество многих бардов, не говоря уже о Розенбауме и Высоцком. Неплохо он был подкован и в рок-музыке, как в нашей, так и в зарубежной. К тому же парень он был городской и довольно начитанный. Помимо гор, он также бывал во многих знаменитых пещерах нашей страны вместе со спелеологами. Турист и любитель путешествий, он мог часами напролёт рассказывать мне разные истории. Мы с ним вдвоём сидели ночами у приёмника, пили чай и кофе, обсуждая разные темы. Он стал мне самым близким корешем на весь второй год службы.
   На дежурство также привлекли и киргиза Салавата. Он случайно обнаружил свои способности к рисованию и черчению, а Коршунов немедленно доложил об этом Ганже. А товарищ полковник как раз искал такого человека, который впоследствии смог бы сменить Шенина. Главное здесь было умение красиво чертить на картах и подписывать их разным шрифтом.
   Асанходжаев был крупного телосложения, довольно высоким, с огромной и круглой головой. Ему уже было двадцать два, то есть он был старше нашего призыва на целых три года. Салават без акцента говорил по русски и мог общаться с любыми представителями Средней Азии и восточного Кавказа на их родном языке. Впоследствии все чурки слушались его, и он стал главным судьёй в различных спорах и потасовках, возникающих за пределами нашего взвода на учениях и в Оремов Лазе. Так как Салават был интелегентным человеком, то главным для себя считал помирить драчунов и развести их по разным углам. Таким образом, среди своих он стал крупным авторитетом. Свою роль в этом сыграл возраст, крупные габариты и высшее образование. Кроме того, как я уже говорил, младший сержант Асанходжаев был знатоком разных восточных языков и диалектов.
   Толмачёв Саня, хоть и сибиряк, но имел небольшой рост и слабое здоровье. Его впоследствии часто стал обижать Крокодил. Санёк его подшивал, стирал, гладил, чистил и делал ещё кучу всяческих работ по обслуживанию новоиспечённого кандеда.
   Витьку Новоковского практически никто не трогал. Оно и понятно. Этот сибиряк был хорошо сложен и обладал внушительной физиономией. Но не в смысле крупной, а просто очень серьёзной и взрослой. Он даже неушитый, застёгнутый производил на всех впечатление бывалого деда. Но Витёк был спокойным и рассудительным и делал быстро свою норму-минимум по подшиванию. Как правило он подшивал одного, от силы двух человек. Других заданий ему никто не давал.
 
                Глава четвёртая.

                Старлей Давлетбаев.

   Много дежурных по ПУ ПВО прошло перед моими глазами за два года. Одним из самых прикольных был узбек по национальности старший лейтенант Давлетбаев из комаринской ЗРАБАТР. Как-то он заступил в очередной раз на дежурство по «Исследуемому». На пункте ему сдавал дежурство наш командир взвода. Ганжа придя в восемь часов утра, воскликнул:
   - А, опять дежурить мальчишку прислали!
   - Товарищ полковник, мне с вашими орлами ничего не страшно. Если что – не подведут! – улыбаясь до ушей, отвечал Давлетбаев.
   - Смотри у меня, доулыбаешься. Мне, чтоб не спать ночью и от стола дежурного ни на шаг не отходить! – пояснил Ганжа.
   - А если в туалет, товарищ полковник, меня вдруг приспичит? – как бы невзначай спросил Давлетбаев.
   - Лично тебе нельзя никуда с боевого поста! – ответил Ганжа.
   - Как нельзя?
   - Так, нельзя. Терпи. Бог терпел и нам велел.
   - Ну, товарищ полковник, это уже слишком.
   - Ничего, переживёшь. А то приходите на дежурство, как в санаторий. Ишь, лафу здесь устроили. По ночам дрыхнут, не добудишься. Обстановку чётко доложить не могут. На пункте бардак устроили. Чаи гоняют, книжки читают. Вы у меня так скоро и выпивать здесь начнёте. А там глядишь неделя, другая такой службы, вы мне сюда и баб начнёте таскать.
   - Вы что, товарищ полковник, какие бабы? Мы бдим здесь сутками, глаз не смыкаем, цели проводим, связь качаем.
   - Ладно, хватит базарить. Чтоб у меня всё было чики-пуки! И не дай бог, старший лейтенант, если какие-то замечания будут в твой адрес с командного пункта. Трубку брать немедленно в любое время дня и ночи. Дежурному по «Штанге» докладывать всё быстро и чётко, с чувством и с толком. А то всё время идут нарекания. Особенно на тебя и Богомолова. Да ещё Роговец недавно подвёл, – пропустил контрольное донесение.
   - Пропустили, а не пропустил, - поправил Ганжу Давлетбаев.
   - Что значит, пропустили? – заорал на него Ганжа, - за всё здесь отвечает дежурный. А солдату-новичку по барабану все донесения. Это Роговец был виноват, что ночью одного молодого за приёмник посадил, а Дякив – старший смены, видите ли спать захотел и отдыхал себе полёживая. А в это время контрольное донесение передали. А молодой Фадеев ни в зуб ногой на него. К тому же сам кимарил наверное. Потом уж звонят со «Штанги», спрашивают: « Вы что-нибудь принимали?» Роговец проснулся, спрашивает Фадеева: « Ты что-нибудь принимал?» Тот говорит: «Не было ничего, товарищ капитан». Роговец и отвечает, что мол, ничего не было в передаче. Меня со «Штанги» тогда среди ночи вызвали, и я получил нагоняй по полной программе. В другой раз Богомолов спал здесь весь день. Я хожу мимо него, кручусь, верчусь, а он «массу» топит. На меня – ноль внимания. Как будто меня здесь и нет. Его через некоторое время спрашивают: «Где начальник ПВО дивизии?» А он отвечает, что уехал куда-то в неизвестном направлении. А я в это время докладную писал на имя комдива за соседним столом. Меня срочно вызывают на переговоры, а этот идиот говорит, что я уехал неизвестно куда. И меня он не видит. Нет, ребята, так дело у нас не пойдёт. Мне такие дежурные на хер не нужны!
   Ганжа удалился, а Давлетбаев решил после этого провести с нами беседу.
   - Вы слышали, что товарищ полковник говорил? Сколько на мою больную голову упрёков сразу обрушилось. Мужики, давайте договоримся, если ночью звонок, то меня будить незамедлительно. Все цели рисовать на планшете. Главное – ничего не пропустить. Вы у меня, особенно Макар со Студентом, люди опытные, как говорится «собаку съели в своём деле». И я надеюсь, что вы меня не подведёте. А так с меня «чайник». Давай, Студент, сбегай, принеси что-нибудь пожевать, да попить малость. Ночь то у вас длинная.
   - Понял, тыщ старший лейтенант! – обрадованно ответил я.
Он мне сунул полста крон, и я пулей умчался в «чайник». Оттуда я принёс три бутылки малиновки, кучу печенья и вафель. Сдачу естественно вернул старлею.
   - Ну, вот теперь и жить можно! – воскликнул Давлетбаев.
Он вообще редко когда сидел молча. На дежурстве он постоянно шутил и рассказывал разные истории. Время с ним текло весело и незаметно.
   Уже поздно вечером он спросил меня:
   - Ты ведь «Студент» - студент? Учишься, значит. А где ты учишься то, я чего-то запамятовал?
   - Да в водном институте, товарищ старший лейтенант, - отвечал я.
   - А в водном! Точно! Значит капитаном будешь.
   - Ну, буду, вроде того.
   - Вот будешь ты капитаном, - дальше он мечтательно улыбнулся и продолжил – будешь белый теплоход по Волге водить. А тут я с семьёй отдыхать поеду. И встретимся мы эдак лет через двадцать-двадцать пять. Я наверно к тому времени в отставку уйду. Может, уже буду полковником. Вот интересно, узнаешь ли ты меня?
   - А как же! Вас разве забудешь? – отвечал я бодро, а Давлетбаев задумчиво произнёс:
   - Да… Когда-то это время обязательно настанет. Отставка. Пенсия. А пока службу тащить надо. Но сегодня я чего-то устал раньше времени. Пожалуй, пойду, подремлю. Ты Студент, если что буди меня сразу.
   Он глубоко зевнул и отправился на койку в нашу комнатушку. Ночь шла, как обычно. Я катал всем подряд письма и читал очередную книжку. Где-то в час ночи зарядили передачу и в беспрерывном хаосе морзянки передали контрольный сигнал, а следом за ним и контрольное донесение. Незамедлительно последовал звонок со «Штанги». На проводе был дежурный майор Комлев. Я представился, как рядовой телеграфист.
   - Мне бы вашего дежурного к трубочке, - прозвучал голос майора с другого конца провода.
   - Одну секундочку, товарищ майор, - выпалил я и бросился будить старлея, понимая, что в этот момент секунды решают всё.
   - Товарищ старший лейтенант, на проводе «Штанга», вас зовут к телефону ! – выложил я неистово Давлетбаеву, который сначала не реагировал, но потом стал натягивать сапоги.
   Мне стало ясно, что он прокопается ещё с минуту, а за это время у майора со «Штанги» может сложиться нехорошее впечатление о нашем дежурном. Я бросился к телефону, и чуть изменив голос, чётко доложил:
   - Товарищ майор, дежурный старший лейтенант Давлетбаев, на связи. Приняли контрольный сигнал и донесение. Время один час тридцать минут.
   Я назвал ему также цифры и буквы сигнала и донесения. Майор видать не ожидал столь чёткого ответа, а скорей всего уже заготовил гневную речь.
   - Так. Хорошо. А какая цель находится в квадрате 7359? – прозвучал вопрос дежурного со «Штанги».
   - Цель номер восемь.
   - Характеристики?
   - Высота десять тысяч, скорость восемьсот. Приближается с северо-запада прямо по коридору.
   - Отлично. А в квадрате 7158?
   - Цель номер десять.
Я не дожидаясь дальнейших вопросов, доложил характеристики цели и её траекторию. В этот момент вышел на свет заспанный Давлетбаев.
   - Отлично, старший лейтенант, так держать! – прозвучал голос Комлева в мой адрес.
   - Ну, чё? – спросил зевая Давлетбаев.
   - Оценка отлично и пожелали счастливой службы.
   - Ну, молодец Студент! Прямо таки не ожидал. Я бы хрен чего ответил.
   - А чего тут особенного? Я ему по журналу всё зачитал. У меня здесь всё записано.
Старлей взглянул на мой журнал.
   - Да тут хрен чего поймёшь. Цифры одни только, да и буквы какие-то.
   - Ну, вот в этих цифрах и есть вся информация. Всё ведь закодировано.
   - А чё не чертишь их на планшете?
   - А зачем? Мне и так видны все их траектории.
   - Ну ты даёшь!
   - Это чего, вот Густой, который был раньше моим командиром отделения, так он в наушниках стоял у планшета, и ничего не записывая, сразу чертил несколько десятков целей со всеми характеристиками.
   - Да это конечно высший пилотаж. А ты Студент, ты так сможешь?
   - В принципе могу. Только когда целей много, могу не успеть их все нанести на планшет.
   - Но со временем, Студент, я думаю, и ты научишься, как Густой.
   - Наверное научусь.
   - Ну, да ладно. Утро вечера мудренее. Пожалуй, я пойду досыпать.
После этих слов Давлетбаев сладко зевнул и отправился на нашу койку досматривать прерванный сон.
 
                Глава пятая.

                Проверка и марш-бросок.

   Вскоре после ухода дембелей начальство устроило нам проверку. Они обещали, что она будет глобальной, но на деле ничего особенного не было, если не считать марш-бросок в десять километров.
   Наш взвод и всё ПВО дивизии привезли в Оремов Лаз. Сначала все показывали различные упражнения на турнике. Я делал всё это ещё перед службой и теперь с лёгкостью показал комиссии всё, на что способен. Хотя за год к турнику подходить приходилось не так часто, поэтому определённое напряжение и волнение у меня всё же было. Но старая сноровка и закалка не подвели. А за этот год вместо занятий в спортгородке больше приходилось заниматься разными хозработами и обслуживанием дедов и кандедов. Тут уж не до спорта было. А уйти одному в спортгородок, даже вечером в свободное время, считалось нарушением воинской дисциплины и порядка, который складывался во взводе годами. Из наших многие не могли подтянуться достаточное количество раз,  или чётко сделать какое-нибудь упражнение. Поэтому проверяющие остались весьма недовольными такой спортивной подготовкой нашего взвода.
   После чего мы на скорость собирали и разбирали автоматы, одевали костюмы химзащиты и противогазы, разворачивали БТРы и станции на открытой местности. Водители показывали мастерство вождения. С этим у них в основном было всё нормально.
   Перед проверяющими мы также ходили строевой, в том числе и с оружием. Они проверяли всех и каждого в отдельности. За строевую подготовку нам поставили троечку. Идя строевым шагом, мы пели песни, разученные ещё год назад. За их исполнение нам поставили отлично.
   Был также бег с препятствиями, бег по болотистой местности с автоматами, в ОЗК и в противогазах.
   На десерт для нас был заготовлен марш-бросок на десять километров. В нём участвовали все батареи четырёх полков и ЗРП.
   Перед ним проверили нашу политическую подготовку и наличие тетрадей по политзанятиям и их оформление. Каждому было задано несколько вопросов по международному положению и общего характера, типа назвать страны Варшавского Договора, фамилии высших военачальников СССР или перечислить военные блоки, существующие в мире. Это я знал чётко ещё на гражданке. А многие отвечали сбивчиво и не полностью.
   В конце, как и было обещано нам устроили марш-бросок. Перед этим прошёл слух, что его не будет, так как мы уже набегались в ОЗК, но он всё равно состоялся. По началу все бежали одной большой толпой. Но на втором километре толпа начала растекаться. Одни выходили вперёд, отрываясь от общей массы народа. А другие наоборот отставали, но усиленно продолжали пытаться  догнать ушедших вперёд. И наконец, самые слабые плелись в хвосте и еле передвигали ноги.
   Через пять километров был пятачок, который нужно было оббежать и тем же самым путём возвращаться обратно. Некоторые не добегали до него и зная,, что там никого особо не фиксировали, предпочитали свернуть в сторону и отсидеться в кустах некоторое время. Они, особо не наглея, возвращались к финишу в более менее крупной куче бегущих обратно, чтобы быть где-то в серединке.
   Одним из таких бегунов оказался и наш Шенин. Он с такими же сачками выждал время в чаще деревьев. Когда я и те, кто добежал до конца, уже возвращались обратно, Шенин выбежал нам наперерез и вклинился в нашу кучку.
   - Чё, Серый, тяжело бегать с такой-то жопой? – приколол я его с ехидной улыбкой.
   - Да молчи ты, без тебя тошно, - ответил он мне, задыхаясь уже после первых пятисот метров, как выбежал из своего укрытия.
   - Ничего, разок полезно и тебе жирок растрясти, - продолжал я, потешаясь над его страдальческим лицом.
   Шенин мне на это из последних сил отвечал:
   - Это у тебя может быть единственный марш-бросок. А у меня уже несколько таких было.
   - Чего-то я не припомню. Ты же на «Исследуемом» месяцами живёшь, да и в Слячах ничего подобного не проводилось.
   - Это ещё до тебя было. Ты в то время ещё вино пил на гражданке, да с бабами гулял, а нас тогда не раз гоняли старые деды, которых ты уже не застал.
   - Ну да, конечно всё было до меня. Только плохо чего-то тебя гоняли. Вон ты как ожирел на дежурстве то!
   - Ладно, заткнись! Я тебе потом устрою, - зло ответил Шенин мне на это.
   - Да, Серый, ты в кустах отсиделся, а уже чего-то выдохся опять. У тебя получается не десять километров пробега, а от силы пять.
   - Это не твоё дело. Молчи лучше, - еле ворочая языком, ответил Шенин.
   - Ну ладно, а я пожалуй, немного вырвусь вперёд, финиш ведь уже недалеко.
И я рванул, чтобы оторваться от Шенина и остальных. На финиш я прибежал в первой десятке. Шенин прибыл где-то минут через десять. К этому времени я уже успел попить и покурить. Вид у Серого был ужасным. Он был весь красный, как помидор, сырой и в мыле, как загнанная лошадь. Первые две минуты он даже не мог говорить. После чего ещё часа два приходил в себя от такого изнурительного кросса.
   Так закончилась единственная, пожалуй, серьёзная проверка нашего взвода. Мне она показалась не такой тяжёлой и длительной, как нам поначалу обещали командиры.

                Глава шестая.

                Новые веяния и непонятная служба.

   Будучи кандедом, мне всё уже по новому стало видеться. Я постоянно чувствовал, что обладаю каким-то большим знанием, какой-то большой тайной, которая для многих и не бала тайной вовсе, но которую никто не решался произнести вслух. Только мне, как казалось тогда, только мне одному было всё ясно, и я был готов донести эту тайну до всего общества. «Почему все молчат?» - вот какой вопрос занимал мою голову всё это время. Я не осознавал до конца, что у нас гласности не было. Мне всегда казалось, что она почти есть, только люди не могут правильно сформулировать свои мысли. Мне иногда казалось, что стоит по нормальному заговорить о проблемах, как все вокруг начнут понимать и говорить: «Да ты же молодец, что первым узнал и донёс до нас незнающих такие вещи, которые происходят в армии!» Какой же я был наивный в свой первый год службы. Лишь только теперь я потихоньку начинал осознавать, что многие про всё знают, только помалкивают в тряпочку.
   Я конечно знал, что о негативе в армии писать не принято, но то, что не надо ничего делать у меня не укладывалось в сознании.
   Процессы, начавшиеся в стране, мы здесь особо не заметили, и всё продолжалось по старым застойным меркам. То, что придётся придти домой уже в другую страну никому в голову не приходило. Осознание этого приходило позже и постепенно в течении нескольких последующих лет. Мировоззрение у многих в основном уже сложилось, и круто его менять никто не собирался. Почуяв бы перемены, которые дала гласность, многие бы заранее переосмыслили свою жизнь и сделали бы определённые шаги в другую сторону. Я же хотел всегда только одного – справедливости и правды до конца. Но как говорится – правда в армии есть, но дурак тот, кто её ищет.
   Вот такие мысли и сомнения терзали меня весь второй год моей службы.
               
                Глава седьмая.

                Тирады Коршунова и комбат Ганзий.

   Нередко Коршунов срывался и начинал откровенные тирады в виде продолжительных монологов. Он строил нас и ходил из одного конца строя в другой, повторяя:
   - Вот вы здесь служите, но вы все прохожими были и остаётесь. Вам лишь бы перекантоваться как-нибудь пару лет, а дальше хоть трава не расти. Никто не думает о будущем взвода. Все вы думаете только о своём будущем. Как говорится: «после меня хоть потоп и трава не расти». Вас государство кормит, одевает, обувает, а вы ему ничего отдавать не хотите.
   - А что конкретно вас не устраивает в нашей службе, товарищ старший лейтенант? – задал вполне законный вопрос Озеров.
   - А, конкретно хотите? – Коршунов загорелся глазами и продолжал – конкретно вы постоянно меня подводите, даже в мелочах. Бензин утекает, а виновных, как не было, так и нет. Техника вся обслуживается из рук вон плохо. Начальство постоянно шмонает меня, обвиняя в распущенности личного состава и в плохом дежурстве на станции. Те, кому скоро домой на дембель, вообще перестали служить, занимаясь лишь своими личными делами. А смену себе не подготовили. А, рядовой Свирейко и рядовой Ефимов. С молодыми занимаетесь?
   Бульба на это чётко ответил:
   - Так точно, товарищ старший лейтенант, занимаемся, как положено.
   Коршунов не знал на ком сорвать свою злость. Все, как бы были не причём. Никто явно не был виноват, тем более в том, что он недавно получил хороший нагоняй от Ганжи.
   А недавно Коршунов был дежурным по Исследуемому. Его редко туда вызывали. Всё таки на нём целый взвод. Он не особо любил читать и чтобы занять себя - сказал мне пересесть за другой стол, а сам принялся проверять содержимое в столе и в тумбочке. Обнаружив фотографии Левчука с Озеровым, он начал внимательно рассматривать их. Увидев Левчука с кружкой пива в Зволене, Коршунов рассвирепел и промычал:"Вот,гады,чего творят." А я подумал, что в этом такого? Солдат, что не может пивка попить в жаркий день после дежурства. Он что не человек ? Они единственный раз были тогда на Исследуемом и возвращались в Слячь. Вот и зашли по пути в пивную. Только Коршунов считал иначе и неистово разорвал фотку Левчука с пивом на мелкие кусочки. Для него это было нарушением воинской дисциплины.
   А Ганжа перед этим крыл матом и Коршунова и прапора Андреева. После чего позвонил на «Сектор», где нёс боевое дежурство ЗРП. Ганжа долго не мог до не него дозвониться, обозвал «Сектор» «***ктором» и покрыл матом дежурного телефониста за то, что тот долго не брал трубку. После бурной тирады с одним из комбатов Ганжа с силой швырнул трубку о стол так, что она разбилась вдребезги.
   А в это время у нас стояла оремовлазовская ЗРАБАТР. Начальник ПВО полка подполковник Кисурин практически не имел никакой власти над батареей. Всем заправлял комбат капитан Ганзий – долговязый и жуткий офицер. Он самому Кисурину говорил: «Товарищ подполковник, не мешайте мне командовать моей батареей, которую мне государство доверило. Кисурин или как все его звали Киса, ничего не мог на это возразить.
   У Ганзия вся батарея постоянно отжималась на счёт. Он одно время в своём Оремов Лазе ходил дежурным по гауптвахте. Рассказывали, что тогда наступали чёрные дни для губарей. Изматывающие спортивные мероприятия были нормой жизни для комбата. Ганзия побаивались и многие офицеры, в том числе и наш Коршунов. Его крутой нрав был известен многим. Но к молодым он относился с пониманием и я даже сказал бы снисходительно.
   Вот такие дела у нас происходили в конце года.
               
                Глава восьмая.

                Дежурные по пункту.

   Как-то раз выпало мне стоять на дежурстве с неким старлеем Тарасовым из Комарно.
   - Я вообще-то самбист и не понимаю в вашем дежурстве ни хрена! – заявил мне он сразу после ухода Ганжи.
   Я уже наученный опытом общения со «Штангой», вечером ему сказал:
   Вы отдыхайте, товарищ старший лейтенант, мы уж как-нибудь сами ночью справимся. Ведь не впервой.
   - Ну, давай, мужики, тащите службу. А я покимарю чуток, - сказал Тарасов и отрубился, аж на  целых восемь часов.
   Такого длительного сна за многими офицерами, дежуривших у нас, я не наблюдал. А чего собственно от него толку? Представиться я и сам могу почти за любого. Всё что меня могут спросить со «Штанги», я лучше их отвечу. Именно так и вышло в эту ночь.
   На проводе был сам начальник «Штанги» и гроза всех дежурных ПУ ПВО всей Центральной группы подполковник Тищенко. Но только мне он был по барабану.
   Удостоверившись в принятии контрольного донесения, Тищенко стал спрашивать меня про боевые и технические характеристики вертолётов и самолётов стран членов НАТО:
   - Товарищ старший лейтенант, назовите мне максимальную скорость «Старфайтера?»
   - Тысяча триста километров в час, - чётко отвечал я.
После этого было ещё несколько вопросов про вооружение, автономность полёта и скорость нескольких вертолётов Франции и Англии. Я пользуясь наглядной информацией в виде плакатов висевших на стене, без запинки давал ответы на все поставленные вопросы. Собственно эта информация давно сидела во мне, только никто не спрашивал. А плакаты с этой информацией и изображением летательного аппарата второй год стояли перед глазами. Причём толстая подшивка журнала «Иностранное военное обозрение» тоже давала о себе знать. Читая всё это во время дежурства порой от нечего делать невольно запоминаешь всё то, что интересовало настырного подполковника со «Штанги».
   Были и очень упёртые дежурные офицеры, которые не спали, боясь всего на свете. Например, капитан Сукомел и капитан Ермоленко. Что касается Тарасова, то парень он был весёлый. Чувствуя себя не в своей тарелке, он всё дежурство переключал на нас, вплоть до переговоров со «Штангой». И считал это само собой разумеющимся. Мол, я тут человек случайный, а вы здесь месяцами сидите и должны всё в сто раз лучше знать, нежели я.
   Таким образом, за второй год службы перед «Штангой» я был литёхой, старлеем, кэпом, майором, а один раз даже подполковником. От этого я стал испытывать удовольствие, что укрепляло пошатнувшиеся амбиции и саму личность. Ведь очень часто считается, что рядовой – почти дурак в военном деле и не может быть ни кем, кроме рядового, выполняющий только простые обязанности и функции. Ан, нет, любой рядовой, хорошо знающий своё и не своё дело, а также обладающий достаточным кругозором и интеллектом, мог запросто заткнуть за пояс даже офицера. Опыт, он ведь многого стоит.
   Были у нас офицеры типа старшего лейтенанта Косака, который спал прямо на стульях и никогда не ложился в кровать. Комбат Косак вообще солдатам ничего не доверял. Это был очень странный офицер. Он мог быть одновременно и панибратом и грозным начальником. Ещё раньше он гонял наших дедов на зарядку, выгоняя в шесть ноль-ноль из кубрика. На пункте Косак оказался страшным жмотом. Накупив себе из «чайника» кучу сладостей, он всё съедал сам, а если что-то оставалось на утро, то всегда следил, чтобы мы чего-нибудь у него не стырили. В случае, когда он недосчитывал нужное количество вафель или печенья в пачке, то закатывал большие разборки. Они обычно происходили под утро, когда он выспавшись, упорно начинал завтракать до самого прихода Ганжи.
   Но самым незабываемым офицером для меня оставался капитан Еремеев или просто Ерёма из танкового полка. Он мне как-то говорил:
   - Дембельнёшься, ты студент, когда-нибудь и начнут тебя уже на гражданке каждые полгода в «партизаны» забирать. И никуда ты – далёкий от армии человек, от неё родимой не денешься. А потом посмотрят на тебя ещё, что ты стоишь в нашем народном хозяйстве. И если мало чего стоишь, то будешь ещё лет двадцать в «партизаны» ходить, да окопы рыть. Я был начальником у них когда-то. Бывали среди них и студенты, как ты.
   Над Трактором он особо любил посмеяться, зовя его не рядовой Фадеев, а рядовой Трахтор.
   - Эх, вот, Трахтор, придёт когда-то время, и вернёшься ты домой дембелем. Фуражка на боку, из кармана цветок торчит. Сам ты пьяный в стельку будешь. Возьмёшь гармошку, раздвинешь меха и запоёшь: «Эх, развернись, душа моя шальная!» Все девки тогда твои будут. А пока ты – чмо и дух ЦГВ, хотя и прослужил уже целый год.

                Глава девятая.

                Юлдашев и наше новое отделение.

   На место уволенного в запас Хорумона, к нам прислали нового водителя БТРа из Ельшавского полка – узбека Юлдашева по имени Мунис. Мать у него была татарка, а отец – узбек. Жил он где-то около Самарканда. Юлдашев был помешан на чистоте своего БТРа и постоянно мыл и чистил его, привлекая к этому делу меня с Трактором.
   Командиром в моём отделении был назначен Салават, вместо ушедшего на дембель Густого. В отделении также было четыре человека. А Салават был назначен командиром лишь потому, что он закончил институт, был в учебке и по возрасту был всех старше. К тому же начальство знало, что несмотря на знание радиостанций, которыми был напичкан БТР, и прочего оборудования, - я никак не годился на должность командира отделения, так как в учебке не был и по чисто человеческим качествам не обладал командным голосом, не мог заставлять и требовать от других членов отделения чёткого выполнения своих приказаний. Как сказал мне Белов : «Далёкий ты от армии человек и служишь по гражданским меркам».
   Вот в качестве старшего смены на дежурстве по пункту управления меня назначили сразу, потому что знали, что я в нём был, как рыба в воде. Начальники знали, что я мог один, без помощников тащить всю службу по пункту.
   Я ни чуть не расстроился, что не стал командиром отделения, а посчитал за счастье остаться на вторых ролях. С таких разумеется и спроса меньше. Салават же слабо рубил в радиостанциях и в устройстве БТРа, и на всех последующих учениях надеялся только на меня. А сам постоянно на них волновался и нервничал.
   Юлдашев же всех нас считал за бездельников, потому что, как ему казалось, мы плохо мыли и чистили машину, а колёса недостаточно блестели. Их мы ещё периодически красили особой смесью из солярки и битума, после чего они становились чёрными, как смоль.
   А Юлдашев оказался классным водилой и неплохо разбирался в устройстве машины. Уже позже на учениях в Любаве он показал суперкласс вождения по лесным дорогам. Ганжа тогда сидел рядом и остался очень доволен мастерством этого узбека. А БТР тогда лихо подпрыгивал на ухабах, как антилопа, а на одном из участков даже переплыл небольшую речку.
   Юлдашев мне напоминал богатого бая в виде крепкого хозяина, которого в принципе никто и никогда не мог обидеть. И действительно – деды его даже обходили стороной. Но подшивать их ему всё равно пришлось, так как год он ещё не прослужил. И будучи во всё согласным с нашей системой по обслуживанию, он подшивал, но не больше одного человека. Всё остальное его никак не касалось.
Если бы он в принципе отказался подшивать, то возможно его никто бы бить не стал. Но Юлдашев сам очень боялся, что когда станет кандедом, то его также не будут подшивать молодые. Поэтому нарожон и «в залупу» он никогда не лез. Его даже не пришлось убеждать в этом, как когда-то убеждали Ахмеда. Мунис оказался весьма понятливым и дальновидным. А вообще он держался независимо ото всех. У него не было врагов, как впрочем друзей он тоже не имел. Юлдашев, обладая достаточной физической силой, за километр чувствовал с кем и как нужно разговаривать. Если ты явно слабее его, то он вёл себя, как хозяин со своим холопом. Если на равных, то несколько сдержанно, но всегда выискивал в тебе изъян или какое-то слабое место. А это ему всегда удавалось. После этого он вставал в позу и развенчивал тебя, подкидывая злые и ехидные шутки в твой адрес. Тогда он уже спокойно мог тебя оскорбить и высмеять. И только с более сильным он никак не проявлял себя, а просто отмалчивался.
   Среди наших дедов этот узбек-крепыш вызывал скорее антипатию, но они её старались не проявлять, опасаясь непредсказуемости характера этого среднеазиата. Действительно, им было сподручней и спокойней заставить что-то делать русского или украинца, нежели представителя горячих южных кровей. Ведь он, как говорится и прирезать ночью может, если перед этим его как следует разозлить. А русские на такое не способны и все деды знали об этом. Потому и пахали они всегда больше, чем выходцы из южных республик.
   А я понял тогда, что это начало конца того порядка, который здесь был многие годы. Система -  дух –гусь – кандидат – дед затрещала по швам. Новые приходящие начали её разрушение.

                Глава десятая.

                Как я вновь попал в санчасть.

   Однажды как-то раз зимой после обеда все вернулись в кубрик и немного расслабились, лёжа на кроватях. Я тоже слегка прилёг, свесив с койки ноги в сапогах.
   Естественно на койку не то, что лечь, даже сесть в дневное время не могли духи или гуси. Это могли себе позволить только деды и кандеды, которым я являлся уже четыре месяца.
   Но что-то вдруг во мне не понравилось нашему Плюшкину. Он – первый ублюдок во взводе, не мог мне простить до сих пор, что я завалил его тогда год назад на берегу Грона и чуть не утопил. И он вдруг от нечего делать начал докапываться до меня:
   - Эй, студент, а ну встань! Не хера тебе лежать.
Я проигнорировал его тупую реплику. Он повторил её уже с раздражением. На что я ему ответил:
   - Не мешай кимарить, а то скоро командир придёт.
Плюшка с бешенства схватил табуретку и с силой швырнул её в меня. Я едва успел поднять голову. Табурет как раз острым углом угодил мне в затылок. Моментально хлынула кровь, которая залила паркет. Я побежал в умывальник посмотреть на башку и смыть кровь струёй воды. Дежурный Озеров сразу встрепенулся ото сна, почуяв неладное. Он следом прибежал за мной в умывальник.
   - Что случилось то? Ничего не пойму.
   -Да ничего, как видишь, - отвечал я, - просто Плюшкин сошёл с ума.
   - Ну да ладно, ничего, обойдётся, - успокаивал меня Озеров, - дай ка гляну. Эх, чёрт, наверно швы накладывать придётся. Ну, давай, пошли в санчасть.
   Так я во второй раз оказался в санчасти. По пути Озеров, меня успокаивая, спросил:
   - Студент, а что скажешь то? Ну, я имею в виду, если командир нагрянет к тебе?
   - Что скажу, что скажу? Шёл, подскользнулся, упал, очнулся, а в башке дыра. Рядом табурет лежит окровавленный. И Плюшка ржёт. Вот что скажу.
   - Нет, ну ты серьёзно говори. Что Плюшкин – дурак, я это знаю. Но смотри, парень, так то он хороший, просто у него иногда заскоки случаются. Лучше вспомни Высоцкого. Не хочешь ведь повторить его судьбу.
   - Ладно, не учи меня жить. Лучше помоги, хотя бы духовно. И не ссите в компот – там повар ноги моет, - отвечал ему я на это.
   Озеров проводил меня до санчасти, сдав дежурному врачу. А мне положили три шва, выбрив частично затылок. Я же вспомнив прошедшее лето и сладкую жизнь в санчасти, ни чуть не расстроился своим положением. Правда я пробыл здесь всего девять дней, но и их мне хватило, чтобы восстановить силы для дальнейшей службы. С перевязанной башкой, я быстро влился в коллектив больных, некоторые из которых были отъявленными симулянтами. Они тянули время пребывания здесь. И это им неплохо удавалось, благодаря замечательным отношениям с врачами и  симулированию болезни. Они постоянно твердили докторам о плохом самочувствии, подогревали градусники на батарее и из кожи вон лезли, показывая симптомы своей болезни. Продлить недельку, другую им всегда удавалось.
   Я сдружился со многими, кто лежал со мной вместе. В палате нас было четверо, и мы постоянно играли в шашки, в шахматы, в домино, в карты и даже в нарды. Нередко «забивали козла» до глубокой ночи, рассказывая друг другу анекдоты и разные истории.
   Один из нашей палаты по фамилии Рябуха, уверял всех, что у него дома живёт домовой. Он поведал нам о том, какие фокусы тот выделывал. К тому же Рябуха был большой любитель рассказывать всякие страшные и сказочные истории, выдавая их за истинную правду-матку.

                Глава одиннадцатая.

                Тщетные поиски преступных элементов.

   Но уже на второй день моего пребывания в санчасти, ко мне подошла дежурная сестра и сообщила, что меня внизу ждут. Я спустился вниз. Там стоял Коршунов. Глаза у него горели, и я понял, что сейчас начнётся допрос.
   - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – произнёс я первым.
   - Здорово, коль не шутишь. Ну и что у нас произошло? Что с головой? И кто это тебя так?
   - Да вот бежал с позиции в казарму и на углу подскользнулся, - произнёс я заранее подготовленную фразу.
   - Подскользнулся, упал, очнулся – гипс! Знаем мы это. Проходили. Ты давай лапшу мне на уши не вешай. Меня интересует – кто так постарался? Уже сам Ганжа знает, что тебя побили. Ведь ты сегодня должен быть на дежурстве на «Исследуемом». Там вовсю боевая работа идёт. А тебя нет. Поэтому пришлось Савосина с Макаровым оставлять там на неопределённое время. А Ганжа тебя спрашивает. Макаров плохо справляется. Так что мне важно знать – кто мешает нормальной службе во взводе?
   - Товарищ старший лейтенант, действительно со мной произошёл несчастный случай. Просто не повезло. Там место такое скользкое на углу. Лёд сплошной. С крыши в оттепель накапало, - продолжал я гнуть свою линию.
   - Ну ладно. Я всё равно узнаю, кто это сделал.
Коршунов ушёл злой и недовольный из-за того, что ему не удалось расколоть меня.
   А на следующий день нагрянули Сазанский с прапорщиком Андреевым. Им тоже ничего не удалось добиться от меня. Из их вопросов я понял, что они перед этим исследовали место моего падения, но никаких следов крови там не обнаружили.
   Вечером в этот же день прибежал Абрикос с малым Климом. Клим мне тогда сказал:
   - Нас Плюшка послал предупредить тебя, чтобы ты молчал и ни кому ничего не говорил про него. Иначе, сам понимаешь.
   - Да пусть не ссит! Не заложу я этого урода. Может спать спокойно. Так и передайте, что мне эти разборки тоже не нужны.
   Абрикос на это добавил:
   - К нам Ганжа приезжал. Всех построил, а потом каждого допрашивал отдельно в канцелярии у командира. Завтра он обещал тебя навестить. Будет допрашивать досконально. Ты смотри, держись.
Стой на своём, что мол, упал нечаянно и башку поэтому разбил.
   - Да знаю я всё, идите.
Они удалились.
   А на следующее утро ко мне пришли Воробей и Муха. Воробей начал рассказывать, что у них только что было во взводе:
   - Левчук накануне поставил фингал Тамачеву, который самый молодой, как ты знаешь. А сейчас, как на зло Ганжа опять приехал. Опять всех построили. Увидев фингал у Тамачева, Ганжа снова всем учинил допрос. Тот сказал, что его ударил в столовой кто-то из летунов. Что мол, ему на ногу наступил, а тот разозлился и вдарил Тамачеву в глаз. Ганжа спрашивал про эмблемы на петлицах. Тамачев сказал, что водительские. Пало подозрение на автобат. Ганжа пошёл к ихнему начальству и те построили на плацу весь батальон. Тамачев ходил вместе с Ганжой и осматривал каждого, но потом естественно сказал ему, что никого из них узнать не может. Ганжа с Сазанским опять вызывали по отдельности каждого молодого, пытаясь дознаться – кто из дедов и кандедов занимается мордобоем, заставляет работать по ночам и носить бензин к словакам. Все, как обычно молчали и говорили, что никто их не трогает, ничего не заставляет и к бензину никто не притрагивается. Так, что вот, такие у нас дела.
   Рассказав мне о драматических событиях, царивших во взводе, они ушли. Ганжа ко мне в этот день не пришёл. Зато вечером меня посетили Озеров и Левчук. С теми же предупреждениями, только в более жёсткой форме. Говорили, что завтра ко мне обязательно придёт Ганжа.
   И действительно на следующий день после обеда Ганжа в своей каракулевой полковничьей папахе буквально влетел к нам на второй этаж. Как раз был главврач, и я издалека услышал их разговор обо мне. Тут же дежурная медсестра пошла разыскивать меня.
   - Иван, тут тебя товарищ полковник ищет. Выходи побыстрей.
Я вышел на лестничную площадку. Ганжа стоял, сверкая глазами.
   - Ну и кто тебя так? – сразу он начал свой допрос.
   - Здравия желаю, товарищ полковник! А это несчастный случай. Ко мне уже приходили на днях. Я им всё рассказал. Ничего нового добавить не могу.
   - Какой к чёрту случай! У меня во взводе мордобой идёт каждый день, а вы всё подскальзываетесь и падаете. Я же знаю, что и тебя и Тамачева избили во взводе ваши деды. Даже знаю, кто этим занимается. А вы их выгораживаете. Но я всё равно найду тех, кто вас лупит. Они у меня попляшут! Всех в дисбат отправлю, как Ткачука! Но есть и второй вариант и более подходящий. Вот был Борисов, который раньше всех подряд лупил. А как у Шенина я обнаружил синеву под глазами, то мне не надо было его признаний в том, что это сделал Борисов. Я это и так знал. А как вызвал Борисова к себе, как сказал ему пару ласковых, то до него сразу всё дошло. И стал, как шёлковый. Он после этого разговора знал, что если до дембеля хоть кого-то пальцем тронет, то автоматически поедет в дисбат. Я ему это пообещал и до него хорошо дошло. А убеждать я умею, уж поверь мне. Так с тех пор он до дембеля никого и пальцем не тронул. Потому что боялся. Ладно, а ты после выписки сразу на дежурство. Я всё равно со временем до всего дознаюсь и выведу всех на чистую воду.
   С этими словами он удалился. Я облегчённо вздохнул после такого жёсткого прессинга и выкурил подряд две сигареты. Теперь можно спокойно отдыхать. Затем я мысленно представил, что бы было, если назвал бы ему лишь одну фамилию – Колюшкин, то бишь Плюшкин. Последствий хватило бы до самого дембеля.
   Вскоре мне постепенно стали снимать швы. После чего я понял, что скоро выписка. А покидать санчасть так не хотелось. Я бы до дембеля с удовольствием в ней провалялся. А тут прибавилось больных из числа офицеров и прапоров. Это в основном были вертолётчики, летавшие на МИ-2, МИ-8 и МИ-24. В отличии от зволенского медсанбата здесь лежали все вместе, и офицеры с прапорами и солдаты-срочники.
   И вот мне после очередного осмотра объявили, что я выписан и должен возвращаться в свою часть. После обеда я переоделся и побрёл в нашу казарму. За это время я здесь неплохо отдохнул и отоспался. Спасибо за это Плюшке!
               
                Глава двенадцатая.

                Озеров и Левчук.

   Как-то Озерова и Левчука Сазанский вызвал к себе в Зволен в штаб дивизии. К Озерову он относился, как к лучшему из лучших. Он у начальства считался крутым спецом по связи и чуть ли не единственным, у кого не было залётов перед ними по части дисциплины.
   А недавно, ведя взвод в столовую, сержант Озеров сказал сержанту Левчуку :
   - Мы с тобой Юрок наверно старшими сержантами на дембель пойдём.
   - Ну, ты скажешь! – ответил Левчук, - из сержантов то скоро погонят. Ганжа на меня волком смотрит. А тут ещё этот Сазанский. Он мне уже пообещал хорошую экзекуцию.
   - Да ладно. Что ты ссишь в натуре. Я конечно старшиной не стану, но старшого точно получу, - заключил Озеров.
   Левчук, как в воду глядел. Буквально на следующий день он имел в Зволене неприятный разговор с Сазанским. Тот начал прямо и жёстко:
   - Из-за вас, сержант Левчук, во взводе бардак и дедовщина. И вы потворствуете этому, как главный заводила. На вас уже готов приказ о разжаловании в ефрейторы. Вы превратили взвод в заповедник неуставных отношений. Сам – бездельник и дармоед, сопел бы тихо в две дырочки! Так ты ещё и над молодыми издеваешься, ублюдок!
   - С чего вы взяли, товарищ подполковник? У нас всегда порядок. Все постираны и подшиты, а в кубрике все кровати с кантиком заправлены. Пол начищен, и ремонт вот провели недавно, - невпопад пытался оправдаться Левчук.
   - Заткнись! Знаем мы ваш порядок. Знаем и что творится у вас во взводе. Мордобой сплошной. Кстати, покажи мне документы на значки, которыми ты обвешан, как ёлка.
   - Они в казарме, товарищ подполковник.
   - Врёшь ты всё! Нет у тебя этих документов. А если и есть, то купленные. Я то знаю точно, что не было приказов о вручении тебе этих значков.
   - А я их ещё в учебке получил, - продолжал оправдываться Левчук.
   - Никто бы тебе в учебке их не дал! Нет у тебя таких заслуг. Снимайте быстро и все мне на стол. Должна быть только «Гвардия», классность и комсомольский значок.
   Левчук послушно стал откручивать значки от кителя.
   - И почему у тебя первая классность? Как я помню, вы специалист третьего класса. А ну снимай её тоже. И вообще, вы Левчук – преступник, и ваше место в тюрьме.
   Сазанский к нему спонтанно обращался то на вы, то на ты, в зависимости от накала эмоций. Левчук выполнил приказ и понурый побрёл в машину, где все его давно уже ждали. Всю дорогу сидя с нами в кузове, он возмущался:
   - Это же надо! Я во всём виноват. Я для него первый бездельник и бандит. Надо же так ни за что обосрать человека!
   А я ехал довольный тем, что этому уроду наконец-то досталось. Место таких действительно в тюрьме. Жаль только, что Сазанский не сможет его туда отправить.
   Озеров же напротив после посещения Сазанского получил благодарность за отличную службу и был отпущен домой в отпуск на десять дней, не считая дороги. Он был первым во взводе, кого за три предыдущих года отпустили домой на побывку. Не только у нас, но и во многих других подразделениях было не принято отпускать срочников в отпуск. Это, как правило объяснялось плохой дисциплиной личного состава и ненужными затратами и проблемами при пересечении границы через Чоп.
   Озеров неплохо отдохнул дома и вернулся обратно весёлый и довольный. Часть вещей он тогда сразу переправил.
   - Ну как дома, Серый, классно? Хорошо попил, погулял? – спросил его Крокодил по приезду.
   - Ништяк! – отвечал Озеров.
   - Ну а бабу какую-нибудь успел отодрать? – не унимался Крокодил.
   - А как же!
   - И где?
   - А, прямо в подъезде ночью. Раком поставил и сделал своё дело. Холодновато только было. Подъезд плохо топился. Ну да ничего, я и к такой обстановке привыкший.
   - Эх, везёт тебе Серый! А мы тут маемся без баб, - позавидовал Крокодил.
После чего Озеров ещё долго рассказывал всем, как он славно гулял дома, и как весело ему было.
               
                Глава тринадцатая.

                Мой приятель Саня и его любовница.

   Ещё когда я лежал в санчасти, у меня появился приятель из лётной части. Он тоже был радиотелеграфист-телефонист, как и я. У них тоже было постоянное дежурство. Оно проходило на окраине аэродрома, где была небольшая будка. В ней они также вели наблюдения по локатору за полётами наших самолётов и вертолётов. Дежурили они по двое, заступая на сутки. Когда полётов было мало, то вдвоём там делать особо нечего. Их редко когда проверяли и большую часть суток они были предоставлены сами себе.
   Моего нового знакомого звали Саней, а родом он был из Анапы. Как-то он мне сказал:
   - Знаешь, Иван, у меня был наставником дед, который передал мне по наследству, уходя на дембель, свою словацкую любовницу. Рядом с аэродромом есть небезизвестное село Съельница, а на его окраине есть дом, в котором живёт тридцатилетняя вдова. Причём живёт она одна. А наш пункт весьма близко от её дома. Мой дед, прощаясь с ней, взял и меня с собой. Так мы и познакомились. И после этого я стал частенько захаживать к ней в гости, уходя с пункта ближе к ночи, когда не было полётов. Мой напарник не охоч до баб, но меня в таком деле понимал и поэтому оставался дежурить один. А я приносил ему за это цивильной хавки и вина. Этим меня постоянно снабжала моя весёлая вдова по имени Кристина. А напарник гораздо больше, чем баб любил вкусно пожрать и выпить. Поэтому у нас всё было налажено, и он всегда выгораживал и покрывал меня. А у Кристины я не раз ночевал, возвращаясь на пункт уже под утро и выжатый, как лимон. Кристина весьма симпатичная и фигуристая тёлка. В постели со мной она чего только не вытворяла! Чтобы не было по селу слухов, мне приходилось приходить к ней в темноте уже поздно вечером. Я не хочу, чтобы она и дальше скрывала это ото всех, потому что возможно женюсь на ней, чтобы остаться здесь. А работать буду электриком при нашей части. Я имею такую специальность, а на электриков в части есть спрос. А вообще у Кристины хороший просторный дом и большое хозяйство. Прямо таки особняк и целая ферма. Она хочет, чтоб я помогал ей в домашних делах. Но так как я бываю поздно, то приходится больше работать по другой части. Хоть она и старше меня на девять лет, но выглядит моложе своего возраста.
   - Да-а! – воскликнул я, когда он закончил свой рассказ, - вот это житуха у тебя! Как будто не в армии находишься, а в гражданской командировке. Я ничем таким похвастаться не могу. А тебе наверно просто повезло. Но я оставаться здесь бы не стал. Хотя при определённых обстоятельствах вполне возможно. А тебе можно только позавидовать.
   После этого он долго рассказывал мне о более высоком уровне жизни здесь в Словакии, нежели у него на родине в посёлке под Анапой. При том он делал упор, что здесь почти что Запад, и можно неплохо подлататься и затариться, не то, что у нас в Союзе.
               
                Глава четырнадцатая.

                Учения в запасном районе.

   С началом весны у нас начались постоянные учения и выезды. Буквально с марта до конца августа, то есть целых полгода нас кидали из одного района Чехословакии в другой.
   Первыми были учения в запасном районе, в семидесяти километрах от Зволена. Этот район находился в лесу, где я уже был поздней осенью позапрошлого года. В начале марта там было полно снега, который стал сырым и липким.
   Мы выехали туда по боевой тревоге. За несколько дней до выезда нас готовили к этому путём учебных тревог общего сбора. Надо было не только взять свои вещи, но и за считанные минуты вынести всё из оружейки и загрузить в машину. Потом по расчётам расположиться в боевых машинах, завести их и тронуться в путь.
   По учебным тревогам мы только выезжали из боксов и с позиции до пустыря в конце аэродрома. Там разворачивались, потом сворачивались и возвращались обратно. Но одна из тревог оказалась настоящей, то есть боевой. Из-за неё мы буквально через полчаса уже были в пути.
   На этих учениях Ганжа внезапно назначил Шенина командиром БТРа, как более опытного. Салават должен был всему научиться у него. Шенин не любил учения и всякого рода выезды. Он гораздо больше любил покой и тепло «Исследуемого», где чувствовал себя намного уверенней, и разумеется комфортней. Он любил сидеть на стуле, будучи сытым, чистым и опрятным. Он ужасно боялся сырости, мороза, голода и физических нагрузок. Но он намного лучше Салавата знал радиостанции в БТРе и как работать с ними. Поэтому Ганжа и поставил его старшим.
   Прибыв в запасной район, мы расположились на лесной поляне. Потом сразу развернули свой БТР, подняв мачту, а после вышли на связь со ставкой Ганжи и начальника ПВО корпуса.
   На второй день мне пришлось бегать по лесу с катушкой телефонного провода и прокладывать связь через коммутаторы с той же самой ставкой и между различными подразделениями сил ПВО нашей дивизии. Бегая по колено в сыром снегу, я очень быстро промок. Нам не выдавали валенок, а сапоги промыкали мгновенно. Но у меня были в запасе ещё две пары носок и две пары портянок. Но и они к концу второго дня стали сырыми. А посушиться было негде и не на чем.
   Протянув катушку за километр до ставки, мне открылась картина, похожая на ту, что можно было увидеть раньше только по телевизору. В блиндаже находились подполковники, полковники и несколько генералов из группы. Некоторые из них наблюдали в бинокли передвижения танков, БМП, Шилок и прочей техники по низине, которая простиралась до самого горизонта. А сам блиндаж был на возвышенном месте, поэтому все манёвры сверху были видны, как на ладони. Из него было весьма удобно наблюдать за всеми передвижениями более сотни единиц техники.
   Ганжа увидев, что я стою, как зачарованный и любуюсь видом сверху, быстро меня одёрнул:
   - Товарищ солдат, проверьте связь с Беловым и Коршуновым.
   -Есть, товарищ полковник, проверить связь, - чётко ответил я.
Прокачав связь, и получив утвердительный ответ о хорошей слышимости, я вернулся к своему БТРу и подумал, что сейчас неплохо было бы подкрепиться и хоть как-то подсушить портянки и носки. Мы для этого завели на крыше БТРа дизель-генератор и развесили на нём свои сырые и вонючие шмотки. Агрегат был тёплым, но места на нём для просушки явно не хватало. Так что носки и портянки подсохли лишь наполовину, оставаясь по прежнему влажными.
   Еды у нас было негусто. Несколько банок с кашей и тушёнкой хватило ненадолго. Паяльной лампой мы разогревали воду и кипятком заливали чай, рассыпанный по кружкам.
   Заморив кое-как «червячка», мы продолжали поддерживать уже проложенную связь, прокладывали новые линии и восстанавливали те, в которых произошёл неожиданный обрыв.
   На третий день уже все окончательно продрогли и изголодались. Сапоги и портянки можно было выжимать. У некоторых начался насморк, кашель и заболело горло. То есть все признаки простуды были налицо и на лице.
   Две ночи мы ночевали в холодном БТРе. Хоть его и периодически прогревали, но тепло уходило за считанные минуты. К тому же уснуть с сырыми ногами было весьма непросто.
   Наконец на третий день, часа через два после обеда объявили всем о сборе в обратный путь. Все с радостью встретили это известие. Чувство скорого возвращения в тёплую и сухую казарму, придало нам сил, чтобы быстро всё собрать, свернуть и тронуться в путь.
   Мы шли колонной до самого Зволена. А вернувшись в Слячь, все сразу бросились стирать свои вещи, предварительно доев все остатки сухого пайка. В казарме было очень тепло и через пару часов батареи были все увешаны нашими шмотками. В этот раз все легли очень рано и быстро заснули. Усталость давала о себе знать.               
               
                Глава пятнадцатая.

                Шенин.

   Шенин неделями просиживал на «Исследуемом», не желая возвращаться во взвод. Ганжа постоянно ему подкидывал работу по картам и тот втайне был рад, что можно ещё на денёк-другой задержаться на дежурстве.
   Во взводе он чувствовал себя не в своей тарелке, избегая в первую очередь некоторых своих однопризывников. Особенно Озерова, Левчука и Бульбу. Все трое любили поиздеваться над ним. Нет, они его и пальцем не трогали, но злые шутки постоянно отпускали. Дело всё в том, что у Шенина была женская фигура: узкая талия, толстые ляжки и огромная задница. Он не был голубым, но вышесказанная троица видела в нём такового.
   Придя как-то раз во взвод, после месячной отсидки на «Исследуемом», Шенина встречали злыми ухмылками и шутками в его адрес. Озеров первым воскликнул:
   - Ах! Вот ты и пришла, моя королева! Наконец-то! А то мы так долго ждали тебя! Сегодня с тобой мы неплохо проведём время! Не забудь только на ночь подмыться, Дездемона!
   Шенин только криво улыбался на это. Но всё таки слова Озерова повлияли на него и перед отбоем он лежал на кровати одетый, сняв лишь ремень и сапоги. Видать опасался, что ночью кто-то может прилезть к нему.
   Так и в последующие дни Шенин делал вид, что прилёг просто отдохнуть ещё за час до отбоя и будто вдруг незаметно заснул одетым. Но троица поняла его хитрость, а Бульба поутру спросил его тогда:
   - Ты чё, Шенин, спишь всё время одетый? Или за своё очко опасаешься? Не боись, солдат ребёнка не обидит.
   - Да чё ты городишь? Я просто устал к вечеру, да и срубился незаметно.
   - Кому сказки рассказываешь? Нужен ты больно, идиот.
   У Шенина уже давно не ладились отношения со своим призывом. Да и с остальными он тоже особо ни с кем не дружил.
   Но как-то Шенин на «Исследуемом» позвал Мишу Бабийчука в нашу комнатушку. Миша только что пришёл из столовой. Он теперь был единственным, кто носил пайки дежурному офицеру, да и Шенину тоже. Мы прослужившие уже больше года, давно забыли об этой обязанности, которая раньше нас всех сильно утомляла. Шенин только что проснулся, но выходить из комнатушки не спешил. Вообще он любил отдыхать, то есть валяться на койке ничего не делая.
   - Рядовой Бабийчук, ко мне шагом марш! – крикнул он возмущённым голосом. - Ты, чего совсем опух? Из столовой пришёл, а пайку мне не несёшь.
   - Да вот же она, бери! – своим тонким овечьим голоском проблеял Бабийчук.
   - Что значит, бери? А ну быстро неси сюда! – с гонором крутого деда возмутился Шенин.
Миша принёс ему котелки в кровать. Шенин посмотрел на него и решил немного поиздеваться:
   - Ну, ты и урод! Как таких в армию берут? А ну упал и отжался!
   - Я не могу, - тихо прошептал Миша.
   - Слышь, студент, - крикнул он мне. – Иди ка посмотри на этого урода. У него ремень висит на яйцах, крючок не застёгнут. Он видать совсем страх потерял.
   Я зашёл в комнатушку, а Шенин в это время начал над Мишей моральную экзекуцию :
   - А ну, снимай штаны!
Миша послушно снял ремень и спустил штаны.
   - А теперь начинай драчить свой хрен!
   - Это нехорошо, - жалобно простонал Миша.
   - А ну быстро выполняй приказ старшего по званию! Ты что устав забыл? Там что написано? Что ты должен беспрекословно исполнять приказы старших. Ты в армии или где?
   - Это нехорошо, - опять пропищал Миша.
   - Слушай, Серёга, отстань ты от него, на фиг он тебе сдался! – вмешался я в эту сцену, чувствуя, что сейчас Бабийчук расплачется.
   - Ладно, одевай свои портки, жирная свинья! А то за тебя урода ещё посадят ненароком.
После чего Шенин принялся за принесённый ему обед.
   Таким образом, он отрывался на более слабых за злые и обидные шутки, которые получал во взводе от своих однопризывников.

                Глава шестнадцатая.

                Бабийчук – бабий человек.

   После появления Миши Бабийчука я долго удивлялся – как можно забирать таких людей в армию, к тому же ещё направлять в учебку. А он пришёл к нам, уже прослужив полгода в учебке. Таким и на гражданке то всегда тяжело. У Миши был врождённый порок сердца и ожирение, от которого он постоянно потел и вонял. Внешне Бабийчук был похож на молодую старушку, эдакую бабушку-божий одуванчик. Голос его ещё больше смахивал на старушечий. Миша нам сам говорил, что раньше общался в основном с бабушками, был с ними в хоре и часто ходил отпевать покойников. По всем признакам он хорошо тянул на инвалида второй группы. Но видимо ихний военкомат это не интересовало. Им нужно было выполнить план по призыву.
   Когда Миша в первый раз вошёл в кубрик, то Озеров с Левчуком сразу стали допрашивать новобранца:
   - Так ты говоришь, что работал упаковщиком на фабрике? – начал Озеров.
   - Да работал, - отвечал Миша.
   - А потом тебя забрали в армию? – продолжал Левчук.
   - Да забрали, - жалобно отвечал Миша.
   - Таким, как ты здесь вообще делать нечего! Хотя сейчас тебя проверим. А ну упал и отжался! – продолжал свой наезд Озеров.
   Миша отжавшись три раза, начал вставать.
   - Ты чё, душара, разве была команда встать? А ну, продолжай отжиматься на счёт, - возмутился Левчук.
   - Я больше не могу.
   - Тогда присядай. Минимум тридцать раз, - опять наехал Озеров.
   Но уже после десятого раза Миша весь красный и в мыле почти остановился. Видать сердце у него зашкалило.
   - Ладно, хватит, - проворчал Озеров. – А то ещё сдохнешь, а нам из-за тебя сидеть придётся. Будешь отныне главным уборщиком и подшивальщиком. На это физических нагрузок немного. Можешь больше никогда не отжиматься и не присядать. Мы тебя другой работой обеспечим и озадачим.
   С тех пор Мишу никто не заставлял делать что-то подобное. Никто его и пальцем даже не трогал. Но работы у него всякой было – врагу не пожелаешь. Все видели в нём не солдата и пацана, а урода с непропорционально большой головой яйцевидной формы и овальным телом жирной свиньи. А на таких, ни у кого рука не поднималась.

                Глава семнадцатая.

                Одни на дежурстве.

   Перед отправкой взвода в Кежмарок в конце марта, встал вопрос о том, кому оставаться дежурить на «Исследуемом». Требовалось всего два человека на телефоны и коммутатор. Оповещение по приёмнику было снято на все три недели. Мне не повезло, так как я оказался нужнее на учениях. А сидеть сиднем на пункте оставили тупого Плюшку и Мишу Бабийчука.
   После нашего вторичного отъезда на Кежмарок, Плюшка развернулся на пункте в полный рост. Миша сидел на коммутаторе круглосуточно. Плюшка вообще не обременял себя такой обязанностью. Все три недели он лазил от Сляч до Зволена и крутил дела с часами, значками и обменом денег. У него было море знакомых, в том числе земляков.
   На окраине Зволена располагались частные дома и Плюшка ходил туда к одному деду. Через него он менял наши рубли на кроны. Он к нему приходил с толстой пачкой червонцев, которые собирал по всем знакомым. Словаки за десять рублей давали не сто крон, как положено, а семьдесят или восемьдесят. Плюшка отдавал владельцу червонца пятьдесят или шестьдесят, а разницу забирал себе. На эти деньги он квасил практически ежедневно, часто принося выпивку с собой на «Исследуемый».
   Однажды он в стельку напился у деда и припёрся на пункт, аж в три часа ночи. Путь лежал через свалку, где не было забора, а дальше со стороны бани он благополучно поднялся на второй этаж и пролез через решётку.
   Войдя на пункт, Плюшка увидел, что Миша спит, уронив голову на стол, и прикрывшись шинелькой. Узрив такую «бурость», Плюшка взревел:
   - Ты что сука, службу не хочешь тащить? Спишь, тварь, на посту!
Он с размаху ударил Мишу ногой в живот. Тот слетел со стула, но попытался встать. На это в ответ он получил ещё серию ударов ногами по всем частям тела, кроме головы.
   - Я покажу тебе, как спать на дежурстве! – орал пьяный Плюшка, предварительно закрыв входную дверь на ключ.
   После экзекуции он поднял бездыханного Бабийчука на стул. Миша уже не на что не реагировал. Плюшка страшно испугался, что не убил ли он его ненароком. Мгновенно протрезвев, он начал бить его по щекам, потом налил в стакан воды и плеснул её в лицо своей жертвы. Бабийчук слабо застонал и приоткрыл глаза. Плюшка обрадовался, что тот жив и начал успокаивать его :
   - Ладно. Всё нормально. Я погорячился немного. С каждым ведь бывает. Ты иди, спи и никому ничего не рассказывай. И вообще давай мириться. Я тебя прощаю.
   Миша поплёлся к кровати.
   - Ну, чё, помирились что ли? – спросил Плюшка.
   - Да Вить, помирились, - жалобно простонал Бабийчук.
   - Ну, вот и хорошо. Я же о тебе забочусь. Чтоб ты на посту не спал, а всех соединял и на звонки отвечал. А то ведь мне попадёт, а не тебе, за то, что у нас вся служба похерена. Ну всё, спи давай.
   Под утро, часа через три Плюшка растолкал Мишу и спросил :
   - У тебя ничего не болит?
   - Тут немножко и здесь чуть-чуть, - пропищал Бабийчук.
   - Ничего, до свадьбы заживёт!
   - До чьей свадьбы? – спросил его Миша.
   - До моей свадьбы! А ну давай садись за коммутатор. Я и так за тебя всю ночь продежурил, не спал ни хрена.
   Миша, одевшись кое-как, побрёл в туалет, а потом сел за коммутатор. Плюшка разделся до белья, залёг под одеяло и сладко захрапел. Чтоб было теплее, он ещё сверху накрылся шинелью. Так он спал до девяти часов, потом с полчаса посидел за коммутатором, пока Миша ходил ему за завтраком. Перекусив, Плюшка опять завалился на кровать и спал уже до обеда. После обеда он провалился до самого ужина, обделывая всё это время свои делишки. После ужина он ушёл в кино, а потом поспешил к приятелю деда, который ждал его с кучей вина и со специально снятыми для Плюшки проститутками.
   Напившись и натрахавшись досыта, Плюшка опять пьяный вернулся на пункт глубокой ночью. Но на этот раз он уже не бил Мишу, а сразу завалился спать. И так было почти каждый день, все три недели. В конце этого трёхнедельного дежурства Плюшка обнаружил, что денег у него больше нет, и не предвидится. Все те «бабки», которые лились к нему рекой, за это время он пропил и прогулял. И все старые заначки он тоже поистратил. Дембельский чемодан был практически пуст. В нём кроме кроссовок и нескольких пачек печенья и вафель ничего больше не было. Пожалев, что ему придётся возвращаться домой пустым, Плюшка махнул на всё рукой. Только одна мысль его согревала в тот момент: «Ничего, зато погулял на славу. Есть что вспомнить и корешам своим колхозным порассказать».

                Глава восемнадцатая.

                Второй Кежмарок.

    Мы, пробыв пару дней в Слячах, опять направились в Кежмарок. Там пробыли пару недель на месте корпуса, который уже отстрелялся.
   Весна всё больше входила в свои права, и снег таял быстро. Земля моментально подсыхала. Если мы тринадцатого марта тонули среди леса в сыром снегу на учениях в запасном районе, то по приезду из Кежмарка пятого апреля уже загорали на позиции.
   Весенний Кежмарок был уже непыльный, как в сентябре, а грязный и мокрый. Асфальт на плацу стал уже сухой, но дороги на полигоне были грязными от растаявшего снега. Ничего примечательного во второй раз Кежмарок нам не приподнёс. Всё прошло быстро и гладко. Только перед отъездом нам пришлось делать больше всевозможных уборок. Нас заставили даже вычистить окрестный лес в радиусе ста метров от полигона. Необходимо было убрать весь мусор, который накопился здесь за время пребывания наших войск.
   Обратно вся техника была погружена на платформы, а мы продрогшие, сырые и голодные ехали через пол-Словакии на транспортном ЗИЛе. Единственная длительная остановка была в Попраде, где мы сходили в местный магазин, купив кое-чего из съестного. Деньги у некоторых ещё оставались.
   По прибытию в Слячь, мы умывшись и перекусив, завалились спать. А на следующий день также, как и три недели назад, стирались, сушились, гладились и подшивались до обеда. Было воскресение, но нам в качестве исключения разрешили сходить в баню, которую обычно мы посещали по субботам. В этот раз даже была горячая вода, которая обычно отсутствовала. Нам выдали чистое бельё, на котором, как и всегда не было половины пуговиц.
   После обеда Воробью и Сим-симу удалось раздобыть пивка, аж четыре трёхлитровых банки. К пиву они купили ещё трёх здоровых копчёных лещей. Пивко пришлось очень кстати и мы даже прибалдели от всего этого. Такой расслабухи все уже давно не испытывали.

                Глава девятнадцатая.

                Капитан Еремеев.

   После возвращения из Кежмарка мне, Макару и Сим-симу опять пришлось регулярно ходить в Зволен на дежурство. Среди дежурных последнее время чаще всех стал заступать капитан Еремеев или Ерёма, как мы все его звали. Он был похож на Папанова из фильма «Бриллиантовая рука», когда тот был с усами. И голос у Ерёмы такой же был один в один. Он всегда чутко следил за нами, и не дай бог кто-то начинал кимарить у приёмника. Подзатыльники и затрещины тогда сыпались, как из рога изобилия. Особенно он любил следить за мной.
   Сам Ерёма был довольно грузным, а усы у него были, как у кота Базилио. Так что на лицо он выглядел забавно. Я очень удивился, когда узнал, что ему только тридцать четыре года. На вид ему было под полтинник.
   Вообще многие офицеры у нас выглядели намного старше своего возраста. Например Ганже было сорок четыре, а на вид все шестьдесят. К тому же он был весь седой, как лунь. Сазанский тоже выглядел лет на десять старше. Оно и понятно. У большинства из них была нервная служба, бессонные ночи, постоянные волнения и стрессы. Только служба в основном другой и не бывает. А это всё старило раньше времени. Один лишь капитан Шевелин, часто заступавший к нам на дежурство, наоборот выглядел моложе лет на десять. У себя в полку он заведовал какой-то телерадиостанцией. Служба у него была намного спокойней, чем у остальных. Никаких особых дрязг с начальством у него не было. От того и сохранялся он неплохо.
   Однажды ночью, когда Ерёма был дежурным, я вышел в туалет, оставив за приёмником одного Трактора. Минут через пять я вернулся. Ерёма в этот момент разговаривал со «Штангой». Он в чём-то оправдывался, и я сразу понял, что передали по приёмнику что-то важное. Трактор естественно ничего не принял, так как не научился принимать морзянку, а был только планшетистом и телефонистом. А звонок со «Штанги» был мгновенным.
   - На связи полковник Тищенко. Капитан Еремеев, что вы сейчас приняли по приёмнику? – последовал вопрос с другого конца провода.
   - Одну минуту, товарищ пол… - Фадеев, что ты принял? – взревел Ерёма.
   - Да тут чего-то непонятно: пять, один, три и … - невнятно пролепетал Трактор.
   - Еремеев, вы что оглохли? – не унимался Тищенко.
   - Один момент. Передали контрольный сигнал, - наобум брякнул Ерёма.
   - Во первых не сигнал, а донесение, - спокойным, но опасным голосом поправил Тищенко. –       Доложите по цифрам, капитан.
   - Пять, один, три, ноль, - выпалил Ерёма, сам не понимая, что сказал.
   - Всё с вами ясно, капитан! Готовьтесь теперь к утру и доложите начальнику ПВО, чтобы он сразу по приходу мне позвонил.
   Ерёма, зажав рукой трубку, шипел на Трактора :
   - Звони быстрей на «Сейм», узнавай, что они приняли.
   Трактор судорожно крутил ручку коммутатора, но там не отвечали. А когда они наконец ответили, то всё, было уже поздно. Получив ответ с «Сейма», Ерёма опять звонил на «Штангу», чтобы хоть как-то поправить своё положение:
   - Товарищ полковник, извините, вышла небольшая оплошность. Радист не правильно прочитал запись. Разрешите доложить правильно?
   - Ну, докладывайте.
   Ерёма отчеканил цифры, которые принял «Сейм». Тищенко на это лишь фыркнул:
   - Зря стараетесь, капитан. Донесение принято неправильно с пятью ошибками. Расскажите мне лучше боевые характеристики бомбардировщика В-52 производства США, стоящего на вооружении стран членов НАТО.
   Ерёма начал судорожно искать глазами плакат с В-52. Но он от его стола был далеко, а Ерёма не имел столь острого зрения, чтобы разглядеть числа, стоявшие в боевых и технических характеристиках самолёта. Поэтому его ответ был с большими ошибками.
   - А что вы скажите про французкий «Мираж?» – опять задал вопрос Тищенко.
   - «Мираж» - это боевой вертолёт Франции, как прямой участницы блока НАТО, - лихо начал отвечать Еремеев.
   - Всё. Хватит, капитан, - перебил его Тищенко и повесил трубку.
   Ерёма пару минут сидел в оцепенении, видимо понимая, что ответил не то, что надо. Уже позже до него дошло, что «Мираж» - это не только вертолёт, а самолёт, а Франция не является прямой участницей блока НАТО.
   Я в это время сидел за приёмником, накинув «уши», но все нюансы разговора с Тищенко мне были слышны. Я одной рукой держал трубку коммутатора, через который и шло общение дежурного со «Штангой».
   Через пять минут Ерёма взревел бешеным голосом:
   - Студент, урод, ты, где лазишь? Из-за тебя Трактор донесение не принял. Ты у меня ещё наплачешься! Сидеть и не вставать! Всё записывать, не читать, не курить и чаи не гонять! Вся обстановка должна быть на планшете.
   После чего он выкурил подряд две цыгарки, удалился в нашу комнатушку и лёг на нижнюю койку прямо в сапогах. Потом оттуда послышался его голос :
   - Я каждые полчаса буду вставать, и проверять вас. Сегодня никто из вас спать не будет. А Макар пускай спит до утра.
   Ерёма сдержал своё слово. Макара он не будил, а мы не спамши сидели с Трактором всю ночь. Ерёма часто вскакивал с кровати, прохаживался по пункту и спрашивал обстановку. Но теперь всё уже было спокойно. Передача стала редкой и ничего контрольного не передавали. Как только Ерёма уходил, мы с Трактором перед этим договорились - по очереди один кимарит, а другой следит за скрипом кровати. Если она сильно начинала скрипеть, то значит Ерёма встаёт, и дежурный будит мгновенно напарника.
   Макар проснулся сам, где-то часов в семь и удивлённо спросил:
   - А чё, вы меня не будили?
   - Да чего будить? Тут такое было! – ответил я и кратко ему рассказал события минувшей ночи. На то Макар ответил :
   - Ну, так идите, хоть сейчас поспите, а я посижу.
   - Да чего уж спать то? Времени осталось мало. Скоро Ганжа придёт и Белов с Сазанским. Да и Ерёма нам всё равно спать не даст. Только нервы себе мотать.
   Вообще, ходить не выспавшись, мы здесь давно уже привыкли. А этот залёт надолго запомнился Еремееву. Тищенко отчитал Ганжу за плохопоставленное дежурство, невнимательным и слабым приёмом радиотелеграфа. Ерёма получил выговор и после этого его долго не вызывали на дежурство. А как-то через пару месяцев он мне заявил:
   - Чёртов студент, из-за тебя я был признан самым тупым дежурным по группе. А ты у меня теперь до самого дембеля будешь маяться, когда я заступать буду на «Исследуемый!»
   Он действительно ещё полгода терроризировал меня на пункте. Не разрешал курить и читать за приёмником, А спать давал не больше двух-трёх часов, и то после того, как я уже принял контрольную передачу. Поэтому смена с Ерёмой всегда у нас считалась тяжёлой и бессонной.
   Я естественно никогда перед «Штангой» не пытался отвечать за него. Да и мой голос с его низким и хриплым басом не шёл не в какое сравнение. С той поры Ерёма перестал спать на пункте, как раньше. Все ночи он постоянно вскакивал и следил за нами, особенно за мной. Он боялся даже лишний раз сходить в туалет. Короче говоря, сам мучился и других мучал. Он очень боялся повторения того позора, который пришлось ему пережить.
   И с той самой ночи вражда и взаимная нелюбовь у меня с Ерёмой продолжалась до самого дембеля. Это у меня был далеко не первый случай, когда тот, кто является моим начальником, залетает перед вышестоящим начальством, то всегда ищет виновного или козла отпщения. А сам же он, как всегда почти святой, только подчинённые во всём виноваты. Это называется : «Look at your shelf»               
               
                Глава двадцатая.

                Пикники на позиции

   По весне в апреле месяце нас часто тянуло сделать отменное жаркое из картошки и мяса. За картошкой раньше, ещё по осени мы ходили на окрестные поля и выкапывали её там. В остальное время нам приходилось ходить на продсклад и выпрашивать у кладовщика-армянина, который был из вольнонаёмных. Он всегда долго ломался, но понимая, что мы пришли не по своей воле, а нас послали, всё же в конце концов открывал склад и насыпал нам ведро, а то и не одно.
   Теперь же мы будучи кандедами, сами хотели приготовить нечто домашнее и вкусное. Лук, маргарин и соль у нас всегда были на станции. За картошкой приходилось ходить сначала Климу и Васе, а в последнее время Тамачёву, Новоковскому и Вальдемару. Мы уже полгода посылали их на такое дело. И во все времена картошка с тушёнкой приготовлялась на всех с таким расчётом, чтобы каждый, включая молодых, мог нажраться до отвала.
   Как-то в один вечер, когда жаркое было уже практически готово, внезапно нагрянул командир. Готовили мы в обычном бачке, который уже давно стянули из столовой. Жарили на паяльной лампе, постоянно перемешивая.
   Ещё при Дядьке мне частенько приходилось этим заниматься, чтобы накормить ненасытных дедов. Дядька раньше всегда бесился, что я слишком медленно чистил картошку, потому что терпения не хватало, ему очень хотелось побыстрей начать трапезу.
   А в этот апрельский вечер вдруг внезапно похолодало, и пошёл дождь. Появления командира в девять часов вечера никто не ожидал, так как он покинул казарму ещё три часа назад.
   Коршунов ворвался на позицию, как ястреб, когда жаркое было почти готово. Я с Мухой усердно дожаривали сей деликатес с помощью паяльной лампы. Командир бегом,и не слова не говоря,приблизился к нам и мощным пинком ударил по бачку так, что всё его содержимое оказалось разбросанным по позиции.
   - А сволочи! Вас, что в столовой не кормят? Устроили, тут понимаешь, пикник на обочине. На боевой позиции, чёрт бы вас всех взял! Я вам сейчас устрою уик-энд!
   После чего он достал со станции топор и стал им неистово бить по бачку, разрубив его на мелкие кусочки. Затем он принялся топтать разбросанную картошку. Весь наш секретный ужин накрылся под его сапогами. Потом Коршунов успокоился и вскоре уехал на своём велосипеде. А мы в этот день остались ни с чем.
   Но уже на следующее утро был стырен из столовой такой же бачок, и мы приготовили тоже самое, что Коршунов так неистово топтал накануне.

                Глава двадцать первая.

                Кража у словака и переезд взвода в Оремов Лаз.

   Однажды в конце апреля, когда я сидел на дежурстве в Зволене, к нам с «Замёта» вдруг пришло неожиданное донесение о том, что полковник Ганжа должен немедленно прибыть в свой взвод в Слячах. Потом позвонили из особого отдела и потребовали соединить с квартирой полковника. Самое странное было в том, что часы показывали два часа ночи.
   Дежурным по пункту был тогда капитан Пасечный – интеллигент, к тому же в очках. Он являлся комбатом комаринской батареи и на дежурство его привлекли в качестве исключения. У них просто заболел тот, кто должен был дежурить. Пасечный практически ничего не делал, полагаясь на меня и на Макара. Мы ему говорили, когда надо позвонить на «Штангу» в штаб группы и что при этом надо сказать.
   Соединив особистов с квартирой Ганжи, я не замедлил подслушать о чём собственно сыр-бор. А дело оказалось в том, что ребята из нашего взвода обокрали какого-то словака. А тот с жалобой и поспешил в особый отдел.
   Дальше я перенесусь в события, предшествующие этому звонку.
   Клим, Француз, Сим-сим, Крокодил, Дохпый и Муха хорошо поддали в казарме и рванули вечерком на «забаву», то есть на словацкую дискотеку. Дохлый, он же Вася Коваль и Клим стали кандидатами, а наш призыв уже дедами.
   Все повторно отмечали приказ в связи с известием о точной дате отправки наших дембелей. Новоиспечённые дембеля, нагрешив по пьянке в былые времена, уже не в какие авантюры и походы не пускались, а только напивались до усёру в пределах кубрика. Они не хотели проблем с осложнениями перед самым дембелем. Все похождения им давно уже надоели, и они сидели на чемоданах. Но только не нашему призыву и не младшему. Нам хотелось приключений, вечерних походов по «забавам» и кабакам. А некоторым мечталось и словачек местных попробовать.
   Так они вшестером после обильных возлеяний вечером отправились искать приключений на свою, как говорится задницу. Одетые в бушлаты, они пришли в Съельницу на «забаву». Спиртным здесь не торговали, а всем хотелось добавить и догнаться до полной кондиции.
   На «забаве» был один словак лет сорока, случайно зашедший туда после трудового дня. Снять кого-то у него не получалось, так как он уже был неплохо задут и не очень хорошо соображал. Увидев советских солдат, он воскликнул:
   - О, комрадос, поцем ко мни в гости! Выпить хошь?
   - Да не откажемся, - быстро смекнув, ответил Клим. А Крокодил добавил:
   - Ваши девки не клюют чего-то на нас. Не знаю, чего им надо. Так что лучше пойдём квакнем, как следует и поговорим за жись.
   - Точно. Давайте выпьем за дружбу! – как раз кстати заключил Муха.
   - Только тихо. Пока жинки нет. Я тута в соседнем доме живу, - запинаясь, ответил словак.
   С песнями и в обнимку толпа проследовала к словаку в гости. А тот от души стал потчевать дорогих гостей. Он достал из загашника отменную боровичку, редкую для нас финскую водку и всё это начал разливать по фужерам. Тосты шли один за другим. Словак радовался от души, что пьёт с такими весёлыми и хорошими ребятами. Никогда ему ещё не доводилось выпивать вместе с советскими солдатами.
   Крокодил завёл разговор о музыке:
   - Слышь, камрад, как там тебя?
   - Ян, моё имя, - отвечал словак.
   - Так вот, Ян, поставь какой-нибудь музон, ну типа Блэкмора что ли или Квинов.
Словак оказался крутым меломаном, и услышав про одного из своих кумиров, поспешил включить магнитофон.
   - Блэкмор, Рэинбоу, вэри гуд! – повторял он приплясывая, и поставил один из их лучших альбомов 81 года разлива «Неизлечимый».
   Крокодил и Сим-сим, знающие толк в хард-роке, затрясли головами в такт музыки.
   Между тем, пока веселье продолжалось, Клим вышел в соседнюю комнату с жутким желанием провести осмотр апартаментов и заодно присмотреть, где и что лежит. Как говориться – нет ли чем поживиться. В соседнюю комнату никто не входил, а также никто и не заметил отсутствия Клима. А он тем временем открыл дверцу серванта. Там на блюдце лежало золотое кольцо с драгоценным камнем, а рядом из фужера торчала солидная пачка денег. Клим незамедлительно засунул всё это себе в карман. Тут же рядом на телевизоре лежали ценные швейцарские часы фирмы «Ролекс» и золотая цепочка с крестиком. Всё это Клим также быстренько оприходовал. Потом он, как ни в чём не бывало, пришёл обратно и сел за стол.
   Хлопнув ещё раза по два, наша делегация стала задумываться о возвращении в казарму. Словак перед этим предлагал ещё немного задержаться, чтобы послушать его богатую коллекцию рок-музыки. Напоследок он поставил последний альбом группы «Квин» с Фредди Меркури, который был встречен бурными овациями. А после бурного прощания, выпил ещё грамм пятьдесят и завалился на диван.
   Отменно выпив и закусив, весёлая и пьяная шестёрка через поле мимо аэродрома кое-как добралась до родной казармы.
   Примерно через полчаса у словака пришла жена. Увидев следы большой пьянки, она сразу сообразила, что у её мужа недавно были гости. Потом она растолкала муженька и задала ему один лишь вопрос о том, кто был у него недавно. Словак, проснувшись лишь промычал, что были камрады, то есть русские солдаты.
   Она никак не ожидала, что её муж мог пьянствовать с советскими солдатами. Но на всякий случай она решила проверить наличие вещей в доме и все ли они на месте. Уже через несколько минут хозяйка обнаружила отсутствие кольца с изумрудом, часов, цепочки и пачки денег в три тысячи крон.
   Женщина опять растолкала пьяного мужа, причитая и крича на него. Услышав о краже, словак не на шутку всполошился и начал вспоминать тех, кто был у него недавно. Но вскоре он решил сразу действовать напрямую, то есть ехать к начальству части и докладывать о краже. А те пусть сами их у себя ищут.
   Зная, что в этом ему сможет помочь особый отдел при части, и зная где он находится, Ян решил сразу ехать туда, чтобы те нашли преступников, как говорится по горячим следам. Хмель у него почти прошёл от волнения, голова прояснилась, а сам он желал отмщения и возврата украденных вещей и денег. У него не укладывалось в голове - как такие дружелюбные и тактичные ребята смогли так нагло обокрасть его. Ведь он был к ним, как говорится со всей душой, и напоил и накормил до отвала. А они так скверно и по свински поступили с ним.
   Ян завёл машину и поехал к советской воинской части. Про себя он всё же думал, что вор был кто-то один, а остальные могли и вовсе не знать об этом. Да и сидели вроде все за столом, не выходя из комнаты. А кто мог выйти, то Яну вспомнить не удалось. Слишком много он выпил в этот вечер.
   Легко разыскав особый отдел и дежурного в нём, Ян на ломаном русском рассказал ему, что
произошло. Дежурный поцокав языком, спросил:
   - Камрад Ян, а вы не помните каким цветом были погоны или петлицы у ваших гостей?
   - Чёрны. Точно чёрны!
   - Так чёрные значит. Это уже теплее.
   Дежурный по отделу майор Лыков призадумался и задал ещё один вопрос словаку:
   - А на петлицах, что было изображено у этих солдат? Ну металлическая эмблема какая была?
Ян задумался, вспоминая, а после уверенно скрестил руки.
   Особист сразу догадался, что это не стройбат, как он подумал ранее, а взвод начальника ПВО. Майор Лыков сразу понял, что на петлицах были скрещённые пушки.
   - Всё, товарищ камрад Ян, вы свободны. Только вот подпишите ваше заявление. На днях мы вызовем вас, и я обещаю вам вернуть все похищенные ценности и деньги. Дальше уже наша работа.
   Словак уехал, а майор сразу же вызвал через наш пункт начальника ПВО дивизии. Ганжа прибыл через два часа в особый отдел. Вызвали также и Сазанского и они вместе с особистом поехали в нашу казарму устраивать общий подъём и большие разборки. Следом за ними на велосипеде подъехал и Коршунов, которого также вызвали во взвод по тревоге.
   Дневальный был пьян и спал в ленкомнате, а делегация безо всяких предупреждений вошла в кубрик. Включив свет, Ганжа заорал:
   - Подъём, взвод, боевая тревога!
   Те, кто был трезв и не пил накануне, испуганно проснулись и поднялись.
   - А вам что, особое приглашение надо? – рявкнул Ганжа на спящую мертвецким сном, пьяную шестёрку.
   Еле продирая глаза, вставали Клим, Дохлый, Сим-сим, Муха и Француз. Дембеля тоже молча поднялись. Они знали, что молодёжь накануне круто погуляла и видимо что-то произошло.
   - Да, ну и рожи у вас! Видно хорошо вчера оторвались. По полной программе, – продолжал свою речь Ганжа.
   - А этот, что не встаёт? Он, что совсем оборзел ? – опять взревел начальник ПВО, показывая пальцем на спящего Крокодила.
   Его начали все будить, толкая и стаскивая с кровати.
   - Э, э, да пошли вы все на хутор бабок ловить, - не открывая глаз, отвечал на это Крокодил.
   - Товарищ солдат, извольте подняться, когда с вами полковник разговаривает! – встрял с речью Сазанский.
   - Что-о, какой полковник? Идите все к чёрту, я спать, умираю хочу, - опять не открывая глаз, простонал Крокодил.
   Дальше будить его было бесполезно. На все реплики и битьё по щекам он почти не реагировал. За прошлый день Крокодил выпил гораздо больше всех остальных. Он надрался сначала с дембелями, а потом двойную норму заглотил у словака. Потому теперь был невменяем. Поняв, что будить его бессмысленно, Ганжа начал вместе с особистом опрашивать каждого о краже в словацком доме.
   - Значит так. Если вы не сознаетесь мне сейчас, кто украл деньги и вещи у словака, то мы вам устроим повальный обыск. И у кого найдётся украденное, тот прямиком поедет в тюрьму. А если тот, кто украл, отдаст всё сразу, то возможно всё обойдётся и без тюрьмы.
   Под тюрьмой Ганжа подразумевал дисбат конечно. И после этого начался опрос пьяной шестёрки, то есть тех, кто был вечером у словака. О том, что Клим спёр ценности и деньги в словацком доме, знали только Муха и Дохлый. Остальные об этом ничего не знали. А Клим по дороге в казарму не удержался и похвастался им, что уже сделал себе крутой дембель одним махом. На три штуки крон можно было неплохо затариться, если конечно он бы смог эту сумму сохранить для такого дела.
   Но тут вопрос встал ребром. Деньги, часы, цепочка и кольцо лежали у него в грудном кармане кителя. Он просто не успел это всё спрятать куда-нибудь в надёжное место, а отложил такое дело до следующего дня, когда трезвый и с ясной головой смог бы выбрать тайник понадёжнее. В голову не могло ему придти, что словак сразу рванёт по горячим следам и через несколько часов уже начнётся шмон среди ночи. И если сейчас Ганжа с командиром начнут всех обыскивать, то через пять-десять минут они всё найдут у него. Сердце ёкнуло у Клима. В дисбат ехать ему совершенно не хотелось. Про себя он подумал, что Ганжа мужик незловредный, и если пообещал что-то, то должен исполнить. И набравшись духа, Клим одной фразой остановил начавшийся обыск:
   - Товарищ полковник, это я взял!
 Ганжа и все присутствующие разом повернулись в его сторону.
   - Так, это уже лучше. Ну давай, выкладывай! – обрадовано заговорил Сазанский.
Клим выложил всё на стол.
   - И чем же, ты рядовой, можешь объяснить свою кражу? – спросил его Ганжа после короткой паузы.
   - Не знай, тыщ полковник. Бес попутал. Виноват. Вообще у меня такое в первый раз.
   - Ладно. Товарищ майор, передайте вещи и деньги по описи гражданину, как его там ….
Клим сдал всё майору, и попросился после чего в туалет, изображая сильную нужду по большому. Майор, обрадованный быстрым разрешением дела, на две минуты отпустил Клима. В туалете Клим припрятал за бачок оставленную тысячу. По его приходу майор уже обнаружил несоответствие похищенных и полученных от Клима денег.
   - Ты, что со мной в игрушки вздумал играть? Думаешь, я не понял зачем ты ходил в туалет? Где ещё тысяча? – взревел майор, раздосадованный тем, что отпустил его в сортир.
   Ганжа, Сазанский и Коршунов моментально оглянулись в сторону Клима.
   - У меня больше ничего нет. Я всё уже вам отдал, - оправдывался он изо всех сил.
   - Ладно, товарищ полковник, занимайтесь этим солдатом, а я отлучусь на пять минут.
Майор ушёл, а через некоторое время вернулся, сжимая в кулаке недостающую тысячу крон.
   - Вот гад, за сливной бачок запрятал! Думал, что я совсем дурак и не понял его манёвра. Не на того напал ! Я не первый год разные дела распутываю и мне всякие хитрецы попадались. Только я наперёд чувствую все их уловки.
   - С тобой, рядовой Клименко, отдельный разговор будет и отдельно судьба у тебя сложится, - вставил Сазанский.
   Тут и Ганжа вновь рассвирепел, видимо не зная, как наказать всех провинившихся гуляк. К нему внезапно пришла одна мысль, и он уже веселее объявил:
   - Все шестеро сейчас будут пострижены наголо. Коршунов, кто у вас парикмахер?
   - Рядовой Свирейко, товарищ полковник. Есть ещё Макаров, но он на дежурстве.
   - Вот и отлично. Рядовой Свирейко, неси ножницы и машинку с бритвой. Начинай стричь этих охламонов.
   Бульба быстро принёс все принадлежности и начал кромсать всех шестерых по очереди. Первым на табуретку сел Француз. После него Бульба также постриг под ноль и всех остальных. Последним был Крокодил, который, кое-как продрав глаза, сидел косой и задумчивый.
   Когда дело было сделано, Коршунов построил всех виновников происшествия. В одну шеренгу встали шесть бильярдных шаров.
   Уже во всю рассветало, и время приближалось к подъёму. На прощание Ганжа всем объявил:
   - Эти четверо, максимально по три недели каждый, в порядке очереди будут ходить на гауптвахту. Клименко будет переведён в зенитно-ракетный полк, а этот, - он кивнул в сторону Крокодила, - а эта пьянь теперь станет служить в пехоте во взводе гранатомётчиков. Ему я устрою райскую жизнь! А взвод я перевожу в Оремов Лаз к зенитно-ракетному полку. Коршунов!
   - Слушаю, товарищ полковник.
   - С сегодняшнего дня начать подготовку к перевозке имущества взвода. В течении трёх недель вы должны всё туда перевезти. О казарме я сегодня же буду говорить с командиром полка.
   - Так точно, товарищ полковник.
   - А вообще, Коршунов, ты тоже окончательно вышел из моего доверия. Придётся тебе подыскать другую должность. На твоё место скоро пришлют лейтенанта после ленинградского училища. А ты пойдёшь зампотехом в танковый полк. Я об этом давно уже думал. А тут, как раз случай предоставился. Так что перевози взвод и сдавай дела. В начале июня приедет твой сменщик.
   Коршунов покраснел, как помидор, погрустнел и начал оправдывать себя в глазах Ганжи :
   - Я, товарищ полковник, не против, но и вы меня поймите. Я не могу каждый день ночевать с ними и караулить их. У меня жена, дети. И квартиру мне дали далеко от части.
   - Я всё понимаю, старший лейтенант.
Тут в разговор втёрся Сазанский :
   - Неплохо бы вам было по очереди с Андреевым дежурить по казарме. Хотя бы до момента отъезда.
   - Как это дежурить? – спросил озадаченный Коршунов.
   - А очень просто. Ночевать здесь. И следить, чтоб твои обормоты ещё чего-нибудь не натворили.
   - Очень даже кстати! – поддержал его мысль Ганжа. – Пока не переедите, то будите дежурить с Андреевым по очереди. А то не дай бог, они ещё чего-нибудь выкинут. Будешь за них отвечать головой своей глупой. Так что вперёд. И я жду тебя завтра после обеда в штабе дивизии.
   С этими словами Ганжа и Сазанец удалились. Потом они во всём сдержали своё слово. А с этого утра началась усиленная подготовка к переправке взвода в Оремов Лаз. За три недели наша транспортная машина перевезла всё основное имущество, включая бочки с бензином, запасы краски, лаков, всю каптёрку с обмундированием, оружейку, кучу запчастей и всё остальное. Машина сделала больше десяти ходок.
   В Оремов Лазе нам выделили угол на втором этаже одной из казарм, вместе с отдельной батареей артиллерийской разведки и управления. В парке полка нам также выделили несколько боксов для машин. Нашлось место и для каптёрки и длю оружейки.
   Прямо напротив нашего кубрика располагалась богатая полковая библиотека с читальным залом. Это было очень даже кстати.
   Так мы почти весь месяц грузили и перевозили своё барахло. Командир с Андреевым по очереди дежурили в казарме. Они спали в канцелярии, но по ночам заходили в кубрик и пересчитывали всех спящих. Дальних походов никто уже не устраивал. Но некоторым всё равно удавалось притащить вина и квакнуть перед сном. Они вылазили из окна, предварительно засунув шинель под одеяло, имитируя таким образом спящего человека.
   А я вскоре надолго был отправлен на дежурство и последние дни в Слячах уже не жил. Потом прибыл в Оремов Лаз спустя три недели, где уже обосновался наш взвод.
   Как и было обещано – Клима, который очень легко отделался, перевели в соседний полк, а Крокодил был отправлен к ельшавским мотострелкам. Клима мы часто видели в Оремов Лазе. Он и сам захаживал к нам в гости. А Крокодила я не видел до самого дембеля.

               
                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.


                НЕМОЙ СВИДЕТЕЛЬ.


                Глава первая.

                Прощание с дембелями и приход молодого пополнения.

   С дембелями мы простились на «Исследуемом». Они радостные уходили на дембель. Озеров, улыбаясь мне напутствовал:
   - Желаю, тебе студент, доблестно служить, ха – ха – ха….. – в Оремов Лазе!
   Плюшка тоже был рад, что избежал во время такого перевода. Мы с ними прощались, и я тоже был рад, что больше не увижу эти рожи. Как они мне надоели за полтора года! Поэтому прощание выглядело сухим и коротким, без всяких лишних слов и эмоций.
   Прибыв потом в Оремов Лаз, где был уже я пару раз, мне открылись сопки, поросшие густым лесом. Рядом находилась автотрасса, а в низине офицерский городок. Все казармы были по склону пологой горы.
    Во взводе я обнаружил уже прибывших молодых на смену ушедших дембелей. На самом деле их было всего двое, а четверо пришли после учебки.
   Среди них было два брата из центральной Украины: Юрий Лисковец и Сергей Лисковец. Они с самого прихода к нам во взвод стали вести себя независимо и своенравно. Такое поведение объяснялось несколькими причинами. Они пришли из учебки, а до службы долгое время занимались самбо и добились определённых спортивных результатов на этом поприще. Они совершенно не были похожи друг на друга, хотя являлись родными братьями с разницей в возрасте лишь в один год. Особенно внушительным видом обладал ефрейтор Юрий. Он и ростом был выше Сергея и шире в плечах. К нему подходило прозвище – амбал. Обладая силой и имея спортивную подготовку по самбо, Юрий с гражданки был большим любителем подраться и набить кому-нибудь морду. Интеллект у него был ниже среднего по сравнению с его братом. Свою физическую силу старший Лисковец умело использовал на службе. К тому же обладая характером лидера, он быстро оценил обстановку во взводе, и понял, что здесь можно стать таковым сразу же, не беря во внимание дедов и кандедов. Никакого сопротивления в этом мы деды, а тем более кандеды ему оказать не могли. Лисковцов естественно никто даже не пытался заставить, что либо делать. Даже на общих хозработах мы вкалывали сами за них, а они или делали вид, что работают или сидели в своём кругу и курили. Младший Сергей хоть и не курил, но и работать совсем не желал. Будучи сержантом после учебки, он как-то всем сказал, что раз у него самое высокое звание во взводе, то и все, включая дедов и кандедов, должны ему подчиняться. Этот невысокий, но коренастый крепыш помимо занятий по самбо, ещё где-то учился, был начитан и интеллектуально образован. После учебки Сергей сразу почувствовал себя командиром и начальником. Чего он больше всего не любил, так это физический труд, поэтому впоследствии он попросился к нам на «Исследуемый», изучать радиотелеграф вместе с ещё одним прибывшим с учебки, которого звали Богдан.
   Богдан Полянчук, которого мы потом стали звать просто Бодя, жил раньше в закарпатской Украине, но совсем был не похож на западного хохла. Он в разговор никогда не вставлял украинских слов, а говорил на чистом русском. Он поведал нам, что у него даже есть родственники среди словаков, так как он жил на самой границе. После учебки Бодя пришёл макароном. Он стал другом Вальдемара, да и моим тоже. Его через некоторое время отправили к нам на «Исследуемый», учиться радиотелеграфу. В учебке он его немного изучал, но принимать на такой большой скорости разумеется не мог. Для этого нужен немалый опыт. Парень он был спокойный, разговорчивый и весьма дружелюбный.
   Кроме него у нас было ещё три макарона : Луцюк, Асанходжаев и Ахмедов. Но никакой реальной властью они не обладали.
   Из них Луцюк прибыл к нам ещё полгода назад после учебки. Я с ним меньше всего пересекался. Он был западным хохлом из Ивано-Франковска. Макарон с очень низким интеллектом и очень колючий. И никакой харизмы вовсе, в отличии скажем от Левчука. Кроме, как быть дежурным по взводу он больше ничего не умел, и его только в наряды и ставили, не пытаясь чему-то ещё обучить.
   А братья Лисковцы буквально через пару недель после своего прихода во взвод, взяли власть в свои руки. Они собрали свой круг, то есть тех, кто признал их лидерство. Это был Дохлый, Юлдашев, Луцюк и Муха с Новоковским. Все остальные были сами по себе, несплочёнными и недружными. Эти же наоборот держались вместе и могли дать отпор любому. Впоследствии к ним ещё присоединился лезгин Курбанов в качестве основного мордобойщика.
   Так первым лидером во взводе стал Юра Лисковец – гусь, прослуживший всего полгода.

                Глава вторая.

                Эльхан.

   После дембеля Бульбы один БТР остался у нас без водителя. Его долго не могли найти. Но наконец Ганжа выпросил в ельшавском полку одного водилу, который прослужил чуть больше полгода. Его привезли к нам на пункт. По национальности он был лезгин, а звали его Эльхан. Ганжа сразу распорядился:
   - Ну давай, рядовой Чужаков, отведи человека в столовую и найди ему там чего-нибудь поесть. А то он с дороги и не завтракал сегодня.
   Завтрак давно уже закончился, но я, используя налаженные связи на кухне, достал нашему новому сослуживцу две пайки масла, пару яиц, чая, сахара и хлеба. Лезгин был необычайно молчалив, но съел всё подчистую и спасибо не сказал. После столовой Ганжа сразу увёз его в Оремов Лаз.
   Эльхан быстро присосался к клану Лисковцов в качестве основной шестёрки у старшего Юрия. Он любил заставлять обслуживать себя двух новых молодых – Белова и Граули.
   У меня сложились с ним довольно натянутые отношения. Однажды даже пришлось подраться. Он оказался довольно устойчивым и приёмам самбо почти не поддавался. Мне с трудом удалось свалить его и сделать болевой. В другой раз это могло и не получиться.
   Эльхан довольно слабо говорил по русски и словарный запас русских слов у него был весьма беден. Но он хорошо знал русский мат и переводил его для нас на свой лезгинский. Наши его спрашивали – как это слово будет на твоём языке, а как вот это? Так я узнал словечки типа «пуш», «пуц» и «сиктым».
   В основном Эльхан Курбанов слушался старшего Лисковца. Сам же ни в чём инициативы не проявлял, только часто мелькал перед моими глазами с орлиным выражением лица злого горца. Как он всем рассказывал, что в армию его забрали в результате облавы, которую проводил местный военкомат на горные аулы. Такие рейды у них проводились постоянно два раза в год. Иначе никак нельзя. Но у кавказских народов, тем не менее считалось, что если ты в армии не был, то и мужчиной называть себя не имеешь права. А тем более джигитом. Причём некоторые отцы и деды считали, что вернуться их пасынок должен, как минимум младшим сержантом, и чтобы вся грудь была если не в медалях, то хотя бы в значках.
               
                Глава третья.

                Начало гласности.

   Начиная с апреля месяца в газетах и журналах стало появляться много интересных статей о жизни страны и её людей, а также очерки из недавней истории, написанные по новому, в каком-то необычном стиле. Только что прошёл двадцать седьмой съезд партии и генсеком Горбачёвым был провозглашён курс на гласность и плюрализм мнений. Программу «Время» мы смотрели редко, а вопросы политики совершенно никого не интересовали. Поэтому это событие прошло незамеченым. Но потом с каждым месяцем гласность, провозглашённая съездом, становилась всё шире и глубже.
   На пункте я читал все газеты подряд, а журналы тем более. Музыкальные статьи давали понять, что в стране шла рок-революция. Я вырезал эти статьи и рассылал в письмах друзьям, которые тоже служили в это время, и тоже, как и я интересовались рок-музыкой и рок-культурой. Интерес к ней привёл меня к нашей рок-поэзии, а затем и к русской поэзии вообще. По ночам, сидя на пункте, я строчил стихи, которые шли, как из рога изобилия. Сначала они были о службе и о Словакии. Затем я начал их писать о природе, родном крае и о конечно же о любви и дружбе. В стихах о службе я старался отразить, как негативные явления в ней, типа дедовщины, так и положительные моменты про боевые учения и про армейскую закалку, полученную за это время. Сама Словакия заняла почётное место в моих творениях.
   Ну а в армии пока никакой гласности не было и в помине. Само слово стало мелькать на телевидении и в прессе гораздо позже, когда я уже был дома.
   Также было у нас бурное обсуждение по поводу аварии на Чернобыльской АЭС. Многие понимали всю масштабность этой катастрофы и то, что впоследствии грозило её ликвидаторам. Ведь на этой самой ликвидации последствий аварии было много солдат срочной службы, поднятых по тревоге и которых не спрашивали – хотят они туда ехать или нет. Кто-то из моих друзей, служивших в Союзе, даже рвался туда на работу. Но мы знали точно, что нас не пошлют, потому что были за границей, а народу служивших поблизости было предостаточно. Но то, что случилось мне сразу стало понятным и я не имел ни малейшего желания участвовать в ликвидации, чтобы через несколько лет сдохнуть от лучевой болезни. Физику и начальную военную подготовку я знал неплохо, а там об этом всё подробно было написано.

                Глава четвёртая.

                Отношения во взводе под властью братьев Лисковцов.

   В начале июня Ганжа отвёз меня и Вальдемара с пункта на окраину слячинского аэродрома, где уже собрались все ЗРАБАТРы. Здесь проходила предстрельбовая подготовка перед боевыми стрельбами в Кежмарке.
   Вместе с Ганжой ехал Жданов – зам начальника политотдела дивизии. Он только что был произведён из майора в подполковники. Мне он показался весёлым и энергичным офицером.
   Высадив нас на трассе напротив палаточного лагеря, они двинулись на своём УАЗике дальше в Съельницу. Как я понял из их разговора, они направились в пивной кабак. Стояла ужасная жара и им естественно хотелось смочить горло. Ганжа напоследок нам сказал:
   - Ну, вон ваши палатки. Идите, там найдёте свой взвод.
   После чего мы двинулись разыскивать наших. Палаток было много, но мы без особого труда разыскали своих.
   Уже первое впечатление после первых дней жизни в обновлённом взводе и на новом мете в Оремов Лазе мне стало ясно, что власть перешла не к нашему призыву и не к предыдущему. Власть во взводе захватили братья Лисковцы – самбисты с Украины.
   Когда же мы были гусями, как они, то жизнь у нас была даже мрачнее, чем у духов. Но времена изменились. Не мы, не кандеды – не были лидерами. И не могли сразу задолбить и зачушковать вновь прибывших гусей с учебки. Да и не пытались даже. К тому же в Оремов Лазе, где все и всё на виду. Среди нас не было таких характеров, какой был в наше время у Ары, Клима или Дьяка. Оба призыва – и наш, уже дедовский, и кандидатский, представляли из себя довольно разношёрстную публику. Люди все были разные и многие восприняли первый год издевательств, как недорозумение. Мы ни в коем разе не собирались делать всё также и издеваться над молодыми, как когда-то деды издевались над нами. Даже при всём желании мы не смогли бы и наполовину вести себя также, как вели себя наши деды.
   А с учебки пришли рослые и плечистые ребята. Помимо Лисковцов был ещё Банников Дмитрий – долговязый парень из Баку, не в меру бурый и задиристый, вообще не признающий ни дедов, ни кандедов. Он будучи русским, хорошо говорил по азербайджански и среди айзеров был своим. Кличку ему сразу дали Баня или Банщик, и на неё он очень обижался.
   Новоковский, пришедший к нам ещё полгода назад, сразу воспрянул духом, забыв, как пахал на тех, кто недавно дембельнулся.
   К ним пришлось примкнуть и Юре Луцюку, которого все у нас звали Гуцулом. Чувствуя, что наш призыв не имеет никакой власти, он мгновенно оценил ситуацию и влился в костяк, который возглавили братья Лисковцы. Что с ними лучше дружить, а не лезть в «залупу», посчитал также и Вася Ковальчук по кличке Дохпый.
   Так почти все, за исключением нашего призыва, набивались в кореша к старшему Лисковцу. Вокруг него всегда был кружок из вышеназванных товарищей, которые хорошо чувствовали, что нужно держаться поближе к сильному авторитету, чтобы и самому быть, хоть и мелким, но авторитетом. Иначе можно было совсем пропасть. Иначе заклюют, задолбят, и вся служба превратится в полный кошмар. Все они не только втирались в доверие к Лисковцу, но и стремились стать его корешем, иметь общие дела и развлечения, говорить с ним на равных, как со старым и закадычным другом.
   Так в нашем взводе произошёл нонсенс, когда вся власть перешла в руки гуся, прослужившего всего полгода в учебке. Такого наверно ещё не было в истории Советской Армии, а если и было, то подобные случаи являются единичными. Таким образом, почти с десяток человек практически не познали, что такое дедовщина и вся их тяжесть службы пришлась лишь на первые полгода в учебке.
   Лисковцы никому не давали в обиду своих однопризывников и сами их не трогали, также и тех, кто не рвался записаться к ним в друганы. Особая нелюбовь у Лисковцов была к нашему призыву. С ними корешился только Муха – вечный приспособленец и пройдоха.
   А после учебки был ещё один узбек из Ташкента – Сулейманов Рашид и вышеназванный русский айзер из Баку – Банников Дмитрий.
   Прислали также двоих молодых. Это Володя Граули – немец по национальности и Вася Белов – щуплый деревенский паренёк невысокого роста и весь покрытый веснушками. Ему на вид было лет шестнадцать. Граули, которого здесь прозвали Грабель или Грабли, тоже был худощав выглядел довольно молодо. И вот на этих двух пацанов и свалили все работы Лисковцы и их окружение.
   Луцюк, Дохлый, Новоковский и приходивший по вечерам Клим, знали дедовщину не понаслышке. Особенно Вася и Клим красочно рассказывали новичкам, как заведено было раньше пахать на дедов. Они вспоминали, как стирали и подшивали вдвоём по полтора десятка человек каждую ночь. Выложили им все тяготы ночных бдений на тумбочке, когда деды пьянствовали в кубрике. Вспоминали свои походы с бензином и как тащили дедам вино и «бабки» в обмен на горючку.
   Лисковцы внимательно слушали и мотали на ус. Им понравился такой порядок и уклад службы. Решив не нарушать традиций, они стали искать жертвы, то есть рабов, которые бы всё это делали и впредь. Но, увы, для такой работы не было достаточно нужных людей. Свой призыв трогать было нельзя, о кандедах с дедами речь вообще не идёт, а молодых пришло с гражданки всего два человека. «Ну что ж, раз двое, то двое. И то лучше, чем вообще никого» - порешили братья Лисковцы.
   По идее им бы пахать и пахать, но свалить на других большую часть хозработ, особенно в парке им вполне удалось. Таким образом, Трактор, Абрикос, а зачастую и Воробей работали порой больше, чем они.
   Два молодых духа занимались большей частью не работой по делам взвода, а обслуживанием Лисковцов и верхушки из их окружения. Граули знал много песен и каждый вечер развлекал их, пел и играл на гитаре. Васе Белову было намного хуже. Он постоянно что-то стирал, подшивал, чистил и гладил. А нашего призыва как бы и не было вовсе. Мы всё делали сами. Иногда только Муха пользовался услугами духов. Вася Коваль только на это всё говорил:
   - Ничего, пускай привыкают. Мы целый год с Климом пахали, да и побольше ихнего. Бывало, отвезёшь бензин на тачке, придёшь заполночь, а тебе ещё человек шесть подшить надо успеть, всем сапоги начистить, а кое-кого и постирать. А им,то чего? Они ведь бензин не возят и в канавах от патрулей не прячутся. А я, особенно осенью сам приходил грязный, как чёрт. Но мне не только себя, а дедов в первую очередь стирать надо было.
   Вася Коваль особо духов не трогал. Видимо что-то у него просыпалось, когда он вспоминал свою нелёгкую участь в первый год службы.
   Напротив Луцюк или Гуцул, особо не хлебнув дедовщинки, любил поиздеваться над каждым из духов. Он, будучи младшим сержантом, постоянно дежурил по взводу. Как бы был всегда при деле, но в то же время не делал ничего полезного.

                Глава пятая.

                Наша жизнь на предстрельбах.

   Но вернёмся к предстрельбам в Слячах. Нам особо там делать было нечего. Проверялась техника, работа РЛС и станций связи. Это, чтобы к Кежмарку всё было готово и каждый знал своё место. Но тогда нас туда не послали. Нам предстояла серия учений на западе страны.
   В походной столовой кормили хреново, потому что народу было полно и на всех не хватало. Но вот в одну из ночей Коршунов не мог попасть на станцию Р-125, в которой якобы должен был дежурить я. Ну а я в это время её закрыл и ушёл к Воробью и Юлдашеву на другую станцию. Старлей меня разыскал, а на утро наехал, как на последнего врага народа. На что я ему ответил, что надо членораздельней свои приказы отдавать, а не ездить каждый вечер домой. Коршунов мою речь воспринял, как личное оскорбление и отдал уже приказ младшему Лисковцу, чтобы тот меня за это обрил наголо. Мне пришлось подчиниться. После этого я всё лето ходил с лысой головой. Но к осени волосы отросли и я больше уже не стригся.
   На предстрельбах мы иногда ловили карасей в местном пруду, и это приносило какое-то разнообразие в серые будни. Их потом мы жарили в масле на сковородке.
   По вечерам, почти каждый день были полёты и мы наблюдали, как десятки вертолётов то и дело поднимались и опускались на аэродром, горя многочисленными огнями. Словно стрекозы они носились и заглушали рёвом двигателей всё вокруг. А от грома «сушек» и «мигов» вообще закладывало в ушах.
   Палаток в лагере было больше полсотни. Стрелы и Шилки ЗРАБАТРов стояли тут же за лагерем. С батарейцами нас связывали давние отношения ещё по слячинской казарме.
   Как-то под вечер Лисковцы устроили небольшую пьянку. Дохлый и Новоковский поздно вечером притащили самогона, благо Съельница отсюда была ближе, чем от нашей бывшей казармы.
   Я сними не пил, предпочитая уединение где-нибудь на станции вместе с очередной книгой Майна Рида или Фенимора Купера. Ведь я, чтоб скоротать время и приблизить свой дембель стал особенно много читать в последние полгода. К тому же библиотека в Оремов Лазе оказалась весьма богатой.
   Но зайти в палатку к ним мне всё таки пришлось. Старший Лисковец, увидев меня, сразу начал зарыпаться. Он многих не любил и не уважал с нашего призыва. Оно и понятно, когда деды власти никакой не имеют.
   - Ну чё, студент, может постираешь мне портянки, а то они какие-то несвежие, – начал он свой базар, улыбаясь в мою сторону.
   - Отвали ты со своими шутками, - ответил я.
   - А хочешь, постираешь? Думаешь, я не смогу тебя заставить? Думаешь, что ты дед и тебе всё можно?
   - Слушай, я не хочу слушать твой бред. Если хочешь сказать что-то путное, то говори.
   - А вот, что я тебе скажу! Если ты хоть раз заставишь Граули или Белова что-нибудь сделать для тебя, то будешь иметь дело со мной!
   - Знаешь, я по моему их услугами не пользуюсь и обслуживаю себя сам в отличии от некоторых.
   - Да нет, это я тебе на будущее говорю. Не дай бог, захочешь их запахать!
   - Я в таких предупреждениях не нуждаюсь и никого не заставлял и не собираюсь заставлять. Как-то привык всё сам.
   - Ну ладно. Тогда живи, - проворчал Лисковец и налил мне целый стакан самогона.
Мне бы отказаться в самый раз от такого предложения, но почему то я решил тяпнуть немного. Выпивать мне в армии приходилось крайне редко, да и к этому делу я особо не стремился. Но после этого стакана я пожалел, что сел рядом с этим жлобом, да ещё и выпил за компанию. Мне бы по идее и срать с ним на одном поле нельзя, а я таким образом в очередной раз дал слабину.
   После того, как мы опустошили стаканы, Лисковец ударил меня по плечу, то ли в знак примирения, то ли просто так. Я покурил немного с нашей мафией и сославшись на дела, поспешил  удалиться от них к нашему призыву.

                Глава шестая.

                Лекция о дезертирах.

   Как-то поутру к нам внезапно приехал начальник политотдела. Всех построили, и он нам стал читать лекцию о том, как карается законом самовольное оставление военнослужащими расположения своей части. Рассказ его был весьма увлекательным.
   - И так, товарищи! Недавно в нашей дивизии произошло ЧП. В ельшавском полку из гранатомётного взвода сбежал солдат прямо из караула, прихватив с собой автомат и запас патронов. Весь полк был поднят по тревоге. Каждое утро вместо зарядки все были вынуждены бегать по округе и искать дезертира. Пока его не нашли, но обязательно найдут.
   А недавно был ещё один случай. Сержант, располагая секретными сведениями, проник в Прагу и попросил политического убежища в здании американского посольства. Они продержали его несколько дней, выкачивая из него всё, что он знал. И после того, как он всё, что можно им рассказал, они вышвырнули его на улицу. А у ворот этого сержантика уже ждали наши люди из КГБ. Он пошёл по статье «Измена Родине» и ему дали высшую меру наказания – расстрел. В посольстве этот гад жаловался, что его в части обижают и что он хочет переправиться в США.
   Другой случай был несколько лет назад. Тогда солдат убежал в горы и три года скрывался в горных лесах, живя в землянке. Он превратился в дикаря, питаясь тем, что удавалось украсть на близлежащих фермах и хуторах. По ночам он воровал кур и гусей, как дикий зверь. В землянке его и накрыли наши следопыты, после того, как пошли жалобы от местных жителей. Он оброс, страшно вонял и почти потерял человеческий облик. Признан он был психически больным и отправлен на принудительное лечение.
   Другой подобный случай произошёл в Кежмарке. Там дезертир попал к одному словацкому фермеру. Он жил и работал у него, выдавая себя за глухонемого. А хозяин всё знал, но скрывал его у себя. Ему он был выгоден, так как тот работал лишь за скромные харчи. Но и до него наши добрались. О нём сообщили соседи этого фермера, и дезертир был схвачен на хуторе у словака.
   Так, что сколько не гуляй, а конец всегда один – дисбат или тюрьма. И я предупреждаю всех вас об этом. А про все негативные и неуставные явления прошу сразу же сообщать лично мне, а не бегать по горам и лесам, чтобы вся дивизия стояла на ушах из-за вас.
   После этой лекции Коршунов всем нам вклеил в военный билет памятку, где первыми словами были: «Воин – помни !» А дальше шло предупреждение о том, что бывает в случае самовольной отлучки или дезертирства.
   Через несколько дней пришло сообщение о том, что солдата того нашли, но он отбивался, отстреливаясь от своих преследователей. Он так и кричал им, что живым не сдастся и поэтому был убит при захвате. Погиб можно сказать смертью храбрых. Вот такие бывали у нас случаи в дивизии.
   А предстрельбы прошли за три недели довольно серо и скучно. После них мы вернулись в Оремов Лаз. Впереди нас ждала Мемонь в Чехии, Любава в Моравии и запасной район тут же в Словакии. Таким образом, учения и выезды продолжались до самой осени.

                Глава седьмая.

                Снова Ерёма.

   После предстрельб мне опять пришлось неделю сидеть на «Исследуемом», но об этом я нисколько не расстраивался.
   В одну из ночей, я здорово утомившись, решил немного покимарить или «потопить массу», как у нас говорили. В этот момент по приёмнику не было ни какой передачи. Контрольный сигнал и донесение я принял, что было немедленно доложено на «Штангу». Дежурным по пункту был Ерёма и после, отрапортовав «Штанге», он крепко заснул на нижней койке. Я обратил внимание, что он снял сапоги, портупею и даже китель. Видать тоже устал за день. Спал он крепко и при этом громко храпел. На него это было непохоже, так как в последние месяцы после того залёта, он постоянно контролировал нас. А сегодня видать Ерёма решил немного расслабиться. Значит и мне можно немного поспать – решил тогда я. На пункте не топили, а погода за последние дни здорово испортилась. На улице похолодало до двенадцати градусов, дул сильный ветер и моросил дождь. Я никак не мог согреться, но напившись горячего чая, поставил в ряд три стула, положил под голову стопку журналов с полотенцем, и таким образом растянулся, накрывшись сверху шинелью. Тогда я моментально согрелся и крепко заснул.
   Перед этим я приёмник сделал чуть громче обычного, хотя в это время уже ничего не ожидалось. Порядок передачи и расписание мне давно были известны.
   Прошло не так много времени, как серия ударов в бок и по голове разбудила меня ото сна. Оказывается, Ерёма внезапно проснулся. Ему послышалось, что началась передача, хотя это просто другая станция влезла на нашу радиоволну.
   - Ах, ты гад студент, спишь, сволочь! Ну, держись! – неистово завопил Ерёма, пинками опрокинув меня со стульев.
   Он босиком бегал за мной, а я удирал от него, бегая вокруг планшета, пролезая под столом и возвращаясь на исходную позицию. Ему долго не удавалось меня поймать. Зрелище было прикольным. Но тут Ерёма схватил ремень и попытался стегать меня. Я же ловко пролезал под стол, и он не успевал меня схватить.
   Рядом проходил дежурный по штабу и шум среди ночи привлёк его внимание. Наша дверь внезапно открылась, и дежурный увидел всё это зрелище. Ерёма стоял босиком в незастёгнутых штанах с ремнём, намотанным на руку.
   - Что у вас тут происходит, товарищ капитан? – проревел он басом.
Ерёма, опомнившись, встал по стойке «смирно», поднял руку, пытаясь отдать честь, но сразу же одёрнул её, вспомнив, что на нём нет фуражки.
   - Ничего особенного, товарищ майор, порядок наводим! – выпалил Ерёма.
   - А почему вы стоите босиком? – опять пробасил дежурный.
   - Сапоги рядом, товарищ майор. Подошва оторвалась. Только что подклеил. – очень находчиво ответил Ерёма.
   - Вы хоть застегнитесь, капитан, когда с вами старший по званию разговаривает.
   - Так точно, товарищ майор! – и Ерёма начал судорожно застёгивать пуговицы.
   - А рядовой чего у вас бегает под стол? – опять не унимался с расспросами дежурный.
   - А он пол там протирал. Клей разлил, чёрт бы его побрал, - опять быстро сообразил с ответом Ерёма.
   - Ну, вы потише тут. Чтоб никакого шума. И порядок наводите. Хорошо, что я к вам зашёл, а не комдив.
   Потом дежурный осмотрелся и на прощание добавил:
   - А вообще вы тут даёте, однако!
С этими словами он удалился, а Ерёма, заправившись и натянув сапоги, начал отчитывать меня по полной программе. Голос у него был хриплый и прокуренный, а внешне он был очень похож на Федю из бессмертной гайдаевской комедии «Приключения Шурика». Меня он тоже, как и тот Федя называл студентом. Видать Ерёма в чём-то даже старался копировать его. И это у него неплохо получалось. В целом отношения у меня с ним были, как всегда, как у кошки с собакой. Но он всё равно был среди офицеров самый прикольный.

                Глава восьмая.

                Путь до Мемони.

   В начале июля, в разгар летней жары всем нам объявили о предстоящих грандиозных учениях в Мемони. Эти учения по значению почти приравнивались к «Щиту-84», который проходил два года назад. Из-за этой «Мемони» нас даже в Кежмарок решили не посылать. А Мемонь – это небольшой городок, расположенный около Миловиц на западе Чехии.
   Со всей техникой, погруженной на эшелон в Банской Быстрице, мы отправились в путь. Он шёл медленно, более двух суток. Две ночи мы провели в дороге. Все машины ЗРП и ЗРАБАТРов были закреплены на платформах. Под их колёса клались колодки с обоих сторон, а привязанные металлические тросы натягивались с помощью железных трубок и монтировок. Таким образом каждая боевая машина стояла мёртво, не ёрзая на платформе.
   Наш взвод затолкали в вагон вместе с батареей танкового полка. Среди них было полно нерусских. Это и туркмены, и узбеки и айзербайджанцы с чеченами. И ещё куча разных народностей с Кавказа и Средней Азии.
   В вагоне было жарко и душно. Температура в тени достигала тридцати пяти градусов. Открытые окна давали мало эффекта. Мы лежали вповалку, где придётся. Половина вагона была без сидячих мест. Это пустое пространство занимал весь наш скарб в виде вещмешков, шинелей и запасов сухпая. В тамбуре стояла фляга с водой. Тут же был туалет, где дверь не закрывалась и оттуда на полвагона разносился тяжёлый запах.
   Поездка была более длительной, чем до Кежмарка. Ведь в этот раз мы ехали через всю Чехословакию с востока на запад. Эшелон постоянно тормозил и стоял продолжительное время. По пути мы видели Дунай и много разных городов, среди которых наиболее крупным был Оломоуц, где размещался штаб корпуса.
   Однажды ночью дежурил один сержант из танковой батареи – туркмен по национальности. А мы расположились втроём в более прохладном тамбуре и лежали на своих шинелях, подложив под голову вещмешки. Войдя где-то заполночь в тамбур, туркмен зашипел, как змея:
   - Вы чё, обурэли совсим? А ну бигом в вагон! Здэсь не положено спать.
В тамбуре был я и два брата Лисковца. Я первым подал голос:
   - Кто сказал не положено? Здесь у нас всё положено и шинели подложены и вещмешки тоже.
Туркмен рассвирепел на мои эти подколы и пнул меня ногой.
   - А ну быстра пакынули всэ тамбор!
Я встал и закурил, думая, что же делать с этим придурком. Но Лисковец-старший после того, как и его пнул этот туркмен, раздумывать долго не стал, Встав на ноги, он сказал:
   - Слушай, ты чурка черножопая, если через пять секунд не исчезнешь отсюда, то пеняй на себя. Можешь звать потом кого угодно, хоть офицеров, но через пять секунд ты здесь ляжешь. А после объясняй, что положено, а что нет.
   Не ожидав такой бурости, туркмен рассвирепев, закричал:
   - Тэ душара, я прыказываю тэбэ ачыстыть памещеные!
   Лисковец спокойно ответил:
   - А я приказываю тебе привести сюда любого офицера, чтобы он подтвердил твои слова, что нам здесь спать не положено.
   Туркмен был уже готов нанести первый удар, но увидев, как Лисковец наматывает на руку ремень, отступил. Зло выругавшись по своему, он хлопнул дверью и отвалил вглубь вагона. На утро он уже был тише воды и ниже травы.
   Но на второй день пути целая куча узбеков попыталась на меня наехать. Причиной послужило то, что я не захотел уступить одному из них своё блатное место возле окна. Они целой ватагой обступили меня с желанием начать избиение. Что-то кричали по своему, по чурецки, показывая гневные от возмущения глаза.
   На помощь мне пришёл Асанходжаев. Пользуясь непререкаемым авторитетом среди всех восточных народов, он быстро успокоил всю эту братию, предложив им сесть за стол переговоров и обсудить всё по мирному. Так как ничего конкретного против меня они не имели, то рассевшись, как голубки вокруг Асана, сразу замолкли и слушали его, как отца и наставника.
   Между тем мы приближались к своему конечному пункту. Налюбовавшись попутными пейзажами, наконец прибыли на станцию Бездец, недалеко от Мемони. Началась разгрузка машин. Убрав тросы и колодки, мы на своём БТРе съехали с платформы и колонной двинулись от станции в сторону Мемони. Проехав его, мы оказались среди леса. Дальнейшая дорога была просёлочной. Проехав ещё десяток километров, мы уже были на опушке леса, где всем приказали остановиться и расположиться для дислокации.

                Глава девятая.

                Подготовка к учениям.

   Дорога уходила дальше вдоль леса. А рядом был небольшой луг .На окраине росло много малины и черники. Поэтому мы в любую свободную минуту принимались уплетать ягоды, чтобы восполнить недостающие для организма витамины. Чая у нас было мало и мы частенько вместо него заваривали зверобой, который в большом количестве рос на этом лугу.
   Рядом с машинами мы разбили две палатки, в каждой из которых размещалось примерно десять человек. По вечерам, когда смеркалось, мы разжигали костры и сидели около них до самого отбоя. Иногда пекли в золе картошку, но её к сожалению было очень мало.
   До начала учений после нашего прибытия было ещё пять долгих дней. Завтрак, обед и ужин привозили в походной кухне к соседней батарее, где мы собственно и питались. Но хавка была скудная, поэтому часто приходилось слегка голодать. Когда мы подходили туда со своими котелками и фляжками, то лучшие куски были уже съедены батарейцами, а нам доставалось чуть на дёнышке. Это происходило потому, что мы последними узнавали о прибытии походной кухни.
   На этих учениях был и Сазанец – наш бравый подполковник. Как-то на третий день нашего пребывания в этом лесу, ему показалось, что мы слишком много бездельничаем и днём нам практически нечем заняться. Чтобы мы не скучали, он объявил:
   - Вы, что в турпоходе или на серьёзных боевых учениях? Хватит груши околачивать! Сейчас все будите трудиться в поте лица. Нужно срочно до обеда окопаться. Чтобы все машины были на два метра в земле. Лопаты я вам привёз.
   Нам ничего не оставалось делать, как начать окопные работы. Окапывание шло медленно, так как рядом росло много деревьев и у них были длинные корни. То и дело лопаты врезались в них. Сазанец заставил корни обрубать и для этого нам выдал два топора. До обеда мы углубились только на один метр. Вторую половину дня мы окапывались до самых сумерек.
   Больше всего Сазанский любил смотреть, когда работают старослужащие и сержанты. Поэтому он часами наблюдал за процессом, не сходя с места. Уже после отбоя Сазанец оставил для завершения работы меня, Француза и Асанходжаева. И лишь когда протикало одиннадцать часов, мы грязные и измождённые пошли умываться, бросив лопаты под БТР. Хотелось и пожрать, но сон и усталость валили нас с ног. Только скинув сапоги, мы завалились в палатку и попадали кто куда. Там было ужасно тесно, где нас к тому же одолевали комары и мошки.
   На утро Сазанский разбудил всех в полшестого. Увидев, что из палатки вышли не все, он рассвирепел и зарычал:
   - Шо! Кто-то не слышит команду «Подъём». А ну быстро всем строится! Хреново вчера окопались и неглубоко. Я говорил на два метра, а не на полтора. За это сейчас я вам прибавляю ещё один метр.
   Но на это уже никто не реагировал. У всех болели руки и ноги. К тому же через час появился Ганжа и нарушил коварные планы Сазанского. Нужно было срочно налаживать связь, как коммутаторную, так и через радиостанции. Этим большинство, а я в первую очередь стали заниматься.
   На следующий день, когда связь по всем каналам была налажена, все ждали сигнала о начале боевых учений. В командно-штабной машине мы уже всё подготовили для приёма и передачи. В ней мы поставили два приёмника и повесили планшет. Всё быстро настроили.
   Вскоре началась передача, и мы бросились рисовать на планшете траектории целей, отмечая попутно все их характеристики. О начале учений пока не было ни слова. Его должны были обьявить внезапно и также внезапно должны были спросить про цели. Так оно и случилось.

                Глава десятая.

                Боевые учения.

   Где-то после обеда по радиосвязи передали со «Штанги» о начале боевых учений. Причём тут же последовал незамедлительный вопрос о нескольких целях, их координатах и характеристиках. Мы с самого утра всё принимали, и поэтому нам не составило особого труда всё чётко доложить.
   Я и Сим-сим по очереди надевали наушники и принимали морзянку, меняя друг друга каждый час. Один принимал, а другой в этот момент стеклографом отмечал всю информацию на планшете. Трактор был вторым планшетистом. Так как целей было очень много, то один не успевал отмечать их все сразу. Тогда и выручал второй планшетист. Радиотелеграфист в этот момент аккуратно записывал всю передачу в журнал. Меня и Сим-сима менял Макар, но одному из нас приходилось контролировать и параллельно записывать передачу во второй журнал. Это потому, что Ганжа в такой ответственный момент доверял только мне и Сим-симу. Любая неточность или пропуск информации могли стоить ему погон. Поэтому на любой вопрос со «Штанги» планшетист обязан был чётко и внятно докладывать Ганже, а тот с его слов всё докладывал на командный пункт группы. Полковник по началу орал на нас, явно нервничая, но потом видя, что мы – сама серьёзность и суперточность, тон свой поубавил.
   А «Штанга» задавала самые разные вопросы. Это количество целей и выборочно траектория какой-нибудь из них и её характеристики, то есть скорость, высота полёта и много чего ещё.
   На завтрак, обед и ужин мы ходили по очереди, чтобы в кунге машины, где шёл приём, всегда оставалось три человека. Так двое суток мы практически не вылазили из машины, кроме того, как сбегать до полевой кухни и пожрать на скорую руку. Поспать удалось лишь на третьи сутки, когда передавать стали гораздо меньше. Хорошо хоть Ганжа разрешал курить прямо в кунге. Правда по очереди и в окошко. Да и то потому, что сам являлся заядлым курильщиком.
   А как пик учений прошёл, то мы немного вздохнули. В свободное время все опять бросились поедать лесную малину и чернику, а по вечерам жечь костры и печь в золе картошку.
               
                Глава одиннадцатая.   

                Моё ночное дежурство.

   В одну ночь со мной произошла история, которая чуть не стоила мне жизни. И не только мне, но и Ганже вместе с Сазанским, которые мирно спали в кунге КШМ.
   А дело было так. Я стоял дневальным, назначенный на сутки. В мои обязанности входило охранять прилегающую территорию, где размещалась техника нашего взвода. Кроме того, что я должен был не спать и ходить с автоматом вдоль машин, у меня была обязанность поддерживать огонь в печке КШМ. А в её кунге спали Ганжа и Сазанский. Дрова очень быстро прогорали, и мне постоянно приходилось заготавливать новые. А в темноте их было не так то видно.
   Ганжа, ложась спать где-то часов в одиннадцать, предупредил меня:
   - Смотри, чтобы огонь постоянно был в печке. Не дай бог, нас под утро заморозишь.
   Хотя был конец июля, но погода на всё время учений сильно испортилась. Постоянно лили дожди и температура понизилась до пятнадцати градусов, а ночью едва доходила до десяти. К тому же постоянное ненастье и отсутствие солнца создавало сырой и влажный воздух.
   Я должен был дежурить до двух часов ночи. Потом меня менял Абрикос. Где-то в двенадцать я немного отвлёкся и огонь в печке практически потух. Как не раздувал я угли, но пламя так и не появлялось. Пришлось идти к станции Р-118, которая стояла в трёхстах метрах от нас. Там тоже дежурили всю ночь и жгли костёр. А все остальные наши давно уже спали в палатке без задних ног. У меня плюс ко всему кончились спички, а искать их в палатке и кого-то будить я не стал, решив прогуляться до нашей «шишиги». Взяв у них головёшку и несколько спичек, я быстро вернулся к своей КШМке. Головёшка ещё светилась, и я быстро с помощью её зажёг заранее заготовленную газету. Мелкие сухие дрова тоже были заготовлены.
   Так печка вновь запылала ярким пламенем, но ненадолго. Где-то в половине второго дрова опять кончились и угли еле тлели. К тому же иссяк запас газет. Я решил тогда сделать всё проще. К чему бегать куда-то, лучше налью ка я баночку бензина из бака, да и дело с концом. Огромный бензобак был всего в полтора метра от печки. Налив поллитровую банку через шланг, я сразу плеснул её в печь, не успев ни о чём и подумать. Пламя мгновенно вылетело из печки на целый метр, опалив мои волосы. От неожиданности я выбросил банку с остатками бензина и около машины заполыхали кусты. А печка со всех сторон была в пламени. Тут же я вспомнил, что второпях даже не закрыл бензобак. Слава богу, что пламя до него ещё не дошло. Затоптав сапогами огонь у ближайших кустов, я собственной пилоткой начал тушить огонь на обшивке кунга. Хорошо ещё, что он был обшит металлическими листами. В панике я выбросил часть углей на землю, которые уже потом затоптал ногами.
   Я осознавал, что в этот момент мог произойти взрыв бензобака и тогда от меня и от Сазанского с Ганжой ничего бы не осталось. Ведь в двух бензобаках машины было около ста пятидесяти литров! Пламя в печке горело высоко и ярко, но основная опасность уже миновала. Ганжа с Сазанским спали крепко и ничего не почувствовали. Я же был весь чёрный от копоти, а моя пилотка слегка подгорела. Но это всё казалось ерундой по сравнению с тем, что могло бы произойти, если я не сумел бы сбить охватившее машину пламя.
   Когда оно уже улеглось, я разбудил Абрикоса и рассказал ему всё произошедшее. Сам же, после слегка умывшись, побрёл в палатку. Сон пришёл мгновенно, хотя в палатке было очень тесно. После такой встряски я потерял кучу нервных клеток, но был несказанно рад, что всё обошлось.               
               
                Глава двенадцатая.

                Обратный путь.

   Через день учения заканчивались. Нам был дан приказ сворачиваться и готовиться к маршу. Таким же образом на станции Бездец мы погрузили боевую технику на платформы, а сами разместились в вагонах. Настроение было у всех приподнятое.
   Правда, ещё перед погрузкой, когда мы подъезжали к станции, произошёл один неприятный инцидент. Наша колонна была обкидана камнями местной чешской молодёжью. Они кричали нам вдогонку: «Оккупанты, вон отсюда! Вас сюда никто не звал!» Речь была несколько с акцентом, но смысл все мы поняли. Уже давно было всем известно, что чехи нас не любят и не жалуют по сравнению со словаками. И у тех, кто служил в Чехии, частенько возникали конфликты с местным населением. Им здесь не говорили «камрад», «добре», как у нас в Словакии. И те, кто здесь служил, давно к этому привыкли. А всё это было потому, что чехи хорошо запомнили шестьдесят восьмой год, когда наши танки ворвались в Прагу. Говорят, что их тогда погибло около ста пятидесяти человек. С того самого года и были введены наши войска в Чехословакию. И с каждым годом количество частей только росло. Возникали новые полки и батальоны. Они занимали всё больше и больше городов и посёлков. Но в крупные города наши войска старались не размещать. Исключением был лишь Оломоуц в Моравии, где находился штаб корпуса.
   А обратный путь показался нам быстрее и короче. Мы то и дело пялились в окна. Пролетели опять мимо Дуная – главной водной артерии Европы. А ведь с него и даже с Грона можно по одной воде до самого Горького добраться.
   В вагоне все спали, сколько хотели, а сон шёл очень хорошо. Чувствовалась усталость после напряжённых учений. Я же чувствовал всем нутром, что дембель совсем рядом, потому что служить оставалось всего каких-то три месяца.

                Глава тринадцатая.

                На Любаве.

   Вообще второй год моей службы выдался богатым на всевозможные учения и выезды. Начиная с начала марта и до начала сентября наш взвод постоянно участвовал во всех боевых учениях дивизии и в двух от всей группы. В первой половине марта – три дня в лесу запасного района. Потом две с половиной недели на стрельбах в Кежмарке. Затем три недели на предстрельбах за слячинским аэродромом. Ещё полмесяца июля – боевые учения в Чехии.
   В наступившем августе, когда мы уже вернулись из чешской Мемони, всем казалось, что можно наконец-то спокойно пожить в своём Оремов Лазе. Но не тут то было. Буквально через неделю пришёл приказ готовиться к новым учениям. На этот раз в Моравии, в Любаве. Моравия – это область между Чехией и Словакией, а Любава – ближайший городок от зоны учений.
   Туда мы двинулись маршем вместе со всеми ЗРАБАТРами и ЗРП. Но часть техники, а это «Шилки» и «Стрелы-10» опять грузили на эшелон в Банской Быстрице. Оно и понятно. Ведь гусеничная техника туда просто так не доедет. Но это нас не касалось. Мы были на колёсах.
   По приезду, я уже в который раз разворачивал свой связной БТР. Выдвинув длинную пятиметровую мачту, мы закрепили её и как обычно стали налаживать связь.
   Как всегда мы находились в лесу, а в это время в нём было полно грибов. Жаль, что нам было не до них. Жили, как обычно в палатках, в которых всегда было тесно. Утомляло ещё и то, что приходилось частенько стоять на посту и охранять ночью лагерь. Командир меня недолюбливал и поэтому мне всех чаще доставались наряды в качестве часового.
   На учениях был первый зам командующего ПВО группы – полковник Зайнуллин. Ему было лет под шестьдесят и он от дневальных всегда требовал, чтобы ночью печку топили, как следует, не жалея дров. Спал он один в той же самой КШМке. А Ганжа и Сазанский в другом месте.
   Однажды уже под утро часа в три, когда я сменял Юлдашева, Зайнуллин вылез из кунга и жутко ругался, что тот его чуть не сварил:
   - Ты солдатик, чего так сильно топишь? Так ведь и угореть можно. Ладно, у меня бессонница. А если бы я спал крепко? Что у тебя за дрова? Почему от них дым такой густой и едкий?
   Узбек стоял молча, и хлопал глазами. Потом поразмыслив, громко отчеканил:
   - Рад стараться, тыщ полковник, чтоб вам тэпло всэгда было!
   Зайнуллин на это покачал головой и сказал уже мне:
   - Вы больше не топите печку. Хватит уже на сегодня.
   - Понял, товарищ полковник, - ответил я с радостью, что с меня снята эта обязанность.
   А в одну из ночей, будучи часовым, я бродил с автоматом и осматривал лагерь. Меня разбудили в два часа ночи, и до утра я должен был охранять наше расположение. За день я сильно устал, потому спать хотелось ужасно. За три часа я совсем не выспался, а теперь лечь мне удастся лишь поздно вечером. Я курил одну сигарету за другой, чтобы хоть как-то скоротать время. Строил планы на будущее, ведь до дембеля мне осталось рукой подать. Обдумав, что предстоит сделать в оставшиеся три месяца службы, я сладострастно мечтал, как приеду домой и чем в первую очередь займусь. Обмозговав все планы на до и после дембеля, я уже не знал, куда себя девать. Время ползло очень медленно, и заняться было совершенно нечем.
   С рассветом я выбрал небольшое укрытие и сел. Глаза закрывались сами собой. Незаметно я задремал, а когда уже проснулся, то во всю светило солнце. Время было ещё раннее и все продолжали спать. И я тоже продолжил «топить массу». Мне снился дом, лица родных и близких. Внезапно какое-то насекомое больно укусило меня, и я проснулся. Быстро вскочив на ноги, я понял, что уже был подъём, так как совсем рядом раздавались голоса. И как я только сделал пару шагов, из-за кустов появился Коршунов. С деловым видом я ускорил шаг, изображая бдительного часового. Рожа у меня была заспанная, ремень свисал и болтался, а вид был весьма помятый и неопрятный. На штаны и китель прилипла сухая трава и пыль. Видно было сразу, что я только что проснулся.
   Поправив пилотку, я доложил Коршунову, что за время моего ночного дежурства никаких происшествий не было. Он весьма подозрительно посмотрел на мой помятый и заспанный вид, но ничего не сказал. Слава богу, пронесло – подумал я. Ведь буквально секунды разделяли мой сладкий сон от встречи с командиром. Видно меня неспроста насекомое укусило. Если бы Коршунов меня застал спящим на посту, то последствия были бы самыми плачевными. Я ведь ещё автомат положил рядом с собой и одной лишь рукой касался его.
   Коршунов уже проводил такую злую шутку с Трактором. То было ещё прошлой осенью в Кежмарке. Трактор как-то спал на посту, а автомат лежал рядом на земле. Командир незаметно подкрался к нему и тихонько удалился вместе с автоматом. Когда Трактор проснулся, то сразу обнаружил пропажу. За утерю боевого оружия пахло дисбатом. Бедный Трактор целый день искал свой автомат, спрашивая всех – не находил ли кто его. Но все только сочувственно качали головами, представляя во что влип, этот бедолага. Деды, узнав о случившемся, накатили Трактэрчику по первое число. Но сильно его не били, а заставляли бегать кругами вокруг всего парка, отжиматься до потери пульса, да «мамку», то есть штангу тягать. Вид тогда у Трактора был убитый. Весь сырой и грязный он стоял на тумбочке до утра, а деды пока не заснули, следили за ним, чтобы он не одного шага в сторону не сделал. На следующий день Коршунов вернул ему автомат, наложив пять нарядов вне очереди.
   Но Трактор был деревенский лох и поэтому спрос с него был небольшой. Все считали, что он тупой, как пробка. Если бы это произошло со мной в то время, то деды искалечили бы меня на все сто процентов, а командир бы одобрил.
   После того, как Коршунов удалился, я умылся, сходил на завтрак, а после выкурил две сигареты подряд, благодаря судьбу о том, что произошло с Трактором – не произошло со мной. Если бы такое случилось, то меня деда конечно никто трогать бы не стал, но командир бы мучал изощрённо до самого дембеля.

                Глава четырнадцатая.

                Новый командир и новый прапор.

   Слухи о том, что у нас скоро будет новый командир взвода, витали ещё с мая месяца. После залёта с кражей у словака и переезда в Оремов Лаз Коршунов как-то нам заявил:
   - Ну, всё, с меня хватит! Скоро вам пришлют нового командира. А я буду зампотехом в батарее танкого полка. Хоть и оклад поменьше, зато спокойней намного. Там «Шилки» в самоволки не бегают.
   А в начале августа к нам на «Исследуемый» пришёл молодой лейтенантик. Дежурным был лейтенант Смирнов, который стал помощником Ганжи вместо Белова. Он принял новоиспечённого командира, как родного. Они оказывается учились в одном училище в Ленинграде. Я тогда старался держаться независимо, не обращая на этого литёху никакого внимания. А потом месяца полтора спустя этот лейтенантик скажет, что я принял его по «бурому». Таким образом, мы друг другу сразу не понравились.
   Но в начале он, как и все новички был тихоней. И лишь в начале сентября лейтенант Зубков показал свои первые зубки. Впоследствии этот литёха имел постоянное желание вогнать всех дедов в строгие рамки устава, заставить делать то, что нам уже, как бы не положено по сроку службы. Ему было в кайф смотреть, как дед моет полы, ходит строевой по его команде и выполняет какую-то грязную работу. При нём дед должен быть застёгнутым на крючок и туго затянут ремнём. В этом он видел основной смысл службы, а не боевые и технические умения и навыки.
   Этого естественно никто не выносил и на многие его приказы мы забивали большой и толстый гвоздь.
   Ещё в мае у нас появился и новый прапорщик по фамилии Малюта. Первое время мы его почти не замечали. Он был, как говорится «тише воды и ниже травы». Но после переезда в Оремов Лаз, он уже освоился и во всём стал показывать свою власть. Ганжа взял его у майора Лицмана из Кежмарка, при этом объясняя:
   - Мне нужен пастух, обычный нормальный пастух. Оформим его начальником РЛС-115.
   - Но он же ничего не понимает в радиолокации? – возражал Лицман.
   - Это не важно, - отвечал Ганжа, - главное у него есть способности руководить личным составом и следить за тем, кто и где находится, кто и чем занят. А изучить РЛС ему Андреев поможет. Это не проблема.
   Малюте на вид было лет двадцать пять, он носил усы, как и многие прапора, и выглядел довольно подтянуто. По характеру же он был вспыльчив, резок в выражениях, но быстро отходчив. Его любимцами стали Муха и Вася Дохлый. Я же с Малютой старался особо не общаться по причине его вспыльчивости и лишней грубости. Хотя если перед ним всегда заискивать, то он со временем мог бы намного лучше относиться ко мне. Свою фамилию он частично оправдывал, единственное, что ему не хватало, так это властных полномочий. Если бы они были, то тогда спасайся, кто может.
   Вася Дохлый наиболее близок был к нему с откровениями. Вспоминая свою молодость и ушедших дедов, он рассказывал Малюте:
   - Всю ночь спать не давали. То одно, то другое. А на утро Андреев говорит, мол поехали в Ельшаву какую-то радиостанцию забирать. А до туда километров шестьдесят. Я спать хочу, умираю, но пока ещё держусь. Поехали на транспортной. Я сижу, рулю, а Андреев во всю «массу топит». Вскоре и у меня глаза начинают слипаться сами собой. Впереди гляжу дорога прямая и ни одной встречной машины. Вот и думаю, а чем я то хуже! Мол, тоже покимарю пару-тройку минут. И закимарил. Потом не знаю от чего я проснулся, только еле успел руль вывернуть. Там дорогу ремонтировали, а я нёсся прямо на них. И перекрестился прям таки! А Андреев даже ничего не заметил.

                Глава пятнадцатая.

                Последние учения, новые начальники и скука в Оремов Лазе.

   После возвращения с Любавы через пару недель у меня были последние учения с выездом на природу. Нас опять уже в третий раз отправили в запасной район. Выезжали туда прямо с «Исследуемого».
   Всё, как обычно – развернули БТР, наладили связь через радиостанции, протянули катушки с телефонным проводом до командных пунктов и до ставки командира дивизии.
   На этих учениях уже не было ни Ганжи, ни Сазанского. На место Ганжи пришёл полковник Деркач, а на место Сазанского – майор Кундиус. Ганжа продолжил свою службу в Риге, в штабе Прибалтийского военного округа. Сазанского направили на Дальний Восток, в Приморский край. Белов пошёл на повышение. Ему дали майора и он стал старшим помощником начальника ПВО корпуса – полковника Королёва. По воинскому закону место службы офицера менялось через каждые семь лет.
   После выезда в запасной район в конце августа, у меня уже не было дальше никаких учений. В начале сентября все уже ждали приказа. Особенно наш призыв. Ведь в конце этого месяца мы уже должны стать дембелями, то есть гражданскими людьми. Хотя служить после приказа придётся, как минимум месяц, но это уже будет не та служба, как раньше. Все уже знали по опыту предыдущих дембелей, что в конце октября по любому домой.
   А сентябрь, как обычно выдался тёплым и солнечным. И вообще здесь на месяц было теплей, чем у нас в средней полосе России. То есть в начале сентября здесь было примерно также, как у нас в начале августа.
   Ну а в Оремов Лазе служба проходила тупо и монотонно. Если не считать учений и боевого дежурства, то у меня вся служба заключалась в обслуживании своего БТРа, то есть в мойке и протирке его, да в различных уборках территории парка, в покрасках заборов с боксами и в прочей ерунде.
   Когда мы были духами, то наши деды и кандеды вообще ничем подобным не занимались. Но наш призыв – люди негордые, спокойно выполняли разные хозработы и уборки. Хорошо, что хоть нас в наряды по столовой здесь не посылали, как и в Слячах. А шуршали там те, кто служил в ЗРП или в танковом полку.

                Глава шестнадцатая.

                Я и Зубков.

   С приходом Зубкова наше время больше стало проходить в различных построениях, осмотрах, в изучении строевых песен и в проверках. После вечерней проверки мы по полчаса ходили по всему гарнизону и орали: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди!» Или «У солдата выходной – пуговицы в ряд!» Эти две песни и плюс ещё «Наш боевой гвардейский взвод» мы пели уже почти два года. Зубков предложил нам обновить репертуар двумя новыми строевыми песнями.
   Хождение строевой под самый дембель здорово раздражало наш призыв. Зубков тоже многих раздражал. Однажды я вошёл к нему в канцелярию с важным сообщением, которое мне передал дежурный по «Сейму» - боевому пункту ЗРП.
   - Товарищ лейтенант, на «Сейм» позвонили с «Исследуемого». Полковник Деркач передал вам….
Но вместо того, чтобы дослушать мою речь, Зубков неистово оборвал меня:
   - Ты что, рядовой, совсем опух? Не знаешь, как командиру своему докладывать? А ну иди вон и заходи, как положено по уставу и строевым шагом!
   Я понял, что этому придурку не очень важно, что передал ему полковник, а гораздо важнее поиздеваться надо мной. Я вышел, опять вошёл и повторил тоже самое. Зубков снова заорал:
   - Ты что рядовой, не знаешь, что сначала надо постучать, и лишь когда тебе разрешат войти, то открывать дверь. Потом строевым шагом, скотина, ты должен подойти к столу и, отдавая честь, сказать: «Товарищ лейтенант, разрешите доложить?» И лишь когда я разрешу, то начинать свой доклад. А ну, повторяй давай, как я сказал! Ишь ты, служба заканчивается, а он до сих пор не знает, как своему командиру докладывать надо.
   Эта речь меня добила окончательно. Я просто вышел из себя, а заодно из канцелярии. Стоя в коридоре, я просто не знал как мне дальше с ним себя вести. Нервы сдали окончательно. Но тут я вспомнил, что через три недели стану дембелем. Я открыл дверь, зло посмотрел в глаза этому идиоту и сказал:
   - Полковник Деркач просил вас позвонить. Больше мне добавить нечего. Единственное, что честь свою я никому отдавать не собираюсь. Учтите это на будущее, лейтенант.
   После чего я развернулся и последовал из канцелярии на свежий воздух. Мне вослед донеслись истошные крики Зубкова:
   - Рядовой Чужаков, а ну вернись! Вернись, я тебе сказал! Ты ещё пожалеешь об этом! Я тебя в нарядах сгною!
   Но я быстро удаляясь, вышел из казармы, сел в курилку и выкурил подряд сразу две цигарки, чтобы немного успокоиться. Зубков вылетел следом за мной, но из-за темноты меня в курилке не заметил.
   В этот же вечер он за это назначил мне наряд вне очереди. Так я неспамши должен был стоять на тумбочке и дневалить за Трактора, которого наш литёха отправил спать. Кроме стояния на тумбочке я должен был убраться в сортире, везде подмести и вымыть полы. Но на всё это я попросту «забил», только чуть подмёл в коридоре от не фига делать.
   На следующий день Зубков обнаружил, что уборка почти не проводилась. Он мне на это с ехидной улыбкой высказал:
   - Твоё счастье, что тебя в Зволен на дежурство вызывают. А то ты бы опять в наряд пошёл. Ничего, когда приедешь, то у меня ещё поплачешь! Будешь все очки в сортире лезвием скоблить. Чтоб блестели, как у кота яйца! Как придёшь – сразу в наряд пойдёшь!
   - Ну, это вы зря, товарищ лейтенант. Это не по уставу. После дежурства мне положено отдыхать.
   - Ну, вот ты у меня и отдохнёшь на уборке туалета.
На это я ему ничего не ответил, думая, что он или забудет своё обещание или злость у него поубавится за время моего отсутствия. Но я жестоко ошибался.
   После моего возвращения с дежурства Зубков сразу вспомнил обо мне:
   - Рядовой Чужаков, я обещал сгноить тебя в нарядах, так вот я своё обещание держу! Завтра готовься!
   Но его обещаниям не суждено было сбыться. Следующее утро изменило на неделю мою службу, а также настроение и образ мыслей последних двух месяцев до и после дембеля.

                Глава семнадцатая.

                По дороге в словацкое село.

   С утра, как обычно после завтрака мы построились и пошли на общеполковой развод. Наш взвод обязали всегда присутствовать по утрам на этом мероприятии. Дальше, как и обычно мы строем направились в парк обслуживать машины. Но на КПП парка находился командир ЗРП подполковник Лебедев, который недавно сменил комполка Струкова.
   Увидев Зубкова во главе нашего взвода, он сразу взбодрился и сказал:
   - Вот тебя, то мне и надо. Только что звонил майор Поспелов – начальник офицерского клуба и слёзно просил меня выделить ему пару бойцов. А у меня, как назло людей свободных нет никого под рукой. У тебя Зубков, народ есть свободный? Ему всего-то надо пару человек. В клубе работы полно в связи с ремонтом.
   - Нет проблем, товарищ подполковник, - бодро отвечал Зубков, - раз надо, так надо.
   Он начал бегло шарить глазами, оглядывая остатки нашего взвода. Основная же часть его уже прошла в парк, а в хвосте плелись человек пять, в том числе и я. Так и попался я первым на глаза Зубкову.
   - Значит ты и ты.
Он указал ещё на молодого узбека Сулейманова, который шёл за мной.
   - Подойдите к товарищу подполковнику, и он скажет вам куда идти работать.
   После чего Зубков поспешил догонять взвод, видимо совершенно забыв про обещание сгноить меня в нарядах.
   Комполка кратко проинструктировал нас по поводу дальнейших действий:
   - Бойцы, подойдёте к штабу полка и ждите у парадных дверей. Туда к вам подъедет УАЗик с майором Поспеловым. Он заберёт вас в клуб. Там работы немерено. Так что на сегодня вы переходите в его распоряжение.
   - Так точно, товарищ подполковник, - чётко ответил я, и после чего мы с Рашидом двинулись к штабу полка.
   Я был рад, что хоть какое-то разнообразие появилось в этом Оремов Лазе. А то всё парк, да казарма. Мы только подошли к дверям штаба, как через пару минут подскочил УАЗик и зычный голос нас окликнул:
   - Вас что ли Лебедев прислал?
   - Да, да нас! – в два голоса отвечали мы.
   - Ну, тогда садитесь живей!
   И мы поехали. В машине кроме водителя из гражданских, сидел тот самый майор Поспелов. Мы с Рашидом уселись сзади. Незаметно машина промчалась мимо клуба и выехала за пределы части. Странно – подумал я, вроде речь шла о работе, связанной с ремонтом клуба. И тогда я решил прояснить ситуацию:
   - Товарищ майор, а что за работа нас ожидает?
   - Какая вам разница. Увидите. Моя задача – вас до места назначения довезти.
   После такого ответа нам ничего не оставалось, как только ждать. А майор всю дорогу болтал с водилой о том и о сём. Потом он начал задавать ему разные вопросы о взаимоотношениях с местным населением.
   - Я слышал, ты Василий, жутко охоч до местных бабёнок. Смотри, как бы тебе это увлечение не вышло боком.
   - А чё! Очень неплохи они в постели! – отвечал водила, - сами на шишку бросаются. Им только подмигни. Недавно вот у меня была одна. Яной зовут. Эх, зверь, а не баба! Измучила меня всего. Всю ночь не слезала, ненасытная! Получилось прямо – не я её, а она меня. У неё говорит, и подруги все такие же. Вообще нас русских любят они. А про офицеров и прапоров наших говорят, что мол, все они женатики. Что не прочь с нами порезвиться, да времени у них нет. То служба, то семья. А так, если что я могу познакомить. Не пожалеете, товарищ майор!
   После чего он слегка рассмеялся.
   - Нет, уж уволь, - отвечал Поспелов, - я как-нибудь обойдусь. Вот нут недавно в соседнем полку случай был. Двое прапоров напились изрядно и словачку изнасиловали. А та на них заявила в полицию. Говорят, что скоро суд будет. Если наше начальство через свои каналы это дело не замнёт, то я им не завидую. Позор, то какой! А ведь оба женатые между прочем, и дети есть. И пятно будет не только на полк, но и на всю дивизию.
   - Нет, я такими делами не занимаюсь, - отвечал Василий, - они сами на меня прыгают.
   - Ну, смотри, Казанова.
   И на этом майор закончил эту пикантную тему. А мы же за это время проехали десятка два километров. Мелькали сёла, поля, перелески. Кругом было полно виноградников и садов. Наконец машина свернула с трассы в одно село. После чего мы подъехали к богатому особняку.
   Навстречу к нам вышла женщина лет пятидесяти, как видимо хозяйка дома. Она неплохо говорила по русски, и сразу же пригласила нас в дом. На что майор вежливо отказался и тут же прочитал нам инструкцию:
   - Вот здесь, - он провёл рукой мимо дома в сторону сарая, - должен быть проложен водопровод. Тут же рядом будет канализация. Вам нужно прокопать траншею шириной сорок и глубиной семьдесят сантиметров вот по такому пути.
   Он отчертил острой палкой маршрут нашей будущей траншеи.
   - Я сейчас уеду, так как у меня дел по горло в клубе. Вы здесь останетесь одни под руководством хозяйки дома и её мужа Мирослава, который подъедет чуть позже. Между прочем, он директор местного дворца культуры. А так во всём слушаться хозяйку и выполнять всё, что она скажет. Работать прошу от души, не посрамив, как говорится честь и достоинство нашей части. А Мирославу мы многим обязаны. Он здорово нам помог со стройматериалами, когда строился наш клуб. И сейчас помогает при ремонте. А я постараюсь вас вечером отсюда забрать. На этом пока всё. Я надеюсь на вас ребята, что вы меня не подведёте.
   После чего он сел в УАЗик и покатил обратно в Оремов Лаз.

                Глава восемнадцатая.

                Работа у словаков.

   Мы с Рашидом переглянулись. Лопаты с ломами стояли рядом и ждали, когда их возьмут наши крепкие и натруженные руки.
   Ну чего? Давай начнём. И то лучше, чем в парке околачиваться. Здесь хоть есть настоящая работа, - уверенно сказал я и своим примером показал молодому узбеку, как надо работать.
   Раздолбив ломом асфальт, я начал откидывать каменистую почву в сторону. Рашид постояв пару минут в бездействии, взял лом и начал долбить старый асфальт следом за мной. Я порядком вспотел, и мне пришлось расстегнуться, сняв ремень и пилотку. Земля под асфальтом была каменистая, и копать стало тяжело. Но соскучившись по любой настоящей работе, да ещё в таком экзотическом месте, я с энтузиазмом вонзал лом и откидывал грунт в сторону.
   Через некоторое время хозяйка вышла во двор. Мы в этот момент приостановили долбёжку, а я шарил по карманам, ища пачку «Северных». Сигарет у меня не оказалось. Видимо они кончились ещё прошлым вечером. Рашид вообще не курил, но перекуры всегда соблюдал. Хозяйка, увидев моё замешательство, видать догадалась, чего я хочу.
   - Вы ребята, фачите? – тутже спросила она.
   - Да, да, неплохо бы перекурить, - ответил я с радостью.
   - Сейчас я принесу.
И она положила на лавочку зажигалку и целую пачку «Марса».
   - Спасибо, вам большое. А то я видимо забыл сигареты в казарме, - закуривая, благодарил я её.
   Хозяйка, ни о чём нас не спрашивая, ещё принесла из холодильника две бутылки малиновки вместе с открывалкой и поставила их тутже на лавочке.
   Хорошо день начинается – подумал я и принялся вновь прокладывать канаву. Не прошло и двух часов нашей работы, как хозяйка уже звала нас на обед. При этом она объяснила:
   - У нас обед в одиннадцать часов начинается, а сейчас как раз самое время. Часы только что протикали. Давайте камрады мыть руки и за стол.
   - Да мы мало ещё чего сделали. Неудобно как-то, - невпопад отвечал я.
   - Ничего, потом доделаете.
   Поняв, что спорить не стоит, мы сняли свои вонючие сапоги с портянками, вымыли руки и сели за стол. Хозяйка достала графинчик водки и налила нам по рюмочке. А стол буквально ломился от всяких явств и закусок. Чего здесь только не было! И шницели с голубцами и несколько салатов с венегретом. На первое был борщ, но какой-то особенный с местным колоритом. Рядом было большое блюдо со сливами, грушами и виноградом. А на другом лежали дольки арбуза и дыни. От такого изобилия у меня сразу потекли слюньки.
   - Ну, давайте выпьем за мир и дружбу во всём мире, - предложил я в качестве первого тоста.
   Тут неожиданно из другой комнаты вышла очаровательная девушка лет восемнадцати-двадцати. Как я понял она была дочкой хозяйки.
   - А вы про меня не забыли? – сказала она нам.
   Я сразу опешил от её внезапного появления. Она была прекрасна в своём домашнем халатике, а от её улыбки комната будто бы озарилась светом. Опомнившись, я представился:
   - Иван. А вас как зовут?
   - Сюзанна, но можно просто Сюзи.
   - Обожаю это имя. Оно мне напоминает знаменитую в недавнем прошлом английскую рок-группу «Сюзи Кватро», - ловко продолжил я начавшийся диалог.
   - Знаем такую. Она мне тоже очень нравится, - с улыбкой отвечала Сюзи.
   И в этот момент я понял, что мне башню сносит от всего происходящего. Выпив по первой, мы с Рашидом набросились на еду. Но тут я сразу подумал – не стоит делать вид, что нас будто не кормили целую неделю. А то мы будем напоминать им голодных зверей, а не светских собеседников. А мне бы как раз хотелось казаться хорошим собеседником, интересным, учтивым и умным. Иначе у них, не дай бог, сложится о нас нехорошее мнение. Поэтому, слегка закусив, я продолжил начатую беседу.
   Особо напрягаться мне не пришлось. У хозяйки и дочки появилась масса вопросов, на которые я только успевал отвечать. Это и про Москву и про Союз нерушимый и про то, откуда мы и чем занимались дома на гражданке.
   Рашид в это время только наворачивал за обе щеки. Он без акцента говорил по русски, но от природы был молчалив и застенчив. Поэтому мне пришлось говорить за двоих.
   Из разговора я понял, что хозяйка с дочкой бывали в Москве и в Одессе, а здесь у них тесная дружба с майором Поспеловым и с некоторыми другими русскими из числа офицеров и вольнонаёмных. Потом разговор перешёл про учёбу в вузе, из которого я узнал, что Сюзи поступила на первый курс института культуры.
   В беседе я также коснулся про нашу нелёгкую ратную службу, где нет ни увольнительных, ни отпусков. На что дочка с хозяйкой мне искренне посочувствовали. Но узнав, что я без пяти минут дембель, подбодрили меня счастливыми напутствиями.
   Мы после этого хлопнули ещё по рюмашке. Хмель хорошо развязал мне язык. Никакого стеснения я уже не чувствовал, но прекрасно понимал, что надо держать себя в руках. К тому же впереди нас ждала грандиозная работа.
   Хозяйка унесла графинчик с глаз долой и учтиво предложила ещё попробовать наливки собственного приготовления. По этому поводу она сказала:
   - А водка крепка сильно. В обед можно только по чуть-чуть.
   Мы естественно не возражали, а испробовали эту чудную наливку. Дальше разговор пошёл с одной Сюзанной, так как хозяйка ушла в магазин. С ней я болтал о музыке, литературе, искусстве и о прочих культурных предметах. Она оказалась хорошим знатоком западной поп и рок-музыки. Не зря видно поступила в институт культуры.
   После небольшой паузы во время беседы меня вдруг осенило, что вроде бы пора и честь знать. Обед наш растянулся на два часа, а работы был ещё непочатый край. Я вовремя опомнился и сказал:
   - Извините нас, Сюзи! Всё было очень вкусно и замечательно. Но нам пора работать. У нас, как говорится, ещё конь не валялся. Вставай, Рашид, нас ждут великие дела!
   Рашид послушно встал и пошёл натягивать свои сапоги.
   - Ничего, я всё понимаю, - ответила Сюзи, - но мы продолжим наш разговор за ужином. Я вам покажу свои пластинки.
   После небольшого перекура мы рьяно принялись за дело. Траншея удлинялась и углублялась, не по часам, а по минутам. После часа такой изнурительной работы Рашид выдохшись, устало растянулся на лавке. Я же продолжал беспощадную долбёжку. С первыми сумерками траншея уже почти была готова.
   Мысли самые разные лезли мне в голову. С такой выпивкой и закуской можно здесь до дембеля пахать, не покладая рук, - думал я про себя. Да ещё рядом с такой очаровательной Сюзи и её услужливой мамашей. Это не сидеть на пункте, как сыч, и не околачиваться в парке, глядя на постные рожи своих сослуживцев. Вот она где настоящая пасека и лафа! С таким зарядом можно горы свернуть, когда чувствуешь симпатию со стороны такой милашки, как Сюзанна! Может я ей действительно понравился? Выгляжу я вроде ничего и ростом и на рожу. Язык подвешен, как надо. Чувствую сразу ту тему, которая ей может быть интересна и ту, которая ей безразлична. Поэтому моментально могу повернуть разговор в нужное русло.
   С такими мыслями я дождался прихода самого хозяина – директора местного дворца культуры. На улице уже почти стемнело. Увидев нас, трудившихся в поте лица, и какой огромный объём работы мы сделали за один день, хозяин растрогался, рассыпаясь в любезностях и комплиментах:
   - Ай, да молодцы! Столько сделали! Здесь ведь не земля, а камень один. Я,то знаю. Вот ещё бы стенку здесь продолбить.
   Я принялся молотить кувалдой по маленькому ломику, чтобы дырка в стене была аккуратной и небольшой. Через некоторое время мне это удалось, хотя бетон был очень прочный. Расширив её, я сказал:
   - Ну, всё. Трубы пройдут.
 Хозяин на это продолжал нас нахваливать:
   - Всё, всё. Хватит на сегодня. Вы что за один день хотите всё сделать? И так уже сделали тройную норму. Пойдёмте руки мыть и в дом на ужин. Я вас сейчас угощу. А Алексей – майор ваш обещал вскоре за вами приехать.
   На ужин я позволил себе немного расслабиться. В доме было тепло, я бы даже сказал жарко, и после первой рюмки за знакомство я сразу разомлел. По вечерам становилось прохладно и после холодной улицы в доме мы быстро согрелись. Водка сразу вдарила по башке, но себя я вполне контролировал. Мы уже достаточно проголодались, так как наш обед был раньше обычного.
   Рашид, будучи узбеком, пил только наливку, да и то по чуть-чуть. Ужин был ещё обильней, чем обед. Протикало семь часов вечера, но за нами никто не приезжал. А хозяин вскоре объявил очередной тост :
   - Давайте, ребята, выпьем за прекрасные русские песни. Я их очень люблю и иногда даже сам пою.
   После чего он затянул «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой». Я поддержал «Катюшу», так как слова помнил с самого детства. Потом мы с Мирославом спели «Смуглянку-молдованку», где «клён зелёный и лист резной». Так пробило уже восемь часов.
   Хозяин весь вечер всё нахваливал нас за ударный труд. Что, мол никак не ожидал, как за один день можно столько успеть, то есть прокопать и продолбить. Кстати сам он был под два метра ростом и очень разговорчивым и добродушным.
   После небольшой паузы Мирослав посмотрел на часы и сказал :
   - Что-то наш майор не едет за вами. Ну, подождём ещё с полчаса, а там надо что-то решать.
Потом он добавил:
   - Я бы конечно вас оставил на ночлег, но понимаю, что вам к отбою надо быть в казарме. А так у меня места бы хватило.
   Сюзи, воспользовавшись тем, что её отец куда-то вышел по своим делам, продолжила разговор со мной. Потом она пригласила к себе в комнату и показала пластинки, которые мы стали слушать. Рашид в это время продолжал сидеть за столом и беседовал с её матерью. Он рассказывал что-то ей про свою далёкую и тёплую республику, о том, что в ней много разных фруктов, зимы совсем нет, а снега он практически не видит. Хозяйка с интересом слушала его рассказ.
   Был уже десятый час вечера. Тут хозяин вернулся и увидев, что майора до сих пор нет, сказал:
   - Ну, всё, ребята. Поехали в Оремов Лаз. Я вас сейчас на своей машине отвезу. Ждать больше уже невозможно.
   Нам ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Попрощавшись с Сюзи, я вышел во двор. Мирослав завёл свою «Шкоду», и мы выехали из села. Почти тридцать километров мы проехали примерно за полчаса и в десять часов уже были у ворот части.
   На прощание хозяин нам сказал:
   - Завтра попрошу вас подойти к вашему клубу в девять, а майора я предупрежу. Мне бы хотелось, чтобы он никого не искал, а прислал бы именно вас.
   - Нет проблем. Мы готовы, - ответил я ему.
На этом мы попрощались до завтрашнего утра.
   Отбой только что был, но войдя в казарму, мы были встречены с расспросами и восклицаниями по поводу нашей блатной работы у гражданских, к тому же ещё у словаков. Но ничего лишнего я не стал говорить, а сказал лишь, что работа была объёмная и тяжёлая. Но Рашид разболтал всем, что нам наливали и в обед и на ужин, и что кормёжка была не хуже, чем в ресторане. Многие нам завидовали и стали завидовать ещё больше, узнав, что завтра нам предстояла таже самая работа.

                Глава девятнадцатая.

                Я и Сюзи.

   Утром мы доложили Зубкову, что нас ждёт начальник клуба, на что он сразу распорядился:
   - Так, значит идёте в полное распоряжение к майору Поспелову.
   Он видимо сам не знал чем занять всю эту ораву, то бишь наш взвод. Работы пока никакой особо не было, а заставлять протирать машины по двадцатому разу было как-то не ново. Они уже давно были начищены до блеска. Проводить какие-то учебные занятия он был не готов, да видимо и не больно хотел, ведь никто их вести не заставлял и не проверял. А какую-то большую работу Зубков для нас ещё не придумал. Поэтому он был даже рад, что хоть двух человек у него забирает вышестоящее начальство по приказу самого командира полка.
   Мы подошли к клубу и быстро разыскали майора Поспелова. Он встретил нас с радостным восклицанием:
   - О, подошли! Извините, ребята, что не смог вчера за вами приехать. Но я уже наслышан о вашей ударной работе. Молодцы! Не подвели, не подкачали! Мирослав мне уже позвонил утром и всё рассказал. Просил вас подождать. Скоро он сам за вами приедет.
   И действительно минут через десять красная «Шкода» Мирослава подъехала к зданию офицерского клуба. Мирослав вышел и нам сказал:
   - Ну, ребята, залазь! Сегодня работы не меньше, чем вчера.
Мы уселись в машину и поехали. Я был необычайно рад, что хоть ещё на денёк вырвался из этого тупого и скучного взвода.
   По пути Мирослав шутил и весело рассказывал о разных мероприятиях в своём ДК, о своей недавней поездке в Венгрию и о том в каких странах ему удалось побывать. Потом он вернулся к вопросу о работе:
   - Сейчас трубы привезут, и сварщик будет их варить. Вам придётся копать на улице, и помогать сварщику гнуть и варить трубы.
   Прибыв в село, которое кстати называлось Бадино, мы сразу же приступили к работе. Трубы и сварщик были уже на месте. Сварного звали Франтишек, и на вид ему было лет пятьдесят. Он нагревал трубы газом до красна, а мы гнули их в колено.
   После сытного обеда у нас был небольшой перерыв в работе. Сварной ушёл, а Рашид уставился в телевизор. Я же вышел в сад перекурить, где обнаружил Сюзанну, поливающую цветы. Она очень обрадовалась, увидев меня, и первой начала разговор:
   - Я не думала, что вы опять приедете. А вчера я так расстроилась, что больше не увижу вас.
   - Меня или нас обоих? – переспросил её я.
   - Вас, значит вас. На ты, мы что-то не перешли.
   - Значит, пора перейти! – поправил я.
   - Очень может быть. А пока нужно сходить в магазин за продуктами. Ты не хочешь пройтись со мной? К тому же сумки будут ой, какие тяжёлые.
   После этого она расплылась в улыбке, а я естественно согласился. Мы прошлись по магазинам, накупив кучу продуктов. Сумки действительно стали тяжёлыми, и я с радостью нёс их, не замечая никакой тяжести. Это потому что всю дорогу мы болтали о том и о сём. По пути мы зашли в один бар, где немного посидели, съев по мороженому и выпив по чашечке кофе.
   По приходу в дом я увидел, что Рашид с Франтишеком уже во всю работают. Мне пришлось сразу же подключиться к ним. В этот день мы закончили намного раньше, чем в предыдущий. Франтишек ушёл, как положено в пять часов. Хозяина долго не было, и мы ждали его, уставясь в телевизор.
   Я же вышел на улицу покурить и опять заметил в саду Сюзанну. Она меня попросила:
   - Иван, помоги мне переставить вот эту бочку.
Я с радостью её переставил, а потом спросил:
   - Может быть ещё чего-нибудь помочь, а то нам всё равно сейчас надо ждать твоего отца.
   - Помоги, если хочешь так. Нужно полить огород и немного покопать.
После чего мы вместе принялись за дело, а когда всё было сделано, то присели на лавочку в укромном месте сада. Я невольно положил свою руку ей на плечо. Вместо того, чтобы одёрнуть меня, она прильнула ко мне всем своим телом. Почувствовав тёплое и дрожащее от волнения тело, я ещё сильнее обнял её и крепко поцеловал прямо в губы. В этот момент она сама жадно обняла меня, требуя ещё поцелуев. На что я сразу же ответил ей целой серией таких же поцелуев – нежных и страстных. У неё была довольно большая грудь, и я не упустил возможности залезть ей сразу же под лифчик. Сюзи была слегка полновата, но это только больше возбуждало и распаляло меня. Погода стояла ещё тёплая, и на ней был накинут всего лишь один халатик.
   Обнимая и лаская друг друга, мы провалились в состояние блаженства, когда перестаёшь слышать и видеть всё вокруг. Внезапный и зычный голос вернул нас к реальной действительности. Отец Сюзи приехал и искал нас по саду. Мы встрепенулись, застегнулись и на ходу поправляли одежду.
   Сюзи первой вышла из зарослей сада. Она оказалась весьма находчивой, объяснив отцу, что мы за это время и огород успели полить и все основные работы в саду сделать. Мол, ты провалился куда-то, а ребята третий час тебя ждут.
   Хозяин, понимая, что несёт ответственность за нас, сразу стал суетиться с машиной, чтобы поскорей доставить нас в часть.
   Так закончился второй день нашей ударной работы у словака Мирослава.

                Глава двадцатая.

                Любовь-морковь.

   На третий день у нас также была договорённость о встрече в девять утра у офицерского клуба. И опять, слава богу, этому никто не возражал. Я уже больше думал не о работе, а о встрече с Сюзанной. О том, как мы проведём те минуты отдыха в перерывах между делом.
   Третий день прошёл также, как и второй. Под вечер опять долго не было хозяина, а я после завершения работы сразу поспешил в сад, чтобы разыскать Сюзанну. Её я там сразу нашёл.
   - Гляди, чего я тебе принёс, - сказал я, доставая из кармана коллекцию своих значков.
   У меня каждый значок был в двойном экземпляре. Я также подарил ей несколько своих фотографий. Сюзи с интересом разглядывала мои подарки. Больше мне ей нечего было подарить.
   Потом мы опять уединились на старом месте. Она первая с жаром бросилась в мои объятья. После продолжительных поцелуев мы уже не могли остановиться, всем сердцем и плотью желая скорейшего соития. На лавочке для этого дела было неудобно и небезопасно, и это Сюзи понимала не меньше, чем я. Рядом у них был небольшой сарайчик с сеновалом. Сюзи схватила меня за руку и потащила туда. Предварительно закрывшись, мы разделись и упали в душистое и сухое сено. Я ласкал и гладил её по всем интимным местам. Она делала со мной тоже самое. За два года без девок у меня появилось море энергии. И потенции было более, чем достаточно. Мы кончили по несколько раз и совершенно забыли о времени.
   После очередного акта любви мы полностью измождённые лежали вытянувшись и обняв друг друга. Сюзанна задумчиво глядела на меня и слегка улыбалась. Было видно, что она полна райского блаженства и ей очень хорошо со мной. От этой мысли, что ей хорошо, мне самому становилось более чем приятно.
   Но спустя несколько минут Сюзи взволнованно сказала:
   - Иван, вот ты скоро уедешь домой. Ты же обязан будешь вернуться. Тебя там ждут. У тебя есть родители, друзья, институт. Ты ведь будешь учиться дальше на капитана.
   - Да, но я бы хотел навещать тебя иногда, - ответил я ей, как бы оправдываясь.
   - Ты забудешь обо мне очень скоро. Там у тебя наверно девчонка есть. И она ждёт тебя с нетерпением.
   Я просто не знал, что ей ответить. Мне пришлось соврать, чтобы в этот момент не испортить ей настроение :
   - Да нет у меня там никого по большому счёту. Подруги были, но поверь мне, с ними ничего серьёзного не было.
   - Я тебе не верю. Не верю, что у тебя дома нет никого. У таких, как ты обязательно должна быть любимая девушка. Ты не похож на одинокого. Но всё равно я буду скучать без тебя.
   После этого у неё на щеке заблестела слеза. Я начал гладить её по волосам, успокаивая нежными и ласковыми словами. Потом с силой прижал к себе и целовал в течении нескольких минут.
   - Я не знаю, Сюзи, что мне делать. Учиться всё равно надо.
   - Оставайся у нас. Будем жить в нашем доме. Места у нас достаточно. Ты хорошо работаешь, и мы не пропадём. Отец найдёт тебе хорошую и оплачиваемую работу.
   - Я не могу сразу остаться. Мне надо всё обдумать. Дома всё родное, знакомое. А здесь я чужой. Да и делов дома немерено.
   - Если ты раздумываешь, то значит не любишь меня так, как люблю тебя я.
   - Почему не люблю, милая. Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы мы были вместе.
   В этот момент я понял, что лукавил перед ней. Любить то я её любил, но видимо не на столько сильно, чтобы бросить всё на свете и остаться с ней здесь в Словакии на всю оставшуюся жизнь. Везти её в Союз мне казалось чем-то из разряда фантастики. Даже если она согласиться, то всё равно её отец с матерью не отпустят. Да и жить то нам где? Жильё у меня конечно кое-какое есть, но старый деревянный дом ей вряд ли понравится. А он требовал большого ремонта и немалых финансовых вложений. А денег у меня бедного студента таких нет в помине. К тому же надо учиться, чтобы закончить институт и получить нормальное образование. Она привыкшая к комфорту во всём, наверняка быстро разочаруется во мне и в моих возможностях. Ей ведь готовенькое всё подавай. Она же вон, в каком особняке живёт. Да и помимо жилья муж ей нужен уже состоявшийся и с хорошей зарплатой. Зачем ей нужен бедный советский студент? Нет, на мужа в свои двадцать лет я явно не потяну. А что говорят, мол с милым и рай в шалаше, то это всё враньё и чушь собачья. Нет никакого рая в шалаше. А если есть, то он может продолжаться лишь недолгий срок. Я ведь жить то только начинаю. У меня ещё всё впереди. А на данный момент я – Никто, и зовут меня – Никак. Так что вся эта любовь пока не может нас привести под венец. А пока я закончу институт, освоюсь на работе, заработаю и накоплю приличные «бабки» - пройдёт не меньше десяти лет. Естественно столько времени она меня ждать не станет.
   Вот такие дурацкие и в тоже время верные мысли лезли мне в голову, когда мы ехали на «Шкоде» в казарму. Мирослав сегодня пришёл в одиннадцатом часу и нас привёз, когда уже давно был отбой. В машине я всю дорогу молчал и с этими мыслями засыпал глубокой ночью после третьего дня моего знакомства с Сюзи.

                Глава двадцать первая.

                Последняя встреча с Сюзи.

   На четвёртый день всё было по тому же сценарию, как и в предыдущий. А на пятые сутки я вдруг почувствовал, что мои деньки здесь сочтены. Страшное предчувствие близкого расставания полностью овладело мной, и в этот день я ходил понурый и угрюмый. Реальность, в которой я находился, постепенно отрезвляла меня.
   Сюзи мне как-то сказала, внимательно изучая меня по глазам:
   - А ты знаешь, когда я в первый раз тебя увидела, то сразу подумала, что у нас с тобой обязательно что-то будет. Ты мне показался каким-то не таким, как все.
   - Это и понятно, что не как все, - отвечал я, - не каждый день до этого ты знакомилась с советским солдатом. А я ведь мог быть у вас только один день. Меня потом могли направить на дежурство, а на моё место прислали бы кого-нибудь другого. Всё ведь вышло случайно.
   - Нет. Это судьба. Ничего случайного быть не может. Эта встреча была нам предсказана свыше, - опровергала меня Сюзи.
   В это время послушался рядом чей-то голос. Я сразу понял, что это Рашид ходит по саду и ищет меня. Я и Сюзи начали судорожно одеваться. Потом мы, отряхнувшись от сена, вышли из сарая. Рашид был весьма удивлён, впервые увидев нас, шедших в обнимку.
   - Давай поехали уже. Хозяин пришёл. Зовёт тебя. Сколько можно вас искать?
   - Сейчас Рашид, поедем. Спешить нам некуда, - отвечал ему я.
Мы вышли во двор, где Мирослав уже завёл машину, ожидая нас. Хозяйка стояла на крыльце. Попрощавшись с ней и с Сюзи, я запрыгнул вслед за Рашидом в «Шкоду» и мы поехали в свой постылый Оремов Лаз.
   По пути Мирослав нам сказал, что осталось работы ещё на два дня. Таким образом, мы проработали всего пять дней, а мне показалось, что будто прошёл целый месяц.

                Глава двадцать вторая.

                Печальный финал моего романа.

   На следующий день, как обычно мы после завтрака пошли на развод. Тут появился Коршунов – наш бывший командир. Он прилетел действительно, как коршун и вышло то, чего я сразу стал опасаться при его появлении. Старлей давно точил на меня зуб и узнав от Зубкова, что я работаю у словаков, страшно разозлился. Зубков только накануне узнал от наших, что мы оказывается работаем не в клубе на ремонте, а у одного словака. Но раз это был приказ самого командира полка, то он не мог ничего иметь против.
   - Так, студент, - сказал мне Коршунов после развода, - вместо тебя с Сулеймановым пойдёт ефрейтор Лисковец. А тебя ждёт работа в парке. Там нужно тент от машины транспортной зашить и убрать территорию. А потом будешь с бригадой новый забор строить, предварительно убрав старый.
   - Но товарищ старший лейтенант, там ждут только нас двоих, а Лисковец не в курсе этих дел, - возразил я Коршунову, понимая, что эта попытка вырваться туда всё равно обречена на провал.
   - Ничего он справится. Парень он здоровый и работать может не хуже тебя.
   Для меня это был удар, как гром среди ясного неба. У меня даже помутнело в глазах. Такого поворота я никак не ожидал.
   Зубков первые месяцы во всём слушался своего предшественника и естественно возражать не стал. К тому же Коршунов ещё до конца не сдал ему все дела и мог командовать нами для устранения разных недостатков в хозяйстве взвода.
   Так Лисковец поехал вместо меня. А я с этого дня целый месяц ходил, как в воду опущенный. Неожиданный поворот событий меня ввергнул в состояние апатии и депрессии. Самое обидное было то, что я даже не сумел, как следует попрощаться с Сюзи. Рашиду после развода я дал небольшое напутствие :
   - Знаешь, передай Сюзи большой привет от меня и то, что я её очень люблю. Это серьёзно. Запиши её адрес и скажи, что я обязательно напишу ей письмо.
   Он сказал, что всё сделает, как я прошу. Только мою просьбу выполнил наполовину, не сделав самого главного. Привет передал, а адрес не взял, оправдываясь тем, что забыл поначалу, а когда вспомнил, то она уже куда-то ушла и больше он её не видел. Потом он рассказал мне, что хозяин был жутко недоволен, что нет меня, а прислали какого-то бездельника, который ничего делать не хотел, а только требовал у хозяйки выпивки и закуски.
   Лисковец прознал ещё в первый день о нашей блатной работе и рвался на моё место, предвкушая хороший выпивон с закусоном. Но ему мало чего обрыбилось. На второй же день хозяин прекратил все дела с ними и уже перед обедом отвёз их обратно в Оремов Лаз. Под влиянием Лисковца, как я понял, и Рашид перестал совсем работать.
   Узбек и после второго дня не привёз мне адреса Сюзи, так как хозяин увёз их намного раньше обычного. Возможно, она сама хотела мне потом его передать, но они уехали ещё перед обедом, а Сюзи пришла позже. Рашид лишь сказал, что утром мельком видел её печальное лицо.
   Может в первый день нашей разлуки она надеялась, что я вернусь? А после второго дня уже всякая связь с ней для меня была потеряна навсегда. Я попытался найти майора Поспелова – начальника клуба, думая, что он знает адрес Мирослава. Но мне сказали, что майор со вчерашнего дня в отпуске и уехал в Союз надолго. А молодой лейтенантик, который только что прибыл замещать Поспелова на время его отсутствия и вовсе не знал никакого словака Мирослава, директора какого-то местного дворца культуры.
   Воспоминания о Сюзи меня терзали до самого дембеля. Лишь за несколько дней до отъезда я немного отвлёкся от этих печальных дум в связи с упаковкой вещей и заготовкой парадки к дембелю. Но ещё много лет она стояла у меня перед глазами и приходила во сне. Я часто вспоминал её светлый образ с искренними и большими глазами, её чёрные кудри и гибкую талию, которую прикрывал лёгкий и цветастый халатик.

                Глава двадцать третья.

                Наша жизнь в последний месяц и дембельский аккорд.

   Так печально закончилась моя любовь со словачкой Сюзи. Закончилась также внезапно, как и началась.
   Между тем в конце сентября установилась тёплая и солнечная погода, которая продолжалась почти целый месяц. Дождей совсем не было, и мы часто заходили в окрестный лес. Но жёлтые и багряные листья с деревьев опадали, и во всём чувствовалось приближение холодов.
   Ближайшее село от Оремов Лаза было за восемь километров. Некоторые с нашего взвода отваживались совершать дальние походы в это село за вином и самогоном.
   Во взводе страдали от дедовщины всего два человека, два молодых духа – Граули и Белов. Все остальные были предоставлены самому себе и практически жили свободно, как деды.
   Незаметно подошёл день приказа. Мы его не отмечали, как раньше с размахом, так как вина было мало, а ртов полно. Закусон тоже был скудным. Это не в Слячах, где мы по ночам опустошали теплицы и сады с огородами у ближайшего села. В походах за спиртным из нашего призыва принимал участие только Муха, за что его уважали братья Лисковцы. Два наших духа стали гусями, но жизнь у них пока не изменилась. Они с нетерпением ждали нашего отъезда и прихода большой партии новоявленных духов.
   Наши однообразные работы в парке сменил последний дембельский аккорд. Он был посвящён ремонту квартир у Малюты и Зубкова. Кроме этого нам было нужно ещё покрасить все стены, двери и перила в подъезде. А также побелить в нём потолки и верхнюю часть стен. Кое-где требовалось и подштукатурить. В квартирах мы также белили, красили, штукатурили, клали плитку и даже ставили новые двери. У Малюты квартира была двухкомнатная, а у Зубкова – трёх.
   Лейтенант Зубков жену пока не вызывал до окончания ремонта. У него на кухне стоял магнитофон, который мы постоянно слушали во время работы. Лучшей кассетой считалась та, на которой был записан его дружок по училищу. Он под гитару пел песни Розенбаума из его казачьего и одесского репертуара. И довольно неплохо пел, надо сказать. Казачий цикл я услышал впервые и за это время выучил их наизусть. Потом их стал исполнять сам. А гитара у Зубкова висела на стенке в соседней комнате.

                Глава двадцать четвёртая.

                Переселение в батарейский кубрик.

   На дежурство мы теперь уходили на целую неделю. И по неделе торчали во взводе. Месяц назад нас переселили в соседний кубрик к батарее артразведки. Мы занимали один ряд кроватей. А на наше место поселили одну из рот зенитно-ракетного полка. Нам сразу стало тесно и неуютно.
   В этой батарее стояла жуткая дедовщина. Их деды диву давались на наши либеральные отношения. Ещё больше они изумились, когда узнали, что у нас верховодят не деды, а группа состоящая из кандедов и гусей. Причём главные фигуры в ней были гуси – братья Лисковцы.
   У батарейцев же каждую ночь до двух часов кто-нибудь отжимался, приседал и тягал штангу. Другие в это время обстирывали дедов, подшивали и ушивали их, гладили и чистили им сапоги. Мне постоянно приходилось наблюдать, как ихние деды заставляли молодых вставать раком, чтобы потом отвесить им по задницам мощные удары ремнём. Они им также часто сыпали тумаки и затрещины, а чуть что пинали ногами.Мне сразу вспоминалась молодость. Поэтому с ихними дедами я почти не общался. Они не вызывали во мне никаких симпатий.
   У них было двое дедов, которые любили поучать во всём одного молодого, который уже был женат и у него был ребёнок. Говорили ему - сначала жить научись, а потом женись. А я думал - какое их собачье дело до чужой жизни. Вот уроды, во все дыры лезут, получая кайф, что могут унизить того, кто их слабее.
   Зато из их батареи я нашёл одного черпака, который оказался отличным собеседником в плане рок-музыки. Мы познакомились с ним за чтением журнала «Ровесник» в нашем читальном зале. Он являлся таким же меломаном, как и я, и хорошо разбирался и в наших и в западных рок-командах.
   Хорошо, что у нас на одном этаже с нашим кубриком был и читальный зал и прекрасная библиотека. Я, воспользовавшись таким расположением, часами просиживал по вечерам за чтением различных книг. Иногда взяв очередной приключенческий роман или фантастику, я спускался вниз на первый этаж и устраивался в ленинской комнате. За вечер меня обязательно пару раз разыскивали или командир взвода или Малюта с Андреевым. А искали они меня по какому-нибудь ерундовскому поводу. Но спокойно почитать всё равно удавалось. Ведь, как никак я был дед, а в конце сентября уже дембель. И все их дела мне теперь стали до лампочки. Они же чувствовали это и злились, пытаясь меня нагрузить какой-нибудь работой во благо взвода.
   Но я считал, что в армии не просто работу надо искать для солдат, а в первую очередь заниматься их обучением военному делу по разным предметам. Но у нас командиры считали по другому. Сами они хоть чего-то и знали, но никаких занятий почти не проводили, заменив их на всевозможные работы по наведению марафета и пусканию пыли в глаза начальству. Чтобы внешне им казалось, что во взводе всё проводится и во всём полный порядок. По этой части Зубков все манеры чётко перенял от Коршунова. А тот его в этом хорошо наставлял.
               
                Глава двадцать пятая.

                Пропажа денег и красовок.

   Как-то находясь на дежурстве, я получил письмо от родителей, где мать писала, что выслала мне тридцать рублей. Но никаких денег в письме не было. Я предупреждал, что деньги надо высылать так, чтобы с обоих сторон была непрозрачная бумага. Всё было сделано именно так, но деньги отсутствовали.
   Мне о причине пропажи поведал один земляк, который хорошо знал, как работают здесь местные почтари. Мало того, что они просвечивают буквально все письма, но и специально отсеивают для более глубокого досмотра, то есть для вскрытия, те конверты, которые вызывают подозрения и не просвечиваются. Они постоянно ищут в них деньги. Вот почему при штабе дивизии почтари считаются самыми богатыми. Вот почему они не вылазят из «чайника», а дембельский чемодан себе делают ещё за год до увольнения. А на втором году службы они переправляют домой партии часов, пластов и остальных не очень объёмных товаров вместе с земляками из числа офицеров, прапоров или вольнонаёмных. Тех особо не досматривают и не шмонают, как простых срочников. При желании они за определённую мзду отправляют с ними и разное шмотьё – кожаные куртки и плащи, джинсовые и спортивные костюмы, красовки и прочее. То есть пару чемоданов они имеют для продажи в Союзе, а с одним чемоданом проходят таможню, возвращаясь домой.
   Так видимо моё письмо попало в сферу ихнего бизнеса. Оно показалось для них подозрительным и его вскрыли. Ну, да ладно. Я особо и не расстроился. Чёрт с ними с этими «бабками».
   На дежурстве ещё при Сазанском у нас был большой шмон в спальной комнате. После него все наши личные вещи, в том числе гражданские шмотки, было приказано убрать с глаз долой куда-нибудь подальше. Смирнов же нам предложил:
   - Так, ребята, давайте всё ваше барахло я унесу в кабинет к полковнику Ганже и запрячу его на самую верхнюю полку антресолей. Там ничего не пропадёт. Да и нам спокойней будет. А то не дай бог, комдив к вам нагрянет и найдёт это у вас в спалке под кроватью. А полковник Ганжа туда наверх не лазит.
   После смены руководства, как раз из этой антресоли и пропали мои красовки, купленные на последние деньги. Я на них копил месяца три из своей ничтожной солдатской зарплаты. Асанходжаев, Макар и Сим-сим вовремя сумели забрать свои вещи перед уходом Ганжи и Белова. Я же будучи во взводе, пришёл на дежурство позже и уже не нашёл там своих красовок.
   Смирнов на это развёл руками и сказал :
   - Видит бог, я не брал их! Слушай, Иван, может их капитан Белов по ошибке прихватил и увёз их в Оломоуц.
   Я звоню сразу Белову в штаб корпуса:
   - Майор Белов на проводе, - послышался до боли знакомый голос.
   - Здравия желаю, товарищ капитан, извините, товарищ майор, - поправился я, - вы случайно не видели моих красовок на верхней полке антресолей в кабинете полковника Ганжи?
   - Как же не видел, видел, - ответил Белов.
   - А вы их случайно по ошибке не взяли с собой?
   - Послушай, Чужаков, ты меня что, за вора держишь? Они там и сейчас лежат. Смотри лучше.
   - Да нет их там, товарищ майор.
   - Ну не знаю. Я уезжал, они там так и валялись.
   - Тогда извините, товарищ майор, буду дальше искать.
   - А ты их у Смирнова спроси. Он последний оставался в кабинете и порядок там наводил.
   - Хорошо, товарищ майор, спрошу. До свидания!
   - До свидания, Чужаков. Желаю удачи и хорошего завершения службы. Ты ведь у нас скоро дембель !
   - Спасибо, товарищ майор. Вам желаю того же.
   После этого разговора мне окончательно стало ясно, кто завладел моими красовками. Ну и хрен с ним, с этим Смирновым. Всё равно я любые шмотки дома спокойно куплю.

                Глава двадцать шестая.

                Старлей Смирнов.

   Смирнов теперь занял место Белова. Он был не в меру болтлив и с нами на пункте держался весьма дружелюбно. Но то, что это было временным явлением, я прекрасно понимал. Люди всегда, начиная входить в новую должность, не проявляют по началу никакой агрессии, недовольства и пока не наезжают на подчинённых. Но это только пока. Оно и понятно, что сначала человек должен освоить свои обязанности, въехать в обстановку и разложить всё по полочкам. В это время ему естественно нельзя ни с кем портить отношения, в том числе с подчинёнными. Поначалу многие, получив повышение по службе, ведут даже панибратские отношения с младшими по званию и должности. Но как только заканчивается процесс ознакомления, то начинает меняться и отношение к подчинённым. Такой начальник с каждым днём становится более придирчивым, более злопамятным, и тон его уже жёстче и черствее. Все панибратские отношения и задушевные беседы постепенно улетучиваются и сходят на нет.
   Именно таким и оказался впоследствии старлей Смирнов. Будучи поначалу паинькой, он всё время что-то спрашивал у нас, то есть учился. Я, как старший смены объяснял ему систему дежурства на «Исследуемом». Когда Смирнов дежурил и общался со ставкой группы, то приходилось постоянно подсказывать ему, а то и отвечать за него самого, даже если он стоял рядом. Об этом он сам порой просил.
   Смирнов начал меняться где-то в октябре. Но его полностью изменившегося я уже не застал, хотя все признаки были налицо. Собственно в этом нет ничего удивительного.

                Глава двадцать седьмая.

                Самый лучший начальник на свете.

   Майор Кундиус, прибывший к нам неведомо откуда на место Сазанского, оказался тишайшим и интелегентнейшим человеком. На вид ему было лет сорок. Он никогда не кричал, не говорил в резких тонах, никого не оскорблял и уставом не давил. Никакого даже намёка на устав в общении с ним не чувствовалось. Казалось, что общаешься не с начальником и командиром, а с заботливым отцом-наставником. В каждом его слове и действии ощущалась забота о личном составе, чтобы всем было хорошо и приятно тащить службу. Он всегда спрашивал – все ли пообедали, хорошо ли отдохнули перед дежурством, давно ли были в бане. По выходным вечером на дежурстве без проблем, но в порядке очереди все ходили на фильм в местный клуб.
   Ещё лучше с ним жилось нашему писарю и художнику Асанходжаеву. Салавата майор можно сказать усыновил. А нынешней весной дембельнулся водитель Ганжи. На это место прислали нового молодого водителя. Его звали Андрей Шмаков. Ему только весной исполнилось восемнадцать лет.
   Кундиус и Салавата и своего нового водилу прямо таки поселил у себя в квартире. Жены у него не было, и как я потом узнал – наш майор был в разводе.
   Как-то Вальдемар бегал в Подборово домой к Кундиусу. Телефон почему то не работал. Было воскресенье, а майора вызвали в штаб по какому-то срочному делу. В это время у Кундиуса был какой-то праздник. Вместе с ним за столом был Салават, водитель Андрей и несколько соседей по дому. Среди них были и незамужние женщины из вольнонаёмных. Стол ломился от явств. Пили коньяк и шампанское, а на десерт резали торт. У Вальдемара глаза на лоб полезли от всего увиденного. «Неслабо киргиз устроился у майора! Живёт, как у Христа за пазухой!» - с завистью рассказывал он нам.
   Нельзя сказать, что Кундиус был отъявленным гулякой и пьяницей. О службе он тоже не забывал. Будучи очень сообразительным, он сразу вникал в суть любого дела. А кто знает суть службы, тому всё даётся легко. К тому же сама служба в качестве старшего помощника не слишком обременительная.
   У майора было немало друзей среди офицеров ещё с самого училища. Он всегда любил совмещать приятное с полезным. Если по делам службы надо куда-то съездить, то на обратном пути он обязательно заезжал куда-нибудь налево. И не только к любовницам, а например попить пивка, зайдя в местный бар, навестить старого приятеля, искупаться в речке или в озере.
   Как-то в конце сентября, когда в садах поспели разные плоды, выдался нам интересный случай посетить их.
   Андрюха Шмаков – водитель начальника ПВО, ворвался к нам в казарму и сообщил мне :
   - Тебя и Фадеева майор Кундиус забирает.
   - Куда забирает? – переспросил его я.
   - В Зволен на дежурство.
   - Понятно. Сейчас идём.
Я обрадованно сообщил об этом Зубкову.
   - Да, я знаю. Идите. Майор Кундиус мне только что звонил про вас, - ответил Зубков.
   Мы с Трактором уселись в УАЗик. Тут подошёл Кундиус вместе с майором Гаврючковым – его старым приятелем по училищу. Гаврючков был заместителем командира зенитно-ракетного полка. Он же у меня принимал присягу два года назад и был запечатлён на исторической фотографии вместе со мной.
   - О, да вы уже тут! Оперативно! – воскликнул Кундиус.
   После чего они уселись в УАЗик и машина тронулась в путь. Но с трассы на Зволен мы свернули влево и поехали вдоль словацких сёл. На окраине очередного села были заброшенные сады. Во всяком случае забора там не было. Мы остановились и направились в сторону плодовых деревьев, где росли огромные красные яблоки и сочные груши. Кундиус каждому выдал по вещмешку, в которые мы и собирали всё это изобилие. В соседнем саду росли крупные чёрные сливы и грецкие орехи. Мы забрались и туда. Чтобы быстрее наполнить мешки, один из нас залазил на дерево и тряс ветки изо всех сил. Мешки быстро наполнялись.
   Но тут неожиданно вдалеке послышался чей-то голос. Какой-то дед, очевидно сторож, бежал в нашу сторону, неистово ругаясь в наш адрес. В руках у него было ружьё.
   - Шухер! – воскликнул Кундиус, - а ну бегом в машину. Андрей, заводи быстрей!
Мы буквально на ходу запрыгивали в УАЗик. Дед выбежал на поляну и тряс ружьём в нашу сторону, проклиная нас, на чём свет стоит. Но мы уже были в сотне метров от него.
   - Слава богу, пронесло! – облегчённо вздохнул Кундиус.
   - Да, попадись тут на этом, потом не отмоешься! – добавил Гаврючков.
   - Уж и не говори! В порошок сотрут. И откуда здесь он только взялся этот старик? – взволнованно рассуждал вслух Кундиус, а потом задумался и объявил:
   - Ничего. Тут недалеко прямо у трассы отличные грецкие орехи растут. Надо бы заехать.
   - А чего, можно. Показывай дорогу, - согласился Гаврючков.
После чего ещё пару вещмешков мы наполнили орехами. Затем прибыли в Зволен и на пункт выгрузили примерно половину всех собранных плодов, сделав себе большой запас витаминов. Едоков оказалось тоже достаточно, и за несколько дней всё было съедено.
   На обратном пути после дежурства мы вместе с нашим славным и доблестным майором опять заезжали за фруктами и орехами, но уже в другое место. Видно он неплохо изучил всю округу и знал где и чем можно поживиться.

                Глава двадцать восьмая.

                Пасека у Кундиуса.

   Угрюмый и молчаливый полковник Деркач – новый начальник ПВО дивизии, мало куда ездил поначалу, а большую часть времени проводил в штабе у себя в кабинете. Смирнов больше занимался пунктом ПВО. А в качестве разъездного по всей Словакии и Моравии был майор Кундиус. Андрюхе Шмакову – водителю с ним всегда была лафа. Он редко появлялся в казарме. У них в комендантской роте стояла своеобразная полууставная дедовщина. Но водителей, включая молодых, кто возил высоких начальников, старались не трогать и неуставными работами не загружать. Очко играло и у дедов. Участвовать в разборках никому не хотелось. Но Андрюха и так редко когда ночевал в своей роте, живя чаще на квартире у своего шефа.
   Салават же в последние три месяца службы карты рисовал чаще у Кундиуса дома, попивая кофеёк с пироженым, и прохаживаясь время от времени по большой уютной квартире в домашнем халате.
   Кундиус увлекался также и рок-музыкой. Как-то раз, будучи дежурным по пункту, он притащил плёнки с записями. На них была «Альфа» и «Круиз». Мы всю ночь слушали их на нашем стационарном двести пятом «Маяке», который был встроен прямо в стол дежурного.
   - Смотрите, только контрольное донесение и сигнал не пропустите, - предупреждал нас Кундиус.
   - Не волнуйтесь, товарищ майор, мы в пол уха всегда слушаем. А приёмник можно сделать погромче. Если что-то пойдёт, то сразу услышим, - пояснил ему я.
   Майор не скупился и на «чайник». Когда было его дежурство, то наш стол ломился от малиновки, печенья и вафель. Нас он от души угощал всем, чем бог послал.
   Конечно, за такого майора мы все стояли горой и старались ни в чём его не подводить. И вообще мы его искренне полюбили.

                Глава двадцать девятая.

                Как бог наказал Левчука.

   Как-то в октябре Вася Дохлый получил письмо от своего земляка и деда небезизвестного Юры Левчука, которого последние полгода звали Старый. Он и сам всем говорил, как пришёл из учебки, что я мол, старый ефрейтор и не знаю слов любви. Таким образом, эту кличку он сам себе придумал. Через полгода он был уже макароном, а ещё через полгода сержантом. Но за несколько месяцев до дембеля Сазанский разжаловал его, и он снова стал ефрейтором.
   Исходя из письма, которое он прислал Васе, дело было примерно так. Прилетев в Союз из Кошиц, дальнейшая дорога тех дембелей продолжалась в поезде. Вместе с Левчуком были Озеров, Плюшка и Бульба. В общем, ещё та компания. Накупив на станции самогона, водки и вина, они решили, как следует отметить свой дембель. Денег у них было предостаточно и поэтому пьянка удалась на славу. У Левчука и Озерова было по два чемодана, которые по счастливой случайности им удалось провезти сквозь таможню. У Бульбы дембельских шмоток было намного меньше, а у Плюшки кроме красовок, сладостей и альбома вообще ничего больше не было.
   В поезде Левчука здорово развезло. Он в одиночку вышел в тамбур покурить, а остальные в это время продолжали квасить. В тамбуре Левчук поцапался с другими дембелями, которые носили красные погоны с буквами ВВ, то есть внутренние войска. Левчук, подслушав их разговор, пристал к ним, как банный лист к заднице:
   - Ну, чё, красноголовики, зону видать охраняли? Это из-за вас там люди маются, вы к ним, как к скотине относитесь, уроды! До дому не доедите, кто-нибудь вас точно с поезда сбросит!
   - Ты, что, Зёма? Перепил что ли? – ответил Левчуку один из вэвэшников. – Ну, так иди, проспись!
   - Щас, ты у меня сам проспишься, козёл! – не успокаивался Левчук.
   - Да он опух совсем, пацаны! Надо бы его проучить! – вставил второй вэвэшник.
   - И за козла пусть тоже ответит! – добавил третий.
   Но Левчук рвался в бой, а точнее в драку. Со всего размаху он съездил в челюсть ближайшему краснопогоннику. Тот, аж припечатался в угол тамбура. Со второй Левчук въехал в глаз его приятелю.
   Терпение у вэвэшников иссякло, они сконцентрировались на нахальном ефрейторе и принялись отвешивать ему мощные удары по лицу, в грудную клетку и по всему организму. Левчук вскоре упал, и они колотили его уже ногами.
   Была уже глубокая ночь, и никто в тамбур не выходил. Если кто-то и услышал эту молотьбу, то не подавал вида. Проводница в это время крепко спала, так как в ближайшие два часа остановок не ожидалось.
   Увидев бездыханное тело наглеца, краснопогонники не на шутку перепугались. Весь пол был в крови, и из головы Левчука продолжала стекать тонкая струйка.
   - Убили! – воскликнул один из вэвэшников.
   - Чёрт его знает, вроде дышит ещё, - добавил второй.
   - Надо от него избавляться, - заключил третий. – Давай этого урода за руки за ноги и с поезда. Петь открывай дверь, ты ведь у нас спец по этим делам.
   Петя быстренько открыл дверь, и Левчука выбросили из вагона. Он покатился по насыпи и зарылся в траве. Вэвэшники были из другого вагона и после содеянного сразу ушли спать. Озеров с Бульбой долго изучали тамбур, и увидев кровь, догадались чья она. Они также догадались, что Левчука сбросили с поезда. Но будучи сильно пьяными, они не стали затевать больших разборок, а сразу завалились спать. Проснулись они уже к обеду, когда вэвэшников и след простыл. Плюшка забрал основной чемодан своего друга и с большим количеством шмоток благополучно вернулся домой. Второй чемодан достался Бульбе. Уже позже они писали ему, что оба его чемодана они оставили в поезде, так как совсем про них забыли. А подумали, что ты снял кого-то Юрок и завис с этой подругой на всё утро и день. Вот такие они оказались друзья-товарищи.
   А Левчук, провалявшись в траве пару часов, очухался и начал выбираться из леса, в котором он очутился. К ране он приляпал подорожник, хотя она собственно была пустяковая. Он выбрался к какой-то деревне, где забрёл в первый попавшийся дом на самой окраине. Дверь же вышиб ударом плеча, чем до смерти перепугал хозяев – бабку и деда весьма преклонных лет. Хмель спас его от боли, да и от самой погибели, но ещё здорово играл в его голове. Весь грязный, ободранный, к тому же пьяный и буйный, он закатил дебош в доме у стариков. Потом потребовал самогона на опохмелку и хорошей закуски. Бабка налила ему стакан, лишь бы он успокоился. Левчук проклинал вэвэшников, обещая их отыскать и башки им всем поотрывать. Он орал, жутко матерясь, решив мочить всех краснопогонников, которые попадутся ему на пути. Дед тем временем, вызвал милицию, и Левчука увезли в кутузку на пятнадцать суток. После этого его выгнали из университета, в котором он учился. А ещё через некоторое время от него ушла подруга по причине того, что он распускал на неё руки.
   Вот такой был финал крутого деда Левчука после прихода со службы, которая здорово его испортила.

                Глава тридцатая.

                Подготовка к дембелю.

   И вот наступил этот самый долгожданный день за два года моей службы. Это день, когда стала известна дата нашего отъезда. Была уже вторая половина октября и все десять человек с нашего призыва каждый день ждали, когда объявят рейсы.
   Нам предстояло от Зволена до Кошиц доехать на электричке, где был аэродром, откуда летали самолёты, развозящие дембелей в разные концы нашего необъятного Союза. Было несколько авиарейсов. Один - в Новосибирск, второй – в Одессу, третий в Новгород, а четвёртый – в Куйбышев. И наконец, пятый рейс был в Тамбов, который находился рядом с Москвой. А там и до Горького рукой было подать.
   День нашего отъезда из Оремов Лаза был назначен на 28 октября. Узнали мы об этом за пять дней. За это время мне предстояло подготовить парадку, шинель, ботинки и получить новую зимнюю шапку с кокардой. Если раньше дембеля готовились к этому моменту, аж за год, то наш призыв, лишь за два-три месяца. Я же начал готовиться к нему всего за пять дней до отъезда. У меня вообще оказалось ничего не готово.
   К тому же в последние дни у нас началось ночное воровство. Живя в одном большом кубрике с батареей, некоторые из нас поутру обнаруживали пропажу разных вещей. Это в первую очередь касалось ремней и значков. Мне тоже не повезло. У меня был похищен ночью ремень. В выдаче нового ремня командир взвода мне всячески отказывал, обвиняя в случившемся меня самого. Оно и понятно. С Зубковым у меня сложились довольно напряжённые отношения, и он мне помогать и содействовать в этом напрочь отказывался. С трудом удалось получить зимнюю шапку и ботинки у Андреева в каптёрке. Он же мне и ремень выдал, но полевой зелёный и с зелёной пряжкой. Такой предназначался только для учений. Мол другого, за свои проступки в прошлом я не заслуживал.
   Андреев мне тогда сказал:
   - Ладно, уж, студент, получай. Но моя бы воля, я бы тебе вообще ничего не дал. Езжай в чём хочешь, ищи – где хочешь. Слишком много нервов мы потратили с Коршуновым из-за тебя больше года назад.
   Я понимал, что Андреев вспоминает мой старый залёт, который для меня лично залётом совсем не являлся и на его реплики я не стал ничего отвечать. Его я также не мог терпеть, как Коршунова и Зубкова с Малютой. Андреев за два года практически не проводил с нами никаких занятий. Кроме своей РЛС, он занимался лишь хозяйственно-снабженческой работой. То есть был обычным завхозом.
   Единственное, что у меня до этого было, так это шинель. А парадку я получил за три дня до отъезда. Пришлось посидеть последние дни, пришивая к кителю и шинели новые погоны, шеврон и петлицы. Штаны оказались чрезмерно широкими, и их пришлось ушить.
   Всевозможные изъ-бы, которыми занимались остальные, меня не волновали. А они подобно старым дембелям, наращивали каблуки на ботинках, делая их скошенными, ушивали кители до обтяжки, делали вставки в погоны и шевроны. Некоторые себе мудрили аксельбанты и эполеты, прямо, как гусары. Также срочно покупали недостающие значки.
   Пряжки у ремней начищали так, что они блестели, как у кота яйца. Абрикос пастой Гойя натёр её так, что она у него вообще стала, как зеркало. Он все два года тёр её, а в последний месяц особенно. Когда он был дневальным и стоял на тумбочке, то это было его любимое занятие.
   Макар весь обвешался значками, как маршал Советского Союза. У него сиял значок классности с цифрой один, хотя он был спец третьего класса и то с большой натяжкой. Также он себе повесил значок чехословацкого отличника, который назывался «Зоркий стрелок». «Щит-84» тоже сверкал у него на груди, хотя эти учения уже закончились к моменту его появления в армии. Была у него и пара медалек. Одна из них «Иркутянка» - очень дорогая и редкая в дивизии. Кроме этого Макар прицепил «Отличника боевой и политической подготовки», «Воина-спортсмена первого разряда», которого ещё называли бегунком, «Гвардию» и последний – комсомольский. Все эти значки у него были новенькие, как у нас говорили «канолевые». Он их задолго собирал и копил, храня в тайнике на «Исследуемом», обернув эти сокровища плотной тканью.
   У меня же был бегунок 3 разряда, « Гвардия», «Классность» под номером 2, которая соответствовала записи в военнике, и комсомольский конечно же. Но разве это сейчас главное? А главным было то, что наконец-то мы скоро будем дома.
   Во время ушивок и пришиваний мне подолгу приходилось сидеть в бытовке. Там было полно народу. Вася Ковальчук, он же Дохлый, от нас не отставал и готовился к своему дембелю, хотя ему предстояло служить ещё полгода. У него с недавних пор появилась привычка всех поучать, даже меня.
   - Как ты пришиваешь, криво же! – не уставал наставлять меня он. – Дай покажу, как надо делать, а то поедешь домой, как чмо. Учись, пока я жив. Тоже мне дембель называется. Опозоришь при возвращении весь наш взвод.
   - Слушай, Вася, занимайся своими делами. Я уж как-нибудь без тебя обойдусь, - ответил я ему на это.
   - Обойдёшься, говоришь? Ну и чёрт с тобой, едь, как последний чушок.
   - Давай, давай, гладь свои штаны. А я уж сам доделаю.
   Вася из приятного собеседника за последние полгода превратился в дотошного и надоедливого типа. Ему всех хотелось поучать и наставлять. Кое-кому он всегда смотрел в рот, интересуясь, как ты жуёшь и чего делаешь. Из себя же Вася постоянно строил бывалого, прошедшего огонь, воды и медные трубы.

                Глава тридцать первая.

                Последний день на «Исследуемом».

   Неожиданно за три дня до отъезда в самый разгар подготовительных работ к дембелю, я и Сим-Сим были вызваны в Зволен на дежурство.
   - Я думаю это в последний раз, - сказал я Сим-Симу.
   - А ты знаешь, что Кундиус говорил?– вопросительно ответил он.
   - Нет. А что он мог говорить?
   - А сказал он лично мне по телефону, что пока смену не подготовите, то никуда не поедите, и никто вас не отпустит. На дежурстве сейчас Вальдемар, Богдан и младший Лисковец. И никто из них не может по нормальному принимать телеграф. Лисковец с Богданом хоть и учили его в учебке, но принимать на такой скорости не могут. У Вальдемара в одной строчке по пять ошибок. А про Бодю я вообще молчу. Кундиус боится, что скоро возможны учения на пункте, а принимать фактически некому.
   - Пусть учатся. Мы, то тут при чём? Я им говорил, что скоро нас здесь не будет и весь приём ляжет на их головы. А они только хихикали и развлекались.
   Сим-Сим на моё пояснение продолжал:
   - Мы же их не трогали и ничего не заставляли делать. Им бы Дядьку, то он бы быстро им мозги вправил. Поотжимались бы возле приёмника.
   Я на это возразил:
   - А собственно, почему я их должен чему-то учить? Им надо, то пусть и учатся сами. Это их головная боль и начальства, но никак не наша. Нам сейчас до всех этих дел – нет никакого дела. Мне задачу такую никто не ставил, что я должен кого-то обучать. Так, конечно говорили, но ничего не проверяли.
   - Так, то оно так! Но могут действительно задержать, - беспокойно отвечал Сим-Сим.
Я же раздражённо заявил:
   - Не имеют права! Рейс уже через три дня. За это время при всём желании мы их ничему не научим. Их надо было гонять, как нас гоняли, и по ушам бить, как нас били. Ночи чтоб не спали, а сидели бы и долбили точку-тире. Есть же на пункте аппарат, передающий морзянку на разной скорости. Пусть сидят сутками и стучат друг другу.
   - Ладно. Надо ехать. Авось всё обойдётся, - заключил на это Сим-Сим.
   На «Исследуемом» царила атмосфера веселья и безделья. Вся троица была с одного призыва. Они травили друг другу анекдоты, гоняли чаи и постоянно бегали в «чайник» за сладостями. Все они спали, сколько хотели, а остальное время развлекались. На планшете ничего не отмечалось, многие записи в журналах отсутствовали, приём вёлся кое-как с многочисленными пропусками и ошибками.
   Нас вся троица встретила громкими восклицаниями безудержной радости:
   - Слышали, что теперь вы будите сидеть с нами до тех пор, пока мы не научимся принимать телеграф, - заявил с улыбкой Лисковец, а Вальдемар продолжил – Говорят, ещё контрольные цели скоро будут. И вас оставят на них. А то нам не доверяют.
   - Нет уж, хренушки! Это всё без нас, пожалуйста. Меня как-то ваши учения не колышат. Других дел по горло, - спокойно им ответил Сим-Сим.
   - А вот уж фиг! Мы то вас бы отпустили, - в шутку заметил Богдан, - Да вот только начальство переживает, как здесь всё пойдёт?
   - Завал службы будет, выговоры, разборки и разгоны, - с усмешкой заметил я, - А хотя вы можете всё сверять с «Сеймом». Если что-то подозрительное передадут, то звоните сразу им. Они то вроде принимать умеют. Ты Володя, чай отличишь контрольное донесение от обычного?
   - Его то отличу. А если со «Штанги» характеристики каждой цели начнут спрашивать или в каком  квадрате она? – вопросительно заявил Вальдемар.
   - Ну, это только практика, - ответил я. - Значит вам надо сидеть и тренироваться днями и ночами. За месяц-другой глядишь освоите. У тебя, кстати, Володя, времени было для этого предостаточно. Только ты его по назначению не использовал.
   - А чё же ты меня не учил раньше то? Тебя ведь как-то научил Дьяк, про которого ты мне рассказывал.
   - Дьяк очень любил подолгу спать. Любил отлучаться часто по своим делам. Ему надо было, чтобы кто-то надёжный постоянно сидел за приёмником. А я разными «бизнесами» не занимался, спать подолгу тоже не любил. А любил много читать, писать письма друзьям и родственникам и сочинять стихи. К тому же ты прекрасно знаешь из моих рассказов, как он меня учил. А тебе оно надо такое обучение? Вот именно, не надо. Мне не в лом самому подольше ночью посидеть у приёмника в одиночестве. Делов всегда полно и развлечений тоже.
   - А как же подготовка новой смены? Сазанский вроде требовал от вас?
   - Ну, милый, я отвечаю только за себя. Я не сержант и не командир отделения. А только старший смены. А учить, долбить, гонять в мои обязанности не входит. Так что извини. Учись сам. А Сазанский давно уже тю-тю из ЦГВ. А новым командирам было не до вас. Они обживались на новом месте. А в боевой работе и по дежурству во всём полагались на меня и Сим-Сима. На Макара ещё. Конечно, последние наставления мы вам дадим, ну а точность приёма к вам придёт только со временем при условии постоянного самоконтроля и старания.
   Тут вошёл Кундиус и поздоровался со мной и с Сим-Симом. С нами дедами, кто ходил на смену он обычно здоровался за руку, то есть по граждански, а мы от этого его любили ещё больше.
   - Ну что, ребята, - сказал он нам, - за какое время вы сможете обучить этих троих ?
И он слегка покосился на весёлую троицу, сидевшую в углу.
   - Мы можем только дать рекомендации, а что касается обучения, то они сами должны доучиваться. Кое-что они уже знают, а что знают плохо, то пусть сами передают друг другу и тренируются за учебным столом, - ответил туманно Сим-Сим.
   Кундиус зато сразу всё понял и заключил:
   - Не смею задерживать. Завтра утром на машине я вас отвезу обратно во взвод готовиться к дембелю. У вас, когда отъезд?
   - Двадцать восьмого, товарищ майор, - выпалил я.
   - Вот. Времени осталось чуть-чуть. А за эти сутки просто прошу вас по максимуму поработать с дежурной сменой, обучить и наставить их на путь истинный, как говорится. Что сможете, что успеете.
   После этого он вышел, а мы принялись заниматься с «подрастающим поколением».
В течении этого дня я обнаружил пропажу двухсот крон, заготовленных мною на дембель. Они хранились в моём личном тайнике в комнате отдыха. Из этой троицы естественно никто и ничего не знал. Я хотел взять эти деньги в последний день перед отъездом, чтобы чего-нибудь купить в Зволене. Закатив скандал всей смене, я отправился спать. После этого мне с ними вообще разговаривать не хотелось. Хотя эти деньги мог найти Смирнов, который ещё раньше поживился моими красовками. Он прознал про все наши тайники, когда мы из них выносили вещи. Но сейчас бессмысленно было гадать. Хрен чай с ними с деньгами, не в них сейчас счастье.
   Наутро мы с Сим-Симом прощались с нашей боевой сменой. Про свою пропажу я уже почти забыл, и прощание вышло весьма тёплым. К десяти часам майор Кундиус привёз нас в Оремов Лаз.
   После увольнения, уже будучи дома, я получил одно письмецо от Богдана и Вальдемара. Они рассказывали мне, что всё нормально, что уже выучили радиотелеграф и по очереди принимают передачу. Писали, что Миша Бабийчук уехал в Союз, учиться в школе прапорщиков. Ему пообещали работу начальника склада. Мне было даже смешно представить его на такой должности в звании прапора. Я ничего не имел против него, но считал, что таким, как Миша лучше подальше держаться от армии, а жить и спокойно работать в своём городке. Вальдемар с Богданом писали, что он забурел и изо всех сил качал права. Для меня это фантастика, во что трудно поверить!
   Особых потрясений за эти полтора месяца у них не произошло и они вкратце мне описали про жизнь взвода. А мне же на все их дела было далеко наплевать и за это время я уже кое-что начал забывать. На это первое и последнее письмо от них я ничего не ответил. Дела и заботы у меня были теперь совершенно другими.

                Глава тридцать вторая.

                Как меня на губу хотели посадить.

   В последний вечер я решил побродить по окрестностям нашего военного городка. К тому же надо было передать нашему прапору Малюте одну информацию. Посетив его квартиру,и всё передав, я отправился в местное кафе, где купил мороженое и выпил чашечку кофе. Затем я решил купить в магазине немного сладостей в дорогу и для дома.
   Тут, как на зло я нарвался на патруль. При встрече с патрулём многие убегали, а я же спокойно шёл в сторону магазина, совсем забыв, что ещё нахожусь в армии. Старший патруля окликнул меня:
   - Товарищ солдат, вы почему честь не отдаёте?
   - А, это пожалуйста, - ответил я и небрежно козырнул в его сторону.
После чего, как ни в чём не бывало, двинулся дальше. Похоже, прапора сильно взбесила моя небрежность и смелость.
   - Ты солдат, кажется не понял! Стой, раз, два! И строевым шагом ко мне.
Я остановился и обычным шагом подошёл к нему.
   - Строевым я сказал! – буркнул кусок, но на эту его реплику я не обратил внимания.
   - Вот это бурость! Он видать совсем нюх потерял. Совсем не уважает патруль, - переговаривались между собой макарон и ефрейтор.
   - И чего это мы в вечернее время делаем в офицерском городке? – спросил меня прапор.
   - К нашему командиру домой ходил, передать кое-что.
   - Ну и как, передал?
   - А как же.
   - А почему в городок пошли? Дорога к части идёт совсем в другую сторону.
   - В магазин хотел зайти.
   - Так, всё ясно. И письменного разрешения от командира у тебя конечно нету.
   - Какого разрешения? О чём? – невразумительно спросил я.
   - Ребята, вы пока здесь без меня подежурьте, - бросил прапор своим патрульным, - А я отведу зарвавшегося рядового на гауптвахту. Пусть там подумает о том, что нельзя в наше время в самоволки ходить. Ведь разрешения от командира о проходе через городок у него не имеется.
   - Товарищ прапорщик, вы что? Да мне завтра домой ехать на дембель. Я хотел поесть купить в дорогу.
   - Боюсь, что тебе домой нескоро придётся ехать. Посидишь пару деньков на губе, ваши тем временем уедут, а там глядишь, и до золотого эшелона оставят за нарушение воинской дисциплины. Так что дома ты появишься после нового года, где-то числа третьего января. Да и ремень, то кстати дай мне, а то ещё убежишь ненароком.
И он, не дожидаясь моей реакции, лихо отстегнул его и намотал себе на руку.
   - Товарищ прапорщик, будьте вы человеком, мне же завтра домой! Какая к чёрту губа? Да и за что?
   Но прапор похоже решил поиздеваться надо мной, испытывая наслаждение от моего страха. Я же взял себя в руки и подумал, что надо успокоиться, но на губу я всё равно с ним не пойду. Сейчас вот поравняемся с лесом, и я дёрну от него. А ремень новый найду.
   - Хочется домой то? – продолжал кусок, посмеиваясь, - Всем хочется. И нарушать армейскую дисциплину тоже хочется, пуще прежнего. Нет, милок. И в дороге и придя домой, ты всё ещё находишься на службе. Только, как ты придёшь в свой родной военкомат и встанешь на учёт, то лишь с этой минуты ты перестаёшь быть в армии. Вот тогда ты полностью гражданский человек. Ну, да ладно. Иди в свой взвод. Готовься к своему дембелю.
   Он отдал мне ремень, и я от радости даже поблагодарил его за это. То ли за то, что отпустил, то ли за эту поучительную лекцию.
   Из-за него так и не получилось у меня напоследок побродить по окрестным лесам и пригоркам. Настроение уже было не то. Хотелось только одного – поскорей заснуть, а утром быстро собраться, дождаться автобуса и укатить из этого Армейского Лаза. Уже ничего не хотелось другого. Только скорей бы домой!

                Глава тридцать третья.

                Мои мысли о судьбе взвода.

   Утром, тщательно помывшись и побрившись, мы пошли на завтрак. Масло наш призыв перестал есть ещё со дня выхода приказа. Его отдавали нашим двум молодым – Белову и Граули. А те в свою очередь объедались им уже целый месяц. Каждый поутру съедал, аж по пять паек.
   Затем мы одели парадки и стали ждать автобусов, которые должны были приехать за нами с минуты на минуту. Они не заставили себя долго ждать. Вместе с нами тогда также уезжали дембеля из артбатареи.
   Новоявленные кандеды и деды завидовали нам от всей души. Белов и Граули теперь уже ставшие гусями, могли наконец-то вздохнуть облегчённо. На наше место должно было прибыть десять молодых духов. Уже двое были во взводе. Из них один – рядовой Шаляпин вызывал улыбки и даже смех у многих нынешних сослуживцев, благодаря своей звучной фамилии. Даже Зубков не мог сдержаться от усмешки, когда записывал его данные в анкету. Новые духи тоже вышли попрощаться с нами. Ещё неизвестно, кто займёт наше место, но мне понятно было одно: братья Лисковцы, Юлдашев, лезгин Эльхан и Луцюк, которые составляли верховный костяк взвода, заставят их пахать на себя и за себя по полной программе. Давление на Белова и Граули немного поослабнет, так как будет ещё десяток более молодых «индейцев». И какие бы крутые не пришли на наше место, верховный костяк своего не упустит, и дедовщина вновь восторжествует точто в тех же масштабах, какой она была к приходу во взвод нашего призыва. Но я думаю, жутких сцен садизма будет меньше, чем раньше. Это в первую очередь связано с местоположением взвода. Оремов Лаз – это не Слячь, и здесь опасно затевать различные экзекуции. Не ровен час и может начальство нагрянуть в любой момент дня и ночи. Но общая атмосфера в целом сохранится прежней. Новые молодые в первую очередь будут обслуживать верховный костяк, состоящий из пяти-шести человек. Возможно ещё двоих-троих из числа кандедов. Но чтобы наладить дедовщину, то Лисковцам придётся немало потрудиться. Ведь десять человек молодых – это не шутка. Их придётся с первого дня ставить на место с помощью силы и запугивания. А кто не поймёт, то таких наши дедки должны обработать с помощью отжиманий, приседаний и упражнений со штангой. Ну а если и это не поможет, то придётся и кулаки применить. В общем, им предстояло море воспитательной работы. Если они не смогут сразу её поставить, то потом им будет это сделать гораздо сложнее. Молодые могут им не подчиниться в плане подшивок, стирок, глажек и прочих дел по обслуживанию. Поэтому угрозы, грубая сила, мордобой, нагнетание страха и напряжённости, вместе с философскими нравоучениями о светлом будущем ровно через год – вот основные направления деятельности дедов и кандедов по воспитанию молодого пополнения.
   Прощание наше было кратким. Коршунов даже не пришёл попрощаться с нами. Оно и понятно. Он не любил нас также, как и наших дедов. А мы уселись в словацкий автобус «Каросса» и покатили в Зволен.


                ЧАСТЬ ПЯТАЯ.


                КЛЕЙМО и ОПРАВА.


                Глава первая.

                Армейская таможня.

   По дороге один из дембелей с батареи рассказал нам историю про некий дорожный поворот в Татрах. Там по горной дороге лет десять назад ехал автобус с дембелями. Дорога была скользкой после дождя, и на одном из участков водитель не вписался в поворот и автобус со всеми людьми упал в пропасть. Никто не спасся. Так этот поворот и стал называться среди военных дембельским. Но у нас, слава богу, дорога была равнинной и короткой. Проехав всего тридцать километров, мы оказались в Зволене на железнодорожном вокзале.
   Нас сопровождал один прапор и старлей из ЗРП. Мы уселись в электричку и к обеду уже были в Кошицах на востоке Словакии. Там был аэродром, откуда летали самолёты в разные города Советского Союза. Нам сказали, что рейс до Тамбова будет только через двое суток. А всё это время мы должны провести в палатках и питаться сухпаем, который нам выдали ещё в Оремов Лазе. В него входили плитки сухарей, несколько банок консервов и паштетов, пачка печенья и вафель. Никакого чая. Вода была привозной, и мы подходили к баку со своими личными кружками.
   Эти двое суток были крайне утомительными. Казалось бы можно спать сколь угодно, но сон никак не приходил и мы бродили по лагерю в вынужденном бездействии.
   Наконец пошли первые самолёты. В лесном палаточном лагере начались движения в сторону таможенной палатки, где сидели бдительные офицеры, проводившие досмотр личных вещей каждого улетавшего на родину дембеля. Они выворачивали карманы, открывали чемоданы и сумки, заставляя всё содержимое выкладывать на стол.
   Проводился также и осмотр обмундирования. Нас построили в ряд, приказав снять шинели. Осмотр проводил какой-то майор и увидев у меня шёлковый галстук, он содрал его, и я таким образом остался без галстука. Оказывается не положено, не по уставу. Галстук должен быть из простой хлопчатобумажной ткани. А шёлковый только для офицеров.
   Другим не повезло ещё больше. Макар, самый запакованный из нас, быстро вынимал ставки из погон и в трусы прятал значки, не подтверждённые документами. При мне раздевали одного дембеля-осетина. На нём разорвали всю рубаху, вырывая с корнем погоны, шевроны и неуставные эполеты. Вид у того был жалкий, как будто его изодрала стая разъярённых собак. Таким образом, некоторые ехали дальше просто оборванцами. Шинели в основном у всех были в порядке, но над парадками это офицерьё изрядно потрудилось. Хорошо, что хоть под шинелью её не видно. Кое-кто увольнялся в ПШ и в сапогах, без шинели. Над ними особенно поработали. Всякие надписи металлическими буквами и цифрами, типа ЦГВ, ЧССР, 84-86 беспощадно сдирались. Ободранным давалось время зашиться и привести себя в порядок. Остальные же проходили в палатку, где шёл осмотр личных вещей.
   Я вёз только набор стопок из богемского хрусталя, пару футболок, несколько книжек и пару блокнотов со своими стихами. В них также были песни с аккордами и разные высказывания и фразы, выписанные мной из разных книг или где-то услышанные. Всё это убиралось в одном пакете. Были ещё электронные часы с музыкой и калькулятором, купленные по дешёвке у комаринского офицера. Вот собственно и все дембельские вещи. Красовки у меня стырил старлей Смирнов, а на джинсы мне не хватило денег. К тому же мне мать купила бельгийские, сообщив об этом в письме. А я видать, плохой был бизнесмен по сравнению с другими.
   - И это всё? – спросил меня майор-таможенник, когда я вытащил содержимое пакета на стол.
   - Так точно, - ответил я.
   - Хорошо. А что у нас в блокнотах?
   И он начал их листать, читая первые попавшиеся фразы. Я подумал, что этот майор запросто мог конфисковать их у меня. Ведь там были весьма нелестные слова о службе и разные шутки в её адрес.    Но я тутже остановил его от дальнейшего чтения.
   - Да здесь песни под гитару, товарищ майор, и стихи о любви.
   - А, ну это пожалуйста. Это не запрещается. Я думал нет ли там у тебя каких-нибудь секретных сведений в плане. . .
   Тут он остановился, захлопнул оба блокнота и вручил их мне.
   - Я тоже люблю песни под гитару. Желаю дальнейших успехов тебе на этом поприще и в гражданской жизни. Счастливого пути!
   Так я, пройдя осмотр, был уже на другом краю лагеря, где все прошедшие таможню, ожидали прибытия самолёта.

                Глава вторая.

                Перелёт и встречи со старыми знакомыми.

   Незадолго до самолёта Асанходжаев попросил у меня почитать мои блокноты. Ему хотелось что-нибудь переписать во время перелёта. Я недолго раздумывая, дал их ему. Нас дембелей было так много на этом краю лагеря, что я сразу потерял его из виду. Самолёт прибыл не один, и во время посадки я уже не видел Салавата.
   Перелёт был чуть более двух часов, и самолёт приземлился на аэродроме близ Тамбова. Выходили мы уже в кромешной темноте. Все собрались в огромном загоне. Через ворота пропускали постепенно.
   Тут я заметил Гену Зарецкого по прозвищу Крокодил. Он последние полгода дослуживал в пехоте, в ельшавском полку.
   - Здорово, дембель ! Как дослужил то без нас?
   - А всё нормально! Не хрена ничего не делал. Все меня сначала стращали, что мол, сгинешь в пехоте. Но ведь я туда пришёл уже дедом и с самого начала на всё и на всех забил. Хрен меня кто трогал! К тому же со всеми офицерами был на короткой ноге. У меня среди них и земляки там нашлись.
   - Тогда всё ясно, раз офицеры земляки, - отвечал ему я.
В этот момент Крокодил увидел одного из наших однопризывников, с которым мы ещё вместе добирались до Зволена из самого Калинина. Тогда внимание Крокодила переключилось на этого паренька по имени Федя. Этот невысокий парнишка хорошо помнил и его и меня. Он ещё раньше приезжал к нам в Слячь на дежурство вместе со своей батареей.
   - Слышь, зём! – крикнул ему Крокодил. - Давай шапками махнёмся, а то моя мне великовата.
Пощупав в полутьме мохнатую и твёрдую шапку, Федя померял её и сказал:
   - А мне в самый раз. Вроде бы можно махнуться. Давай забирай мою.
   Довольный Крокодил забрал его шапку. А Федя, подойдя ближе к воротам, где горел фонарь, заметил, что шапка слишком яркая аж фиолетового цвета, как будто её окунули в чернила, а потом высушили.
   - Эй, гад, где ты там? – крикнул Федя вслед удаляющемуся Крокодилу. – А ну давай назад мою шапку! И забирай свою крашеную.
   Но Крокодил ловко юркнул в ворота и убежал от обманутого Феди, растворившись в толпе. А Федю тормознули у ворот и он, так и остался с испорченной шапкой.
   Федя мне запомнился, когда ещё год назад он сделал неудачную попытку поступить в военное училище. Может быть, он сильно и не хотел стать военным, но прослужив год, вместе с такими же желающими был отправлен в Союз, поступать в училище. Заодно и домой съездил вместо отпуска, который просто так из Чехословакии ему бы никто не дал. Но поступить ему не удалось, и как я понял он особо туда и не стремился. Главное дома побывал и успел неплохо отдохнуть. Через полгода он также «успешно» повторил попытку поступить с таким же результатом, хорошо при этом погуляв у себя дома.
   Тем временем мы с Крокодилом прошли в специальную комнату, где всем дембелям выдавали по червонцу на дорожку. Получив одну красненькую, я вышел на площадь, где стояло около десятка ЗИЛов и УРАЛов. Крокодила я сразу потерял из виду, просмотрел округу глазами и залез в ближайшую машину. Больше его я уже никогда не видел.

                Глава третья.

                Прибытие в Тамбов и наш путь до Москвы.

   Все машины отвозили дембелей до железнодорожного вокзала. По прибытию туда, я сразу стал искать буфет, так как мы ещё у ворот договорились собираться у вокзального буфета. Сгинул куда-то Ахмед, хотя садился в соседнюю машину. А я вообще никого особо не хотел больше видеть. Не хотел и квасить с ними на прощание. Этого червонца дай бог хватит, чтобы добраться до дома.
   Найдя на вокзале буфет, я встал в очередь. За прошедшие сутки я съел всего несколько сухарей и пачку печенья. Мы не как не ожидали, что придётся жить в лагере столько времени, а рассчитывали максимум на один день. В результате чего многие, в том числе и я, съели почти весь сухпай ещё в первый день. А на следующий мы уже голодали. Сейчас голод чуть притупился, но как я увидел колбасу и пирожные, то он поднялся с новой силой. Взяв стакан горячего кофе, эклер и бутерброд с копчёной колбасой, я неплохо «заморил червячка». Такого наслаждения от еды я давно уже не испытывал. После этого я вышел на улицу покурить. И опять получил несравненное удовольствие. Главное – настроение было приподнятое и энергичное. Давно я не чувствовал такой эйфории.
   Вскоре подъехали все остальные дембеля с нашего взвода. Они тоже дружно встали в очередь к буфету. Я встал рядом с ними и повторил всё то, что брал в первый раз. После этого я уже капитально наелся.
   Затем мы пошли искать кассу, чтобы взять билеты до Москвы. Они были только на проходящий поезд. Нам чудом удалось взять билеты на самые последние места. Трактор куда-то отошёл в это время и ему уже не досталось. Он остался ждать следующего поезда.
   Быстро попрощавшись с ним, мы двинулись в вагон и заняли два плацкартных отделения. В Москву вместе со мной ехали Муха, Сим-Сим, Макар, Абрикос, Воробей и Француз.
   Мы покимарили около трёх часов, а потом все собрались и стали доставать разные сладости из своих сумок и чемоданов. Проводница принесла всем чаю, и мы смачно позавтракали с печеньем, вафлями, конфетами, кто затарился ими заранее на дорогу.
   - Ну, вот и едем домой! – объявил Муха.
   - Даже не верится, - добавил Сим-Сим. – Я думал, что эта служба никогда не кончится. Особенно в этом Оремов Лазе, будь он неладен. То ли дело в Слячах житуха была.
   - Да уж тебе ли недовольным быть! Ты и так полгода из двух по госпиталям, да санчастям провалялся, - возразил ему Француз.
   - Ладно, ребята, давайте не будем ссориться, а лучше подумаем, куда мы пойдём в Москве, в смысле отметить наш дембель и возвращение, - перевёл разговор Воробей.
   - Можно пойти в «Метелицу» или в «Жигули», - начал эту тему Сим-Сим, но тут же добавил, что у нас туда денег не хватит.
   - Впрочем, можно съездить к нам в Домодедово за «бабками», - предложил Воробей.
   - Хотя для начала имеется одна классная кафешка на Арбате. И довольно недорогая, - добавил от себя Муха.
   И все согласились на его варианте. Проехав часов восемь в поезде, мы оказались в Москве.

                Глава четвёртая.

                Поиски Салавата в Москве.

   Все направились на Арбат, искать ту самую кафешку. Тут я как раз вспомнил, что у меня был почтовый перевод на пятьдесят рублей, который я ещё в Оремов Лазе получил от родителей. Причём мне в штабе полка сказали, что обналичить его я смогу, только в Союзе в сбербанке.
   - Пацаны! – воскликнул я тогда. – У меня же есть «бабки!» Надо только сходить в сбербанк и пятьдесят рубчиков в кармане. На такую сумму можно неплохо гульнуть.
   После этого мы ринулись разыскивать ближайшее отделение сбербанка. В обычной сберкассе нам отказали, дав адрес сбербанка, где мы могли бы получить эти деньги. Его мы довольно быстро нашли, но и там случился облом. Оказывается, он работает в пятницу лишь до двенадцати часов, а была как пятница и часы только что пробили полдень.
   - Ничего, ребята, - сказал охранник ВОХРа. – В понедельник утром приходите и всё получите.
   - Спасибо, успокоили, - ответил я ему, еле сдерживая обиду. – Ну что это за невезуха такая, пацаны?
   - Ладно, пошли в кафешку. Там недорого, - заключил Воробей.
   Подойдя к ней, мы увидели огромную очередь, которая выходила на улицу ещё метров на пятьдесят. В Чехословакии нам такого видеть не приходилось. Мы встали в неё, хотя стоять предстояло более часа. Она двигалась медленно, а столики все были заняты. Это был первый Макдональдс, который недавно открыли в Москве, как совместное советско-американское предприятие.
   Тут я вспомнил про свои блокноты, которые ещё перед самолётом отдал переписать Салавату. Мне стало жалко их потерять, где было столько песен, стихов собственного сочинения и разных фраз, которые я записывал все два года. Салават же пропал из виду сразу после приземления самолёта. Но он должен быть в Москве. И я даже знал, где его можно найти. Он говорил, что поедет в общагу Московского полиграфического института, который заканчивал полтора года назад перед службой. Адреса этой общаги я конечно не знал. Но нужно было обязательно найти её и самого Салавата и забрать блокноты. Без них я чувствовал себя просто обкраденным. К тому же он в лагере взял у меня почитать одну интересную книженцию, которая тоже осталась у него. Поэтому я решил не мешкая, начать его поиски.
   - Пацаны! – объявил я всем. – Давайте прощаться! Я, конечно бы вернулся сюда, но боюсь, что не успею. Мне нужно срочно найти справочную и там узнать адрес общаги, где остановился Салават. У него мои вещи. Если получится, то я вернусь.
   - Ну как знаешь, смотри сам, - сказал за всех Воробей.
   Я понимал, что больше никого уже не увижу. Все мои мысли были направлены на поиски своих блокнотов. Поэтому прощание было кратким. Все видимо поняли, что я уже не вернусь. Последним, кому я жал руку на прощание был Француз, мой земляк из Мухтолово, Миша Сергачёв.
   - Ну, прощай, Франция! Может, когда-то и свидимся, - сказал я последнюю фразу и пошёл искать справочную.
   Разные мысли вертелись у меня в голове. Настроения на гулянку и пьянку не было. Денег тоже кот наплакал. В справочной мне сказали, аж целых пять адресов в разных концах Москвы, где были общежития от этого института. Я решил объездить все эти общаги, но найти там Салавата.
   Хорошо, что деньги на проезд почти не уходили. Сначала я разменял пятьдесят копеек на пятачки для метро.
   - Солдатик, а тебе зачем платить? Проходи так, - сказала мне одна из вахтёров, когда я уже собирался опустить монету.
   - Спасибо, - ответил я и последовал в дальнейшем её совету. И никто мне слова не говорил.
   Быстро разыскав первую общагу, я поинтересовался на счёт дембеля-киргиза. Там никто такого не знал и никаких солдат в шинели не видел. Тоже самое повторилось и в трёх последующих общежитиях. В последней мне подсказали, что все киргизы живут в той самой пятой общаге, в которой я ещё не был.
   - Время было уже позднее, и тогда я решил вернуться на Ярославский вокзал, чтобы как-то перекантоваться до утра.
   Чуть перекусив, я отправился в зал ожидания, где и закимарил сидя в кресле. А наутро снова продолжил свои поиски. До последней общаги пришлось добираться на перекладных, пользуясь сначала метро, а потом троллейбусом. Она находилась на окраине Москвы. На каждом шагу пришлось спрашивать прохожих, но я всё таки довольно быстро её разыскал.
   На вахте дежурили студенты, которые мне сразу сказали, что был вчера солдат в шинели, по всей видимости киргиз. Они мне подсказали, что киргизы живут на восьмом этаже и наверняка знают, где искать ихнего земляка. Я поспешил наверх. Девушка-киргизка сказала мне, что Салават был у неё вчера и обещал придти сегодня вечером. Мне ничего не оставалось делать, как сидеть внизу и ждать его прихода.
   Так и прошёл целый день в ожидании. Ещё утром выпал первый снег, а под вечер ударил лёгкий морозец. Поэтому я решил никуда не ходить, а ждать своего сослуживца, сидя в кресле и читая прессу.
Он вошёл в общагу, когда уже начинало смеркаться.
   - Салават, как отдыхается после длительной службы? – окликнул его я.
   - О! А ты как сюда попал? – воскликнул он, сильно удивившись.
   - Да так, гуляю по Москве. Вот тебя решил проведать. Как ты тут с моими блокнотами.
   - А вот ты для чего здесь! Но как ты меня нашёл?
   - Да очень просто. Все пять ваших общаг объехал. Эта уже последней будет.
   - А мы вчера на дискотеку ходили. Всю ночь гульванили. Если хочешь, то сегодня можешь с нами пойти. Она будет в соседней общаге.
   - Да некогда мне по дискотекам мотаться. Ты лучше мне блокноты и книжку верни.
   - Знаешь чего, Иван, их у меня уже нет. Вчера я всё отдал одному из своих товарищей по институту. Сначала я просто показал их, но он так ими зачитался, что попросил меня, чтобы я их ему подарил. А сегодня утром он домой уехал. Ты уж извини, что так всё получилось. Я думал, что тебя больше не увижу.
   - Очень жаль, что я не нашёл тебя ещё в Тамбове, - сказал я ему на прощание и понурый побрёл на остановку.
   Салават догнал меня, снова извинялся, звал в гости, а потом долго прощался. У меня же все мысли сместились в сторону вокзала. Чёрт с ними с этими блокнотами. Я и так многое, из написанного в них, знал наизусть. Распрощавшись с Салаватом, я быстро добрался до вокзала и взял билет на ближайший поезд до Горького.
               
                Глава пятая.
               
                Встреча с голубым и последний переезд.

   Ждать поезда пришлось часов пять. Зайдя в вокзальный сортир, я увидел, как рядом со мной пристроился одноногий инвалид на костылях. Мужичок был лет сорока пяти, по интеллигентному одетый, с бородой и в шляпе.
   - Как оно, ничего? – сказал он, мне улыбаясь и в это же время, пуская струю.
   - Не понял, что значит ничего? – недоумённо отвечал я.
   - Ну, хорошо пошла то? Кайф, то какой? – отвечал с улыбкой инвалид и продолжал. – Ты, как видно домой едешь? Дембель значит.
   - Ну дембель, а тебе то что?
   - Ты мне сразу понравился. Предложение к тебе есть. Я буду наверху тебя ждать.
После чего одноногий, перебирая костылями, поднялся по лестнице к выходу.
   Я справил своё дело, вымыл руки и тоже пошёл наверх. Выйдя на улицу, я услышал сзади тот же знакомый голос:
   - А я тебя жду. Как насчёт моего предложения?
   - Какого предложения? Чего-то я не пойму?
   - Ну, это уже ближе к теме. А конкретней есть предложение отдохнуть у меня дома в цивильной и большой квартире. Музон, хорошая выпивка и закуска – всё есть. На любой вкус. Ты ведь с дороги, проголодался и устал небось. Вот и отдохнёшь. Кстати, до поезда тебе долго?
   - Около пяти часов, - ответил я сухо.
   - Ну вот, как раз успеешь. Выпьешь и немного развеешься. А за это всего об одной услуге тебя попрошу.
   - О какой такой услуге? – спросил я его, хотя уже стал понимать, куда он клонит.
   - Ну, для начала расскажу я тебе одну историю, произошедшую с моим братом. Служба у него была не из лёгких. Но она не показалась бы ему такой уж тяжёлой, если бы не один прапорщик. И этот прапорюга каждый день у него так отсасывал, что никакой бабы не надо. А у вас разве так не делали на службе?
   - Нет, не делали.
   - Ну а как насчёт моего предложения отдохнуть?
   - Знаешь, мужик, вали ка ты отсюда подобру-поздорову. Поищи голубых в другом месте.
   - Да ладно, если не хочешь, не надо. А то пойдём, я здесь рядом с вокзалом живу.
Я как бы даже начал колебаться. А чего собственно не отдохнуть? Пожрать, как следует, выпить. Но вспомнив о том, кто такой этот одноногий, я сразу одумался и прогнал эти мысли из башки.
   - Если хочешь, я тебе и девок найду, - не унимался голубой инвалид, продолжая уговаривать. -           Только тебе придётся билет сдать. Мы у меня тогда на целый день зависнем.
   Но я решил закончить этот бессмысленный разговор:
   - Мужик, ты зря теряешь время. Мне домой надо ехать, а не тебя здесь трахать. И вообще я далёк от подобных занятий.
   - Ну, так бы сразу и сказал. А я тут стою, распинаюсь, - возмущённо ответил одноногий и повалил опять в сортир, загребая костылями.
   Видно отправился по новой искать себе на ночь партнёра.
   А я оставшееся время погулял по Москве и перекусил на последние копейки. На вокзале познакомился с «афганцами», которые тоже, как и я возвращались домой. Порассказывали мне они кучу самых жутких случаев, которые им пришлось пережить. Майор, сопровождавший их, о чём-то беседовал с одним попом, который тоже ждал поезда. Слыша краем уха, я понял, что их беседа шла всё про тот же Афган. Пользуясь гласностью, уставший майор говорил о том, что воевать уже давно надоело, так как войне не видно не конца ни края. Служитель культа всё время чего-то спрашивал и делал изумлённое лицо.
   Рассказы о больших потерях и о начавшемся выводе войск были уже общеизвестны. Гораздо интересней было то, что не все этот вывод приветствовали. Говорили, что нужно ещё чуть-чуть, и мы положим всех душманов. Но для основной массы населения было ясно, что с войной пора завязывать, а войска выводить. Но мне ясно стало позже об этой авантюре. Кто это придумал, то по своему были правы. Я тоже мог частично с ними согласится. Ведь любая армия, если хочет быть боеспособной, то обязана воевать, хоть как-то, хоть где-то. И причём постоянно. Иначе это парадная армия. Поводом был тогда для этого - Афганистан.
   А кто бы мог подумать в то время, что буквально через несколько лет начнётся вывод наших войск из Чехословакии на просторы нашей необъятной Родины. И сразу же распад Советского Союза. А потом распад Чехословакии на Чехию и Словакию, и вступление обоих государств в НАТО, против которого мы так успешно вместе с ними боролись. Что выходит - было всё зря ? Наверно не зря, просто времена пришли другие. И верхушку, кто был во власти, у них всю купили. Так называемые натовцы. Денег то у них до хрена. А простой народ всё проглотил, ведь его мнение никто не спрашивал. Но я уверен, что дружба наша со словацким народом останется навсегда.
Потому что мы - славяне. Ведь столько было братских дружеских моментов за эти годы, как совместных учений, так и других положительных моментов. Натовцы им такого не дадут никогда. А купленная элита потом за всё ответит.
   От имени ельшавской батареи, где у меня было много друзей, я переделал известную песню на свой лад:
     Мы - дети ельшавские, но что для нас самое главное,
     да это то, что мы дети земли, этой Чехословакии.
     Здесь горы высокие, здесь реки далёкие,
     здесь птицы летят, дорогая Словакия !
   Ожидая поезда, я болтал и с другими дембелями из разных концов нашей необъятной страны. Наконец-то подошёл и мой поезд, где я расположился, попил чайку, а как он тронулся, вышел в тамбур покурить. После горячего чая мне стало жарко, и я снял парадный китель. В тамбуре же было прохладно, и я стоял в одной рубашке, слушая рассказы какого-то подвыпившего мужика. Мы с ним немного поговорили, а он чего-то начал рассказывать о начавшейся перестройке, об ускорении, которое провозгласило наше правительство во главе с генсеком Горбачёвым. Мужик приветствовал гласность и плюрализм мнений, буквально воспевая их, как панацею от всех бед. Но вспомнив указ от 15 мая прошлого года о борьбе с пьянством, тон его изменился, и он начал поносить идеологов этого ненавистного указа, на чём свет стоит:
   - Ведь также нельзя, как с русским человеком они поступили! Сейчас купить выпивку стала целая проблема. У нас и так полно было всяких дефицитов. А теперь к ним они ещё один искусственно добавили. Ведь люди травятся почём зря, пробуя всякую гадость. Винодел один известный в Молдавии жизнь самоубийством покончил, после того, как в их колхоз поступил приказ о вырубке почти всех виноградников.
   При этом мужик меня спрашивал:
   - Ведь правильно я говорю, командир? А впрочем, ты же ничего не знаешь. Как ты говорил, что в Чехословакии служил, и тебя два года в Союзе не было.
   Из его рассказа я понял, что за это время в жизни страны действительно произошли важные изменения. Что-то было хорошо, а что-то смахивало на очередной заёб нашего руководства. Но какие пошли процессы в стране, я в то время ещё чувствовал слабо. Что стали интересней газеты и журналы – это конечно хорошо. И по ящику больше всего стали показывать. Меня же больше интересовало то, что в стране полным ходом шла рок-революция и металлический бум. Об этом я слышал ещё с весны и всё это приветствовал. Так с этими мыслями и улёгся спать.
   Кстати на полке лежало чистое бельё, которое я кое-как заправил. Усталость после жизни в лагере, перелёта, переездов и скитаний по Москве давала о себе знать. Я уснул моментально, но через некоторое время проводница начала меня будить, толкая в плечо. Она требовала какие-то деньги за постельное бельё. На это мне лишь осталось пробурчать в её адрес:
   - Какие деньги, окститесь! За всё уплачено и сейчас у меня ни копейки. И вообще я домой после службы еду. Вы понимаете до – мой!
   На это она ещё больше принялась верещать.
   - Слушайте, заберите своё бельё и не мешайте спать! – уже в грубом тоне ответил я ей и протянул простыню и полотенце.
   На это она только фыркнула и ушла к себе, возмущаясь от негодования.
   Я проснулся, когда до дома оставалось меньше часа ходу. Было уже светло, и я по армейски быстро оделся и умылся. Я уже не просил чая, так как у меня даже не было шести копеек на автобус. Вышел в тамбур покурить, не желая встречаться с назойливой проводницей. За окном стали мелькать уже знакомые пейзажи окрестностей родного города.
               
                Глава шестая.

                ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

   У меня возникло внезапное ощущение, что я куда-то ездил ненадолго и как обычно возвращался домой. Но оно вскоре пропало, после того, как я начал вспоминать, сколько всего мне пришлось пережить за эти два года.
   Конечно, служба учит многому, но лучше там не бывать. Вот такой основной вывод мне пришёл в голову в этот момент. Она всё равно сродни тюряге, где ты обязан торчать, независимо хочешь ты туда или нет. Она ещё научила меня жить в особых экстремальных ситуациях и условиях. Причём почти все они создавались искусственно. Люди в них меняются до неузнаваемости. Из спокойных и мирных становятся садистами и моральными уродами. Мне хватило по горло насмотреться на всё это, но удалось оставаться и остаться на всём протяжении службы нормальным гражданским человеком – спокойным и уравновешанным, доброжелательным и дружелюбным. И вообще, с какой стати я должен был меняться в эту уродливую сторону. Было ясно одно – армия нуждается в полной реорганизации и перестройке. Так жить и так служить – нельзя. Недостатков в ней, хоть отбавляй. Сама система стала сильно прогнившей. Если не удастся её сделать сразу профессиональной, как в Штатах, то хотя бы нормальной её сделать необходимо. Помимо плохого обучения и отсутствия заинтересованности и желания служить, главным препятствием к этому была, есть и остаётся – дедовщина. Из-за неё бегут, куда глаза глядят, глотают иголки, открывают стрельбу со многими жертвами, или в конце концов вешаются.
   Армия должна быть чем-то вроде стройотряда, где люди служат, обучаются нужным профессиям, как для службы, так и для гражданки, дружно живут и дружно отдыхают. Всё это естественно с большой поправкой. А бороться с негативом должны в первую очередь офицеры и прапора. Если они этого не делают, то и нечего им делать в армейских рядах. Пусть ищут другую работу или службу, не связанную с личным составом. В каждом батальоне и роте должен быть офицер, который занимался бы только борьбой с этими проявлениями. Этим вполне могли бы заняться замполиты. Как говорится, в нагрузку, а то им порой совсем делать нечего. Для армии это задача номер один. Всё остальное решаемо, если атмосфера в каждом подразделении нормальная на деле, а не только на бумаге. Можно было бы даже ввести новую должность – замминистра обороны по неуставным взаимоотношениям среди военнослужащих.
   С такими мыслями я и возвращался домой. Впереди – вся жизнь. Долг стране я отдал, как положено. Получил определённую закалку, зная, что такое грязь, холод и голод, бездарность и лень командиров, бессонные ночи среди побоев, унижений и смертной тоски.
   Было конечно и множество светлых моментов в моей службе. Это и радость от первых собственноручно принятых сигналов и донесений, и похвалы от начальства за чёткое знание воздушной обстановки на дежурстве, и гордость за проложенные километры связи на боевых учениях. Это и радость получения письма от друзей, родителей и подруги, и ясные прозрения и вдохновения в минуты отдыха. Было и много забавных моментов за эти два года. Среди них разные истории, произошедшие со мной и с моими сослуживцами. Виртуозный и хитрый ум многих из нас позволял выживать и жить по кайфу в любых ситуациях.
   Служба показывала разных людей, которые вели себя, тоже по разному. Только здесь мы начинали по настоящему ценить дружбу и взаимовыручку. Только здесь настоящий друг особенно познавался в беде. Только здесь мы получали настоящее наслаждение от тепла и крепкого сна, от обильной и цивильной пищи. На гражданке всё это считалось само собой разумеющимся. Но здесь, ты лишённый комфорта, по особенному воспринимал обычный домашний комфорт и уют.
   Здесь и беседы с людьми близкими по духу, тоже были более задушевными и искренними, чем на гражданке.
   Мне и после долго вспоминалось то время. Как лазили мы по словацким садам, готовясь к празднованию дня приказа. Как рискуя по ночам, таскали бензин в соседнее село. И как скрывались в городе от преследования патрульных. Вспоминалась мне и Сюзанна, и наш оборванный и незаконченный роман. Перед глазами ещё долго стояли пытливые дежурные по пункту управления, с их шутками и прибаутками. Вспоминался и Коршунов с его словесными умозаключениями о вреде самоволок и о плохом дежурстве во время нарядов. Где дневальный должен отвечать за то, что командир выпивает в рабочее время со своими корешами. Ганжа тоже проходил по волнам моей памяти, как настоящий полковник. Я ведь с ним даже в шахматы играл иногда на «Исследуемом». И он в основном меня обыгрывал.
   Нет, всё таки положительных и жизнеутверждающих моментов прошло не меньше за это время, чем отрицательных и негативных. Как говорится, есть, что и хорошего вспомнить.
   И все передо мной много лет стояли, как будто они остались там, на веки вечные, таща свою службу и поныне. Я хоть и представлял многих на гражданке, но больше казалось мне, что они остались все там, в Слячах и в Оремов Лазе. Вернувшись домой, они естественно в наше бурное время разбрелись, кто куда. Одни, наверное стали процветать в бизнесе, другие ушли в мафики и полегли в борьбе за святые для них «бабки». Ну а третьи, в том числе и я – здравствуют и поныне. И у меня есть все основания так утверждать. Ведь многие из наших очень любили так называемые «бабки» и готовы были ещё тогда за них сложить свои буйные головы. Но всё таки основная масса была более осторожной и в разные афёры и разборки не лезла. Поэтому такие живы до сих пор. Дай бог им всем здоровья и счастья в личной жизни. Нас всех когда-нибудь бог рассудит и скажет потом кто прав, а кто нет. Он и воздаст каждому по его заслугам.
   А у меня по пути домой, как и два года назад в калининском лагере вертелась в голове песня Высоцкого «Банька». Её я ещё тогда переделал на свой лад со своими словами. Она выглядела примерно так:

   Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
   раскалю я себя, распалю,
   на пологе у самого краюшка
   я сомненья в себе истреблю.
   Разомлею я до неприличности,
   ковш холодный и всё позади
   и наколка времён службы в армии
   засинеет на левой груди.

   Вспоминаю, как утречком ранненьким
   я Маринке кричал – только жди!
   Как меня два крутых лейтенантика
   повезли из Горького в Дзержинск.
   А потом, как в палатках калининских
   наглотались параш и сырца,
   как терпели, зубами скрипели мы
   и как пот градом лился с лица.
 
       Протопи ты мне баньку по белому,
       я от белого света отвык.
       Угорю я и мне угорелому
       пар горячий развяжет язык.
   
    Сколько веры и лесу повалено,
    сколь изведано горя и трасс.
    А на левой груди профиль Устинова,
    А на правой – Маринка Анфас.
    За любовь же мою безответную
    пропадал я в далёком краю,
    променял я на жизнь беспросветную
    несусветную глупость свою.  ( Надо было поступать в политех, там военная кафедра)

Последние два куплета пришли мне в голову, когда я уже ехал домой в автобусе.
   
    
    Ох, знобит от рассказа дотошного.
    Пар мне мысли прогнал от ума.
    Я из тумана армейского прошлого
    Окунался в гражданский туман.

    Застучали мне мысли по темечку –
    зря выходит, я службой клеймён,
    но хлещу я берёзовым веничком
    по наследью застойных времён.

   Так я в действительности вскоре посетил подобную баньку, где и пропел от всей души и во всё горло эту незабываемую до сих пор песню.
   А эти мемуары я просто обязан был написать, так как сам не читал никогда ничего подобного. Об этом вообще никто не писал в таких подробностях. Пусть их оценят сами читатели. Только написав и описав всё это, я снял эту ношу, этот груз со своих плеч. Делайте выводы, знайте, помните, что недавно было и хорошего и плохого. Пусть молодёжь представит себе эту ушедшую эпоху по службе в армии, которая уже никогда не повторится в целом, но отдельные её фрагменты остаются и останутся навсегда. Любите и уважайте друг друга. Будьте в позитиве. Не падайте                духом не перед чем. Ничего и никого не бойтесь. Знайте - ваши враги тоже люди, просто другие. Не желайте им смерти скорой. Постарайтесь их переубедить. Ищите золотую середину. Правда и истина всегда одна, хоть и у каждого своя.


               
                СЛОВАРЬ

всё это список армейских жаргонных слов, терминов, аббревиатур и позывных, встречающихся в данной книге и мало известных простому читателю.
   
   
Айзер – азербайджанец.

Арсенал – позывной штаба ПВО в Москве.

Автобат – автомобильный батальон.

БКП – боевой командный пунт ЗРАБАТР на дежурстве.

Бабло – деньги.

Бытовка – бытовая комната для глажки, шитья и прочих подобных дел.

БТР – бронетранспортёр.

БМП – боевая машина пехоты.

Бегунок – значок воин-спортсмен.
 
Бокс – гараж для нескольких военных машин.

Без палева – делать что-то скрытно и незаметно, соблюдая конспирацию.

Бдеть – быть начеку в состоянии готовности.

ВАИ – военная автоинспекция.

Взводный – командир взвода.

Военком – военный комиссар, начальник военкомата.

Вертушка – вертолёт.

Вспышка слева, справа, сзади, спереди – команда, когда нужно мгновенно упасть на живот в нужном направлении.

Гердин – позывной штаба корпуса в Оломоуце.

ГСМ – горюче-смазочные материалы.

Гусь – военнослужащий срочной службы прослуживший от полгода до года.

Гауптвахта – место отбывания наказаний для военнослужащих, нарушивших воинскую дисциплину.

Губари – те, кто сидит на гауптвахте.

Губа (кича) – гауптвахта.

ГДО – гарнизонный дом офицеров.

Гаситься – избегать работ и нарядов.

ДШБ – десантно-штурмовая бригада.

Дельта Барак – позывной отдельной бригады ПВО в Кежмарке.

Дневальный – тот, кто был в наряде по казарме и стоял на тумбочке.

Дух , душок, душара, индеец – военнослужащий срочной службы недавно призвавшийся и прослуживший менее полгода.

Довольствие – постановка и включение едока в общий список по солдатской столовой. Кроме этого довольствия ещё есть денежное и вещевое.

Дравить – чистить с большим усилием.

Дед , старик, старослужащий – военнослужащий срочной службы, прослуживший полтора года.

Дембель – военнослужащий срочной службы после приказа об увольнении в запас, но ещё находившийся в рядах вооружённых сил.

Дробь- 16 – каша перловая, сваренная на воде.

Дисбат – дисциплинарный батальон, куда направляются военнослужащие за совершённые преступления, и после прохождения которого надо дослуживать свой двухгодичный срок в обычной части.

Духанка – период для солдата пока он считается Духом.

Дискотека – посудомойка в столовой.

Дизель – дисбат.

Декашка – круглая щётка для мойки полов.

Дембельский аккорд – рабочее мероприятие накануне увольнения в запас, связанное чаще с ремонтом помещения или со строительными или отделочными работами.

Замёт – позывной узла связи в штабе дивизии в Зволене.

Запалка (словацк.) – спички.

Зоркий вояка – значок чехословацкого отличника боевой и политической подготовки.

ЗРК – зенитно-ракетный комплекс.

Залёт – когда кто-то проштрафился перед старшим.

Зампотех – заместитель командира по технической части.

Замполит – заместитель командира по политической части.

«Замок» или замкомвзвод – заместитель командира взвода.

Забава (словацк.) – дискотека.

Зёма – земляк, а точнее обращение, всё равно что товарищ, братан.

Забить – отнестись равнодушно, проявить халатность, не обращать внимания.

Залупиться – отказаться сделать что-либо.

Золотой эшелон – дембеля, уходившие последними, поездом в самом конце декабря, с расчётом прибытия домой уже в новом году. К ним относились дембеля особо ненавистные начальству, совершавшие мелкие преступления, но которых в дисбат нельзя было отправить. Таким образом, командиры мстили им за их прегрешения.

ЗРП – зенитно-ракетный полк.

ЗРАБАТР – зенитно-ракетная артиллерийская батарея.

ЗОМП – защита от оружия массового поражения.

ИВЦ - имитатор воздущной цели.

Игла – более усовершенствованный ПЗРК на базе Стелы- 2.

Иркутянка – медаль Гвардейской мотострелковой Иркутско-Пинской дивизии.

Курок – военнослужащий роты охраны.

Комкор – командир корпуса.

Комдив – командир дивизии.

Комбриг – командир бригады.

Комбат – командир батареи или батальона.

Кусок – прапорщик.

Командарм – командующий армией.

КМБ – курсы молодого бойца.

Кирзачи – кирзовые сапоги.

Каптёрка – небольшой склад запасов обмундирования. Часто частично расхищался старослужащими.
   
Кубрик – спальное место или большой просторный зал для военнослужащих-срочников, где стояли кровати с тумбочками для личных вещей и рядом были шкафы для шинелей, вещмешков и прочих принадлежностей каждого из личного состава.

Кантик – прямой и чёткий угол одеяла, заправленной армейской кровати.

КШУ – командно-штабные учения.

Комендаши – те, кто служит в комендантской роте.

КШМ – командно-штабная машина.

Канолевый(ая) – идеально новый(ая) предмет.

КПП – командно-пропускной пункт.

Кандед, кандидат в деды – военнослужащий, прослуживший год.

Калаш – автомат Калашникова.

Косячить – допускать оплошность, делать что-то неправильно.

Комод – командир отделения.

Кэп – капитан.

Люля – обычная кровать для сна.

Лафа – лёгкая жизнь, когда всё идёт, как по маслу.

Ленкомната – ленинская комната или класс для политзанятий и где ещё обязательно стоял телевизор.

Мамка – штанга.

Макарон – младший сержант.

Медсанбат – медико-санитарный батальон.

Морзянка – азбука Морзе в радиотелеграфе.

Маешь (словацк.) – имеешь. Например: «фачить маешь?» То есть «курить есть?»

Начпрод – начальник продовольственной службы.

Наряд – какое-либо дежурство на каком-либо объекте.

Напряги – нагрузки, постоянные тягости и лишения.

Нычка – тайник.

Нехватка – то, что мучает молодых солдат от недостатка нормального количества нормальной пищи.

ОСА – зенитно-ракетный комплекс разработки семидесятых годов. Предназначена для поражения самолётов противника. Имеет систему самонаведения.

Оружейка – оружейная комната, где находилось оружие и боеприпасы данного подразделения.

Опух – обурел.

Опухоль – бурость.

Отбиться – лечь спать.

ОЗК – общевойсковой защитный комплект от химического оружия массового поражения.

Офицерка – офицерская столовая.

Поцем ( словацк.) – иди сюда. Например: «поцем на пропихачку!» Значит: «иди сюда, вложу, как следует!»

Пашня – тяжёлая работа.

Пайка – определённая норма данного продукта.

«Пароль» - засекреченная станция для распознавания свой – чужой.

Парадка – парадная форма (брюки и пиджак)

Пасека – лёгкая беззаботная жизнь военнослужащего в конкретном месте.

Покупатель – офицер, который набирает и сопровождает команду молодых солдат в места их службы.

Прошаренный – умный, хитрый, продуманный, наученный горьким опытом.

Палево – угроза раскрытия чего-то тайного. Внезапная угроза.

Поверка – вечернее мероприятие для проверки наличия личного состава. Дежурный называет звание и фамилию военнослужащего, после чего названный должен громко сказать – я.

Подпол – подполковник.

Полкан – командир полка или просто полковник.

Позиция – место для дежурства и размещения боевой техники.

ПШ – полушерстяной.

ПХД – парко-хозяйственный день.

Ротный – командир роты.

РЛС – радиолокационная станция.

РЛР – радиолокационная разведка.

Рубать – грубо принимать пищу в ускоренном темпе.

Ровнять по нитке – при заправке кроватей у одеял есть три полосы и надо, чтобы они были на одном уровне.

Стрела-2 – шайтан-труба для вертолётов или ПЗРК – пехотный зенитно-ракетный комплект. Как правило, стреляют с плеча.

Стрела -10 – гусеничная самоходная установка с наводящейся, вращающейся стеклянной кабиной. Предназначена для поражения высоких целей.

Сектор – позывной дежурившей батареи ЗРП.

Сейм – позывной ЗРП в Оремов Лазе.

Сухпай – сухой паёк.

Солдатский бутерброд – когда на большой кусок белого хлеба намазывается толстым слоем слегка подсолёная смесь из пайки масла и двух яичных желтков, растворённых в чае.

Сверчок – военнослужащий сверхсрочной службы, как минимум младший сержант, как максимум – старшина. Носили погоны с красными полосами.

Старлей – старший лейтенант.

СРЦ – станция радиолокационных целей.

Самоход – уйти за пределы части без разрешения, сходить в самоволку.

Сопля – лычка на погонах.

Тоска, вешалка – тяжёлая форма службы.

Тунгуска – более усовершенствованный ЗРК на базе ОСЫ.

Тумбочка – небольшой помост или просто место для дневального, который несёт наряд по казарме. Как правило, рядом был коммутатор, расписание занятий и шкафчик с ключами от комнат.

«Топить массу» – крепко спать.

Тормоз – солдат, который неверно выполняет приказы или верно, но медленно.

Урыл (метнулся) – убежал, что есть духу для выполнения приказа.

«Уши» - наушники.

Урюк (урод) – ненавистный человек.

Фанера – военнослужащие-срочники из лётных частей, как правило, имевшие только косвенное отношение к полётам.

Фачить (словацк.) – курить.

Фишка, рубить фишку – следить, чтоб никто из начальства не вошёл внезапно в расположение личного состава. Такая почётная обязанность обычно была у дневального до года службы. Если офицер или прапорщик устремлялся в расположение, он обязан предупредить всех об этом заранее.

Хозвзвод – хозяйственный взвод..

ХБ – хлопчатобумажный.

Хавать – с наслаждением принимать пищу.

Хавка, хавчик – приятная пища.

ЦГВ – Центральная группа войск, расположенная на территории Чехословакии.

Чмырь – неаккуратный и неумелый солдат.

Чушковать, чмырить – унижать, оскорблять.

Чушок – униженный, оскорблённый.

ЧМО – чрезвычайно молодой офицер. (у офицеров), а у солдат, он же чмошник – грязный и неаккуратный.

Черпак – тоже, что и гусь, военнослужащий прослуживший от полгода до года. Чаще таких называли в Союзе.

Чайник – солдатская чайная или кафе.

Шилка – самоходная гусеничная установка с четырьмя стволами. Стреляет патронами из широкой пулемётной ленты. Предназначена для поражения низколетящих целей. Стоит на вооружении с шестидесятых годов.

Штанга – позывной штаба ПВО ЦГВ в Миловицах. (Чехия).

Шуршать – старательно работать.

Шланг, шланговать – сачок, сачковать - человек избегающий работы, только делающий вид, что работает.

Шарить – соображать, а точнее делать что-то полезное и нужное.

Шмон – внезапная и тщательная проверка с целью изъятия посторонних предметов.

Шманать – обыскивать.

Шишига – автомобиль ГАЗ-66.

Шакалы – офицеры и прапорщики из уст солдатского и сержантского состава, когда неуважительно о них говорят.

«Я на массе» - я сплю.