Капитан

               
 
 Главная рабочая сила и надежда на выживание в деревне Плебанишки в 1950 году.
  Так блестяще закончилась д. Плебанишки проблема  борьбы с «бандформированиями» - остатками, уничтоженной фашистами, Армии Краёвой, которые  ещё бродили по лесам в Принеманском крае. С течением времени, когда работал (1967 -1971) главным  врачом в Гожской, а затем Лойкавской участковых больницах, то узнал, что Плебанишки не были исключением и даже не на первом месте по количеству заключённых.
   Через тридцать лет мне, как ответственному за диспансеризацию инвалидов Великой Отечественной войны, пришлось ещё не раз встретиться с теми некогда молодцеватыми ребятами, которые разрабатывали тот план борьбы с бандформированиями, вернее,  план по истреблению западных белорусов, которые во время панской Польши батрачили у пана, но жили значительно лучше, чем восточные в колхозах, и при этом никак не хотели верить  в советский рай. 
   Уважаемые люди, знаковые личности в советских и партийных органах Гродно. Встречаюсь с ними ещё и сегодня, когда хожу по улицам, которые увековечены их именами, когда на Дзяды (поминальный день умерших) хожу помянуть родственников на гродненском кладбище. Они первые (не обойдёшь), на высоком холме, с выбитыми портретами на гранитных памятниках.   
  Встретился я и с капитаном, который, очевидно, не имел никакого отношения к тем плебанишским зачисткам. Инвалид  Великой Отечественной войны, бывший командир взвода мотоциклистов под Прохоровкой. Живёт в Гродно на улице Советской, в квартире без коммунальных удобств, обивает пороги гродненских чиновников, чтобы улучшить свои жилищные условия. Он чем-то был похож на меня: не умел просить. А добиваться своего любой ценой ему не позволял его Бог, который его одного из всего взвода спас под той Прохоровкой. Правда он не знал, какой именно - или мамин православный, или отцовский исламский. И я тогда понял, что и мой католический Бог и его православно-исламский с одного гнезда, и впервые  поверил, что на этом свете есть только один истинный Бог. И решил ему помочь, как брату, чудом не погибшему под Прохоровкой, так как моя Прохоровка была в бывших Плебанишках.
       Тогда я уже хорошо знал слабые и сильные склонности гродненских "авторитетов". Секретарь обкома партии воевал вместе с Леонидом (из династии Ильичей), а председатель областного исполнительного комитета был ещё "зеленоватый", рогом рыл землю, чтобы подняться по служебной лестнице. Топтал слабых и с трусостью лез с кожи перед сильными.
     Принёс я этому капитану старую дедовскую трость, и говорю: на тебе настоящую, выбрось свою. Надень хоть раз свой парадный мундир с наградами, которых у тебя больше, чем у самого Жукова, и покажи им "кузькину мать". Тебя уже не посадят. Не знаю, что там было, но слухи о "каком-то  ненормальным инвалиде войны" в облисполкоме, дошли и до меня. Поведение инвалида Великой Отечественной войны, которого из кабинета председателя облисполкома машиной "скорой помощи" отвезли в кардиологию, получили широкий общественный резонанс.
      Вскоре приходит и сам виновник  "торжества".  Весёлый, помолодевший, с тростью моего деда и с бутылкой армянского коньяка. Первую рюмку выпили за тех, кто не вернулся, но их было так много, что за них выпили и вторую. Он плакал, взявшись за голову. Вместе с ним - и я. Третья была веселее - за его благоустроенное жилье. Хотели выпить и за наглость - второе счастье, но бутылка была уже пуста.
   Нынче, как и прежде, те события расцениваются, как репрессии (в переводе с латинского языка - подавление), направленные против бандитов аковцев, которые убивали милиционеров и руководителей местной власти. И так было. Человек, который долгое время не является частью социума и не имеет над собой власти, звереет. Это болезнь. И я могу, если не понять, то хотя бы поставить ему диагноз. И даже могу понять ловкость того безголового парня, который решетил из автомата в кладовке последний кусок сала, когда с капитаном (не думаю, что тот капитан это делал по своей воле) забирал у малолетних детей единственного кормильца и их средства на существование. Но не могу осмыслить сегодняшнюю моральную оценку тех погромов  писателями, историками, политологами, телеведущими, журналистами, учителями, бизнесменами...  Это были не репрессии в существующем смысле - подавление сопротивления, это было рождение какого-то нового заразного заболевания, с двойной трактовкой одних и тех же клинических симптомов, а оттуда и с двойными стандартами в оценках морали.    После зрелости приходит сентиментальность. Может поэтому я и не могу смотреть фильмы про диких зверей, где львица, встретив голодное дитя (родителей которого съела), кормит его своим молоком.