Судьба. Часть вторая. Отец

    Предисловие ко второй части.


     В первой части я упомянул, что моя жизнь была прекрасной, но, теперь добавлю, изобиловала разными неприятностями. Были последствия нашего ограбления. Мы полностью лишились одежды, это не беда, но среди неё был отцовский пиджак, в кармане которого лежал партбилет. Это было серьёзно.


     Отец подал в партию, когда разразилась война, по идейным соображениям. Он был ранен, имел боевые награды. А его таскали по партсобраниям, ругали, оскорбляли, мотали нервы, заставляли каяться, как будто он дезертир.
Отец отделался строгим выговором.  За потерю партбилета могли запросто исключить из партии и, стало быть, выгнать с работы. Такое время было, Сталинское.


     И ещё, хотел напомнить слова деда Менделя, сказанные им при прощании: прошлая неприятность - не беда, а будущая - а это серьёзное пророчество. По малости лет, я его тотчас забыл, и вспомнил в, примерно, 1968 - 69 году, когда уже женился.


    1. Нина.
    Я уже описал случай нашего ограбления, который привёл к изгнанию дедушки Менделя из моей жизни.
Тогда мама работала в нашем ЖЭКе - домоуправлении. Там же у мамы работала её сверстница Нина. Они быстро подружились. Часто подменяли друг друга. Часто  заходили домой  друг к другу. Мы жили близко, за углом. Я тоже бывал в той коммунальной квартире.

    Маленькая комната Нины поражала меня обилием мебели и вещей. Мне казалось, что невозможно даже протиснуться, чтобы что-то не свалить, не разбить, не смахнуть. Нина не имела детей. Она жила в этой крошечной комнате вдвоём с мужем.

    Я никогда не встречался с ним. Как объяснила Нина, он вечно занят на работе, деловой человек, - добавила со значением.

     Когда случилось наше ограбление, мама с плачем рассказала своей ближайшей подруге о наших злоключениях. Нина отнеслась с сочувствием и предложила помочь деньгами. И это было очень кстати.

     Надвигалась зима, родители мои находились в поиске, у кого бы занять немного денег и не находили. Только дядя Миша откликнулся на SOS моей мамы и прислал перевод.


     И вот возникает «деловой человек» и спасает нас. Без всяких условий, без всяких процентов. Как ближайший друг. Удивительно. Кто это? Мама объяснила: просто муж Нины руководит артелью, и он может одолжить нам денег под честное слово.

     Я приставал к папе:
 
    -  Что такое артель? - а папа объяснял, - это, когда инвалиды и другие увечные, несчастные люди собираются вместе и работают, например шьют одежду и потом продают на рынке.

    -  Значит, Нина со своим мужем, деловым человеком, - наши друзья? - не унимался я, - мамины друзья, - уточнял папа. И я видел, что папе не нравится эта дружба.

    И действительно, папа никогда не заходил к Нине, не сближался с её мужем. Но вышло так, что они спасли нашу семью от холода и голода в ту страшную зиму 1947 года.

    Естественно, мы с мамой ещё больше подружились с ними и продолжали дружить, обмениваться незначительными подарками на праздники и на дни рождения.

    Апогея наша дружба достигла, когда, примерно, в 1954-55 годах Нина попросила разрешения поставить в нашей большой полупустой комнате новёхонькое пианино. Объяснила просто: инструмент немецкий, новый, мужу подвернулся по случаю. Когда получим новую квартиру заберём.


    Я знал, что Нина и её муж не играют на пианино. Больше того, музыкой не интересуются. Но для меня это был праздник. Нина знала, что у есть аккордеон, и я умею на нём играть. И она, видя, как я любовно поглаживаю инструмент, сказала:
-  если хочешь, учись играть, вряд ли мы заберём инструмент скоро, скорее всего он простоит год или два.

    Пианино простояло у нас больше 12-ти лет.
И я выучился играть, овладел нотной грамотой, прилично играл. Будущность моя совершенно переменилась. Теперь я стал моё будущее связывать с музыкой.


Вот так я описал этот эпизод моей жизни в рассказе «Друзья»:   


«Давний  интерес  к  музыке  не  забылся,  и  когда   мне  представилась  возможность  научиться  играть  на  фортепьяно,  я  воспользовался  этим... Я усиленно  занимался  фортепьяно  и  не  забывал  о  пении... Я  учился (в КПИ)  и  играл  по 6 часов   ежедневно -  гаммы,  этюды. Через  2  года  уже  играл  Рахманинова,  Шопена, Баха,  Бетховена.


     Моя  душа  была  полна  музыки.  Но  главное – импровизация.  Я  мог   часами  импровизировать  на  заданную  тему  или  без  всякой  темы  и  наслаждаться  возникающей  музыкой.»

 
    Я так подробно останавливаюсь на Нине, тёте Нине, как я обычно называл её, чтобы объяснить, каким образом дружба с мамой оказалась столь естественной и живучей. И последствия оказались столь сокрушительными.

    В ответ Нина приносила две - три сумки на сохранение, сущую малость, и только, когда они с мужем уезжали в отпуск. Это так естественно, что не вызывало никаких подозрений. Это вызвало подозрение спустя годы, когда муж Нины, Семён Горенштейн, внезапно был арестован. Но не будем забегать вперёд.


    2. Родители.

    Я рос преимущественно маминым сыном. Это не значит, что она не ругала меня. Очень даже ругала. Но я не обижался. Я вспоминаю, как смешно она меня называла «скотиной безрогой». Для неё невозможно было называть даже меня «рогатым». Как каждая еврейская мать, она души не чаяла в своём ребёнке.

    Я запомнил мать, вечно ворчащей на отца. Он звал её Лёлей, а она его Мулей. Мать обладала сильным характером, и если они спорили, отец чаще уступал.

     Мать передала мне музыкальность и склонность к литературе. А отец сумел передать мне математический склад ума, умение мыслить логически, научил меня решать сложные задачи.
В нашей семье он слыл добряком. В детве для меня он был непререкаемым авторитетом.


3. Детская память
 
    Удивительная штука - это детская память! Подобно моментальному фото фиксирует и хранит, говоря современным языком, видео и даже ролики, а потом услужливо подкладывает мне. Приведу пару примеров.

    Помню наше «триумфальное» возвращение в Киев в 1944 году,сразу же после освобождения Киева от немцев. Отец добился специального разрешения на наш с мамой вызов в закрытый (идёт война) город. И вот встреча на перроне поезда.
 

     Отец, в старой военной форме, но на груди медалей не счесть, в пилотке, с погонами капитана, страшно худой - только глаза и бравые густые усы, - добыл где-то ручную  двухколёсную тележку - (транспорта не достать!).


    Он погружает наши вещи на тележку, усаживает меня сверху, и они с мамой, счастливые и довольные, толкая тележку перед собою, спускаются по улице Коминтерна, выходят на улицу Саксаганского и прямо, и прямо, минуя Бессарабский рынок, на нашу улицу, где предстоит нам жить. Как не гордиться моим папой!   

    Вот я вижу, как отец, работая над восстановлением ж.д.моста, садится в лодку и отвозит меня на уединённый песчаный островок на Днепре, весь заросший кустами ивняка, где я собираюсь удить рыбу: папа купил мне удочку, и мы вместе загодя накопали червей в банку. Папа оставляет меня одного, а сам уплывает на берег, на работу.
 

     Я же чувствую себя Робинзоном Крузо, хозяином необитаемого острова. Мне страшно и хорошо. Я преодолеваю свой страх, насаживаю червя на крючок, и забрасываю удочку. Постепенно страх сменяется ожиданием какого-то действия, но приходит покой и тишина.


     А когда замечаю движение поплавка, и в моей руке оказывается скользкое тело маленькой рыбёшки, значит всё во мне успокоилось, пришло в норму, и я способен замечать это прекрасное утро, солнечные блики днепровской тёплой воды, и мягкий днепровский песок, на котором приятно лежать и мечтать. И это сделал мой добрый папа! Как не любить его!

    Я рассматриваю единственный сувенир, привезённый моим отцом с войны. Это пулемётная пуля, которая чуть не убила его. Во время войны отец восстанавливал переправы и мосты, и часто под вражеским огнём. Он привык к опасности и часто не спешил в укрытие.


    Это было под Сталинградом. Отец всю ночь руководил наведением переправы наших основных войск на плацдарм на правом берегу Волги, который наш штурмовой отряд занял накануне и держался всю ночь под огнём, дожидаясь подхода наших.
 

    По рассказу отца, в этот раз он спал в вагоне ремонтного поезда, когда случился налёт немецких самолётов на переправу и ремонтный поезд. Отец даже не проснулся, так устал. Не проснулся от рёва юнкерсов, разрывов бомб, пулемётных очередей, не проснулся от грохота зениток.


    А проснулся от обжигающего прикосновения какого-то горячего предмета под головой. Он ощупал свою голову, и обнаружил под подушкой горячую пулю. Она, по-видимому, пробила стенку вагона, деревянную полку, на которой он спал, сложенную одежду, которую он подкладывал под голову, подушку, и, потеряв убойную силу, остановилась в миллиметре от головы отца. Он взял эту пулю на память.

     И ещё об одном воспоминании.
Был у отца закадычный военный друг Сергей Марченко, киевлянин. Они вместе лежали в госпитале после ранения и очень сблизились. Оба после войны вернулись в Киев и с пор не теряли друг друга из виду.

    Марченки вернулись в ту же просторную квартиру, в том же доме на улице Пирогова, в самом центре Киева. Сергей Марченко до войны занимался наукой, был преподавателем, и теперь намерен был продолжать карьеру учёного.  Он пригласил нас домой на Пироговскую праздновать новый 1945 год. С тех пор, каждый новый год мы праздновали у Марченко.


Сергей Никанорович был огромного роста мужчина, с громким голосом и забавно контрастировал с моим малорослым отцом. Называл отца Самуилом, обнимал его, видно, что любил. Впрочем, он всех любил, и все любили его: и жена Любовь Тимофеевна, под стать ему, и дети - старшая, красавица Валерия, и Леонид, мой одногодок.


    Позднее Лера училась в КИСИ и вышла замуж за своего однокурсника Колю Дёмина. А мы продолжали отмечать Новый год в квартире Сергея Марченко.

    Незаметно шли годы, но в наших отношениях ничего не менялось. Сергей Никанорович Марченко, доктор технических наук, уже стал ректором Киевского института гидромелиорации, но по-прежнему громогласно при встречах с отцом кричал: - «Самуил!»  И, приложив к голове слушал отзвук, будто в библейском имени отца передавалась вся многовековая мудрость наших предков.
К несчастью, отец заболел, и мы надолго прервали общение с Марченками.   

     Небольшое лирическое отступление. Не могу восхититься, как причудливо переплелась моя линия жизни.
 

     Давно, в 1974 году, умер мой отец и Сергей Никифорович Марченко произнёс над ним последнее слово. Давно умер и сам Сергей, и его жена, давно в квартире на Пироговской живут Валерия с своим мужем Колей под фамилией Дёмины, но они не забыли эти годы. Коля Дёмин стал знаменитым архитектором,  разрабатывал генплан Киева, построил много зданий в Киеве.


    А после распада СССР наша жизнь полностью переменилась, и в начале нулевых годов Коля Дёмин узнал мою маму на улице. Она ему рассказала обо мне, и мы снова тепло встретились. Я уже был с Мариной. Но это другая история. Вернёмся к нашим баранам.

    В школе я учился очень хорошо, в основном, благодаря хорошей памяти и живому интересу ко всем без исключения предметам.

    И благодаря маме, которая приучила меня скрупулёзно выполнять все домашние задания, не допускать ошибок, грязи, клякс, не стыдиться лишний раз переписать домашнюю работу. И благодаря усидчивости и упорству, чертам характера, которые через поколение передались мне от деда Менделя.

      А в старших классах, перед концом школы отец показал мне горы и море. Мы с отцом, почётным железнодорожником и потому имеющим бесплатный билет, совершили путешествие на Кавказ. Мы посетили Сочи, Гагру, купались в море, любовались закатом, когда огромное солнце садится в лиловое море.
 

     Я окончил школу с медалью. Я не подкачал, мой отец имел полное право гордиться мной. 

     С течением жизни мы становимся старше задаём вопросы. Я задавал слишком много неудобных вопросов. Уже умер Сталин. Шёл 1955 год.
И мой отец не отвечал мне по сути. Я читал в глазах его непобедимый страх. Тоже самое мама!

     -  Только молчи! На коленях тебя прошу, только молчи!


    4. Самостоятельность
 
     Успехи мои в институте КПИ были не столь блестящи, как в школе. Может быть, это объяснялось увлечением музыкой. За все годы моей учёбы ни разу мои родители не бывали в Киевском политехническом институте.

 
Мама только удивлялась моим успехами в игре на фортепьяно и пении. А отец, как бы отошёл в сторонку и наблюдал со стороны. В это время он работал на строительстве Киевского Метро.

     Впрочем, был эпизод, в котором отец сыграл значительную роль. Это был академический отпуск, который я взял после второго курса института.
Причина была в том, что нас, студентов, в 60-тых, в эпоху Хрущева, заставляли ездить в колхоз на уборку урожая. В тот раз мы убирали кукурузу, где-то в Николаевской области, в глуши.


    История банальная: я не обратил внимания на ничтожную царапину, и вот, подхватил инфекцию, в результате - флегмона. Руку раздуло, от боли не сплю, медицинской помощи нет.

     Бригадир выделил мне лошадь, помог запрячь двуколку и указал направление районного города, где находится больница.
 
    Мне повезло: молодой врач вскрыл флегмону, очистил рану от гноя и велел приехать завтра.
В течение оставшихся до конца колхоза дней я каждый день ездил перевязку, а когда вернулся в Киев, к началу семестра обнаружил, что лечение затягивается и владеть правой рукой смогу ещё не скоро.

     Тогда у меня возникла идея: взять академический отпуск с целью...

     Цели у меня было благородные, отнюдь не отдыхать, не гулять.
Я вдруг обнаружил пробелы в моём образовании и в культурном развитии. Я играл на фортепьяно, и музыка от меня требовала более широкий взгляд на вещи.

 
      Я хотел углубиться в историю искусств, историю полифонии. Парадоксально, но я хотел параллельно читать книги по математике, изучить теорию вероятности, теорию игр. Если взять опуск, времени  хватит на всё.


    Я посоветовался с отцом, он одобрил мою затею. Дело в том, что лечение моё длилось больше двух месяцев, и к началу зимы должно закончиться. Я планировал два месяца заниматься в публичной библиотеке, а потом в начале весны устроиться на работу.
 

    Отец устроил меня, как я хотел, на строительстве Метрополитена, но учеником , в бригаду электриков, которая работала на станции «Ботаническая», поближе к себе.

      Строительство N 1 первой очереди Киевского метрополитена располагалось в районе станции Ботаническая, в непрезентабельном пятиэтажном здании, там отец руководил отделом. Он был главным маркшейдером Строительства. Он мне принёс резиновые сапоги, чёрный ватник, ватные штаны: - предупредил: - «будешь работать в шахте, там - холодно. 
Сам напросился, не обессудь».

     Я проработал в бригаде полгода, выполнил себе же поставленные задачи, и к началу учебного года был готов учиться дальше, на третьем курсе. Было трудно и забавно. Когда-то я опишу этот эпизод моей жизни, но не здесь.

     Здесь же я вспоминаю моего отца, как он добр был, как понимал меня, всегда был на моей стороне во всех моих начинаниях.
Будь то вспоминал своего отца, дедушку Менделя.
 

    5. Самостоятельная жизнь, но как-то комом.


     А годы шли. В 1961 году я защитил диплом и поступил в проектный институт Гипроград. А ещё через 3 года я женился на Лиде. Началась моя самостоятельная жизнь. Лида моей маме не понравилась. Отец, как всегда был на моей стороне.

     Не о такой жене для сына мечтала мама!  Прости, мама! Прости, что не еврейка! Не оправдал твоих надежд, но сердцу ведь не прикажешь!  Мне она нравится, мы полюбили друг друга! Неважно какая у неё в жилах течёт кровь, украинская, или польская, или еврейская! Важно только одно, и это - любовь!
Так рассудил тогда я, и кто-то упрекнёт меня за то? Без лишнего пафоса, я на склоне моих лет, утверждаю то же самое.

     После свадьбы мы остались жить с мамой и папой в нашей двухкомнатной квартире на Воздухофлотском проспекте. Надеялись, что мама полюбит невестку. Плохая была идея - жить со свекровью! Тем более, с моей мамой! Начались, взаимные трения. Мы вынуждены были перейти в однокомнатную квартиру мамы Лиды - моей тёщи, Веры.

     У отца подходил пенсионный возраст, и он согласился на частые и длительные командировки, чтобы немного увеличить предстоящую пенсию. Он подолгу отсутствовал в Киеве.
 
     К нам зачастила мамина подруга Нина, они подозрительно шептались. Пианино не забирали, но, поскольку у меня прорезался певческий голос, я перешёл на пение, мечтал стать оперным певцом.

    Отца торжественно проводили на пенсию, подарили набор удочек, но все уговаривали ещё поработать. Он продолжал работать. Но случилось невообразимое.


    Однажды, будучи у тёщи Веры, мы с Лидой собрались навестить моих родителей. На звонки никто отвечал. Ключ от квартиры на Воздухофлотском проспекте у меня был с собой. Открывши дверь, мы остолбенели.


     Мы увидели полный разгром. Сдёрнутые ковры, перевёрнутые ящики, на полу разбросанные бумаги, фотографии - полное впечатление ограбления. Мы стоим посреди, звонок в дверь - это, Ира, соседка. Она объясняет: это был обыск, она была понятой Искали деньги, ничего не нашли, маму и отца арестовали.

Конец второй части.
(продолжение следует)