Прогулки по Парижу. Десять дней в Чреве

     Осенью 2007 года дочь с мужем пригласили меня съездить за компанию в Париж. В 1996 году я побывал в Париже и Лондоне с сыном Вадимом. И вот, опять Париж, благодаря Юле и Натану. Дети – выгодная инвестиция!

     Аppartement, арендованный Натаном, оказался в геометрическом центре кольца диаметром 10-15 км окружающей город автострады. Париж – город сравнительно небольшой (диаметр, например, московской кольцевой дороги – 30-36 км), но едва ли на земле найдётся ещё один с так плотно спрессованной, многослойной историей. На сотне квадратных километров внутри парижского кольца трудно найти квартал, не связанный с тем или иным громким именем или памятным событием. Здесь не приходится нумеровать улицы, как в Америке, или по-российски вымучивать их названия, вроде 3-ей улицы Строителей.

     Дом, в котором мы прожили десять дней, стоит на юго-восточном углу перекрёстка Rue Etienne Marcel и Rue St. Denis. Старейшина парижских торговцев Этьен Марсель был казнён в 1350 году после неудачного восстания против злоупотреблений королевской власти, а епископу первых христиан Святому Дионисию римляне отрубили голову на тысячу лет раньше.

     Нас встретила хозяйка квартиры Фредерикс, вручила ключи и электронный брелок, отворяющий калитку двора и вход в подъезд. Сама Фредерикс – 30-летняя сероглазая итальянка, живёт с мужем-французом этажом выше. Проведя с нами ориентационную беседу, она призналась, что мёрзнет в Париже и скучает по своей Болонье.

       Побросав чемоданы, ребята мои умчались знакомиться с Парижем tete-a-tete, а я решил «определиться на местности». В квартире - две маленькие комнаты и кухня-столовая, но интереснее всего были, конечно, окна по обе стороны угла в моей спальне – окна в Париж. В сотне метров севернее нашего перекрёстка узкую Сен-Дени под острым углом пересекает, судя по карте города, Rue de Turbigo – улица, ведущая к собору Св. Евстафия (St. Eustache) и Форуму на месте бывшего рынка Ле Аль (Les Halles). Их заслонял соседний шестиэтажный дом, но я понял, что нахожусь там, где разворачивалось действие романа «Чрево Парижа» («Le Ventre de Paris»), написанного Эмилем Золя в 1873 году. Мопассан назвал этот роман «колоссальным натюрмортом».

     В средние века рынок был общественным центром каждого города. В 1183 году король Филипп II повелел установить навесы, чтобы защитить от непогоды торговцев, привозивших в Париж товар из пригородов. Золя описывает павильоны из стекла и металла, построенные в 1850-е годы. Однако, через сто лет всё это обветшало, и в начале 1970-х годов рынок перенесли из центра Парижа на южную окраину, а на его месте построили многоэтажный подземный торговый комплекс Forum des Halles, над которым теперь разбит парк с фонтанами.

     Но не так просто поменять человеческие привычки. Выглянув из окна утром в субботу, я увидел, что улица Сен-Дени к северу от нашего перекрёстка превращена в барахолку. За щитом с надписью Bienvenue (Добро пожаловать) вдоль тротуаров стояли самодельные стеллажи и палатки торговцев. Было понятно, что и продавцы и покупатели – народ небогатый. Среди тех и других выделялись выходцы из Африки и с Востока – тёмнокожие мужчины и женщины в хиджабах.

     В другие дни за моими окнами происходила мирная парижская жизнь. В воскресенье стартовал марафон на улице Этьена Марселя. Вечером у входа в кафе на Сен-Дени собралась оживлённая толпа. По телевидению транслировали футбольный матч. Прохожие, которым не хватило места в кафе, смотрели матч с улицы. Не думаю, что у всех этих людей не было дома телевизоров. Вероятно, для болельщиков важно коллективное сопереживание любимой команде. 

     Перекрёсток никогда не оставался безлюдным. Даже далеко за полночь, там всегда маячили какие-то фигуры. Не знаю, было ли это связано с репутацией улицы Сен-Дени – одного из старейших злачных мест Парижа. Обшарпанные витрины нескольких секс-шоу рядом с нашим домом не свидетельствовали о процветании бизнеса. Уже давно его центр переместился в район площади Пигаль. По пути на Монмартр я зашёл однажды в респектабельный пятиэтажный музей эротики на бульваре Клиши – приобщился к этой обязательной составляющей парижского мифа.

     На трёх углах перекрёстка, которые были видны из моей комнаты, стояли типичные парижские дома с мансардами, коваными решётками узких балконов и высокими окнами. В одном из них я часто видел профиль мужчины, сидевшего за письменным столом. В окне этажом выше моего, на противоположной стороне Сен-Дени, по утрам мелькала рыжая головка девушки, очевидно, собиравшейся на работу. Пожилая женщина в фартуке поливала цветы на балконе. Вечерами тени проплывли по опущенным занавескам. Кое-где, судя по колебаниям освещённости, смотрели телевизор. В угловой квартире, за перекрёстком, однажды была вечеринка с танцами.

     Меня всегда привлекали чужие окна. Казалось бы, ну что такое особенное может за ними происходить? Везде люди работают или бездельничают, нянчат детей, едят, спят, целуются или ссорятся. Но privacy, то, что скрыто от посторонних глаз, вызывает любопытство. Можно ханжески называть это любопытство нездоровым, но ничто не интересует человека больше, чем жизнь ему подобных. И окна в разделяющих нас стенах создают потенциальную возможность эту жизнь подсмотреть, а если угодно, то и домыслить. «Вот опять окно, где опять не спят. Может пьют вино, может – так сидят. Или просто – рук не разнимут двое. В каждом доме, друг, есть окно такое». (М.Цветаева).

     На этом любопытстве держатся миллионные тиражи таблоидов. Но и серьёзное искусство имеет ту же основу. Театральная пьеса, кинофильм, живописное полотно или роман – реинкарнации увиденного и переработанного талантом авторов. Глядя потом на сцену или открывая книгу, мы раздвигаем стену. По условиям игры, герои там происходящего не должны знать, что за ними наблюдают. Обращение напрямую актеров к зрителям или автора к читателям – исключения из правил.
                                                
     В интервью жившего в Париже российского художника Оскара Рабина (1928-2018) есть такой пассаж: «В Москве, я рисовал много картин с вечерними окнами, и это был не просто декоративный огонек, горел свет, было ощущение жизни, которая за этими окнами происходит. Даже такими простыми способами, как положить что-то на подоконник, где-то приоткрыта занавеска, что-то чуть видно, создавалось настроение той жизни». Художник сетовал, что здесь у него это не получалось, хотя он жил в Париже с 1977 года, после изгнания из СССР. Но для меня, случайного туриста, окна жилых домов согрели, очеловечили панораму незнакомого города, сделали Париж менее «музейным».