Мои шестидесятники

Я с ним во всем соглашалась, потому что любила, как любят в жизни один раз. Бесконечной любовью, от которой умирают каждый миг...

Я что-то часто замечаю,
К чьему-то, видно, торжеству,
Что я рассыпанно мечтаю,
Что я растрёпанно живу.
Среди совсем нестрашных с виду
Полужеланий, получувств
Щемит:
Неужто я не выйду,
Неужто я не получусь?

Тревога за "неужто я не получусь" заставила меня работать над собой. Я волновалась, переживала, но постоянно пыталась заново при очередной неудаче, потому что он меня уверил в том, что "...завязывается характер с тревоги первой за себя".
Я шла, спотыкаясь, падая и поднимаясь. Он мне всегда протягивал руку, и я брала ее с такой нежностью, на которую способен только любящий человек.
Шли годы...
За тридцать мне. Мне страшно по ночам.
Я простыню коленями горбачу,
Лицо топлю в подушке, стыдно плачу,
Что жизнь растратил я по мелочам,
А утром снова так же её трачу.

Опять он, проводя параллель со своей судьбой, объяснял мне настойчиво, что мне нельзя сдаваться на милость судьбе. Верные шестидесятники вторили ему: «Живи. Молись. Продолжай путь». И я жила, молилась, шла...
Мой милый Окуджава, который рядом с ним...
Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет.
Мудрому дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег...
И не забудь про меня.

Я всегда себя виню во всем, что происходит: в невежестве других людей, в брошенном ненароком на меня пасмурном взгляде, в предательстве близких. Когда день уходит, печально оглядывая все вокруг, не желая оставлять то, что стало ему мило за такой, казалось бы, короткий срок, мне стыдно, и я ругаю себя за то, что мир так устроен, что его не изменить. Мне указывают на то, что я проявляю бессердечие к себе... А он мне говорит так мягко и поучительно:

Бессердечность к себе –
Это тоже увечность.
Не пора ли тебе отдохнуть?
Прояви наконец сам к себе человечность -
Сам с собою побудь.
Успокойся.
В хорошие книжки заройся.
Не стремись никому ничего доказать.
Я останавливаюсь и пытаюсь понять, что со мной не так.
И опять шестидесятники. На этот раз Рождественский:
Вдруг на бегу остановиться
Так,
Будто пропасть на пути.
"Меня не будет..." -
Удивиться.
И по слогам произнести:
"Ме-ня не бу-дет..."

Я говорю себе, что сохраню свои юношеские мечты, не позволю сердцу очерстветь, пройду чистилище и ад, и пусть говорят, пусть говорят, что я не та и действия мои не те, но душу, распятую людьми и кровоточащую, я чистой донесу до Бога... Ведь со мною рядом он и Воскресенского слова:

Пусть жизни пролито полчаши,
Дай им отпить. Не уходи.
Избавь нас пуще всех печалей,
Печаль сердечной глухоты.
В дни боли и страданий я попросила Бога забрать меня к себе, но взгляд, упавший на томик его стихов, оказался спасительным:
Всех, кто мне душу расколошматил,
К чертовой матери,
К чертовой матери.
Буду по северным кочкам,
Лесочкам
Душу мою
Собирать по кусочкам.
И у алёнушкиного болотца
Может, срастётся,
Может, срастётся...

...И срасталось.

Когда-то балкарская сноха Белла Ахмадулина написала:
По улице моей который год
Звучат шаги – и мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
Той темноте за окнами угоден.

Теперь его физически нет, а ведь он недавно только посетил мою малую родину, хотя я не пошла к нему. Я боялась слиться с толпой, боялась разделить наш с ним мир еще с кем-то...
Нет слез, есть понимание его вечности и присутствия во всем.
Говорят, чтобы достучаться до Бога, не нужно ходить в храм: он намного ближе. Так и он. Чтобы услышать его, достаточно раскрыть книжку.
Был прав любимый их собрат Высоцкий:

"Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть, чем оправдаться перед ним".

У них есть, что сказать Ему...
А он со мной. Всегда и навсегда...
Он – это Евгений Евтушенко, который сам все сказал о себе и о своих друзьях:

Искусство, как тонюсенькая нитка,
Связует разведённые мосты.
Единственная может быть попытка
Смерть победить, – искусство, это ты.
Поэты молодеют, умирая.
Смерть – это смерть для нравственных калек,
А смерть поэта – молодость вторая,
Вторая жизнь, – теперь уже навек.