В отсутствие красавиц и чудовищ

Думаю, что “Превращение” Кафки – читали больше всех других произведений автора. Я тоже когда-то начал знакомство с Кафкой именно с него, да и вообще, многим хватило одного “Превращения”, чтобы стать обожателем или антагонистом писателя. Новеллу часто публиковали в каких-то сборниках фантастических рассказов, рассказов ужасов и т.д. хотя абсолютно ясно, что ни с фантастикой, ни с ужасами, она не имеет ничего общего.

Сам Кафка, писал когда-то издателю, насчёт планировавшихся иллюстраций к рассказу: “Мне пришло в голову, что художник захочет нарисовать само насекомое. Этого делать не надо, прошу Вас, не надо! Само насекомое изображать нельзя. Его нельзя нарисовать даже на дальнем плане… я бы выбрал такие сцены: родители и банковский управляющий перед закрытой дверью, а ещё лучше – сестра в освещенной комнате перед раскрытой дверью, ведущей в совершенно тёмное соседнее помещение”

Кто знает, почему Кафка не хотел видеть нарисованное насекомое? Наверное, боялся, что это слишком упростит идею рассказа, сделает её плоской и одномерной, ведь любой, мало-мальски соображающий человек понимает, что насекомое – это символ.

Разумеется, завет Кафки не мог быть исполнен. С момента обрушившейся на него посмертной славы, разные художники нарисовали столько жуков, тараканов и других букашек с аллюзиями на рассказ, что если собрать их вместе, мог бы получится приличный справочник по энтомологии.

Конечно же, рассказ сегодня изрядно опошлили, “опопсили” так сказать, хотя, “опопсение” всеми признанных шедевров явление неизбежное. Так произошло и с “Гамлетом” - “быть или не быть, вот в чём вопрос”, и с “Онегиным” – растащенным на прибаутки, употребляемые чёрт знает где, надо и не надо, с “Преступлением и Наказанием” – где мужик зарубил старуху,  с “Анной Карениной” – где баба кинулась под поезд, и со многим многим другим.

“Превращение” – стало рассказом о том, как мужик превратился в насекомое. Даже от некоторых читающих подростков не раз слышал, что: “вещичка эта прикольная, там мужик тараканом стал”. Им забавно следить за перипетиями сюжета, и всё рассказанное представляется сродни какому-нибудь голливудскому блокбастеру про оборотней.

Я сам, с первого раза, понял рассказ далеко не полностью, вернее, я понял его, но не прочувствовал. Стал читать Кафку дальше, некоторые вещи понравились больше, а этот рассказ казался довольно проходным. Но, как часто бывает, восприятие вещи зависит от внутреннего нашего состояния в конкретный момент. Однажды ночью, руки как-то сами потянулись к Кафке, я открыл, рассеяно пролистал, зацепился именно на “Превращении”, и что-то произошло.  От каждого предложения перехватывало дыхание, каждый новый абзац, что-то говорил, то возносил, то больно бил под дых. Всё написанное было настолько про меня, ночная тишина способствовала полной сосредоточенности, и я буквально провалился в этот мир и сам превратился в этого жука. Чувствовал каждый оттенок, каждое движение мысли, каждую отсылку. В общем, это был самый настоящий катарсис, как теперь модно выражаться.

Если прекратить выделываться и говорить, что новелла написана в стиле сюрреалистического экзистенциального абсурдизма (что это вообще?), то “Превращение” – это просто сказка. Да, да, несмотря ни на что – это сказка. Это уже позже, исследователи придумали на какую полочку поставить Кафковские произведения, а сам он этим нисколько не интересовался, просто писал свои истории.

Сказка эта, по сути,  сродни всем сказкам, где герой в кого-то превращается. Вот только в других сказках, человек всегда заколдован силами зла, потом с ними в борьбу вступают силы добра, побеждают, и герой счастливо возвращается в свой прежний облик. Яркий пример - “Красавица и чудовище” (Аленький цветочек).
Но в “Превращении” нет никаких злых чар, вся метаморфоза происходит до жути обыденно, в первом же предложении: “Проснувшись однажды утром, после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое” .

Можно называть это слепым роком, глупостью, случайностью, необъяснимостью, или же, наоборот, закономерностью существования героя, в любом случае, против этого нельзя бороться.

Да и в героях огромная разница – в “Красавице и чудовище” – прекрасный принц, здесь – обычный коммивояжер. И там и там герой в кого-то превращается, но принц становится чудовищем, внушающим ужас, а Грегор Замза – насекомым, и окружающие испытывают лишь брезгливость, с лёгкой примесью жалости.

Чудовище встречает родственную душу, способную полюбить его, несмотря на ужасный внешний вид. Хотя, ничего удивительного в этом нет. Чудовище, как мы помним, весьма обеспечено, так что, красавица просто практичная девушка. Полюбить не очень симпатичного, но богатого, причём абсолютно искренно - удел многих милейших существ.

 Замза же обречён - никто его не полюбит. Никогда. Даже родные, казалось бы, любившие его раньше. Во вселенной Кафки просто не существует любви как понятия. Замзу не любят ни родители, ни сестра, и не только потому, что нельзя любить насекомое. Просто потому, что мы тоже насекомые и никого не можем полюбить, и все слова о любви выглядят ложью в этом мире. Всё сплошная ложь и лицемерие. Близкие люди – это лишь те, к кому жмёшься от страха. Ничего нельзя уравновесить – потому что, как я сказал выше, борьбы добра и зла тут нет. Есть слепой рок, без всяких понятий о добре и о зле. Более того, эти понятия смешны при столкновении с ним. Следовательно – это мир в полном равновесии и гармонии.

Несчастье Замзы, по сути, лишь в том, что он вдруг осознаёт свою “насекомость”, а окружающие продолжают думать о себе как о “венце творения”.

В “Превращении” происходит окончательное унижение и разложение человека осознавшего вдруг всю ложь и бессмысленность сущестования, дисгармонию и безъязыкость окружающего мира. Изначально, такой человек вошёл в литературу Гамлетом – ни много ни мало - принцом. Чайлд Гарольд, Онегин, Печорин, Болконский – сплошь люди высшего света, и даже в своих душевных муках и терзаниях о бессмысленности жизни и непорядке мироустройства, остаются невероятно благородны и весьма притягательны для женского пола. Всем своим существом они показывают, что эти страдания для избранных, и они непомерно возвышают человека над необразованным сбродом.

Достоевский  всё это разрушил, душевные муки его героев были куда острее, безнадёжнее, неразрешимее и имели так мало общего с страданиями людей из высшего света, что тема избранности и возвышения над толпой была закрыта. В “Записках из подполья” он показал, как человека унижает собственное сознание.

Кафка же разлагает своего героя полностью. Замза – это последняя стадия Гамлета. Гамлет – выродился в насекомое. И вся горькая ирония в том, что осознание себя насекомым только с одной стороны мерзко, а с другой, это даже благороднее и честнее, а все эти Гамлеты и Чайлд-Гарольды выглядят лишь надутыми индюками.

Кафка, разумеется, как и в других своих произведениях возносится здесь до крайних, высших пределов пессимизма, не просто говоря, что мы все умрём, но показывая, что умрём мы тоскливо, страшно, непонятыми и невысказанными, перед этим изолгавшись, исподличавшись, превратившись в попискивающее что-то насекомое.

 Будем стараться сказать что-то важное, нужное, а изо рта будет вырываться неясное, ненужное никому предательское пищание. И даже не умрём, а издохнем: «Поглядите-ка, оно издохло, вот оно лежит совсем-совсем дохлое!»
Да, Замза просто издыхает. От чего? Вам важно от чего издох таракан, случайно обнаруженный в углу?

И всё же!.. Ха-ха, знаете, есть такие люди, когда они пишут о каком-нибудь, пусть самом чёрном и безрадостном произведении, то всё равно пытаются найти какую-нибудь ложку мёда в бочке дёгтя, и доказать, что вот в этой-то ложке мёда и есть вся надежда. Я подумал, за что они могли бы зацепиться в “Превращении”? И понял, ведь даже насекомое, утратившее казалось всё человеческое, выползает из своей комнаты, чтобы послушать, как играет на скрипке, та, что когда-то была его сестрой.

“Грегор прополз еще немного вперед и прижался головой к полу, чтобы получить возможность встретиться с ней глазами. Был ли он животным, если музыка так волновала его? Ему казалось, что перед ним открывается путь к желанной, неведомой пище. Он был полон решимости пробраться к сестре и, дернув ее за юбку, дать ей понять, чтобы она прошла со своей скрипкой в его комнату, ибо здесь никто не оценит ее игры так, как оценит эту игру он.”

Музыка, вот что! Это ведь, по сути, та самая красота, которая спасёт мир. И пусть Грегора она в итоге не спасает, а наоборот губит, но вся эта история дико красива, болезненно, страшно, но красива, как и любое великое произведение искусства.

Утешителен ли таков итог? Для кого как, наверное, да и какой это к чёрту итог? Просто слова, сказанные для того, чтобы как-то завершить этот текст, вызванный сумбурным желанием, написать о произведении, когда-то, внезапно пронзившем меня в самое сердце.