Эссе о своем

Холмы, холмы, холмы...
    Впрочем, это не так. Скорее всего, эти возвышенности можно назвать увалами. Невысокие, сильно покатые, они плавно опускаются в широчайшие ложбины, для того что бы снова выйти на подъем. Они повсюду, во все стороны горизонта.
И все так хитро устроено, что, выйти из них  нет  никакой возможности: поднимаясь на плоскую возвышенность, оглянись назад, и увидишь, что это обман. На  деле, выходишь на почти незаметный спуск, а за ним новый увал.. Шагая вперед думается, что за этим взгорком, наконец, откроется вся панорама огромного простора, но  ты к ней не продвинулся: это всего лишь очередной подъем, за которым последует очередной спуск, и снова, степь, выбираясь из низин, упрямо тянется вверх.
Где то впереди высокая гора: она возвышается над полем и ее видно издалека, километров за двадцать, или даже больше. Но сейчас ее не заметить. Это очередной обман непростой местности. Постоянно выходя на подъемы, на самом деле, находишься в огромной низине, в которой умещается  небольшой город, река, выжившие в лихие девяностые поселки.

Степь почти желтая. Но это временно. Вчера прошли сильные дожди, напитали влагой тонкий слой глинистого грунта. Эти места не тронуты человеком, им повезло, объявлены непригодными к распашке. И выжили в том виде, в котором были сотни лет назад. Если бы не электролинии, и серые громады отвалов асбестового комбината и золотодобывающих карьеров, то, можно было бы представить, что ты заблудился в веках, во времени.

Низкие кустики серой травы, из них пробиваются подсохшие ковыли. Босая нога утопает в мягком ковре веками не кошенных трав. Они, отжив свое, ложатся на землю. Перепревают, дают силу новому поколению, которое пробивается из крепких, способных пережить любую засуху, корней. Если бы не камни, то, было бы совсем хорошо идти.

Но, камень, это часть степи.  Мелкие, как щебень, покрупнее, с кулак и гораздо больше. Их вроде бы и не видно из-за травы, но они везде: синие, бурые. Желтовато- прозрачные, напитанные светом и теплом. Так и тянет посмотреть сквозь такой камень на солнце. Но ничего не увидишь, он только посветлеет и все. Вероятно, на верхах увалов, когда то были горы, но они разрушились: среди старой травы, плотным слоем, ровными окружностями лежат останки их былого величия. Разной формы и размера, теплые, уснувшие. Тихо лежат, покрытые пятнами и чешуйками  разноцветных лишаев. Убаюкало их время, усыпило…

Перепревшая трава похожа на мох, скоро она совсем рассыплется в мелкую труху, и на нее осенью лягут новые стебли и листья, выветренные, высушенные добела.
Вверх тянется старая, неезженая дорога. Ночью по ней стекала дождевая вода, и она стала чистой, плотной и мягкой. В земле много песка и глины, и поэтому, по ней приятно идти. Наверное, утором, тут пробежал корсак. Серенький лис оставил свои неглубокие, трехточечные , следочки. Наследил, и убежал.

А вот след длиннее, с вытянутыми царапинами от когтей. Конечно, это ночной бродяга барсук, их тут немало. На буграх со мной ругаются  сурки. Недовольные, сердитые. Кричат, хвостиками куцыми подрагивают. Ладно, аборигены, уйду. Не буду мешать…

Над зеленью оврага нарезает косые круги коршун. А может кречет, далековато, не разобрать. Умный, спланирует  с высоты, и быстро, скользит над кустами. Неслышно его и не видно. Кого он отыскивает? Слышу, утка крякает, взлетает. Ясно. Хищник нашел выводок утят. Сумеет добыть, или нет? Не сумел. Поднялся высоко, покружил, и улетел, куда-то далеко.

На зеленом поле суданки пятнышком желтеет косуля. Они не живут здесь постоянно, заходят из березовых лесов. Почему идут, что их манит в степь, непонятно. Но чаще всего, они находят тут смерть. На рассвете, слышал выстрелы из пятизарядки…
Степь большая.  Хозяев в ней много. И каждый, берет от нее то, что может взять: кто хлеб, кто золото и камень. А кто – косулю или  стрепета с барсуком. Но никто, ничего в нее не возвращает. Наверное, это новое, современное понимание патриотизма и любви к отечеству. Или я чего не понимаю?

Но степь, пока еще жива. Не сегодня, завтра – она снова зазеленеет. Природа никогда не упускает шанса к возрождению, лишь бы ей не мешали.

Некоторые склонны думать, что на фоне этого огромного мира человек теряется, становится ничтожно малой пылинкой  грандиозного пространства. Но это не так. Так может думать тот, кто, почему то впитал в себя осознание приниженной значимости человека в  окружающем его мире, и переносит это понимание на свою жизнь, и жизнь людей в целом. Неспешно шагая по степи, чувствуя босой ногой ее ласковое тепло, я вижу себя тем, кем есть: частью всего - чем живет тот мир, который я вижу, воспринимаю, и понимаю. Нужной, или не нужной, но частью этой жизни. Потому что она есть и я её вижу, и она снисходительно терпит меня, а может, не замечает…
В природе нет ничего лишнего, и хочется  верить, что не лишний и я. Иначе почему, так хорошо и покойно на душе? Идешь, поднимаешься, спускаешься. Все как в жизни. Вроде как, ничего не меняется, одна и та же картина, а присмотришься – увидишь новое.  И если идти долго, то обязательно выйдешь на волю: с нее видно все. Гора, далекая зелень деревьев Тохтаровки, Львовки, извилистая низина Тобола.  Там, растет и мой ясень: круглый,  как земной шар.

 Желтые горизонты  зреющих хлебов, зеленые линии лесополос.  И снова, увалы, увалы, увалы…Степь, степь, степь. Эх, родимая! Как же хорошо и вольно в тебе жить…

Вечер…Вот оно: поднялось – марево. Степной мираж. Кто не видел, не поверит. Сырая земля нагрелась за день  и запарила. Переливается, плывет. Все вдали зыбкое, неверное,  марево подняло скрытую округу  над низиной. И я вижу поселок, близко. Даже деревья, только без стволов, они висят в воздухе, оторвавшись от земли.  Но на деле, до него километров двадцать. Степь любит удивлять, особенно по утрам и вечерам. Если бы не ветер, то, наверное, я бы услышал, как лает на сорок и воробьев мой косолапый Виталька. Наконец то увидел гору, плывет родимая, только под ней не видно «подставки», висит на воздухе. Не дошел я до большого подъема, но гора сама показала себя. Стемнеет, похолодает, и она снова, опустится на свое место. Не видное для меня…Сумерки будут сизыми, как дымок от костерка, в котором тлеет сухой кизяк. Впечатление настолько острое, что кажется запахло горьким, ни с чем не сравниваемым, дымком. Позже, обязательно разожгу: весной тут ходили кони, кизяк есть…

Так и не поймал я карасей. Широкий лог, когда то разрезали плотиной, и по обе стороны получились котлованы. Маленькие. Эта зима была малоснежной, прошлый год была кошмарная засуха. Собрали по два, три мешка с гектара. Воды в овраге мало, одна половинка почти пересохла, густо заросла осокой, зеленым камышом, челигой. Вторая, с водой, заболоченная. И даже можно было заплыть, попробовать. Но лодку не взял. Бросал  удочку, цеплялся за траву, за лилии. Оборвал леску, все перепуталось. Тихо поблагодарил за гостеприимство комаров: они тут особенные, размером с воробья. Бьют, едва не до смерти…

Видать не судьба, порыбачить: в другой раз. Не сдержался, пробродил по сырой степи, мягкой, теплой. Ветер тоже, мягкий, иногда немного рванет, зашумит.  Горячий, сухой. Дыши, век не надышишься.  Гляди – жизни не хватит насмотреться…

Что бы понимать степь, в ней нужно родиться. Вырасти и жить, вместе с ней. И с ней же – остаться…