Мы идём к тебе, мистер Большой, часть 1, глава 5

Глава 5
Мой разум вскоре сбивается с пути, и я теряюсь в раздумьях. Неужели же? Эта Пылкая Мамочка из пенсильтуккской глубинки, где дороги убиты в хлам, промышленность ютится на задворках, где долина реки Огайо диктует образ мышления – реально ли то, что происходит с ней, устроительницей множества чужих оргазмов, никогда не испытывающей удовлетворения, нежной, деятельной, ранимой, полной гордости девицей-сосалицей из склизкого подбрюшья красотки-Америки, Новой Богатой Курочкой в городе, очаровательной искательницей  приключений Деборой Дэй с небесно-голубыми глазами, гладкой, безупречной, с шёлковой кожей и сексуальными губами цвета вишни, хитрой и пронырливой потаскухой с бёдрами и сиськами фасона что-надо, чьи ноги красиво изогнуты, а попа сочна? Неужто госпожа Фортуна, вопреки обыкновению, допустила промашку, дав ей шанс просто взять и провернуть аферу под названием Мистер Большая Иллюзия?
Более того – и вот это мне и вправду как бритвой по яйцам – если у неё выгорит, с чем останусь я?
Потому что, знаете ли, мы с Деборой уже сто лет как вместе. Её родной отец оказался самым реальным папашей из всех, что я знал. Мой был мифом, маминым рассказом. Он свалил по неявным причинам задолго до того дня, с которого берёт отсчёт моя память. Неким странным, поразительным образом моя жизнь ведёт отсчёт с того дня, когда я наблюдал, стоя с мамой и братом Тимми в дверях нашей хибары, как эти трое плетутся по грязной дороге, огибая лужи – её отец Уолдо, сестра Баффи и сама Деб – костлявая, щуплая, десятилетняя девчонка с волосами как проволока. Даже сегодня я закрываю глаза и вижу эту картину – Уолдо, согнувшись под ветром, тащит их маленькую красную тачку, в которой лежит ящик с инструментами, а Деб и Баффи плетутся следом, словно груда мешков для белья о четырёх ногах.
В то время мы жили на пособие для малоимущих, ну и ещё немножко денег приносили мужики, которых мама тащила в дом из пивной. Я полагал, что Уолдо - это ещё одна пара голубых джинсов на полу, нынче здесь, завтра там, и поминай, как звали. Но Уолдо задержался и на следующую ночь, и на следующую, и на следующую…
«Теперь я хочу, чтобы вы, мальчики, хорошо относились к Уолдо и к его девочкам» - объявила мама. «Их собственный участок продан землевладельцем, так что им придётся у нас погостить какое-то время. По крайней мере, пока не встанут на ноги.»
Естественно, я воспринял это как угрозу. Я был Мужчиной-в-доме, и конечно, вынес бы присутствие этого крупного, громоздкого мужика, этакого Эйба Линкольна – в роли гостя. Без проблем. И вот нате-здрасьте, он к нам заселяется, со своими девками! В моей голове копошились схемы, как вытурить это семейство. Быстро. Навсегда.
Но обстоятельства стали искушением для меня. Приготовление ко сну, в которое мы ввязались в первую ночь, сопровождалось хихиканьем. У нас была одна двуспальная кровать и односпальный матрас на полу, который обычно занимали мы с братом, если мать была с кем-то. Если нет, мы, трое, укладывались на большую кровать сэндвичем: мать посередине, я с одной стороны, Тимми с другой. Потому, в первую ночь, мы с Тимми веселились, наблюдая, как мама с Уолдо пытаются поделить матрас, то и дело вылетая за его пределы, в то время, как мы, четверо ребятишек – ещё даже не заговорив друг с другом - колобродили всю ночь на двуспальной кровати, то используя локти, воюя за место, то щупая друг друга из половых соображений, то пыхтя и тискаясь, изображая секс.
Первую неделю ситуация была очень напряжённой. Деб и я проводили дни в бессловесном соперничестве, словно брат с сестрой, а по ночам яростно дрались или занимались любовью понарошку. Каждая ночь начиналась порознь для нас, двоих – младшие, куда более невинные Баффи и Тимми лежали между ей и мной. Затем нас привлекали звуки и тусклый, притенённый свет там, где были мама и Уолдо, так что в скором времени мы уже бесцеремонно перелезали через братьев и сестёр, спихивали трусы на пол, возле кровати, и принимались за дело. Понятно, нам понадобилось несколько ночей, чтобы разобраться, что куда, но, ещё не начав общаться словами, мы уже трахали и сосали друг друга пару десятков раз. Не кончая, но тем не менее.
Однажды мама сказала: «Люк, сию же минуту убери с лица это мерзкое выражение. Уолдо – джентльмен, его дочери – ваши погодки, а ты волком смотришь.» К тому времени я совершенно перестал бояться Уолдо – он и вправду был джентльменом – и жил своими ночами с Дебби. Поменять отношение оказалось совсем несложно. Между прочим, Уолдо понял, что я чувствовал, и углубился в расширенный вариант отцовства, проявляя при этом смекалку и находчивость, достойную банковского растратчика.
Как, например, в тот вечер. Он развалился в кресле после ужина – он всегда сажал меня во главу стола, а сам занимал мамино любимое место на подступах. И заявляет: «Ну-у ладно. Работа, ка-а-торой я за-а-нят, па-а-дходит к ка-а-нцу.» Это было в декабре, он работал на стройке. «И я та-а-к мыслю, что сланяцца впустую па дому – эт-та не дело. Так чта-а, я а-задумал, пристроить к дому ищщё а-а-дну комнату.»
А мама, наслаждаясь ролью Жены, добавляет свою пружинку в эту милую ловушку: «Ох, Уолдо, это ж будет прелесть как чудесно!»
«Ка-нечна-а, стра-а-ительство комнаты в а-диночку не провернёшь. Мне па-а-надобится пара крепких па-мощников.»
«Точно-точно» - говорит мама – «это мужская работа, комнаты строить.»
«Тут не нада-а быть взрослым» - говорит Уолдо, подходя к самому главному моменту – «да-статочно иметь, э, сильные руки и крепкий дух.»
Даже в свои десять я понимал, что нас на что-то подписывают. Тимми – не понимал, ему было восемь, он повёлся. Я тоже повёлся, и это привело меня в ярость, но вывихи моей натуры давали возможность быть циничным и крутым, заставляя маму и Уолдо поработать над заманухой ещё.
«Что да-а ма-их пре-лестных дочек» - продолжил он – «эта чудесная па-а-ра - наилучшая награда от господа, на ка-торую может надеяться мужчина. Но вы зн-а-аете, э-девочки не а-тличат трёхдюймо-вый гвоздь ат сверла.»
Его тактика сработала так эффективно, что, к моменту его увольнения со стройки, мы с Тимми выпросили, одолжили и спёрли такую гору гвоздей, старых досок, деревянных брусьев, болтов, гаек, ржавых петель и выброшенных оконных рам, что наш задний двор выглядел как склад хозяйственного магазина.
Именно в этой первой семейной сплочённости определились мои отношения с Деб – она выполняла роль крутого мэна на шухере, с дробовиком. Она первой наведывалась на склады пиломатериалов, которые предстояло обчистить, отвлекала внимание в магазинчиках, торгующих всем подряд за пять центов, и даже как-то раз проделала то, что ей, сопливой девчонке, было совсем не по возрасту – уселась на колени к похотливому старикашке, владельцу лавки скобяных товаров. А как-то раз, пока мы с Тимми волокли домой связку брусьев, она отвлекла нашего местного полисмена от исполнения его предписанной роли в игре, настолько реалистично сыграв роль маленькой девочки, обиженной незнакомым мужчиной – море слёз, волосы дыбом, истерика до небес - что я не мог её не полюбить.
Комната в итоге была достроена, и единственным нежелательным последствием стало то, что к нашему семейству проявила интерес социальная служба. Маму быстренько лишили государственной поддержки, и единственным источником доходов стало пособие по безработице, которое получал Уолдо. Вот тогда мы с Деб и прониклись нашим старым добрым духом свободного предпринимательства. Мы просто набирали полную корзину продуктов в супермаркете и расплачивались на кассе – умалчивая о том, что под зимней одеждой припрятаны продукты, натыренные на такую же сумму.
Даже после того, как мама нашла себе работу – винтик в какой-то вампирской сборочной линии – и стала приносить в клюве достаточно, чтобы цивильно закупаться, принося таким образом доходы Гарольдам Хантам* мира сего, мы с Дебби продолжали развивать свой неистребимый индивидуализм. К двенадцати-тринадцати годам мы, двое, уже приобрели дурную репутацию в городском центре, не забывая об ином, более важном и долгосрочном аспекте наших отношений.
Взять, к примеру, тот день, когда нас чуть не сцапали в Вулворте. Мы, как обычно, зашли порознь, и каждый обработал свой проход между полками. Но успехи последнего времени напрочь снесли нам крышу, и мы необдуманно встретились в дальней части магазина, сделав передышку и предвкушая победу. С полными карманами. То есть, мы столько всего туда напихали, что и слепой бы заметил.
А менеджер слепым не был. Вынырнул из подсобки, кинул взгляд на нас, и всё, погоня началась. «О кей, вы двое» - произносит он, и делает шаг в нашем направлении - «А ну-ка, выверните карманы.»
Но мы рванули с места ещё до того, как он это сказал.
«Стой, стой!» - орёт он. По слухам, на войне он был старшим сержантом, и именно таким голосом рявкал приказы. Но вот скорости ему явно не хватало.
Каждый из нас несётся по своему проходу по направлению к входным дверям, совершенно безумным галопом, а из карманов, стуча по полу, летят плоды трудов наших. Менеджер дышит мне в затылок, и, похоже, дела мои плохи, потому что недостаток прыти он компенсирует длиной нижних конечностей. Тут у дверей возникает подкрепление – женщина-клерк преграждает путь Деб со шваброй в руках, готовясь сделать ей подсечку.
Что всерьёз осложняет ситуацию. Деб приходится сделать разворот на 180 и снова удирать по проходу, спасаясь бегством от грозной матроны. Я вылетаю из дверей, руки сержанта в дюйме от моего воротника. Обманный рывок влево и сразу резко вправо. Дистанция слегка увеличивается. Я снова врываюсь в магазин в роли Белого Рыцаря, спасая шкуру Деб. Подлетаю к ним обоим, вцепляюсь в швабру, выкручивая руки матроне, перехватываю – как раз вовремя, чтобы ткнуть шваброй в харю менеджера. Это тормозит погоню настолько, что Деб успевает добежать до передней части магазина, но теперь в ловушку пойман я – словно в бейсболе, между третьей и основной базой. Менеджер идёт на меня со стороны фасада магазина, матрона заходит с тыла. Заново отнять швабру, а потом повязать меня – не вопрос для двух уполномоченных взрослых. И в этот момент, словно в кино про ковбоев, на сцену со стуком копыт врывается она и в невероятном прыжке приземляется у менеджера на загривке, впиваясь ногтями ему в горло и кусая за уши, за шею и за плечи – клянусь, до того, как менеджеру удаётся скинуть Деб, он уже наполовину съеден, а я изо всех сил тыкаю шваброй ему в пах. Что, наудачу, выбивает из него весь боевой дух, а нам двоим дарит лишнюю секунду, такую необходимую, чтобы сделать ноги…
Матрона с воем гонится за нами по улице, но на первой же аллее мы резко сворачиваем налево и уходим в отрыв, опрокидывая мусорные баки.
К тому моменту, когда нам исполнилось четырнадцать, мы были уже продувными, словно пара Зелёных Беретов. Дебби стала девушкой нашего соседа, Маршалла Уокера – девушкой с дурной репутацией, понятное дело. Они были нашей местной смешанной парой, да и я обзавёлся хитроглазой пташкой, только-только из реформистской школы. Её звали Лили, и сосала она не хуже девиц из порнофильмов. Так что теперь мы были Грозной Четвёркой. Уокер был восходящей звездой полузащиты от нашей школы, худшим кошмаром куклуксклановца. Из-за нас разразился конфликт среди местных властей – особенно, из-за смешанной пары. Некоторые предпочли бы сбагрить нашу четвёрку как можно дальше вверх по реке, и больше никогда о ней не слышать, в то время, как либеральная фракция, включая болельщиков, видела во мне и Уокере пару скорых на ноги футболистов, способных подарить нашей Альма Матер сезон без проигрышей.
Потом случился тот учитель Красной Угрозы – хотя я забыл уже, как его предмет назывался в школе. Я также не помню, как его звали – пусть будет мистер Эгню, потому что он напоминал нашего любимого Спиро* и имел талант к работе такого рода.
Он, с первого дня занятий, положил недобрый глаз на малютку Деб. Целыми неделями сверлил её своим грозным, толстомордым, плотносжатогубым взглядом, в точности как у Спиро. Этот монстр умел хмуриться так, что его брови впору было вешать на стену, рядом с портретом Джорджа Вашингтона. Когда он глядел на вас в упор, это было так, словно на вас по встречке надвигается фура, слепя фарами.
Но нашу героиню разве сломишь?
Однажды утром, перед занятиями, он похаживает по холлу недалеко от нас, а потом разворачивается и обрушивает на неё тот самый взгляд. И она произносит в его удаляющуюся спину: «Ну чё, пацаны, хотите посмотреть, как я вздыблю бриджи у этого гада?»
Итак, мы выслушиваем лекцию на тему «Враг среди нас» - целиком и полностью о том, как русские были нашими друзьями во время войны, а теперь стали угрозой номер один для всего мира, с этой их идеей под названием «Коммонизм», которая, словно осьминог, тянет щупальца прямо в наш класс, и непременно схватит, поработит и заставит жить не лучше негра с Миссисипи, если только не сопротивляться. А Дебби вступает в диалог. На языке тела. Излучая на него столько неудовлетворённой, жаждущей, юной похоти, сладкого телесного блюза, ёрзая попой по стулу, распрямляя ноги и торс в манере ленивой кошки, постреливая затвердевшими сосками, что полкласса не знает, чем прикрыть стояк.
И, тем не менее, первый раунд схватки с Борцом с Врагом Среди Нас проигран вчистую. Потому, после урока, она сразу же примазывается к одной из маленьких сплочённых групп Патриотов - с другого конца города – тех, кто обычно окружают его после занятий, ради быстрого «выхода на бис», и подкатывает к нему, так, словно ужасно изголодалась по каждой капле его Патриотизма, загоняя мужика в угол.
С её слов, она таки подняла ему бугор, но мы, три её товарища, не смогли бы это подтвердить, находясь вне плотного кольца Истинных Американцев. Всё, что мы могли сказать наверняка – это то, что её свитер, её соски, были в четверти дюйма от его рёбер, в то время, как она фонила, словно радиатор, прямо ему в лицо и кормила вопросами его единственную Страсть.
Понятно, она не могла остановиться на этом – несмотря на то, что теперь его вражий взгляд хоть малость смягчался при виде её. Она выкатывала тяжёлую артиллерию и гвоздила по полной. Она вскоре добилась того, что весь наш класс, да что там – полшколы жаждало продолжения.
Он сопротивлялся как храбрый боец. У неё ушёл почти год – очень познавательный, с какой стороны не посмотри. Деб совершенно случайно оказывалась на его пути, резко останавливалась, выгибала спину, отклячивала задницу, так чтобы он на неё налетел, тут же поворачивалась и принималась охать, ахать и трещать о Красной Угрозе. Занятия окончены - и она уже в гуще любителей поболтать, а её плечо возле его грудной клетки. Она слушает чью-то болтовню, а потом резко вертит торсом, чтобы лишний раз мазнуть сосками по его груди.
Пришла весна, а он так и не проглотил наживку и не попытался её соблазнить. Тогда попыталась она. И это обернулось сущим кошмаром.
«Пожалуйста, сэр, можно вас на минутку?» - блеет она, обращаясь к нему перед занятиями, как-то утром.
«Конечно, Дебора. Что такое?»
«Нуу, это, ах, это действительно очень личное. Я имею в виду, можно поговорить с вами с глазу на глаз?»
Это выдёргивает его из холла и ведёт к пожарному выходу – шахте двойного назначения в нашем учреждении образования. Официально она использовалась для тренировок пожарных, а во всех прочих смыслах – для бизнеса.
Итак, я, Уокер и Лили, подошли к двери внизу, проскользнули в недра шахты, где царили сталь и бетон, и навострили уши. Её, видите ли, мучают кошмары, насчёт Угрозы, Осьминога с его тентаклями и безбожного порабощения этой «иддиологией.» Они проникают в её мозг и заставляют орать по ночам, вырываясь из пут кошмаров, столь жутких, что она даже не берется их описать в точности, но они такие ужасные, такими непроизносимые, и вызывают такие неконтролируемые эмоции, что вскоре она пристраивает голову у него на коленях.
«Ну, ну, моя дорогая» - мы слышим, как он успокаивает её, в то время, как мы гуськом подкрадываемся к месту событий – всё выше, выше и выше, шаг за шагом, пока не видим всё своими глазами.
Он перебирает её волосы, а она что-то бормочет в его брюки, обёртываясь вокруг него как фантик. И наконец, наконец, когда штаны вымокли от её слёз, его ремень расстёгивается, молния расстёгивается, её рот захватывает врага-среди-нас и разгружает этого мудака до самой последней капли – до тех пор, пока он не начинает молить о пощаде и не отводит её голову в сторону - иначе она без всякой остановки высосет напрочь всю его драгоценную жизнь.
И в этот момент он замечает нас.
Для нашего главного патриота, это был шокирующий тройной нокаут – оголиться при подопечной, позволить ей у себя отсосать и быть застигнутым в процессе. В результате, его отношение к нам поменялось. Вы знаете, есть повесть – священник внезапно крадёт кучу денег и ударяется в бега с какой-то соской, поставив весь город на уши: больше о нём никто никогда не слышит. Ну разве что поймают и напишут в газетах. В нашем случае это был не священник, а Патриот. Он не тырил чужие деньги и не ставил город на уши – он подъезжал на своей машине на угол нашей улицы, ночь за ночью, парковался там, где кончался асфальт и начиналась наша грязюка, и сидел, час за часом, наблюдая, ожидая, не сводя глаз с нашего скромного обиталища, в пяти дверях от него. Никогда не выходил из машины, не стучался в дверь – только наблюдал и ждал.
Это продолжалось неделю или около того. Потом Дебби решила, что с неё хватит. Однажды, когда мама и Уолдо ушли в кино, она объявляет: «Прикрой меня, Люк, я иду туда, и либо разрушу его сексуальную жизнь навсегда, либо прикончу ублюдка.» Она строевым шагом выходит из дверей, обходит по краю ручей из грязи. Шагает прямо к Борцу с Внутренним Врагом, открывает дверь его машины, и…
Но тут уже я стартую с чёрного хода, вниз по грязной аллее на задворках нашего ряда домов, заворачиваю за угол и застаю невероятную сцену – две фигуры, хлюпающие по щиколотку в грязи, словно пара пьяных танцоров из телепрограммы.
Сперва я не могу разобрать, какого чёрта там происходит. Так что я забегаю за его машину и таращусь из-за капота на эту пляску в темноте на неосвещённой главной магистрали. Я, наконец, вижу; я, наконец, врубаюсь. Он пытается либо изнасиловать её, либо убить. Или и то, и другое. Он ведёт поединок на американский манер, преследуя её по грязи. Франкенштейн едет во Вьетнам – предплечья разведены в стороны, зубы оскалены, ладони разжаты и тянутся к её шее, а она то попадает в захват, то вырывается из него, швыряет грязь ему в лицо, падает, перекатывается, встаёт на ноги и кружит вокруг него, снова швыряясь грязью, и…
Нужна помощь. Нужен я, её Белый Рыцарь. Но ведь и мне в одиночку с ним не справиться. Мне четырнадцать, а он Спиро Эгню, и, если я просто выскочу и нападу на ублюдка, он запросто вкатает меня в грязь, между делом сожрав нашу героиню заживо. Нужно оружие – Оружие Настоящего Мужчины.
Я действую по наитию – распахиваю дверку машины, выдёргиваю ключи, открываю багажник – и, как раз в тот момент, когда он вот-вот угадает мои действия, я хватаю монтировку, и мы сходимся. Дебби швыряется грязью с такой скоростью и яростью, что и мне перепадает. Мы ходим кругами – Патриот и я – но недолго, потому что я чувствую, что, если он окажется возле машины, то тоже вооружится чем-нибудь. Так что мне приходится идти в атаку.
Но мой первый замах просто задевает его башку и вскользь бьёт по плечу, а Франкенштейн едва не ловит меня в захват, и мне приходится всерьёз увёртываться и скакать, чтобы избежать этого. Мой удар достиг цели, но ровно настолько, чтобы он начал воспринимать меня всерьёз. И теперь он идёт на меня, как настоящий людоед.
Будь его ноги чуть проворнее, я полагаю, мы оба сейчас были бы на том свете, Деб и я. Но так уж сложилось, что наша американская грязь знакома мне больше, чем ему, и я стараюсь уйти от преследования так, чтобы загнать его в самую топь – то место на нашей улице, которое впору назвать зыбучими песками. И когда он уже по голени в трясине, я снова атакую – снизу, делая вид, что собираюсь бить в печень, но в самый последний момент подпрыгиваю и обрушиваю монтировку на отправную точку его суждений, на его увенчанную звёздами и полосами лобную кость.
Он смачно шлёпается лицом в грязь. Скорее всего, он бы захлебнулся, если бы мы его не перевернули, потому что он был в полном нокауте: я решил, что всё, противник повержен, я реально его убил.
Что, естественно, повергает нас в шок. Заставляет нас бежать в дом на совет, а затем снова на улицу, дабы учинить проверку. В дом, на улицу – пока Деб не говорит: «Эй, Люк, он дышит! Видишь? Приложи руку ко рту.» Я прикладываю, и он действительно дышит, так что…
Мы окончательно убегаем в дом, садимся возле окна и ждём. Немного погодя раздаются мерные шаги – это шествует наш местный Слуга Закона, замечает в грязи Бесхозное Имущество, всё ещё в полубессознательном состоянии, вызывает скорую, и это последний раз, когда мы видим нашего Патриота или что-то слышим о нём. Может, он прошёл через мясорубку нашего Закона и Порядка, а может, просто попал в больницу, но, всё, что я знаю наверняка – это то, что спустя неделю или около того, он уехал из города. Навсегда. Никто не знает, куда.
Это приключение наложило серьёзный отпечаток на наши отношения, проведя черту определённости. С тех пор мы научились противостоять многим Ревностным Поборникам, делая намного больше, чем требовалось, закрепляя и преумножая Свободное Предпринимательство, Неистребимый Индивидуализм, весь этот спутанный клубок, известный нам как Американский Путь. Мы ни разу не побывали в тюрьме; впрочем, сказать, что мы близки к этому – не сказать ничего, и до того, как меня прихватили с гашишем, мы мнили себя не иначе, как Крутыми в этом многоэтажном крысятнике, именуемом Нью-Йорк-Сити. Мы, как говорится, его делали. С непотопляемым стремлением нас, Дилетантов, постоять друг за друга, с нашим полным и совершенным единством.
Но теперь, когда Мистер Большой пристал к ней, словно банный лист, а ко мне принюхиваются призраки и вампиры из госаппарата, целостность нашего Союза Дилетантов поколеблена, в опасности, под угрозой. Это будит во мне тревогу, окопавшуюся на дне желудка. Словно из фильмов с привидениями – чувство, что Восьмая авеню навсегда поработит меня, если вскоре не случится что-то хорошее. Последние дни моего человеческого существования станут дорогой из тюрьмы к нулевой точке. Я буду вырван из дружеского общества нашего современного Исправительного Учреждения, где жизнерадостная охрана, улыбающееся лицо, именующее себя «Ваш адвокат»…если повезёт, я попаду в людской муравейник, где полно отребья в боевой раскраске 42-й улицы, с полным набором странных запросов и привычек.
В квартире Гретчен темно, я растянулся на диванчике, готовый уснуть. Но я пытаюсь, очень жёстко, выработать привычку – никогда, никогда не спать с чем-то ещё, помимо позитивных мыслей в голове. То, что я называю своей вуду-його-дзен-психокибернетикой. Итак, говорю я себе, допустим у неё выгорит с этим Мистером Большим. Допустим, что она заполучит у него волшебные денежные орехи и приземлит свою задницу у Хэмптонов или где-то там. Сможет ли она в этих обстоятельствах бросить тебя, Люк Малыш? Тебя, её единственного настоящего друга по жизни, родственную душу, экспертный совет, подлинного капитана её никогда не кончающего судёнышка?
Конечно, не сможет. Мужик, если ты не будешь вести её по её джунглям лжи и притворства, она будет лишена самообладания, подвешена, потеряна.
Между прочим. Допустим, тебя посадят, потому что твоего запаса крови не хватит на всех вампирчиков. Может, у них в тюрьме есть арт-классы. Может, там есть дружелюбные чуваки, которые заглянут в эти тюремные арт-классы, чтобы открыть талант. Заголовок: «В МУЗЕЕ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА ОТКРЫТА ВЫСТАВКА ЗАКЛЮЧЁННОГО, персонажа из уголовного мира, которого Г.Л. Хант объявил гением.»
Вот с такой мечтой я закрываю глаза, дабы покемарить.