Хроника Ковидного сюра. Сон наяву

За острой иглой нужной системы,
На жёстких прутьях больничной койки,
Под реками жидкого кислорода,
В острых укусах змей гепарина,
Придавлена вирусом в мрачной короне,
Жизнь лежит. Всё слышит, молчит.

— Не мы играем в игру, это она играет нами?
— Всё возможно.

Каменные джунгли раскинулись по планете. Высотные и одноэтажные. Небо живое, динамичное, трепещущее от кишения духов. Городские шаманы ведут свои битвы, невидимые глазу. Чёрные духи кормят мором, искажениями сознания и бредовым сюром, гасят пульс, приглушают жизнь.

Белые духи льют молоко матерей-первородок в землю, молят и просят, бьют в бубны, отсылая звуки мольбы в небо, кидают сытое зерно, кричат дикими буйволицами, призывают Фениксов,  возрождают жизнь.

Игра или реальная борьба?

***
Белый Балахон зашевелился:
— Итак. Предварительное взвешивание. Светлая рука достала весы.
— Чего тянешь опять? Кидай, - потирая тёмные копытные наросты, в азарте прохохотал Мрачный Балахон.

Душа полетела и плюхнулась на подвижные чаши, и начала скользить по ним гигантским белёсым бесформенным светящимся слизнем, тщетно стараясь зацепиться за край, найти хоть какую-то определённость, спастись.

— Та же история? — Светлый Балахон искренне удивился, — Ты опять скормил ей испытание унынием, раздражением и тоской?
— Ну, если не прошла достойно в прошлый раз, пусть пУрхается. — Чёрный Балахон явно ёрничал, передразнивая собеседника, — Пусть ищет в себе радость через силу, пусть вспомнит про Ваш Свет, пусть захочет жить. Пусть наслаждается после каждым глотком воздуха без кашля и сипения, пусть радуется каждому шагу, пусть взгляд в небо, на лист или человека пробудится к удовольствие. Пусть, наконец, оценит то, что имеет! Согласен?
— Лучше и не скажешь, брат. Общее дело делаем.
— Ха! Ну это мы ещё посмотрим. Забавная игра начинается.

***
Волосы "горгоны" , всклокоченные долгими днями и путами, опавшее тело под слабостью недуга и непонятных беспрерывных испытаний. Слабый голос с бронхитной осиплостью пытался въехать в телефон: "Ощущение, что у меня за спиной очередь из болезней. Несколько месяцев. И они передают меня друг другу. Одна натешится, другая говорит: "Давай её мне, я ещё не играла. Беру на месяц". А потом передаёт следующей. И так уже год.

А иногда вдруг вижу себя, что  сижу на скамейке, на каком-то вокзале, смотрю под ноги, а от меня метла отметает людей, возможности, друзей, здоровье, родных,— саму жизнь. И поезд скоро подъедет. Неизвестный и пугающий. Последний. Словно всё закончилось. Вообще всё. Дни. Солнце. Возможности. Жизнь. Всё.

Чёрный Балахон похахатывал: хорошо зашло!

***
Мир раскололся. Один — горячечный, палатный, маревный, уставленный рогатинами штативов систем.

Второй — морозный уличный, закрывающий окна плотной снежной сединой, могильным холодом. Он стучится в  окно температурным ознобом волнами безразличной пуржистой крупой серой манки.

По одному миру плывут толстые, крутобокие коровы, по пыльной дороге, на вечернюю дойку, неся полное духмяное вымя молока. Гудят, здороваясь с хозяйками. Безмятежные и довольные, выгибающие хвосты, оставляющие после себя свежие лепёхи.

Смешно и беззаботно. Детство. На рогатинах во дворе примостились чистые банки с отсветом в закатном солнце и марля-цедилка. Ждут парного. Здесь точно была ещё радость. Запах липы. Глухой стук осы о стекло. Бабушкины истории и юмор. Прошло.

В другом мире, в самой глубине, где-то в клеточках сетчатки  снежные горки из детства, визг, небо, картонки, запах еловой свежести в Новый год. Запакована радость. Не пробиться. Прошла. Да и не нужно.

Ночь. За дверью, в коридоре, на кушетке орёт дед-инсультник. Натужно, в голос, как огромный медведь или шаман, изгоняющий вирус. Всем своим телом, всей утробой. Всем существом. На все лады: Аааа! Ррры! Ыыы! Выыыы!!!

Белый Балахон терпеливо наблюдает за "слизнем": Весь мир игра. И кто бы помнил все правила? Каждый выбирает свой путь и ведёт себя по нему, вроде, неизвестно, куда. Вроде.

***
По одному миру скользят светлыми тенями безликие "снеговики": врачи, санитары и сёстры. Толкают перед собой тонны терпения и милосердия, доброжелательности и заботы, рабочего бега и действий, действий, действий, направленных на помощь.

По другому миру, за окном, ходят уже пережившие и те, кто ещё не знает. Те, кто не ведает ночных бдений на приставных стульях в коридорах, с мыслями "лишь бы помогли". Те, кто не слышал ещё: "Не спите, упадёте". Кто не сворачивался ничком вдоль стенки, ожидая результата, утопая в симптомах: кашле, температуре, слабости и прочих.

Нет, они не видели ещё реального "откачивания" соседей по палате, не было в их дне бригады реанимации рядом, битвы и возвращения их к жизни. Или невозврата...

Нет, они не торжествовали радостью индейцев, добытых ночью кроватей, расставленных в коридоре для четырнадцати довольных позвоночников: можно лечь, можно распрямиться. Пусть и под лампами. Четырнадцать не снятых скальпов могут лежать.

***
Ртуть пляшет испанку, поднимая градусник в крутое пике, словно удары кастанетов подталкивают вверх, деление за делением, сантим за сантимом. Тридцать семь. Радость. Тридцать восемь. Кураж. Тридцать девять. Азарт. Выше. Слабо? Легко! Ещё выше. Заводное ртутное бешеное фламенко. Угарное сухое и потное марево.

Стены подпевают жидким кислородом. Напоминают летние ручьи, свежие, в зелёных рощах, перекаты горных струй в Гаграх. Запах магнолий и можжевеловых рощ. Живые, насыщенные, ничего не обещающие картины. Дышать через трубочку. Тянущиеся в ноздри к палатным свистам и стонам. Авось. Авось. Русский народный оберег и танец души. И лежат все валенками. Не подшитыми. Старенькими.

***
Оживает угол, выделяется барельефом мадонна, родившая день назад младенца. Сдерживаемый материнский плач, Сворачивание души в себя. Причитания. Обретение и потеря.

Всё условно: у мамы ковид, у сына - нет. Разлучили. На время. Сын, стерильный, не знающий клеток беды, ест, спит, знакомится с пелёнками в роддоме.

Отец срочно сдаёт тесты, чтобы забрать ребёнка домой. Угол затихает во всхлипываниях и принятом решении. Слышно только: "Сыночка, сыночка".

Леонардовская "Мадонна" в Эрмитаже кормит своего малыша много веков, умиляясь чуду рождения, единения, постигает неомрачённое счастье материнства, несёт его в мир,не знающего ковида.

***
Пучеглазые безликие, бездушные дуры-вышки нависают безразличным металлическим холодом, готовые скинуть снаряды выверенной химии, обрушить интуитивно подобранные смеси в вампирную иглу на неизведанный иммунитет. Авось.

Вены, при виде острия, шевелятся, шумно поворачиваются, двигаются в теле, тихо незаметно прячут свои русла, как ребёнок в утробе матери  закрывает своё причинное место от любопытных глаз "узистов" до поры, до времени, до самых родов.

Полноводные шумные кровеносных русла уходят в глубину, оставляют пустынные ямы, колодцы, зияющие немой пустотой в год эпидемии, напоминая Средневековье.

Не поставить. И только одна вена-канал пока держится, слушается, откликается на просьбы. Рыхлая, истрепанная, с красным пупом, нагло задраннным вверх, служит. Понимает. Любит. Терпит. Помогает. Принимает всё, что дают.

Вена. Австрия. Строгость и чопорность. Галерея Альбертина. Обнажённые девы. Неприкрытый откровенный секс на полотнах. Шедевры. Эстетика. Умиротворение и восторг. Сон. Явь. Бред? Жизнь. Несмотря ни на что. И надежда. На будущие путешествия.

***
Белый балахон уточняет: "Испытание терпения добавим?"
Чёрный усмехается: Заметь, предложил не я".

Ночь. Внезапный свет ловит зрение и рвёт палату на тысячи электрических частиц. Опять смена реальности.

В углу, на кровати, поселяется Человек - Гора. Бесноватая, бьёт палатным стулом вместо тантамов, воет деменцией, непрерывно орёт, причитает на все лады, подражает гулу двигателей самолёта.

Интересно, ковид отступит перед таким натиском, испугается, уйдёт? Увы, конечно нет. Привязали бинтами, чтобы не лезла на пациентов. И слушайте. Слушайте. Слушайте.

Несколько пар глаз щурятся, ещё не понимая, что стали заложниками. Вроде, на месяц.

Великанша "нанизывает" бусы из слов: "мамочка-дай-пить-пить-дай-мамочка". Это её многолетняя мантра, пустая, не имеет давно смысла для своей хозяйки, расползается на  оболочки из слов, выверенная интонациями: от требования вождя с трибуны, зова командира в атаку, до жалобы умирающего ребёнка.

Бусины слов катятся день и ночь, не замолкая ни на минуту, сводя с ума всех в палате. Бьют в висок, как резиновые или настоящие пули.Соседи тянутся в коридор с постелью, пытаясь тщетно спрятаться от несмолкаемой дрели слов.

Пить, мамочка? Просящему дано? Беру шприц. В темноте. Напою. Вволю. Может, затихнет? Три стакана. Увы, через секунду всё снова: под слёзы пациентов, плывущих по бессоным кругам под ковидными уставшим глазами.

Кислород кипит на стенах звуками невыключенного чайника. Еще чуть-чуть, и взорвётся, сгорит. А палату долбят пули слов.

Вспоминаю индийский средневековый храмовый вокал. Ом. Как себя обмануть? Как выйти за рамки навязанных иллюзий? Ом. Как слово сделать чистым? Повиснуть на нём, расслабиться?

Что-то треснуло. Началось движение тектонических пластов. Человек-гора встал и переместился. Куда-то дальше по больничному плато. Выдох. Без радости и понимания освобождения. Сон.

***
Чёрный Балахон ковыряет зелёное сукно копытцем: "Как-то мало в ней любви. И ведь не боится, тварь,бо-жи-я. Добавим страху за жизнь? Может, тогда ценить будет, радость искать и видеть во всём?
— Почему бы и да?- Светлый наблюдал скольжение" слизня", огромные, метров шесть крылья затекли.

Слышно, тромбы, тромбы, тромбы. Тягучие, вязкие, густые, - они свернули всё жидкое на своём пути в вене, от пятки до лёгких. Быстро. Нагло. Матёро. Захватили. Заполонили. Клейким густым мармеладом.

Тромб, как дурак на поминках, нажрался, загустел и решил сплясать танец: вверх - вниз, оставив игривый длинный хвост: крутит его воронкой, на излом, машет, словно платочком, выделывает коленца под "Яблочко" флотирующий азартный дуралей, норовящий уйти в летальную картину, унести меня в след за облаками.

За стеной наркоманка-ковидница поймана и привязана к стулу и требует пронзительно ножницы на все лады, от  грубого ора, переходящего в визг до жалобного причитания: "мамочка-мамочка"...

Может быть, ножницы нужны, чтобы перерезать эту реальность? Всю. Повсеместно. Одним махом.

Истеричное буйство "ломки" переключает внимание от болячек, вытаскивает каждого за шкирку из своего нутра наружу. Что там за пределами варёного тела? Мир? Он существует? Надрывается дурными сюровскими голосами.

***
Антикоагулянты и неподвижность. Предписания. Ежедневный испуг медсестры от ландшафтной живописи моего живота: он цвета кратера вулкана и сажи, бензиновых асфальтовых разводов на заправках, цвета ночного моря, грязные закаты и жёсткого прикосновения кулака нелюбимого. Он цвета планеты в период пандемии. Гематомы. Пройдут.

Постельный режим. Жду, когда прирастет тромб. И кровь начнёт прокладывать новое русло под ковидным покрывало. Прирастет? Не шевелить.

Мысли от живота ныряют в тёплое море. Находят его в воспоминаниях. В каком-то закутке. Цвет волны, тепло солнца, облака медуз. Ракушки, лабиринты, прозрачные пучеглазые крабы. Солнце и беззубый прищур в шесть лет. Вкус черешни и настоящей копчёной рыбы. Домашней.

Тёмный Балахон кидает кости очередным ходом:
— Надо добавить что-то про веру.
— Одобряю: вечная тема, - вторит ему Белый Балахон.

***
Масть Ошибки. Особая игра. Редкая кость. Подарок в день рождения: совпали больничная палата, юбилей и диагноз.

Ничего не ясно. Рентген. Тонкая плёнка на просвет говорит нагло: "Темнота". Хирург произносит: "Центральный рак бронхов. Заключение консилиума по двум снимкам. Обследование, уточнение? Нет, невозможно. Вы поступили по другому профилю. Начнёте после выписки свою эпопею, документы уже отосланы в онкодиспансер, чтобы вы не исчезли."

Внезапное заражение всего отделения ковидом. Перевод в госпиталь. На каталке. Облака и деревья смотрят сверху, провожая в неизвестный путь. Нормальный или последний? Платье серое, с кистями, монашеского кроя лежит. Стильное. Надо сказать приготовить. Гони прочь эти мысли.

Первая радость, настоящая:  ковиднику можно сделать КТ. Компьютерная томография. Говорящая. Чёткая. Не любящая ложных размытых визуальных рядов и формулировок: пять дней "рака" закончились. Диагноз новый, как первый снег: "ковидная пневмония". Выдыхай "рак". Вдыхай новую случайность. Бейся. Сражайся. Иди. Радостно.

***
Слизень как-то трансформировался на весах, превратился в светлое яркое ровное облако, обрёл два крыла и вернулся к телу.

Хочу радости. Полноты жизни. Хочу движения. Без тромба. Бег. Разве это возможно теперь? Хочу! Дыхания без препятствий. Хочу творчества. Хочу радости и любви. Тепла солнца и скрипучего мороза. Света глаз близких. Хочу вновь чувствовать запах. Нет, не любимого парфюма, запахи мира, тела, любимых. Вкусы. Как же это всё радостно! Хочу! Настоящей простой жизни. Благодарна, что живу и дышу.

***
— Неплохо.
— Как ты думаешь, её настроя надолго хватит? Или выйдет и забудет?
— Посмотрим.
— Игра продолжается.

Каменные джунгли раскинулись по планете. Высотные и одноэтажные. Городские шаманы ведут свои битвы, невидимые глазу.
Не мы играем в игру — она играет нами? Как знать? Всё возможно.


22.10.2020г
________________
Коллаж автора. Фото из архива автора. Алтай, Телецкое озеро, 2005г.
Модельяни. Обнажённая//
Галерея Альбертино, Австрия, Вена, 2019г