Мы идём к тебе, мистер Большой, часть 1, глава 11

Глава 11
Дома, ослеплённые успехом арт-экспозиции, мы мутим очень гармоничный тройник, кульминация которого – Деб ублажает Гретч, используя свой деловитый язык и электрический вибратор, а у меня разворачивается бурный роман с полупопиями Деб; к рассвету, мы сплетаемся в любовный клубок и отрубаемся, настолько измотанные, что я оставляю записи в журнале на потом.
На следующий день Деб без устали трещит о своих отношениях с Мистером Большим. «Мы обсудили» - заявляет она, словно тётя Мейм* - «Нашу разницу в возрасте, но он не сказал мне, сколько ему лет, а я не сказала, сколько мне, и мы поговорили о его жене и двух детях. Он любит своих детей, а с женой у него Соглашение. Ну, типа, всё нормально, если у него есть любовница, при условии, что он не забывает про супругу. По юв-рэ-пейски, ага.»
«Звони ему» - говорю я ей – «Надо готовиться к воскресному визиту.»
Полуденное время подходит к концу, когда звонок Дебби находит конечного адресата. Между ним и миром - полный комплект сладкоголосых буферов: секретарши, службы отклика на запросы…мы с Гретч уже стоим на пороге, чтобы ехать на блат-хату в Уэст-Энде, которую я заказал между делом, когда она дозванивается и адекватно излагает ему всю придуманную легенду о старшем брате, который в скором времени явится выяснять, какой такой чёрт сношает его невинную сестрёнку – неважно, готов тот принять гостей, или нет. «Ты ведь знаешь, каковы они, эти старшие братья» - говорит она доверительным тоном. «Он просто беспокоится, как бы со мной чего не случилось в этом городе. Стоит вам познакомиться – и он перестанет волноваться.»
Затем она надолго зависает с телефонной трубкой, подавая реплики «Ух, угу, уммм, о да, о кей, круто.»
Вешает трубку и говорит: «Всё нормуль. Он говорит, что будет рад с тобой познакомиться. Предпочитает общество креативных людей. Расклад такой: в воскресенье он будет у себя в Лонг-Айленде, и, всё, что нам нужно сделать – это подъехать и сделать вид, что мы заблудились. Он пригласит нас зайти, мы выпьем и познакомимся. Без дураков. Говорит, что у него так или иначе нет никаких дел в воскресенье, и передаёт тебе, что крайне взволнован предстоящим знакомством.»
Итак, всё вроде бы на подъёме и обещает перемены к лучшему. Мы с Гретч отчаливаем в Уэст-Энд, и в моей голове звенит его реплика – «Ему нравятся креативные люди», так, словно я слышу её своими собственными ушами.
Я обычно сопровождаю Гретч на блат-хату, когда есть шанс нарваться на что-то непредвиденное. Не только для того, чтобы унять дилетантский трепет. Как-то она приехала одна, а чувак, у которого я снимаю квартиру, забыл, что сегодня мой день. Войдя в квартиру, она нарвалась на других девиц, работающих бригадой, а её приход их вовсе не обрадовал. Ну, как бы то не было, сегодня прогнозируется длительное затишье, так что я могу с таким же успехом прослушать лекцию Профессора Гретч.
Обычный расклад – пока Гретч дожидается клиента, которого ей направит Деб, мы выкраиваем толику времени на обсуждение креативных людей. Моя бойкая связующая с миром образования и арта, безусловно, знает толк в этих вопросах.
Телефон прерывал нас всего трижды, и только два звонка обещали возможность подзаработать. Третий оборвался где-то между «алло» и «слушаю», а один из двух клиентов оказался продвинутым секс-новатором, чем изрядно ошеломил моего дорогого учителя. Пока Гретч работала, я убивал время, катаясь на лифте и считая ступеньки на лестнице к аварийному выходу. К моменту моего возвращения её голос поднялся в тоне на пять октав.
«Ты знаешь, чего хотел от меня этот больной? Он припёр фаллоимитатор – во-от такой здоровый – и кожаный ремешок, и – о, уау – она прикладывает ладонь ко лбу – заставил меня обвязать свою залупку ремешком и перекинуть ремешок через спинку кровати, и дёргать туда-сюда, пока я – ну, в общем, он заставил меня пристегнуть этот уёбищный дилдун и трахать его в жопу, одновременно дёргая за ремешок.»
«Непорядок» - троллю я её – «Мог бы и сам за ремешок дёргать.»
«Блин, Люк, заткнись. На чём мы остановились? Ах да, на том, что нам следует надеть.»
Как оказывается, сегодня, чтобы выглядеть креативным писателем, нужно носить мешковатую одежду, бороду, или, по меньшей мере, козлиную бородку, курить трубку и отпускать саркастические реплики по любому поводу. Но если ты креативный художник, тебе вовсе не полагается курить – а если куришь, то нельзя заморачиваться по этому поводу – а носить нужно самые неряшливые, самые ветхие, самые заляпанные краской и обглоданные собакой синие джинсы, что можно отыскать. Единственный из моих знакомых, кто носит такие джинсы, это Гретч, а я в них не влезу, и, кроме того…
«А ничего, что я езжу на большом чёрном «Кадиллаке» или чём-то вроде?»
«В этом случае, азохунвэй тебе за пафосную срань, шнук.»
«Но, детка, я же хочу впечатлить его, продемонстрировав несомненный признак моей успешности.»
«Дорогие машины не удостоверяют успешность художника» - негодует она. «Но, он ведь этого не знает, не так ли? Ну ладно, тогда наденешь… - она раздумывает, наморщив лобик – длиннополое пальто с ярлыком «Аберкромби и Фитч», и, в твоём случае, штаны в обтяжку. Подчёркивающие форму.»
«Может ещё теннисный мячик в трусы засунуть, чтобы выпирало?»
«Нет же, балда. Тебе нужно, чтобы он полюбил тебя за креативность, а не за твои бубенцы. Давай посмотрим. Штаны в обтяжку и, хм-м, твоя старая синяя рабочая рубаха.»
«Эта? Ты шутишь. По сравнению с этой рубахой любой хлам из кабака, выброшенный за ненадобностью, выглядит просто слегка потерявшим лоск.»
«ЭТА рубашка» - настаивает она -  и самый яркий платок на шею, что мы отыщем. У меня есть ярлык Аберкромби и Фитч, который мы нашьём на твою кожаную шофёрскую куртку, так что, единственное, чего недостаёт...» - она ведёт поиск, рефлексирует, расхаживает туда-сюда, затем щёлкает пальцами, «Ковбойские сапоги.»
«Прямиком из Пенсилтуккщины? Это то, что сейчас носят по-настоящему успешные художники?»
«Угу. Те, что выставляют себя деревенщиной до мозга костей.»
«Бля, детка. Я пытаюсь выставить себя спесивым хамлом, до мозга костей.»
«Ха, ха.» - ровно и кисло говорит она. «Впрочем, ты и без того смешон.»
Потом мы быстро проговариваем, как должен вести себя брат-защитник, креативный художник. Гретч говорит: «В твоём случае проблем не будет, просто будь собой. Будь тем же бесцеремонным уёбком и добавь ещё напыщенности, только не болтай много. Меньше слов – больше толку. Насмехайся и делай вид, что кругом всё говно, а если найдёшь какой-нибудь необычный объект в комнате, бери его в руки и рассматривай так, будто от него вонь до небес.»
«Так, будто я собираюсь размазать этого мудозвона за несоответствие моим представлениям.»
«Точно. Но не забывай держать рот на замке, насколько это возможно. Не дай им понять, что на самом деле ты тупой психопат.» - шипит она, как разгневанная персидская кошка.
Итогом её лекции становится то, что я хватаюсь за ремень, словно знаменуя переход от студенческой программы к аспирантуре. Бесшабашное садомазохистское игрище, с прежними ролями - только на сей раз это гротеск, клоунада, и вместо мелодрамы былых времён мы разыгрываем сочный фарс. В финале, я её «принуждаю» к нашему обычному отсосу с еблей, и к рутинному половому извращению в сортире, сперва верхом на унитазе, а затем стоя на весах для ванной комнаты. Она стоит в позе «лицом к стене, руки на виду», словно во время уличного задержания, а я изображаю шефа полиции, готового определить нас именно туда, куда попадают все преступники.
Когда всё завершено, она говорит: «Ты никогда, никогда не станешь нормальным.» С ноткой удовлетворения, разбавляющей её кислый тон.
«Конечно, нет. Как и ты.»
Она вздыхает и говорит с грустинкой: «Я знаю.» И мы тонем в объятиях друг друга, перед тем, как принять душ, покурить и вернуться к Деб, разбогатев ещё на полсотни долларов.
Снаружи холодно, но мы идём пешком, и, пока мы идём, её язык формирует мой образ, превращая меня в креативного, по её разумению, художника.
«Креативность означает, что у тебя есть яйца, и это делает тебя другим. Нонконформистом.»
«Ну, с этим у меня всё в порядке.»
«Дурак! Не в сексуальном смысле. Не только в сексуальном. Это значит, что ты воспринимаешь реальность по-другому. Ты её видишь по-своему, и это новое, уникальное видение. Это то, что ты можешь предложить миру, как художник. Помни это.»
«Так я и вижу реальность по-другому. Скажем, твою попу я представляю в виде изумительного пейзажа.»
«О Боже, Люк, ты невозможен. Я имею в виду, мыслить по-другому. Можешь ты, Христа ради, думать о чём-то ещё, кроме секса?»
«А что, креативные художники о сексе не думают?»
«У креативных художников» - наставляет она – «сильное, сильное либидо, но они не трахаются всё время. Они работают.»
«А, ну так это про меня. Я работаю, даже когда я трахаюсь. Особенно, когда я трахаюсь.»
«С-сутенёр.»
Но она ухмыляется, когда говорит это. В точности, как я, называя её школотой.
Между тем, Деб обратила четырёх старых клиентов в кучу зелени, добавив триста долларов к общей сумме, и сейчас она голодна как волк и полна желания смотаться в Центр, дабы удостовериться, что арт-акция прошлой ночи по-прежнему на слуху. Гретч поддерживает идею, но из своих соображений – она хочет ещё раз окунуться в атмосферу криминала и порока. Потому, мы по-быстрому расправляемся с дешёвыми телеужинами, раскумариваемся и отчаливаем.
Берём такси. «Почему не пешком?» - спрашивает Гретч.
Деб смотрит на меня, а я на Деб, но ни я, не она, не можем объяснить, почему мы взяли такси. И тот и другой выбор что-то влечёт за собой, но нам больше нравится то, что повлечёт наш приезд на такси.
Не успеваем мы загреметь на входе шестью копытами, как из будки за дверью возникает Главный Мэн и является из полумрака, сверкая зубами и глазными яблоками.
«Люк, бэби, я клянусь, мэн, ты самый продвинутый сутенёр в этом месте. Горжусь знакомством с тобой, мэн.» И он ведёт меня на своё место, на свой участок – в будку в углу, возле двери.
Я впадаю в ступор от такого приёма. Я не сутенёр, и он знает это. По сравнению с настоящим сутягой я всё равно, что прыщ на заднице. Не то, чтобы я был совсем недееспособен, скажу сразу. Я просто не стремлюсь быть ярким. Наш рядовой сутенёр боготворит себя и свой облик – но не в этом порядке. Обряди его в синие джинсы – и его эго зачахнет, обратившись в ничто. Ему нужен блестючий прикид, дабы приковывать внимание девиц. Он расхаживает в этом прикиде, расфуфыренный, словно племенной конь на выставке. Жеребец. Такой же яркий, как и его четырёхногий собрат.
В этом смысле, Губерт – такое же исключение, как и я. Он – далеко не конь с выставки, с картинным стояком. Сутенёром его делает та гневная гордость, которая, родись он белым, сделала бы его крутым бизнес-управляющим или высококлассным психиатром, амбициозным аккредитованным чуваком с докторской внешностью. Неважно, за что бы он получил своего Нобеля – он наделён именно такими деловыми амбициями. Для своих цып, он – психиатр и бизнес-менеджер, а не жеребец. Без сомнений, он начинал, как мужчина по вызову, но давно миновал эту планку. Он не трахает за деньги и не живёт, отнимая доходы у проституток, как другие сутяги. Губерт трахается ради собственного удовольствия. Всё, чего он хочет от Сладкой Штучки, когда на него находит мгновенная блажь – это острый момент для себя лично, и ему плевать, с мальчиком или с девочкой. В сексуальном смысле у него нет никаких принципов, а есть только огромный ебливый член.
И, поскольку он усаживает нас по периметру своей будки в углу, а сам размещается вплотную к Гретч и нависает над столом, уставившись на меня, в то время, как его локоть попирает её левый сосок, вполне очевидно, на кого он нацелен нынче ночью.
И для меня это был бы совершенно плёвый вопрос, если бы не та, с кем он сейчас. Будь он один, или с кем-то ещё – как обычно, с парочкой новых Мальвин - с кем угодно…только не с ней, его Главной Опорой, Охотницей-За-Телами.
Она старше его, на вид – чуть не дотягивает до тридцатника, хотя, по слухам, ей сорок. Слегка лошадиное лицо, тело взрослой женщины, но подтянутое, быстрое, крутое. При этом – очаровательна, до безобразия фигуриста и её репутация сквозит, подобно ауре притягательной таинственности – хитрая улыбка, сочное бесстыдное подмигивание…
Которое, между прочим, адресовано мне. А Губерт, тем временем, говорит: «Слушай, Люк, каким-таким одеколоном «Отдайся мне» ты брызгаешь на себя?»
Я полагаю, он имеет в виду двух моих прелестниц, так что я ухмыляюсь, пожимаю плечами, а затем мне на выручку приходит официантка, принимающая заказ. Три рюмки коньяка.
«Потому что, чёрт возьми, мэн, пока я решал твою проблему, ты создал проблему мне.»
«Как так?»
«Слушай сюда, ты ведь знаешь мою новую чёрную кралю?»
Я её не знаю, но он словно начитывает рэп на своём собственном лисьем жаргоне. «Ну, она была здесь прошлой ночью - свеженькая, прямо из Страны Дынь, сечёшь? Бросила всего один взгляд на тебя, мудозвона, и с этого момента всё, что было в её негритянской башке, словно метлой вымели. Потекла сразу, едва тебя узрев. Ты сидел вон там, твои изящные шелкушки-потаскушки грели тебя с боков, ну милота сплошная, а ты ещё нацепил высококлассные окуляры и знай себе, хернёй страдал, с головой ушёл в свои грёбаные каляки-маляки. Бля, моя тёлка сказала, ты словно светился в полумраке. Мэн, каждый раз, когда ты трогаешь губу кончиком языка, она мало что не кончает, но протекает так, что по ляжкам течёт. Соображаешь, мэн, о ком я?»
«Нет» - мямлю я, слишком остолбеневший, чтобы быть крутым, слишком впавший в ступор, чтобы испытывать что-то, помимо растерянности и…
«Бля, мэн. Та, большая, некрашеная, самую малость блондинистая. Ты должен её помнить. И не говори, что нет, потому что она гоголем прошла мимо твоей рожи, виляя попой так, что я уж думал, обе стенки прошибёт. Смотри сюда, у неё вывеска - словно с рекламы, а уж станок, братан, всем станкам станок – на девяносто процентов буфера да булки. Ты, видать, не теми колёсами закинулся, раз её не заприметил. А уж она-то как заприметила – пришлось держать, а то уж под стол к вам лезла, чтоб у тебя отсосать.»
Я ухмыляюсь шире, чем всегда – уже чувствуя, что угодил в ловушку, что я попал.
«И вот с тех пор, и именно по этой причине, она совершенно вне игры, и это моя проблема. Мои леди говорят мне, что она ни хера не делает – просто лежит в кроватке, и, знай себе, пальцы в себя пихает, с твоим именем на устах – чё-о-о-р-т, мэн, я даже не вполне уверен, жива ли она. Пиляд. Ну не ссуко ли? Брат, придётся тебе помахать своей волшебной палочкой, а то она сама себя до смерти затрахает.»
Он делает паузу, чтобы глотнуть бренди, долго вздыхает, обменивается взглядом с Охотницей-За-Телами, и, вдвинув локоть в сосок Гретч ещё на дюйм, говорит: «Вот такие у меня проблемы, знаешь ли. Моя новая звезда, бэби, по тебе сохнет-чахнет. Уж не знаю, как ты заставил свой писюн так громко петь, но это сидит у неё в башке. Мэн, я не прошу тебя – я тебе приказываю. Я хочу, чтобы ты отымел эту сучку в задницу так, чтобы она обкончалась. Твой рай-на-колёсах уже при мне, мудозвон, так что услуга за услугу. Засади этой нигре так, чтобы она вышла на работу, иначе» – он ухмыляется, давая мне понять, что шутит – «отберу тачку назад.» Закуривает сигарету, набитую вручную, и добавляет: «Голубой «Линкольн-Континентал», самый стильный во всём Нью-Йорк Сити, мама.»
Выслушав эту длинную и похабную речь, я просто сижу – без движения, без отклика. Что есть силы пытаюсь сделать так, чтобы руки не дрожали, лицо не сводило тиком, а бельё осталось чистым. Напуган? Нет, просто остекленел.
Я повидал достаточно углов в этом весёлом доме, чтобы понимать сигналы. Один из них понятен и слепому: он что-то решил относительно меня и моей тусы за двадцать четыре часа, прошедших с арт-экспозиции – у меня просто нет малейшей идеи, что именно. Репутация Губерта известна мне куда больше, чем он сам. Мы жмём друг другу руки при встрече словно чоткие друганы, мы давние знакомцы, но я по-прежнему Дилетант, Возможно-Когда-Нибудь и Может-Быть, а он один из тех Больших Дядей, что сидят в будках у двери. И меня покамест не озарило, что на самом деле у него на уме. Всё, что мне приходится иметь в виду – это новый блеск в его глазах и игривый локоть, направленный на Гретч, словно указатель.
И это тепло у меня за спиной, его Главная Опора и её репутация опытной охотницы. Его Первый Номер ориентирован на соблазнение, насильственное похищение и вовлечение в оборот.
Кроме того, меня рвёт на части, поскольку я под веществами и меня в данный момент прёт. Перед тем, как ехать в Центр, я раскумарил смачный рождественский комбо-сет из травы и гашиша, будучи в эйфории от того, как всё шло, и сейчас мой разум в таком раздрае, что, если совсем-совсем по чесноку, я вообще не способен думать.
На тех высотах, где я витаю в данный момент, его речь заставляет меня прорываться через дрянную погоду глубокой паранойи к восхитительным взрывам чистого, незамутнённого оптимизма, а затем вновь нырять в бездну, до тех пор, пока я вообще не теряю способность к чему-либо – кроме как сидеть, уставившись на него в ответ; просто сидеть, в изумлении приклеив к нему глазные яблоки. Допустим, к примеру, что он намеревается отжать обеих моих цып, не только Гретч. Которая, как я чувствую, уже потеряна для меня навсегда. Если только я неким образом не вытащу нас отсюда живыми – но уже в следующий момент я допетриваю, что нет, его истинное намерение - затянуть меня во Внутренний Круг. Поднять мой статус с дилетанта до профи. Может быть – кто знает? – даже объединить силы: его гарем и мой, но…
О, дьявол, это не так.
«Мм-м» - произношу я, выгадывая время – «Чёрная краля, говоришь? Звучит вкусно.»
«Ну так хрена ли мы тут сидим. Вставай и идём к ней.»
«Но – здесь только одна проблема, Губерт – видишь ли, я совсем не в форме. Сечёшь?»
Взмах пятерни в воздухе. «Нет проблем. Пора тебя познакомить с аптечным складом этой ниггерской сучки. Будет у тебя стоячило, мэн – на двоих, таких как ты, хватит. Чтобы упал, придётся в больничку лечь. Обеим.
Я напяливаю ухмылку на фейс и говорю: «Звучит фантастически. Но, знаешь, мне утром надо быть ярким и бодрым, и вставать рано. Вопрос жизни. Как насчёт, скажем, завтрашней ночи?..»
Моя реплика заставляет его отвести локоть в сторону. Он откидывается на спинку стула, не сводя с меня глаз. Его взгляд передаёт не меньше, чем полный рот слов, в грубом переводе звучащих так: о, чёрт, Люк, ты что, не доверяешь мне, братан? Помимо этого, во взгляде присутствует холодная уверенность, которая говорит: доверяешь ты мне или нет, долбоёб, у тебя есть пять минут на то, чтобы склеить себя заново и сделать то, что просят - в противном случае, ты никуда отсюда не уедешь сегодняшней ночью, и тебе это чертовски хорошо известно.
Будь я хоть немного меньше под веществами, я бы нашёл способ перевести в шутку мой страх перед тем, что кроется за сказочкой, которую он мне поведал. А так, я не нахожу ничего другого, как сказать:
«О кей» - ухмыляюсь так, что лицу делается больно. «Я не возражаю.» Поворачиваюсь к Гретч и говорю: «Обслужи моего Главного Мэна как следует, детка. Он нынче на тебя глаз положил, со стороны это видно.» Допиваю коньяк – быстро, чтобы никто не заметил трясущихся рук – встаю, и медленно, очень медленно, надеваю куртку, после чего мы, впятером, выходим на улицу…
Чувствуя себя дураком, что молит о ветре во время урагана. Потому что я не знаю, в каком направлении катятся события, но абсолютно уверен, что они развиваются быстро.
Итак, мы снаружи, и, смотри-ка, я перехватываю инициативу. Я схожу с бордюра, машу рукой, пытаясь поймать такси, пытаясь вести себя так, словно рвусь изо всех сил к Чёрной Крале и ловлю кайф от движухи. Когда мои подмышки действительно готовы взмокнуть, а лёгкие - лопнуть от богатого на запахи нью-йоркского воздуха, мозг начинает плодить идеи. Одна из них, внезапно, выглядит хорошей.
«Эй, Губерт» - начинаю я подкат как раз в тот момент, когда такси поворачивает к нам. – «Знаешь, что? Я бы предпочёл, чтобы это произошло у нас, а не у неё. Понятно?»
Слишком хорошо. Он отстраняется, наклонив голову, одарив меня тем же взглядом. Затем говорит: «О кей, лады.» Разочарованно, но уступая моим закидонам. Пожимает плечами, улыбается, затем начинает сиять, возвращая прежний легкомысленный настрой. И говорит: «Я буду на твоей земле, папик. Поймаю другое такси и привезу сучку. Но, имей в виду, мудозвон, я беру твою Дезире в заложницы, в качестве Главной Сучки. И не отлеплюсь от её задницы до тех пор, пока ты не выполнишь обещанного. Сечёшь?»
Он улыбается нам, пока мы садимся в машину, и, до того, как захлопнуть дверцу, добавляет: «Мэн, я не знаю, чего я такого сказал, что ты так побледнел. Всё, о чём я прошу – услуга в обмен на услугу. За что ты меня опустил, столь усердно?»
Он, конечно, знает, за что, но даёт мне возможность выйти из моей паранойи, не потеряв лицо. Затем он хлопает дверцей, и мы отчаливаем – я, его Звезда-Охотница и…
Та, из-за кого весь сыр-бор, Гретч, занявшая место по центру и разместившая холмы и долины своих юных сисей между мной и его Лисоглазкой.
«Расслабься, дорогуша» - произносит Лисоглазка, ухмыляясь мне поверх выпирающих соблазнялок Гретчен. «Это не бизнес, это рождественский сезон.»
«Ну да, конечно, да. Рождественский сезон, всё верно.»
«Эй, всего на пару слов.» – продолжает она, кинув быстрый взгляд на Гретч и подмигивая мне. «Эта чикса, Мэйделин – свежачок, только-только из южной глубинки, и проблема в том, что она ненавидит белых. Это значит, ненавидит их. Так сильно, что с этим надо что-то делать.» Она делает паузу, чтобы идея ушла глубоко в мою голову. «Единственная игра, в которую мы играем сегодня ночью, Люк, состоит в том, что нам нужно вытряхнуть всю эту расовую дурь из её задницы, а ты как раз тот жеребец, что на это способен.»
Она сама-то в это верит? Я – жеребец? Ну да, ну да, Гретч под впечатлением от услышанного, не могу не заметить, но…
«Да конечно же» - говорит Лисоглазка, вся в ожидании. «Губерт хочет сделать попытку, я тоже хочу. Мы все любим новые игрушки, здесь и сейчас, не так ли? Да и время такое, рождественское.»
Это начинает обретать смысл. Она поднимает меня в глазах Гретч и направляет похоть в нужном направлении. Ну, раз так, то о кей.
К тому времени, когда мы все в сборе у нас в гостиной и совершаем подготовительный ритуал, я чувствую себя намного лучше. Я всё ещё достаточно на взводе, меня пугает даже самый лёгкий намёк на подставу, но…
Явление Мэйделин обставлено так, словно она явилась на свидание с Губертом. Облик – как в рекламе, девяносто процентов булок и буферов. Новенькая. Провинциальная недотрога, с её деревенской свежестью. Она практически излучает, светится, выбрасывает импульсами деликатесную смесь всеохватного женского желания и робости маленькой девочки. Тотчас принимается стягивать с себя мини, то и дело запуская пальцы в причёску – как я смею предположить, на самом деле это парик, надетый только на сегодня поверх её собственных плотных кудряшек торчком. Глаза, по большей части, опущены вниз. Мне достаётся лишь беглый взгляд, быстрый, но электризующий.
Её страхи – вот что, в конце концов, избавляет меня от моих оставшихся страхов. Когда начинается наш ритуал вдыхания кокса и выкуривания трубки мира - свежей, нерезаной перуанской и первоклассной марокканской – я достаточно крут, чтобы дать знать Губерту: о кей, мой мэн, всё моё дилетантство готово к бою, и надеюсь, ты порадуешься новой игрушке, пока я в деле.
Затем я проверяю Деб, молчаливую и собранную. В её взгляде – здоровая ревность и сожаление о том, что её не приглашают к участию в этой цветной низовой работе.
Затем, внезапно, Губерт хлопает в ладоши и встаёт, так, словно бриз только что наполнил его паруса. Медленно идёт к Его Проблеме, словно исполняя религиозный обряд, поднимает её на ноги и опускается на колени перед ней, мягко, даже искусительно и скромно. Всего на мгновение с любовью смотрит ей в глаза, затем выказывает свою, чисто сатанинскую ухмылку и начинает творить действо. Медленно оглаживает её оголённые шоколадные ножки снизу-вверх, потом сверху вниз, спуская с неё трусики. В церемониальной манере роняет их на пол. Ладони скользят вверх по внутренней стороне её бёдер, словно неизбежная рука судьбы. Он украшает её клитор мазком к***а. Встаёт на ноги и грубо говорит ей, сверху вниз: «Ну ладно, шерстеголовая никчёмная чёрная негритянская сучка, видишь вот этого дурного е**ря, деревенщину с голубыми очами Сатаны? Погляди на него, давай, глазей – и готовься. Потому как он намеревается сокрушить твою скверную чёрную жёпку, нигра, сокрушить её – слышишь? Навсегда. Сейчас. Встань на колени. Вот так, на руки и колени -  и поползла. Давай-давай, ползи. Я сказал, ползи прямо к нему, детка.» И вот она подползает ко мне, а Губерт знай себе вещает. «Теперь, расстегни ему ширинку – давай, слышь, расстёгивай. А теперь извлеки его, этот мерзкий, с-к-в-е-р-н-ы-й белый член. Вот так, этого Слизняка, как ты его называешь, давай, вытягивай.» Меня смущает вид этого нестоячего, мелкого, бледного чувака, извлечённого ей на свет божий. «А теперь соси его. Соси, пока он не станет больше, чем ты в полный рост. Давай, сучка, наложи на него свои ниггерские губы и соси.» Она сосёт, словно отбывает наказание. «О кей, слушай меня. Бери ложечку, набирай в неё к*****а и сыпь прямо в дырочку на залупе. И даже не думай о том, чтобы рассыпать, иначе я тебя…вот так, хорошая девочка.»
Затем он оборачивается ко всем присутствующим и говорит: «Ну, я полагаю, самое время.» И ведёт процессию прямо в ванную комнату. Пока мы разоблачаемся, Деб плавно проходит мимо меня, подняв бровь, направляя мне безмолвное сообщение – она шлёт его тогда, когда знает, что я вот-вот накинусь на что-то, на что я реально западаю. Что-то вроде: «Давай, малыш, развлекайся, но не забудь обнять меня, когда всё закончится, чтобы все здесь уразумели, кто есть кто.»
В итоге, мы все ловим кайф от старого доброго доисторического комбо – групповухи под к*****с, припудренный к****м. Мой Мэн мог бы сейчас проделать шесть новых отверстий в теле Гретч, и я бы даже не заметил - в эти сладкие чёрные бархатные часы.
Но я замечаю, а он нет. Он ни в коей мере не выносит ей мозг, он просто наслаждается её телом – молча, деятельно, действенно. Даже заставляет свою чику ждать своей очереди. Та в процессе вялого сексуального заигрывания с Деб, пока я, с хлюпающими звуками, сношаю Расовую Проблему. По моему опыту, чёрные чиксы пахнут либо мускусом, словно болотное дно, либо, на удивление – ванилью, словно скандинавские блондинки, и именно ей, как мне кажется, она и пахнет – а может быть, дело в коксе?
В любом случае, это очаровательно. К моменту рокировки, когда Гретч, в качестве рождественского подарка, достаётся Лисоглазке, Губерт, откинувшись на спину, наблюдает со стороны за тем, что творю я, а действия Деб направлены на то, чтобы вновь разжечь в нём тлеющие угли, я ещё только прогреваю движок. Она совокупляется со мной в удобной миссионерской позе, как подобает деревенской девушке, руки над головой, я атакую её клитор. Губерт подносит губы близко к её уху, его голос текуч, словно мёд: «Эй, какая прелесть. Алый, цвет восхода, на фоне полуночной синевы. Прелесть, да и только.»
Мы выходим на финишную прямую всем кагалом, и это нереально здорово. Гретч стонет от того, что Лисоглазка яростно трёт её киску, рот Деб, словно взбунтовавшись, трудится над членом Губерта, а я включаю четвёртую передачу, штурмуя восхитительную высоко приподнятую задницу Чёрной Крали, идя навстречу её исходному, до-рабовладельческому, дохристианскому, предшествовавшему всему вожделению – тому, что я называю «Отправной точкой извечного зла.» И нам кружат голову слова старины Губерта, который, подходит ко второму оргазму и, в то же время, произносит вслух, смеясь: «Люк, клянусь, ты самый грязный ниггер из тех, что мне довелось видеть в белом выходном костюме.»
Эта неприкрытая лесть подстёгивает меня, и я, на волне медленного действия канабиса и бушующей остервенелости, вламываюсь в неё с таким сладострастием, что Нью-Йорк, вероятно, сотрясается до самого фундамента. И тем не менее, Губерт всё ещё достаточно крут, чтобы вкладывать ей в ухо, голосом кота-мурлыки, бархатный, медовый груз южной неги, переформатирующий, до последней молекулы, всю её расовую память, в то время, как я, до самого последнего упора, до точки, засаживаю промеж её жарких булок.
«Мэн» - говорит Губерт, когда мы все лежим, тяжело и часто дыша – «если это не выбило всю дрянь из её задницы, то больше уж ничто не поможет.»
Этой фразой он закидывает меня на такие высоты, заставляя тратить все неизрасходованные запасы любви и ещё неразрушенного эго, что я готов воспарить прямо из постели.
Затем мы просто раскидываемся на кровати, передавая друг другу раскуренный к***к – пять тел с одним разумом, ожидающим, что скажет шестое. И в этом неохватном пространстве, проходит никак не меньше часа, прежде чем…
Она тянется, чтобы коснуться меня, её пальцы слегка трогают моё плечо. «Это…это…это…мне бы…ва-а-ады-ы…»
И я отклеиваюсь и усаживаюсь в маленькое летающее блюдце, и оно везёт меня на кухню, где я задерживаюсь, надо сказать, весьма надолго, задумавшись, какого чёрта я там делаю. Затем вспоминаю и беру один из наших красивых винных бокалов, беру кубики льда и, бреду назад через густую тишину, сажусь на колени возле неё и делаю преподношение.
Она заглатывает всё одним длинным глотком, возвращает мне пустой бокал и улыбается, и мы все просто знаем.
Именно то, что я не знаю, как высказать, но это наше общее знание, и мы знаем, что знаем это, и хором издаём единый общий вздох, как если бы мы все пили с ней эту воду.
И лежим, просто зная - что бы то ни было, до тех пор, пока не приезжает частное такси - особая серия гудков от водителя – и они не начинают бродить по комнате в поисках одежды, натыкаясь друг на друга, чтобы затем покинуть нас, молча.
Мы сворачиваемся в клубок, я в центре сэндвича, моя рука обнимает Деб, мой куст возле её попы, Гретч такая тёплая и плотно прижатая ко мне, и…
Мне не спится. Слишком возвышенное настроение, чтобы спать. Приходится извлекать себя, блаженствующего, из средоточия их чудесной теплоты, и волочить свой одинокий счастливый кайф в жилую комнату, ради записи в журнал. Где-там, в моих внутренних глубинах, празднует Малютка Люцифер – с шумом и весельем. Я не думаю, что он проявил бы больше эмоций, если бы, скажем, Белый дом сгорел дотла.