Дачники

Кот Василий не любил темное время суток, оттого не жаловал вечера. Он бы не любил и ночь, но по ночам Василий спал. Какой-нибудь умник скажет: «Но ведь можно включить свет?» Можно, но кот был жуткий скряга, и одна только мысль о вращающемся счетчике, приводила в панику его крестьянскую арифметику и порождала череду проклятий в адрес глухого к чужим страданиям Томаса Эдисона. Впрочем, северное сияние кот тоже не привечал: «На кой мне свет без тепла? Все одно что сметана по телевизору».
 
Уже с октября месяца Василий впадал в меланхолию, а к зиме, и вовсе - в депресняк. Он часами продавливал дачное кресло, уставившись на засиженное белыми мухами оконное стекло. Со временем некоторые снежинки таяли, им на смену, беззлобно толкаясь, укладывались основательно подгулявшие новобранцы. Неторопливый шаг ходиков шинковал Вечность на одинаковые до безликости отрезки. Если их перемешать, то отличить первый от последнего будет, положительно, невозможно.
 
Горожан Василий презирал, за суетливость и склонность к избыточной рефлексии. «Скачут, словно блохи на собачьей свадьбе. А крови напившись, нюни распускают». К селянам относился снисходительно, будто ставя в дневник тройку за просто так. С хозяином вел себя ровно – не хамил, но и об ноги не терся. Слегка ему завидовал, ибо последний с наступлением холодов уходил в запой до весны, тем самым благополучно спасаясь от любых проявлений непогоды и угасающего интеллекта.
 
Изредка Василий обращался к дрозофилу, распятому на стене рукою еще трезвого Хозяина. Раз в год пучеглазая жертва обновлялась, что давало коту повод не запоминать имена, прибегая к обезличенной форме - «вы».
 
— Вот гляжу на вас и прихожу к мысли, что ваше место в гербарии. Не дует?

Потревоженный мух силился изобразить на камбала подобном лице улыбку, однако выходило криво и напоминало разочарованный смайлик в амурной переписке. Коту импонировала немногословность собеседника, его скорбная задумчивость и неподдельное равнодушие к сладкому.
-  Н-да, не каждому суждено обрести свое место в жизни, не находите?
 
Несмотря на очевидную бестактность, дрозофил не впадал во гнев, не сучил ножками. Это, лишний раз, подчеркивало философичность атмосферы, коя нередко воцаряется промеж двоих после первой бутылки либо в камере смертника в преддверии последней. Василий лет сто как не злоупотреблял, мух завязал недавно. Причины на то были разные, но оба ими не кичились, и, уж, тем паче - не злорадствовали. Их отношения следовало бы назвать дружескими, ибо враждовать Василию было откровенно лень, а дрозофилу – не с руки.
 
 -  Если долго смотреть на ходики, легко двинуться умом и схлопотать косоглазие. Не так ли, Базедушка?

Распятый часы не видел - поза не дозволяла. Однако кукушку слышал. Прежде он особенно любил бой двенадцати часов, все последующие удары складывал. Верил в бессмертие души, категоричность утверждений осуждал, фразу «давайте отличать мух от котлет» принимал близко к сердцу.
 
-  Нынче всякая шваль требует к себе уважения. Вот вы, например, требуете?
 
Бывший фрондер, в теплый сезон жужжащий по любому случаю, мог разве что просить. Да и то, - молча. Свернутая трубочкой газета начисто лишила дара речи. Передовица, медальонным профилем героя-сталевара, припечатала страдальца к пыльной вагонке аккурат после обеда, когда хозяин дачи боролся с соблазном навести порядок к приезду «горячо любимой» тещи. Ритуальное убийство завершило борьбу со счетом 1: 0 в пользу озлобленного воздержанием зятя. Теща передумала, а Базедушка так и остался висеть немым укором женскому легкомыслию.
 
-  Я устал с вами спорить, балабол вы эдакий, - зевал полусонный Василий, - полагаю, на сегодня с меня довольно.