Глава 2. Ценою жизни

Глава 2

Ценою жизни

1657 год.  Переславль Рязанский

       Дождь уже не радовал, не приносил измученным телам ни долгожданной прохлады, ни облегчения. Ноги  не шли по раскисшей под слоем опавших листьев земле. Глаза заливала вода вперемежку с потом и кровью из расцарапанного лица. Звон в ушах сменялся шумом дождя, с трудом пробивавшегося сквозь густые ветви вековых деревьев. И не видно конца пути, этого пути…

       Все произошло так быстро, что Мишка ни понять ничего не успел, ни расспросить. Отец, рыча, как огромный раненый зверь, из последних сил отдавал ему приказания – молчать и запоминать. Дрожащей рукой гладил по плечу, другой крепко держал за локоть и говорил, говорил… Из уголка рта уже показалась кровавая пена. Она пузырилась, при каждом вздохе отца увеличиваясь в размерах, и шапкой обваливалась на объемистый живот. Потом он, задыхаясь и спотыкаясь, одной рукой зажимая раненый бок и приволакивая перебитую ногу, тащил бедных растерянных парней через разгромленный двор, горящие службы и мечущуюся челядь к потайной незаметной калитке в плотном заборе из плохо тесанных щелястых дубов.

       В этом глухом проулке было пока тихо. И они еще долго оглядывались на родной дом, все более затягивавшийся клубами дыма, и отца, пытавшегося непослушными ногами растрепать траву, примятую копытами их лошадей, и запирающего калитку. Да нет, не могли они, конечно, за толстыми бревнами увидеть, как отец заметает их следы, спасает их от погони, тащит свое могучее истекающее кровью тело как можно дальше от калитки, чтоб не догадались злодеи проклятые, не нашли…

       Не было у братьев Мишки и Олега времени, чтобы даже думать, изо всех сил прокручивали они в голове слова отца, чтобы не забыть, не сбиться. Ни останавливаться, ни спрашивать у кого-то дорогу было нельзя. Попадаться кому-то на глаза опасно. Все сейчас работает на злодеев, везде у них глаза и уши.

       А у Зосима они бывали еще детьми, правда, гостили недолго. Не было у них и нужды запоминать дорогу. Как и полагается княжеский отпрыскам, везли их в отдельном возке, чинно и благородно. Олег, будто был уже большим, сидел в подушках прямо, головы не склонял, посматривал на все из-под опущенных ресниц снисходительным взглядом. Родители и сестры, хоть и посмеивались над ним по-доброму, но всегда говорили, что Олежек настоящий будет князь. Мишке это было обидно, но недолго. С егозиной натурой своей он никак не мог усидеть на месте хоть сколько-нибудь продолжительное время, не сотворив какую-нибудь шалость.

       Вот и в тот раз тоненьким прутиком шебуршил он вознице и воспитателю своему дядьке Савосе то за волосатым ухом, то по заросшей сивой щетиной шее. Дядька смешно отмахивался, будто от оводьев, и очень уж сильно ругался. Даже настоящий князь дозволял себе слегка растянуть губы, но быстро спохватывался. Так что дорогу парни не помнили. Само место их теперешнего стремления отложилось в детских головах роскошными лесами, вкусной едой, веселыми дворовыми хлопцами, лошадьми да разного рода шкодами. И теперь им надлежало прибыть в Кривель одним, голодным и холодным. Не было с ними доброго шумного Савоси, который и уложит, и разбудит, и оденет, и накормит, и присмотрит, и утешит. Лежал Савося нынче на дворе в луже собственной крови, разрубленный почти надвое...

      Мишка же, хоть и был младше, хоть напуган и потрясен, стиснув зубы, гнал лошадь впереди причитающего брата. К его седлу отец пристегнул торбу с сокровищем и ему наказывал исполнить последнюю волю свою. Мишка как-то сразу, в одночасье, почувствовал в себе способность и силу, чувствовал ее, видно, и отец, причем, гораздо ранее.

       Трое суток они полями, лесами да болотами, почти наугад, подчиняясь какому-то внутреннему Мишкиному чутью, шли уже к Зосиму. Шли и не знали, что ждет их там. Благо, теплое время стояло, еды в лесах русских вдоволь, сыроежки всякие да ягоды, в поле зерно молочное. Ночевали в совсем уж глухих местах, больше даже чтобы лошадям отдых дать. Спрашивали дорогу только у детишек и баб, ну и поплутали, конечно. И вот теперь этот сырой и неприветливый лес был последним на их пути к цели. Но тут, кажется, заблудились окончательно. Лошадей, совсем выбившихся из сил, пришлось бросить уже давно, расседлали их, чтобы не опознали. Прибьются к кому-нибудь до холодов, домашняя же скотина.

       Временами казалось, за стеной дождя видны признаки жизни. Ан нет, сосны это, старые сухие сосны, сами себя задушившие самосевом непрореженным, так были похожи на старый забор.

       Сколько метались они, пока не свалились обессиленные под огромное поваленное и обросшее мхом дерево, где дождь почти не доставал. Мишка только успел прикопать бесценную ношу свою среди корней в куче прелой листвы, как здоровый молодой сон свалил их. Ни холодные струи, ни гулкий шум летнего ливня, ни многозвучие русского леса уже не смогли разбудить парней. Лишь на утренней зорьке молодой и потому очень любопытный и бесстрашный волчонок, до того долго тянувший носом воздух с незнакомым и манящим запахом, лизнул все-таки руку Олегу.

       Медленно дрогнули длинные пушистые, как у девушки, ресницы, лучистые серые глаза княжича все больше распахивались, не мигая, уставились на улыбающуюся волчью морду. Парень приподнялся на локтях, попятился было, да некуда, сдул со лба длинную русую прядь и заорал так, что в лесу мигом поднялся жуткий птичий переполох. Мишка вскочил, больно ударившись головой о свое убежище, зажал Олегу рот и увидел, как волчонок, поджав хвост и сложив уши, совсем по-собачьи подбежал к небольшой, худенькой и растрепанной какой-то женщине, ткнулся носом в подол ее юбки.

       Женщина потрепала зверя по холке, подняла глаза на ребят, поманила их рукой и пошла, пошла вглубь леса. Волк не отставал. Сами не зная почему, братья опрометью кинулись за ней, успев только выхватить сумку из прикопа.
Вроде бы они быстро шли, а женщину догнать никак не удавалось. На вопли братьев она никак не реагировала, все шла и шла, ни разу не обернувшись, а потом как-то сразу пропала за разлапистой елью.

       - Завела, завела! Сгибнем тут, сил уж больше нет, - сипел в отчаянии рядом Олег. Мишка растерянно озирался вокруг и вздрогнул от неожиданного легкого прикосновения. Это небольшая, вся в неопрятных клочьях местами вылинявшей шерсти собаченка тянулась ему в сапог мокрым носом. И тут откуда-то сбоку сразу будто открылись знакомые звуки человеческого жилья: кто-то отбивал, видно, косу, кудахтали куры. Парни переглянулись и кинулись в сторону звуков. Так и есть: крепкий частокол.

       Довольно долго шли они вдоль него, пока не увидели, затаившись в кустах, выезжавшую из ворот телегу с бабами. Ворота за ними тут же прикрыли.
И еще долго сидели ребята в кустах, животы уже немилосердно урчали от голода, но ни отойти задами, ни проситься в жилье они не решались. Так и сидели, прижавшись друг к другу. От их влажного платья начал валить пар, животы крутило все сильнее. Но, сидели, сами не зная, чего ожидая.

       Вдруг где-то на подворье послышался смех, даже не смех, а словно раскат грома, который так же, как ор Олега, вспугнул птиц в лесу, а глупые куры на дворе смолкли. Мишка вскочил – так смеялся только один человек. Это был смех из его детства. Сразу вспомнилось и имя. Кузьма, конечно, Кузьма! Один из людей Зосима. И этот громовой смех, и раскатистый бас Кузьмы были тем более замечательны, что сам Кузьма представлял собой малорослого плюгавенького мужичонку, до тех пор, пока не раскроет рта. Если удавалось ему выехать в город, то любил он потешаться над людьми этим своим голосом. И уж совсем было замечательно наблюдать, как иной раз колотит его жена, двухметровая дородная Настя с визгливым тонким голоском цыпленка.

       Ни минуты не раздумывая больше, братья подлетели к воротам и давай лупить колотушкой по бревнам, орать что было сил. Не верилось, что добрались.

       Разомлев совсем от вкусной еды, от ведра выпитого чаю, блаженно валялись они на полатях в подостывшей с вечера бане и даже языком ворочать было им лень.
С ворохом чистой сухой одежды ждал их Кузьма, отправленный Зосимом  с ними на помывку, но с разговорами не лез. Мельтешил только излишне, во всем стараясь угодить княжичам. Хорошо он их помнил: важного очень и оттого смешного Олега, над которым все потешались; сорванца Мишку, будто один из дворовых ребят, бесшабашного и лихого.

       Наконец, обихоженные по старому русскому обычаю дорогие гости вошли в светлую просторную горницу, где за снова накрытым к чаю столом сидел уже и сам Зосим, старый друг и побратим их отца. Заросший весь темными жесткими волосами мужик сильно похож был на него, только ростом меньше и весом не добрал. Расспросив братьев, долго качал головой и молчал, прихлебывая травяной ароматный отвар кружку за кружкой. Тоже, видимо, похоронил уже друга – сокрушался.

       И Мишка, и Олег  прекрасно понимали, что вряд ли отец выжил, вороги эти в погоне за сокровищами никого не пожалели. Благо, мать с сестрами давно уже уехали к тетке в Тверь погостить, не то и их бы погубили. Только теперь, когда трудности пути были позади, на них свалилось полное осознание того, что произошло. Да и Зосим рассказал им кое-что, о чем они и не подозревали.

       Оказывается, семья их уже не первое поколение была хранителем некоей вещи ( какой, никто не знал, поскольку нельзя было открывать странный ящик из тяжелого серого металла под угрозой страшной смерти). Вещь эту прятали от глаз людских с неведомых времен, ибо, попав не в те руки, могла она много страшных бед натворить. И вот эту вещь принесли они сейчас Зосиму, чтобы перепрятать, потому как те, кто охотился за нею, вызнали все же, кто был ее хранителем не одно столетие. Если уж выследили они отца, то и до братьев добраться им большого труда не составит.

       Вот и думал этот похожий на медведя мужик, как уберечь семью хранителя, что делать с сокровищем, как отвести беду от себя тоже. Думал и ничего не мог придумать. А братья между тем, почти забыв о недавних трудностях, с нескрываемым интересом разглядывали снующих по двору девок. Наконец, выйдя из горницы на двор вздохнули они более свободно, тяжело было возле мрачного Зосима.

       По двору сновал с метлой Кузьма и тут же бросился к ним угодить. Принес семян в лопухе и сел тут же рядом на бревнышке лузгать с ребятами. Мишка рассказал, что спешно выехать им пришлось, заплутали, еле выбрались, женщина странная с волком вывела к жилью, а сама исчезла, вот бы увидеть ее, поблагодарить. Услышав про это, у  Кузьмы аж вытянулась его смешная остренькая, похожая на хорькову, мордочка. Чуть не заикаясь, он произнес:
       - Это ж вы, ребятки, Алену повстречали. Надо же, давно про нее уж не слыхал. Наши-то ее уж, почитай, годков тридцать не видали.

       - Как – 30? Ей же и было всего столько.

       - Да и тридцати ей не было, когда пропала она. Бабка еще мне рассказывала, Алена эта, мельникова жена, двоих детишек потеряла в лесу однажды. Малым лет по 9-10 было, наверно. Они, как заплутали, дня два по лесу проходили и на хуторе каком-то оказались, за 20 верст  отсюда. Их потом мужики сюда привезли. Еще через день-два, пока разузнали, чьи они да откуда, да дорога, да то да се. А мать-то отчаялась и, видать, головой повредилась, пока сама искала их. Они уж дома были живы-здоровы, а она так их в лесу и продолжала разыскивать. Найдут ее, приведут домой, она не узнает никого и деток своих тоже. Не доглядят – она опять в лес. Как жила, чем  питалась, неизвестно. Так и сгинула там. Теперь вот кой-когда людям помогает, выводит. Но давно про нее не слышали, давно. Да и лес-то у нас теперь не тот уж стал, не тот. Раньше лес был – это да! А сейчас что? Порубили все, покорчевали. Не тот!

       Даже у отчаянного Мишки меж лопаток мурашки пробежали. Это они за кем же шли по лесу? Это давно сгинувшая покойница их что ли к жилью привела? Да вроде живая была, волка гладила…

       В переглядках с девками местными так и прошел день. А на заре их, ничего не понимающих, подняли, покормили, снарядили, и поехали они верхом на лошадях с Зосимой и еще двоими мужиками в сторону Мурома. Сумка болталась за седлом…

http://proza.ru/2020/10/25/471