Глава 3. Утрата друга

Люси давно спала, а я все никак не решался зайти в спальню и прилечь рядом. Меня почему-то мучила совесть, я представлял себе, что она повернется ко мне и посмотрит с укором в мои глаза. Мне казалось, что я в чем-то виноват перед ней.
«Зачем ей такие жертвы? Мне никогда этого не понять…– рассуждал я, сидя на кухне. От разгулявшихся мыслей возникло желание что-то съесть, я с трудом сдерживал его, поглядывая на свое дырявое тело. – Рисковать своим здоровьем, жизнью, а после - ночи напролет не спать, взращивая себе подобного человечка, за которого сердце будет обливаться кровью … И главное, эта пустота, которая разительно увеличится, стоит только малышу родиться на свет. Хоть бы обо мне подумала, готов ли я к тому, чтоб лишиться внушительной части самого себя. А я, между прочим, еще так много всего не успел сделать…».
Я услышал шаги Люси в коридоре.
- Ты чего еще не спишь? Завтра на работу, – произнесла она сонно и отправилась в ванную.
Совесть подступила ко мне с новой силой, стоило мне представить огромную пустоту в теле любимой женщины. «Я бы вообще не жаловался, - стал я корить себя, нервно заходив по маленькой кухне из угла в угол. – Мне всего лишь предстоит смириться с тем, что в один день я лишусь значительной части себя, а вот Люси придется помучиться. – Я вспомнил жену Сая – Лиз, которая едва не лишилась жизни, разродившись девочкой. – А если Люси… - я на минуту представил себе, что Люси не станет. – Нет! Пускай заводит хоть тройню, пускай я превращусь в ходячую дыру, лишь бы она была жива».
Я не выдержал и открыл холодильник. «Слава Богу, в нем ничего нет готового к употреблению, кроме йогуртов, которые я не ем», - хотел было вздохнуть я с облегчением, когда нашел на самой нижней полке столь любимые женой яблоки. С жадностью я принялся есть их, один за другим. Хотя я все еще переживал по поводу нашей ссоры, после яблок из моей груди перестал струиться дым.
- На тебя что, жор напал? – насмешливо обратилась ко мне Люси, которая подкралась ко мне сзади. Я почувствовал на спине ее руки и виновато поднял глаза. Она склонилась надо мной и лукаво смотрела, как я жадно жую. Нет, она совсем не злилась на меня. Я мог успокоиться и идти спать. – Ешь на здоровье, - сказала она и последовала обратно в кровать.
Вместе с ее прикосновением все мои переживания выветрились. Она уже дышала новой жизнью, каким-то особым смыслом. Странно, что я так долго этого не замечал. На миг я даже посмеялся над всеми своими опасениями. «Будь что будет. Переживем», - решил я и последовал за Люси в спальню.

Мои тревоги вернулись ко мне во время сна. Мне снилось, что я отдался пустоте, и она проникла в каждую клеточку моего тела. Но не было никакого страха или боли. Пустота тянула меня вниз с бесконечной скоростью, и у меня захватывало дух от проносившихся перед глазами картинок. Где-то внизу я слышал смех молодого Джеймса, разносившийся четко по всей бесконечной пропасти, в которую меня затягивало. Я хотел как можно скорее попасть к нему, но этого не происходило. Только лишь я увидел черты его лица и протянул к нему свою руку, как Люси затеребила меня за плечи, вернув мое сознание в реальность.
- Джеймс умер, - сказала она, когда я раскрыл глаза.

Похороны были проведены в выходной день, воскресенье. Толпа людей, облаченных в белые наряды, собралась на пустыре, в нескольких километрах от города. Несмотря на то, что день только начинался, было темно, как в сумерки. Черные тучи касались крон невысоких скрюченных деревьев. Их иссохшие стволы зловеще темнели на фоне непогоды. Все с опаской ожидали, что сейчас пойдет дождь. Где-то вдалеке уже мелькали молнии, но грома еще не было слышно.
В небольшой ярко-голубой коробке, запечатанной и украшенной искусственными цветами, покоились останки покойного. Это были обгоревшие кончики пальцев, мочки ушей, пепельно-черные ногти, лоскутки его сморщенной кожи и угольки, оставшиеся догорать после того, как жизнь окончательно выветрилась из тела Джеймса. Никто не видел это убогое зрелище: коробку намертво закрыли. Все итак знали, что из себя представляет труп, изъеденный пустотой, и никто не хотел запоминать энергичного Джеймса именно таким.
Процесс похорон у нас представляет собой не траурную церемонию, а торжественное обращение к небесам, мольба живущих сделать последний путь успошего волшебным, в противоположность его пустой жизни. Хотя в действительности, эта традиция была придумана лишь для того, чтобы отвлечь утративших близкого человека от скорби. В действительности же мало кто мог позволить себе улыбнуться в этот день.
К коробке с Джеймсом был прицеплен большой воздушный шар ярко-красного цвета, в конце мероприятия кто-то из родственников должен был обрезать веревки и отпустить останки покойника в полет в бесконечность. Так как близкой родни у Джеймса не осталось, а его вдова по непонятным причинам отказывалась это делать, эту миссию взял на себя я.

В день, предшествовавший похоронам, я долго сидел над тем, что осталось от тела покойного друга. Оказавшись с Джеймсом наедине, я долго разговаривал с ним; говорил о том, что у нас с Люси будет человечек, делился планами на жизнь, спрашивал его немого совета о том, как жить дальше в этой жизни, предвещавшей в скором времени немало новых забот. Я чувствовал, что Джеймс находится где-то рядом, и мне было хорошо от этой мысли.
- Знаешь, - сказал я ему перед самым уходом. – Я никогда не говорил тебе, что ты моя родная душа. Ты, наверняка и сам ощущал то же самое, но… Так сложилось, что именно я должен был сказать это первым. Потеря тебя – огромный удар, я словно бы и сам умер. Только двух людей я мог назвать родными, это ты и Люси. Теперь осталась только она.
Я вышел из его дома, оставив за спиной его разыгрывавшую горе жену Лию. Стоило Джеймсу слечь в больницу, как она завела себе любовника, и я не хотел ни на секунду более наблюдать за клоунадой, которую она развела со смертью Джеймса. В лицо мне дул легкий теплый ветер. Я закрыл глаза, подставив лицо приятному дуновению.
Внутри воцарилось спокойствие, впервые за полгода меня отпустила тревога, от которой я практически не переставал дымиться. Я очень боялся смерти Джеймса, мне казалось, что смерть параллельно живет и в моем с Люси доме, стоит надо мной и дышит в лицо. Что-то тяжелое висело в воздухе, и мне было не по себе. Теперь же, когда самое страшное случилось, я понял, что смерть – это просто смерть. Ужасна не сама она, а ее ожидание.

Во время похорон я был все так же безмятежно спокоен. Слезы пришедших проститься с Джеймсом людей казались мне неестественными. «Отчего вы плачете? Он ведь, в отличие от вас, отмучился!» - хотелось сказать им, но я хранил терпеливое молчание.
Недоволен я был лишь одним. По традиции, вместе с останками умершего, в небо отправляли одну его самую любимую вещь.
- Нашли, с чем отправить Джеймса в последний путь, - говорил я на ухо Люси. – Все знают, что Джеймс жил ради музыки, и не мыслил себя без гитары. Однажды я подарил ему гитару, о которой он мечтал всю жизнь. Благодаря ней он написал лучшие свои песни, в том числе посвященные Лие. Эта гитара – символ его жизни, лучшее, что было в ней. Но стоило мне предложить запустить гитару в воздух вместе с его останками, как на меня обрушилось возмущение со стороны всех собравшихся.
- Любимый, - Люси попыталась необидно возразить мне. – Но их возмущение не лишено здравого смысла. Гитара тяжеловата, чтобы запускать ее в небо. Тут обычным воздушным шаром было бы не обойтись…
- Не думаю, что это ударило бы по бюджету Лии, - не согласился я. – Она могла бы заказать на похороны мужа хоть ракету. Меня больше всего оскорбляет, что она положила в коробку с его останками планшет. Мол, это тот предмет, с которым Джеймс не расставался в последний год, до того, как перестал соображать. Глупее я ничего не слышал. Да он вцепился в этот планшет от бессилия, от тоски, которую не мог побороть. Он больше не мог писать, и планшет кое-как скрашивал его потускневшую жизнь. А в счастливые дни он жил музыкой.
- Лия совсем не глупая, зачем ей пускать в воздух гитару Джеймса, если ее можно дорого продать его поклонникам? – мы оба посмотрели на Лию. Она по-актерски рыдала в плечо своего очередного любовника. Вокруг нее столпилось несколько пожилых женщин, рвавшихся ее утешить.
– Да и представь на секунду, - продолжила жена, - если на кого-то с неба упадет тяжелая коробка с гитарой… Планшет хотя бы не убьет никого… Надеюсь… Вообще, это очень глупая традиция…
- Лучше бы они действительно вообще ничего не клали к его останкам, - согласился я. – А планшет – это как плевок в его душу, памятник его слабости…

- Я думаю, стоит поторопиться, - подошел ко мне Лаэль. Впервые за многие годы я видел его трезвым. – Ветер усиливается, еще чуть-чуть, и запуск может сорваться…
Ветер действительно усиливался, надвигалась буря. Вдалеке серела полоса ливня. До моих ушей стали доноситься раскаты грома.
Я похлопал в ладоши, чтоб привлечь внимание собравшихся. Люди уплотнились около шара, и я заговорил.
- Друзья! Мы собрались здесь, чтобы отправить в вечный полет душу лучшего из людей, которых я знал. Джеймс был не просто другом, он был необычным человеком, который прожил неправильную, но красивую жизнь. Он плюнул на свою пустоту и заполнил ее светом – красотой собственной души, творчеством, которое до сих пор звучит в наших сердцах. Прежде чем обрезать эту веревку, я хочу, чтобы мы благословили Джеймса его же музыкой, символом его замечательной жизни!
Я достал из машины гитару Джеймса, которую вчера украл у его жены, и заиграл композицию, которую Джеймс исполнял на нашей с Люси свадьбе. Жена прослезилась и трогательно заулыбалась. Наши с Джеймсом общие друзья невпопад запели обрывки из текста, Лия вжала голову в плечи и высвободилась из рук своего кавалера. Для всех мой ход был неожиданностью.
Усилился ветер, режущий слух раскат грома заглушил мою игру.
- Режь веревку быстрее, - указывая на продвигавшуюся все ближе к нам полосу ливня, закричал Сай.
Я с досадой оборвал песню.
- Ты прибыл из бесконечности, туда же и устремится твой дальнейший путь, - сказал я тихо, обращаясь к коробке с останками друга, и обрезал веревку. Шар взмыл в небо и тут же был унесен вихрем далеко в сторону.
Мы наблюдали за тем, как яркий шар и небесно-голубая коробка метались в черном небе, пока наши тела не стал бомбардировать мелкий град. Лия была первой, кто побежал в укрытие, за ней последовала вся толпа. Только я и наши общие с Джеймсом друзья продолжали наблюдать за полетом друга. Спохватившись, я заметил, что Люси стоит со мной и, взяв под руку, затащил ее в нашу машину. Ей не стоило подвергать риску свое здоровье.
- Если хочешь, иди к ним,  - она указал на меркнувшие в серой полосе дождя фигурки друзей.
- В этом нет смысла, - покачал я головой. – Джеймса уже все равно не видно. А я должен беречь себя ради нашего человечка.

В первые дни после потери друга я днями напролет слушал записи наших юношеских выступлений и во все горло подпевал Джеймсому. Казалось, я заново переживал свои лучшие годы. Люси наблюдала за моим сумасшествием, иногда подыгрывая мне. Изображая глупенькую фанатку, она вешалась мне на шею, просила автограф и коверкала слова написанных мной и Джеймсом песен.
- Женись на мне, - кричала она, стараясь перекричать громкую музыку. Она сорвала с себя футболку и кинула мне прямо в лицо.
- Глупая, я ведь итак на тебе женат, - я приглушил музыку и, поймав Люси, легонько подкинул на своих руках.
- Правда? Я и забыла, - опустившись на пол, пошутила жена. – Смотри, - она запрыгала от радости, - ты затягиваешься! – моя пустота едва заметно обрастала живым слоем.
- И ты тоже! – я указал пальцем на ее живот. – Это фантастика!
- Отчего же, - пожала плечами моя фанатка-жена. – Я и раньше часто наблюдала, как мои клетки заново возрождаются, особенно в детстве. Каждый раз, когда я веселилась, я видела, как моя пустота становится немного меньше. Я называла это волшебством… Мне никто не верил, хотя это казалось таким очевидным…
- Я тоже никогда не обращал на это внимание, - признался я. – Вот взять, к примеру, те далекие времена юности… Я никогда не был более беззаботен и счастлив. Наши выступления сносили мне крышу, мы с Джеймсом были в эйфории, но ни разу не видели, чтобы наши пустоты затягивалась.
- В этом нет ничего удивительного, - Люси обратно надевала на себя свою футболку. – Я, конечно, не знала тебя в те годы, но уверена, мой дорогой, что ты пил как сапожник…
- Естественно, как и любой полный прыткости юнец… И немного наркотиками баловался, но вовремя остановился, - ответил я с некоторой гордостью. В те времена пустоты внутри нас были не столь велики, и мы редко обращали на них внимание. Принимали как само собой разумеющееся тот факт, что однажды полностью превратимся в сплошную пустоту… - Мы даже иногда специально курили траву и по-идиотски хохотали, наблюдая за шипением, исходящим изнутри. Чем больше было дыма, тем больше веселья.
- Я и не сомневалась, - покачала головой Люси и ласково провела пальчиком по моей большой пустоте, края которой из обугленных превратились в бледно-розовые. – Конечно, ты не мог видеть этого чуда, потому что каждое восстановление перебивалось еще большим разрушением…

- Интересно, - задумался я чуть позже, когда мы с Люси успокоились и немного заскучали. – Джеймс ведь был счастлив. Он занимался тем, что любит. Он обожал выступать, он души не чаял в Лие. Из него шла такая энергия, которой не было ни у кого… Почему же пустота так быстро съела его?
Мне вновь стало не по себе, стоило лишь вспомнить последние полгода его жизни. Люси изменилась в лице, насупилась и произнесла:
- Он продал свою душу дьяволу…
- В смысле? – возмутился я.
- Он ведь писал свою музыку под кайфом…
- И что с того?
- Он саморазрушал себя ради этих сильных вспышек вдохновения. Он был в сделке: ему – сносящее крышу вдохновение, а взамен он отдает свою жизнь…
- Неприятно, что ты обвиняешь моего друга в сотрудничестве с Сатаной…- обиделся я. – Хотя… было в нем что-то дьявольское…
- Я серьезно, - настаивала Люси. - Мы ведь все только так и живем: запуганные  пустотой, мы получаем «дозу» чего-то разрушительного, и платим за это усилением пустоты. А Джеймс, будучи максималистом, решил не размениваться по мелочам. Отдал свою жизнь за временную, но величественную эйфорию творчества. И это героический поступок, не каждый бы мог решиться вот так, с головой отдаться пустоте во имя смысла собственного существования.
Мысли о Джеймсе, как о герое, который поплатился жизнью за ее же смысл, поставили красивую точку в истории о нем.