Rip current. Кольцо Саладина. 29

Гостиница дышала высокой научной мыслью.
Приветственные плакаты встречали участников конференции у входа, гудело многолюдие в холлах и коридорах, повсюду витала специфическая атмосфера, исходящая от солидной публики.
Неспешно, интеллигентно, значительно.
Как всегда, в такой высоконаучной атмосфере, я почувствовала себя случайно затесавшейся богемной самозванкой.
Впрочем, наш трёхместный номер был как раз мне созвучен. Был он милым и женственным – кружевные занавески на окнах, золотистые мягкие покрывала, сосновый букет на журнальном столике посреди красивой салфеточки…
Авантюру я заподозрила, едва успев расположиться на новом месте. Просто машинально взяла в руки программку конференции - их в гостинице пестрело везде - в холлах, в номерах, даже на подоконниках. Раскрыла её - и глаз мой сразу зацепился за знакомую фамилию. Астахов. И инициалы его. И звание. И институт.
Так. Я посидела на своей кровати с программкой в руках, пока мои сожительницы – две учительницы истории из области, скромно чирикая, заселялись и устраивались - и немного поразмышляла. Очень походило на то, что моя поездка - результат его влияния. В эту версию хорошо вписывалось предположение Татки о том, что планировалось послать другого, но вдруг всё поменялось. Вот это «всё поменялось» – и был Вадим. Это  его стиль…
Ну, и прекрасно. Ну и ладно. Значит, будет мне не скучно...
Я встала и подошла к зеркалу. Расчесала волосы, собрала наверх. Стала романтичной и неприступной. Потом распустила по плечам. Стала дерзкой и соблазнительной. Заколола на затылке. Стала тоже учительницей. Что ж, понятно, что он меня будет искать. И, конечно, найдёт. Ну и отлично. Пусть ищет!

Он нашёл меня очень быстро. Ровно в десять часов, когда мы вернулись из столовой после завтрака и уже были готовы к выходу, в дверь аккуратно постучали. Как выражается Татка, я нутром почуяла, что это по мою душу. И не пошла открывать. Из вредности.
- Вероника Владимировна Беляева найдётся здесь? – донеслось до меня из тамбура весёлое.
«Не моё ли имя прозвучало?» - не без иронии подумала я строкой из песни Антонова.
Приятный, интеллигентный баритон. Бархатный и повелительный. Так и хочется побежать за ним на край света. И я когда-то побежала. А теперь нет, дудки. У меня теперь свои баритоны есть…
В общем, я не спешила ринуться на зов. Делала вид, что озабочена своей сумочкой, мстительно поглядывала в окно и только, когда, наконец, почувствовала на себе недоумённые взгляды соседок по номеру, милостиво оглянулась. Подчёркнуто официально поздоровалась.
Он был эффектен в модном элегантном чёрном пальто, без головного убора, молодой, успешный, перспективный учёный, доцент, кандидат наук, блестящий и респектабельный.
- Я вас буду ждать в вестибюле, - деликатно предупредил он и исчез, оставив после себя лёгкую ауру дорогих запахов.
А я независимо пошла одеваться. Как будто это явление ко мне никакого отношения не имело. Как будто заблудился тут товарищ.
Но своё чёрное дело он сделал: словно невидимый занавес рухнул между мной и двумя моими сожительницами.
А так жаль… Мы так хорошо подружились за завтраком, успев перекинуться хоть и дежурными, но искренними рассказами о себе. И вот - явление респектабельного господина сразу развело нас по разным мирам. Это они ещё не знают, кто он такой...
В вестибюле я успела схватить своё отражение в зеркале во весь рост. Всё было прекрасно – моё серое стёганое пальто с меховым капюшоном, чёрная Милкина шапочка, чёрная сумочка. Ярко-рыжий шарф на плечах, который я связала сама в электричках... Нарядно, со вкусом. Отлично!
Вадим ждал меня у самого выхода, правильно полагая, что вот этого места мне никак не удастся избежать. Если только вылететь в трубу.
- Я так рад тебя видеть!..
- С чего бы это? – улыбнулась я, старательно натягивая кожаные перчатки и не глядя на него. И сразу пожалела. Так нельзя. Это намёк на некие отношения, это неправильно, это провинциально. Нужен другой тон. Простой и безразлично-учтивый.
- Я тоже рада.
Я посмотрела на него максимально просто. Он, как всегда, был безупречен, предупредительно открыл передо мной двери, пропустил вперёд – всё это на глазах изумлённой публики.
Мы вышли и тронулись через обсаженную заснеженными ёлочками городскую площадь.
- Я не так давно узнал, что ты перебралась в нашу систему.
Враньё, подумала я. Врёшь ты всё. Всё ты знал с первого дня. Просто трусил и не знал, как лучше себя вести. А трусил, потому что не знал, чего от меня можно ожидать. И сейчас не знаешь. И хочешь узнать…
- Я был очень рад. Всегда считал, что у тебя должна быть более перспективная работа. Я очень рад тебя встретить здесь.
Это уже повторение. Я промолчала. Надо быть спокойной. В общем-то ничего особенного не случилось: встретились сотрудники, не надо придавать значения. Молчать, мило улыбаться, отделываться ничего не значащими, общепринятыми фразами. И кажется, мой манёвр начинал иметь успех. Всё-таки, вежливое дистанцирование – великая вещь.
Однако, когда мы пришли на место - поднялись по широким ступеням под колоннаду, вступили в просторный, многолюдный холл - мой спутник опять оказался на высоте: проводил до гардероба, помог раздеться, получить номерок, проводил в зал… И вовремя исчез – именно вовремя, не позволив смотреть на себя, как на докучного поклонника. Да, тактичному поведению у него можно было учиться…
Большой, помпезно оформленный зал шумел, шелестел, переговаривался. Я села на своё место и ещё раз глянула программку. Кандидат исторических наук Астахов В.Э. выступит в конце первого отделения. Не сбежишь. Неудобно сбегать в первый день прямо до антракта. Ладно, чёрт с ним.
- Здесь в буфете такие эклеры всегда, это что-то, обязательно возьмите домой, - произнёс за моей спиной женский голос, и я улыбнулась.
Таткины предсказания сбывались. Надо будет привезти ей эклерчиков...
А интересно, что она скажет про Вадима. Но если она всё знала, если она знала и смолчала, я её прямо прибью на месте. Прямо вот эклером!



                *      *     *

Собственно, ничего особенного в последующие дни со мной не происходило. Я всё время спал – иногда в объятиях самой прекрасной женщины на свете. Вероника была рядом непривычно рано, почти засветло, ухаживала, меняла мокрое бельё, отпаивала, жалела. Я разлеплял глаза, пил из её рук, послушно глотал отвратительное тёплое молоко с мёдом и содой и опять забывался между явью и снами. А сны перепутывались с моей жизнью, потом между собой, и я мучительно пытался их отделить, как-то разобраться и запутывался ещё больше. Судорожно просыпался, снова засыпал, и опять блуждал в чужих мирах, и опять искал выход…
Через два дня всё было кончено. Враг отступил.
Я открыл глаза - из окна на меня смотрел белый и голубой солнечный день. Горло не болело. Голова ещё кружилась, но я подозревал, что это от слабости, а слабость – от голода.
Медленно, неуверенно шевеля руками и ногами, я выбрался из постели, встал, кое-как накинул халат Вероники и, пошатываясь, побрёл до кухни, на запах еды.
Кухня тоже была прекрасна – залита солнцем, раскочегарена, и в ней имелась хозяйка.
- О! – поприветствовала меня Нора, оглядываясь от плиты. – Пациент скорее жив, чем мёртв. ЗдорОво! Голодный?
- Голодный, жуть, - пожаловался я, держась за стену.
- Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный, - немедленно процитировала Нора Незнайку. – Ну, садись, буду кормить.
- Не, - сказал я упрямо. - Пойду за продуктами.
- Ах, за продуктами пойдёшь… - Нора достала чистую тарелку. – Тебе надо сначала до лифта доползти. Ты на кнопку-то нажмёшь?
- Борща хочу, - сказал я и даже застонал от видения борща – полной тарелки, полной кастрюли. Большой кастрюли, как у меня дома. А ещё лучше – столовской, как у тёти Маши. Да, столовской. Тридцатилитровой. Чтобы на несколько дней. А лучше на сорок пять. На всю жизнь.
- Для борща свёклы нет, - сказала Нора с сожалением. – Надо на рынок ехать.
- Я поеду, - встрепенулся я. – Слушай, у меня там куча денег лежит... Я куплю эту чёртову свёклу и вообще всё. Мешок свёклы куплю. И мяса мешок. Мороженого. На всю зиму. Повесим за форточкой. Здесь же есть на рынке мясо?
- Сначала похлебай, что есть, начальник, - сказала Нора, ставя передо мной дымящуюся тарелку. – Не борщ, но всё-таки щи. С курицей.
- А курицу где взяли? - я сел.
- Две курицы по спецзаказу выдали на нашу скромную, советскую, шведскую семью. Одну на праздник оставили. А этой тебя будем откармливать. С чесночком, чуешь?..
Я сдался. Навернул тарелку и сразу попросил вторую. Щи тоже неплохо. Да что там неплохо – великолепно. Особенно если учесть, что я за три дня ел один раз. Когда-то давно.
- А какой сегодня день? - поинтересовался я с набитым ртом.
Голова у меня ещё плохо держалась, и я периодически подпирал её левой рукой.
- Среда, - доложила Нора. - Двадцатое февраля девяносто первого года. Двадцатый век. Планета Земля.
Я хмыкнул, дохлебал вторую тарелку и немного посидел за столом, бессмысленно тараща глаза. Горячие щички делали своё дело. Глаза у меня начали слипаться, и вояж на рынок стал представляться уже не таким первостепенным.
- Мне ещё сфотографироваться надо, - вспомнил я уже безо всякого энтузиазма. – Срочно. На этот… как его… на этот…
- На брудершафт, - подсказала Нора и налила ещё.
После третьей порции на подвиги меня уже не тянуло. Поход на рынок я решительно отложил, вернулся чуть ли не наощупь в комнату и рухнул обратно на диван.
Пришла Нора, сунула мне градусник подмышку, сегодня он уже не казался таким нестерпимо ледяным.
- Норхен, - заплетающимся языком пробормотал я, – а где это было: «сфотографироваться на брудершафт».
- В «Иронии судьбы» это было…
- А… да… - я блаженно улыбнулся.
Легко вздохнул и заснул совершенно счастливый – сытый и умиротворённый.

продолжение следует