XIV

Я бы, наверное, и умер на улице. Ведь теснота родных стен была невыносимой. И так бы мне было спокойнее. Ведь бетон так и так задушит, куда ни беги, тут лишь блоки меняются, а только концепция жизни всегда остается прежней. Но даже эта иллюзия позволяла мне быть свободней.

Тихая смерть хорошо, но свободная смерть была лучше. Я боялся не смерти, боялся непрожитой жизни. Да и воздух ночной был свежей сигаретного дыма с ментолом. Это лечило меня, потому что вошло в привычку, вошло в природу, и как бы душно везде тут не веяло, я все равно интуитивно был диким. И принадлежал не клетке. Хотя бы еще не внутри.

Вся жизнь твоя – связи. В тесноте это станет ближе, но не факт, что роднее. Я повязан был больше с грязью и больше с самим собой. И мне вполне хватало ножа от себя же. Скальпель крутится, и живешь ты пока он проворачивает в твоем черепе эту странную кашу, что ты именуешь сознанием.

Открой мне чуть больше, ведь я ничего тут не видел. Я с самого малого возраста смотрел на далекое черное небо своего города, где просто-напросто не было звезд. Но я знал, что они где-то там. Даже если уже мертвы. И моя вера в них была глубже, чем вера во все другое. Я всю жизнь оставался романтиком, даже если заставлял свое сердце не чувствовать. Я до сих пор живу с каменной коркой внутри, ведь иначе тут просто не смог, но до сих пор еще смотрю выше. Я конечно же выжил, когда об асфальт било тонной чужих сапог, и бетон мне был ближе. Но внутри променять их холодную чистую песню? Их единственный в мире зов? Я еще не был готов, даже если душило, если мир нарекал бесстыжим.

Осознавали ли мы то, что мы были чудовищами? Я все лез из темноты, но она мне была тут матерью. Я впустил в свое сердце жестокость, но ради чего-то прекрасного. Создал ли я свет из своего одиночества или это лишь черные дыры? Я с этим странным вопросом так долго где-то бродил. И так долго где-то отсутствовал. И отсутствовал куда больше, чем было мной пройдено. И пока шею душил ремень, глаза мои были закатаны.

И закатаны были к звездам.