Запоздалое прозрение

Слезящиеся, подслеповатые глазки осеннего вечера щурились, вглядываясь из сумрака в унылую реальность. Легкий летний ветерок шелестит, играя в жмурки в могучих ветках секвой. Шаловливая непоседа, непредсказуемая, словно пьяная школьница, речушка Чхонгечхонган суетливо несет свои воды в Желтое море. В ярких лучах заходящего солнца мелькают бабочки и летучие мыши. Воздух напоен гудением и жужжанием пчел, комаров и сизокрылых, тропических вшей. Тишина безмятежная и смутная, кладбищенское спокойствие вокруг. Но как обманчива бывает тишина смутная! Все вокруг притаилось и молчит угрюмо, словно небеса перед бурей.

Старик Соломоныч, праздный словно престарелый ангел, бородатый, босой, кряжистый мужик, с красным носом, в кумачовой рубахе, и в парусиновых портках паджи, с бугристым, словно перезрелый гранат, носом, сидел у мангала и задумчиво смотрел на угли, где из последних сил, плясал Dans Makabr агонизирующий огонь. Неотвязные мысли, словно татарские гости, никак не хотели покидать его.
С давешнего вечера он, вместе с женой, кореянкой Куанг Кхуй, решили устроить праздник души и плоти «Тьхоньчху», замочили мясо в корейском маринаде (кефир, кориандр, лук, зира, базилик, паприка, перцовое масло - кочу дерим, хрен корейский, куркума, курчаныр, чкамырдох, чхархербхуй), и сейчас с печалью наблюдал, как на угли со змеиным шипением капал янтарными слезами жир с кусочков мяса, кхурхи, парманды и лука.

От шашлыка по всему берегу распространялся необыкновенный, острый, как как меч ниндзя катана Мурамаса, дурамнящий аромат.

На противоположном берегу бурной Чхонгечхонган шумно сглотнул слюну пожилой рыбак в черном, расшитом узорами иксонгване на голове и желтом, прострелянном в трех местах на спине, макинтоше на голом, толстом, уродливом туловище. Рыбак был печален. У него давно не было юноши и не клевало. Да что там лукавить: у него никогда не было ни юности, ни юноши.

- Ну почему, почему так? Одни люди живут в довольстве, неге и роскоши, а другие влачат жалкое, рабское существование в лачугах, и трудятся в поте лица своего во благо своих господ? – с грустью и недомёком размышлял старик Соломоныч, почесываю кудлатую гриву немытых волос, -  Евангелие говорит, что люди все равны. Ха-ха-ха! Мне смешно! Основатель церкви, Апостол Павел в послании к римлянам пишет: «Всякая душа да будет покорна высшим властям: ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены». Как так? Почему я им, а не они мне?
Это же наглое, неприкрытое оправдание неравенства людей и рабства! Рабство было и в древней Руси. А крепостной строй – это, по сути – тот же рабовладельческий, но со другим, смягченным названием. Христос говорит: «сыны Бога никому не обязаны платить подати». А Павел в том же послании противоречит самому Христу: «Для сего вы и подати платите: ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. И потому отдавайте всякому должное; кому подать — подать; кому оброк — оброк, кому страх — страх, кому честь — честь». Он по сути, возводит рабство в ранг добродетели. Здесь вы, рабы, потерпите, а там, на небесах, когда сдохните, будете жить в сытости и неге. Да все это искаженное богословами и жрецами псевдо-христианство направлено на оправдание рабства и возвышение церкви!
Почему? Ну почему Бог любит халявщиков, мерзавцев, обманщиков, мошенников, лжецов, а не добрых, усердных тружеников? Даже Священное Писание это подтверждает! Да что там далеко ходить? Взять хотя бы ту же странную , абсурдную историю из книги Бытия о близнецах: Иакове и Исаве.

Да! Исав вылез на свет Божий первым. И посему имел право первородства. То есть именно он наследовал все богатство отца после его смерти. Но брат Иаков родился подлым обманщиком. И, к тому же, любимым сыночком. Матушка Иакова помогала сыночку обманывать мужа своего Исаака. Тварь такая! Иаков жил дома бездельничая, обманывая Исава, как только можно. Да и папеньку своего слепого лихо обманул, переодевшись в Исава, и получил благословение обманом, пока его брат добывал дичь для своего отца по его просьбе.... Но Бог Иакова полюбил его еще до рождения, еще в утробе!

Ну почему? Почему Бог любит подлецов и бездельников? – Старик Соломоныч, в слепом отчаянии скрипнул фарфоровыми зубами, - Ведь именно Исав был тружеником: домой приносил добычу, дичь, тушканчиков и козлов, кормил своих престарелых родителей. Папенька Исаак, гурман и сибарит, любил пожрать мясцо диких козлов. Наивный Исав бесконечно доверял своему брату Иакову. А Боженька, как оказалось, таких Лохов на дух не переносит. Когда мы смотрим на жизнь Исава, то мы знаем, что он отцовское и Божье благословение поменял на чечевичную похлебку. Кушать сильно хотел. Но каков же был его братец Иаков, если он не давал пожрать похлебки Исаву, когда тот просто умирал от голода. Кстати, это очень странно, если учесть что Исаак, отец близнецов был человек небедный. Неужели в доме нечего было пожрать? Открыл бы соления, варенье, накопал бы кореньев, поймал бы крота, в конце концов…. Библия возводит Иаков до уровня Праведника! Что это? Как так можно? Ведь он брата и отца подло и коварно обманул, ради наследства!

Старик Соломоныч нервно перевернул шампуры. Угли зашипели от капающего жира. От едкого дыма навернулись слезы. Невольно на память пришли живые, подвижные картинки из далекого, кажется - чужого, унылого детства. Вот он с батюшкой дерет лыко в барском лесу. Вот он в страхе блудит в лесу, зовет дрожащим баритончиком на помощь батю. Батя трунил над ним, прятался в кустах и кричал оттуда, то чибисом, то сойкой, а то и клоачным удодом. Но что это возникло в воспаленной огнем костра памяти старика Соломоныча? Жарко натопленная баня. Пар обжигает тело. О! Чудо! Пред его глазами впервые явились нефритовые врата его госпожи. Курчавые власы. Розовые шторки, напоминающие вареную медузу. Вот он моет старыми своими бурыми от времени исподниками из прочной мануфактуры, доставшиеся ему от стихотворца, есаула Воньшина, зловонное барское будалю, торопливо доедая засохший, недоеденный, забытый кем-то сэндвич с корнишонами и спаржей. Вот они с батей за пасхальным столом, распевают пьяными голосами псалмы. Эх! Как бы не было тяжко, но молодчество Соломоныч всегда поминал с непонятной светлой детской радостью. 

- Дальше еще интереснее. – старик Соломоныч горячился, беседуя с невидимым, несговорчивым оппонентом, - Иаков вступает в бой с неким таинственным существом, пришельцем из других миров. «И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся бедра его и повредил состав бедра у Иакова». И тут между ними возникает удивительный диалог. Таинственный Незнакомец говорит: «Отпусти Меня, ибо взошла заря». «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня» – ответил Иаков. Незнакомец спросил у Иакова его имя, а потом сказал: «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь». Любопытно то, что имя Израиль действительно созвучно словам «бороться с Богом» на древнееврейском. Триллер какой-то! Арт-хаус….

Старик Соломоныч, разволновался, достал мятую пачку сигар «Сёкхуйц», вытащил одну сигару, размял, и нервно закурил не обрезая. Он в последнее время, старался курить, как можно реже. Но получалось наоборот. Здесь в корейской глубинке ему не с кем было поговорить о наболевшем. Жена кореянка Куанг Кхуй не понимала по-русски. А друзей он так и не завел. Прав был Конфуций в своей мудрости: «Друзей заводят в детстве и юности. В старости остаются только злобные, завистливые соседи, знакомые и враги».

На другом берегу, пожилой рыбак в черном, расшитом узорами иксонгване на голове и желтом, прострелянном в трех местах на спине, макинтоше на голом, толстом, уродливом туловище, с криком «Уху-го-га!» резко подсек и буквально выдернул из игривой речушка Чхонгечхонган огромного, сверкающего в отблесках костра желтоперда, килограмм на три.

Оглянувшись кругом, и не заметив посторонних, старик Соломоныч напрягся, и нарочно, неестественно и, пугающе громко, выпустил солидную порцию сероводорода, вперемежку с  азотом, углекислым газом, кислородом, водородом, метаном, гелием, родоном, ксеноном, аммиаком, меркаптаном… Кстати, именно, три последних газа делают выхлоп флатуса, а именно так называется эта смертельная, газообразная смесь, столь зловонным.

Вздрогнул пожилой рыбак, выпустив из рук трепыхающегося желтоперда. Пали замертво не землю назойливые комары в радиусе трех километров. В кустах испуганно крякнула самка колибри. Залаяла напуганная кряком росомаха. Старик, облегченно вздохнул, выдохнул, и улыбнулся доброй улыбкой. Он любил звуки и запахи природы и тишины. От своего духовника, отца Севастьяна, он слыхал, что японские ниндзя владеют удивительным искусством: они бесшумно пукают внутрь себя. Отец Севастьян в молодости был японским  ниндзя, пока его не выгнали со службы за пьянство. Охоч был отец Севастьян до ихнего Сакэ. Зело охоч! Потом он угомонился, принял схиму, оскопил себя, как некогда греческий теолог, Ориген, и стал мудрым отшельником, аскетом, старцем. А вот в корейской культуре такого таинства, как скрытного, бесшумного пукания нет. Пукают громко, где хотят. Хотя, казалось бы, корейцы и японцы одного поля ягоды.

- Но неужели Иаков действительно боролся с Богом? – продолжил старик Соломоныч прерванную пуком мысль, - Думать так, значит низводить Бога до уровня простого человека. Праведник Иаков (Ничего себе праведник – отца наебал! – ухмыльнулся старик) действительно боролся с Богом. Так что же, выходит, Бог признал себя побежденным? Что означает этот поединок? Абсурд какой-то! Допустим, с самого своего рождения и до сих пор Иаков постоянно боролся с обстоятельствами жизни, а для верующего человека это значит – с Богом. Но как боролся? Он наебывал брата и отца! Это борьба?

На противоположном берегу пожилой рыбак в макинтоше снова резко подсек, и, со стоном радости, похожем на крик роженицы, выдернул из речки на берег вислобрюхого, лучепердого фугу, килограмма на три. Фугу неистово бился в траве, пока рыбак не трахнул его веслом-сияхо по серебристой спине. Рыба угомонилась. Герасим глумливо ухмыльнулся. Уж он то знал, что фугу содержит в яичниках и печени смертельную дозу тетродотоксина. И, возможно, сегодня у рыбака будет прощальный, последний в этой мерзкой жизни, ужин.

- Да что там Иаков! – губы Соломоныча презрительно шевельнулись, - Взять барина Ивана Сергеевича! У него было все: слава, деньги, вино, карты, поместье, рабы-крестьяне, Полина Виардо, кухарка Эсфирь, красавец, конюх Тарас, тарантас, карета, двуколка, розвальни, скакуны, возничий, и даже виночерпий, евнух и сомелье! Однако это не остановило его, не спасло от смертного греха:  он беззастенчиво с****ил мои дневники, и на их основе написал повесть «Муму»! В результате он заработал на моих дневниках кучу бабла, а я остался с носом. – Соломоныч истово почесал свой красный, пористый нос.

- И ведь никому не докажешь, факт плагиата, - вернулся к своим размышлениям старец, - потому что барин Иван Сергеевич, видите ли, слегка изменил факты, место действия, имена персонажей! Любой Суд будет на его стороне. Да ишшо, если писака заплатит! А ведь он и заплатит!!! Разукрасил действительность, словоблуд: написал, что я, якобы, утопил собачку Муму. Лжец! Он оскорбил, унизил меня и собачку. Сделал эдаким бесчеловечным мудаком и яростным догхантером, собакофобом! Не написал ведь, что барыня, матушка его, заставляла меня доставлять ей удовольствие унизительным, непотребным, противоестественным, некрасивым, невкусным способом! Я блевал после этого херассмента в подушку… О! Будь проклято крепостное право!

Старик Соломоныч в каком-то языческом экстазе вознёс руки к бездонному небу, к Бескрайней, бесконечной, безвременной Вселенной, к Непостижимому Создателю Мира. Непрошенные слезы отчаяния увлажнили глаза Герасима. Комок подкатил к горлу. Лицо его покраснело от накатившего стыда.
- Как это не прискорбно, но мне ближе социальная этика Конфуция и его идеал совершенного человека цзюнь-цзы. – пояснил он гипотетичному собеседнику, - Этический идеал, по Конфуцию, предполагает, скромность, ум, доброту, чувство справедливости. Человек должен выше всего ставить любовь к людям; он должен быть лишен эгоистических помыслов и все свои силы отдавать на благо других. Он не должен унижать другого человека и ****ить у него дневники! Жить по принципу жэнь, совершенствуя идеальную норму взаимоотношений между людьми
Предательские, непрошенные слезы навернулись на маленькие, красные глазки старика Соломоныча.

Из чогачипа, соломенная крыша которого виднелась за кронами бузины, фейхоа, эвкалипта, араукарии, самшита и платана, вышла красавица Куанг Кхуй в наряде ханбок, в пурпурной чхиме, с бутылкой корейской черничной водки Соджу в натруженных руках. Светлая, блудливая улыбка озаряла ее прекрасное лицо в свете уходящего на покой солнца. О! Закат на острове  Чеджудо всегда прекрасен и достоин кисти Куинджи, Никаса Сафронова, Ивана Анчукова, Левитана, Шишкина и Налбалдяна.

Куанг Кхуй бесшумно подошла к Герасиму и поставила рядом с ним пузатую бутылку Соджу, обратившись к нему жестами своих прекрасных рук.
- Херасим Соломоныч! Вечерять пора! Шарахните перед ужином водочки! Как вы любите, – она поставил на траву, рядом с бутылью, фарфоровое очоко, емкостью двести грамм.
- Добре, - ответил жестами своих ручищ Херасим Соломоныч и наполнил очоко водкой Соджу по самые края.
- Ваш шашлык готов к еде? – спросила Куанг Кхуй одними губами и подвижным носом.
- Наш шашлык готов к съедению, - ответил ей пальцами ног Герасим, ловко опрокидывая Соджу в луженую, бездонную глотку. Изъясняться при помощи пальцев ног, было ноу хау Герасима Соломоныча. Он разговаривал жестами ног, когда руки были заняты делом. Не все корейцы понимали его новаторский язык. Вернее, будет так: не понимали его все корейцы. Тем более, что старик разговаривал на великой русской мове. Но Герасим Соломоныч не отчаивался. Главное: его понимала его любимая жена, крошка Куанг Кхуй. Ничего, что она на сорок лет моложе его. Ничего, что она дочь министра Правосудия Хёнчжо Сухайо Вздроху. В прошлом годе, юная красавица Кхуй за один помет, принесла двоих малышей, чудесных мальчуганов с раскосыми глазенками.

- О кей, Херасим Соломоныч! – сказала Куанг Кхуй своими прекрасными персями, - Ну тогда забирайте свой шашлык и айда в чогачип. Я приготовила суп «Посинтхан Муму» с яйцами а ля Варенн, с профитролями и морскими гребешками! – Куанг Кхуй хитровато улыбнулась и смущенно прикрыла личико ярким, легким, шерстяным пхуё-паки-чжу, - И я уже открыла бутылочку вашего любимого Каберне Совиньон Screaming Eagle 1992 года разлива. Как вы любите….
- Любо! – нежно ответил ей локтями Герасим и, откусив еще один кусочек прожаренного Муму, подумал с теплотой, - Какая она все-таки уважительная и простая в обхождении. Нет в ней этого фальшивого российского раболепия, но есть нежная и искренняя покорность. У русских девок главный приоритет что? Деньги! Золото! Бриллианты! Балы! Кареты! Фасоны! Материальный достаток мужика! А душа, интеллект, ум – нашим бабам по хую!

- В корейской женщине главное – красота, покорность, и усердие. Эх! Слава небесам! – жуя мясо думал с нежностью о мироустройстве Герасим Соломоныч, - Как здорово, что я свалил из этой страшной, непостижимой, недоступной уму человека, немытой, чудовищной России, где низы уже не могут управлять по-старому, а низы не хотят жить по-новому. *** их поймет, чего они хотят, эти вечно недовольные низы! Сколько помню себя: всегда низы были чем-то недовольны! Слава Конфуцию, что встретил на балу в Намьянджу, безотказную красавицу Куанг Кхуй. Она не могла устоять против брутальной красоты богатыря русскаго. Меня, то есть. А что немой – так это поправимо! Говорят, в Корее уже придумали снадобье от немоты. Слава и низкий поклон Будде, что не позволил мне перед иммиграцией утопить сгоряча пушистую красавицу Муму. Я тогда дальновидно утопил рукотворный муляж щенка из папье-маше. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха – Герасим Соломоныч, продолжая заливисто хохотать, снял с шампура кусочек шашлыка и нежно погладил его по головке, - Чау-чау - это прекрасная собака! Друг человека. Следует признать: что корейцы знают толк в кулинарии.