Все-таки, нас подбили... Наверное, Зойка слишком увлеклась, потеряла бдительность, что для разведчика просто недопустимо, но что говорить теперь… В первый раз Зойка летела не бомбить, а на разведку, старалась, как могла, и мы смогли добыть массу ценнейшей информации, но немецкие зенитки тоже не спали, они достали нас.
-Катя! Катя, мы падаем! - кричала Зойка, - Прыгай!
-А ты!?
-Да тоже, тоже прыгну! Машину не спасти... Не тяни, Катька - парашют не раскроется! Давай же!
Я выбралась со своего места, поднялась и перекинула ногу через борт. Ветер свистел страшно, меня просто срывало. Хвост нашей "этажерки" горел, оставляя за собой огромный черный шлейф. Я ткнула Зойку в плечо, поманила жестом за собой и прыгнула, сразу же увидев, что нам едва-едва хватит высоты, что бы парашюты успели раскрыться. Зойка прыгнула следом и, наверное, мы обе наблюдали, как падает, валится вниз, в чернеющий внизу лес наш самолет. Его хвост пылал в темноте, двигатель выл... Я закрыла глаза и дернула кольцо. Сильный толчок и в первый момент кажется, что ты уже никуда не летишь, а завис в воздухе намертво. Но вот уже и ветер снова чувствуешь, стропы натянуты и купол над тобой чуть покачивается, захватывая воздух.
Нас отнесло ветром в сторону от упавшего самолета и, похоже, у нас было некоторое время до того, как немцы нас найдут. Зойке повезло несказанно - она приземлилась на поляну, меня же швырнуло на деревья, как я ни старалась вытянуть парашют к той же, Зойкиной поляне. Ветки затрещали подо мной, парашют зацепился, и я повисла на стропах. Но все было бы ничего, если бы не сук, разорвавший мою спину, кажется, до кости. Белым огнем полоснуло по глазам, живот свело от острой, почти не выносимой боли. Не выдержав, я закричала.
-Что с тобой?.. Катька! Режь стропы! - Зойка уже стояла внизу, размахивая зачем-то руками.
Я попыталась отдышаться, дрожащей рукой достала нож и, обливаясь потом, перерезала стропы. Как я упала, я потом и не помнила. Только снова боль. Жуткая боль. Вернее, уже две боли - падая, я ухитрилась сломать ногу. Зойка подбежала и попыталась меня поднять, но я завопила во весь голос.
-Катька, да у тебя же вся спина в крови! Ты можешь встать? Идти можешь? - в ее голосе бились истерические нотки. - Нам же бежать надо, Катька! Там немцы!
- Знаю... - прохрипела я. - Знаю. Но идти все равно, не могу. Нога сломана. Вот, смотри.
Зойка наклонилась над моей ногой. В свете проглянувшей луны чернела от крови моя штанина - перелом был открытый и меня уже подташнивало.
-Черт!.. Вот черт! А как же немцы? - вякнула она.
Я молчала. Молчала до тех пор, пока где-то неподалеку не послышался треск мотоциклов и лай собак. Мы все еще были глубоко в немецком тылу, и на нас уже, похоже, началась охота.
-Иди, Зойка. Слышишь?
-А?
-Иди, говорю. Поняла? Уходи!
-Как это?! Как я тебя оставлю?! Мы вместе должны! Ты же моя подруга, Катя! - произнесла она уже с укором. - Мы же комсомолки! Ты забыла?
-Нет, не забыла. А вот ты, кажется, позабыла про наше задание, про ту информацию, которую так ждут наши. Ты должна идти одна. Ты должна дойти! Вместе нам не выбраться. Ясно тебе? Что толку от твоего геройства, если все это впустую будет?!
Зойка ошалело глядела на меня, а треск мотоциклов все приближался.
-Скажешь нашим... скажешь, что я погибла. Вот и все.
-Ты... хочешь... - и она кивнула на кобуру с пистолетом у меня на ремне.
-Не знаю.
-Но ведь ты же в плен не пойдешь! Ты же не сдашься им!.. Или...
-Что "или"? Не беси меня!
-Да ты же сама немка! И отец твой...
Я сорвала планшетку с картами и нашими заметками с ремня и швырнула ей.
-Забирай и уходи!
-Ты сдашься им и все расскажешь, да? Ну, скажи мне ты, советская комсомолка!
-Что я могу рассказать? Дура ты!
Я достала пистолет.
- Мне при тебе это сделать?
Зойка ахнула и отскочила.
-Тогда вали отсюда! Вали, пока мы вместе не попались!
И я направила на нее пистолет. Она сделала несколько шагов, пятясь в ужасе, потом повернулась и, не оглядываясь побежала, скрылась в тени деревьев.
Я зажмурилась и прислушалась. Мотоциклы затихли, а вот лай собак, больших немецких овчарок приближался. Немцы прочесывали лес. Вздохнув, я открыла глаза и тут же увидела их. Несколько человек с собаками на поводках. Собаки рвались, завидев жертву, так, что солдаты едва их сдерживали. Следом показались два, по-видимому, офицера - в отличие от солдат, они были в плащах и фуражках. Я сидела, не шевелясь, и меня даже позабавил их окрик - стоять!
Наконец, они подошли вплотную. Так близко, что две собачьи морды оказались в нескольких сантиметрах от моего лица. Их хриплый лай оглушал меня, я чувствовала их теплое дыхание.
-Уберите собак! - скомандовал один из офицеров.
Солдаты прокричали команды собакам, оттащили их и те скоро замолчали.
-Встать! - это уже командовали мне.
-Я не могу, - ответила я по-немецки. - Нога сломана.
Секундное замешательство - офицер явно не ожидал услышать немецкую речь, произнесенную таким спокойным тоном, да еще с берлинским акцентом. И все же, он повторил:
-Встать!
Я честно попыталась подняться, но боль снова свалила меня. И тогда я протянула ему свой пистолет. Он наклонился и забрал его. Я подняла руки. И тогда второй офицер подошел ко мне. На какую-то секунду мне почудилось, что он сейчас начнет пинать меня, что бы я встала. Но он присел на корточки, осмотрел мою ногу, потом протянул руку и сорвал с моей головы шлем. Мои волосы рассыпались по плечам. Он рассмеялся.
-Советская летчица! Ух!.. У нее действительно, сломана нога, Хайнц. Открытый перелом. Вряд ли она способна передвигаться сама.
-И что? Ты предлагаешь мне тащить ее на себе, Ленц?
-Ну, можно и здесь ее пристрелить, Отто! - снова рассмеялся Ленц. - Все равно, ничего нового она нам не поведает. Так, если что по мелочи... А? Русская летчица?.. А потом все равно, к стенке поставят или в лагерь.
-Прекрати паясничать, Ленц! Сам знаешь, мы должны доставить ее в штаб. А там не наша уже забота... Где вторая?
Я даже не сразу поняла, что он уже ко мне обращается.
-Где вторая летчица? - повторил он. - Ваше имя и звание?
-Клямер. Катерина Клямер. Сержант. Я борт-стрелок. О пилоте ничего не знаю. Наш самолет упал, мы спрыгнули и нас разнесло в разные стороны. Я так ее и не видела.
-Лжете, сержант Клямер! У вас должна быть планшетка с картами. Вы вели разведывательный полет, не бомбили. Только вы могли наносить пометки на карту. Где они? На вас их нет. Значит, их унесла она, пилот. Где она? - рявкнул он и легонько пнул меня по сломанной ноге.
Я ахнула невольно.
-Отто! - тихо произнес Ленц. - Не стоит!
-Она - русская летчица, Готтфрид! Или ты забыл, что идет война? Это тебе не танцульки и она - не дамочка в шляпке.
-Кроме того, что пилот ушла в лес, она ничего тебе не сможет ответить. Не стоит уподобляться молодцам из Гестапо!.. Попробуйте встать, Клямер. Я помогу вам.
Он подхватил меня подмышки, и я кое-как поднялась.
-Отлично!.. Черт, Хайнц, у нее вся спина в крови!
-Разбирайся сам, нянька!
И Хайнц отдал несколько быстрых распоряжений солдатам. Собаки, покрутившись, взяли Зойкин след и солдаты рванули за ней в лес.
-Хорошо, тащи ее в штаб, а я здесь еще поохочусь, - сказал Хайнц Ленцу и направился в лес.
На мотоцикле меня привезли в штаб.
Дальнейшее я помнила плохо, то и дело теряла сознание. Кажется, меня пытались допросить, кричали на меня, но что толку, если я почти не слышала вопросов, ничего не понимала. Очнулась в полутемной комнате, кажется, того же деревенского дома, в котором находился и штаб, на железной кровати со старым матрацем, закрывавшим сетку. Меня перевязали, на сломанной ноге красовалась чудовищная повязка, притянувшая к ноге две шины, сварганенные из двух обломков досок. На спину же, как я потом узнала, наложили несколько швов. Странная забота о вражеском летчике! Во всяком случае, судя по ней, расстреливать меня не собирались. Это и радовало, и пугало одновременно, но теперь меня уже ничего это не волновало. Я ждала. Ждала лишь того, что должно случиться, и больше ничего. Никаких сомнений, сожалений. Ничего.
Кажется, я задремала и проснулась от скрипа открываемой двери. Солдат принес тарелку с едой и ложку.
-Просыпайся и ешь! - рявкнул он, едва ли не швырнув принесенное на деревянный стол.
-Так точно, - пробормотала я по-немецки и попыталась сесть.
Солдат зыркнул на меня светлыми, почти бесцветными глазами из-под пилотки и скрылся за дверью. Следом громыхнул замок.
-Чудно!.. Просто замечательно!..
Стол находился в нескольких шагах от кровати и добраться до еды становилось для меня просто подвигом. Голова кружилась, спина болела нещадно, а о ноге я и не говорю. Но есть хотелось и это даже обнадеживало. Как говорила моя мама - аппетит предвещает выздоровление. А ей я всегда верила.
Я встала и, раскачиваясь на здоровой ноге, думала о том, как бы все-таки дотянуться до стола. Прыгнуть? Как в "классики" в детстве. Что ж... Попружинив на одной ноге, я размахнулась руками и прыгнула. Господи, как больно! От боли в спине у меня потемнело в глазах и я потеряла равновесие. Опершись на больную ногу, я закричала и упала...
-И что это вы делаете на полу, сержант?
Голос привел меня в сознание. Надо мной стоял Ленц и улыбался. Теперь я могла его разглядеть. Темноволосый, темноглазый, тонкий нос, аристократичные черты лица. Очень красивого лица. Просто гроза женским сердцам!
-Пытаюсь добраться до моего обеда, господин Ленц.
Он бросил взгляд на принесенную еду и усмехнулся.
-Боюсь, эта каша не стоит таких героических усилий! Давайте руку.
Он помог мне подняться и сесть на кровать. Довольно мягко.
-Но ничего другого в меню не значилось, а есть хочется, - ответила я и улыбнулась.
-Сдается мне, вы скорее отравитесь этим, чем поддержите свои силы. А их у вас и так ничтожно мало. Нам же поручено доставить вас в целости и сохранности. Вот, держите пока, - и он протянул мне шоколадку. - Сейчас прикажу принести чаю, а потом найдем еду получше. Это они, похоже, в корыте для свиней начерпали!
-Куда доставить?
Идя к двери, Ленц обернулся.
-Вы любопытны, сержант!
-А как бы вы поступили на моем месте? - я развернула шоколад и откусила. Так вкусно мне не было уже кажется, целую вечность!
-У вас довольно странное место... Солдат, стакан чаю! - крикнул он в открывшуюся дверь. - И покрепче!
Он прикрыл дверь и сел на стул около стола, брезгливо отодвинув от себя мою миску.
-Расскажите-ка мне о себе. Вас уже пытались допросить, но толку от этого не было. Допрашивать теперь вас будут в другом месте, а мне просто любопытно.
-Что именно?
-Откуда вы так хорошо знаете немецкий?
-От моего деда и отца. Они оба немцы. Правда, отец лишь наполовину. Хотя, произношение у него было лучше.
-А подробнее?
Дверь отворилась и солдат внес два стакана чая.
-Ну, хоть на это ума хватило! Поставь на стол, Курт.
Тот выполнил указание, отдал честь и скрылся.
-Пейте чай, сержант.
И он подал мне стакан. Я откусила еще шоколада и запила ароматным горячим чаем. Господи, как хорошо!
-Мой дед... Он чистокровный немец, уроженец Берлина. Карл Клямер его звали. Полковник Клямер. Я не знаю, вернее, не помню толком его рассказов, и не могу сейчас сказать наверняка, как и каким образом он оказался в России, но это случилось еще, когда он был очень молод. Кажется, это связано с тем, что его отец служил в немецком посольстве в России. Затем он, то есть, мой дед, встретил мою бабушку. Влюбился по уши и женился. Так вот и связал свою судьбу с Россией. Пошел на службу в армию, имея уже за плечами военную академию - или как там тогда в Германии называлось - и поэтому сразу офицером. Глупо ведь заставлять служить рядовым офицера, хоть и немецкого!
Ленц улыбнулся.
-Ну, а дальше?
-Дальше... Дед всю свою жизнь отдал России, дослужился до полковника артиллерии и ушел в отставку по ранению.
-Первая мировая?
-Ну, да. Оторвало ногу по колено.
Ленц вздохнул.
-Еще один немец против немцев... - пробормотал он. - Что же потом?
-А потом... Я родилась в двадцать первом. Мой отец, Эрих Клямер, он был инженером и художником. Женился на польке, Софье Марчевской. Он и настоял на продолжении традиции - все дети в семье должны знать немецкий язык. Правда, дед настолько обрусился, что его немецкий был уже с сильным русским акцентом. Папа же решил это исправить и стал больше общаться с немцами, ездил в Берлин по работе и, благодаря его феноменальной памяти и прекрасному музыкальному слуху, принес в семью берлинский акцент. Так вот и получилось.
-Что стало с вашей семьей при советском режиме?
Я прекрасно понимала, куда он клонит и молчала, собираясь с мыслями. Вспомнилось вдруг Зойкино круглое лицо, ее темные кудряшки, выбившиеся из-под шлема, и большие голубые глаза. Напуганные, растерянные и... возмущенные в тот, последний момент, когда она бросила в меня свои обвинения. Я - предатель? Похоже, она готова была так считать. А что же я сама? Сама я еще толком ничего не знала. Кроме одного - назад пути нет в любом случае. Там, на моей родине меня ждет только смерть. Глупо было обольщаться! Это уж скорее чудом было то, что мне, дочери врага народа, расстрелянного в тридцать восьмом, удалось стать летчицей, а не сгнить где-нибудь в лагере. Стоило мне теперь, после плена вернуться... Сдается, вряд ли меня ждал бы орден "За мужество"!
-Вы не хотите говорить? - услышала я Ленца.
-Да, нет, почему же... В тридцать восьмом арестовали моего отца. Он был очень хорошим инженером. И кому-то, видимо, это поперек горла встало. Его премии, награды, благодарности и уважение начальства, а отсюда и многие привилегии - дача, машина с шофером... Его оклеветали. Выдумали шпионство в пользу Германии, сюда же приклеили "буржуйское" происхождение и так далее... Маме сообщили - десять лет без права переписки. Но все тогда знали, что это означает.
-Расстрел? - глухо спросил Ленц.
-Да. Скорее всего, маму ожидал лагерь, но они не успели. Она умерла. Сердце не выдержало. А вот деда арестовали. Плевать им хотелось на все его заслуги перед Россией. В конце концов, он ведь за царя воевал. А уж то, что он пожилой человек, инвалид... Он умер в тюрьме, через год после смерти отца.
-Что произошло с вами?
-Интернат для детей врагов народа. Правда, не долго. Мне ведь уже восемнадцать было. Отправили в школу рабочей молодежи и на завод. Вернее, на ткацкую фабрику. Есть нечего толком, вонючая общага, пропахшая кислыми щами, шпана городской окраины Ленинграда. Ходила черт знает, в чем... Тоска. А потом вдруг решила пойти в ДОСААФ. Так хоть чем-то занялась интересным. Цеплялись, правда, к происхождению, но недолго - я стала делать большие успехи. Прыгала с парашютом, стреляла из многих видов оружия, научилась летать на самолете. Так вот и на фронт попала.
-Ясно. Вы... ненавидите советскую власть после всего, что они сделали с вашей семьей, с вами?
Я подняла на него глаза. Его взгляд был внимателен и... слегка, почти затаенно грустен. Даже странно было теперь вспоминать их вчерашний разговор с Хайнцем. Вообще все было очень странно - меня не допрашивали толком, не били, не издевались, как нам всем, советским это внушалось. Он просто со мной разговаривал. Так, словно, мы сидели в каком-нибудь кафе, недавно познакомившись. И его пайковый шоколад, очень вкусный чай прекрасно дополняли картинку.
-Ненависть... Не знаю. Наверное, это не очень подходящее слово. Я просто не понимаю, зачем столько крови и слез своего народа. Не понимаю. Они царя убили, расстреляли вместе со всей семьей, с детьми… В газетах, конечно, ничего не было, они все скрыли. Но слухи ходили, и папа потом узнал от кого-то наверняка. Четверо очаровательных девочек и маленький, милый, больной мальчик... Он ведь, Николай, отрекся от престола. Чего им еще надо было?!
-Они уничтожили знамя, с которым шли воевать преданные царю люди, - сказал Ленц. - Человеку всегда нужно знамя, то, во имя чего он живет, работает, творит, воюет, наконец.
-Тогда во имя чего воюете вы, Ленц? Только не говорите, что во имя Германии!
-Здесь много чего. Я ведь не ярый сторонник Гитлера и его политики. Но, надо отдать ей должное - так или иначе, но с ней Германия встала с колен, преодолела кризис, снова стала сильной. Я не одобряю многих вещей, что творятся по приказам верхушки, но меня призвали в армию. Офицером, потому что, имею высшее техническое образование. Правда, как инженер, я ничего еще толком не стою, поэтому здесь вот и оказался. Я только исполняю приказ и присягу.
-Меня забирают в СС?
-Вероятно, да. Вы ведь выполняли разведывательный полет... И знаете, мой вам совет - будьте готовы к сотрудничеству. С вашей историей это будет не сложно.
-Стать предателем? Мой дед...
-Ваш дед был немцем, который оставил свою родину во имя любви к русской девушке. Да, он воевал за Россию, но что она сделала с ним, с его семьей?
-Все равно, он никогда не одобрил бы предательства. Я ведь тоже приносила присягу.
Ленц встал.
-Завтра за вами приедут.
-Но кому я нужна вот такая, вся израненная? Возиться еще со мной!
-Повозятся, если посчитают нужным.
После его ухода мне принесли приличный ужин - картошку с тушенкой, хлеб и стакан молока. Настоящий пир! Курт поставил все это на стул, придвинутый им же вплотную к кровати. Потом меня перевязали и принесли одеяло. Подушки очень недоставало, но и то, что я получила, позволило мне сладко уснуть на сытый желудок. В предрассветной тишине, сквозь сон, я услышала автоматную очередь, открыла глаза, прислушалась. Где-то на улице слышались чьи-то голоса, какая-то возня. Я снова задремала и проснулась от звука открываемой двери - протерев глаза, я увидела очень серьезное лицо Ленца и бесцветные, рыбьи глаза из-под пилотки Курта. Он нес стакан чая, хлеб с салом и шоколад.
-Поднимайтесь, сержант Клямер. Успеете перекусить до приезда штурмбаннфюрера СС Бергера. Он увезет вас.
Меня обдало холодом от его тона, а возможно, меня просто начинало знобить. Я посмотрела Ленцу в глаза и поняла, что вопросы бесполезны. Послушно я съела все, что мне принесли, хотя сало едва лезло в горло. Допивая чай, я улышала с улицы шум подъезжавшего автомобиля.
-Вот и Бергер, - произнес Ленц.
Все время, пока я ела, он стоял возле стола, сцепив руки и глядя в окно. Молчал. А теперь отошел от него, кивнул Курту, подпиравшему собой косяк, и тот собрал посуду. Вышел.
-Что ж... Будьте осторожны, сержант.
-Почему вы так отнеслись ко мне, Ленц? Ведь я - солдат вражеской армии. Потому что я - отчасти немка?
-Возможно... Знаете, война - явление временное, хоть и перевернула уже весь мир с ног на голову. Но когда-нибудь она кончится. А значит, если выживете, снова наденете красивое платье, снова сделаете прическу и будете улыбаться. Вы - хорошенькая женщина, Катарина, и это видно, не смотря на вашу форму, на то, как вы сейчас выглядите. Мне почему-то кажется, что все еще у вас будет хорошо. Просто берегите себя и не думайте больше ни о чем другом. Никакая политика не стоит того, что за нее отдают. Мы - просто люди. Знаете, зачем человек приходит на этот свет? Вы ведь не атеистка, нет?
-Нет. Хоть и приходилось ее изображать... Что бы рожать детей, помогать людям?
-Вы ставите телегу впереди лошади. Прежде всего - ради любви. Она начало всего. Все просто - будете любить, значит, будете счастливы, значит, и людям помочь захочется, а уж дети - само собой, плоды любви. Ну, а все остальное - шелуха. Сберегите себя...
Дверь распахнулась и, захватив, притащив с собой холод с улицы, в комнату вошел высокий, мощный человек в черном плаще и черной же фуражке с серебряной кокардой. Мясистое красное лицо, бледно-голубые глаза, но при этом довольно добродушная ухмылка.
-Доброе утро, оберлейтенант Ленц! - рявкнул он басом. - А это и есть наша разведчица? Черт, я думал, у русских все бабы такие здоровенные, краснощекие. А эта плюгавая какая-то пигалица. Ладно, грузите ее в машину. Поедем - самолет уже ждет.
Я глянула на Ленца и в моем взгляде, наверное, было столько страха и растерянности, что он сделал большие глаза, помотал головой и улыбнулся, пока Бергер закуривал сигарету.
-Будет сделано, господин штурмбаннфюрер!.. Курт, помоги сержанту дойти до машины и сесть.
-Каково ее состояние? - Бергер глубоко затянулся сигаретой.
-Открытый перелом правой голени, рана на спине. Мы наложили шины на ногу и швы на спину. Правда, врач у нас не очень. Ваши посмотрят.
-Если она того стоит, Ленц! Если она того стоит... Что вы сами думаете?
-Я думаю, она может оказаться вам полезна.
-Много информации может предоставить? Где протоколы ее допросов?
-Я уже докладывал, что первоначальные допросы ничего не дали - она поминутно теряла сознание. А потом, когда я доложил о ней вашему начальству, они не стали настаивать на допросах, сказали, что произведут их сами.
-В чем же дело? Она же всего лишь борт-стрелок! Что от нее толку?
-Она - немка, хоть и не чистокровная. Говорит на немецком. Ее семья практически вся репрессирована комиссарами.
-Она так сказала?
-Да. В частной беседе.
-Ладно, разберемся. А как хорош ее немецкий?
-Она во сне ругается по-немецки с берлинским акцентом.
Бергер поперхнулся дымом.
-Даже так?! - он едва откашлялся.
Ленц кивнул и улыбнулся.
-Вам кажется, ее заслали?
-Думать - дело вашего начальства. Я же докладываю, как оно есть, господин штурмбаннфюрер.
-Так-то оно так, да только... Не по мне вся эта каша, Ленц! Честно сказать, я бы лучше просто воевал, как вы, безо всех этих заморочек. Только вот угораздило родиться в семействе, глава которого - один из заправил в концерне Круппа. Спортом еще с детства занимался. В СС это уважают. Кроме того, подразделение СС - это ведь так престижно, весь цвет нации! По правде говоря, порадовался я, что от фронта подальше, да только не сообразил, что и без этой пальбы каждый божий день придется шкурой своей рисковать. Просто мозги кипят!
Ленц дружески улыбнулся.
-Сочувствую!
-А, ладно! Сдам ее с рук на руки штандартенфюреру и пусть сам над ней голову ломает.
Меня усадили на заднее сидение открытой машины, кое-как накинув на меня чей-то поношенный китель - надеть его нормально я не могла, мешали наручники. Рядом бросили пару костылей, что бы я могла передвигаться самостоятельно. Очевидно, когда это понадобиться, наручники снимут. Впрочем, ни до наручников, ни до чего-либо другого мне уже дела не было. Меня основательно знобило, то и дело темнело в газах. И только одно бросилось в глаза перед тем, как Бергер сел в машину - около сарая мой бездумный взгляд совершенно случайно выхватил странный предмет. А приглядевшись, я поняла, что это летный шлем. А выше, на серых досках сарая, свежие следы пуль и брызги крови. Зойка?! Не знаю, почему, но я была теперь просто уверена, что немцы все-таки догнали ее и расстреляли. Здесь, после, наверное, бесполезных допросов. Это убившую ее автоматную очередь я слышала на рассвете. Я опустила голову - мне стало совсем плохо. Голова кружилась, озноб превращался в жар, и я почти не чувствовала легкого апрельского ветра, шевелившего мои волосы. Перед глазами снова стояло Зойкино испуганное лицо. Но даже заплакать я не могла. Я подняла глаза, когда почувствовала, как штурмбаннфюрер СС Бергер уселся рядом с шофером - машина основательно осела - и увидела Ленца, стоявшего на крыльце. Он глядел на меня и ветерок трепал темную челку его волос.
-Ваши убили Зойку, Ленц, - прошептала я. - Нет больше Зойки... Но я тоже хочу, что бы ты выжил. Слышишь, Ленц? Ты обещаешь?
И, точно, услышав меня, поняв, Ленц вздохнул, опустил голову, а потом глянул на меня и улыбнулся, чуть-чуть, едва только шевельнув рукой.
-Обещаю! - отвечали его глаза.
-Так и не приходила в себя, Кестер? - услышала я чей-то голос.
Услышала, точно, через толщу воды, едва разобрав слова. Голосу ответил другой голос:
-Никак нет, господин штандартенфюрер!
-А каково ее состояние?
-Тепература слишком высокая. Под сорок. Сбиваем.
Я попыталась. Я очень старалась, сама не зная, зачем. Но наконец, мне это удалось - я открыла глаза и веки были такими тяжелыми!
Взгляд. Глубокий. Очень серьезный, озабоченный. Правильной, просто точеной формы лицо с европейскими скулами и слегка удлиненным, но изящно вырезанным, тонким с горбинкой носом, явно выдававшим благородное происхождение. Густые, темные брови, тонкогубый, но очень выразительный рот. Черный с серебром безупречный мундир и черная же фуражка СС. Поразительной привлекательности лицо, глаза очень красивые, светло-голубые, но не «рыбьи», как у рядового Вермахта Курта. Прозрачные, чистые, ясного, лазурного оттенка.
-Она приходит в себя, Кестер! - произнес мужчина в мундире. И вдруг его ладонь легла на мой лоб. Прохладная, мягкая ладонь. Он молча смотрел на меня, а его лицо расплывалось, не давая мне разглядеть его.
-Поднимайте ее, Кестер, она нам нужна!
И последним, что я видела, были его руки, натягивавшие черные кожаные перчатки.
-Она спит или опять без сознания, Кестер?
Снова тот же голос. И я открыла глаза.
-Доброе утро, господин офицер, - сказала я.
Он обернулся, и я снова увидела его ясные глаза.
-Вообще-то, вечер, фроляйн. - Он подошел ближе, взял стул и присел. - Откуда вы знаете, что я офицер? Ведь я одет в гражданскую одежду.
На нем было расстегнутое мышиного цвета пальто и мягкая шляпа того же оттенка, надетая слегка набок, что придавало его лицу особое обаяние. Впрочем, он тут же снял ее, обнаружив очень темные, почти черные волосы, густые, чуть примятые шляпой. Они оттеняли его светлые глаза и делали их особенно яркими и выразительными. Его рука взлетела и поправила упавшую челку.
Я непроизвольно наблюдала за ним и, сама того не замечая, просто не могла оторвать глаз. А он смотрел на меня в ожидании ответа.
- У вас стрижка армейского образца. Но выправка не солдата. Да и пальто ваше явно не из магазина готовой одежды. Солдат себе такое вряд ли позволит.
Гость усмехнулся.
-Прекрасно! Умозаключения, достойные сыщика! Или разведчика...
-На самом деле, я просто помню ваш прошлый приход - вы были в форме СС.
Он рассмеялся и из глаз его хлынуло, окатило меня неожиданное обаяние.
-Что ж, в таком случае, я представлюсь - я штандартенфюрер СС Франц Генрих фон Канарис. А вы?
Я не стала напоминать ему о том, что в его распоряжении наверняка находятся все имеющиеся на меня сведения.
-Сержант Военно Воздушных Сил Советского Союза Екатерина Клямер. Борт-стрелок, - отрапортовала я.
-Ясно. Какое задание вы выполняли на момент падения вашего самолета?
-Разведка расположения ваших танковых частей.
-Успели разведать?
-Так точно. Все данные были нанесены мною на карту, которую я отдала пилоту после падения.
-Зое Уваровой?
-Так точно... Ее расстреляли, да?
-Да.
-И нельзя было просто отправить в лагерь?
-Вы задаете слишком много вопросов, сержант Клямер. Но поскольку это частная беседа, я отвечу. Веди она себя иначе, осталась бы жива. Она же не желала отвечать на элементарные вопросы, хамила, чем и вызвала гнев - надо сказать, необузданный гнев - лейтенанта Хайнца... Скажите, а вас не удивляет, что вы не только остались живы, но и не отправлены в лагерь? Как вы думаете, почему вы здесь, в Бранденбурге, отданы в распоряжение СС?
-В Бранденбурге?
-Именно.
-Честно сказать, понятия не имею. Я только лишь заметила, что ваших сильно удивил мой немецкий. Но ведь это не причина, что бы мной так заинтересовались в СС!
-Вообще-то, с вашего немецкого все и началось. Вы знаете о том, что разговариваете во сне?
-Знаю.
-Это не самая лучшая особенность для разведчика. Впрочем, наши люди, приставленные к вам, не услышали пока ничего, кроме отборной армейской брани.
Я невольно рассмеялась и увидела затаенную улыбку в его удивительных глазах.
-Откуда это у вас? От вашего деда? Да-да, оберлейтенант Ленц сообщил нам о вашей беседе. После нее мы заинтересовались вами еще больше.
-Хотите завербовать? - бахнула я, не очень подумав.
Канарис поднял брови.
-А вы бы согласились?
Я молчала, не зная, что ответить.
-Так как?
-Я не хочу убивать своих, - тихо ответила я.
-Советую вам не задавать необдуманных вопросов, сержант Клямер... Особенно, если с вами будет разговаривать Гуго Мантейфель, бригадефюрер СС.... Пока что мы собираем сведения о вас и ничего о вашей дальнейшей судьбе пока не решено.
-Сведения обо мне? Но ведь я рассказала о себе все, что могла!
-Опять волнуетесь и не думаете! Старайтесь сохранять хладнокровие в любой ситуации. Разве вас этому не учили?
-Нет. Я - не разведчик. Я только лишь борт-стрелок.
-И самолетом управлять не умеете?
-Умею, - буркнула я. - Вы вот тоже возитесь со мной, советы даете о том, как себя вести...
-Тоже? А кто еще советовал?
-Оберлейтенант Ленц. Он был очень добр ко мне. Надеюсь, его не накажут за это?
-Это частная беседа, Клямер.
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, что каждый раз от этого мое сердце замирает где-то глубоко-глубоко. И в эту самую глубину проникал его взгляд. Ищущий, нащупывающий. Страшно ли мне было, приятно ли, я не понимала, но я глядела на него, как кролик на удава.
-Вы тоже добры ко мне, господин штандартенфюрер, - пролепетала я. - А могли отправить в застенки Гестапо и пытать до тех пор, пока я не скажу...
-Что скажете? Вам есть, что добавить к тому, что вы уже сказали?
Он надел шляпу и поднялся.
-Нет. Ничего. Честно!
-Не волнуйтесь, вас еще ждет встреча с бригадефюрером Мантейфелем, - вздохнув, произнес он.
-Вы пугаете меня!
-А чего вы ждали от офицера СС!
Встреча с Гуго Мантейфелем не заставила себя ждать.
Меня перевезли из палаты в комнату с совершенно белыми стенами. Сказали, что мне предстоит операция - моя нога неправильно срослась и ее собирались переламывать и складывать заново.
Боли я всегда боялась ужасно! Правда, надеялась на какой-нибудь наркоз, но все-таки, потряхивало.
Доктор, тот самый Кестер, ободрил меня, сказал, что обезболят, что хирург у них очень хороший... Кестер не знал толком, как вести себя со мной. Помнил, что я - русская летчица, но слышал, как со мной разговаривает Канарис. В конце концов, просто доктор взял в нем верх.
-Ложитесь спокойно, фроляйн. Скоро придет хирург и все сделает прекрасно. Бегать будете вприпрыжку, обещаю!
И я послушно улеглась на стол, уставилась в абсолютно белый и безупречно ровный потолок. Послышались шаги по гулкому коридору, дверь распахнулась и вошли двое, мгновенно ставшие резким контрастом к снежно-белым стенам своей черной формой с якими алыми повязками на левых рукавах. Франц Канарис и высокий, с "пивным" животом и лысой головой человек. Он как-то странно переваливался при ходьбе и это казалось бы забавным, если бы не его взгляд. Войдя, он уставился на меня, обернулся к Канарису.
-Так это она?
-Да, господин бригадефюрер!
Вошел человек в белом халате.
-...О! Добрый день, Рюменике! - воскликнул пришедший с Канарисом.
-Добрый день, господин бригадефюрер! Добрый день, господин штандартенфюрер! Добрый день, Кестер, и вы, фроляйн! Я могу осмотреть пациентку, господин бригадефюрер?
-Конечно, Рюменике, конечно! Приступайте к своим обязанностям.
Рюменике осмотрел мою ногу, пощупал, вызвав боль, но я терпела в создавшейся тишине, все так же уставившись в потолок.
-Ну, и что, доктор? - подал голос Канарис.
-Надо переламывать, как я и говорил. Вот ее рентгеновские снимки.
Обернувшись к столу, он взял папку со снимками и подал Канарису.
-Пусть она сядет! - неожиданно приказал Мантейфель.
-Вы хотите переговорить с фроляйн, господин бригадефюрер? Кестер, поднимите подголовник!
Кестер обошел стол и поднял верхнюю его половину так, что я оказалась в положении "полусидя".
-Ну, что же, сержант Клямер, рассказывайте, зачем вас заслали к нам!
Голос Мантейфеля гремел в операционной.
Я выдохнула.
-Мы совершали разведывательный полет над территорией ваших войск. Нас интересовала дислокация и численность ваших танковых частей...
-Вы держите меня за идиота?! Вашу версию я уже слышал. А теперь мне нужна правда - с какой целью ваше командование отправило вас в наш тыл!
-Мне нечего к этому добавить, господин бригадефюрер.
Он приблизился ко мне, и я невольно сжалась, поискала глазами Канариса и у видела его взгляд. Настолько серьезный, даже потемневший, что мне стало еще хуже. Медленно, очень медленно я перевела взгляд на Мантейфеля. У него оказались разные глаза - один голубой, другой зеленый.
-Я повторяю свой вопрос в последний раз - с какой целью ваше начальство отправило вас в наш тыл? Неужели вы думаете, я поверю, что советская разведка станет вот так глупо разбрасываться таким блестящим знанием немецкого языка?!
-Но я служила не в разведке, господин бригадефюрер. Я – борт-стрелок.
-Рюменике, приступайте к своей работе, не стойте, как истукан!
Тот даже вздрогнул невольно.
-Так точно, господин бригадефюрер... - пролепетал он. - Кестер, подите сюда, поможете мне.
-Я бы посоветовал вам надеть на нее наручники, Рюменике, - сказал Мантейфель.
Рюменике бросил на него растерянный взгляд, Кестер открыл тумбочку и достал наручники, две пары. Я оцепенело следила за его движениями, за тем как он дрожащими руками, то и дело оглядываясь на Рюменике, приковал сначала одну мою руку к столу, а потом вторую.
-И так, Клямер, вы продолжаете настаивать на том, что совершенно случайно ваш самолет свалился в нашем тылу?
-Да, господин бригадефюрер.
-А еще вы хотите сказать, что вы, внучка немецкого офицера, служившего в царской армии, дочь наполовину немецкого инженера, объявленного комиссарами врагом народа, вот так запросто стали комсомолкой, летчицей, а не отправились в сталинские лагеря, где вам самое место?
-Но это правда, господин бригадефюрер! Ваши офицеры мне поверили!
-Ну, как же, как же! Если вы имеете в виду этого оберлейтенанта Ленца, то тут нет ничего удивительного. Обычный полевой офицер, не вояка, не член партии. В голове бог знает что, устал, воюет, как я понимаю, не по убеждению. Увидел смазливенькую девчонку и растаял!.. Ничего, отдел внутренней безопасности им займется. А вот Канарис... Он у нас «голубая кровь», благородное воспитание, не позвояющее обидеть женщину, даже если она - вражеский летчик. Впрочем, свое дело он знает. Да, Канарис? Что скажете? Жаль девчушку?
-Господин бригадефюрер, если позволите, я хотел бы сообщить к слову - мы собрали всю возможную информацию о родственниках сержанта Клямер, ныне живущих в Германии.
-И что же вам удалось откопать, Канарис?
Канарис отделился от стены, у которой стоял и протянул Мантейфелю небольшую черную папку.
-Здесь все. Справки обо всех родственниках, фотографии. Даже те, на которых изображна сама сержант в детском и подростковом возрасте. Ее вполне можно узнать.
-Откуда ее фотографии у них?
-Мы обнаружили их в семейном альбоме. По показаниям членов семьи, привезены отцом сержанта, Эрихом Клямером в период его рабочих командировок.
-А ее нынешнее фото вы им показывали? Что они говорят?
-Похоже, узнают и она та, за кого себя выдает.
-Вы сказали: "похоже"?
-Сержант Клямер сейчас, мягко выражаясь, выглядит не очень. Да и более или менее современных ее фотографий у них не имеется.
-Короче говоря, полной уверенности у них нет?
-Нет.
-Приступайте, Рюменике!
Тот придвинул ближе столик с инструментами, натянул перчатки. Лицо его было закрыто марлевой маской. Кивнул Кестеру, который тоже успел облачиться в перчатки и маску. Кестер взял в руки шприц и наполнил его жидкостью из маленького пузыречка. Приготовился колоть в мою обезображенную ногу.
-Стоять, Кестер! Что это?
-Это местная анестезия, господин бригадефюрер.
-Дайте сюда!
Едва заметно Кестер пожал плечами и протянул шприц Мантейфелю.
-А разве в подобных случаях не делают общий наркоз? - спросил он, беря в руки шприц.
-Делают. Но сейчас большой дефицит морфия, господин бригадефюрер. Все идет на фронт, - ответил Рюменике.
-Тогда не будем создавать дефицит и местной анестезии тоже, доктор. Надюсь, эту дозу можно сохранить?
-Д-думаю, да..., - произнес Рюменике еле слышно. Откашлялся.
-Тогда уберите ее, Кестер. А вы работайте. Работайте, Рюменике! - гаркнул Мантейфель напоследок.
Доктор невольно вздрогнул, а Кестер поспешно принял шприц из рук Мантейфеля.
Гуго Мантейфель уставился на меня, и я не смела даже глянуть на Канариса.
-Так и будете упорствовать, Клямер?
-Мне нечего вам сообщить.
От ужаса я еле шевелила языком. Рюменике взял в руку скальпель и склонился над моей ногой. Ни он, ни Кестер не глядели на меня.
-Р-ю-м-е-н-и-к-е!! - заорал Мантейфель.
Скальпель разрезал мою кожу по свежезатянувшейся ране.
Возможно, в шоке от происходящего, а скорее всего, благодаря прекрасно отточенному инструменту, слишком сильной боли я не почувствовала. Тем не менее, меня почему-то затошнило. На белую простынку брызнула кровь.
-Не смотрите, фроляйн... Не смотрите! - прошептал Кестер через маску.
Я, наверное, чудом его услышала и еще большим чудом его не услышал Мантейфель.
С трудом я оторвала взгляд от своей ноги, залитой кровью и невольно, почти случайно встретила взгляд Канариса. Он был чёрен.
-Говорите, Клямер! - приказал Мантейфель. - Говорите, пока можете!
-Я... сказала... все, что могла, - прохрипела я.
-Продолжайте, Рюменике!
Сцепив зубы и уставившись в равнодушную белизну стены, я чувствовала, как доктор сделал еще несколько разрезов. Но еще сильнее я ощущала на себе пристальный взгляд Мантейфеля.
-Куда вы смотрите? На меня смотреть! Я сказал - СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ!
Я посмотрела на него и краем глаза заметила, как блеснули в руках Рюменике какие-то щипцы с длинными острыми краями.
Когда захрустела кость, я закричала. Такой дикой боли я даже представить себе не могла. Из глаз брызнули слезы, тошнота подкатила к горлу. И мой последний взгляд упал на Канариса. На щеках его играли желваки...
-Господин бригадефюрер! - воскликнул он хрипло.
И тут же в дверь постучали.
В тумане уходившего сознания я услышала, как чей-то тихий вежливый голос сообщил, что Мантейфеля вызывают - на проводе Берлин. Еще несколько секунд и Канарис крикнул сдавленно:
-Кестер, анестезию!.. Приведите ее в сознание!
Острый запах нашатыря ударил мне в нос. Я открыла глаза и увидела Кестера, стоящего со шприцем наготове.
-Вы уверены, что этот... разговор господин бригадефюрер не соберется продолжить, господин Канарис? - спросил Рюменике, вглядываясь в мое лицо.
-Насколько я знаю, бигадефюрер ждал этого звонка и после него должен уехать. Машина уже ждет его у подъезда.
-Хорошо. Давайте продолжим, Кестер.
Тот вколол мне анестезию.
-Как вы себя чувствуете, сержант?
Канарис подошел ко мне.
-Бывало лучше... - я слабо улыбнулась. - Почему он мне не верит? А вы... вы мне верите?
Он дотронулся до моей руки.
-Давайте отложим этот разговор, сержант. Сейчас вам сделают операцию и отвезут в палату... Снимите эти чертовы наручники, Кестер!
-Так точно, господин штандартенфюрер! Сию минуту!
-Я оставлю вас. Заканчивайте.
И он вышел из операционной.
Окончательно я проснулась уже в палате. Вся операция прошла, как в тумане, а когда меня увозили в палату, я просто отключилась....
Я огляделась. В палате никого не было, даже привычного солдата в белом халате, который обычно сидел около двери на стуле и читал газету, точно сам являлся еще одним предметом обстановки. Сейчас стул пустовал.
Я попыталась сесть, что, наконец, мне удалось с очень большим трудом. Голова кружилась, спина ныла, но я дотянулась до тумбочки и взяла стакан воды, стоявший на ней. Выпила. Потом откинула простыню и поглядела на свою ногу, упрятанную в аккуратный гипс.
Дверь открылась и вошел солдат. Серьезно посмотрел на меня.
-Лягте, фроляйн, вам нельзя вставать, - произнес он довольно спокойно.
-А как, вы думаете, я смогла бы встать?! - усмехнулась я.
-Тем не менее, я прошу вас лечь. Кроме того, я имел в виду ваше слабое состояние, а не попытку убежать с вашей стороны.
И он уселся на свой стул, дав понять всем своим видом, что и так сказал мне слишком много.
Я легла, уставившись в потолок. К сожалению, койка моя стояла так, что единственное окно здесь оказалось за моей спиной. Так бы хоть на улицу поглазела...
За пятнадцать минут до этого охранник, являвшийся шарфюрером СС Клаусом Дицем, докладывал Канарису.
-Она спит, господин штандартенфюрер. Все в порядке.
-Что говорит доктор?
-Он просил передать, что состояние больной удовлетворительное, операция прошла хорошо. Только разве что...
-Что, Диц?
-Доктор сказал, что она очень слаба... И еще кое-что.
-Да, Диц?
-Она снова разговаривала во сне.
-Опять ругалась? - улыбнулся Канарис.
-Нет, господин штандартенфюрер.
Канарис поднял брови.
-Она... она звала вас.
-То есть?!
-Все время повторяла: "...Канарис... Канарис..." Это дословно.
-Вот как... Каким было выражение ее лица при этом?
Диц на секунду опустил голову, точно, смутившись.
-Она... Я даже не знаю, как сказать... Ее брови... Словно, она плакала. Только без слез. А губы улыбались. Если позволите... создавалось впечатление, что она зовет любимого человека. Простите!
Канарис откинулся на стуле.
-Интересно, интересно... Идите, Диц. Вы свободны.
-Так точно, господин штандартенфюрер.
После его ухода, Канарис поднялся из-за стола и подошел к окну.
-Странно, сержант Клямер. Странно... Хотел бы я знать, что творится в вашей головке, что вам снилось такое.
Простояв еще несколько секунд, он развернулся и твердым шагом вышел из кабинета.
Он стоял у моей койки и затаенная улыбка играла в его ясных глазах.
-Ну, здравствуйте, сержант. Как вы себя чувствуете сегодня?
-Добрый день, господин штандартенфюрер. Спасибо, хорошо.
-Чего-нибудь хочется?
-Да.
-Это хорошо. Чего же?
-Я хочу продолжить тот разговор.
Канарис поднял брови.
-Разговор?
-Я спросила вас, верите ли вы мне. Вы ответили, что мы поговорим об этом потом. Теперь можно?
-Но вы тогда сначала спросили, почему вам не верит бригадефюрер Мантейфель. Что же, теперь вас это не интересует?
-Мне плевать на вашего Мантейфеля! - выпалила я. - На него и его гестаповские методы.
-Он и работает в Гестапо, сержант.
-Так вы ответите на мой вопрос?
-Почему вас это так интересует? Вы считаете, что от этого зависит ваша жизнь?
Я помолчала, отвела от него взгляд.
-Меня сейчас очень мало интересует моя жизнь. Похоже, для вас она и гроша ломанного не стоит.
-Вам не хочется жить?
-Зачем теперь? На родину мне возврата нет, здесь меня, видимо, тоже ничего не ждет хорошего.
-Ну, не говорите "гоп", пока не перепрыгните!.. Вас задело то, что я не попытался прекратить действия Мантейфеля во время операции?
-Я же не дура, господин штандартенфюрер! Я понимаю, что вы не имеете никакого права перечить старшему по званию, тем более, что это абсолютно бесполезно в данном случае.
-Вы правы. В данном случае это совершенно бесполезно. Но я вам верю, сержант.
-Согласитесь, глупо ведь посылать разведчика таким вот образом! Нет никакой гарантии, что я попаду, куда надо, что меня сразу же не расстреляют, что у меня появится возможность добыть какую бы то ни было информацию. Как минимум, мне нужен сообщник.
-А если это не разведка, а диверсия?
-Все равно. Согласитесь!
-Согласен. Глупо. Но нельзя мыслить за других, будучи уверенным, что они мыслят так же. Мантейфель, например, склонен ждать от русских чего угодно... Правда, то, что вы, после всего, что произошло с вашей семьей, не оказались в лагере, а наоборот, стали летчиком, пользовались доверием, действительно вызывает сомнения.
-Мне просто повезло.
-Возможно.
-Но вы, вы, штандартенфюрер, мне верите?
-Верю. И считаю, что с вами нужно работать и дальше.
-То есть?
-Возможно, послать вас к... в тыл к русским.
-Вы хотели сказать " к вашим"?
-Да. А вы считаете их своими?
-Не знаю. Теперь не знаю. Честно... Мне и раньше часто казалось, что я чужая среди своих. Мне доверяли, но без конца проверяли. Часто напоминали, что я - немка, хотя в моей крови немецкой только четверть.
-Что вы чувствуете здесь?
-Я хочу, что бы мне поверили.
-Именно я? Или вы сочувствуете нацизму?
-Оберлейтенант Ленц говорил мне, что когда-нибудь война закончится. Когда-нибудь, если выживу, я снова смогу надеть красивое платье, улыбаться и быть счастливой... Нужно только выжить. Это предательство, господин штандартенфюрер? Скажите мне! Ведь если так думать и соответственно действовать, то выходит, я смогу предать любого, лишь бы выжить!
-Я уверен, оберлейтенант Ленц наживет себе кучу неприятностей, если до него доберется свора Мантейфеля... А еще я думаю, что он - умный человек, чуткий, он понял вас, ваше странное положение. И он уверен, что вы не станете предавать всех подряд, лишь бы спасти свою шкуру. Мне кажется, он именно поэтому просто уговаривал вас не лезть на рожон и остаться в живых. Потому, что война действительно, когда-нибудь закончится. А вы - красивая девушка, рожденная для любви и счастья. Вот, что он хотел сказать, я думаю.
-Для любви? Вы считаете, я способна сейчас думать о любви?! Я? Калека?! Мне даже волосы обрили, и я попросту на черта похожа сейчас. Еще и шрамы останутся.
На моих глазах невольно выступили слезы.
Канарис рассмеялся, накрыв своей ладонью мою.
-Слава Богу, вы действительно еще очень даже способны думать о любви! Волосы отрастут, сержант, шрамы на ноге закроет юбка, а на спине... Их ведь увидит, кроме доктора, только один мужчина - тот, которого полюбите вы, и тот, который будет любить вас. А если так, то он лишь поцелует его, сокрушаясь о том, что вам пришлось пережить.
Я закрыла глаза, что бы они, проклятые, не выдали меня снова. Слова Канариса обожгли мне сердце, а он об этом и не подозревал.
-Если же вернуться к нашему разговору, то я вам верю, даже не смотря на те сомнения, которые высказал бригадефюрер Мантейфель. Просто верю и все. Сам не понимая, почему.
-И я не обманываю вас! - горячо воскликнула я. - Скажите... может возможно устроить очную ставку? Я имею в виду моих родных, которые живут в Берлине, и меня. Я все-таки, надеюсь, что они узнают меня.
Канарис с любопытством посмотрел на меня.
-Но ведь сомнения в вашей легенде относительно вашего происхождения - не все, за что цепялся Мантейфель. Как вам удалось выжить, как удалось стать летчицей, вступить в комсомол? Вам, отпрыску уничтоженной семьи!
-Не знаю. ПРАВДА НЕ ЗНАЮ!! - выкрикнула я.
-Успокойтесь, сержант. Элемент везения, судьба, промысел божий - во все это я верю, как бы оно ни называлось. Кроме, пожалуй, случайности. В случайности я не верю... И еще - я вижу, что жить вам хочется. Очень хочется. Иначе бы вы так не переживали из-за того, верю ли я вам или нет. Вы понимаете, что сейчас ваша судьба или даже жизнь зависят больше всего именно от меня. Я веду ваше дело и по поводу вас у меня есть кое-какие-соображения. Вы готовы идти на контакт? Готовы работать на нас всерьез?
-Я уже говорила - я не хочу убивать русских.
-Вам и не придется. Только если в самом крайнем случае. И так?
Я молчала. Только теперь я не видела Зойкиного лица. Я видела деда. Кажется, целую вечность назад я прибежала к нему и пожаловалась, что соседский мальчишка Васька Прохоров стащил яблоки с нашей кухни, которые наша домработница Аннушка приготовила для пирога. Мне было лет пять или шесть. И тогда дед сказал мне:
-Я терпеть не могу ябед, Катенька. Ябед и предателей. Никогда ни на кого не жалуйся. Запомни!
Он гладил меня по голове.
-Ступай, найди Ваську и, если он еще не слопал все яблоки, оставь ему одно и скажи, что остальные для пирога и пригласи его на чай. Поняла?
Я тогда нашла Ваську, передала все, что просил дед. Васька глядел на меня ошалело, потом медленно отдал яблоки, не оставив себе ни одного и сказал, что придет на чай. А когда я шла назад, крикнул:
-Катька! Слышь, Катька!.. - я обернулась. - А если кто обижать станет, ты мне скажи. Поняла? Я им в морду дам!
-Я - не ябеда! - гордо заявила я и отнесла яблоки на кухню.
Я так никогда и не жаловалась ему, но мои обидчики всегда и неизменно получали тумаков. Видимо, все-таки, от Васьки. Следил он за мной, что ли...
-Вам нужно подумать? Вероятно, вам хочется знать, что с вами случится в случае вашего отказа?
-Я думаю, тут одно из двух - лагерь или расстрел, - ответила я.
-Верно... Вам действительно так дорога ваша родина?
-Вы знаете, господин штандартенфюрер, каково мое отношение к моей родине. Она отняла у меня все, что мне было дорого. Но мне претит само предательство, коварство по отношению к тем, кто мне доверяет.
-Боюсь, что в военное время волей или неволей происходит переоценка ценностей. Брат идет против брата, сын против отца...
-Неправда! - запальчиво воскликнула я. - Времена всегда одинаковые! Вернее, то, что происходит вокруг, не влияет на человека. Если он трус и подонок, он им и будет, если же он настоящий человек, он им и останется. Просто в такие тяжелые времена все выплывает наружу, все становится явным. Вот и все.
Канарис смотрел на меня странным взглядом.
-На что же вы рассчитывали, сержант, когда сдавались в плен? Вы ведь могли застрелиться. Думали, попадете в лагерь, отправят вас на какие-нибудь работы, так и выживете? А что потом?
-Не знаю. Знаю, что дороги назад, наверное, нет.
-Нет. Даже если бы вам удалось сбежать, вернуться в Россию, ваша история вряд ли вызвала бы у комиссаров сочувствие. Скорее, очень большие сомнения. А сомнения они, как известно, разрешают одним способом... Вам дать время для размышлений?
-Нет. Я согласна.
Канарис посмотрел на меня долгим взглядом, пристальным, недоверчивым.
-Вы понимаете, что дав официальное согласие на работу с нами, вы окончательно теряете свою родину, все свое прошлое там, всех возможных друзей - то есть, всякую надежду на возвращение? Дороги назад не будет. И я так сейчас говорю с вами, говорю о таких вещах, о которых в подобных случаях не говорят с теми, кто переходит на нашу сторону, потому что, обычно это просто трусы, пытающиеся выжить, готовые на любую подлость. Их элементарно пугают расправой, ибо они иного и не заслуживают. Единожды предавший, как говорится... С вами ситуация немного иная. Вы мечетесь между двумя берегами, не зная, куда пристать. - Канарис сделал небольшую паузу, поглядев в окно, а я следила за взглядом его поразительных глаз. - По сути, сержант, у вас ведь и нет родины, как таковой. Ваши родители, за исключением бабушки, не русские. Мама была полькой, если не ошибаюсь?
-Да.
-Теперь вот и подумайте, как тесно ваши корни связаны с Россией.
-Но я родилась там, выросла, говорила и говорю по-русски.
-Но воспитывали вас, насколько я понимаю, не совсем в русских традициях. Вы чувствуете себя по-настоящему русской?
-Вы хотите знать, насколько я привязана к этой стране, что бы ее предать? Или может, я обманываю вас, что бы потом сдать русским?
-Уверен, Мантейфель именно так и решит!.. Впрочем, моя работа не очень-то касается Гестапо. Решать мне и моему непосредственному начальству... И так, я все-таки, дам вам время на размышление. Тем более, что до вашего полного выздоровления достаточно далеко.
-Что же будет, когда я поправлюсь?
-Если вы дадите согласие на работу у нас, окончательное и однозначное, с вами начнут подготовку к этой работе. Придется многому научиться, набрать хорошую физическую форму.
-Хотите сказать, что меня ждет очень серьезное задание?
-Более чем. Но пока об этом ни слова... Выздоравливайте, сержант!
И он вышел, не произнеся больше ни слова.
В тот же день, когда с моей ноги был снят гипс и доктор констатировал мое полное выздоровление, двое младших офицеров СС, пришли за мной и сказав лишь: " Мы действуем по поручению штандартенфюрера СС Канариса", вывели меня из закрытого госпиталя, усадили в большую черную машину и увезли. Через некоторое время автомобиль остановился и меня проводили в небольшой домик, находившийся где-то за городом. Вокруг темнел густой хвойный лес. Солнце садилось и уже в сумерках я и дом-то толком не разглядела. Только фонарь над крыльцом. Затем маленькая неосвещенная прихожая и я оказалась в жарко натопленной гостиной. Горел камин и большая лампа под потолком. Отсюда же, из гостиной, наверх вела узкая крутая лестница из темного дерева, как и каминная полка, и балки потолка, и перилла галереи наверху.
Я остановилась, оглядываясь, а мои провожатые тем временем куда-то исчезли. И тут из глубокого кресла, стоявшего у камина, поднялась фигура в черном. Я вздрогнула, но фигура обернулась, и я узнала Канариса. Под лампой блеснули его серебряные погоны.
-Добрый вечер, сержант! - улыбнулся он. - И добро пожаловать в мой охотничий домик!
Тут только я обратила внимание на рога и головы животных, висевшие по стенам.
-Здравствуйте, господин штандартенфюрер. А зачем меня сюда привезли?
-Ну, во-первых, позвольте поздравить вас с выздоровлением, сержант!
-Спасибо.
-Следовательно, если вы здоровы, в госпитале вам делать нечего. И я решил вывезти вас оттуда раньше, чем это надумает бригадефюрер Мантейфель.
-А если он узнает?
-Присаживайтесь, сержант! Прошу вас... Макс, принесите вина! - крикнул Канарис в сторону двери, и через несколько минут появился седой мужчина с подносом в руках. Он поставил на стол хрустальный графин и два бокала. Молча вышел. - Он непременно узнает. Вернее, наверняка уже знает. Но это не его дело. Если вы даете согласие на работу для разведки, вы автоматически попадете в ведение разведки, а соответственно под ее эгиду. А это означает, что Гестапо ваша личность уже не должна интересовать. Хотя, конечно же они, все равно, везде суют свои носы. И все же, против адмирала Канариса бригадефюрер Мантейфель пойти поостережется.
-Адмирала Канариса?!
-Вам знакомо это имя?
-Я слышала об адмирале Канарисе, но разведка и вы... Вы ведь тоже Канарис.
-Да, я его племянник... Пейте вино, сержант! Красное вам полезно. А это хорошее, французкое. Немцы же так и не научились делать вино...
Он налил мне вина, наполнил свой бокал и уселся напротив.
-Если вы решили, что я обычный протеже, будете правы, но лишь отчасти. Дядя конечно, замолвил за меня словечко, но основную роль сыграли деньги моей семьи. Я ведь барон... Я мог оказаться и в самой разведке, что было бы интереснее для меня, но моя мама... Она очень больна. Ее сердце смещено вправо и сильно увеличено. Она почти не двигается, проводя все время в каталке, уже давно. Врачи запретили любое сильное волнение. Вот дядя и помог определить меня в элитное подразделение, подальше от самой войны, что бы я непременно остался жить. Все ради мамы. Кроме меня и дяди, брата моего отца, у нее никого больше нет. Она обожает меня.
-Не сомневаюсь!
Канарис поднял брови, улыбнулся.
-Ну а что же до моего дяди, он сейчас шеф военной разведки и мы с ним частенько друг другу помогаем. То дело, то поручение, на которое я собирался вас послать, оно касается дядиной работы и очень важно для него, а, следовательно, и для меня... Вы подумали? Что вы решили?
-Почему именно я? Почему вы так уверены, что я справлюсь? Ведь если это дело так важно, почему не поручить его профессионалам?
-Кто лучше русской сможет изобразить русскую? Кроме того, действовать желательно женщине. Но важно, что бы эта женщина хоть что-то понимала в самолетах, а еще лучше - сама являлась летчиком. Но самое удивительное, что этот, на первый взгляд, невообразимый набор мы нашли в вас, сержант. Во истину, просто сам Бог послал!
-Человека, у которого, кроме всего прочего, нет родины, а вернее, эта родина расправилась с его семьей... - добавила я. - Это ведь очень удобно - предавать-то, по сути, некого... Я согласна, господин штандартенфюрер.
Его взгляд потемнел, он допил бокал залпом.
-Почему? Уж не хотите ли отомстить комиссарам?
-Нет. Мстительность - нехорошее и бесплодное чувство. Если бы хотя бы одного человека мщением можно было вернуть! Нет, господин штандартенфюрер, я не собираюсь мстить. У меня совсем иная цель. А вернее, причина. Но я вам ее не скажу... Не подозревайте ничего плохого! Это очень личная причина и никакой политики, никакой войны она не касается. Вам достаточно этого?
Канарис поглядел мне в глаза.
-Хорошо. Решение принято, и как я уже говорил, теперь назад пути нет. Конечно, будет подписан ряд документов, подтверждающих ваше согласие работать на нас. Но это потом. А сейчас мне достаточно вашего слова, сержант... Что ж, время ужина. Пойдемте?
-Куда?
-Господи, ужинать конечно же!
И он, поднявшись с кресла, подал мне руку.
Вкусный ужин - жареное мясо на ребрышках, печеный картофель, салат из овощей - ароматное вино, свечи на столе, тихая музыка из граммофона... Так хорошо, как сейчас, я не чувствовала себя очень давно. Наверное, с самого детства. Я совсем расслабилась, рассказывала Канарису о своем деде, родителях. Он слушал, улыбаясь, сняв китель и оставшись в коричневой форменной рубахе.
-Может, потанцуем, сержант? - спросил вдруг Канарис.
Я замолкла на полуслове.
-Вам... вам надоела моя болтовня? - спросила я, наконец.
-Нет, мне как-раз, очень интересен ваш рассказ, но вы, наверное, и сами уже устали. Отдохните немного и потанцуйте со мной. Согласны?
-Я не уверена, что у меня хорошо получится.
-Но если не попробуете, не узнаете! Идите же сюда!
-Это приказ? - улыбнулась я.
Он подошел ко мне и протянул мне руку.
-Нет, сержант, это приглашение! Прошу вас!
Я подала ему руку и поднялась из-за стола.
Он вел уверенно и мягко, ноги сами несли меня и так легко, так приятно было танцевать с ним, что даже слегка кружилась голова. Его лицо было совсем рядом, хотя он был много выше меня. Я даже чувствовала его дыхание на своей коже. Его глаза блестели теплым, почти ласковым блеском... Господи, я танцую с немецким, с фашистским офицером! С эсэсовцем! Я обнимаю его, чувствуя пальцами его упругие плечи под хрустящей материей рубахи! Меня, точно, по голове ударило. Я зажмурилась, встряхнула головой с уже немного отросшими волосами и снова посмотрела в лицо Канариса.
-Что с вами? Вам нехорошо? - спохватился он, озабоченно глядя на меня.
-Нет, нет, господин штандартенфюрер! Все хорошо. Просто слишком хорошо, что бы в это поверить.
-Даже так?.. Похоже, вам все-таки лучше будет лечь спать. Кроме того, завтра рано вставать - время не ждет.
-Хорошо, господин...
-Да перестаньте вы! Оставьте этот официоз для других случаев. Да и язык ваш, кажется, уже заплетается!.. Марш спать, сержант!
Я остановилась.
-Так точно!
-То-то. Давайте, я вас провожу. Заодно покажу вам вашу комнату.
Мы поднялись по лестнице на галерею. Сюда выходило несколько дверей. Мы подошли к одной из них и Канарис распахнул ее передо мной.
-Вот ваша комната, сержант. Располагайтесь. И спокойной ночи вам!
-Скажите, а вам понравилось со мной танцевать? - спросила я.
-Да. Мне было очень приятно с вами танцевать, сержант. Я поначалу опасался, что ваша нога еще не очень в порядке, но Рюменике знает свое дело - вы совершенно не хромаете. И необычайно легко двигаетесь. Спасибо вам за очень приятно проведенный вечер!
-Спасибо, господин... Канарис. Спокойной ночи и вам!
Моя комната оказалась достаточно аскетичной в своем убранстве - кровать, камин, небольшой комод, стол, стул и тумбочка с тазиком и кувшином для умывания. Белые стены с панелями темного дерева и темными же досками, прибитыми в типично германском стиле. На единственном окне плотные вишневые шторы, задернутые сейчас. Но камин пылал, комната озарялась его светом и выглядела очень уютно. Я подошла к тазику и обнаружила, что кувшин предусмотрительно полон воды. Тогда я умылась, утерлась безупречно белым, хрустящим полотенцем и села на кровать. Только сейчас я почувствовала, насколько хочу спать. Разобрав постель, я быстро устроилась под одеялом, стараясь не смотреть на огромный шрам на ноге, закрыла глаза и моментально провалилась в сон.
-Доброе утро, сержант! Подъем!
Вздрогнув невольно, я открыла глаза и увидела Канариса, расшторивавшего окно. Он впустил в комнату яркое утреннее солнце.
-Нам пора, поднимайтесь! Внизу для нас приготовлен небольшой завтрак и кофе. Одевайтесь, я жду вас.
И он вышел, не дав мне опомниться и сказать хотя бы пару слов. Я спустила ноги с кровати, потянулась и тут только заметила на столе маленькую вазочку с букетиком фиалок. Вечером ее не было. Как мало надо женщине, что бы улыбнуться!.. Но я тут же вспомнила о том, что меня ждут. Мигом оделась в ту форму, что выдали мне еще в больнице - серый комбинезон, ботинки. Пилотку я засунула под ремень.
Нас накормили вкуснейшей яичницей с колбасой, булочками и кофе. Настоящим отменным кофе!
-Разрешите узнать, куда мы поедем? - спросила я, справившись с яичницей и приступив к кофе.
Канарис закурил папиросу и отпил кофе.
-Сегодня я покажу вам то место, где вас будут обучать, а затем вы подпишете все нужные документы.
-Ясно... Только один вопрос.
-Да?
-Скажите, господин Канарис, после того, как я перейду в ведение разведки, вы... вы уже не будете мной заниматься?
-Вам не терпится отделаться от моей персоны, сержант?
Канарис пристально глядел на меня, и я не могла понять, какой ответ его удовлетворил бы.
-Нет, мне не хочется отделаться от вас, как вы выразились... Совсем не хочется! - добавила я непроизвольно.
-Почему?
-Я... я как-то уже привыкла к вам, привыкла с вами общаться. Мне кажется, новые командиры не станут со мной так возиться.
-Я не возился, но обращался с вами просто, как с молодой, симпатичной девушкой, которой не очень повезло в жизни, которая попала на войну, совершенно ей не нужную. С девушкой, с которой в других условиях следовало бы сходить в театр или в кино, которую следовало бы угощать конфетами и беречь. А еще как с человеком, достойным уважения, не смотря на все условности военного положения... Да, я тоже не уверен, что новые командиры станут обращаться с вами так же. Но и меня вам все-таки, придется еще потерпеть. Я уже упоминал, что операция, в которой вы должны участвовать, очень важна. Мой дядя, адмирал Канарис, не будучи уполномочен командовать мною, все же, очень надеется на мою помощь. Мне это не очень легко - придется совмещать с моей непосредственной деятельностью в рядах СС, но дяде я отказать не могу, да и вас вот так, просто передать в другие руки тоже. Я буду наблюдать, направлять и в некотором роде участвовать... Мы будем часто видеться, сержант. Кроме того, жить вы будете здесь. До тренировочного полигона военной разведки отсюда недалеко - за вами будут присылать машину... Кстати, вы должны познакомиться с Максом. Макс, подите сюда!
-Да, господин Канарис?
Седой мужчина, склонился в легком поклоне.
-Это фроляйн Катарина Клямер. Она, как вы уже знаете, станет жить здесь. Вы будете выполнять все ее просьбы.
-Конечно, господин Канарис! Все будет сделано.
-Не сомневаюсь, Макс, и очень на вас надеюсь.
-Я очень рада познакомиться с вами, Макс, - я от души улыбнулась старику, - и надеюсь, что не доставлю вам слишком много хлопот.
-Мне только в радость, фроляйн Катарина, если позволите, господин Канарис.
-Пожалуйста, Макс.
-Мне ведь здесь подолгу некому прислуживать, - продолжал Макс. - Дом совсем небольшой и содержать его в порядке и чистоте вовсе нетрудно. Кроме меня здесь еще есть кухарка Гертруда. Вдвоем вот и живем. С удовольствием мы поможем вам во всем, фроляйн Катарина!
-Спасибо, Макс!
-Вы свободны, - добавил Канарис и Макс удалился. - Он очень давно служит в моей семье. Еще с моего детства. Сейчас уже состарился, тяжеловато служить в большом доме, в городе. Кроме того, мама больна и ей требуется уход человека помоложе. Вот я и перевез его сюда. И ему отдых, и дом не пустует. Сейчас ведь не до охоты, а вот видишь, пригодился... Что же, сержант, поехали?
Когда мы сели в машину, Канарис обернулся ко мне:
-И помните - Макс, Гертруда тем более, а кроме того, и все, с кем вы встретитесь на полигоне, понятия не имеют, кто вы такая. Для них вы - немецкая девушка. На полигоне даже имени вашего никто не должен знать. Только конспиративное прозвище.
-Какое?
-Сержант.
-Но ведь это русское звание!
-Неважно. Это первое, что мне пришло в голову.
-Но Мантейфель по нему легко сообразит, о ком речь.
-Я вижу, он так и не выходит у вас из головы... Оно и понятно. Что ж, пускай соображает. Мы вас не крали, все в рамках дозволенного и на моей ответственности. Вы все поняли?
-Так точно, господин штандартенфюрер!
День пролетел незаметно. Меня представили моим инструкторам, дали понять об условиях моего пребывания на полигоне, моем поведении там, условиях общения с остальными тренирующимися. Все просто и непросто. Обучать меня будут наравне с остальными, но общаться с ними мне дозволялось лишь по мере необходимости. Им со мной тоже. Кроме того, среди тренирующихся не было ни одной женщины. Мне лишь оставалось надеяться, что дисциплина на этом полигоне железная. Впрочем, глядя на каменные лица солдат, я понимала, что это именно так. Ближе к вечеру на полигон въехала большая черная машина и из нее вышел высокий человек в серой форме, с седыми висками и стальным взглядом на суровом лице. Канарис улыбнулся и поднялся со скамьи, на которой мы сидели.
-Вот и дядя! Пойдемте, Сержант. Он приехал специально, что бы познакомиться с вами.
И тут я увидела, как сильно они похожи. Особенно, когда на лице адмирала Канариса появилась легкая, еле заметная улыбка.
-Здравствуй, Франц!.. Добрый день,.. э-э...
-Сержант! - подсказал Канарис. – Ее конспиративное прозвище.
-Добрый день, Сержант.
-Здравствуйте, господин адмирал! - вытянулась я и осторожно улыбнулась.
Он оглядел меня с головы до ног. Очень недоверчиво, надо сказать.
-Но вы... вы такая маленькая!
Я не удержалась и рассмеялась. Улыбнулся и Канарис. А мне или показалось, или действительно его улыбка была почти нежной.
-Да, господин адмирал, птичка не велика ростом, но мне кажется, она себя еще покажет.
-Надеюсь! Что ж, пойдемте, поговорим немного. И распорядись принести кофе, Франц, будь добр!
-С коньяком?
-Да, пожалуй, Отсюда я прямо домой. Устал!
По дороге Канарис раздал несколько поручений, а адмирал все украдкой разглядывал меня.
Мы расположились в небольшой комнатке, предназначенной для обучения навыкам работы на передатчике. Солдат принес кофе для всех и бутылку коньяка, из которой налил немного в чашку адмирала.
-Ну, что же, сержант, Франц рассказал мне всю вашу историю вплоть до операции на вашей сломанной ноге. Честно сказать, мне не очень понятно то доверие, с которым к вам отнесся мой племянник, но ему виднее. Положусь на его чутье. Все же остальное, все те качества, которыми вы обладаете, позволяют мне надеяться на то, что вы в силах выполнить поручаемую вам работу. Вынужденно надеяться, надо сказать. Хотя, - он отпил немного кофе, пристально глядя на меня, - вероятно, в процессе подготовки ваши возможные будущие успехи докажут мне правильность выбора вашей кандидатуры. И так, прежде чем я смогу рассказать вам о вашем задании, подпишем документы. Клаус!
Откуда не возьмись появился адъютант с папкой документов.
-Благодарю.
Адмирал достал несколько листков и по очереди передал мне. Я подписала, практически не читая. Что толку? Я и так знала, что повязана теперь по рукам и ногам, обязуясь служить Рейху, Гитлеру до последней капли крови. Я смотрела на Канариса и чувствовала то, что делало все мои подписи на этих бумагах совершенно бессмысленными. Я и так повязана. И чем дальше, тем крепче...
-Прекрасно, Сержант. Теперь о деле. Я выскажусь вкратце, а Франц расскажет и обсудит с вами все подробности... В России разработан самолет. Истребитель - перехватчик, оснащенный новейшими оружием, системой навигации и локации, обладающий прекрасными, превосходящими все имеющиеся подобные машины всех армий мира техническими данными. Скорость, маневренность и так далее. Вы, как летчик, должны понять.
Я кивнула.
-Самолет еще никто не видел - все держится, как вы понимаете, в строжайшем секрете. Однако, опять же, как вы вероятно, сообразили, мы получаем информацию почти из первого источника - наш человек работает на этом заводе уже очень давно. Но он не имеет доступа к чертежам, техническим данным и всему тому, что так важно для нас. Любая его попытка обернулась бы крахом всей операции - на этом заводе он лишь рабочий, простой токарь. Но настало время, когда оказалось возможным внедрить на завод еще одного человека и попробовать добыть нужную информацию - завод эвакуировали и, как вы понимаете, в условиях эвакуации соблюдать строжайшую охрану уже просто технически сложно. Начиная от численности самой охраны - она сократилась, так как люди нужны для фронта, и кончая просто условиями. Я имею в виду и само здание, и не слишком совершенную систему сигнализации, и прочее. Мы собираемся забросить вас туда в качестве родственницы нашего рабочего, родственницы эвакуированной из Ленинграда. Конечно, в случае провала это бросает тень на нашего человека, но выхода другого нет - нужно, что бы он внедрил вас на завод, устроил на работу. Кем - ему решать. Будьте готовы ко всему. А уж дальше - ваша работа. Нужны чертежи, вся документация по всем узлам и деталям самолета. Как вы это сделаете - ваша проблема. Я даже посоветовать ничего не смогу. Только сами. Все сами!.. Это огромный риск для вас. Вам это, я думаю, ясно. Советоваться будет практически не с кем, связываться с нами будет наш человек - то есть, прямой связи в любой нужный вам момент не будет. Это тоже большая трудность для вас, я думаю. Но если вы сумеете выполнить это задание, если вернетесь - ваша работа будет оценена по достоинству. Уверяю вас!
Адмирал глядел на меня своими стальными глазами, точно, спрашивая, что я обо всем этом думаю, но я понимала, разумеется, понимала - дороги назад нет, отказываться поздно. Но понимала я и другое - задание для меня, летчицы, которая не налетала и тех часов, что бы летчицей и называться, слишком сложное. Ну, кто я есть?! Девчонка, лишь немного попробовавшая войну. Да, немного летала, да, умею стрелять, да, прыгала с парашютом. Но и только. Но даже не это было главное. Всему, что будет необходимо, меня научат со всей дотошностью, свойственной немцам. Я поняла вдруг слишком ясно - когда я окажусь в России, я уже буду являться для них, бывших моих сограждан, врагом. Самым настоящим врагом. Каково это будет? Как я это выдержу, не выдавая себя?.. Только они, эти два Канариса, не должны знать об этом ничего.
-Мне не нужны награды, господин адмирал, - сказала я. - Вернее, та награда, которую я жду, на которую надеюсь, ее вы не в состоянии мне дать.
Адмирал поднял брови в недоумении, Канарис же смотрел на меня пристальным взглядом, который я снова не могла понять.
-Что ж, значит, на этом и порешим, - произнес адмирал. - Начинайте подготовку. Я рассчитываю на тебя, Франц! До свидания!
-Как идет работа, Франц?
Спустя две недели штандартенфюрер Канарис сидел в кабинете своего дяди. На столе стояли две рюмки и бутылка коньяка. За окнами стемнело.
-Она работает, дядя. Работает так, что нашим воякам и не снилось. Они следят за ней и готовы сожрать собственные пилотки - я сам видел. Стреляет лучше всех, по физической подготовке не отстает нисколько - бегает, прыгает, метает, плавает, преодолевает полосу препятствий не хуже этих здоровяков, а то и позади их оставляет. О прыжках с парашютом я и не говорю! Это ее конек. С вождением автомобиля поначалу были небольшие проблемы, но скоро она их преодолела и водит прекрасно что легковой автомобиль, что грузовик, что мотоцикл.
-А ты не перехваливаешь ее? Все-таки, твоя протеже.
-Вот отчеты ее инструкторов. Можешь почитать.
-Хорошо. Очень хорошо, Франц! Когда, ты думаешь, она будет готова к заброске?
-Скоро. Дай мне еще неделю.
-Я бы тебе и месяц дал, дорогой мой, только самолет уже на половине сборки, после чего будет отправлен на, так сказать, показательный полет перед Сталиным. Нет времени, Франц. Совсем нет!
-Хорошо, четыре дня ты мне дашь?
-Давай-ка я съезжу, посмотрю на нее. Скажем, завтра.
-Хорошо, дядя. Буду завтра ждать тебя.
Адмирал выпил рюмку и закурил.
-А что, Франц, с ее подготовкой именно как разведчика? Что говорят спецы?
-Вот фраза из их отчета - сообразительна, находчива, легко располагает к себе, внимательна, артистична.
-По всему просто клад для разведки!
Канарис задумчиво тянул свою рюмку.
-Несомненно, - проговорил он.- И не только для разведки.
-Что ты сказал?
Канарис не стал отпираться, зная, что адмирал прекрасно слышал его слова.
-Я сказал, что не только для разведки.
-То есть?
-Да так... - Канарис рассмеялся, стараясь придать своему объяснению шутливый тон. - Приехал к ней как-то вечером, уже после полигона. Так, проведать. Хотя уверен был, что спит - тяжелый был день. Захожу и слышу шум на кухне, смех. Ее смех и Гертруды. Оказалось - они там блины стряпают! Настоящие русские блины! Гертруда восседает на стуле, а наш Сержант в ее клетчатом переднике шурует у плиты. На блюде горка уже готовых блинов, а Макс лопает их за обе щеки, макая в миску со сметаной. Ты бы видел! При виде меня подскочили все, а она так и осталась стоять с лопаточкой в руках и улыбаясь.... Я попробовал блины. Действительно, очень вкусно!.. А однажды она приготовила борщ. Просто объедение!
-Так может, не забрасывать ее никуда, а устроить кухаркой? Хотя бы к маме. А? Как, Франц? - усмехнулся адмирал. Но глаза его цепко следили за племянником.
-Идея прекрасная, дядя, - Канарис безмятежно улыбался. - Но дело есть дело. Это важнее. Кроме того, у мамы и так прекрасный повар.
Только от стального ренгена адмиальских глаз не укрылась капелька грусти во взгляде Канариса. Он вздохнул.
-Конечно, конечно. Я пошутил...
…Теплая, тихая летняя ночь втекала в открытые окна автомобиля Канариса. Он курил, задумчиво выпуская дым, а после очередной развилки вдруг понял, что свернул не туда. Его путь домой лежал направо, он же свернул налево, на дорогу, ведущую к его охотничьему домику. К ней. Канарис остановился, докурил сигарету, потом резко развернулся и поехал домой. В эту ночь он так и не уснул…
Сильные порывы ветра гоняли по полигону тучи пыли. Шли занятия по вождению, и на полосе грохотали несколько грузовиков. По кругу, по пересеченной. Мне достался американский "Студебеккер" и я по заданию проходила на скорости повороты, штурмовала искусственные горки и трамплины. В очередной раз проезжая мимо казармы, я заметила две новые фигуры, в сером и в черном. Оба Канариса наблюдали за занятиями. Канарис-младший указывал на мой автомобиль. Сердце мое екнуло, я с трудом взяла себя в руки и продолжила заезд. Вцепившись в руль, я взяла очередную горку, свернула, снова оказавшись лицом к казарме. Укрываясь от порывов ветра, адмирал и Канарис повернулись ко мне спинами. Канарис придерживал фуражку. И тут я услышала ужасающий рев двигателя - на полной скорости обшарпанный русский грузовик летел прямо на обоих офицеров. Чертова машина! Солдаты уже не раз жаловались, что тормоза у него ни к черту, что педаль газа западает. Я-то знала - уже ездила на нем! Но инструктра только руками потирали - лишняя тренировка!.. Господи, у меня только пара секунд на размышление! Я нажала на газ, втопив педаль до отказа, и мой "Студер" рванул наперерез потерявшему управление русскому грузовику. В последний момент я увидела его глаза - Канарис обернулся, услышав наконец через свист ветра приближающийся с ревом автомобиль. Секунда эта, словно, повисла в пространстве - только его распахнутые ужасом глаза... И удар. Чудовищной силы. Мой "Студер" едва не опрокинуло, а до Канариса и адмирала оставалась какая-нибудь пара метров. Меня с силой швырнуло на дверцу, я ударилась головой и потеряла сознание.
...Первым, что я увидела, был деревянный, крашеный в белый цвет потолок лазарета. Пошевелив головой, я поняла, что она забинтована.
-Как вы, мой Сержант?
Это был его голос и тон его, это единственное слово "мой"... Я вдруг почувствовала, как по моей щеке катится слеза. Только не это! Я повернула голову и увидела его лицо. Бледный, без фуражки, он глядел на меня своими неимоверными глазами и я... я поспешно стерла слезу, попыталась улыбнуться. Он тоже попытался.
-Хорошо. Все хорошо, господин штандартенфюрер.
-Я с вами не согласен. Вас бы отчитать надо, а заодно и ваших инструкторов!
-За что?
- Либо они плохо учили, либо вы плохо учились - ведь можно было и выпрыгнуть, не подставляться!.. Господи! Я ведь знал, я всегда знал, что когда-нибудь вы сделаете для меня что-то очень хорошее. Я видел это по вашим глазам... Сегодня вы спасли мне жизнь, Сержант. Мне и адмиралу Канарису.
Он взял мою руку в свою, пожал легонько.
-Спасибо!..
-Ну, и как там наша спасительница?
В палату вошел адмирал Канарис. В первый раз я видела на его лице улыбку. Правда, улыбка была несколько странная. Скорее удовлетворенная, чем благодарная или просто веселая, ободряющая. Впрочем, мне сейчас было совершенно не до него.
-Все в порядке, дядя, - Канарис поднялся с табурета, на котором сидел. - Врач сказал - небольшая ссадина на месте ушиба, опухоль и легкое сотрясение мозга. К вечеру повязку снимут.
-Прекрасно, прекрасно! Да, наверное, коньячку не помешает. А? Как вы относитесь к коньячку, фроляйн Сержант?
-Хорошо, господин адмирал.
-Вот и славно! А еще вам стоит как следует поесть. Но сначала нам с Францем коньяк, а вам - кофе с коньяком. Живо подниметесь. А завтра вам выходной.
Ему удалось, наконец, порадовать меня. Выходной! За эти недели на полигоне их, этих выходных выпало только два. Только два дня я смогла выспаться и отдохнуть по-настоящему. Просто проваляться полдня на диване в дремоте и мечтах. Правда, после полудня мне уже становилось скучно, я поднималась, бродила по дому, рассматривала предметы обстановки, книги на полках, картины с изображением охотничьих сценок. Потом забредала на кухню, болтала с Гертрудой и Максом. А под вечер выходила в крохотный садик позади дома, карликовый цветничок, разбитый Гертрудой с разрешения хозяина. Садилась на скамью, любовалась цветами и снова мечтала. Грезила о совершенно несбыточном - мне виделось, что сижу я вот так, на этой скамье, а стеклянная дверь открывается и выходит ко мне он, Канарис. То ли в своей черной форме, то ли в том костюме, в котором он был тогда, в тот первый день, когда мы разговаривали. Выходит, садится рядом и, обнимая, прижимает к себе.
-Вот и я! - говорит он. - Соскучилась?
-Очень! - отвечаю я, ластясь к нему, щекой чувствуя его теплую грудь, биение сердца.
-Но ведь виделись только утром, дурочка моя маленькая! Когда же ты успела?
-А я начинаю скучать сразу вслед твоим шагам. Я жду тебя каждую минуту, даже тогда, когда ты точно еще не можешь прийти. Я не могу жить без тебя ни минуты, родной мой. Я не живу без тебя. Я делаю что-то, разговариваю с Гертрудой или Максом, смеюсь, читаю, гуляю, стряпаю что-то на кухне, но не живу. Я ЖДУ! Все время жду. А живу сейчас, когда ты рядом, когда я руки твои чувствую, тепло, голос слышу. Только тогда все в порядке, только тогда мое сердце на месте. Совсем на месте...
-Тогда я скажу тебе, хорошая моя, что я и не ухожу от тебя. Я всегда, каждую минуту рядом с тобой! Что бы я ни делал, с кем бы ни разговаривал, я вижу твои глаза, вижу, как они улыбаются мне и как спрятанная рвется из них грусть, когда я собираюсь уходить утром. Твоя любовь сочится из них подобно слезам, твое сердце я чувствую на своей ладони весь день с того момента, как просыпаешься ты утром рядом со мной. Моя девочка!
Он наклоняется ко мне и... я прерываю свои мечты. Намеренно прерываю, что бы окончательно не сойти с ума. И начинаю ждать утра, когда за мной приедет машина и я окажусь на полигоне, а значит, возможно, увижу его... Значит, завтрашний день снова пройдет без него. Но хоть высплюсь...
Как всегда, в выходной, что-то около полудня я поднялась с дивана в гостиной, на котором дремала после завтрака. Потянулась и решила выйти в садик - уж больно день выдался славный! Не жаркий, не очень солнечный - легкая дымка затянула небо, но удивительно было на душе. Как-то сладко так, тепло и слегка тревожно. По-хорошему волнительно, точно, в ожидании чего-то. Я уселась на скамью и сидела так, не известно, как долго, любуясь цветами, пока, наверное, не задремала. А открыв глаза, как будто, от толчка, я, как в видениях своих, увидела открывающуюся стеклянную дверь и фигуру Канариса в черной форме СС.
-Добрый день, Сержант!
Я хотела встать, но он сел рядом.
-Здравствуйте, господин Канарис!
-Все хорошо тут у вас? Наверное, хорошо! Тихо так, спокойно!.. А я к вам по делу, Сержант.
Конечно, он говорил вовсе не те слова, что в моих полуснах, но он сидел рядом и я готова была для него на все, что бы он ни попросил.
-Я вас слушаю, - еле скрывая дрожь, тихо сказала я.
-Сегодня день Рождения моей мамы. Гостей она уже несколько лет совсем не собирает, с тех пор, как не может ходить. Обычно я приезжаю к ней, мы садимся за стол, угощаемся вкуснейшим ужином с шампанским и тортом с кофе. Слушаем музыку, разговариваем, вспоминаем. Сегодня я решил нарушить эту традицию, тем более, что не очень-то она праздничная. Я подумал, а не привезти ли мне сегодня с собой вас, Сержант? Сегодня у вас выходной, скучаете, наверное. А тут и город увидите, и мама развлечется.
-Вот нужна я вашей маме, господин Канарис! Да мне и идти не в чем, и выгляжу я более чем не презентабельно. Волосы только-только отрастать стали вот.
-Ничего, это не проблема! Мы купим вам красивый наряд, зайдем в парикмахерскую - словом, приведем вас в полный порядок. Или вы не хотите составить мне компанию?
-Но кто я для вашей мамы? Что вы ей скажете?
-Уж поверьте, найду, что сказать! Да и мама моя вовсе не монстр и очень рада будет новому лицу, новому человеку в доме.
-Она тоже не должна знать, кто я есть?
-Разумеется. Тем более она! Я назову ваше настоящее имя, но вы будете девушкой из Берлина. Просто девушкой из Берлина.
-Хорошо. Я согласна. Наверное, что бы все успеть, ехать надо прямо сейчас?
-Вы удивительно догадливы! Но прежде я все-таки, выпью с дороги чаю. Будете чай?
Я кивнула, улыбаясь и он протянул мне руку, вставая.
-Тогда пойдемте! Чай уже ждет.
Гертруда подала к чаю свежие вкуснейшие булочки, их ароматом заполнился весь дом и Канарис с удовольствием уплетал уже третью. Только мне в рот ничего не лезло. Я пила чай, не заметив даже, что забыла положить сахар...
-Прошу вас, господа, проходите! Что желаете? Чем я могу помочь вам?
Пожилая, но очень стройная женщина в безупречном костюме лилового цвета и нежной сиреневой блузке, украшенной воздушными рюшами под горлом, совершенно гармонировавшими с ее седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, встретила нас в дверях одного из самых модных и дорогих дамских магазинов Бранденбурга.
Она благоговейно глядела на Канариса, его черную форму.
-Добрый день, фрау Мартин! - Канарис лихо отдал ей честь. - У нас проблема, которую сможете разрешить только вы.
Я готова была провалиться сквозь пол при виде всех этих манекенов в роскошных и изящных, скромных, но очень привлекательных нарядах. А еще великое множество шляп, шляпок, шарфиков, косынок, боа, палантинов и еще всего такого, о чем я и понятия не имела, не говоря уже о туфельках, чулках и чудесном ажурном белье. Отдельно находилась еще и витрина с духами, пудрами, помадами, расческами, гребешками, шпильками и всем тем, что может пригодиться настоящей даме для наведения красоты. И меж всего этого, на глазах у нескольких покупательниц - я в своем сером комбинезоне, порядком уже поношенном, здоровенных башмаках и пилотке на волосах, своей длиной вполне под нее подходящих! На меня глядели несколько пар совершенно ошарашенных глаз, среди которых сквозила явная брезгливость. И только фрау Мартин глядела на меня приветливо и только чуть-чуть удивленно.
-Этой молодой фроляйн совершенно необходим вечерний наряд. Она прибыла прямо с фронта, а вечером бал у ее начальства. Хотелось бы, что бы выглядела она... Нет, не достойно, не сногсшибательно, а ... прелестно. Понимаете меня, любезнейшая фрау Мартин?
-Конечно! Конечно же понимаю, господин штандартенфюрер! И непременно вам помогу. Как вас зовут, фроляйн?
Я еле заметно глянула на Канариса и он кивнул.
-Меня зовут Катарина Клямер, фрау Мартин.
-Прекрасно, фроляйн Катарина! Пройдемте со мной? А вы, господин Канарис, прогуляйтесь пока где-нибудь. Хорошо?
-Хорошо, фрау Мартин, отдаю ее в ваши руки совершенно спокойно.
И он вышел, подмигнув мне.
Мы с фрау Мартин зашли за плотную бордовую занавеску и оказались в большой и очень удобной примерочной, завешенной зеркалами от пола и до потолка. Несколько из них было размещено так хитро, что можно было легко рассмотреть себя со спины. Фрау Мартин усадила меня в кресло, приказала принести кофе и присела рядом со мной, улыбнулась.
-Вы не смущайтесь только, фроляйн Катарина! - произнесла она, глядя мне в глаза. - Я прекрасно понимаю, каково вам сейчас в вашем комбинезоне среди всей этой роскошной мишуры. И вообще, наверное, после фронта... - она вздохнула. - Так хорошо, что вы сегодня на праздник попадете, развлечетесь в компании такого видного офицера! Я ведь знакома с господином штандартенфюрером еще с тех времен, когда его мама, баронесса фон Канарис заходила ко мне, ведя за ручку его, тогда еще очаровательного голубоглазого мальчика. Чудесный был ребенок! Улыбчивый, внимательный и очень воспитанный - настоящий маленький барон!.. И вырос он совершенно таким же - очень галантным, вежливым, достойнейшим молодым человеком. Впрочем, вы наверняка знаете это не хуже меня!
Я улыбнулась и кивнула.
-А уж жених какой завидный! - не удержавшись, хихикнула она, но тут же спохватилась. - Да что это мы время теряем?! Я вот что подумала, глядя на вас - демонстрировать вам все вечерние платья, что у нас имеются на ваш возраст, не стоит сейчас, вы лишь устанете. Давайте так поступим, - фрау Мартин поднялась, - я принесу вам буквально два-три платья, которые, мне кажется, вам более всего подойдут. А вы уже выберете то, что вам приглянется.
И она вышла, а я машинально слушала, как она на ходу раздает указания своим помощницам. Вздохнув, я допила кофе и осмелилась, наконец, встать и взглянуть на себя в зеркало. Ужас! Сбежать бы отсюда куда подальше! Но я стояла на месте, смотрела на свое отражение и мне захотелось плакать. Ну вот что это за страшилище! Бледная, бесцветная какая-то, похожая на беспризорника с этими торчащими во все стороны волосами. Никакое платье не спасет! И зачем только он тащит меня к своей маме?! Вместо клоуна что ли?.. Но послышались приближающиеся шаги и голоса, я утерла слезы и снова уселась в кресло. Вошли фрау Мартин и две ее помощницы, несшие три платья на "плечиках". Все три изящно сделали книксен и застыли с платьями в руках и улыбками на ухоженных личиках.
-Ну, как, фроляйн Катарина? Вам нравится что-нибудь?
Я молчала, ибо такой красоты не видела бесконечно давно. Скорее всего, с самого детства, когда любовалась мамиными нарядами и думала, что, наверное, так должна выглядеть Золушка на балу у принца. А мама была удивительно хороша!.. Первое платье было сшито из тонкого белого шелка. С запахом мягких складок впереди и глубоким вырезом, так же задрапированным складками сзади, оно было перехвачено широким кушаком на талии и спадало вниз пышными волнами. Чудо! Просто чудо!
-Оно прекрасно, фрау Мартин! - выдохнула я, дотрагиваясь до нежной материи.
-Будете мерить, дорогая?
-Нет. К огромному моему сожалению, нет.
-Но почему, раз оно вам так понравилось?! Неужели вас беспокоит его стоимость?!
-Нисколько! Я просто не могу его надеть... Вот, посмотрите.
И я, ни на йоту не смущаясь - пусть она сразу все поймет! - расстегнула пуговицы, скинула комбинезон и повернулась спиной. Я услышала, как фрау Мартин тихонько ахнула.
-Господи!.. Простите меня, фроляйн Катарина! Я ведь и понятия не имела...
-Ничего страшного. Теперь вы знаете и нам проще будет понять друг друга. Кстати, вот это платье тоже не подойдет.
И я кивнула на наряд из вишневого панбархата с оригинальным покроем - запахнутое на бок под самое горло, плотно облегающее, с рукавом "три четверти", платье переливалось золотым шитьем в восточном стиле и... доходило лишь до колена.
-Вот, глядите! - я указала на свою изуродованную шрамом голень.
Фрау Мартин с горечью подняла глаза и в сердцах воскликнула:
-Проклятая война! Проклятые мужчины, которые не могут прожить без политики, без своих взрослых, жестоких игрушек! Так изуродовать такую милую девушку!.. Зачем?!
Она с шумом выдохнула и поглядела на меня.
-Простите меня, дорогая! Но иногда сдерживаться просто невозможно... Вы ведь не станете рассказывать об этом господину Канарису?
-Конечно же нет, фрау Мартин! Вы так добры ко мне... Но у нас осталось третье платье и его я, наверное, примерю.
Девушки помогли мне одеться и через пару минут я стояла перед зеркалом оглядывая себя и с удивлением чувствовала себя довольной. Верх платья - воротничок стоечкой, облегающий, совершенно закрытый с длинными, тонкими рукавами и маленькими накладными плечиками - был выполнен из темно-синей сетки, расшитой крупными цветами из синего же бархата с серебряным шитьем и искрами искусственных бриллиантов. На поясе широкий кушак из синего блестящего шелка, а ниже длинная юбка из того же материала. Не очень пышная, но эффектная благодаря складкам переливавшейся тяжелой ткани.
-Возможно, темновато для вашего возраста... - проговорила фрау Мартин.
-Мне двадцать три. Не так уж и мало.
-Но выглядите вы гораздо моложе!
-Благодарю! - вздохнула я. - Вам правда нравится?
-Очень! Этот чернильный оттенок замечательно подчеркивает ваш цвет лица и не затмевает вашу слишком короткую стрижку, с которой мы, кстати, прекрасно управимся. Во-первых, подберем головной убор, а во-вторых, позовем парикмахера. Кроме того, мы выберем вам пудру, помаду и духи. Ну, и конечно же, белье, чулки и туфли.
Она даже руки потерла от предвкушения этой работы.
-Лина! - обратилась она к одной из девушек. - Будь добра, сходи за господином Людвигом. Скажи, что очень, ОЧЕНЬ важно и срочно!
-Да, фрау Мартин, сию минуту! - прощебетала хорошенькая брюнетка Лина и исчезла.
Господин Людвиг оказался тем самым парикмахером, а вернее, очень известным дамским мастером, держащим свой салон на соседней улице. Седовласый, худой, с длинным носом и живыми карими глазами, он, улыбаясь, поздоровался со всеми, поцеловал фрау Мартин руку.
-Вот, господин Людвиг, этой очаровательной фроляйн нужно привести в порядок волосы. Как вы сами видите, война делает свое дело!
Господин Людвиг подошел ко мне, улыбнулся и осмотрел мою голову.
-Ну, что же, милая фроляйн, я с удовольствием вам помогу. Как вы сами понимаете, многого я сделать не смогу, но вы, по крайней мере, сможете чувствовать себя достойно вашего прекрасного наряда и того праздника, на который собираетесь... Для начала вымоем ваши волосы. Фрау Мартин?
-Да, да, господин Людвиг, все уже готово, - откликнулась фрау Мартин.
Душистым шампунем мне промыли волосы, высушили мягким полотенцем и господин Людвиг взялся за свой саквояж, откуда выудил несколько пузырьков, чашечку, расчески, ножницы и много чего еще из своего загадочного арсенала. Я сидела в кресле, закрыв глаза и думала о том вечере, который мне предстоит, пыталась представить себе мать Канариса, баронессу фон Канарис. Думала и о нем самом, о том, что он скоро появится здесь, посмотрит на меня, на то, как я изменилась. Что он подумает? Что он вообще думает обо мне?..
-...Ну, вот и все, дрогая фроляйн! - услышала я голос господина Людвига, точно, издалека. - Откройте глаза и посмотрите.
Я послушно открыла глаза. Из зеркала на меня смотрела девушка, в которой я узнавала себя, но у которой на голове была коротенькая, но совершенно очаровательная прическа. Волосы были аккуратно причесаны - буквально, волосок к волоску! - и блестели при свете ламп. Мне показалось, но похоже, даже их цвет слегка изменился - стал ярче, чуть темнее.
-Спасибо вам, господин Людвиг!! Мне очень, очень нравится! Представить не могла, что мои уродливые, жалкие отростки могут так хорошо выглядеть.
-И рана ваша не очень заметна, фроляйн. Только при ближайшем рассмотрении, - добавил господин Людвиг.
-Опять рана?! - воскликнула фрау Мартин.
-Да, совсем свежая, только-только начавшая затягиваться.
-Это я вчера на машине заработала, - пояснила я. - Ничего страшного. Скоро пройдет.
Фрау Мартин пожала плечами, громко вздохнула.
-Что же, теперь косметика.
На этот раз мне помогали девушки из салона фрау Мартин. А я снова закрыла глаза и уже плохо понимала, что они делают с моим лицом... Они что-то наколдовали! В зеркале снова было мое лицо, но цвет кожи, выразительность глаз, губы, которые теперь стали видны, благодаря темно-красной помаде - это все было так здорово, так неожиданно красиво, что в груди у меня что-то подпрыгнуло зайчиком. Моя надежда на то, что теперь, когда я так выгляжу, он... Мне не дали додумать - девушки принесли на подносе несколько флаконов духов и чашечку с зернами кофе, что бы выбирая аромат, я не запуталась. А фрау Мартин принесла несколько шляпок синего цвета, из которых тут же сама и выбрала маленькую круглую шляпку с вуалью, напоминающей формой веер и прикрепленной кокетливо слегка сбоку. Лицо в итоге закрывалось наискось.
Вскоре я выбрала духи и получила к платью синие атласные перчатки и крохотную сумочку с пудреницей, помадой и флакончиком духов. Все! Я была абсолютно готова. Стоя перед зеркалом, я рассматривала себя и чувствовала Золушкой, а фея-крестная стояла рядом гордая своим детищем.
-Что вы скажете теперь, дорогая? Вы довольны собой?
-Я довольна, очень довольна вами, вашей заботой, а о том, насколько я хороша, можно будет сказать лишь по окончании этого вечера. Вы не согласны?
Фрау Мартин посмотрела на меня и усмехнулась:
-Очень умная маленькая фроляйн с большой тайной вот здесь! - и она коснулась пальчиком с большим перстнем моей груди.
-Фрау Мартин!.. Фрау Мартин!.. - громко зашептала одна из девушек.
-Да, Барбара?
-Туфли, фрау Мартин!
-Господи, ну конечно! Покажите мне вашу ногу, фроляйн Катарина!
Я приподняла подол платья и выставила свою ступню, обтянутую шелковым чулком.
-Тридцать шестой, Барбара! Несите те черненькие, с "рюмочкой". Высокий каблук ей не нужен - трех сантиметров хватит.
-Но она такая маленькая, фрау Мартин!
-Не забывай, детка, что фроляйн Катарина прибыла с фронта и каблуков не носила целую вечность. А нам надо, что бы она чувствовала себя легко и уверенно, а не думала каждую секунду о том, как бы не свалиться!
Девушки прыснули, а Барбара умчалась за туфлями. Они оказались в самый раз, как будто, на меня шитые. И вот, теперь уже и в самом деле, абсолютно готовая, я стояла посередине салона и девушки, фрау Мартин и еще несколько зашедших покупательниц любовались мною.
-Пройдитесь, прошу вас! - скомандовала фрау Мартин.
Я постояла с секунду и пошла в сторону двери на улицу. Медленно, потом чуть быстрее и легче.
-Прекрасно! - похвалила фрау Мартин и в этот же момент дверь распахнулась, звякнул колокольчик и в салон вошел Канарис.
Я шла прямо на него, улыбаясь, слегка наклонив голову. Он остановился и медленно закрыл за своей спиной дверь. В повисшей тишине оглушительно звякнул колокольчик и вслед за ним раздался радостный возглас одной из покупательниц, красивой, яркой блондинки, модно и броско одетой, на высоких каблуках, с завитыми, падающими на плечи локонами:
-О, Франц, дорогой! Как же я рада тебя видеть!
И не дожидаясь его ответа, она подлетела к нему, стуча своими каблуками, обдав меня шлейфом своих приторно-сладких духов.
-Агата?! - воскликнул Канарис и неожиданно широко улыбнулся. - Вот не ожидал! Прекрасно выглядишь, красавица моя!
И наклонив голову, он поцеловал ее в щеку. Она же, буквально, повисла на нем.
-Ах ты разбойник! Где ты пропал? Я так соскучилась по тебе! А ты? Ты скучал? Ведь почти полгода вы не появлялись, господин барон и штандартенфюрер!
-Конечно, скучал! - он снял ее руки со своих плеч. - Конечно. Но ты же понимаешь, детка, идет война, у меня ответственная служба...
-Здесь, в дамском салоне?! - рассмеялась она.
-Да, Агата, именно здесь, - подтвердил он и посмотрел на меня.
А я уронила взляд в пол, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица, зажмурилась с силой и мне во второй раз за сегодняшний день захотелось провалиться сквозь пол. Я чувствовала на себе взгляды фрау Мартин и ее девушек. Сжав кулаки от напряжения в попытке не зареветь, я подняла глаза на фрау Мартин. А она сделала большие глаза, нахмурила брови и отрицательно покачала головой. И тогда я снова поглядела на Канариса, чувствуя, что слезы все же, выступили из моих глаз.
-Ну, вот, ты извини меня сейчас, Агата, но у меня мало времени. Мне нужно забрать эту... фроляйн.
И он кивнул на меня.
-Это чья-то родственница с фронта? - полюбопытствовала Агата.
-Да, родственница.
-Такая важная птица, что ты опять исчезаешь?
-Я не исчезаю и обязательно тебя навещу. Не сердись, дорогая!
Канарис снова поцеловал ее, она обвила его шею руками.
-Я буду ждать тебя, Франц. Очень буду ждать! Как и всегда.
И она, оглядываясь, отошла к витрине с духами. А Канарис подошел ко мне.
-Вы готовы, я вижу, Сержант?
-Готова, - проговорила я.
-Подождете минутку? Я расплачусь.
-Да.
С фрау Мартин они отошли к кассе, а я осталась стоять посреди салона. Агата еще поглядела на меня, вскинула голову и вышла из магазина. Девушки тоже медленно разошлись, занявшись остальными покупательницами. И вдруг рыженькая Барбара быстро подошла ко мне, слегка пожала мне руку и прошептала:
-Вы очень красивы, фроляйн Катарина!
И она убежала, а фрау Мартин и Канарис вернулись ко мне.
-Надеюсь, вы довольны, господин барон?
И фрау Мартин взяла меня под локоть.
-Я ни на секунду не сомневался, что вы все сделаете в самом лучшем виде! - ответил он. - Фроляйн Клямер просто ослепительна!
-Тогда вам непременно надо прозреть, господин штандартенфюрер! - улыбаясь, заявила фрау Мартин и, пожав мой локоть, отпустила его.
-Я давно уже вижу то, что и должен был увидеть! - улыбнулся Канарис в ответ. - Благодарю вас, фрау Мартин!
Он подал мне руку.
-До свидания, фрау Мартин!
-Всего хорошего, господин барон, и вам тоже, фроляйн Катарина! Была счастлива помочь.
Он усадил меня на заднее сидение своей машины, сел за руль. Машина медленно тронулась, и мы поехали по улицам Бранденбурга. Время от времени он глядел на меня в зеркало заднего вида, ожидая, видимо, каких-то слов от меня. Но я молчала. И не потому, что боялась за свой язык, а потому, что знала - мой голос немедленно выдаст меня. И я ничего не могла с собой сделать!
Наконец Канарис остановил машину около ограды внушительного особняка, из дверей которого почти сразу же вышел человек в темном костюме, подошел к машине и распахнул дверцу с моей стороны. Канарис подал мне руку, и я вышла из машины. Мы вошли в освещенный холл и поднялись по красному ковру, покрывавшему белый мрамор лестницы, на второй этаж. В распахнутые двери столовой я увидела инвалидную коляску, покрытую клетчатым пледом и женщину в ней. Ее вьющиеся белоснежные волосы были забраны в простой аккуратный пучок на затылке, из всех украшений я увидела лишь овальную брошь под воротничком шелковой блузки, белой в черный "горох". Светлую кожу ее лица покрывали морщины, но глаза ее улыбались, светились – чудесные лазурные глаза ее сына. Даже в старости это была очень красивая женщина, счастливая при виде ее взрослого мальчика.
-Родной мой! - воскликнула она. - Я так рада! Иди же, я поцелую тебя.
-С днем Рождения, мама!
Канарис наклонился и поцеловал мать, положив ей на колени букет цветов и маленькую шкатулку.
-Спасибо, мой хороший!
Она открыла ее и послышалась музыка. Вальс Штрауса.
-Еще одна в мою коллекцию... Франц, милый, но почему ты в форме? Ты же знаешь, как я не люблю ее! Или работа?
-Да, мама, как всегда. Служба.
Она вздохнула.
-Мама, позволь мне представить тебе фроляйн Катарину Клямер. Она... - моя очень хорошая знакомая из Берлина.
-Здравствуйте, милая! Меня зовут Эльза.
-Добрый день, фрау Эльза, и с днем Рождения! - улыбнулась я. - Очень рада с вами познакомиться! Франц много рассказывал мне о вас, он очень вас любит!
Я взглянула на Канариса, улыбаясь, увидела его светлую улыбку в ответ.
-Спасибо, дорогая Катарина! И давайте же уже пройдем к столу.
В мгновение ока для меня поставили еще один прибор, и мы сели за стол.
Вкуснейший ужин на какое-то время отвлек мое внимание - слишком давно, наверное, целую вечность я не ела таких изысканных блюд. В доме Канариса меня кормили вкусно и достаточно, но проще и сытнее. Здесь же я даже не сразу могла понять, что за блюдо передо мной и из чего сделано. Впрочем, и разговоров почти не велось до тех пор, пока не дошла очередь до кофе и торта. И тут вдруг Канарис встал и попросил принести еще шампанского. Баронесса удивленно взглянула на него.
-Франц! Неужели у нас есть повод еще для одного тоста?!
-Да, мама. Есть. И очень важный.
Лакей принес бутылку, Канарис сам откупорил ее и разлил шампанское по бокалам. Его мать глядела на него так, словно, он - волшебник и сейчас сотворит чудо. В ее улыбке было столько искренней надежды на какую-то, еще неведомую ей радость!..
-Но сначала я хочу обратиться к вам, Катарина.
Я подняла на него взгляд. А он смотрел на меня, глаза его светились и несколько секунд его молчания были громче любых слов. Он достал из кармана маленькую коробочку, открыл ее и произнес:
-Я специально тянул до твоего дня Рождения, мама, что бы здесь, при тебе попросить у фроляйн Катарины ее руки.
Канарис протянул мне руку, и я поднялась с моего стула, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги. Я ничего не понимала, глядела в его глаза и чувствовала, как ручьем катятся из моих глаз слезы.
-Вы согласны... ты согласна, Катарина? Ты выйдешь за меня замуж?
И он достал из коробочки кольцо, сверкавшее искрой бриллианта.
На секунду я взглянула на баронессу - она плакала, улыбалась и снова плакала. Она была счастлива.
И тогда я посмотрела на Канариса. Он ждал.
-Да... - пролепетала я. - Да... дорогой, я согласна. Конечно!
Рыдания и счастливый смех вырвались из моей груди, я протянула ему руку, и он надел кольцо, поцеловал мою ладонь и притянул меня к себе. Лекий, нежный поцелуй его лег на мои дрожавшие губы, на мои щеки, мокрые от слез.
-Я счастлив, - его голос задрожал. - Я очень счастлив!.. Извините меня!
Он вдруг резко развернулся и быстрым шагом вышел из столовой.
-Подите ко мне, дитя мое! - услышала я голос баронессы.
Я подошла, и она взяла меня за руку. У нее была теплая, сухая ладошка, нежная, как, наверное, у всякой любящей матери. Она погладила мою ладонь.
-Я совсем не знаю вас, Катарина - Франц почему-то не познакомил нас раньше, хотя, судя по вашим отношениям, по тому предложению, что здесь прозвучало, вы уже давно вместе и вас многое связывает... Знаете, я доверяю сыну, доверяю его выбору и уважаю его, но дело даже не в этом. Как только вы вошли сюда об руку с Францем, как только я увидела ваши глаза, вашу - бога ради, извините меня! - нелепую военную стрижку, которую не спрячешь ни за милой шляпкой, ни за ухищрениями парикмахера, вашу улыбку, которую и за миллион марок не купишь, я поняла все. Я поняла, что вижу нового члена нашей семьи, мою новую дочь. Спасибо вам, детка, спасибо за самый дорогой подарок, какой мне только преподносили ко дню Рождения!.. Только не переживайте! С ним все в порядке. Просто он волнуется и думает, что его уход может это скрыть. Вы побудьте здесь, а я схожу, посмотрю, где он.
И пожав мне руку, она позвала:
-Альфред!
Лакей вошел, развернул ее коляску и вывез из столовой. А я осталась стоять столбом и слезы застилали мне глаза.
Я медленно утерла их, сняла свою шляпку, положила на край стола. Мне вдруг захотелось снова напялить свой комбинезон - такой нелепой я показалась сейчас самой себе в своем наряде принцессы. Снова провела пальцами по губам, щеке. Там, где еще горели его поцелуи... Из коридора послышались шаги и звук подъезжавшей коляски. Дверь открылась, и баронесса подъехала ко мне.
-Ступайте в музыкальный салон, Катарина. Альфред проводит вас. А мне уже пора спать - доктор настаивает ложиться пораньше. Надеюсь, вы извините меня!
-Конечно, фрау Эльза. Спасибо вам и спокойной ночи!
Я наклонилась и поцеловала ее.
-Будь счастлива, дитя мое! - улыбаясь, произнесла баронесса.
И я отправилась вслед за Альфредом.
Музыкальный салон представлял собой большой зал, в котором я смогла разглядеть лишь рояль, освещенный луной. Балкон был открыт, в него и в большие, округлые сверху окна вливался лунный свет. Альфред молча исчез, и я медленно вошла в зал, прерывая тишину стуком своих каблучков по сверкающему паркету. Вошла и остановилась, едва увидев Канариса сидящим за роялем.
-Вы... умеете играть, господин штандартенфюрер? - тихо, почти шепотом спросила я.
Он курил, стряхивая пепел в большую хрустальную пепельницу, стоявшую на крышке рояля.
-Уверен, вы любите музыку, Сержант - заметил, как блеснули ваши глаза и вы улыбнулись при звуках вальса Штрауса, раздавшихся из маминой музыкальной шкатулки. Что для вас сыграть?.. Нет, молчите! Подумайте, а я попробую догадаться сам.
Я молчала. А он продолжал курить. Его форма отсвечивала серебром погон, темная челка, выбившись, упала на лоб. Тогда я отошла к балкону, взяла себя за локти, стараясь унять охватившую меня дрожь. И тут раздались звуки рояля. "Лунная соната" Бетховена. Я невольно вздрогнула и... снова заплакала. Именно ее я хотела услышать. Вернее, сердце мое хотело, потому что мозг вообще отказывался думать и что-либо выбирать. И тут я вспомнила. Подняла ладонь к лунному свету и посмотрела на кольцо. Бриллиантик сверкал и переливался голубым сиянием, которое размывалось моими слезами. Вот оно, мое кольцо. Только...
Я повернулась и под звуки рояля подошла к Канарису. Слышал ли он мои шаги? Он продолжал играть. Он прекрасно играл! Я подняла руку, утерла очередную слезу и... легко-легко, самыми кончиками пальцев, дрожа всем телом, дотронулась до его волос. Мне показалось или он правда вздрогнул? Тогда я положила руку на его плечо, музыка прервалась, и он накрыл мою ладонь своей. Секунду подержал и встал. Повернулся ко мне, все еще держа мою ладонь в своей, и повел за собой к лунному свету. Там он поглядел в мое лицо.
-Что с вами, Сержант? Вы плачете?!
-Скажите, господин штандартенфюрер, зачем вам все это понадобилось? Зачем весь этот спектакль, этот костюмированный фарс?
Несколько секунд он, словно изучая меня, молчал. Потом заговорил.
-Я должен был вас предупредить, но мне захотелось вас проверить. Вам предстоит серьезное задание и вы, как разведчик, должны быть готовы к любой ситуации, любому внезапному повороту событий...
-Но ваша мама...
-Моя мама очень давно мечтает о моей женитьбе - мне ведь уже тридцать пять. Врачи не дают ей и полугода. Несколько месяцев, возможно, а то и меньше осталось биться ее сердцу. Вот я и решил порадовать ее. Настоящей кандидатуры в жены у меня нет, срочно на ком-то жениться я не хочу. А этот вечер был и прошел. Вы вернетесь к своим занятиям, которые, кстати, послезавтра закончатся. Вас ждет заброска, Сержант... Баронесса фон Канарис вас никогда больше не увидит. Все просто.
-И что же, вы... довольны?
-Чем? - не понял он.
-Тем, как я прошла вашу проверку?
-Да. Доволен. Даже более, чем доволен. Ваши инструктора писали в рапорте, что вы отличаетесь прекрасными актерскими данными, что для разведчика просто бесценно. И они не ошиблись. Вы - отменная актриса! Знаете, что сказала мне моя мама, когда нашла здесь?
-Что? - прошептала я.
-Она сказала, что счастлива теперь, что я сделал единственно правильный выбор, павший на вас. Почему? Потому что, она видела, КАК вы смотрите на меня. "Ее глаза светятся любовью к тебе, сынок, она вся ею сияет!" - так сказала моя мама. И это высшая оценка вашей игры, вашей способности принимать ситуацию и справляться с ней, Сержант.
Я медленно сняла с пальца кольцо и протянула ему.
-Возьмите, господин штандартенфюрер. Спектакль окончен, публика разошлась - пора снимать костюмы, убирать реквизит. Камень настоящий, я вижу. Стоит немало. Возьмите же!
И я сама вложила кольцо в его ладонь.
-Его вы сможете подарить вашей настоящей невесте, тем более, что кандидатура у вас, кажется, все-таки, уже есть. Агата - красивая девушка, похоже, из богатой семьи. Прекрасный выбор! Интересно только, почему ее вы не позвали сюда, почему ее не представили маме, как вашу невесту? Она-то, кажется, таковой себя и считает.
-Потому что, она не понравилась бы моей маме.
-Что ж, мне очень жаль, но если доктора не ошибаются, вам недолго осталось заставлять Агату ждать ее счастья!
-Но вам-то что? Вы так сердитесь, так взволнованы! Что происходит, Сержант?
Я провела рукой по своим коротким волосам, взъерошила их - прическа ведь больше не нужна...
-Вы считаете дни, оставшиеся сердцу вашей мамы... Она у вас замечательная! Глядя на нее, я подумала о своей маме, о своих родных, которых больше нет со мной, и которые были единственными людьми на этом свете, которые любили меня и переживали о моем сердце. Оно здоровое у меня, но тоже живое, тоже чувствующее, господин штандартенфюрер!.. Я знаю, для вас, для вашей страны я - мусор, который, оказалось, еще можно использовать. А для вас - еще и дважды. Все равно в расход. Но напоследок, просто, что бы вы знали, да от смелости, которую мне придал мой удачно выправленный сегодня внешний вид - в своем провонявшем бензином комбинезоне я вряд ли бы решилась на это - я скажу. Вы - слепец, господин штандартенфюрер! Вас нельзя и близко к разведке подпускать, потому что, вы ни черта не разбираетесь в людях.
Столько времени вы общались со мной, глядели мне в глаза и ничего, совсем ничего не увидели. Впрочем, возможно, потому, что и не хотели видеть.
-Что? Что я должен был увидеть? - он схватил меня за плечи так сильно, что мне стало больно. - Говорите!
Я лишь рассмеялась.
-Говорите, я вам приказываю!
Я смолкла, подняла глаза, и он увидел, наконец, мои слезы.
- Я...я люблю вас, господин штандартенфюрер... Господи боже, я так вас люблю!
И я разрыдалась. А он рывком прижал меня к себе. Крепко накрепко.
...Он тащил меня за руку вниз по лестнице. Бегом.
-Моя шляпка! - вскрикнула я, чуть-чуть опомнившись.
-У тебя будут сотни других шляпок, - прорычал он на бегу.
На улице он запихал меня в машину.
-Поехали! - скомандовал он нам обоим, и машина рванулась вон из города. Там, на шоссе, окруженном тенью деревьев Канарис сбавил скорость и поглядел на меня в зеркало заднего вида. Молча. Я тоже молчала, готовая ко всему. Вернее, мне уже нечего было терять, нечего бояться. Теперь он знал все, знал мою "большую тайну", как выразилась фрау Мартин. И это была его тайна, мое сердце теперь билось только для него и пусть он делает с ним, со мной все, что захочет!
Канарис остановил машину на холме, стоящим над городом. С одной стороны дороги высился склон холма, поросший сиявшими в лунном свете деревьями, а с другой - высокий, по пояс, каменный парапет, отделявший дорогу от пропасти.
Канарис вышел из машины, подал мне руку и подвел к парапету.
-Давай постоим здесь, - он снова заговорил со мной на "ты". - Это очень любимое мной место. Особенно сейчас, в лунном свете. Город, как на ладони. Большой спящий город... Ты просто постой со мной и передохни. Подыши свежим воздухом, успокойся, Сержант.
-Я не уверена, что это получится - успокоиться, - отозвалась я.
-Но ты ведь сказала главное, что хотела сказать все это долгое время. Разве теперь на душе не легче?
-Почему ты думаешь, что я уже давно готова была это сказать? Чувствовать ведь можно все, что угодно, а иметь силы и желание высказать это - не всегда.
-Уже давно твои глаза говорили за тебя. Ты действительно думаешь, что я ничего не видел?! Глупышка...
-Тогда зачем же так, Канарис?! - вскричала я невольно, ибо от боли, от сознания того, что он все знал и все равно проделал этот спектакль со мной, так кричало мое сердце.
Канарис снова прижал меня к себе, я уткнулась лицом в его мундир, а он поцеловал мою макушку.
-Ты очень красивая сегодня! - сказал он. - Правда... Послушай меня. Постарайся успокоиться и выслушай, Сержант, потому что, другой возможности уже не будет. Тебе действительно послезавтра вылетать... И здесь на несколько километров вокруг - никого... Ты спасла мне жизнь. И я знал, что ты на это способна - спасти жизнь офицеру армии, против которой еще недавно воевала сама. Способна, потому что сама ждала от меня того же, когда лежала под скальпелем, который резал тебя на живую. Ждала от врага, от того, кто мог в любой момент отправить тебя на смерть. Почему? Почему, Сержант?!.. Ты понимаешь, о чем я?
-Понимаю, - прошептала я.
-Если бы ты знала, как мне хотелось тогда выстрелить в затылок этому уроду Мантейфелю или просто придушить его! Если бы ты только знала... Но я понимал, что сотвори я это или просто попытайся я его остановить, все - я никогда не смог бы тебя спасти и мы, возможно, уже оба оказались бы у стенки. И даже потом, когда он вышел, я не решился пожалеть тебя, хотя мне очень этого хотелось. Так хотелось обнять тебя, осушить твои слезы! Сам не понимал, что такое со мной творится...
Он примолк, возможно, собираясь с мыслями, а я молчала в ожидании, вдыхая его запах, чувствуя его тепло. Я ждала его голос, ибо сейчас мне не хотелось слышать ничего во всем свете, кроме него.
-...Однажды вечером, полгода назад, я пребывал в отвратительном настроении. Неприятности по службе, а потом к маме приехал, а ей в тот вечер хуже стало. Я оказался в кабаке, где на пьяную голову познакомился с Агатой. Она и вправду из состоятельной семьи, весьма смелая и свободная в поступках особа. В результате мы оказались в постели, потом общались еще несколько дней. Не скажу, что она мне не нравилась, Сержант. Пусть уж будет все по-честному, да?
Я кивнула, понимая, что эта правда не для того, что бы просто выговориться, невзирая на мои чувства. Эта правда, что бы я верила.
-Мне импонировала ее смелость и искренность, пусть даже граничившая распущенностью. Возможно, она считала, что так не будет казаться старомодной дурочкой... Не знаю. Во всяком случае, я не видел особенных чувств с ее стороны ко мне, не услышал ни единого даже намека на них и сам ничего ей не обещал. Да она и не просила... Понимаю, что женщина может молчать о своих желаниях, своих чувствах, боясь показаться навязчивой. Но глаза... Они не обманут, не солгут. Ни разу я не видел в них ни искры тепла, ни капли истинного сожаления, когда мне приходилось уходить. Никогда... И ни разу, ни на одну минуту я не пожалел о том, что потом мне пришлось уехать надолго. Настолько надолго, что связь прервалась. Сегодня это была совершенно случайная встреча, которой я не ожидал и которой совершенно не был рад. Но я разыграл эту дурацкую сценку лишь для того, что бы убедиться, насколько сильно твое чувство ко мне, заревнуешь ли ты. И я увидел твой взгляд, я услышал, как закричало твое сердце. Знала бы ты, чего мне стоило сдержаться, что бы не сгрести тебя в охапку прямо там, в салоне фрау Мартин!
Я прижалась к нему сильнее, но поднять глаза к его лицу еще не решалась. Я хотела пока только слушать. Пусть он говорит! Говорит и говорит!.. Но Канарис отстранил меня немного, поглядел мне в лицо, а потом взял за руку и снова надел мне на палец свое кольцо.
-Я хочу, что бы ты все-таки, приняла его. Это очень важно для меня, Сержант! Ибо нет сейчас для меня человека ближе и дороже тебя. Ты слышишь меня, понимаешь?
Я видела его глаза, видела слезы в них, блестевшие в лунном свете и не могла произнести ни слова. Меня всю трясло. Да и что я могла сказать? Он и так все видел, все читал по моему лицу.
-Я не буду сейчас говорить о моем предложении просто потому, что не время сейчас. Тебе лететь на задание, мне продолжать мою работу здесь, да еще уезжать завтра...
-Что?! Так ты не проводишь меня? Не сможешь?
-Нет, Сержант. Завтра рано утром я уезжаю сначала в Берлин, а потом на Восток. В командировку.
-На фронт?
-Да, почти.
-Это опасно?
Я схватила его ладонь и прижалась к ней губами.
-Не опаснее, чем тебе. Но я обещаю тебе беречь себя. Это единственное, что я тебе могу пообещать. Мне давно обрыдла эта война, а с того момента, когда наши войска перешли границу Советского Союза, мне стало казаться, что нас ждет крах. Самый настоящий и чудовищный... Нет смысла. Теперь, я боюсь, уже ни в чем нет смысла. Мы сами вырыли себе яму и мне бесконечно жаль нашу несчастную страну, купившуюся на ложь, балаганные лозунги и главное - на возможность вылезти из кризиса. Как мы радовались открывавшимся заводам, новым рабочим местам! Сколько смеющихся, довольных лиц появилось вновь, сколько сытых наконец, людей стали наполнять по выходным парки отдыха, кино и театры. Люди ожили, наелись и хорошо оделись... Наивные глупцы! Да что теперь... Остается лишь воевать до конца, каким бы он ни был. Я все-таки, сын своей родины... Но тебя мне теперь совсем не хочется посылать на это задание, хотя, наш человек там уверяет, что продумал и всю операцию, и пути отступления. В любом случае, дядя командует всем и не в моей власти что-либо отменять...Ты вернешься. И ты тоже будешь беречь себя. Да?
Я кивнула.
-Ты не боишься?
-Немного. Больше за то, что не справлюсь.
-Ты справишься, я уверен!.. Поехали отсюда. Я вижу, ты уже замерзаешь. Все-таки, ночь, а у тебя легкое платье.
Наверное, он почувствовал, как меня колотит, но не понял, почему. Мы сели в машину, и скоро оказались у его охотничьего домика. В окне прихожей горел свет. Канарис помог мне выйти из машины и остановился. Мы оба молчали.
-Ты сейчас уедешь? - тихо спросила я, опустив взгляд.
Он взял меня за подбородок. Поднял мое лицо.
-Мне очень хочется поцеловать тебя, - сказал он. - И не просто чмокнуть, а по-настоящему. Но...
-Что?
Он улыбнулся.
-Мне немного неловко. Я...
Он держал меня за плечи, и его ладони скользили по ним. Сильно, горячо. Я поняла и в моей груди загорелось что-то. То, о чем я уже очень давно не думала, что казалось, спит, но проснулось мгновенно. Я глядела ему в глаза и мне стало трудно дышать. Тогда он взял меня за руку и повел в дом. Мимо сонного, но вышедшего нас встретить Макса.
-Ты свободен, иди спать, - только и сказал ему Канарис.
Он провел меня за руку наверх, довел до моей комнаты, остановился и поглядел на меня, точно, спрашивая в последний раз. Я знала, где находится его спальня и я сама повела его дальше по коридору, к ней. Мы вошли в полутемную комнату, Канарис закрыл за нами дверь, запер. Подошел ко мне. Взял мое лицо в свои ладони.
-Темно здесь, - прошептала я.
-Я прекрасно тебя вижу. Твои глаза блестят. Ты снова плачешь?
-Нет. Я счастлива.
-Правда? И тебе больше ничего не хочется?
Он спрашивал очень серьезно, так серьезно, что я поняла - мой ответ сейчас очень важен для него. Гораздо важнее нахлынувшей страсти.
-Я хочу... Я хочу, что бы ты... любил меня, не смотря на войну, на все обстоятельства. Какая разница, можно или нельзя, время или не время сейчас для этого! Я хочу быть с тобой всегда, каждую минуту и когда ты завтра уедешь, мне станет страшно и невыносимо одиноко, как бы ты меня ни успокаивал... Скажи мне! Скажи, если это есть, если это правда! Тогда ради этого я поберегу себя и вернусь.
-Я люблю тебя, мой Сержант. И мне уже ничего не важно, кроме этого. Девочка моя, я очень тебя люблю!
И приподняв с пола, он понес меня к кровати.
Я не чувствовала ничего, кроме его объятий, его горячих, мягких губ, целовавших меня, и меня несло к нему так сильно, что когда я всей кожей своей ощутила его тело, я опять заплакала. Он был мой, только мой! И он ласкал меня, что-то шептал, гладил по волосам и утирал мои слезы, а потом вдруг повернул на живот, положил на одну свою руку, а другой провел по спине, по шраму. Наклонился и я почувствовала его губы.
-Помнишь? - спросил он.
-Да, - откликнулась я. - Я помню твои слова, а еще больше помню, как мне хотелось, что бы...
-Я и говорил тогда о себе. Один Бог знает, отчего я был тогда так уверен, что ты будешь моей. Только моей!.. Может, потому что, увидел твои глаза в то утро, когда пришел к тебе во второй раз, - он говорил и все гладил, целовал и снова гладил мой шрам. - Я не могу этого объяснить, но вопреки любым ожиданиям, особенно в тех стенах, в том положении, что ты находилась, в твоих глазах не было ни капли страха, отчаяния, тоски или отчуждения. Твои глаза улыбались.
-Я видела тебя.
Я повернулась к нему, обняла и притянула к себе.
-Не надо больше слов, мой родной! Ты ведь и так все знаешь.
-Знаю. И очень надеюсь отдать тебе столько же, сколько отдаешь мне ты.
И я приняла его в себя. Вскрикнула и заплакала, улыбаясь, счастливая. А он брал меня. Страстно, неистово, сам едва не плача и отдавая себя, свое сердце, свою жизнь. Я знала это так же верно, как ощущала сейчас его нежные сильные руки, его губы, его тело и запах, которые, я знала, я запомню навсегда. Мне даже страшно стало в ту секунду, словно, шепнул кто-то: "Это в последний раз. Ты видишь и чувствуешь его в последний раз...".
-НЕТ! - вскрикнула я. - Нет!!
-Что ты? Что, милая?
Я прижалась к нему.
-Я боюсь, я смертельно боюсь тебя потерять!
-Я тоже. Никому не дано знать, что будет с нами дальше. Время такое. Но раз мы рискнули, раз решили, что нужны друг другу, нам ничего не остается, как верить, что все будет хорошо и надеяться, что Судьба смилостивится над нами... Спи теперь. Спи спокойно. Я рядом.
И он прижал меня к себе, целуя в лоб и гладя, лаская мои волосы, возможно, успокаивая так и свое растревоженное сердце.
Рано утром Канарис разбудил меня, поцеловав и погладив по голове.
-Просыпайся, вставай, мой Сержант! Тебе пора. Нам обоим пора.
Я открыла глаза. Он сидел рядом на постели, уже полностью одетый, причесанный.
-Макс принес нам завтрак. Сияет почему-то, как медный грош!.. Давай быстренько выпьем кофе с булочками, я отвезу тебя на полигон, а сам поеду в Берлин. Да?
-Да, - отозвалась я. - Хорошо.
И попыталась улыбнуться как можно спокойнее и веселее. Но Канарис внимательно следил за мной и наверняка заметил выражение моих глаз, мою растерянность и грусть, граничившую с отчаянием.
Мы позавтракали, я оделась в свою запасную форму и мы сели в машину. Не доезжая до полигона, Канарис вдруг остановился, вышел из машины и помог выйти мне.
-Там, на полигоне, нам не удалось бы попрощаться... Тихо-тихо! А ну не пугаться! Сержант!.. Девочка моя, ты что же это?!
Я еле сдерживала слезы, по-дурацки улыбаясь и терзая в руках свою пилотку.
Он прижал меня к себе, укачивая, как ребенка.
-Я вернусь. Слышишь? Я вернусь К ТЕБЕ! Поняла? И ты вернешься. Обязательно! Я очень тебя люблю! - он взял мою ладонь и указал на кольцо. - Это никчемная побрякушка, которая и мизинчика твоего не стоит, сколько бы каратов ни весил этот камешек. Но пусть хотя бы это колечко постоянно напоминает тебе о том согласии, которое ты дала. Ты пообещала быть со мной, а значит и я никуда не денусь. Я всегда с тобой, где бы я ни был!.. Ты, наверное, права - мои попытки успокоить тебя сейчас, скорее всего, тщетны. И уезжая отсюда, я буду видеть перед собой твое заплаканное личико. И все же... Постарайся верить, Сержант! Помни, что теперь ты не одна в целом свете и я переживаю за твое сердце. Ладно?
Я кивнула и бросилась ему на шею.
-Я тоже очень-очень, я бесконечно люблю тебя, мой штандартенфюрер, мой Канарис! Я верю тебе, как верила только своим близким и сделаю для тебя все. Все, что бы быть с тобой. Поезжай спокойно!
И я поцеловала кольцо. А Канарис обнял меня и этот его последний поцелуй еще долго горел на моих губах, как и слезы, жгучие слезы непримирения с расставанием, которое раздавило меня, заставляя предчувствовать все самое плохое и кажется, не было этой ночи, не было объятий Канариса, его голоса, его слов и поцелуев или, точно, сгинул он навсегда, пропал где-то далеко, немедленно позабыв обо мне... Нет! Он не забыл! Ни за что! Только бы жив был! Господи, только бы жив!..
Как в каком-то жутком полусне я весь день выполняла все задания инструкторов, двигалась сомнамбулой, в столовой почти ничего не ела. Я все время видела его лицо, постоянно оглядывалась на ворота в ожидании увидеть его машину и сама мысль о том, что теперь все повисло в воздухе и я не могу знать, когда теперь он снова будет рядом, пробуждала в груди, в глазах невыносимую боль. Когда же мне сообщили, что на полигон прибыл адмирал Канарис и хочет меня видеть, я даже не сразу это поняла. Я услышала фамилию и сердце мое подпрыгнуло. Канарис! Он приехал! Но через секунду до меня дошло, что это не тот Канарис, что сейчас речь пойдет о моей заброске и это уже реально и совсем близко. Кое-как я взяла себя в руки и вошла в кабинет, где ждал меня адмирал.
-Добрый день, Сержант! - произнес он, прикуривая. - Вы уже в курсе, что сегодня ночью ваша заброска?
-Да, господин адмирал.
-Вы не передумали?
-Нет, господин адмирал. Я готова.
-Хорошо.... Хорошо...
Он встал из-за стола и прошелся по комнате.
-Ну, что же, тогда сегодня вечером, в двадцать три ноль-ноль за вами приедет машина и отвезет вас на аэродром. За час до этого вам доставят одежду и все необходимые инструкции, которые вам надлежит прочесть, запомнить и уничтожить. Вы меня поняли?
-Так точно, господин адмирал!
-И не грустите, - добавил вдруг он. Вам предстоит серьезная работа, где нет места эмоциям. Но что бы хоть немного подбодрить вас, скажу, что сегодня я виделся с моим племянником, штандартенфюрером СС Канарисом. Надо признать и вы должны это знать - он очень гордится вами, как своей протеже, и передает вам привет и самые лучшие пожелания. А главное - стойкости и удачи! Это его слова.
-Благодарю вас, господин адмирал... - я опустила голову, что бы он не увидел, как заблестели мои глаза. - Благодарю...
-Вы уверены, что с вами все в порядке, Сержант? Это очень важно, ведь речь идет об очень серьезной работе.
-Со мной все в порядке, господин адмирал, - я взяла себя в руки и вскинула на него взгляд. - В абсолютном порядке. Можете полностью рассчитывать на меня.
-Хорошо. В таком случае, сейчас я оставлю вас, что бы у вас было время отдохнуть, собраться с силами и мыслями. Вас отвезти в охотничий домик или останетесь здесь?
Я знала, что, вероятно, лучше было бы остаться на полигоне, но на сей раз не смогла выдержать.
-Если можно, я хотела бы поехать в охотничий домик, господин адмирал. Здесь, на полигоне, установлена прекрасная дисциплина, но все же, думаю, с мыслями мне лучше удастся собраться в тишине и покое. Надеюсь, вы поймете меня правильно.
-Я понимаю, Сержант. Будь по-вашему. Пойдемте, я дам вам машину.
Большие настенные часы пробили четверть седьмого по полудни, когда я прошла через гостиную охотничьего домика. Я медленно поднялась по лестнице наверх, остановилась на мгновение у двери своей спальни и пошла дальше, к комнате Канариса. Вошла. Конечно, глупо было бы надеяться, что постель до сих пор разобрана и я смогла бы почувствовать его запах на подушке. Все было убрано, постель идеально заправлена, комната проветрена. Как будто, и вправду, как в моем кошмаре, не было ничего. Только сон, просто сон, мечта несбыточная... Я прошла и села на кровать. Погладила ладонью льняное покрывало, обвела взглядом комнату и увидела шкаф, обычный платяной шкаф. И я вспомнила свое детство. Тогда, совсем маленькая, я любила открывать мамин шкаф с платьями, бельем. Ее в такие моменты не было дома, и когда я начинала скучать по ней слишком сильно, я открывала тихонько ее шкаф, перебирала платья на вешалках, прижималась к ним лицом и вдыхала, вдыхала и вдыхала запах ее духов, ее, мамин запах. И тогда разлука уже не казалась такой тяжелой, мама, словно, ближе становилась... Я встала кровати и подошла к шкафу, повернула маленький ключик и открыла дверцу. Чудо, что здесь, в охоничьем домике, вообще оказались какие-то его вещи! И все же, они были - пара мундиров, два или три охотничьих костюма, какая-то теплая одежда. Справа, на полках - аккуратно уложенные белые и коричневые форменные сорочки, цивильные рубашки. Я провела рукой по рукавам мундиров, опустила взгляд и увидела совсем небольшую корзину для грязного белья, задвинутую к задней стенке. Там что-то было и, выдвинув ее, я увидела белую рубашку. Она явно лежала здесь недавно, и я поняла, Канарис был в ней вчера, а утром бросил ее в корзину. Я достала ее, поднесла к лицу и вдохнула. Медленно, глубоко, так, что бы не потерять ни единой капли запаха, его запаха, моего единственного мужчины. Ведь в нем, в этом запахе сейчас сосредоточилось для меня все - вчерашний вечер, ночь, его взгляд, дыхание, его объятия, слова, его нежность и сила и все, все мои несчастные мечты! Мое будущее... Я заплакала, понимая, что уже слишком много плачу, что сил совсем не осталось, а через несколько часов мне лететь на задание, вернуться с которого у меня и надежды почти нет. Только отчаянное желание как-то выполнить его и увидеть Канариса еще хоть разок, обнять его хоть на минутку, потому что, вдруг поняла я - никогда мне не быть с ним. Никогда! Все обман, все пустое, глупые мои, несбыточные иллюзии. Только нет у меня в этом мире больше ничего и никого, кроме него. Ни родины, ни близких, ни флага, за который воевать. Всех предала, про все забыла... Слишком долго я отталкивала от себя все эти мысли, но в глубине души все это время я знала, что удел мой теперь лишь презрение. Весь свет, все те, с кем я росла, воспитывалась, с кем служила в армии, летала - все они сейчас кровь проливают за мир, за справедливость, за добро, наконец. Просто за добро, уничтожаемое фашистами, за которых теперь воюю я, за которых я скоро полечу на задание, что бы уже окончательно предать свою, пусть и не очень родную страну, которая была жестока с моей семьей, которая запуталась во лжи, захлебнулась кровью, но все еще оставалась моей страной. И теперь я воткну ей в спину нож. Воткну ради него, ради Канариса... Я утерла слезы его рубахой. Что ж, ничего больше не остается. Он - мой флаг и пути назад нет. Даже если и надежды совсем не останется.
Наверное, сама того не заметив, я прилегла на кровати в обнимку с рубашкой, да так и задремала. Проснулась разом, когда за окном уже смеркалось. И тут же услышала внизу чьи-то голоса. А через минуту послышался вежливый стук в дверь.
-Да? - отозвалась я.
Вошел Макс с большим пакетом в руках.
-Фроляйн Катарина, прошу прощения, но только что для вас привезли вот этот пакет.
-Хорошо, Макс. Спасибо.
Я поднялась с кровати, подошла и забрала пакет.
-Как себя чувствуете, фроляйн? Может быть, чаю или кофе?
-Все в порядке, Макс. Просто задремала здесь... Если можно, принесите мне чай сюда. Мне скоро уезжать, собраться надо, подготовиться. Хорошо?
-Да, да, конечно! Сию минуту.
Я пила, как всегда, вкуснейший, крепко заваренный Гертрудой чай, не обращая внимания на пару свежих, теплых еще пирожков, принесенных Максом вместе с чаем. В моих руках лежала раскрытая папка с подробными инструкциями, которые мне надлежало прочесть, запомнить и уничтожить. Я старалась читать внимательно, понимая и запоминая каждое слово, но слезы застилали мне глаза, слова, казались написанными по-китайски, руки мои дрожали, а вместе с ними и вся папка. Из нескольких фраз я поняла все - ...не пытаться связываться с работающим агентом... ...не пытаться самостоятельно выходить на связь с Ценром... ...уничтожить самолет любыми доступными средствами...
Я поняла, что все, сказанное ранее адмиралом Канарисом было ложью. Агент, работающий сейчас на этом военном заводе, должен был связаться со мной, объяснить, как устроиться на завод и на этом его миссия заканчивалась. Никакой помощи, никакого прикрытия, никаких путей к отступлению. Мне предоставлялись все необходимые советские документы, что бы никакая военная комендатура не придралась. Я - эвакуированная из Ленинграда. Родные погибли. Все знали, что такое ленинградская блокада! Была больна, лежала в госпитале, теперь направлена в эвакуацию. А на большом военном заводе всегда найдется работа для молодой девушки. Во всяком случае, в немецкой разведке считали, что попробовать стоило. Любой ценой уничтожить самолет... О, господин адмирал знал, что делал! От цепкого, пристального взгляда его стальных глаз наверняка не укрылось, какими глазами я смотрю на Канариса, он все понял и решил, что мое отношение к его племяннику - лишняя гарантия моей преданности, моего рвения исполнить любой приказ. Разумеется, он понимал, что существует риск того, что я попробую сбежать. Ну, и что? Одной дурой больше, одной меньше, даже если мне удастся скрыться здесь, в Германии, что само по себе сомнительно. Куда мне здесь деваться?! Не к родственникам же в Берлин! А кроме абсолютного знания немецкого языка у меня ничего нет. Попытка рассказать об операции советским властям? Это равносильно самоубийству. Риск потерять агента, которого они так берегут? Но из инструкции я поняла, что я его толком и не увижу, не говоря уже о том, что вряд ли он мне представится. Ничего серьезного я комиссарам выдать и не смогу, кроме одного, что я - советский летчик, попала в плен к немцам и пошла на сотрудничество с ними. Никто не поверит, что я могла сделать это намеренно. Просто чушь собачья!.. Конечно, я могла бы попросту жить и работать в России, на этом самом заводе или даже уехать куда-либо спустя какое-то время. Я бы просто провалила операцию. И все. И плевать им на меня. Если только агент этот немецкий меня где-нибудь втихую не пристрелит. Так, на всякий случай... Мне ничего не оставалось, как собраться, сесть в посланную за мной машину, а затем в самолет и сделать то, зачем меня послали. Меня пускали в расход и никакой надежды снова увидеть Канариса. Никогда. Вот и все!.. И как же я, идиотка, только предположить могла, что ко мне отнесутся всерьез, что моя шкура здесь имеет хоть какую-нибудь цену?! Канарис?! Скорее всего, он все знал и лишь подыгрывал своему дяде, подогревая мое чувство к нему, что бы готовилась я к операции со всем возможным рвением. Надеялись, что после прочтения инструкции я ничего не пойму, не соображу, что пути назад нет и не будет? Возможно. Хотя, Канарис прекрасно знал, что я такое есть, что найдется в голове, чем пораскинуть. Да только, видимо, и он считал, что не будет такой уж потери, если я провалю операцию. Найдут другую возможность, агентом этим своим рискнут в конце концов. Скорее всего, это тоже бывший советский. Только знает побольше, да пригодиться еще может... Значит, все ложь. Все абсолютно. И ведь он мне так и сказал - вернешься к своим занятиям, и баронесса тебя никогда больше не увидит. Вот когда была правда! Только тогда... Наверное, мне надо было бы разрыдаться. Только слезы мои разом высохли. Не было больше слез. Только чернота перед глазами и глухая боль в груди. Для меня погас весь свет, меня, словно, к кровати придавило, на которой я сидела. Я подняла голову, поднесла чашку с остатками чая к губам и машинально выпила. Оглядела комнату, в которой ничего не изменилось - все та же кровать, освещенная лампой, те же кресло, стол, стул, шкаф, камин. На кровати так и лежала его белая рубашка. Только меня здесь, точно, и не было. Никогда. Инородный предмет, который, впрочем, скоро отсюда увезут. И снова здесь все будет, как прежде. До меня...
Я встала, держа в руках папку, взяла рубашку Канариса, подошла к горевшему камину и бросила все в огонь. Потом я достала из пакета компактную сумку и посмотрела содержимое - платье, туфли, в которые я должна была переодеться там, в России. Документы. Деньги. Немного. Что ж, самое необходимое у меня было...
Очень скоро я услышала звук подъезжавшей машины. Это за мной. Пора. Только теперь некому было прощаться со мной. Во всем свете ни у кого уже не найдется для меня теплых слов. А чего ожидать предателю, кроме предательства?! Я огляделась в последний раз, отвернулась и быстро вышла из комнаты.
Перед тем, как отправиться в Берлин, Канарис заехал к своему дяде, адмиралу Канарису. Тот явно его не ожидал и, казалось, был даже не очень доволен этим неожиданным визитом.
-Франц?! А ты что здесь делаешь? - впрочем, он быстро с собой справился. - Я был уверен, что ты уже на пути в Берлин.
Он указал племяннику на кресло и тот сел.
-Извини, дядя. У меня небольшое дело к тебе. Мой вопрос, вероятно, удивит тебя, но для меня это важно.
-Я тебя слушаю.
-Я хотел бы прочесть те инструкции, которые получит сегодня Сержант.
Адмирал вскинул брови.
-Это еще зачем? Ты и так все знаешь.
-Знаю. Тем не менее, дядя. Мне хотелось бы знать подробности.
-Ты так волнуешься за эту девчонку? Хочешь быть уверен, что она вернется? Франц, не заставляй меня думать, что ты испытываешь к ней какую-то симпатию!
Канарис усмехнулся.
-Ты удивляешь меня, дядя! О каких симпатиях может идти речь?! Ты просто смеешься надо мной!.. Я закурю? Ты позволишь?
-Кури. Может, коньяку немного?
-Можно. Только, действительно, немного - мне еще за руль.
Адмирал достал из шкафчика бутылку и пару рюмок. Налил коньяк и уселся за свой стол. Канарис выпил и закурил.
-Ты же понимаешь, дядя, что операция эта, как бы ни была секретна, дойдет до верха в любом случае. Успешна она будет или нет. Я не работаю в разведке, но о моем участии тоже станет известно и тоже при любом исходе. Я нашел агента, я его готовил, значит, я за него и отвечаю. Стало быть, мне бы стоило быть осведомленным обо всех подробностях и нюансах. Ты не согласен? Честно сказать, мне попросту до сих пор не очень ясно, как так легко и быстро ты согласился на то, что такое сложное, ставшее невыполнимым для твоего агента на заводе задание, должна выполнить, действительно, девчонка, у которой, по сути, всех плюсов - только то, что она сама русская, да то, что в самолетах мало мальски разбирается. Никакого опыта разведки. Ничего!
-Ну, во-первых, не так уж легко, как тебе кажется, Франц. А во-вторых... Хорошо, возьми, читай!
И адмирал вынул из ящика стола тонкую папку. Бросил на стол перед Канарисом. Тот медленно открыл ее и стал читать.
-Ну, что же, дядя, - минут через пять Канарис захлопнул папку, - мне лишь остается теперь поблагодарить тебя за доверие!
-А ты всерьез мог поверить, что мы ей и агента раскроем, и позаботимся о ее возвращении?! Ты правда думал, что она сможет достать документы?! Я был уверен, что ты и сам догадаешься!
-Потому и сомневался. Что же, теперь мне все стало ясно. Спасибо, дядя.
Канарис поднялся.
-Мне пора.
Адмирал пристально взглянул на племянника.
-А вот мне так и не ясно. Ты что-то, по-моему, не совсем в себе, Франц.
-Не выспался, наверное... Ладно, будем надеяться, что девчонке удастся то, что вы задумали. Особенно после того, что она сегодня прочтет.
-Думаешь, догадается, что назад ей пути не будет? Может выкинуть что-нибудь?
-Догадается. Но не выкинет. Она прекрасно понимает, что нет у нее другого выхода, кроме как лететь.
-Там все завалит?
-Вы и так рискуете, но хотя бы не вашим агентом.
-У нас тоже нет другого выхода. Если не нам, то пусть никому не достанется этот треклятый самолет!
-Но они построят новый!
-Надеюсь, документацию удастся достать.
-Подожди! Что-то я не очень понимаю... Выходит, бумаги вы достать можете, а заваруха с самолетом - прикрытие для вашего агента? Все свалят на Сержанта?
-Ну, наконец-то! Я уже боялся, что ты не додумаешься... Ты же понимаешь, что просто исчезновение документов поднимет большой шум, который поставит нашего человека под удар и вынудит его поспешно исчезнуть. Таким образом, мы теряем возможность использовать его далее. Если же твоему сержанту удастся проникнуть на завод и уничтожить самолет, то естественно, комиссары будут считать, что исчезновение документов - дело рук диверсанта. А уж наш человек постарается, что бы этот диверсант был найден. Ей никогда не доказать, что она здесь ни при чем, что есть кто-то еще, кто мог украсть документы.
-Но они будут искать документы у нее!
-Правильно! Они их и не найдут. И сколько бы она не утверждала, что не брала их, они будут уверены, что она их уже передала и просто молчит, не желая выдавать сообщников. Она и выдать никого не сможет, потому что, как ты понял из инструкции, никого и не узнает. Ее попросту поставят к стенке! А пока шум и гам, документы попадут к нам. При удачном стечении обстоятельств все получается замечательно.
-Ну, а если она все же, просто не станет работать?
-Плохо, конечно, и наш человек нам дорог... Время поджимает, вот что! Но если она, взбрыкнет, придется использовать агента, а потом поспешно его выводить. Нежелательно, но это так. Много лет его работы, его вживания в свою роль пропадут.
-Но вы получите документы! Это немало.
Канарис направился к дверям.
-Поезжай спокойно, - адмирал поднялся из-за стола. - В любом случае твоя карьера не пострадает. Свою работу ты выполнил прекрасно!
-И на том спасибо.
Только в крохотном кафе Канарис дал волю своим чувствам. На сколько это было возможно. Он заказал рюмку водки - коньяк ему уже претил - выпил залпом и закурил. Но вдруг он обхватил голову руками и застонал.
-Девочка... Моя девочка... Что я наделал!
Несколько минут он сидел не шевелясь, потом резко вскочил и вышел из кафе, бросив на столик несколько монет.
Через полчаса автомобиль Канариса остановился около одного из театров Бранденбурга. А еще через несколько минут в одной из его гримерок состоялся короткий и довольно странный для офицера СС разговор. После него Альберт Штраус, местный трагик, а так же старинный друг Канариса, пожав плечами, порылся в шкафу и передал другу то, что тот у него попросил. Канарис спрятал это в свой портфель.
-Благодарю тебя, дружище! - Канарис пожал Штраусу руку. - Ты просто не представляешь, как выручил меня!
-Что ж, пусть не представляю и догадываюсь, что ты все равно ничего не поведаешь мне, но я от всей души желаю тебе удачной премьеры твоего важного спектакля!
-Спасибо, Альберт! Только боюсь, если он удастся, мы с тобой, пожалуй, и не увидимся больше.
-Жаль. Честное слово, жаль! И все равно, удачи, Франц!..
Еще через несколько минут Канарис взбегал по ступеням крыльца дома своей матери. Войдя в дом, он остановился, отдышался и уже совершенно спокойно поднялся по лестнице и прошел в библиотеку, где около большого окна его мать, баронесса фон Канарис читала, держа в руках небольшой старинный том.
-Франц, сынок! - воскликнула она. - Что же ты без предупреждения? Скоро обед, я бы распорядилась приготовить твой любимый тортик. Мы бы чаю попили, поговорили...
-Ничего, мама, у тебя все равно, найдется что-нибудь вкусненькое для меня. И чаю мы обязательно попьем.
-Так значит, ты не убежишь, как обычно, через несколько минут?! - просияла баронесса.
-Нет, мама. Сегодня нам хватит времени и на чай, и на разговор.
-Что-то серьезное, дорогой? - встревожилась баронесса.
Сын поцеловал матери руку, погладил ее мягкую ладонь.
-Это серьезно, мама, но ты не должна тревожиться. Все будет хорошо, я обещаю!
-Это по службе? Ты едешь на фронт?
-Нет, нет. Никакого фронта, честно!.. Давай сначала чайку, а потом поговорим. Хорошо?
-Да, да, конечно!
И скоро мать и сын сидели за столом. Обед был позади и перед ними стояли чашки с горячим чаем и большое блюдо с пирожными из кондитерской с соседней улицы. Баронесса очень доверяла тамошнему кондитеру, пирожными которого не стыдно было угостить и королевскую особу.
-А что же фроляйн Катарина, Франц? Как она? Она очень понравилась мне, но я почему-то переживаю за нее. Я видела в ее глазах очень много чувства к тебе, они светились сынок. Светились по-настоящему. Но была в них и тревога. И без того личико ее, такое милое, было бледным, а тут еще и во взгляде что-то тяжкое, отчаянно утаиваемое. Но ее искренность выдавала ее. Как говорится, все на лбу написано. Совсем девочка. Береги ее, сынок! Ради Господа, убереги ты ее от этой войны, ради самого себя убереги. Слышишь?
-Как раз об этом, о ней я и хочу поговорить с тобой, мама. Это очень серьезно и разговор этот будет не из легких. Но я должен все тебе рассказать, потому что, ты - моя мать, ты и Катарина - самые дорогие для меня люди. Выслушай меня, но только не тревожься. Хорошо?
-Хорошо, сынок, я постараюсь.
Эльза фон Канарис улыбнулась и погладила сына по руке, хотя сердце ее, сердце матери тут же кольнуло и заныло оно в тяжком предчувствии.
-Тогда слушай, мама... Эта девочка, Катарина Клямер, родилась в России. Да, да, в советской России, с которой мы воюем сейчас. Катарина из семьи старого немецкого офицера, который в молодости влюбился в русскую девушку и, женившись на ней, остался в России, поступив на службу к русскому царю. Катарина его внучка, дочь видного инженера и польки. Воспитана в лучших традициях, получается, сразу трех национальностей.
-Как она воспитана, можешь мне не рассказывать - все и так по ней видно. Наша семья могла бы гордиться такой невесткой, - заметила баронесса.
Канарис благодарно улыбнулся и продолжал:
-На ее долю выпало столько, что и представить трудно. Вся ее семья погибла от сталинских репрессий. Ей пришлось пройти и приют, и работу на ткацкой фабрике, и жизнь в бараке. Но она вырвалась, научилась летать на самолете, стрелять.
-Она воевала против нас?
-Да, мама. Воевала. Ее самолет был сбит нашими зенитками, она попала в плен, и плохо все кончилось бы для нее, если бы она... - Канарис невольно усмехнулся, - если бы она не ругалась во сне отборной армейкой бранью на чистейшем немецком языке. Это уже, похоже, заслуга ее вояки - деда... Наши услышали, заинтересовались, очевидно, решив, что комиссары заслали ее к нам с каким-то заданием - глупо ведь не использовать такое совершенное знание вражеского языка. Так она попала к нам, в СС.
Канарис замялся, вспомнив даже не первую встречу с Катариной. Перед его глазами возникло ее бледное, измученное, смертельно напуганное личико, когда лежала она на операционном столе под криками Мантейфеля и руки его были связаны покрепче ее запястий, прикованных наручниками.
-Что же было дальше, сынок?
-Ничего хорошего, мама. По крайней мере, для нее.
-Ее пытали? - тихо спросила баронесса. - По твоему приказу?
-Что ты, мама?! Я простить себе не могу, что допустил это, но другого выхода в тот момент для меня не было. Командовал офицер, старший меня по званию...
-Ты испугался?! - вскричала баронесса. - Ты?!
-Нет, мама. Постарайся понять, что возмутись я тогда, помешай, и я уже не смог бы ее спасти. Ни за что.
-Чудовища! - голос баронессы дрожал возмущением. - И это я, это для меня твой дядя спас тебя от фронта, что бы ты оказался на этой проклятой службе!.. Спаси Господь этот несчастный народ, превратившийся в стадо жестоких зверей...
-Ты права, мама, - отозвался Канарис. - Во всем права... Я думал, мама, что спасу ее от гибели, если удастся найти ей какое-то применение здесь. Применение нашлось. Только я тогда еще и понятия не имел, какое оно окажется на самом деле и насколько дорога она станет для меня, эта девочка...
Баронесса пристально и очень грустно посмотрела на сына.
-Действительно, дорога, Франц?
Канарис, отошедший в это время к окну, обернулся.
-Что ты имеешь в виду, мама?
-Может быть, чувства твои к ней - желание что-то доказать самому себе? - осторожно спросила баронесса.
Канарис опустил голову, вздохнул и поднял взгляд на мать.
-Ты о Фогеле? Ты хочешь сказать, что теперь спасая Катарину, я пытаюсь таким вот образом снять со своих плеч, своей души груз вины за тот случай?..
-А это не так?
-Ты знаешь, мама, в какой огромной лжи все мы запутались. Мы, нация, подарившая миру великих писателей, поэтов, композиторов и философов, поверили в нацистов, в их идеи, водрузили их знаменем над своими дурацкими головами, как будто, и в мыслях ни у кого не было, сколько крови может пролиться. Залюбовавшись зрелищем факельных шествий, мы, точно, ослепли, не видя за ними горы трупов, как чужих, так и своих. Великая нация! Истиные арийцы!.. Похоже, детские игры в солдатиков затянулись, превратившись в кошмар. И я был таким солдатиком. Я с гордостью носил форму СС, отдавал честь старшим офицерам, исполнял свою службу и кричал "Ура!" Гитлеру. Я верил в свою значимость, верил, что моя работа во славу и силу моей страны. Искренне верил, мама! До тех пор, пока не встретил этого физика Фогеля в колонне перегоняемых в гетто евреев. Я глядел на него, расстроенного, озлобленного и думал, что должен спасти его из чувства благодарности его жене, когда-то спасшей меня от смерти. Меня доконала бы эта дифтерия, если бы не она, ты сама рассказывала, мама. И я отпустил его, предупредив, что это только на первый раз, что если он опять попадется мне, я уж не смогу не выполнить приказ - его ведь искали по всей Европе. Что он там натворил такого, что так взбесило Гитлера, я до сих пор не знаю... И словно, назло, словно мне в испытание он опять оказался на моем пути вместе со своими двумя друзьями, тоже евреями. Тогда в Варшаве чистки проходили особенно серьезные и тут он! Я даже разозлился тому, как он вот так запросто разгуливал по улицам. Естественно, задержал его, слово за слово, а эти два глупца, его товарищи взяли и побежали. Я крикнул сопровождавшим меня младшим офицерам, выстрелил сам... Я клянусь, мама - по ногам, только по ногам, что бы их задержать! Но мои подчиненные палили на убой, и друзья Фогеля упали мертвыми прямо на его глазах. Да, я могу представить его чувства, его горе, его ненависть и ко мне, и ко всем нацистам. Только я исполнял приказ, я исполнял свою службу, мама...
-Господи Боже, я и понятия не имела, в какой ужас я отправила тебя, беспокоясь о твоей жизни! Спасая ее, я обрекла твою душу... - пробормотала баронесса, закрыв лицо ладонью.
-Мне до сих пор снится его лицо по ночам, его горестные, заполненные проклятьем глаза... Конечно, оправдываться тем, что не я их убил - слишком мало. Но Катарина... Нет, мама, Фогель здесь ни при чем. Совсем. Однажды утром я зашел в госпиталь узнать о ее состоянии, о том, как скоро можно будет с ней работать. Я представлял эту русскую летчицу совсем иной. Я не о внешности, о ней я не думал совсем. Мне представлялся именно солдат вражеской армии в женском обличии. Кто-то упрямый, возможно, озлобленный, с кем очень сложно будет наладить контакт. Правда, я читал рапорт некоего оберлейтенанта Ленца, в котором он отзывался о сержанте Клямер, как о вполне адекватной, способной здраво рассуждать особе. Тем не менее. Видимо, достаточно я навидался этих фанатичных коммунистов! Советские солдаты виделись мне именно такими... Она лежала без сознания с очень высокой температурой - помимо раны на спине и открытого перелома ноги, ее угораздило еще и пневмонию схватить. Жалкое, маленькое существо, накрытое одеялом по самый подбородок! И все же, на несколько секунд она открыла глаза. Взгляд еще мутный, больной... Я много раз в жизни слышал избитое выражение - сердце сжалось. Но тогда, в тот момент, я на своей шкуре испытал, что оно означает. Оно именно сжалось. Да так, что я почувствовал, как из него капельками истекает кровь, обжигая мне все нутро...Когда же я увидел ее во второй раз, готовясь испытать то же самое, я встретил чистые, улыбающиеся - улыбающиеся, мама! - глаза. Она глядела на меня, не отрываясь, ловя каждый мой взгляд и жест, точно, ждала моего прихода все это время, пока меня не было. А потом мне рассказали, что она звала меня во сне... Знаешь, мама, мне даже объяснять не хочется, что такое произошло между нами, между двумя солдатами вражеских армий. По идее, мы должны были убивать друг друга, а мы кинулись друг другу в объятия... Как-то она спросила меня, считаю ли я предательством ее желание выжить, соглашаясь на контакт с нами, с нацистами. В любом другом случае, мама, и таких в моей практике было уже достаточно, именно так и можно было считать. Но я даже не думал о том, что в сущности, ей и некого было предавать. Страну, которая отняла у нее семью?.. Я просто смотрел на нее и понимал, читал в ее взгляде - она хочет выжить теперь ради меня. О чем она думала, испытывала ли сомнения, мне неведомо. Но я цеплялся за ее взгляд, я ждал его, мне он стал необходим. И я измучился невыносимо. Готовил ее для задания, которое так важно для дяди, и боялся, чем дальше, тем больше боялся за ее жизнь и за свое сердце, которое без нее не выживет. Да, мама, это именно так! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, знаешь, что никогда я не отличался излишней эмоциональностью. А тут... тут... Я сам испугался своих чувств. А потом понял, что если потеряю ее, если из трусости, из каких-то здравых измышлений откажусь от нее, никогда себе этого не прощу. И плевать мне стало на эту войну, на наши идеи, на Гитлера и иже с ним. До сегодняшнего утра, скрипя сердце, я отправлял Катарину на это задание, но сегодня...
Канарис налил себе чаю, выпил немного и закурил. Руки его дрожали.
-Что же случилось сегодня утром? - спросила баронесса.
-Вернее, вчера вечером и... сегодня ночью.
Мать взглянула на своего взрослого, красивого сына и улыбнулась.
-Я знала, с самого начала чувствовала, что эта девочка, твоя Катарина станет нам родной. С первого взгляда видно, как она любит тебя, Франц!
-И то, что она из другой страны, солдат вражеской армии, пленная, которой место в лагере или на виселице, не имеет для тебя никакого значения, мама?! Для тебя, для баронессы фон Канарис!
Баронесса фон Канарис усмехнулась:
-Боже правый, Франц, правильнее было бы спросить, имеют ли сейчас, в этой стране, катящейся в тартарары, а тем более, для кого-либо из тех, кто против нас воюет, значение все наши титулы! Наш народ скоро, очень скоро прозреет и проклянет нас, а любой солдат противника поставит к стенке, никак не интересуясь, барон ты или рабочий... Если бы меня всерьез интересовало ее происхождение, то оно меня вполне удовлетворяет. Я вижу, чего она стоит, сынок! Но для меня куда важнее то, что она любит тебя и ты любишь ее. Вот и все... Но что же с ней теперь? Я поняла, что случилось что-то серьезное.
-Да, мама. Сегодня ее отправят в тыл русских, на задание.
-Господи!..
-И мало того - я понял, ее возвращения оттуда никто и не планировал. Ее хотят попросту использовать, а потом в расход.
-Но как же... И дядя твой ничего не знает о ваших отношениях?.. Да что я спрашиваю, нет конечно! Но что же делать теперь, Франц?! Ее надо спасти!
-Вот об этом я и пришел поговорить.
-Я что-то не очень понимаю, Франц. Я чем-то могу помочь?
-Можешь, немного. Но дело не в этом, конечно. Спасая ее, я автоматически становлюсь преступником для Рейха. Следовательно, мне остается лишь одно - исчезнуть вместе с ней. Увидимся ли мы с тобой в таком случае, я не уверен.
-Так ты приехал попрощаться со мной? - глаза баронессы наполнились слезами, но она улыбалась. - Мы ведь оба знаем, как недолго мне осталось с моим больным сердцем.
-Мама! Господи, мама!
Канарис бросился к матери. А она плакала
-Не расстраивайся, мама! Ты знаешь, я очень тебя люблю и сделаю все, что бы мы снова встретились, если это будет возможно!
-Ты, хотя бы, сообщи о себе, обещай мне!
-Конечно, мама! Обязательно! Ты запомни - к тебе, в случае удачи, придет мой старый приятель, актер. Конечно же, не под своим именем. Он передаст тебе весточку от меня. Но тоже под другим именем. Запомни - меня будут звать Рольф Шнайдер. Он так и скажет тебе - весточка от Рольфа Шнайдера.
-Да, да, Франц, я запомню. Хорошо... Но чем еще я могу помочь тебе?
-У тебя ведь наверняка сохранилась какая-нибудь моя старая одежда. Я имею в виду, с тех времен, когда мне было лет шестнадцать.
-Дай подумать... Возможно. Скорее всего, да. Надо посмотреть...
Когда машина Канариса отъехала от ворот дома баронессы, в глазах штандартенфюрера стояли слезы. Он слишком хорошо понимал, что уже никогда не увидит свою мать. Знал он и то, что и ей это известно. И сейчас, там, в своем огромном особняке она осталась совсем одна. Больная, немощная женщина, навсегда простившаяся со своим единственным сыном. Мама...
Канарис глубоко вздохнул, крепко сжал ладонями руль и надавил на газ. У него было еще одно дело, оставшееся до того, как он перестанет быть штандартенфюрером СС, окажется вне закона и рухнет вся привычная жизнь. Он ехал за документами для Катарины.
Год назад, в сорок втором, штандартенфюрер СС Канарис вышел на человека, изготавливавшего поддельные документы. Вышел почти случайно, поэтому никто из его аппарата, никто из начальства об этом не знал. Канарис думал недолго. Однажды он приехал к этому человеку, легально державшему фотоателье, вошел в салон в форме СС, показал документы и сообщил застывшему в ужасе худому, сутулому человеку, что уже сегодня тот должен был бы оказаться на допросе, но арестовывать он его не будет. А взамен он, Канарис, должен быть уверен, что в любое время он сможет рассчитывать на его услуги. И для начала заказал документы для самого себя на имя некоего швейцарца Рольфа Шнайдера. Фотограф помог загримироваться и скоро документы были готовы. Даже Канарис, не раз сталкивавшийся по службе с поддельными документами, был поражен - его новые документы ничем не отличались от настоящих. Начиная от шрифта, краски и кончая нужными подписями и печатями. Теперь у фотографа почти совсем не оставалось времени. Утром, после разговора с адмиралом, Канарис приехал к нему и заказал документы для Катарины. На имя Августа Шнайдера. Она должна была превратиться в пятнадцатилетнего мальчишку. Фотограф замахал руками - ему ни за что не успеть! Но Канарис и слышать ничего не хотел. Он не угрожал, не пугал Гестапо. Он просто посмотрел на жену фотографа, молодую белокурую особу с большим животом. Ей, по-видимому, вот-вот предстояло родить.
-Я догадываюсь, что ставлю перед вами почти невыполнимую задачу, но надо сегодня. Сегодня или никогда уже. Завтра будет поздно. Понимаете? Ради вашей жены и будущего ребенка, помогите мне! Вы спасете человека... Вы согласны? Сделаете?
-Я помню, что вы спасли меня от виселицы, господин штандартенфюрер. Я постараюсь. Но где же тот человек, этот ваш Август Шнайдер? Надо ведь его сфотографировать.
Канарис достал из папки фото Катарины, сделанные в Гестапо. Они практически ничем не отличались от тех, что делались на паспорта.
-Но ведь это... Это девушка, да?
-Теперь это будет мальчик.
Фотограф поглядел на Канариса долгим взглядом поверх круглых очков в тонких стальных дужках.
-Понятно, господин штандартенфюрер. Я сделаю.
-Я приеду вечером, часов в шесть. Успеете?
-Это будет сложно. Поверьте, это ведь не зависит от моего желания или нежелания. Все дело в краске, которой я печатаю бланк паспорта. Из соображений безопасности готовых я не держу, каждый раз печатаю заново... Краска плохая нынче. Очень долго сохнет. А пока не высохнет, я не смогу работать дальше. Потом клей для фотографии. Он тоже должен высохнуть и...
-Меня не волнуют ваши технологии, господин фотограф. Сделайте документы и не пожалеете о потраченном времени...
Теперь Канарис ехал к фотографу, молясь о том, что бы документы были уже готовы. Но думал он, все же, только об одном - о том, что очень скоро Катарина прочтет инструкции и поймет, что ее предали. Он предал. Ей ведь невдомек, что он и понятия не имел о затее адмирала, всерьез считал, что Катарина поедет добывать чертежи самолета и ее вернут. Что она почувствует? Что она может вытворить от разочарования и отчаяния? Эти вопросы крутились в голове Канариса снова и снова, не находя ответа, мучая и заставляя с ума сходить от нетерпения и ужасного, нестерпимого волнения.
Но когда Канарис вошел в фотоателье, фотограф, вышедший на звук колокольчика, увидел перед собой совершенно спокойного человека, офицера. Только, может быть, чуть-чуть озабоченности на красивом лице и тревоги в глазах.
-Добрый вечер, господин штандартенфюрер! - приветствовал его фотограф. - Все готово. Все, что требуется.
Не удержавшись, Канарис с шумом выдохнул воздух.
-Слава Богу!.. Благодарю вас! - и он достал из кармана брюк свернутую пачку денег. - Вот, возьмите, вы честно это заработали.
Фотограф замахал руками.
-Нет, нет! Я не возьму!.. Я не богатый человек, но всегда помню, что вы спасли мне жизнь, господин штандартенфюрер. Кроме того, моя работа, как я понял, поможет спасти еще одного человека. А это немало для меня!
Канарис взял фотографа за руку и вложил в его ладонь деньги.
-И все-таки, возьмите. У вас скоро родится ребенок. Подумайте о нем.
Фотограф поправил на переносице очки и поглядел сначала на деньги, потом на Канариса.
-Хорошо. Только ради ребенка... Знаете, когда встречаешь таких людей, как вы, господин штандартенфюрер, думаешь о том, что, не смотря ни на что, все еще не так уж плохо для этой страны.
Канарис горько усмехнулся, перебирая пачку документов, приготовленных для него фотографом, открыл паспорт на имя Августа Шнайдера и вгляделся в лицо Катарины, на этой фотографии и впрямь похожей на мальчика, грустного, худенького, пятнадцатилетнего мальчика.
-Меньше всего сейчас я думаю об этой стране, - глухо произнес он. - Меньше всего! Сейчас я предаю ее ради...
-Я не об этом, - произнес фотограф, когда Канарис так и не закончил свою фразу. - Да и не ее вы предаете. Ведь так?.. Вам повезло спасти человека, дорогого вам человека. Подумайте о тех, кому такая возможность никогда не представится и кто-то близкий потерян для них навсегда.
Канарис протянул фотографу руку и тот крепко ее пожал.
-Спасибо вам! - Канарис спрятал документы в карман кителя. - Спасибо!
-Удачи! Уверен, что она вам понадобится.
Машина выехала на шоссе, и я закрыла глаза. Здесь, на заднем сидении, я оказалась совершенно одна - сопровождавший меня офицер сидел рядом с шофером. В машине повисла тишина, только шум двигателя и шорох шин. Канарис... Неужели... Да, получается, это было так - он предал меня. Нет, даже не предал. Предают близких. Я же никогда не была ему близка. Я всегда, с самого начала была и осталась для него русской летчицей, пленной русской летчицей, которой можно воспользоваться. Вот и все. Да, возможно, ему было жаль меня, как жалеют замерзшую, израненную псину, но и только. А дальше был план. Важный план для адмирала Канариса. И тогда передо мной разыграли небольшой спектакль - пусть эта дурочка расслабится, пусть поверит добренькому красавцу-офицеру, благородному немецкому барону, пусть возомнит себе, что понравилась ему и сердечко ее глупое растает в преданности ему... Получилось. Да и кто бы сомневался! У этой дурочки ведь и на свете никого. Как же ей не вцепиться, как не ухватиться отчаянно за эту немыслимую удачу, за иллюзию эту, надежду на чудо, на спасение, на то, что все-таки, не одна?!.. Как он, наверное, смеялся, как забавлялся этой простенькой победой, разом разрушившей миф об упрямстве и непоколебимой, непонятной и кажущейся бессмысленной стойкости русских солдат. Так все, оказывается, легко - девочка захотела жить, захотела любить и делай теперь с ней все, что захочешь! Идиотом оказался Мантейфель со своими зверскими методами. Тут, оказывается, и рук марать не надо...
Машина остановилась, и я открыла глаза. Мы стояли около одного из постов и подошедший постовой проверял документы. Откозырял, отошел и машина снова тронулась... Мне хотелось плакать. Господи, мне так хотелось плакать! Только не получалось. Никак. Боль засела где-то глубоко и от этого еще больше, еще сильнее хотелось... увидеть его. И что бы ничего этого не было - ни задания этого, ни лжи. Что бы просто был он и все. Все!.. Предатель? Человек, который попросту использовал меня? Не складывалось. Все равно, не складывалось. Что-то было не так. Или мне попросту ни за что не хочется верить в очевидное? А ведь партия была разыграна безупречно. Даже вчерашний вечер и особенно ночь, которые не укладывались в моем понимании, упрямо возвращая меня к неверию в коварство Канариса. Просто он понял, кто перед ним и сыграл на самых лучших, самых сильных моих чувствах. Да, возможно, в этом и не было такой уж острой необходимости - я и так старалась для него, как могла. Но этим он забрал мою душу, забрал навсегда, не смотря ни на что. Обман, ложь, предательство самых лучших чувств - ничто по сравнению с тем, как счастлива я была, как сильно верила, как безумно, отчаянно любила. Возможно, даже это Канарис понял и теперь был уверен - это опустит мне руки, не даст сбежать или что-то натворить. Я слепо отправлюсь на смерть, которую они мне уготовили, просто, что бы он знал, как сильно я его люблю, да что бы не мучиться больше... Его лицо стояло перед моими глазами. Его чистое, улыбающееся лицо и его глубокий, поразительный взгляд. Взгляд, который, как мне казалось, не может солгать. Как не могут солгать его руки, обнимавшие меня крепко-крепко, его губы, целовавшие меня, и в этих поцелуях была сама жизнь...
Машина опять остановилась. Двигатель не заглушили - значит, снова какой-то пост. Я открыла глаза и увидела, что мы стоим на шоссе посереди леса. Офицер, сидевший рядом с шофером, вышел из машины. Было слышно, как он разговаривает с кем-то, но смотреть, с кем, не стала. Какая разница? Я снова откинула голову на спинку сидения, смежила веки, подумав о том, что ехать, наверное, осталось совсем недолго, а значит, времени расслабиться, подумать у меня уже не будет. Подумать же надо было. Что дальше? Лететь на задание и выполнить его, подставив себя? Или сбежать, просто исчезнуть там, в России с моими новыми документами? Сейчас мне кажется, что не смогу я там жить, снова жить в стране, от которой отказалась, которая уже успела стать для меня чужой. В стране, где не будет Канариса. Но время пройдет, я привыкну и, возможно, жизнь наладится... Но может, сбежать здесь? Затеряться, а потом, когда все утихнет, добраться до своих родных? Но как сбежать? Меня схватят и тогда мне уже несдобровать. Если бы просто грохнули. Один хороший выстрел в спину и все кончится. Да только я нужна им живая, не выстрелят наповал... И тут, точно в аккомпанемент моим мыслям, тишину разорвал выстрел, за ним еще один. Я села прямо, открыв глаза и пытаясь понять, что произошло. Шофер дернулся было, что бы выскочить из машины, нащупывая пистолет, но мгновенно передумал и утопил педаль газа. Машина рванулась с места, прогремел еще выстрел и шофер упал головой на руль. Машина продолжала ехать. Лишившаяся управления, она слушалась только одного, последнего приказа - нестись вперед. Нога мертвого шофера продолжала давить на газ.
Все мои мысли унеслись прочь, мозг среагировал, и я перелезла на переднее сидение. В разбитое пулей лобовое стекло я видела, что дорога впереди делает крутой поворот налево, а справа - глубокий овраг, поросший лесом. Острые, как пики, верхушки елей торчали подобно иглам из подушечки швеи... Кое-как я отпихнула шофера, убрала его ногу с педали газа и постаралась повернуть руль. Тело шофера мешало этому, но машина, все-же останавливалась. Насколько могла, я вошла в поворот и теперь глядела лишь, как медленно автомобиль подкатывается к краю дороги, отгороженному от пропасти только столбиками, торчавшими на расстоянии нескольких метров друг от друга. Выпрыгнуть? Однажды мне уже выговорили за то, что я этого не сделала. Теперь некому. Плевать. Если суждено улететь в пропасть, значит, так тому и быть. Я и так сделала достаточно, что бы этого не случилось... Все, машина встала. Дороги, чего-то твердого впереди я уже не видела. Осторожно я отодвинулась от руля, открыла дверцу и увидела, что передние колеса стоят на самом краю - малейшее усилие и соскользнут. И тут же я услышала шум двигателя приближавшейся машины. Не раздумывая, я выхватила из кобуры на ремне шофера пистолет, взвела курок и повернулась к раскрытой дверце. Машина остановилась, я услышала, как хлопнула дверца и замерла в ожидании. Стрелять через машину насквозь он, наверное, не станет - черная складывающаяся крыша имела сзади только маленькое окошко, через которое меня видно не было. Слева - тело шофера, а с моей стороны еще и дверца открыта. Скорее всего, он подойдет с моей стороны. В напряжении я слышала быстрые приближающиеся шаги. Хрустнул гравий насыпи. Нервы мои не выдержали, и я выскочила из машины, присев на корточки и направив пистолет на приближавшегося человека...
-Сержант!!
Наверное, сам Господь снял мой палец с курка, не дав мне выстрелить. Предо мной стоял Канарис. Я медленно поднялась, опустила руку с пистолетом.
-Сержант...
Он подошел ко мне. Я глядела ему в лицо и даже не услышала, как выпавший из моей руки пистолет упал на землю.
-Канарис... Это ты? Зачем... Откуда ты взялся? Разве ты...
-Я приехал за тобой. И никуда ты не полетишь.
-Так значит, ты не предавал меня? Ты...
-Я люблю тебя и никуда больше не отпущу. Никуда!
Он обнял меня крепко, порывисто и я обхватила его шею руками.
-Ты слышишь меня? Слышишь?
-Слышу, - прошептала я и заплакала, наконец.
-Тише, тише! Только не сейчас! Понимаешь меня? Не сейчас, девочка! Нам надо очень много сделать, надо уехать, скрыться и только потом ты сможешь поплакать. Ладно? Возьми себя в руки, постарайся!
-Да...да... Хорошо....
Я утерла слезы. Вздохнула, стараясь успокоиться, и взглянула на него. Он устало улыбался. Тогда я взяла его ладонь и поцеловала, прижалась к ней щекой. И он снова обнял меня, погладил по волосам, прижав мою голову к своей груди. Несколько секунд тишины. Я слушала, как бьется его сердце и больше ничего уже не боялась... А через несколько минут мы взялись за дело - нам пришлось оттолкать машину с мертвым шофером от края, завести ее снова и отправить в пропасть так, что бы она там взорвалась.
-А что же тот офицер? Он мертв? - спросила я, глядя на зарево пылающей в овраге машины.
-Да. Мертв... Мне ничего не оставалось, кроме, как убить их. Никто не должен знать, что это я увез тебя, - глухо объяснил он.
Я взяла его за руку.
-Я понимаю...И он остался там, на дороге?
-Да.
-Так может, лучше было бы и его туда...
-У нас нет времени на все это. Пусть остается там.
Мы сели в его машину.
-Значит, все будут думать, что я попыталась бежать? Сама?
-Возможно, они так и подумают. Важно, что бы они не решили слишком быстро, что это моих рук дело и у нас было время скрыться в Швейцарии. Сейчас для них я должен быть в Берлине. Завтра там серьезное совещание. До завтра меня никто не хватится... А в Швейцарии у меня есть маленький дом в горах. Куплен на другое имя и даже мама о нем не знает. Там и спрячемся.
-Так значит, ты теперь преступник для них?
-Пока они не хватились меня...
-Это ясно. Я имела в виду, что теперь для тебя возврата уже нет.
-Конечно. Теперь только вперед и с тобой. Раз уж я решил тебя спасать! - усмехнулся Канарис.
-И все это только ради меня? - тихо спросила я, теребя на пальце кольцо. Я ведь так и не сняла его.
-Только ради тебя, - подтвердил он. - А ты, вероятно, прочла свою инструкцию и решила, что я лишь попользовался тобой, да? Только честно!
-Прости меня! Я должна была верить тебе, но эта инструкция...
-Я ничего не знал. Был уверен, что ты и в самом деле, полетишь за документами. Только все время думал, как это дядя решился поручить это дело такому неподготовленному, совершенно неопытному человеку. И когда ты отправилась утром на полигон, заехал к дяде. Попросил прочесть твою инструкцию. И только тогда все понял - в случае удачи со взрывом, их человек крадет под шумок документы и скрывается. А ты попадаешь в лапы комиссаров и получаешь за все сразу. Мне следовало догадаться, что все не так, как дядя поначалу преподнес!
Канарис остановил машину и только теперь я заметила, что мы съехали с шоссе на какую-то земляную дорогу и углубились в лес. Похоже, здесь уже очень давно никто не ездил. Я посмотрела на Канариса.
-Что же теперь?
-А теперь мы должны переодеться. Вот, держи этот пакет - в нем твоя одежда... - Канарис улыбнулся. - Вернее, моя. Это мой выходной костюм того времени, когда мне было пятнадцать или шестнадцать. Ты станешь на время мальчиком, сержант, и тебя будут звать Август Шнайдер. Мой племянник. И забудь о Канарисе. Теперь я - Рольф Шнайдер. Как и ты - подданный Швейцарии. Ты поняла?
-Так точно! - рассмеялась я и перелезла на заднее сидение. Расстегнула и сняла комбинезон. А когда подняла глаза, увидела, как Канарис следит за мной в зеркало заднего вида.
-Не подглядывай! - воскликнула я и погрозила пальцем.
-Еще чего!
Канарис вышел из машины и сел рядом со мной. На мне были только трусики. Он провел пальцами по моей груди, и я сама потянулась губами к его губам... Портупея, китель, галстук полетели к чертям. Я расстегнула его рубаху и снова вдохнула запах его тела, теплой кожи.
-Канарис! - прошептала я. - Мой Канарис!
-И теперь ты, действительно, мне веришь? - спросил он, взяв меня за подбородок, заглянув мне в глаза.
-Да. Верю... Мне и тогда, после инструкции никак не верилось в твое предательство.
-Я скорее умру, чем позволю себе потерять тебя! - он усадил меня верхом к себе на колени, целовал мою грудь, а я гладила пальцами его волосы и чувствовала, как мячиком прыгает мое сердце, как взлетает оно высоко-высоко и тает тут же, тает в изнеможении от нежности...
-Господин Рольф Шнайдер?
-Да, да, господин офицер. Именно так и есть.
Офицер-пограничник листал паспорт, поглядывая на темноволосого мужчину в тирольской шляпе, светлом клетчатом костюме, круглых очках и бородке а-ля Генрих Четвертый. На светлой коже лица офицера пламенели веснушки, белесые ресницы пушисто обрамляли серьезные, даже слишком серьезные голубые его глаза. Неуверенностью неопытности так и сквозил его взгляд.
-Кто с вами в машине? Документы есть?
-Это мой племянник, господин офицер. Август Шнайдер... Спит. Можно не будить его? Мальчик болен.
-Что с ним?
-Сын моего покойного брата... У мальчика туберкулез. Мы ездили в Берлин, к одному известному доктору, - Рольф Шнайдер вздохнул. - Мальчик очень слаб!
Офицер открыл заднюю дверцу и увидел сжавшуюся в комочек худенькую фигурку мальчика в аккуратном сером костюме и кепочке на коротко остриженных волосах. Он крепко спал, спрятав ладошки между колен...
-Чудненько, господин штандартенфюрер Канарис! Вот и вы, наконец!
Из машины, стоявшей неподалеку, выбрался Гуго Мантейфель.
Канарис увидел, как невольно вздрогнул рыжий офицер. Вздрогнул и обернулся.
-Достаточно, офицер!.. Выходите из машины, господин Канарис. С поднятыми руками! И... ваш мальчик тоже!
-Выходи и падай! - услышал Канарис шепот за своей спиной. - Выходи и падай!
Канарис медленно открыл двецу и вышел из машины. Поднял руки.
-Прекрасно, господин Канарис! Теперь мальчик!.. Да, да, фроляйн Клямер, я жду!
И тут Канарис резко, плашмя упал на асфальт. И в ту же секунду раздались выстрелы.
Я стреляла в Гуго Мантейфеля. В упор... Когда-то, кажется, в другой жизни, дед учил меня стрелять. Сначала из револьвера, потом из охотничьего ружья. Мама возражала, спорила с отцом до слез, но тот лишь пожимал плечами.
-Если ей нравится, Сонечка... - бормотал он в ответ.
А дед... Он наверное, очень хотел внука и всегда играл со мной в мальчишечьи игры. Так и со стрельбой. Он был уверен, что это мне нравится и не ошибался. Я стреляла самозабвенно, истрачивая кучу патрон! А дед радовался моим успехам и твердил, что я - молодец и задумчиво добавлял, что никто не знает, что в этой жизни может пригодиться... В школе ДОСААФ я стреляла лучше всех, совершенствуя и совершенствуя свое умение, с остервенением убивая время, что бы слишком рано не возвращаться в провонявшую кислыми щами общагу. Инструктора меня не хвалили, но я знала - они довольны, что могут похвастаться хорошим стрелком. На фронте же мне практически не приходилось стрелять в людей. Так, что бы в упор. Летчики в самолетах. Там и лица не видно - шлем и очки. Словно, и не живой, просто враг без глаз, улыбки, голоса... Бригадефюер Мантейфель прочно ассоциировался для меня с болью, жуткой непереносимой болью. А еще с криком. Громким, безжалостным, отдающимся в ушах. И я стреляла, как в плохом сне замечая, как отлетают брызги крови от его груди, живота, как чернеет от нее его и без того черный мундир. Но не за боль, не за крик - за Канариса, за себя, за то, что он хотел и мог отнять. И еще я видела, как растерявшийся пограничник стал отступать, безрезультатно нащупывая кобуру своего пистолета, как перехватил автомат и начал стрелять в меня второй солдат, как выскочил из машины шофер Мантейфеля, на ходу выхватывая пистолет. Я слышала, как начал стрелять Канарис. Но все смотрела и смотрела, как падает на асфальт Мантейфель и на лице его застыло удивленное выражение... Шофер упал первым - Канарис убил его выстрелом в голову. Я подняла пистолет, и он показался мне страшно тяжелым. Уже раненый в ногу, хромая и почти падая пытался стрелять автоматчик. Очереди полосовали асфальт, пули отскакивали, а я смотрела на офицера пограничника. Канарис ранил его в ключицу, кровь хлестала, а он так и не успел достать пистолет. Я выстрелила, автоматчик, наконец, рухнул ничком и я услышала, как загремел об асфальт его автомат. И тут я увидела, как Канарис целится в офицера.
-Канарис!.. Канарис, не надо!.. - попыталась крикнуть я, но мой голос, точно, пропал куда-то. Я не слышала его. - Канарис!..
Он обернулся.
-Что с тобой? Ты цела?
Бросился ко мне.
-Все в порядке, - ответила я. - Немного оглушила вся эта пальба.
Канарис обернулся к офицеру и снова поднял пистолет. Я схватила его за край пиджака.
-Канарис! Не стреляй!
Он обернулся.
-Почему?
-Он не стреляет. Он даже не достал пистолет. Не надо, прошу тебя!
Я собралась с силами и вылезла из машины.
-Куда ты?!
-Помоги мне!
Он подхватил меня, и мы подошли к лежащему на асфальте офицеру. Он глядел на нас испуганными голубыми глазами и веснушки на его побледневшем лице проступили особенно ярко. Окровавленной рукой он пытался зажать свою рану.
-На посту должна быть аптечка. Принеси ее, пожалуйста!
-Ты хочешь его бинтовать?! У нас нет времени, Сержант, совсем нет!
-Иди, Канарис! Мы должны его спасти. Мы чуть не убили безоружного.
Канарис принес аптечку и я, вспомнив навыки медсестры, которым нас, девчонок, обучили на всякий случай в ДОСААФе, наложила на рану офицера плотно свернутый бинт, перетянула рану. Офицер смотрел на меня молча и его белесые ресницы хлопали.
-Все, Сержант, поехали! Оставим его здесь. Скоро наверняка кто-нибудь появится и его спасут. Поехали!
Я провела ладонью по лбу офицера.
-Прости нас. Мы не хотели... - прошептала я и он моргнул. - Только не умирай.
Я встала и Канарис повел меня к машине.
-Садись пока, а я подниму шлагбаум.
Но я осталась стоять, глядя, как Канарис подошел к шлагбауму, и поднял его. Он шел ко мне, когда я услышала негромкий лязг металла об асфальт. Я обернулась, но было поздно - тишину разрезала короткая автоматная очередь. Меня сильно толкнуло в грудь и от неожиданности я сползла по гладкому крылу машины на дорогу.
-Сержант!!!..
...Послеполуденное солнце лета сорок восьмого года лениво освещало мощеную площадь небольшого швейцарского городка, улочку, плотно застроенную светлыми домиками, уходящую вверх, на холм. Стая голубей клевала хлебные крошки неподалеку от маленького кафе с крытой террасой и столиками, устланными красно-белыми клетчатыми скатертями. Слабый ветерок колыхал их накрахмаленные края, не столько освежая, сколько своим теплым дыханием навевая приятную дремоту.
Он едва и не задремал, напившись великолепного чая с душистыми булочками и откинувшись на высокую спинку деревянного стула, когда звонкий женский голос повелительно и одновременно ласково окликнул:
-Франц! Где ты, маленький хулиган? Франц, иди скорее сюда!
И тут же о ножку его стула что-то стукнулось. Он открыл глаза, обернулся и увидел маленькую взъерошенную макушку.
-Привет! - тихо поздоровался он. - Это тебя зовут Франц?
Мальчик лет четырех поднял мордашку и обнаружил большие зеленые глаза, темные густые брови и длинные черные ресницы. Похлопав ими, он сощурил левый глаз.
-Ага, - наконец произнес он. - У меня смотри, какая машина!
И поднатужившись, он поднял вверх, почти пихнув ему в руки большую, ярко красную пожарную машину.
-Вот! - мальчик торжествовал.
-Замечательная машина! - похвалил он. - Но тебя, похоже, потеряла мама.
-Мама?
И словно ему в ответ:
-Франц, разбойник! Вот ты где!
Он обернулся одновременно с мальчиком и увидел женщину в легком светлом платье с пышной юбкой от узкой талии. Ее темные волосы были убраны в изящный пучок, но темная прямая челка по-девчоночьи падала на лоб, оттеняя большие зеленые глаза.
-О, пожалуйста, извините, если мой сын помешал вам отдохнуть! - воскликнула она. - Мы часто бываем здесь, он хорошо знает это кафе и мы позволяем ему свободно по нему передвигаться. Только он слишком общительный и шустрый! Еще раз извините!
Он глядел на нее, не веря своим глазам и почти задохнувшись от волнения. Приятного волнения.
-У вас прекрасный сынишка... фрау Катарина!
Наклонившаяся к сыну, молодая женщина вздрогнула и обернулась, всмотрелась в его лицо и ахнула, прикрыв рот ладошкой.
-Боже мой! - тихо воскликнула она. - Ленц?.. Готтфрид Ленц?! Это вы?!
-Как это ни странно и мне самому, но это я и здесь вот, в этом замечательном кафе. Здравствуйте, фрау Катарина!
-Меня зовут теперь Августа Шнайдер, - сказала она, опустившись на свободный стул. - Война.
-Я понимаю.... Так значит, вы все-таки живы. Я рад. Очень рад за вас! Помните, как я предрекал вам, что когда-нибудь все закончится, вы наденете красивое платье, сделаете прическу и все у вас будет хорошо? Помните?
-Конечно!
Она глядела на него пораженными, светящимися глазами.
-Не можете поверить, что видите меня или я кажусь вам жутким призраком прошлого, о котором так хочется забыть? - Ленц улыбался, но она видела, что улыбка эта скорее, грустная, чем веселая. Впрочем, радость его была явно искренна.
-Где вы остановились? - спросила она, так и не ответив на его вопрос.
-Пока нигде.
Она внимательно оглядела его - поношенный костюм явно с чужого плеча, небритые впалые щеки, маленький вещмешок, брошенный рядом со стулом.
-Мне кажется, - Катарина улыбнулась, - что это ваше "пока нигде" означает "совсем нигде". Я угадала? Только не смущайтесь! То, через что мы оба прошли дает мне право знать правду и попытаться помочь вам. Хотите остановиться у нас с мужем, Ленц? Отдохнете как следует. А?
Она гладила сына по темной макушке, солнце блестело в ее волосах и мягкой, очень искренней улыбке.
-Не знаю, право... Предложение более, чем заманчивое, но будет ли рад ваш муж такому гостю, как я? Бывший гитлеровский офицер теперь, после краха опозоренной Германии, и у него в доме!
-Я не стала бы предлагать вам свое гостеприимство, не будучи уверенной в одобрении своего мужа!
-О! Узнаю сержанта Клямер! Как и тогда, разумна, логична и удивительно дружелюбна.
-Нет, Ленц, логичной и разумной считаете меня вы и мой муж, я же просто не забываю добра, не забываю тех, кто помог мне в самую тяжелую минуту, тех, кто спасал мою жизнь. И даже не в физическом смысле. И вы, и мой муж - вы оба уверили меня, что я должна жить, что это стоит того, что бы не сдаться.
-А кто он, ваш муж?
-Он тоже бывший офицер гитлеровского Рейха. Штандартенфюрер СС Франц Генрих фон Канарис, барон. Только теперь и от этого ничего не осталось. Теперь он мирный торговец шерстью Рольф Шнайдер. Он тоже спас мне жизнь. Он научил меня любить и быть счастливой...
-Ясно, фрау Августа. Что же... Я с удовольствием принимаю ваше роскошное предложение!
-Ну, что же, Ленц, муж скоро будет дома. Поспите с дороги или дождетесь его? - Катарина вышла на обширную террасу своего дома, расположенного среди альпийских лугов, куда они втроем добрались на той самой машине, что Канарис угнал во время побега. Цвет и номера, разумеется, сменили.
Ленц наблюдал за игравшим со своей ярко-красной машиной маленьким Францем. Улыбнулся ей.
-Я подожду. Во-первых, как-то неудобно проигнорировать приезд хозяина, а во-вторых, мне, если честно, не терпится познакомиться с ним. Вы ведь очень мало рассказали о себе, Катарина... Простите! Августа.
Она улыбнулась в ответ.
-Ничего. Здесь, в этом доме, вы можете называть меня прежним именем. Мы с мужем тоже до сих пор не привыкли к этой конспирации, но что поделаешь, даже сейчас, после краха нацистского Рейха, спустя три года, мы не можем отказаться от нее. Все может случиться, сами понимаете.
-И не чувствуете себя здесь запертой в клетке? - Ленц закурил предложенные папиросы. - Пусть даже такой симпатичной клетке.
-Нет. Вовсе нет! - не задумываясь ответила Катарина. - Если окружающий мир все еще способен нанести вред моему мужу, моему сыну и мне самой, я готова отказаться от него ради их и собственного спокойствия. Слишком много пришлось пережить! Я слишком хорошо знакома с этим страхом - потерять самое дорогое, что у тебя есть. Так уж лучше клетка. Поверьте мне, Ленц!
Она села в одно из плетеных кресел и машинально следила за сыном.
-Знаете... для меня свобода не в том, что бы беспрепятственно, в любой момент иметь возможность передвигаться, куда вздумается, делать, что в голову взбредет и так далее. Хотя, для нормального человека это, безусловно, очень важно. Не спорю... И все же, для меня после всего, что со мной случилось, свобода - это покой. А покой моя душа испытывает лишь рядом с моей семьей. И неважно, что я вижу из окна - эти горы или какой-то другой пейзаж. Понимаете?
-Понимаю... Ну, вот кажется, и ваш муж!
Во двор въехал, сигналя, небольшой грузовичок. Малыш - Франц подскочил и, бросив игрушку, кинулся навстречу отцу, топоча башмаками по высоким ступеням крыльца.
-Папа!
Канарис подхватил сына на руки и поднялся на террасу.
-Вот и я!.. О, у нас гости! Добрый день, господин...?
-Ленц. Готтфрид Ленц, - отрапортовал Ленц, встав и протянув Канарису руку.
Канарис поставил мальчика на пол, пару секунд вглядываясь в лицо незнакомца и, точно, что-то вспоминая, улыбнулся и пожал руку гостю.
-Тот самый Ленц?! Да, Сержант?
-Да, дорогой, тот самый! - рассмеялась Катарина.
А вслед за ней и Ленц.
-Вы так и называете ее! Сержант...
Они уселись в кресла.
-Я очень рад вас видеть, Ленц! - и глаза Канариса, его поразительной глубины глаза сияли неподдельной радостью. - Я слышал о вас от Катарины и понял, как много вы значили для нее в тот ужасный момент ее жизни. Спасибо вам!
-Что вы! Не стоит... Я никогда не был воякой, господин Канарис и прошедшая война стала для меня лишь жестоким испытанием. Не больше. Меня не воодушевляли нацистские идеи, я не горел желанием завоевать весь мир и очистить его от "грязных" рас. И я никогда не считал, что моей родине необходима эта война, что бы стать сильнее и прекраснее.
-Мне остается лишь позавидовать вам! - вздохнул Канарис. - Я в свое время был, все-таки, обманут ложными лозунгами и гнилой бутафорией... Простите, я перебил вас.
-Ничего. Впрочем, я думаю, тут трудно наверняка сказать, кому повезло больше. Я, например, не считаю в этой ситуации себя умнее и дальновиднее вас. Пропаганда и агитация были организованы прекрасно, что и говорить! Просто я - лентяй от природы. Мне глубоко претит любая общественная деятельность, я абсолютно аполитичен. Стыдно так говорить, когда речь идет о судьбе твоей страны, я понимаю. Но я и впрямь очень долго даже не интересовался, что такое есть нацизм, кто такой Гитлер и так далее. А когда попал по призыву на войну, просто исполнял присягу и свой долг. Долг в отношении моих подчиненных солдат. Я воевал за них, потому что, видел их лица, знал их по именам и тому, что творилось у них дома, знал об их семьях. Я не мог бросить кого-то из них лишь потому, что он искренне кричит - да здравствует Гитлер! Слава Богу, я не увидел, что бы кто-то из них зверствовал в какой-нибудь оккупированной деревне, без надобности расстреливал кого-то или забирал последнее из и без того разоренных домов. Слава Богу! Тогда мне пришлось бы нарушить все установленные наци законы, а следом самому оказаться у стенки. Я не трус, но у меня трое братьев и сестер, мама... Я всегда по обязанности и праву старшего должен был заботиться о них.
-Я понимаю, Ленц. Я прекрасно все это понимаю, - заверил его Канарис. - Вам не в чем себя винить... А где сейчас ваши родные? Откуда вы сами идете? И куда, если не секрет?
-Откуда я иду… Господин Канарис, - Ленц вздохнул и на секунду перевел взгляд на горы. Темный, горький взгляд. – Думаю, в этом мирном, счастливом доме не стоит говорить о таких вещах. Тем более, что война окончена и хочется думать о чем-то более приятном. Согласны?
-Безусловно, Ленц. Безусловно… Вы так сказали – война окончена. Не проиграна, а именно окончена…
-Неужели вы еще помните то время, когда «великая» Германия рассчитывала на победу?!
-Дело не в этом, Ленц, хотя не помнить невозможно. Ведь именно эта слепая уверенность и привела нас к полному краху. Этого не забыть. Но я хотел сказать о другом… Позор. Ни с чем несравнимый позор, который будет преследовать немцев еще не одно поколение. Позор, смешавший с грязью, действительно, великий народ. Это без ложной скромности, основываясь на гордости за тех замечательных людей, которые прославили Германию.
-Германию, всегда так любившую воевать! – горько заметил Ленц. – Я хорошо помню историю этой страны… Но я люблю ее. Как любят мать, каких бы ошибок она ни натворила. Остается лишь надеяться, что достанет сил у нашего народа пережить случившееся, научиться открыто смотреть людям в глаза. Тем людям, что оказались ранены, тем, что потеряли безвозвратно своих родных и близких… Я прошел немало городов и деревень на пути сюда. Я видел многое на фронте. Я согласен – это позор, это крах, это проигранная война. И все же… она окончена, господин Канарис. Окончена. И это вселяет надежду даже в самые разбитые и искалеченные сердца… Именно об этом я говорил когда-то сержанту Советской армии Катарине Клямер, которая сидела передо мной с чудовищной раной на спине и открытым переломом ноги. В глазах ее явно сквозил страх, ведь ее увозили в СС, а это могло означать и страшные пытки, и смерть. И не было ничего постыдного в этом страхе, - Ленц коснулся руки Катерины. – Передо мной сидела молоденькая, красивая девушка, для которой смерть, не смотря на всю привычность мысли о ней, являлась все-таки, чем-то чудовищным, невообразимым в силу просто слишком еще юного возраста и стольких подспудных надежд. Мне очень хотелось, что бы верила она в то, что когда-нибудь нарядно оденется, что сделает красивую прическу и узнает, наконец, вкус истинного счастья. Конечно, полной уверенности в том, что выживет она, никто не мог бы дать. Никому. И все же, главное было в вере, в том, что нельзя жить войной, страхом, ожесточенностью… И, мне кажется, все получилось! Я вижу ее здоровой, счастливой, победившей. Да-да, господин Канарис, вот, кто и впрямь победил в этой войне!
Канарис улыбнулся и поцеловал руку своей молоденькой жены.
-В этом вы правы, Ленц. Абсолютно правы! Ей дорого далась эта победа, но она одержана. Победа над страхом, ненавистью – внушаемой и собственной – над обстоятельствами. Ведь ей пришлось пройти и через пытку, и через терзавшие душу сомнения. Последнее ранение едва не стоило ей жизни. И не только ей… Врач, к которому я привез ее после перестрелки на границе, обнаружил, что Катарина беременна. Но, слава Господу, удалось спасти и ее, и ребенка!
-Фроляйн Сержант слишком любила и любит вас, господин Канарис, что бы взять и умереть! – заметил Ленц, любуясь улыбкой Катарины. – Уж если любовь ее попрала эту войну, если хватило ей духу забыть обо всем ради вас, нет ничего сильнее этой любви. Ничего…
-Но куда же вы, все-таки, держите путь теперь, Ленц? Где ваша семья?
-В Бранденбурге, господин Канарис. Во всяком случае, оставил я их там. Вы же понимаете, никакой связи очень долгое время, оккупация… Теперь я и понятия не имею, где они и что с ними. Тем не менее, идти мне больше некуда…
Канарис затушил окурок.
-Послушайте, Ленц… Я подумал и надеюсь, Катарина поддержит меня – если, не дай Господь, вам не удастся найти своих, если случилось с ними что-то ужасное, словом, если ничего для вас в Бранденбурге не осталось, приезжайте сюда, к нам… Да, Сержант? Согласна?
-Конечно, дорогой! Безусловно!.. Приезжайте к нам, Ленц. Мы все прокляли эту войну, но истина в том, что именно она, эта война нас и соединила. Нас троих. Так, может быть, если тяжко вам придется в Бранденбурге, если ничто не будет держать вас там, будет лучше для вас присоединиться к нам?
-Спасибо, господин Канарис! Спасибо, Катарина! От души спасибо вам за приглашение!.. И все же, мне бы очень хотелось, что бы не пришлось им воспользоваться.
-Конечно, Ленц! Конечно… Но могу я попросить вас об одном одолжении?
-Все, что пожелаете! Буду рад помочь, если только это в силах потрепанного солдата поверженной армии, у которого пока ни дома, ни гроша.
Ленц усмехнулся, но тут же спохватился:
-Простите! Дурацкая ирония, для которой нет места среди людей, относящихся друг к другу с уважением и симпатией… Я действительно, буду рад помочь. А в чем, собственно суть?
-Речь о моей маме… - вздохнул Канарис и Катарина взяла его ладонь в свою, - баронессе фон Канарис.
-У вас тоже потеряна связь с ней? – осторожно спросил Ленц.
-Так потеряна, что ее уже ни за что не установить вновь. Она умерла, Ленц… Когда мне пришлось спасать Катарину, а следовательно, скрыться и самому, она была уже тяжело больна. Врачи давали ей совсем немного, и мы оба с ней знали, что уже не увидим друг друга. Оказавшись здесь, я постарался отправить ей весточку, но вы сами понимаете – через десятые руки и при полной конспирации, когда мое конспиративное имя, а тем более, настоящее было известно только моему другу, который и должен был передать весть от меня непосредственно маме… Я долго ждал хоть какого-нибудь ответа. Но по сей день ничего. Я уже начинаю сомневаться, а все ли в порядке с этим моим другом, не подставил ли я его с этим поручением… Ленц, я попрошу вас только об одном – зайдите по адресу, который я вам дам – может быть, что-то будет известно. Но скорее всего, основная моя просьба будет заключаться лишь в том, что бы нашли вы на городском кладбище Бранденбурга наш фамильный склеп и положили хотя бы крохотный букетик фиалок на место успокоения моей матери. Это все, что я могу сделать сейчас для нее… Вас не затруднит это поручение, Ленц? Ведь у вас, насколько я понимаю, может оказаться и так слишком много проблем.
-Думаю, мои проблемы не помешают мне выполнить вашу просьбу. То, что вы сделали для меня, куда более важно и неоценимо для меня.
-Господь с вами, Ленц! Ну, что такого в том, что бы накормить и устроить на нехитрый ночлег человека, который так помог Катарине в самый тяжкий для нее момент?! Это, поверьте, сущая ерунда для нас.
-Как сказать, господин Канарис! Как сказать…
-О, простите, Ленц! – Канарис обернулся на звук подъезжавшей машины. - Мне придется прервать нашу беседу и оставить вас ненадолго – ко мне приехал мой помощник и мне необходимо кое-что с ним срочно обсудить. Не обидитесь?
-Ну, что вы, господин Канарис! Дела есть дела. Кроме того, мне все еще может составить компанию Катарина. Если вы не возражаете.
-Не вам, Ленц, делать подобные замечания! – рассмеялся Канарис и поднялся из кресла. – Я буду только рад, если вы составите моей жене компанию.
И вышел во двор.
-Ну, что же, Ленц, ужин скоро будет готов, вы поедите как следует и отправитесь отдохнуть, - улыбнулась Катарина. – Уверена, вы ужасно хотите спать!
-Что правда, то правда…
-Я даже не стану спрашивать, что вам пришлось перенести по пути сюда – все и так видно по вашему лицу. Очень надеюсь, что все у вас, наконец, наладится!
-Я тоже надеюсь… Война никак не отпускает, не смотря на то, что я тут говорил о том, что она закончилась. Слишком много крови, страданий, бессмысленной смерти… Боялся ли я умереть? Да, конечно. Как и любое живое существо. Не боятся смерти только идиоты… Впрочем, верующий человек, скорее всего, возразил бы мне. Я верил. Только не так, как предполагается среди христиан. Даже хуже – порой я, едва ли не в истерике вопрошал у бога – как же ты мог допустить все это, как можешь спокойно наблюдать со своих небес эту чудовищную, ничем не оправданную бойню?! Во имя чего измучено, искалечено столько людей?!.. И он молчал, то ли сердясь на меня, то ли не находя ответа.
-Во что же вы верили, Ленц? – тихо спросила Катарина, и легкий ветерок играл шелковой челкой ее волос.
-Во что я верил? – то ли переспросил, то ли просто повторил Ленц. – В предателей, Сержант. В тех, кому глубоко безразлична политика, для кого улыбка друга, объятия дорогого человека гораздо важнее чьих-то идей и принципов… Помните то утро, когда вас увозили в СС? Я стоял на крыльце и провожал вас. Помните?
-Да, - так же тихо ответила Катарина.
-Тогда скажите мне, что вы думали в тот момент? Только честно!
-Я прощалась с вами, Ленц. С единственным человеком, который вопреки всему поддержал меня и вселил надежду на будущее, которого у меня в тех обстоятельствах просто не было. Вы были не просто добры ко мне, к солдату вражеской армии. Вы спасли мне жизнь, напомнив о том, что может быть, когда закончится война. Надежды на это было тогда ничтожно мало, но вы… вы уверили меня в том, что она все-таки, есть.
Ленц поднялся со стула, обошел круглый стол, накрытый белоснежной скатертью с уже приготовленными к обеду приборами, и остановившись возле Катарины, взял ее руку и прижал ее к губам.
-Вы просили… Ваш взгляд просил меня выжить, Катарина. Не говорите ничего! Я видел ваши глаза тогда, я знаю. И Бог, в которого я уже почти перестал верить, мне свидетель – всю оставшуюся мне войну я прошел с этим вашим взглядом в сердце. Нет, нет, не подумайте ничего лишнего! Он, ваш взгляд, спасал мне жизнь, он требовал – выжить! И я выжил. Я вытерпел там, где терпеть было уже невыносимо, я не сдался тогда, когда человеческим силам – и физическим, и духовным – приходит конец. Вы спасли меня, Катарина, и я благословляю предателей, ради которых стоит выжить. Я вспоминал ваше изможденное личико, я гадал о вашей судьбе и думал о том, что если вам достанет сил прорваться через огонь и кровь, то мне просто стыдно взять и умереть… Честь и совесть – великие вещи. И я догадываюсь, сколько людей в этой войне погибали именно за них. Но я не считаю вас, Канариса, себя поправшими эти понятия. Вы выжили ради любви, святее которой и нет ничего на свете. Канарис предал честь немецкого, а вернее, нацистского офицера тоже ради любви. Ну а я… Я просто увидел чистую, ничем незапятнанную душу, очаровательную девушку, которая родилась на этот свет ради любви. И будь проклята любая война, любые лозунги во имя ее, если она гонит на гибель такие создания… А еще… Глядя на вас, Катарина, я убеждаюсь, что Бог все-таки есть. Он услышал нас обоих…
-Спасибо, Ленц.
-За что, Катарина?! Вы все еще пытаетесь отблагодарить меня за то, что я сделал тогда?
-И да, и нет. Я благодарна, я бесконечно рада, что вы здесь, что вы живы. Теперь война для меня действительно и окончательно позади… И да будет вам известно, Ленц – я и вправду просила вас выжить. И вы мне обещали. А обещания стыдно не выполнять!
Все-таки, нас подбили... Наверное, Зойка слишком увлеклась, потеряла бдительность, что для разведчика просто недопустимо, но что говорить теперь… В первый раз Зойка летела не бомбить, а на разведку, старалась, как могла, и мы смогли добыть массу ценнейшей информации, но немецкие зенитки тоже не спали, они достали нас.
-Катя! Катя, мы падаем! - кричала Зойка, - Прыгай!
-А ты!?
-Да тоже, тоже прыгну! Машину не спасти... Не тяни, Катька - парашют не раскроется! Давай же!
Я выбралась со своего места, поднялась и перекинула ногу через борт. Ветер свистел страшно, меня просто срывало. Хвост нашей "этажерки" горел, оставляя за собой огромный черный шлейф. Я ткнула Зойку в плечо, поманила жестом за собой и прыгнула, сразу же увидев, что нам едва-едва хватит высоты, что бы парашюты успели раскрыться. Зойка прыгнула следом и, наверное, мы обе наблюдали, как падает, валится вниз, в чернеющий внизу лес наш самолет. Его хвост пылал в темноте, двигатель выл... Я закрыла глаза и дернула кольцо. Сильный толчок и в первый момент кажется, что ты уже никуда не летишь, а завис в воздухе намертво. Но вот уже и ветер снова чувствуешь, стропы натянуты и купол над тобой чуть покачивается, захватывая воздух.
Нас отнесло ветром в сторону от упавшего самолета и, похоже, у нас было некоторое время до того, как немцы нас найдут. Зойке повезло несказанно - она приземлилась на поляну, меня же швырнуло на деревья, как я ни старалась вытянуть парашют к той же, Зойкиной поляне. Ветки затрещали подо мной, парашют зацепился, и я повисла на стропах. Но все было бы ничего, если бы не сук, разорвавший мою спину, кажется, до кости. Белым огнем полоснуло по глазам, живот свело от острой, почти не выносимой боли. Не выдержав, я закричала.
-Что с тобой?.. Катька! Режь стропы! - Зойка уже стояла внизу, размахивая зачем-то руками.
Я попыталась отдышаться, дрожащей рукой достала нож и, обливаясь потом, перерезала стропы. Как я упала, я потом и не помнила. Только снова боль. Жуткая боль. Вернее, уже две боли - падая, я ухитрилась сломать ногу. Зойка подбежала и попыталась меня поднять, но я завопила во весь голос.
-Катька, да у тебя же вся спина в крови! Ты можешь встать? Идти можешь? - в ее голосе бились истерические нотки. - Нам же бежать надо, Катька! Там немцы!
- Знаю... - прохрипела я. - Знаю. Но идти все равно, не могу. Нога сломана. Вот, смотри.
Зойка наклонилась над моей ногой. В свете проглянувшей луны чернела от крови моя штанина - перелом был открытый и меня уже подташнивало.
-Черт!.. Вот черт! А как же немцы? - вякнула она.
Я молчала. Молчала до тех пор, пока где-то неподалеку не послышался треск мотоциклов и лай собак. Мы все еще были глубоко в немецком тылу, и на нас уже, похоже, началась охота.
-Иди, Зойка. Слышишь?
-А?
-Иди, говорю. Поняла? Уходи!
-Как это?! Как я тебя оставлю?! Мы вместе должны! Ты же моя подруга, Катя! - произнесла она уже с укором. - Мы же комсомолки! Ты забыла?
-Нет, не забыла. А вот ты, кажется, позабыла про наше задание, про ту информацию, которую так ждут наши. Ты должна идти одна. Ты должна дойти! Вместе нам не выбраться. Ясно тебе? Что толку от твоего геройства, если все это впустую будет?!
Зойка ошалело глядела на меня, а треск мотоциклов все приближался.
-Скажешь нашим... скажешь, что я погибла. Вот и все.
-Ты... хочешь... - и она кивнула на кобуру с пистолетом у меня на ремне.
-Не знаю.
-Но ведь ты же в плен не пойдешь! Ты же не сдашься им!.. Или...
-Что "или"? Не беси меня!
-Да ты же сама немка! И отец твой...
Я сорвала планшетку с картами и нашими заметками с ремня и швырнула ей.
-Забирай и уходи!
-Ты сдашься им и все расскажешь, да? Ну, скажи мне ты, советская комсомолка!
-Что я могу рассказать? Дура ты!
Я достала пистолет.
- Мне при тебе это сделать?
Зойка ахнула и отскочила.
-Тогда вали отсюда! Вали, пока мы вместе не попались!
И я направила на нее пистолет. Она сделала несколько шагов, пятясь в ужасе, потом повернулась и, не оглядываясь побежала, скрылась в тени деревьев.
Я зажмурилась и прислушалась. Мотоциклы затихли, а вот лай собак, больших немецких овчарок приближался. Немцы прочесывали лес. Вздохнув, я открыла глаза и тут же увидела их. Несколько человек с собаками на поводках. Собаки рвались, завидев жертву, так, что солдаты едва их сдерживали. Следом показались два, по-видимому, офицера - в отличие от солдат, они были в плащах и фуражках. Я сидела, не шевелясь, и меня даже позабавил их окрик - стоять!
Наконец, они подошли вплотную. Так близко, что две собачьи морды оказались в нескольких сантиметрах от моего лица. Их хриплый лай оглушал меня, я чувствовала их теплое дыхание.
-Уберите собак! - скомандовал один из офицеров.
Солдаты прокричали команды собакам, оттащили их и те скоро замолчали.
-Встать! - это уже командовали мне.
-Я не могу, - ответила я по-немецки. - Нога сломана.
Секундное замешательство - офицер явно не ожидал услышать немецкую речь, произнесенную таким спокойным тоном, да еще с берлинским акцентом. И все же, он повторил:
-Встать!
Я честно попыталась подняться, но боль снова свалила меня. И тогда я протянула ему свой пистолет. Он наклонился и забрал его. Я подняла руки. И тогда второй офицер подошел ко мне. На какую-то секунду мне почудилось, что он сейчас начнет пинать меня, что бы я встала. Но он присел на корточки, осмотрел мою ногу, потом протянул руку и сорвал с моей головы шлем. Мои волосы рассыпались по плечам. Он рассмеялся.
-Советская летчица! Ух!.. У нее действительно, сломана нога, Хайнц. Открытый перелом. Вряд ли она способна передвигаться сама.
-И что? Ты предлагаешь мне тащить ее на себе, Ленц?
-Ну, можно и здесь ее пристрелить, Отто! - снова рассмеялся Ленц. - Все равно, ничего нового она нам не поведает. Так, если что по мелочи... А? Русская летчица?.. А потом все равно, к стенке поставят или в лагерь.
-Прекрати паясничать, Ленц! Сам знаешь, мы должны доставить ее в штаб. А там не наша уже забота... Где вторая?
Я даже не сразу поняла, что он уже ко мне обращается.
-Где вторая летчица? - повторил он. - Ваше имя и звание?
-Клямер. Катерина Клямер. Сержант. Я борт-стрелок. О пилоте ничего не знаю. Наш самолет упал, мы спрыгнули и нас разнесло в разные стороны. Я так ее и не видела.
-Лжете, сержант Клямер! У вас должна быть планшетка с картами. Вы вели разведывательный полет, не бомбили. Только вы могли наносить пометки на карту. Где они? На вас их нет. Значит, их унесла она, пилот. Где она? - рявкнул он и легонько пнул меня по сломанной ноге.
Я ахнула невольно.
-Отто! - тихо произнес Ленц. - Не стоит!
-Она - русская летчица, Готтфрид! Или ты забыл, что идет война? Это тебе не танцульки и она - не дамочка в шляпке.
-Кроме того, что пилот ушла в лес, она ничего тебе не сможет ответить. Не стоит уподобляться молодцам из Гестапо!.. Попробуйте встать, Клямер. Я помогу вам.
Он подхватил меня подмышки, и я кое-как поднялась.
-Отлично!.. Черт, Хайнц, у нее вся спина в крови!
-Разбирайся сам, нянька!
И Хайнц отдал несколько быстрых распоряжений солдатам. Собаки, покрутившись, взяли Зойкин след и солдаты рванули за ней в лес.
-Хорошо, тащи ее в штаб, а я здесь еще поохочусь, - сказал Хайнц Ленцу и направился в лес.
На мотоцикле меня привезли в штаб.
Дальнейшее я помнила плохо, то и дело теряла сознание. Кажется, меня пытались допросить, кричали на меня, но что толку, если я почти не слышала вопросов, ничего не понимала. Очнулась в полутемной комнате, кажется, того же деревенского дома, в котором находился и штаб, на железной кровати со старым матрацем, закрывавшим сетку. Меня перевязали, на сломанной ноге красовалась чудовищная повязка, притянувшая к ноге две шины, сварганенные из двух обломков досок. На спину же, как я потом узнала, наложили несколько швов. Странная забота о вражеском летчике! Во всяком случае, судя по ней, расстреливать меня не собирались. Это и радовало, и пугало одновременно, но теперь меня уже ничего это не волновало. Я ждала. Ждала лишь того, что должно случиться, и больше ничего. Никаких сомнений, сожалений. Ничего.
Кажется, я задремала и проснулась от скрипа открываемой двери. Солдат принес тарелку с едой и ложку.
-Просыпайся и ешь! - рявкнул он, едва ли не швырнув принесенное на деревянный стол.
-Так точно, - пробормотала я по-немецки и попыталась сесть.
Солдат зыркнул на меня светлыми, почти бесцветными глазами из-под пилотки и скрылся за дверью. Следом громыхнул замок.
-Чудно!.. Просто замечательно!..
Стол находился в нескольких шагах от кровати и добраться до еды становилось для меня просто подвигом. Голова кружилась, спина болела нещадно, а о ноге я и не говорю. Но есть хотелось и это даже обнадеживало. Как говорила моя мама - аппетит предвещает выздоровление. А ей я всегда верила.
Я встала и, раскачиваясь на здоровой ноге, думала о том, как бы все-таки дотянуться до стола. Прыгнуть? Как в "классики" в детстве. Что ж... Попружинив на одной ноге, я размахнулась руками и прыгнула. Господи, как больно! От боли в спине у меня потемнело в глазах и я потеряла равновесие. Опершись на больную ногу, я закричала и упала...
-И что это вы делаете на полу, сержант?
Голос привел меня в сознание. Надо мной стоял Ленц и улыбался. Теперь я могла его разглядеть. Темноволосый, темноглазый, тонкий нос, аристократичные черты лица. Очень красивого лица. Просто гроза женским сердцам!
-Пытаюсь добраться до моего обеда, господин Ленц.
Он бросил взгляд на принесенную еду и усмехнулся.
-Боюсь, эта каша не стоит таких героических усилий! Давайте руку.
Он помог мне подняться и сесть на кровать. Довольно мягко.
-Но ничего другого в меню не значилось, а есть хочется, - ответила я и улыбнулась.
-Сдается мне, вы скорее отравитесь этим, чем поддержите свои силы. А их у вас и так ничтожно мало. Нам же поручено доставить вас в целости и сохранности. Вот, держите пока, - и он протянул мне шоколадку. - Сейчас прикажу принести чаю, а потом найдем еду получше. Это они, похоже, в корыте для свиней начерпали!
-Куда доставить?
Идя к двери, Ленц обернулся.
-Вы любопытны, сержант!
-А как бы вы поступили на моем месте? - я развернула шоколад и откусила. Так вкусно мне не было уже кажется, целую вечность!
-У вас довольно странное место... Солдат, стакан чаю! - крикнул он в открывшуюся дверь. - И покрепче!
Он прикрыл дверь и сел на стул около стола, брезгливо отодвинув от себя мою миску.
-Расскажите-ка мне о себе. Вас уже пытались допросить, но толку от этого не было. Допрашивать теперь вас будут в другом месте, а мне просто любопытно.
-Что именно?
-Откуда вы так хорошо знаете немецкий?
-От моего деда и отца. Они оба немцы. Правда, отец лишь наполовину. Хотя, произношение у него было лучше.
-А подробнее?
Дверь отворилась и солдат внес два стакана чая.
-Ну, хоть на это ума хватило! Поставь на стол, Курт.
Тот выполнил указание, отдал честь и скрылся.
-Пейте чай, сержант.
И он подал мне стакан. Я откусила еще шоколада и запила ароматным горячим чаем. Господи, как хорошо!
-Мой дед... Он чистокровный немец, уроженец Берлина. Карл Клямер его звали. Полковник Клямер. Я не знаю, вернее, не помню толком его рассказов, и не могу сейчас сказать наверняка, как и каким образом он оказался в России, но это случилось еще, когда он был очень молод. Кажется, это связано с тем, что его отец служил в немецком посольстве в России. Затем он, то есть, мой дед, встретил мою бабушку. Влюбился по уши и женился. Так вот и связал свою судьбу с Россией. Пошел на службу в армию, имея уже за плечами военную академию - или как там тогда в Германии называлось - и поэтому сразу офицером. Глупо ведь заставлять служить рядовым офицера, хоть и немецкого!
Ленц улыбнулся.
-Ну, а дальше?
-Дальше... Дед всю свою жизнь отдал России, дослужился до полковника артиллерии и ушел в отставку по ранению.
-Первая мировая?
-Ну, да. Оторвало ногу по колено.
Ленц вздохнул.
-Еще один немец против немцев... - пробормотал он. - Что же потом?
-А потом... Я родилась в двадцать первом. Мой отец, Эрих Клямер, он был инженером и художником. Женился на польке, Софье Марчевской. Он и настоял на продолжении традиции - все дети в семье должны знать немецкий язык. Правда, дед настолько обрусился, что его немецкий был уже с сильным русским акцентом. Папа же решил это исправить и стал больше общаться с немцами, ездил в Берлин по работе и, благодаря его феноменальной памяти и прекрасному музыкальному слуху, принес в семью берлинский акцент. Так вот и получилось.
-Что стало с вашей семьей при советском режиме?
Я прекрасно понимала, куда он клонит и молчала, собираясь с мыслями. Вспомнилось вдруг Зойкино круглое лицо, ее темные кудряшки, выбившиеся из-под шлема, и большие голубые глаза. Напуганные, растерянные и... возмущенные в тот, последний момент, когда она бросила в меня свои обвинения. Я - предатель? Похоже, она готова была так считать. А что же я сама? Сама я еще толком ничего не знала. Кроме одного - назад пути нет в любом случае. Там, на моей родине меня ждет только смерть. Глупо было обольщаться! Это уж скорее чудом было то, что мне, дочери врага народа, расстрелянного в тридцать восьмом, удалось стать летчицей, а не сгнить где-нибудь в лагере. Стоило мне теперь, после плена вернуться... Сдается, вряд ли меня ждал бы орден "За мужество"!
-Вы не хотите говорить? - услышала я Ленца.
-Да, нет, почему же... В тридцать восьмом арестовали моего отца. Он был очень хорошим инженером. И кому-то, видимо, это поперек горла встало. Его премии, награды, благодарности и уважение начальства, а отсюда и многие привилегии - дача, машина с шофером... Его оклеветали. Выдумали шпионство в пользу Германии, сюда же приклеили "буржуйское" происхождение и так далее... Маме сообщили - десять лет без права переписки. Но все тогда знали, что это означает.
-Расстрел? - глухо спросил Ленц.
-Да. Скорее всего, маму ожидал лагерь, но они не успели. Она умерла. Сердце не выдержало. А вот деда арестовали. Плевать им хотелось на все его заслуги перед Россией. В конце концов, он ведь за царя воевал. А уж то, что он пожилой человек, инвалид... Он умер в тюрьме, через год после смерти отца.
-Что произошло с вами?
-Интернат для детей врагов народа. Правда, не долго. Мне ведь уже восемнадцать было. Отправили в школу рабочей молодежи и на завод. Вернее, на ткацкую фабрику. Есть нечего толком, вонючая общага, пропахшая кислыми щами, шпана городской окраины Ленинграда. Ходила черт знает, в чем... Тоска. А потом вдруг решила пойти в ДОСААФ. Так хоть чем-то занялась интересным. Цеплялись, правда, к происхождению, но недолго - я стала делать большие успехи. Прыгала с парашютом, стреляла из многих видов оружия, научилась летать на самолете. Так вот и на фронт попала.
-Ясно. Вы... ненавидите советскую власть после всего, что они сделали с вашей семьей, с вами?
Я подняла на него глаза. Его взгляд был внимателен и... слегка, почти затаенно грустен. Даже странно было теперь вспоминать их вчерашний разговор с Хайнцем. Вообще все было очень странно - меня не допрашивали толком, не били, не издевались, как нам всем, советским это внушалось. Он просто со мной разговаривал. Так, словно, мы сидели в каком-нибудь кафе, недавно познакомившись. И его пайковый шоколад, очень вкусный чай прекрасно дополняли картинку.
-Ненависть... Не знаю. Наверное, это не очень подходящее слово. Я просто не понимаю, зачем столько крови и слез своего народа. Не понимаю. Они царя убили, расстреляли вместе со всей семьей, с детьми… В газетах, конечно, ничего не было, они все скрыли. Но слухи ходили, и папа потом узнал от кого-то наверняка. Четверо очаровательных девочек и маленький, милый, больной мальчик... Он ведь, Николай, отрекся от престола. Чего им еще надо было?!
-Они уничтожили знамя, с которым шли воевать преданные царю люди, - сказал Ленц. - Человеку всегда нужно знамя, то, во имя чего он живет, работает, творит, воюет, наконец.
-Тогда во имя чего воюете вы, Ленц? Только не говорите, что во имя Германии!
-Здесь много чего. Я ведь не ярый сторонник Гитлера и его политики. Но, надо отдать ей должное - так или иначе, но с ней Германия встала с колен, преодолела кризис, снова стала сильной. Я не одобряю многих вещей, что творятся по приказам верхушки, но меня призвали в армию. Офицером, потому что, имею высшее техническое образование. Правда, как инженер, я ничего еще толком не стою, поэтому здесь вот и оказался. Я только исполняю приказ и присягу.
-Меня забирают в СС?
-Вероятно, да. Вы ведь выполняли разведывательный полет... И знаете, мой вам совет - будьте готовы к сотрудничеству. С вашей историей это будет не сложно.
-Стать предателем? Мой дед...
-Ваш дед был немцем, который оставил свою родину во имя любви к русской девушке. Да, он воевал за Россию, но что она сделала с ним, с его семьей?
-Все равно, он никогда не одобрил бы предательства. Я ведь тоже приносила присягу.
Ленц встал.
-Завтра за вами приедут.
-Но кому я нужна вот такая, вся израненная? Возиться еще со мной!
-Повозятся, если посчитают нужным.
После его ухода мне принесли приличный ужин - картошку с тушенкой, хлеб и стакан молока. Настоящий пир! Курт поставил все это на стул, придвинутый им же вплотную к кровати. Потом меня перевязали и принесли одеяло. Подушки очень недоставало, но и то, что я получила, позволило мне сладко уснуть на сытый желудок. В предрассветной тишине, сквозь сон, я услышала автоматную очередь, открыла глаза, прислушалась. Где-то на улице слышались чьи-то голоса, какая-то возня. Я снова задремала и проснулась от звука открываемой двери - протерев глаза, я увидела очень серьезное лицо Ленца и бесцветные, рыбьи глаза из-под пилотки Курта. Он нес стакан чая, хлеб с салом и шоколад.
-Поднимайтесь, сержант Клямер. Успеете перекусить до приезда штурмбаннфюрера СС Бергера. Он увезет вас.
Меня обдало холодом от его тона, а возможно, меня просто начинало знобить. Я посмотрела Ленцу в глаза и поняла, что вопросы бесполезны. Послушно я съела все, что мне принесли, хотя сало едва лезло в горло. Допивая чай, я улышала с улицы шум подъезжавшего автомобиля.
-Вот и Бергер, - произнес Ленц.
Все время, пока я ела, он стоял возле стола, сцепив руки и глядя в окно. Молчал. А теперь отошел от него, кивнул Курту, подпиравшему собой косяк, и тот собрал посуду. Вышел.
-Что ж... Будьте осторожны, сержант.
-Почему вы так отнеслись ко мне, Ленц? Ведь я - солдат вражеской армии. Потому что я - отчасти немка?
-Возможно... Знаете, война - явление временное, хоть и перевернула уже весь мир с ног на голову. Но когда-нибудь она кончится. А значит, если выживете, снова наденете красивое платье, снова сделаете прическу и будете улыбаться. Вы - хорошенькая женщина, Катарина, и это видно, не смотря на вашу форму, на то, как вы сейчас выглядите. Мне почему-то кажется, что все еще у вас будет хорошо. Просто берегите себя и не думайте больше ни о чем другом. Никакая политика не стоит того, что за нее отдают. Мы - просто люди. Знаете, зачем человек приходит на этот свет? Вы ведь не атеистка, нет?
-Нет. Хоть и приходилось ее изображать... Что бы рожать детей, помогать людям?
-Вы ставите телегу впереди лошади. Прежде всего - ради любви. Она начало всего. Все просто - будете любить, значит, будете счастливы, значит, и людям помочь захочется, а уж дети - само собой, плоды любви. Ну, а все остальное - шелуха. Сберегите себя...
Дверь распахнулась и, захватив, притащив с собой холод с улицы, в комнату вошел высокий, мощный человек в черном плаще и черной же фуражке с серебряной кокардой. Мясистое красное лицо, бледно-голубые глаза, но при этом довольно добродушная ухмылка.
-Доброе утро, оберлейтенант Ленц! - рявкнул он басом. - А это и есть наша разведчица? Черт, я думал, у русских все бабы такие здоровенные, краснощекие. А эта плюгавая какая-то пигалица. Ладно, грузите ее в машину. Поедем - самолет уже ждет.
Я глянула на Ленца и в моем взгляде, наверное, было столько страха и растерянности, что он сделал большие глаза, помотал головой и улыбнулся, пока Бергер закуривал сигарету.
-Будет сделано, господин штурмбаннфюрер!.. Курт, помоги сержанту дойти до машины и сесть.
-Каково ее состояние? - Бергер глубоко затянулся сигаретой.
-Открытый перелом правой голени, рана на спине. Мы наложили шины на ногу и швы на спину. Правда, врач у нас не очень. Ваши посмотрят.
-Если она того стоит, Ленц! Если она того стоит... Что вы сами думаете?
-Я думаю, она может оказаться вам полезна.
-Много информации может предоставить? Где протоколы ее допросов?
-Я уже докладывал, что первоначальные допросы ничего не дали - она поминутно теряла сознание. А потом, когда я доложил о ней вашему начальству, они не стали настаивать на допросах, сказали, что произведут их сами.
-В чем же дело? Она же всего лишь борт-стрелок! Что от нее толку?
-Она - немка, хоть и не чистокровная. Говорит на немецком. Ее семья практически вся репрессирована комиссарами.
-Она так сказала?
-Да. В частной беседе.
-Ладно, разберемся. А как хорош ее немецкий?
-Она во сне ругается по-немецки с берлинским акцентом.
Бергер поперхнулся дымом.
-Даже так?! - он едва откашлялся.
Ленц кивнул и улыбнулся.
-Вам кажется, ее заслали?
-Думать - дело вашего начальства. Я же докладываю, как оно есть, господин штурмбаннфюрер.
-Так-то оно так, да только... Не по мне вся эта каша, Ленц! Честно сказать, я бы лучше просто воевал, как вы, безо всех этих заморочек. Только вот угораздило родиться в семействе, глава которого - один из заправил в концерне Круппа. Спортом еще с детства занимался. В СС это уважают. Кроме того, подразделение СС - это ведь так престижно, весь цвет нации! По правде говоря, порадовался я, что от фронта подальше, да только не сообразил, что и без этой пальбы каждый божий день придется шкурой своей рисковать. Просто мозги кипят!
Ленц дружески улыбнулся.
-Сочувствую!
-А, ладно! Сдам ее с рук на руки штандартенфюреру и пусть сам над ней голову ломает.
Меня усадили на заднее сидение открытой машины, кое-как накинув на меня чей-то поношенный китель - надеть его нормально я не могла, мешали наручники. Рядом бросили пару костылей, что бы я могла передвигаться самостоятельно. Очевидно, когда это понадобиться, наручники снимут. Впрочем, ни до наручников, ни до чего-либо другого мне уже дела не было. Меня основательно знобило, то и дело темнело в газах. И только одно бросилось в глаза перед тем, как Бергер сел в машину - около сарая мой бездумный взгляд совершенно случайно выхватил странный предмет. А приглядевшись, я поняла, что это летный шлем. А выше, на серых досках сарая, свежие следы пуль и брызги крови. Зойка?! Не знаю, почему, но я была теперь просто уверена, что немцы все-таки догнали ее и расстреляли. Здесь, после, наверное, бесполезных допросов. Это убившую ее автоматную очередь я слышала на рассвете. Я опустила голову - мне стало совсем плохо. Голова кружилась, озноб превращался в жар, и я почти не чувствовала легкого апрельского ветра, шевелившего мои волосы. Перед глазами снова стояло Зойкино испуганное лицо. Но даже заплакать я не могла. Я подняла глаза, когда почувствовала, как штурмбаннфюрер СС Бергер уселся рядом с шофером - машина основательно осела - и увидела Ленца, стоявшего на крыльце. Он глядел на меня и ветерок трепал темную челку его волос.
-Ваши убили Зойку, Ленц, - прошептала я. - Нет больше Зойки... Но я тоже хочу, что бы ты выжил. Слышишь, Ленц? Ты обещаешь?
И, точно, услышав меня, поняв, Ленц вздохнул, опустил голову, а потом глянул на меня и улыбнулся, чуть-чуть, едва только шевельнув рукой.
-Обещаю! - отвечали его глаза.
-Так и не приходила в себя, Кестер? - услышала я чей-то голос.
Услышала, точно, через толщу воды, едва разобрав слова. Голосу ответил другой голос:
-Никак нет, господин штандартенфюрер!
-А каково ее состояние?
-Тепература слишком высокая. Под сорок. Сбиваем.
Я попыталась. Я очень старалась, сама не зная, зачем. Но наконец, мне это удалось - я открыла глаза и веки были такими тяжелыми!
Взгляд. Глубокий. Очень серьезный, озабоченный. Правильной, просто точеной формы лицо с европейскими скулами и слегка удлиненным, но изящно вырезанным, тонким с горбинкой носом, явно выдававшим благородное происхождение. Густые, темные брови, тонкогубый, но очень выразительный рот. Черный с серебром безупречный мундир и черная же фуражка СС. Поразительной привлекательности лицо, глаза очень красивые, светло-голубые, но не «рыбьи», как у рядового Вермахта Курта. Прозрачные, чистые, ясного, лазурного оттенка.
-Она приходит в себя, Кестер! - произнес мужчина в мундире. И вдруг его ладонь легла на мой лоб. Прохладная, мягкая ладонь. Он молча смотрел на меня, а его лицо расплывалось, не давая мне разглядеть его.
-Поднимайте ее, Кестер, она нам нужна!
И последним, что я видела, были его руки, натягивавшие черные кожаные перчатки.
-Она спит или опять без сознания, Кестер?
Снова тот же голос. И я открыла глаза.
-Доброе утро, господин офицер, - сказала я.
Он обернулся, и я снова увидела его ясные глаза.
-Вообще-то, вечер, фроляйн. - Он подошел ближе, взял стул и присел. - Откуда вы знаете, что я офицер? Ведь я одет в гражданскую одежду.
На нем было расстегнутое мышиного цвета пальто и мягкая шляпа того же оттенка, надетая слегка набок, что придавало его лицу особое обаяние. Впрочем, он тут же снял ее, обнаружив очень темные, почти черные волосы, густые, чуть примятые шляпой. Они оттеняли его светлые глаза и делали их особенно яркими и выразительными. Его рука взлетела и поправила упавшую челку.
Я непроизвольно наблюдала за ним и, сама того не замечая, просто не могла оторвать глаз. А он смотрел на меня в ожидании ответа.
- У вас стрижка армейского образца. Но выправка не солдата. Да и пальто ваше явно не из магазина готовой одежды. Солдат себе такое вряд ли позволит.
Гость усмехнулся.
-Прекрасно! Умозаключения, достойные сыщика! Или разведчика...
-На самом деле, я просто помню ваш прошлый приход - вы были в форме СС.
Он рассмеялся и из глаз его хлынуло, окатило меня неожиданное обаяние.
-Что ж, в таком случае, я представлюсь - я штандартенфюрер СС Франц Генрих фон Канарис. А вы?
Я не стала напоминать ему о том, что в его распоряжении наверняка находятся все имеющиеся на меня сведения.
-Сержант Военно Воздушных Сил Советского Союза Екатерина Клямер. Борт-стрелок, - отрапортовала я.
-Ясно. Какое задание вы выполняли на момент падения вашего самолета?
-Разведка расположения ваших танковых частей.
-Успели разведать?
-Так точно. Все данные были нанесены мною на карту, которую я отдала пилоту после падения.
-Зое Уваровой?
-Так точно... Ее расстреляли, да?
-Да.
-И нельзя было просто отправить в лагерь?
-Вы задаете слишком много вопросов, сержант Клямер. Но поскольку это частная беседа, я отвечу. Веди она себя иначе, осталась бы жива. Она же не желала отвечать на элементарные вопросы, хамила, чем и вызвала гнев - надо сказать, необузданный гнев - лейтенанта Хайнца... Скажите, а вас не удивляет, что вы не только остались живы, но и не отправлены в лагерь? Как вы думаете, почему вы здесь, в Бранденбурге, отданы в распоряжение СС?
-В Бранденбурге?
-Именно.
-Честно сказать, понятия не имею. Я только лишь заметила, что ваших сильно удивил мой немецкий. Но ведь это не причина, что бы мной так заинтересовались в СС!
-Вообще-то, с вашего немецкого все и началось. Вы знаете о том, что разговариваете во сне?
-Знаю.
-Это не самая лучшая особенность для разведчика. Впрочем, наши люди, приставленные к вам, не услышали пока ничего, кроме отборной армейской брани.
Я невольно рассмеялась и увидела затаенную улыбку в его удивительных глазах.
-Откуда это у вас? От вашего деда? Да-да, оберлейтенант Ленц сообщил нам о вашей беседе. После нее мы заинтересовались вами еще больше.
-Хотите завербовать? - бахнула я, не очень подумав.
Канарис поднял брови.
-А вы бы согласились?
Я молчала, не зная, что ответить.
-Так как?
-Я не хочу убивать своих, - тихо ответила я.
-Советую вам не задавать необдуманных вопросов, сержант Клямер... Особенно, если с вами будет разговаривать Гуго Мантейфель, бригадефюрер СС.... Пока что мы собираем сведения о вас и ничего о вашей дальнейшей судьбе пока не решено.
-Сведения обо мне? Но ведь я рассказала о себе все, что могла!
-Опять волнуетесь и не думаете! Старайтесь сохранять хладнокровие в любой ситуации. Разве вас этому не учили?
-Нет. Я - не разведчик. Я только лишь борт-стрелок.
-И самолетом управлять не умеете?
-Умею, - буркнула я. - Вы вот тоже возитесь со мной, советы даете о том, как себя вести...
-Тоже? А кто еще советовал?
-Оберлейтенант Ленц. Он был очень добр ко мне. Надеюсь, его не накажут за это?
-Это частная беседа, Клямер.
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, что каждый раз от этого мое сердце замирает где-то глубоко-глубоко. И в эту самую глубину проникал его взгляд. Ищущий, нащупывающий. Страшно ли мне было, приятно ли, я не понимала, но я глядела на него, как кролик на удава.
-Вы тоже добры ко мне, господин штандартенфюрер, - пролепетала я. - А могли отправить в застенки Гестапо и пытать до тех пор, пока я не скажу...
-Что скажете? Вам есть, что добавить к тому, что вы уже сказали?
Он надел шляпу и поднялся.
-Нет. Ничего. Честно!
-Не волнуйтесь, вас еще ждет встреча с бригадефюрером Мантейфелем, - вздохнув, произнес он.
-Вы пугаете меня!
-А чего вы ждали от офицера СС!
Встреча с Гуго Мантейфелем не заставила себя ждать.
Меня перевезли из палаты в комнату с совершенно белыми стенами. Сказали, что мне предстоит операция - моя нога неправильно срослась и ее собирались переламывать и складывать заново.
Боли я всегда боялась ужасно! Правда, надеялась на какой-нибудь наркоз, но все-таки, потряхивало.
Доктор, тот самый Кестер, ободрил меня, сказал, что обезболят, что хирург у них очень хороший... Кестер не знал толком, как вести себя со мной. Помнил, что я - русская летчица, но слышал, как со мной разговаривает Канарис. В конце концов, просто доктор взял в нем верх.
-Ложитесь спокойно, фроляйн. Скоро придет хирург и все сделает прекрасно. Бегать будете вприпрыжку, обещаю!
И я послушно улеглась на стол, уставилась в абсолютно белый и безупречно ровный потолок. Послышались шаги по гулкому коридору, дверь распахнулась и вошли двое, мгновенно ставшие резким контрастом к снежно-белым стенам своей черной формой с якими алыми повязками на левых рукавах. Франц Канарис и высокий, с "пивным" животом и лысой головой человек. Он как-то странно переваливался при ходьбе и это казалось бы забавным, если бы не его взгляд. Войдя, он уставился на меня, обернулся к Канарису.
-Так это она?
-Да, господин бригадефюрер!
Вошел человек в белом халате.
-...О! Добрый день, Рюменике! - воскликнул пришедший с Канарисом.
-Добрый день, господин бригадефюрер! Добрый день, господин штандартенфюрер! Добрый день, Кестер, и вы, фроляйн! Я могу осмотреть пациентку, господин бригадефюрер?
-Конечно, Рюменике, конечно! Приступайте к своим обязанностям.
Рюменике осмотрел мою ногу, пощупал, вызвав боль, но я терпела в создавшейся тишине, все так же уставившись в потолок.
-Ну, и что, доктор? - подал голос Канарис.
-Надо переламывать, как я и говорил. Вот ее рентгеновские снимки.
Обернувшись к столу, он взял папку со снимками и подал Канарису.
-Пусть она сядет! - неожиданно приказал Мантейфель.
-Вы хотите переговорить с фроляйн, господин бригадефюрер? Кестер, поднимите подголовник!
Кестер обошел стол и поднял верхнюю его половину так, что я оказалась в положении "полусидя".
-Ну, что же, сержант Клямер, рассказывайте, зачем вас заслали к нам!
Голос Мантейфеля гремел в операционной.
Я выдохнула.
-Мы совершали разведывательный полет над территорией ваших войск. Нас интересовала дислокация и численность ваших танковых частей...
-Вы держите меня за идиота?! Вашу версию я уже слышал. А теперь мне нужна правда - с какой целью ваше командование отправило вас в наш тыл!
-Мне нечего к этому добавить, господин бригадефюрер.
Он приблизился ко мне, и я невольно сжалась, поискала глазами Канариса и у видела его взгляд. Настолько серьезный, даже потемневший, что мне стало еще хуже. Медленно, очень медленно я перевела взгляд на Мантейфеля. У него оказались разные глаза - один голубой, другой зеленый.
-Я повторяю свой вопрос в последний раз - с какой целью ваше начальство отправило вас в наш тыл? Неужели вы думаете, я поверю, что советская разведка станет вот так глупо разбрасываться таким блестящим знанием немецкого языка?!
-Но я служила не в разведке, господин бригадефюрер. Я – борт-стрелок.
-Рюменике, приступайте к своей работе, не стойте, как истукан!
Тот даже вздрогнул невольно.
-Так точно, господин бригадефюрер... - пролепетал он. - Кестер, подите сюда, поможете мне.
-Я бы посоветовал вам надеть на нее наручники, Рюменике, - сказал Мантейфель.
Рюменике бросил на него растерянный взгляд, Кестер открыл тумбочку и достал наручники, две пары. Я оцепенело следила за его движениями, за тем как он дрожащими руками, то и дело оглядываясь на Рюменике, приковал сначала одну мою руку к столу, а потом вторую.
-И так, Клямер, вы продолжаете настаивать на том, что совершенно случайно ваш самолет свалился в нашем тылу?
-Да, господин бригадефюрер.
-А еще вы хотите сказать, что вы, внучка немецкого офицера, служившего в царской армии, дочь наполовину немецкого инженера, объявленного комиссарами врагом народа, вот так запросто стали комсомолкой, летчицей, а не отправились в сталинские лагеря, где вам самое место?
-Но это правда, господин бригадефюрер! Ваши офицеры мне поверили!
-Ну, как же, как же! Если вы имеете в виду этого оберлейтенанта Ленца, то тут нет ничего удивительного. Обычный полевой офицер, не вояка, не член партии. В голове бог знает что, устал, воюет, как я понимаю, не по убеждению. Увидел смазливенькую девчонку и растаял!.. Ничего, отдел внутренней безопасности им займется. А вот Канарис... Он у нас «голубая кровь», благородное воспитание, не позвояющее обидеть женщину, даже если она - вражеский летчик. Впрочем, свое дело он знает. Да, Канарис? Что скажете? Жаль девчушку?
-Господин бригадефюрер, если позволите, я хотел бы сообщить к слову - мы собрали всю возможную информацию о родственниках сержанта Клямер, ныне живущих в Германии.
-И что же вам удалось откопать, Канарис?
Канарис отделился от стены, у которой стоял и протянул Мантейфелю небольшую черную папку.
-Здесь все. Справки обо всех родственниках, фотографии. Даже те, на которых изображна сама сержант в детском и подростковом возрасте. Ее вполне можно узнать.
-Откуда ее фотографии у них?
-Мы обнаружили их в семейном альбоме. По показаниям членов семьи, привезены отцом сержанта, Эрихом Клямером в период его рабочих командировок.
-А ее нынешнее фото вы им показывали? Что они говорят?
-Похоже, узнают и она та, за кого себя выдает.
-Вы сказали: "похоже"?
-Сержант Клямер сейчас, мягко выражаясь, выглядит не очень. Да и более или менее современных ее фотографий у них не имеется.
-Короче говоря, полной уверенности у них нет?
-Нет.
-Приступайте, Рюменике!
Тот придвинул ближе столик с инструментами, натянул перчатки. Лицо его было закрыто марлевой маской. Кивнул Кестеру, который тоже успел облачиться в перчатки и маску. Кестер взял в руки шприц и наполнил его жидкостью из маленького пузыречка. Приготовился колоть в мою обезображенную ногу.
-Стоять, Кестер! Что это?
-Это местная анестезия, господин бригадефюрер.
-Дайте сюда!
Едва заметно Кестер пожал плечами и протянул шприц Мантейфелю.
-А разве в подобных случаях не делают общий наркоз? - спросил он, беря в руки шприц.
-Делают. Но сейчас большой дефицит морфия, господин бригадефюрер. Все идет на фронт, - ответил Рюменике.
-Тогда не будем создавать дефицит и местной анестезии тоже, доктор. Надюсь, эту дозу можно сохранить?
-Д-думаю, да..., - произнес Рюменике еле слышно. Откашлялся.
-Тогда уберите ее, Кестер. А вы работайте. Работайте, Рюменике! - гаркнул Мантейфель напоследок.
Доктор невольно вздрогнул, а Кестер поспешно принял шприц из рук Мантейфеля.
Гуго Мантейфель уставился на меня, и я не смела даже глянуть на Канариса.
-Так и будете упорствовать, Клямер?
-Мне нечего вам сообщить.
От ужаса я еле шевелила языком. Рюменике взял в руку скальпель и склонился над моей ногой. Ни он, ни Кестер не глядели на меня.
-Р-ю-м-е-н-и-к-е!! - заорал Мантейфель.
Скальпель разрезал мою кожу по свежезатянувшейся ране.
Возможно, в шоке от происходящего, а скорее всего, благодаря прекрасно отточенному инструменту, слишком сильной боли я не почувствовала. Тем не менее, меня почему-то затошнило. На белую простынку брызнула кровь.
-Не смотрите, фроляйн... Не смотрите! - прошептал Кестер через маску.
Я, наверное, чудом его услышала и еще большим чудом его не услышал Мантейфель.
С трудом я оторвала взгляд от своей ноги, залитой кровью и невольно, почти случайно встретила взгляд Канариса. Он был чёрен.
-Говорите, Клямер! - приказал Мантейфель. - Говорите, пока можете!
-Я... сказала... все, что могла, - прохрипела я.
-Продолжайте, Рюменике!
Сцепив зубы и уставившись в равнодушную белизну стены, я чувствовала, как доктор сделал еще несколько разрезов. Но еще сильнее я ощущала на себе пристальный взгляд Мантейфеля.
-Куда вы смотрите? На меня смотреть! Я сказал - СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ!
Я посмотрела на него и краем глаза заметила, как блеснули в руках Рюменике какие-то щипцы с длинными острыми краями.
Когда захрустела кость, я закричала. Такой дикой боли я даже представить себе не могла. Из глаз брызнули слезы, тошнота подкатила к горлу. И мой последний взгляд упал на Канариса. На щеках его играли желваки...
-Господин бригадефюрер! - воскликнул он хрипло.
И тут же в дверь постучали.
В тумане уходившего сознания я услышала, как чей-то тихий вежливый голос сообщил, что Мантейфеля вызывают - на проводе Берлин. Еще несколько секунд и Канарис крикнул сдавленно:
-Кестер, анестезию!.. Приведите ее в сознание!
Острый запах нашатыря ударил мне в нос. Я открыла глаза и увидела Кестера, стоящего со шприцем наготове.
-Вы уверены, что этот... разговор господин бригадефюрер не соберется продолжить, господин Канарис? - спросил Рюменике, вглядываясь в мое лицо.
-Насколько я знаю, бигадефюрер ждал этого звонка и после него должен уехать. Машина уже ждет его у подъезда.
-Хорошо. Давайте продолжим, Кестер.
Тот вколол мне анестезию.
-Как вы себя чувствуете, сержант?
Канарис подошел ко мне.
-Бывало лучше... - я слабо улыбнулась. - Почему он мне не верит? А вы... вы мне верите?
Он дотронулся до моей руки.
-Давайте отложим этот разговор, сержант. Сейчас вам сделают операцию и отвезут в палату... Снимите эти чертовы наручники, Кестер!
-Так точно, господин штандартенфюрер! Сию минуту!
-Я оставлю вас. Заканчивайте.
И он вышел из операционной.
Окончательно я проснулась уже в палате. Вся операция прошла, как в тумане, а когда меня увозили в палату, я просто отключилась....
Я огляделась. В палате никого не было, даже привычного солдата в белом халате, который обычно сидел около двери на стуле и читал газету, точно сам являлся еще одним предметом обстановки. Сейчас стул пустовал.
Я попыталась сесть, что, наконец, мне удалось с очень большим трудом. Голова кружилась, спина ныла, но я дотянулась до тумбочки и взяла стакан воды, стоявший на ней. Выпила. Потом откинула простыню и поглядела на свою ногу, упрятанную в аккуратный гипс.
Дверь открылась и вошел солдат. Серьезно посмотрел на меня.
-Лягте, фроляйн, вам нельзя вставать, - произнес он довольно спокойно.
-А как, вы думаете, я смогла бы встать?! - усмехнулась я.
-Тем не менее, я прошу вас лечь. Кроме того, я имел в виду ваше слабое состояние, а не попытку убежать с вашей стороны.
И он уселся на свой стул, дав понять всем своим видом, что и так сказал мне слишком много.
Я легла, уставившись в потолок. К сожалению, койка моя стояла так, что единственное окно здесь оказалось за моей спиной. Так бы хоть на улицу поглазела...
За пятнадцать минут до этого охранник, являвшийся шарфюрером СС Клаусом Дицем, докладывал Канарису.
-Она спит, господин штандартенфюрер. Все в порядке.
-Что говорит доктор?
-Он просил передать, что состояние больной удовлетворительное, операция прошла хорошо. Только разве что...
-Что, Диц?
-Доктор сказал, что она очень слаба... И еще кое-что.
-Да, Диц?
-Она снова разговаривала во сне.
-Опять ругалась? - улыбнулся Канарис.
-Нет, господин штандартенфюрер.
Канарис поднял брови.
-Она... она звала вас.
-То есть?!
-Все время повторяла: "...Канарис... Канарис..." Это дословно.
-Вот как... Каким было выражение ее лица при этом?
Диц на секунду опустил голову, точно, смутившись.
-Она... Я даже не знаю, как сказать... Ее брови... Словно, она плакала. Только без слез. А губы улыбались. Если позволите... создавалось впечатление, что она зовет любимого человека. Простите!
Канарис откинулся на стуле.
-Интересно, интересно... Идите, Диц. Вы свободны.
-Так точно, господин штандартенфюрер.
После его ухода, Канарис поднялся из-за стола и подошел к окну.
-Странно, сержант Клямер. Странно... Хотел бы я знать, что творится в вашей головке, что вам снилось такое.
Простояв еще несколько секунд, он развернулся и твердым шагом вышел из кабинета.
Он стоял у моей койки и затаенная улыбка играла в его ясных глазах.
-Ну, здравствуйте, сержант. Как вы себя чувствуете сегодня?
-Добрый день, господин штандартенфюрер. Спасибо, хорошо.
-Чего-нибудь хочется?
-Да.
-Это хорошо. Чего же?
-Я хочу продолжить тот разговор.
Канарис поднял брови.
-Разговор?
-Я спросила вас, верите ли вы мне. Вы ответили, что мы поговорим об этом потом. Теперь можно?
-Но вы тогда сначала спросили, почему вам не верит бригадефюрер Мантейфель. Что же, теперь вас это не интересует?
-Мне плевать на вашего Мантейфеля! - выпалила я. - На него и его гестаповские методы.
-Он и работает в Гестапо, сержант.
-Так вы ответите на мой вопрос?
-Почему вас это так интересует? Вы считаете, что от этого зависит ваша жизнь?
Я помолчала, отвела от него взгляд.
-Меня сейчас очень мало интересует моя жизнь. Похоже, для вас она и гроша ломанного не стоит.
-Вам не хочется жить?
-Зачем теперь? На родину мне возврата нет, здесь меня, видимо, тоже ничего не ждет хорошего.
-Ну, не говорите "гоп", пока не перепрыгните!.. Вас задело то, что я не попытался прекратить действия Мантейфеля во время операции?
-Я же не дура, господин штандартенфюрер! Я понимаю, что вы не имеете никакого права перечить старшему по званию, тем более, что это абсолютно бесполезно в данном случае.
-Вы правы. В данном случае это совершенно бесполезно. Но я вам верю, сержант.
-Согласитесь, глупо ведь посылать разведчика таким вот образом! Нет никакой гарантии, что я попаду, куда надо, что меня сразу же не расстреляют, что у меня появится возможность добыть какую бы то ни было информацию. Как минимум, мне нужен сообщник.
-А если это не разведка, а диверсия?
-Все равно. Согласитесь!
-Согласен. Глупо. Но нельзя мыслить за других, будучи уверенным, что они мыслят так же. Мантейфель, например, склонен ждать от русских чего угодно... Правда, то, что вы, после всего, что произошло с вашей семьей, не оказались в лагере, а наоборот, стали летчиком, пользовались доверием, действительно вызывает сомнения.
-Мне просто повезло.
-Возможно.
-Но вы, вы, штандартенфюрер, мне верите?
-Верю. И считаю, что с вами нужно работать и дальше.
-То есть?
-Возможно, послать вас к... в тыл к русским.
-Вы хотели сказать " к вашим"?
-Да. А вы считаете их своими?
-Не знаю. Теперь не знаю. Честно... Мне и раньше часто казалось, что я чужая среди своих. Мне доверяли, но без конца проверяли. Часто напоминали, что я - немка, хотя в моей крови немецкой только четверть.
-Что вы чувствуете здесь?
-Я хочу, что бы мне поверили.
-Именно я? Или вы сочувствуете нацизму?
-Оберлейтенант Ленц говорил мне, что когда-нибудь война закончится. Когда-нибудь, если выживу, я снова смогу надеть красивое платье, улыбаться и быть счастливой... Нужно только выжить. Это предательство, господин штандартенфюрер? Скажите мне! Ведь если так думать и соответственно действовать, то выходит, я смогу предать любого, лишь бы выжить!
-Я уверен, оберлейтенант Ленц наживет себе кучу неприятностей, если до него доберется свора Мантейфеля... А еще я думаю, что он - умный человек, чуткий, он понял вас, ваше странное положение. И он уверен, что вы не станете предавать всех подряд, лишь бы спасти свою шкуру. Мне кажется, он именно поэтому просто уговаривал вас не лезть на рожон и остаться в живых. Потому, что война действительно, когда-нибудь закончится. А вы - красивая девушка, рожденная для любви и счастья. Вот, что он хотел сказать, я думаю.
-Для любви? Вы считаете, я способна сейчас думать о любви?! Я? Калека?! Мне даже волосы обрили, и я попросту на черта похожа сейчас. Еще и шрамы останутся.
На моих глазах невольно выступили слезы.
Канарис рассмеялся, накрыв своей ладонью мою.
-Слава Богу, вы действительно еще очень даже способны думать о любви! Волосы отрастут, сержант, шрамы на ноге закроет юбка, а на спине... Их ведь увидит, кроме доктора, только один мужчина - тот, которого полюбите вы, и тот, который будет любить вас. А если так, то он лишь поцелует его, сокрушаясь о том, что вам пришлось пережить.
Я закрыла глаза, что бы они, проклятые, не выдали меня снова. Слова Канариса обожгли мне сердце, а он об этом и не подозревал.
-Если же вернуться к нашему разговору, то я вам верю, даже не смотря на те сомнения, которые высказал бригадефюрер Мантейфель. Просто верю и все. Сам не понимая, почему.
-И я не обманываю вас! - горячо воскликнула я. - Скажите... может возможно устроить очную ставку? Я имею в виду моих родных, которые живут в Берлине, и меня. Я все-таки, надеюсь, что они узнают меня.
Канарис с любопытством посмотрел на меня.
-Но ведь сомнения в вашей легенде относительно вашего происхождения - не все, за что цепялся Мантейфель. Как вам удалось выжить, как удалось стать летчицей, вступить в комсомол? Вам, отпрыску уничтоженной семьи!
-Не знаю. ПРАВДА НЕ ЗНАЮ!! - выкрикнула я.
-Успокойтесь, сержант. Элемент везения, судьба, промысел божий - во все это я верю, как бы оно ни называлось. Кроме, пожалуй, случайности. В случайности я не верю... И еще - я вижу, что жить вам хочется. Очень хочется. Иначе бы вы так не переживали из-за того, верю ли я вам или нет. Вы понимаете, что сейчас ваша судьба или даже жизнь зависят больше всего именно от меня. Я веду ваше дело и по поводу вас у меня есть кое-какие-соображения. Вы готовы идти на контакт? Готовы работать на нас всерьез?
-Я уже говорила - я не хочу убивать русских.
-Вам и не придется. Только если в самом крайнем случае. И так?
Я молчала. Только теперь я не видела Зойкиного лица. Я видела деда. Кажется, целую вечность назад я прибежала к нему и пожаловалась, что соседский мальчишка Васька Прохоров стащил яблоки с нашей кухни, которые наша домработница Аннушка приготовила для пирога. Мне было лет пять или шесть. И тогда дед сказал мне:
-Я терпеть не могу ябед, Катенька. Ябед и предателей. Никогда ни на кого не жалуйся. Запомни!
Он гладил меня по голове.
-Ступай, найди Ваську и, если он еще не слопал все яблоки, оставь ему одно и скажи, что остальные для пирога и пригласи его на чай. Поняла?
Я тогда нашла Ваську, передала все, что просил дед. Васька глядел на меня ошалело, потом медленно отдал яблоки, не оставив себе ни одного и сказал, что придет на чай. А когда я шла назад, крикнул:
-Катька! Слышь, Катька!.. - я обернулась. - А если кто обижать станет, ты мне скажи. Поняла? Я им в морду дам!
-Я - не ябеда! - гордо заявила я и отнесла яблоки на кухню.
Я так никогда и не жаловалась ему, но мои обидчики всегда и неизменно получали тумаков. Видимо, все-таки, от Васьки. Следил он за мной, что ли...
-Вам нужно подумать? Вероятно, вам хочется знать, что с вами случится в случае вашего отказа?
-Я думаю, тут одно из двух - лагерь или расстрел, - ответила я.
-Верно... Вам действительно так дорога ваша родина?
-Вы знаете, господин штандартенфюрер, каково мое отношение к моей родине. Она отняла у меня все, что мне было дорого. Но мне претит само предательство, коварство по отношению к тем, кто мне доверяет.
-Боюсь, что в военное время волей или неволей происходит переоценка ценностей. Брат идет против брата, сын против отца...
-Неправда! - запальчиво воскликнула я. - Времена всегда одинаковые! Вернее, то, что происходит вокруг, не влияет на человека. Если он трус и подонок, он им и будет, если же он настоящий человек, он им и останется. Просто в такие тяжелые времена все выплывает наружу, все становится явным. Вот и все.
Канарис смотрел на меня странным взглядом.
-На что же вы рассчитывали, сержант, когда сдавались в плен? Вы ведь могли застрелиться. Думали, попадете в лагерь, отправят вас на какие-нибудь работы, так и выживете? А что потом?
-Не знаю. Знаю, что дороги назад, наверное, нет.
-Нет. Даже если бы вам удалось сбежать, вернуться в Россию, ваша история вряд ли вызвала бы у комиссаров сочувствие. Скорее, очень большие сомнения. А сомнения они, как известно, разрешают одним способом... Вам дать время для размышлений?
-Нет. Я согласна.
Канарис посмотрел на меня долгим взглядом, пристальным, недоверчивым.
-Вы понимаете, что дав официальное согласие на работу с нами, вы окончательно теряете свою родину, все свое прошлое там, всех возможных друзей - то есть, всякую надежду на возвращение? Дороги назад не будет. И я так сейчас говорю с вами, говорю о таких вещах, о которых в подобных случаях не говорят с теми, кто переходит на нашу сторону, потому что, обычно это просто трусы, пытающиеся выжить, готовые на любую подлость. Их элементарно пугают расправой, ибо они иного и не заслуживают. Единожды предавший, как говорится... С вами ситуация немного иная. Вы мечетесь между двумя берегами, не зная, куда пристать. - Канарис сделал небольшую паузу, поглядев в окно, а я следила за взглядом его поразительных глаз. - По сути, сержант, у вас ведь и нет родины, как таковой. Ваши родители, за исключением бабушки, не русские. Мама была полькой, если не ошибаюсь?
-Да.
-Теперь вот и подумайте, как тесно ваши корни связаны с Россией.
-Но я родилась там, выросла, говорила и говорю по-русски.
-Но воспитывали вас, насколько я понимаю, не совсем в русских традициях. Вы чувствуете себя по-настоящему русской?
-Вы хотите знать, насколько я привязана к этой стране, что бы ее предать? Или может, я обманываю вас, что бы потом сдать русским?
-Уверен, Мантейфель именно так и решит!.. Впрочем, моя работа не очень-то касается Гестапо. Решать мне и моему непосредственному начальству... И так, я все-таки, дам вам время на размышление. Тем более, что до вашего полного выздоровления достаточно далеко.
-Что же будет, когда я поправлюсь?
-Если вы дадите согласие на работу у нас, окончательное и однозначное, с вами начнут подготовку к этой работе. Придется многому научиться, набрать хорошую физическую форму.
-Хотите сказать, что меня ждет очень серьезное задание?
-Более чем. Но пока об этом ни слова... Выздоравливайте, сержант!
И он вышел, не произнеся больше ни слова.
В тот же день, когда с моей ноги был снят гипс и доктор констатировал мое полное выздоровление, двое младших офицеров СС, пришли за мной и сказав лишь: " Мы действуем по поручению штандартенфюрера СС Канариса", вывели меня из закрытого госпиталя, усадили в большую черную машину и увезли. Через некоторое время автомобиль остановился и меня проводили в небольшой домик, находившийся где-то за городом. Вокруг темнел густой хвойный лес. Солнце садилось и уже в сумерках я и дом-то толком не разглядела. Только фонарь над крыльцом. Затем маленькая неосвещенная прихожая и я оказалась в жарко натопленной гостиной. Горел камин и большая лампа под потолком. Отсюда же, из гостиной, наверх вела узкая крутая лестница из темного дерева, как и каминная полка, и балки потолка, и перилла галереи наверху.
Я остановилась, оглядываясь, а мои провожатые тем временем куда-то исчезли. И тут из глубокого кресла, стоявшего у камина, поднялась фигура в черном. Я вздрогнула, но фигура обернулась, и я узнала Канариса. Под лампой блеснули его серебряные погоны.
-Добрый вечер, сержант! - улыбнулся он. - И добро пожаловать в мой охотничий домик!
Тут только я обратила внимание на рога и головы животных, висевшие по стенам.
-Здравствуйте, господин штандартенфюрер. А зачем меня сюда привезли?
-Ну, во-первых, позвольте поздравить вас с выздоровлением, сержант!
-Спасибо.
-Следовательно, если вы здоровы, в госпитале вам делать нечего. И я решил вывезти вас оттуда раньше, чем это надумает бригадефюрер Мантейфель.
-А если он узнает?
-Присаживайтесь, сержант! Прошу вас... Макс, принесите вина! - крикнул Канарис в сторону двери, и через несколько минут появился седой мужчина с подносом в руках. Он поставил на стол хрустальный графин и два бокала. Молча вышел. - Он непременно узнает. Вернее, наверняка уже знает. Но это не его дело. Если вы даете согласие на работу для разведки, вы автоматически попадете в ведение разведки, а соответственно под ее эгиду. А это означает, что Гестапо ваша личность уже не должна интересовать. Хотя, конечно же они, все равно, везде суют свои носы. И все же, против адмирала Канариса бригадефюрер Мантейфель пойти поостережется.
-Адмирала Канариса?!
-Вам знакомо это имя?
-Я слышала об адмирале Канарисе, но разведка и вы... Вы ведь тоже Канарис.
-Да, я его племянник... Пейте вино, сержант! Красное вам полезно. А это хорошее, французкое. Немцы же так и не научились делать вино...
Он налил мне вина, наполнил свой бокал и уселся напротив.
-Если вы решили, что я обычный протеже, будете правы, но лишь отчасти. Дядя конечно, замолвил за меня словечко, но основную роль сыграли деньги моей семьи. Я ведь барон... Я мог оказаться и в самой разведке, что было бы интереснее для меня, но моя мама... Она очень больна. Ее сердце смещено вправо и сильно увеличено. Она почти не двигается, проводя все время в каталке, уже давно. Врачи запретили любое сильное волнение. Вот дядя и помог определить меня в элитное подразделение, подальше от самой войны, что бы я непременно остался жить. Все ради мамы. Кроме меня и дяди, брата моего отца, у нее никого больше нет. Она обожает меня.
-Не сомневаюсь!
Канарис поднял брови, улыбнулся.
-Ну а что же до моего дяди, он сейчас шеф военной разведки и мы с ним частенько друг другу помогаем. То дело, то поручение, на которое я собирался вас послать, оно касается дядиной работы и очень важно для него, а, следовательно, и для меня... Вы подумали? Что вы решили?
-Почему именно я? Почему вы так уверены, что я справлюсь? Ведь если это дело так важно, почему не поручить его профессионалам?
-Кто лучше русской сможет изобразить русскую? Кроме того, действовать желательно женщине. Но важно, что бы эта женщина хоть что-то понимала в самолетах, а еще лучше - сама являлась летчиком. Но самое удивительное, что этот, на первый взгляд, невообразимый набор мы нашли в вас, сержант. Во истину, просто сам Бог послал!
-Человека, у которого, кроме всего прочего, нет родины, а вернее, эта родина расправилась с его семьей... - добавила я. - Это ведь очень удобно - предавать-то, по сути, некого... Я согласна, господин штандартенфюрер.
Его взгляд потемнел, он допил бокал залпом.
-Почему? Уж не хотите ли отомстить комиссарам?
-Нет. Мстительность - нехорошее и бесплодное чувство. Если бы хотя бы одного человека мщением можно было вернуть! Нет, господин штандартенфюрер, я не собираюсь мстить. У меня совсем иная цель. А вернее, причина. Но я вам ее не скажу... Не подозревайте ничего плохого! Это очень личная причина и никакой политики, никакой войны она не касается. Вам достаточно этого?
Канарис поглядел мне в глаза.
-Хорошо. Решение принято, и как я уже говорил, теперь назад пути нет. Конечно, будет подписан ряд документов, подтверждающих ваше согласие работать на нас. Но это потом. А сейчас мне достаточно вашего слова, сержант... Что ж, время ужина. Пойдемте?
-Куда?
-Господи, ужинать конечно же!
И он, поднявшись с кресла, подал мне руку.
Вкусный ужин - жареное мясо на ребрышках, печеный картофель, салат из овощей - ароматное вино, свечи на столе, тихая музыка из граммофона... Так хорошо, как сейчас, я не чувствовала себя очень давно. Наверное, с самого детства. Я совсем расслабилась, рассказывала Канарису о своем деде, родителях. Он слушал, улыбаясь, сняв китель и оставшись в коричневой форменной рубахе.
-Может, потанцуем, сержант? - спросил вдруг Канарис.
Я замолкла на полуслове.
-Вам... вам надоела моя болтовня? - спросила я, наконец.
-Нет, мне как-раз, очень интересен ваш рассказ, но вы, наверное, и сами уже устали. Отдохните немного и потанцуйте со мной. Согласны?
-Я не уверена, что у меня хорошо получится.
-Но если не попробуете, не узнаете! Идите же сюда!
-Это приказ? - улыбнулась я.
Он подошел ко мне и протянул мне руку.
-Нет, сержант, это приглашение! Прошу вас!
Я подала ему руку и поднялась из-за стола.
Он вел уверенно и мягко, ноги сами несли меня и так легко, так приятно было танцевать с ним, что даже слегка кружилась голова. Его лицо было совсем рядом, хотя он был много выше меня. Я даже чувствовала его дыхание на своей коже. Его глаза блестели теплым, почти ласковым блеском... Господи, я танцую с немецким, с фашистским офицером! С эсэсовцем! Я обнимаю его, чувствуя пальцами его упругие плечи под хрустящей материей рубахи! Меня, точно, по голове ударило. Я зажмурилась, встряхнула головой с уже немного отросшими волосами и снова посмотрела в лицо Канариса.
-Что с вами? Вам нехорошо? - спохватился он, озабоченно глядя на меня.
-Нет, нет, господин штандартенфюрер! Все хорошо. Просто слишком хорошо, что бы в это поверить.
-Даже так?.. Похоже, вам все-таки лучше будет лечь спать. Кроме того, завтра рано вставать - время не ждет.
-Хорошо, господин...
-Да перестаньте вы! Оставьте этот официоз для других случаев. Да и язык ваш, кажется, уже заплетается!.. Марш спать, сержант!
Я остановилась.
-Так точно!
-То-то. Давайте, я вас провожу. Заодно покажу вам вашу комнату.
Мы поднялись по лестнице на галерею. Сюда выходило несколько дверей. Мы подошли к одной из них и Канарис распахнул ее передо мной.
-Вот ваша комната, сержант. Располагайтесь. И спокойной ночи вам!
-Скажите, а вам понравилось со мной танцевать? - спросила я.
-Да. Мне было очень приятно с вами танцевать, сержант. Я поначалу опасался, что ваша нога еще не очень в порядке, но Рюменике знает свое дело - вы совершенно не хромаете. И необычайно легко двигаетесь. Спасибо вам за очень приятно проведенный вечер!
-Спасибо, господин... Канарис. Спокойной ночи и вам!
Моя комната оказалась достаточно аскетичной в своем убранстве - кровать, камин, небольшой комод, стол, стул и тумбочка с тазиком и кувшином для умывания. Белые стены с панелями темного дерева и темными же досками, прибитыми в типично германском стиле. На единственном окне плотные вишневые шторы, задернутые сейчас. Но камин пылал, комната озарялась его светом и выглядела очень уютно. Я подошла к тазику и обнаружила, что кувшин предусмотрительно полон воды. Тогда я умылась, утерлась безупречно белым, хрустящим полотенцем и села на кровать. Только сейчас я почувствовала, насколько хочу спать. Разобрав постель, я быстро устроилась под одеялом, стараясь не смотреть на огромный шрам на ноге, закрыла глаза и моментально провалилась в сон.
-Доброе утро, сержант! Подъем!
Вздрогнув невольно, я открыла глаза и увидела Канариса, расшторивавшего окно. Он впустил в комнату яркое утреннее солнце.
-Нам пора, поднимайтесь! Внизу для нас приготовлен небольшой завтрак и кофе. Одевайтесь, я жду вас.
И он вышел, не дав мне опомниться и сказать хотя бы пару слов. Я спустила ноги с кровати, потянулась и тут только заметила на столе маленькую вазочку с букетиком фиалок. Вечером ее не было. Как мало надо женщине, что бы улыбнуться!.. Но я тут же вспомнила о том, что меня ждут. Мигом оделась в ту форму, что выдали мне еще в больнице - серый комбинезон, ботинки. Пилотку я засунула под ремень.
Нас накормили вкуснейшей яичницей с колбасой, булочками и кофе. Настоящим отменным кофе!
-Разрешите узнать, куда мы поедем? - спросила я, справившись с яичницей и приступив к кофе.
Канарис закурил папиросу и отпил кофе.
-Сегодня я покажу вам то место, где вас будут обучать, а затем вы подпишете все нужные документы.
-Ясно... Только один вопрос.
-Да?
-Скажите, господин Канарис, после того, как я перейду в ведение разведки, вы... вы уже не будете мной заниматься?
-Вам не терпится отделаться от моей персоны, сержант?
Канарис пристально глядел на меня, и я не могла понять, какой ответ его удовлетворил бы.
-Нет, мне не хочется отделаться от вас, как вы выразились... Совсем не хочется! - добавила я непроизвольно.
-Почему?
-Я... я как-то уже привыкла к вам, привыкла с вами общаться. Мне кажется, новые командиры не станут со мной так возиться.
-Я не возился, но обращался с вами просто, как с молодой, симпатичной девушкой, которой не очень повезло в жизни, которая попала на войну, совершенно ей не нужную. С девушкой, с которой в других условиях следовало бы сходить в театр или в кино, которую следовало бы угощать конфетами и беречь. А еще как с человеком, достойным уважения, не смотря на все условности военного положения... Да, я тоже не уверен, что новые командиры станут обращаться с вами так же. Но и меня вам все-таки, придется еще потерпеть. Я уже упоминал, что операция, в которой вы должны участвовать, очень важна. Мой дядя, адмирал Канарис, не будучи уполномочен командовать мною, все же, очень надеется на мою помощь. Мне это не очень легко - придется совмещать с моей непосредственной деятельностью в рядах СС, но дяде я отказать не могу, да и вас вот так, просто передать в другие руки тоже. Я буду наблюдать, направлять и в некотором роде участвовать... Мы будем часто видеться, сержант. Кроме того, жить вы будете здесь. До тренировочного полигона военной разведки отсюда недалеко - за вами будут присылать машину... Кстати, вы должны познакомиться с Максом. Макс, подите сюда!
-Да, господин Канарис?
Седой мужчина, склонился в легком поклоне.
-Это фроляйн Катарина Клямер. Она, как вы уже знаете, станет жить здесь. Вы будете выполнять все ее просьбы.
-Конечно, господин Канарис! Все будет сделано.
-Не сомневаюсь, Макс, и очень на вас надеюсь.
-Я очень рада познакомиться с вами, Макс, - я от души улыбнулась старику, - и надеюсь, что не доставлю вам слишком много хлопот.
-Мне только в радость, фроляйн Катарина, если позволите, господин Канарис.
-Пожалуйста, Макс.
-Мне ведь здесь подолгу некому прислуживать, - продолжал Макс. - Дом совсем небольшой и содержать его в порядке и чистоте вовсе нетрудно. Кроме меня здесь еще есть кухарка Гертруда. Вдвоем вот и живем. С удовольствием мы поможем вам во всем, фроляйн Катарина!
-Спасибо, Макс!
-Вы свободны, - добавил Канарис и Макс удалился. - Он очень давно служит в моей семье. Еще с моего детства. Сейчас уже состарился, тяжеловато служить в большом доме, в городе. Кроме того, мама больна и ей требуется уход человека помоложе. Вот я и перевез его сюда. И ему отдых, и дом не пустует. Сейчас ведь не до охоты, а вот видишь, пригодился... Что же, сержант, поехали?
Когда мы сели в машину, Канарис обернулся ко мне:
-И помните - Макс, Гертруда тем более, а кроме того, и все, с кем вы встретитесь на полигоне, понятия не имеют, кто вы такая. Для них вы - немецкая девушка. На полигоне даже имени вашего никто не должен знать. Только конспиративное прозвище.
-Какое?
-Сержант.
-Но ведь это русское звание!
-Неважно. Это первое, что мне пришло в голову.
-Но Мантейфель по нему легко сообразит, о ком речь.
-Я вижу, он так и не выходит у вас из головы... Оно и понятно. Что ж, пускай соображает. Мы вас не крали, все в рамках дозволенного и на моей ответственности. Вы все поняли?
-Так точно, господин штандартенфюрер!
День пролетел незаметно. Меня представили моим инструкторам, дали понять об условиях моего пребывания на полигоне, моем поведении там, условиях общения с остальными тренирующимися. Все просто и непросто. Обучать меня будут наравне с остальными, но общаться с ними мне дозволялось лишь по мере необходимости. Им со мной тоже. Кроме того, среди тренирующихся не было ни одной женщины. Мне лишь оставалось надеяться, что дисциплина на этом полигоне железная. Впрочем, глядя на каменные лица солдат, я понимала, что это именно так. Ближе к вечеру на полигон въехала большая черная машина и из нее вышел высокий человек в серой форме, с седыми висками и стальным взглядом на суровом лице. Канарис улыбнулся и поднялся со скамьи, на которой мы сидели.
-Вот и дядя! Пойдемте, Сержант. Он приехал специально, что бы познакомиться с вами.
И тут я увидела, как сильно они похожи. Особенно, когда на лице адмирала Канариса появилась легкая, еле заметная улыбка.
-Здравствуй, Франц!.. Добрый день,.. э-э...
-Сержант! - подсказал Канарис. – Ее конспиративное прозвище.
-Добрый день, Сержант.
-Здравствуйте, господин адмирал! - вытянулась я и осторожно улыбнулась.
Он оглядел меня с головы до ног. Очень недоверчиво, надо сказать.
-Но вы... вы такая маленькая!
Я не удержалась и рассмеялась. Улыбнулся и Канарис. А мне или показалось, или действительно его улыбка была почти нежной.
-Да, господин адмирал, птичка не велика ростом, но мне кажется, она себя еще покажет.
-Надеюсь! Что ж, пойдемте, поговорим немного. И распорядись принести кофе, Франц, будь добр!
-С коньяком?
-Да, пожалуй, Отсюда я прямо домой. Устал!
По дороге Канарис раздал несколько поручений, а адмирал все украдкой разглядывал меня.
Мы расположились в небольшой комнатке, предназначенной для обучения навыкам работы на передатчике. Солдат принес кофе для всех и бутылку коньяка, из которой налил немного в чашку адмирала.
-Ну, что же, сержант, Франц рассказал мне всю вашу историю вплоть до операции на вашей сломанной ноге. Честно сказать, мне не очень понятно то доверие, с которым к вам отнесся мой племянник, но ему виднее. Положусь на его чутье. Все же остальное, все те качества, которыми вы обладаете, позволяют мне надеяться на то, что вы в силах выполнить поручаемую вам работу. Вынужденно надеяться, надо сказать. Хотя, - он отпил немного кофе, пристально глядя на меня, - вероятно, в процессе подготовки ваши возможные будущие успехи докажут мне правильность выбора вашей кандидатуры. И так, прежде чем я смогу рассказать вам о вашем задании, подпишем документы. Клаус!
Откуда не возьмись появился адъютант с папкой документов.
-Благодарю.
Адмирал достал несколько листков и по очереди передал мне. Я подписала, практически не читая. Что толку? Я и так знала, что повязана теперь по рукам и ногам, обязуясь служить Рейху, Гитлеру до последней капли крови. Я смотрела на Канариса и чувствовала то, что делало все мои подписи на этих бумагах совершенно бессмысленными. Я и так повязана. И чем дальше, тем крепче...
-Прекрасно, Сержант. Теперь о деле. Я выскажусь вкратце, а Франц расскажет и обсудит с вами все подробности... В России разработан самолет. Истребитель - перехватчик, оснащенный новейшими оружием, системой навигации и локации, обладающий прекрасными, превосходящими все имеющиеся подобные машины всех армий мира техническими данными. Скорость, маневренность и так далее. Вы, как летчик, должны понять.
Я кивнула.
-Самолет еще никто не видел - все держится, как вы понимаете, в строжайшем секрете. Однако, опять же, как вы вероятно, сообразили, мы получаем информацию почти из первого источника - наш человек работает на этом заводе уже очень давно. Но он не имеет доступа к чертежам, техническим данным и всему тому, что так важно для нас. Любая его попытка обернулась бы крахом всей операции - на этом заводе он лишь рабочий, простой токарь. Но настало время, когда оказалось возможным внедрить на завод еще одного человека и попробовать добыть нужную информацию - завод эвакуировали и, как вы понимаете, в условиях эвакуации соблюдать строжайшую охрану уже просто технически сложно. Начиная от численности самой охраны - она сократилась, так как люди нужны для фронта, и кончая просто условиями. Я имею в виду и само здание, и не слишком совершенную систему сигнализации, и прочее. Мы собираемся забросить вас туда в качестве родственницы нашего рабочего, родственницы эвакуированной из Ленинграда. Конечно, в случае провала это бросает тень на нашего человека, но выхода другого нет - нужно, что бы он внедрил вас на завод, устроил на работу. Кем - ему решать. Будьте готовы ко всему. А уж дальше - ваша работа. Нужны чертежи, вся документация по всем узлам и деталям самолета. Как вы это сделаете - ваша проблема. Я даже посоветовать ничего не смогу. Только сами. Все сами!.. Это огромный риск для вас. Вам это, я думаю, ясно. Советоваться будет практически не с кем, связываться с нами будет наш человек - то есть, прямой связи в любой нужный вам момент не будет. Это тоже большая трудность для вас, я думаю. Но если вы сумеете выполнить это задание, если вернетесь - ваша работа будет оценена по достоинству. Уверяю вас!
Адмирал глядел на меня своими стальными глазами, точно, спрашивая, что я обо всем этом думаю, но я понимала, разумеется, понимала - дороги назад нет, отказываться поздно. Но понимала я и другое - задание для меня, летчицы, которая не налетала и тех часов, что бы летчицей и называться, слишком сложное. Ну, кто я есть?! Девчонка, лишь немного попробовавшая войну. Да, немного летала, да, умею стрелять, да, прыгала с парашютом. Но и только. Но даже не это было главное. Всему, что будет необходимо, меня научат со всей дотошностью, свойственной немцам. Я поняла вдруг слишком ясно - когда я окажусь в России, я уже буду являться для них, бывших моих сограждан, врагом. Самым настоящим врагом. Каково это будет? Как я это выдержу, не выдавая себя?.. Только они, эти два Канариса, не должны знать об этом ничего.
-Мне не нужны награды, господин адмирал, - сказала я. - Вернее, та награда, которую я жду, на которую надеюсь, ее вы не в состоянии мне дать.
Адмирал поднял брови в недоумении, Канарис же смотрел на меня пристальным взглядом, который я снова не могла понять.
-Что ж, значит, на этом и порешим, - произнес адмирал. - Начинайте подготовку. Я рассчитываю на тебя, Франц! До свидания!
-Как идет работа, Франц?
Спустя две недели штандартенфюрер Канарис сидел в кабинете своего дяди. На столе стояли две рюмки и бутылка коньяка. За окнами стемнело.
-Она работает, дядя. Работает так, что нашим воякам и не снилось. Они следят за ней и готовы сожрать собственные пилотки - я сам видел. Стреляет лучше всех, по физической подготовке не отстает нисколько - бегает, прыгает, метает, плавает, преодолевает полосу препятствий не хуже этих здоровяков, а то и позади их оставляет. О прыжках с парашютом я и не говорю! Это ее конек. С вождением автомобиля поначалу были небольшие проблемы, но скоро она их преодолела и водит прекрасно что легковой автомобиль, что грузовик, что мотоцикл.
-А ты не перехваливаешь ее? Все-таки, твоя протеже.
-Вот отчеты ее инструкторов. Можешь почитать.
-Хорошо. Очень хорошо, Франц! Когда, ты думаешь, она будет готова к заброске?
-Скоро. Дай мне еще неделю.
-Я бы тебе и месяц дал, дорогой мой, только самолет уже на половине сборки, после чего будет отправлен на, так сказать, показательный полет перед Сталиным. Нет времени, Франц. Совсем нет!
-Хорошо, четыре дня ты мне дашь?
-Давай-ка я съезжу, посмотрю на нее. Скажем, завтра.
-Хорошо, дядя. Буду завтра ждать тебя.
Адмирал выпил рюмку и закурил.
-А что, Франц, с ее подготовкой именно как разведчика? Что говорят спецы?
-Вот фраза из их отчета - сообразительна, находчива, легко располагает к себе, внимательна, артистична.
-По всему просто клад для разведки!
Канарис задумчиво тянул свою рюмку.
-Несомненно, - проговорил он.- И не только для разведки.
-Что ты сказал?
Канарис не стал отпираться, зная, что адмирал прекрасно слышал его слова.
-Я сказал, что не только для разведки.
-То есть?
-Да так... - Канарис рассмеялся, стараясь придать своему объяснению шутливый тон. - Приехал к ней как-то вечером, уже после полигона. Так, проведать. Хотя уверен был, что спит - тяжелый был день. Захожу и слышу шум на кухне, смех. Ее смех и Гертруды. Оказалось - они там блины стряпают! Настоящие русские блины! Гертруда восседает на стуле, а наш Сержант в ее клетчатом переднике шурует у плиты. На блюде горка уже готовых блинов, а Макс лопает их за обе щеки, макая в миску со сметаной. Ты бы видел! При виде меня подскочили все, а она так и осталась стоять с лопаточкой в руках и улыбаясь.... Я попробовал блины. Действительно, очень вкусно!.. А однажды она приготовила борщ. Просто объедение!
-Так может, не забрасывать ее никуда, а устроить кухаркой? Хотя бы к маме. А? Как, Франц? - усмехнулся адмирал. Но глаза его цепко следили за племянником.
-Идея прекрасная, дядя, - Канарис безмятежно улыбался. - Но дело есть дело. Это важнее. Кроме того, у мамы и так прекрасный повар.
Только от стального ренгена адмиальских глаз не укрылась капелька грусти во взгляде Канариса. Он вздохнул.
-Конечно, конечно. Я пошутил...
…Теплая, тихая летняя ночь втекала в открытые окна автомобиля Канариса. Он курил, задумчиво выпуская дым, а после очередной развилки вдруг понял, что свернул не туда. Его путь домой лежал направо, он же свернул налево, на дорогу, ведущую к его охотничьему домику. К ней. Канарис остановился, докурил сигарету, потом резко развернулся и поехал домой. В эту ночь он так и не уснул…
Сильные порывы ветра гоняли по полигону тучи пыли. Шли занятия по вождению, и на полосе грохотали несколько грузовиков. По кругу, по пересеченной. Мне достался американский "Студебеккер" и я по заданию проходила на скорости повороты, штурмовала искусственные горки и трамплины. В очередной раз проезжая мимо казармы, я заметила две новые фигуры, в сером и в черном. Оба Канариса наблюдали за занятиями. Канарис-младший указывал на мой автомобиль. Сердце мое екнуло, я с трудом взяла себя в руки и продолжила заезд. Вцепившись в руль, я взяла очередную горку, свернула, снова оказавшись лицом к казарме. Укрываясь от порывов ветра, адмирал и Канарис повернулись ко мне спинами. Канарис придерживал фуражку. И тут я услышала ужасающий рев двигателя - на полной скорости обшарпанный русский грузовик летел прямо на обоих офицеров. Чертова машина! Солдаты уже не раз жаловались, что тормоза у него ни к черту, что педаль газа западает. Я-то знала - уже ездила на нем! Но инструктра только руками потирали - лишняя тренировка!.. Господи, у меня только пара секунд на размышление! Я нажала на газ, втопив педаль до отказа, и мой "Студер" рванул наперерез потерявшему управление русскому грузовику. В последний момент я увидела его глаза - Канарис обернулся, услышав наконец через свист ветра приближающийся с ревом автомобиль. Секунда эта, словно, повисла в пространстве - только его распахнутые ужасом глаза... И удар. Чудовищной силы. Мой "Студер" едва не опрокинуло, а до Канариса и адмирала оставалась какая-нибудь пара метров. Меня с силой швырнуло на дверцу, я ударилась головой и потеряла сознание.
...Первым, что я увидела, был деревянный, крашеный в белый цвет потолок лазарета. Пошевелив головой, я поняла, что она забинтована.
-Как вы, мой Сержант?
Это был его голос и тон его, это единственное слово "мой"... Я вдруг почувствовала, как по моей щеке катится слеза. Только не это! Я повернула голову и увидела его лицо. Бледный, без фуражки, он глядел на меня своими неимоверными глазами и я... я поспешно стерла слезу, попыталась улыбнуться. Он тоже попытался.
-Хорошо. Все хорошо, господин штандартенфюрер.
-Я с вами не согласен. Вас бы отчитать надо, а заодно и ваших инструкторов!
-За что?
- Либо они плохо учили, либо вы плохо учились - ведь можно было и выпрыгнуть, не подставляться!.. Господи! Я ведь знал, я всегда знал, что когда-нибудь вы сделаете для меня что-то очень хорошее. Я видел это по вашим глазам... Сегодня вы спасли мне жизнь, Сержант. Мне и адмиралу Канарису.
Он взял мою руку в свою, пожал легонько.
-Спасибо!..
-Ну, и как там наша спасительница?
В палату вошел адмирал Канарис. В первый раз я видела на его лице улыбку. Правда, улыбка была несколько странная. Скорее удовлетворенная, чем благодарная или просто веселая, ободряющая. Впрочем, мне сейчас было совершенно не до него.
-Все в порядке, дядя, - Канарис поднялся с табурета, на котором сидел. - Врач сказал - небольшая ссадина на месте ушиба, опухоль и легкое сотрясение мозга. К вечеру повязку снимут.
-Прекрасно, прекрасно! Да, наверное, коньячку не помешает. А? Как вы относитесь к коньячку, фроляйн Сержант?
-Хорошо, господин адмирал.
-Вот и славно! А еще вам стоит как следует поесть. Но сначала нам с Францем коньяк, а вам - кофе с коньяком. Живо подниметесь. А завтра вам выходной.
Ему удалось, наконец, порадовать меня. Выходной! За эти недели на полигоне их, этих выходных выпало только два. Только два дня я смогла выспаться и отдохнуть по-настоящему. Просто проваляться полдня на диване в дремоте и мечтах. Правда, после полудня мне уже становилось скучно, я поднималась, бродила по дому, рассматривала предметы обстановки, книги на полках, картины с изображением охотничьих сценок. Потом забредала на кухню, болтала с Гертрудой и Максом. А под вечер выходила в крохотный садик позади дома, карликовый цветничок, разбитый Гертрудой с разрешения хозяина. Садилась на скамью, любовалась цветами и снова мечтала. Грезила о совершенно несбыточном - мне виделось, что сижу я вот так, на этой скамье, а стеклянная дверь открывается и выходит ко мне он, Канарис. То ли в своей черной форме, то ли в том костюме, в котором он был тогда, в тот первый день, когда мы разговаривали. Выходит, садится рядом и, обнимая, прижимает к себе.
-Вот и я! - говорит он. - Соскучилась?
-Очень! - отвечаю я, ластясь к нему, щекой чувствуя его теплую грудь, биение сердца.
-Но ведь виделись только утром, дурочка моя маленькая! Когда же ты успела?
-А я начинаю скучать сразу вслед твоим шагам. Я жду тебя каждую минуту, даже тогда, когда ты точно еще не можешь прийти. Я не могу жить без тебя ни минуты, родной мой. Я не живу без тебя. Я делаю что-то, разговариваю с Гертрудой или Максом, смеюсь, читаю, гуляю, стряпаю что-то на кухне, но не живу. Я ЖДУ! Все время жду. А живу сейчас, когда ты рядом, когда я руки твои чувствую, тепло, голос слышу. Только тогда все в порядке, только тогда мое сердце на месте. Совсем на месте...
-Тогда я скажу тебе, хорошая моя, что я и не ухожу от тебя. Я всегда, каждую минуту рядом с тобой! Что бы я ни делал, с кем бы ни разговаривал, я вижу твои глаза, вижу, как они улыбаются мне и как спрятанная рвется из них грусть, когда я собираюсь уходить утром. Твоя любовь сочится из них подобно слезам, твое сердце я чувствую на своей ладони весь день с того момента, как просыпаешься ты утром рядом со мной. Моя девочка!
Он наклоняется ко мне и... я прерываю свои мечты. Намеренно прерываю, что бы окончательно не сойти с ума. И начинаю ждать утра, когда за мной приедет машина и я окажусь на полигоне, а значит, возможно, увижу его... Значит, завтрашний день снова пройдет без него. Но хоть высплюсь...
Как всегда, в выходной, что-то около полудня я поднялась с дивана в гостиной, на котором дремала после завтрака. Потянулась и решила выйти в садик - уж больно день выдался славный! Не жаркий, не очень солнечный - легкая дымка затянула небо, но удивительно было на душе. Как-то сладко так, тепло и слегка тревожно. По-хорошему волнительно, точно, в ожидании чего-то. Я уселась на скамью и сидела так, не известно, как долго, любуясь цветами, пока, наверное, не задремала. А открыв глаза, как будто, от толчка, я, как в видениях своих, увидела открывающуюся стеклянную дверь и фигуру Канариса в черной форме СС.
-Добрый день, Сержант!
Я хотела встать, но он сел рядом.
-Здравствуйте, господин Канарис!
-Все хорошо тут у вас? Наверное, хорошо! Тихо так, спокойно!.. А я к вам по делу, Сержант.
Конечно, он говорил вовсе не те слова, что в моих полуснах, но он сидел рядом и я готова была для него на все, что бы он ни попросил.
-Я вас слушаю, - еле скрывая дрожь, тихо сказала я.
-Сегодня день Рождения моей мамы. Гостей она уже несколько лет совсем не собирает, с тех пор, как не может ходить. Обычно я приезжаю к ней, мы садимся за стол, угощаемся вкуснейшим ужином с шампанским и тортом с кофе. Слушаем музыку, разговариваем, вспоминаем. Сегодня я решил нарушить эту традицию, тем более, что не очень-то она праздничная. Я подумал, а не привезти ли мне сегодня с собой вас, Сержант? Сегодня у вас выходной, скучаете, наверное. А тут и город увидите, и мама развлечется.
-Вот нужна я вашей маме, господин Канарис! Да мне и идти не в чем, и выгляжу я более чем не презентабельно. Волосы только-только отрастать стали вот.
-Ничего, это не проблема! Мы купим вам красивый наряд, зайдем в парикмахерскую - словом, приведем вас в полный порядок. Или вы не хотите составить мне компанию?
-Но кто я для вашей мамы? Что вы ей скажете?
-Уж поверьте, найду, что сказать! Да и мама моя вовсе не монстр и очень рада будет новому лицу, новому человеку в доме.
-Она тоже не должна знать, кто я есть?
-Разумеется. Тем более она! Я назову ваше настоящее имя, но вы будете девушкой из Берлина. Просто девушкой из Берлина.
-Хорошо. Я согласна. Наверное, что бы все успеть, ехать надо прямо сейчас?
-Вы удивительно догадливы! Но прежде я все-таки, выпью с дороги чаю. Будете чай?
Я кивнула, улыбаясь и он протянул мне руку, вставая.
-Тогда пойдемте! Чай уже ждет.
Гертруда подала к чаю свежие вкуснейшие булочки, их ароматом заполнился весь дом и Канарис с удовольствием уплетал уже третью. Только мне в рот ничего не лезло. Я пила чай, не заметив даже, что забыла положить сахар...
-Прошу вас, господа, проходите! Что желаете? Чем я могу помочь вам?
Пожилая, но очень стройная женщина в безупречном костюме лилового цвета и нежной сиреневой блузке, украшенной воздушными рюшами под горлом, совершенно гармонировавшими с ее седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, встретила нас в дверях одного из самых модных и дорогих дамских магазинов Бранденбурга.
Она благоговейно глядела на Канариса, его черную форму.
-Добрый день, фрау Мартин! - Канарис лихо отдал ей честь. - У нас проблема, которую сможете разрешить только вы.
Я готова была провалиться сквозь пол при виде всех этих манекенов в роскошных и изящных, скромных, но очень привлекательных нарядах. А еще великое множество шляп, шляпок, шарфиков, косынок, боа, палантинов и еще всего такого, о чем я и понятия не имела, не говоря уже о туфельках, чулках и чудесном ажурном белье. Отдельно находилась еще и витрина с духами, пудрами, помадами, расческами, гребешками, шпильками и всем тем, что может пригодиться настоящей даме для наведения красоты. И меж всего этого, на глазах у нескольких покупательниц - я в своем сером комбинезоне, порядком уже поношенном, здоровенных башмаках и пилотке на волосах, своей длиной вполне под нее подходящих! На меня глядели несколько пар совершенно ошарашенных глаз, среди которых сквозила явная брезгливость. И только фрау Мартин глядела на меня приветливо и только чуть-чуть удивленно.
-Этой молодой фроляйн совершенно необходим вечерний наряд. Она прибыла прямо с фронта, а вечером бал у ее начальства. Хотелось бы, что бы выглядела она... Нет, не достойно, не сногсшибательно, а ... прелестно. Понимаете меня, любезнейшая фрау Мартин?
-Конечно! Конечно же понимаю, господин штандартенфюрер! И непременно вам помогу. Как вас зовут, фроляйн?
Я еле заметно глянула на Канариса и он кивнул.
-Меня зовут Катарина Клямер, фрау Мартин.
-Прекрасно, фроляйн Катарина! Пройдемте со мной? А вы, господин Канарис, прогуляйтесь пока где-нибудь. Хорошо?
-Хорошо, фрау Мартин, отдаю ее в ваши руки совершенно спокойно.
И он вышел, подмигнув мне.
Мы с фрау Мартин зашли за плотную бордовую занавеску и оказались в большой и очень удобной примерочной, завешенной зеркалами от пола и до потолка. Несколько из них было размещено так хитро, что можно было легко рассмотреть себя со спины. Фрау Мартин усадила меня в кресло, приказала принести кофе и присела рядом со мной, улыбнулась.
-Вы не смущайтесь только, фроляйн Катарина! - произнесла она, глядя мне в глаза. - Я прекрасно понимаю, каково вам сейчас в вашем комбинезоне среди всей этой роскошной мишуры. И вообще, наверное, после фронта... - она вздохнула. - Так хорошо, что вы сегодня на праздник попадете, развлечетесь в компании такого видного офицера! Я ведь знакома с господином штандартенфюрером еще с тех времен, когда его мама, баронесса фон Канарис заходила ко мне, ведя за ручку его, тогда еще очаровательного голубоглазого мальчика. Чудесный был ребенок! Улыбчивый, внимательный и очень воспитанный - настоящий маленький барон!.. И вырос он совершенно таким же - очень галантным, вежливым, достойнейшим молодым человеком. Впрочем, вы наверняка знаете это не хуже меня!
Я улыбнулась и кивнула.
-А уж жених какой завидный! - не удержавшись, хихикнула она, но тут же спохватилась. - Да что это мы время теряем?! Я вот что подумала, глядя на вас - демонстрировать вам все вечерние платья, что у нас имеются на ваш возраст, не стоит сейчас, вы лишь устанете. Давайте так поступим, - фрау Мартин поднялась, - я принесу вам буквально два-три платья, которые, мне кажется, вам более всего подойдут. А вы уже выберете то, что вам приглянется.
И она вышла, а я машинально слушала, как она на ходу раздает указания своим помощницам. Вздохнув, я допила кофе и осмелилась, наконец, встать и взглянуть на себя в зеркало. Ужас! Сбежать бы отсюда куда подальше! Но я стояла на месте, смотрела на свое отражение и мне захотелось плакать. Ну вот что это за страшилище! Бледная, бесцветная какая-то, похожая на беспризорника с этими торчащими во все стороны волосами. Никакое платье не спасет! И зачем только он тащит меня к своей маме?! Вместо клоуна что ли?.. Но послышались приближающиеся шаги и голоса, я утерла слезы и снова уселась в кресло. Вошли фрау Мартин и две ее помощницы, несшие три платья на "плечиках". Все три изящно сделали книксен и застыли с платьями в руках и улыбками на ухоженных личиках.
-Ну, как, фроляйн Катарина? Вам нравится что-нибудь?
Я молчала, ибо такой красоты не видела бесконечно давно. Скорее всего, с самого детства, когда любовалась мамиными нарядами и думала, что, наверное, так должна выглядеть Золушка на балу у принца. А мама была удивительно хороша!.. Первое платье было сшито из тонкого белого шелка. С запахом мягких складок впереди и глубоким вырезом, так же задрапированным складками сзади, оно было перехвачено широким кушаком на талии и спадало вниз пышными волнами. Чудо! Просто чудо!
-Оно прекрасно, фрау Мартин! - выдохнула я, дотрагиваясь до нежной материи.
-Будете мерить, дорогая?
-Нет. К огромному моему сожалению, нет.
-Но почему, раз оно вам так понравилось?! Неужели вас беспокоит его стоимость?!
-Нисколько! Я просто не могу его надеть... Вот, посмотрите.
И я, ни на йоту не смущаясь - пусть она сразу все поймет! - расстегнула пуговицы, скинула комбинезон и повернулась спиной. Я услышала, как фрау Мартин тихонько ахнула.
-Господи!.. Простите меня, фроляйн Катарина! Я ведь и понятия не имела...
-Ничего страшного. Теперь вы знаете и нам проще будет понять друг друга. Кстати, вот это платье тоже не подойдет.
И я кивнула на наряд из вишневого панбархата с оригинальным покроем - запахнутое на бок под самое горло, плотно облегающее, с рукавом "три четверти", платье переливалось золотым шитьем в восточном стиле и... доходило лишь до колена.
-Вот, глядите! - я указала на свою изуродованную шрамом голень.
Фрау Мартин с горечью подняла глаза и в сердцах воскликнула:
-Проклятая война! Проклятые мужчины, которые не могут прожить без политики, без своих взрослых, жестоких игрушек! Так изуродовать такую милую девушку!.. Зачем?!
Она с шумом выдохнула и поглядела на меня.
-Простите меня, дорогая! Но иногда сдерживаться просто невозможно... Вы ведь не станете рассказывать об этом господину Канарису?
-Конечно же нет, фрау Мартин! Вы так добры ко мне... Но у нас осталось третье платье и его я, наверное, примерю.
Девушки помогли мне одеться и через пару минут я стояла перед зеркалом оглядывая себя и с удивлением чувствовала себя довольной. Верх платья - воротничок стоечкой, облегающий, совершенно закрытый с длинными, тонкими рукавами и маленькими накладными плечиками - был выполнен из темно-синей сетки, расшитой крупными цветами из синего же бархата с серебряным шитьем и искрами искусственных бриллиантов. На поясе широкий кушак из синего блестящего шелка, а ниже длинная юбка из того же материала. Не очень пышная, но эффектная благодаря складкам переливавшейся тяжелой ткани.
-Возможно, темновато для вашего возраста... - проговорила фрау Мартин.
-Мне двадцать три. Не так уж и мало.
-Но выглядите вы гораздо моложе!
-Благодарю! - вздохнула я. - Вам правда нравится?
-Очень! Этот чернильный оттенок замечательно подчеркивает ваш цвет лица и не затмевает вашу слишком короткую стрижку, с которой мы, кстати, прекрасно управимся. Во-первых, подберем головной убор, а во-вторых, позовем парикмахера. Кроме того, мы выберем вам пудру, помаду и духи. Ну, и конечно же, белье, чулки и туфли.
Она даже руки потерла от предвкушения этой работы.
-Лина! - обратилась она к одной из девушек. - Будь добра, сходи за господином Людвигом. Скажи, что очень, ОЧЕНЬ важно и срочно!
-Да, фрау Мартин, сию минуту! - прощебетала хорошенькая брюнетка Лина и исчезла.
Господин Людвиг оказался тем самым парикмахером, а вернее, очень известным дамским мастером, держащим свой салон на соседней улице. Седовласый, худой, с длинным носом и живыми карими глазами, он, улыбаясь, поздоровался со всеми, поцеловал фрау Мартин руку.
-Вот, господин Людвиг, этой очаровательной фроляйн нужно привести в порядок волосы. Как вы сами видите, война делает свое дело!
Господин Людвиг подошел ко мне, улыбнулся и осмотрел мою голову.
-Ну, что же, милая фроляйн, я с удовольствием вам помогу. Как вы сами понимаете, многого я сделать не смогу, но вы, по крайней мере, сможете чувствовать себя достойно вашего прекрасного наряда и того праздника, на который собираетесь... Для начала вымоем ваши волосы. Фрау Мартин?
-Да, да, господин Людвиг, все уже готово, - откликнулась фрау Мартин.
Душистым шампунем мне промыли волосы, высушили мягким полотенцем и господин Людвиг взялся за свой саквояж, откуда выудил несколько пузырьков, чашечку, расчески, ножницы и много чего еще из своего загадочного арсенала. Я сидела в кресле, закрыв глаза и думала о том вечере, который мне предстоит, пыталась представить себе мать Канариса, баронессу фон Канарис. Думала и о нем самом, о том, что он скоро появится здесь, посмотрит на меня, на то, как я изменилась. Что он подумает? Что он вообще думает обо мне?..
-...Ну, вот и все, дрогая фроляйн! - услышала я голос господина Людвига, точно, издалека. - Откройте глаза и посмотрите.
Я послушно открыла глаза. Из зеркала на меня смотрела девушка, в которой я узнавала себя, но у которой на голове была коротенькая, но совершенно очаровательная прическа. Волосы были аккуратно причесаны - буквально, волосок к волоску! - и блестели при свете ламп. Мне показалось, но похоже, даже их цвет слегка изменился - стал ярче, чуть темнее.
-Спасибо вам, господин Людвиг!! Мне очень, очень нравится! Представить не могла, что мои уродливые, жалкие отростки могут так хорошо выглядеть.
-И рана ваша не очень заметна, фроляйн. Только при ближайшем рассмотрении, - добавил господин Людвиг.
-Опять рана?! - воскликнула фрау Мартин.
-Да, совсем свежая, только-только начавшая затягиваться.
-Это я вчера на машине заработала, - пояснила я. - Ничего страшного. Скоро пройдет.
Фрау Мартин пожала плечами, громко вздохнула.
-Что же, теперь косметика.
На этот раз мне помогали девушки из салона фрау Мартин. А я снова закрыла глаза и уже плохо понимала, что они делают с моим лицом... Они что-то наколдовали! В зеркале снова было мое лицо, но цвет кожи, выразительность глаз, губы, которые теперь стали видны, благодаря темно-красной помаде - это все было так здорово, так неожиданно красиво, что в груди у меня что-то подпрыгнуло зайчиком. Моя надежда на то, что теперь, когда я так выгляжу, он... Мне не дали додумать - девушки принесли на подносе несколько флаконов духов и чашечку с зернами кофе, что бы выбирая аромат, я не запуталась. А фрау Мартин принесла несколько шляпок синего цвета, из которых тут же сама и выбрала маленькую круглую шляпку с вуалью, напоминающей формой веер и прикрепленной кокетливо слегка сбоку. Лицо в итоге закрывалось наискось.
Вскоре я выбрала духи и получила к платью синие атласные перчатки и крохотную сумочку с пудреницей, помадой и флакончиком духов. Все! Я была абсолютно готова. Стоя перед зеркалом, я рассматривала себя и чувствовала Золушкой, а фея-крестная стояла рядом гордая своим детищем.
-Что вы скажете теперь, дорогая? Вы довольны собой?
-Я довольна, очень довольна вами, вашей заботой, а о том, насколько я хороша, можно будет сказать лишь по окончании этого вечера. Вы не согласны?
Фрау Мартин посмотрела на меня и усмехнулась:
-Очень умная маленькая фроляйн с большой тайной вот здесь! - и она коснулась пальчиком с большим перстнем моей груди.
-Фрау Мартин!.. Фрау Мартин!.. - громко зашептала одна из девушек.
-Да, Барбара?
-Туфли, фрау Мартин!
-Господи, ну конечно! Покажите мне вашу ногу, фроляйн Катарина!
Я приподняла подол платья и выставила свою ступню, обтянутую шелковым чулком.
-Тридцать шестой, Барбара! Несите те черненькие, с "рюмочкой". Высокий каблук ей не нужен - трех сантиметров хватит.
-Но она такая маленькая, фрау Мартин!
-Не забывай, детка, что фроляйн Катарина прибыла с фронта и каблуков не носила целую вечность. А нам надо, что бы она чувствовала себя легко и уверенно, а не думала каждую секунду о том, как бы не свалиться!
Девушки прыснули, а Барбара умчалась за туфлями. Они оказались в самый раз, как будто, на меня шитые. И вот, теперь уже и в самом деле, абсолютно готовая, я стояла посередине салона и девушки, фрау Мартин и еще несколько зашедших покупательниц любовались мною.
-Пройдитесь, прошу вас! - скомандовала фрау Мартин.
Я постояла с секунду и пошла в сторону двери на улицу. Медленно, потом чуть быстрее и легче.
-Прекрасно! - похвалила фрау Мартин и в этот же момент дверь распахнулась, звякнул колокольчик и в салон вошел Канарис.
Я шла прямо на него, улыбаясь, слегка наклонив голову. Он остановился и медленно закрыл за своей спиной дверь. В повисшей тишине оглушительно звякнул колокольчик и вслед за ним раздался радостный возглас одной из покупательниц, красивой, яркой блондинки, модно и броско одетой, на высоких каблуках, с завитыми, падающими на плечи локонами:
-О, Франц, дорогой! Как же я рада тебя видеть!
И не дожидаясь его ответа, она подлетела к нему, стуча своими каблуками, обдав меня шлейфом своих приторно-сладких духов.
-Агата?! - воскликнул Канарис и неожиданно широко улыбнулся. - Вот не ожидал! Прекрасно выглядишь, красавица моя!
И наклонив голову, он поцеловал ее в щеку. Она же, буквально, повисла на нем.
-Ах ты разбойник! Где ты пропал? Я так соскучилась по тебе! А ты? Ты скучал? Ведь почти полгода вы не появлялись, господин барон и штандартенфюрер!
-Конечно, скучал! - он снял ее руки со своих плеч. - Конечно. Но ты же понимаешь, детка, идет война, у меня ответственная служба...
-Здесь, в дамском салоне?! - рассмеялась она.
-Да, Агата, именно здесь, - подтвердил он и посмотрел на меня.
А я уронила взляд в пол, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица, зажмурилась с силой и мне во второй раз за сегодняшний день захотелось провалиться сквозь пол. Я чувствовала на себе взгляды фрау Мартин и ее девушек. Сжав кулаки от напряжения в попытке не зареветь, я подняла глаза на фрау Мартин. А она сделала большие глаза, нахмурила брови и отрицательно покачала головой. И тогда я снова поглядела на Канариса, чувствуя, что слезы все же, выступили из моих глаз.
-Ну, вот, ты извини меня сейчас, Агата, но у меня мало времени. Мне нужно забрать эту... фроляйн.
И он кивнул на меня.
-Это чья-то родственница с фронта? - полюбопытствовала Агата.
-Да, родственница.
-Такая важная птица, что ты опять исчезаешь?
-Я не исчезаю и обязательно тебя навещу. Не сердись, дорогая!
Канарис снова поцеловал ее, она обвила его шею руками.
-Я буду ждать тебя, Франц. Очень буду ждать! Как и всегда.
И она, оглядываясь, отошла к витрине с духами. А Канарис подошел ко мне.
-Вы готовы, я вижу, Сержант?
-Готова, - проговорила я.
-Подождете минутку? Я расплачусь.
-Да.
С фрау Мартин они отошли к кассе, а я осталась стоять посреди салона. Агата еще поглядела на меня, вскинула голову и вышла из магазина. Девушки тоже медленно разошлись, занявшись остальными покупательницами. И вдруг рыженькая Барбара быстро подошла ко мне, слегка пожала мне руку и прошептала:
-Вы очень красивы, фроляйн Катарина!
И она убежала, а фрау Мартин и Канарис вернулись ко мне.
-Надеюсь, вы довольны, господин барон?
И фрау Мартин взяла меня под локоть.
-Я ни на секунду не сомневался, что вы все сделаете в самом лучшем виде! - ответил он. - Фроляйн Клямер просто ослепительна!
-Тогда вам непременно надо прозреть, господин штандартенфюрер! - улыбаясь, заявила фрау Мартин и, пожав мой локоть, отпустила его.
-Я давно уже вижу то, что и должен был увидеть! - улыбнулся Канарис в ответ. - Благодарю вас, фрау Мартин!
Он подал мне руку.
-До свидания, фрау Мартин!
-Всего хорошего, господин барон, и вам тоже, фроляйн Катарина! Была счастлива помочь.
Он усадил меня на заднее сидение своей машины, сел за руль. Машина медленно тронулась, и мы поехали по улицам Бранденбурга. Время от времени он глядел на меня в зеркало заднего вида, ожидая, видимо, каких-то слов от меня. Но я молчала. И не потому, что боялась за свой язык, а потому, что знала - мой голос немедленно выдаст меня. И я ничего не могла с собой сделать!
Наконец Канарис остановил машину около ограды внушительного особняка, из дверей которого почти сразу же вышел человек в темном костюме, подошел к машине и распахнул дверцу с моей стороны. Канарис подал мне руку, и я вышла из машины. Мы вошли в освещенный холл и поднялись по красному ковру, покрывавшему белый мрамор лестницы, на второй этаж. В распахнутые двери столовой я увидела инвалидную коляску, покрытую клетчатым пледом и женщину в ней. Ее вьющиеся белоснежные волосы были забраны в простой аккуратный пучок на затылке, из всех украшений я увидела лишь овальную брошь под воротничком шелковой блузки, белой в черный "горох". Светлую кожу ее лица покрывали морщины, но глаза ее улыбались, светились – чудесные лазурные глаза ее сына. Даже в старости это была очень красивая женщина, счастливая при виде ее взрослого мальчика.
-Родной мой! - воскликнула она. - Я так рада! Иди же, я поцелую тебя.
-С днем Рождения, мама!
Канарис наклонился и поцеловал мать, положив ей на колени букет цветов и маленькую шкатулку.
-Спасибо, мой хороший!
Она открыла ее и послышалась музыка. Вальс Штрауса.
-Еще одна в мою коллекцию... Франц, милый, но почему ты в форме? Ты же знаешь, как я не люблю ее! Или работа?
-Да, мама, как всегда. Служба.
Она вздохнула.
-Мама, позволь мне представить тебе фроляйн Катарину Клямер. Она... - моя очень хорошая знакомая из Берлина.
-Здравствуйте, милая! Меня зовут Эльза.
-Добрый день, фрау Эльза, и с днем Рождения! - улыбнулась я. - Очень рада с вами познакомиться! Франц много рассказывал мне о вас, он очень вас любит!
Я взглянула на Канариса, улыбаясь, увидела его светлую улыбку в ответ.
-Спасибо, дорогая Катарина! И давайте же уже пройдем к столу.
В мгновение ока для меня поставили еще один прибор, и мы сели за стол.
Вкуснейший ужин на какое-то время отвлек мое внимание - слишком давно, наверное, целую вечность я не ела таких изысканных блюд. В доме Канариса меня кормили вкусно и достаточно, но проще и сытнее. Здесь же я даже не сразу могла понять, что за блюдо передо мной и из чего сделано. Впрочем, и разговоров почти не велось до тех пор, пока не дошла очередь до кофе и торта. И тут вдруг Канарис встал и попросил принести еще шампанского. Баронесса удивленно взглянула на него.
-Франц! Неужели у нас есть повод еще для одного тоста?!
-Да, мама. Есть. И очень важный.
Лакей принес бутылку, Канарис сам откупорил ее и разлил шампанское по бокалам. Его мать глядела на него так, словно, он - волшебник и сейчас сотворит чудо. В ее улыбке было столько искренней надежды на какую-то, еще неведомую ей радость!..
-Но сначала я хочу обратиться к вам, Катарина.
Я подняла на него взгляд. А он смотрел на меня, глаза его светились и несколько секунд его молчания были громче любых слов. Он достал из кармана маленькую коробочку, открыл ее и произнес:
-Я специально тянул до твоего дня Рождения, мама, что бы здесь, при тебе попросить у фроляйн Катарины ее руки.
Канарис протянул мне руку, и я поднялась с моего стула, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги. Я ничего не понимала, глядела в его глаза и чувствовала, как ручьем катятся из моих глаз слезы.
-Вы согласны... ты согласна, Катарина? Ты выйдешь за меня замуж?
И он достал из коробочки кольцо, сверкавшее искрой бриллианта.
На секунду я взглянула на баронессу - она плакала, улыбалась и снова плакала. Она была счастлива.
И тогда я посмотрела на Канариса. Он ждал.
-Да... - пролепетала я. - Да... дорогой, я согласна. Конечно!
Рыдания и счастливый смех вырвались из моей груди, я протянула ему руку, и он надел кольцо, поцеловал мою ладонь и притянул меня к себе. Лекий, нежный поцелуй его лег на мои дрожавшие губы, на мои щеки, мокрые от слез.
-Я счастлив, - его голос задрожал. - Я очень счастлив!.. Извините меня!
Он вдруг резко развернулся и быстрым шагом вышел из столовой.
-Подите ко мне, дитя мое! - услышала я голос баронессы.
Я подошла, и она взяла меня за руку. У нее была теплая, сухая ладошка, нежная, как, наверное, у всякой любящей матери. Она погладила мою ладонь.
-Я совсем не знаю вас, Катарина - Франц почему-то не познакомил нас раньше, хотя, судя по вашим отношениям, по тому предложению, что здесь прозвучало, вы уже давно вместе и вас многое связывает... Знаете, я доверяю сыну, доверяю его выбору и уважаю его, но дело даже не в этом. Как только вы вошли сюда об руку с Францем, как только я увидела ваши глаза, вашу - бога ради, извините меня! - нелепую военную стрижку, которую не спрячешь ни за милой шляпкой, ни за ухищрениями парикмахера, вашу улыбку, которую и за миллион марок не купишь, я поняла все. Я поняла, что вижу нового члена нашей семьи, мою новую дочь. Спасибо вам, детка, спасибо за самый дорогой подарок, какой мне только преподносили ко дню Рождения!.. Только не переживайте! С ним все в порядке. Просто он волнуется и думает, что его уход может это скрыть. Вы побудьте здесь, а я схожу, посмотрю, где он.
И пожав мне руку, она позвала:
-Альфред!
Лакей вошел, развернул ее коляску и вывез из столовой. А я осталась стоять столбом и слезы застилали мне глаза.
Я медленно утерла их, сняла свою шляпку, положила на край стола. Мне вдруг захотелось снова напялить свой комбинезон - такой нелепой я показалась сейчас самой себе в своем наряде принцессы. Снова провела пальцами по губам, щеке. Там, где еще горели его поцелуи... Из коридора послышались шаги и звук подъезжавшей коляски. Дверь открылась, и баронесса подъехала ко мне.
-Ступайте в музыкальный салон, Катарина. Альфред проводит вас. А мне уже пора спать - доктор настаивает ложиться пораньше. Надеюсь, вы извините меня!
-Конечно, фрау Эльза. Спасибо вам и спокойной ночи!
Я наклонилась и поцеловала ее.
-Будь счастлива, дитя мое! - улыбаясь, произнесла баронесса.
И я отправилась вслед за Альфредом.
Музыкальный салон представлял собой большой зал, в котором я смогла разглядеть лишь рояль, освещенный луной. Балкон был открыт, в него и в большие, округлые сверху окна вливался лунный свет. Альфред молча исчез, и я медленно вошла в зал, прерывая тишину стуком своих каблучков по сверкающему паркету. Вошла и остановилась, едва увидев Канариса сидящим за роялем.
-Вы... умеете играть, господин штандартенфюрер? - тихо, почти шепотом спросила я.
Он курил, стряхивая пепел в большую хрустальную пепельницу, стоявшую на крышке рояля.
-Уверен, вы любите музыку, Сержант - заметил, как блеснули ваши глаза и вы улыбнулись при звуках вальса Штрауса, раздавшихся из маминой музыкальной шкатулки. Что для вас сыграть?.. Нет, молчите! Подумайте, а я попробую догадаться сам.
Я молчала. А он продолжал курить. Его форма отсвечивала серебром погон, темная челка, выбившись, упала на лоб. Тогда я отошла к балкону, взяла себя за локти, стараясь унять охватившую меня дрожь. И тут раздались звуки рояля. "Лунная соната" Бетховена. Я невольно вздрогнула и... снова заплакала. Именно ее я хотела услышать. Вернее, сердце мое хотело, потому что мозг вообще отказывался думать и что-либо выбирать. И тут я вспомнила. Подняла ладонь к лунному свету и посмотрела на кольцо. Бриллиантик сверкал и переливался голубым сиянием, которое размывалось моими слезами. Вот оно, мое кольцо. Только...
Я повернулась и под звуки рояля подошла к Канарису. Слышал ли он мои шаги? Он продолжал играть. Он прекрасно играл! Я подняла руку, утерла очередную слезу и... легко-легко, самыми кончиками пальцев, дрожа всем телом, дотронулась до его волос. Мне показалось или он правда вздрогнул? Тогда я положила руку на его плечо, музыка прервалась, и он накрыл мою ладонь своей. Секунду подержал и встал. Повернулся ко мне, все еще держа мою ладонь в своей, и повел за собой к лунному свету. Там он поглядел в мое лицо.
-Что с вами, Сержант? Вы плачете?!
-Скажите, господин штандартенфюрер, зачем вам все это понадобилось? Зачем весь этот спектакль, этот костюмированный фарс?
Несколько секунд он, словно изучая меня, молчал. Потом заговорил.
-Я должен был вас предупредить, но мне захотелось вас проверить. Вам предстоит серьезное задание и вы, как разведчик, должны быть готовы к любой ситуации, любому внезапному повороту событий...
-Но ваша мама...
-Моя мама очень давно мечтает о моей женитьбе - мне ведь уже тридцать пять. Врачи не дают ей и полугода. Несколько месяцев, возможно, а то и меньше осталось биться ее сердцу. Вот я и решил порадовать ее. Настоящей кандидатуры в жены у меня нет, срочно на ком-то жениться я не хочу. А этот вечер был и прошел. Вы вернетесь к своим занятиям, которые, кстати, послезавтра закончатся. Вас ждет заброска, Сержант... Баронесса фон Канарис вас никогда больше не увидит. Все просто.
-И что же, вы... довольны?
-Чем? - не понял он.
-Тем, как я прошла вашу проверку?
-Да. Доволен. Даже более, чем доволен. Ваши инструктора писали в рапорте, что вы отличаетесь прекрасными актерскими данными, что для разведчика просто бесценно. И они не ошиблись. Вы - отменная актриса! Знаете, что сказала мне моя мама, когда нашла здесь?
-Что? - прошептала я.
-Она сказала, что счастлива теперь, что я сделал единственно правильный выбор, павший на вас. Почему? Потому что, она видела, КАК вы смотрите на меня. "Ее глаза светятся любовью к тебе, сынок, она вся ею сияет!" - так сказала моя мама. И это высшая оценка вашей игры, вашей способности принимать ситуацию и справляться с ней, Сержант.
Я медленно сняла с пальца кольцо и протянула ему.
-Возьмите, господин штандартенфюрер. Спектакль окончен, публика разошлась - пора снимать костюмы, убирать реквизит. Камень настоящий, я вижу. Стоит немало. Возьмите же!
И я сама вложила кольцо в его ладонь.
-Его вы сможете подарить вашей настоящей невесте, тем более, что кандидатура у вас, кажется, все-таки, уже есть. Агата - красивая девушка, похоже, из богатой семьи. Прекрасный выбор! Интересно только, почему ее вы не позвали сюда, почему ее не представили маме, как вашу невесту? Она-то, кажется, таковой себя и считает.
-Потому что, она не понравилась бы моей маме.
-Что ж, мне очень жаль, но если доктора не ошибаются, вам недолго осталось заставлять Агату ждать ее счастья!
-Но вам-то что? Вы так сердитесь, так взволнованы! Что происходит, Сержант?
Я провела рукой по своим коротким волосам, взъерошила их - прическа ведь больше не нужна...
-Вы считаете дни, оставшиеся сердцу вашей мамы... Она у вас замечательная! Глядя на нее, я подумала о своей маме, о своих родных, которых больше нет со мной, и которые были единственными людьми на этом свете, которые любили меня и переживали о моем сердце. Оно здоровое у меня, но тоже живое, тоже чувствующее, господин штандартенфюрер!.. Я знаю, для вас, для вашей страны я - мусор, который, оказалось, еще можно использовать. А для вас - еще и дважды. Все равно в расход. Но напоследок, просто, что бы вы знали, да от смелости, которую мне придал мой удачно выправленный сегодня внешний вид - в своем провонявшем бензином комбинезоне я вряд ли бы решилась на это - я скажу. Вы - слепец, господин штандартенфюрер! Вас нельзя и близко к разведке подпускать, потому что, вы ни черта не разбираетесь в людях.
Столько времени вы общались со мной, глядели мне в глаза и ничего, совсем ничего не увидели. Впрочем, возможно, потому, что и не хотели видеть.
-Что? Что я должен был увидеть? - он схватил меня за плечи так сильно, что мне стало больно. - Говорите!
Я лишь рассмеялась.
-Говорите, я вам приказываю!
Я смолкла, подняла глаза, и он увидел, наконец, мои слезы.
- Я...я люблю вас, господин штандартенфюрер... Господи боже, я так вас люблю!
И я разрыдалась. А он рывком прижал меня к себе. Крепко накрепко.
...Он тащил меня за руку вниз по лестнице. Бегом.
-Моя шляпка! - вскрикнула я, чуть-чуть опомнившись.
-У тебя будут сотни других шляпок, - прорычал он на бегу.
На улице он запихал меня в машину.
-Поехали! - скомандовал он нам обоим, и машина рванулась вон из города. Там, на шоссе, окруженном тенью деревьев Канарис сбавил скорость и поглядел на меня в зеркало заднего вида. Молча. Я тоже молчала, готовая ко всему. Вернее, мне уже нечего было терять, нечего бояться. Теперь он знал все, знал мою "большую тайну", как выразилась фрау Мартин. И это была его тайна, мое сердце теперь билось только для него и пусть он делает с ним, со мной все, что захочет!
Канарис остановил машину на холме, стоящим над городом. С одной стороны дороги высился склон холма, поросший сиявшими в лунном свете деревьями, а с другой - высокий, по пояс, каменный парапет, отделявший дорогу от пропасти.
Канарис вышел из машины, подал мне руку и подвел к парапету.
-Давай постоим здесь, - он снова заговорил со мной на "ты". - Это очень любимое мной место. Особенно сейчас, в лунном свете. Город, как на ладони. Большой спящий город... Ты просто постой со мной и передохни. Подыши свежим воздухом, успокойся, Сержант.
-Я не уверена, что это получится - успокоиться, - отозвалась я.
-Но ты ведь сказала главное, что хотела сказать все это долгое время. Разве теперь на душе не легче?
-Почему ты думаешь, что я уже давно готова была это сказать? Чувствовать ведь можно все, что угодно, а иметь силы и желание высказать это - не всегда.
-Уже давно твои глаза говорили за тебя. Ты действительно думаешь, что я ничего не видел?! Глупышка...
-Тогда зачем же так, Канарис?! - вскричала я невольно, ибо от боли, от сознания того, что он все знал и все равно проделал этот спектакль со мной, так кричало мое сердце.
Канарис снова прижал меня к себе, я уткнулась лицом в его мундир, а он поцеловал мою макушку.
-Ты очень красивая сегодня! - сказал он. - Правда... Послушай меня. Постарайся успокоиться и выслушай, Сержант, потому что, другой возможности уже не будет. Тебе действительно послезавтра вылетать... И здесь на несколько километров вокруг - никого... Ты спасла мне жизнь. И я знал, что ты на это способна - спасти жизнь офицеру армии, против которой еще недавно воевала сама. Способна, потому что сама ждала от меня того же, когда лежала под скальпелем, который резал тебя на живую. Ждала от врага, от того, кто мог в любой момент отправить тебя на смерть. Почему? Почему, Сержант?!.. Ты понимаешь, о чем я?
-Понимаю, - прошептала я.
-Если бы ты знала, как мне хотелось тогда выстрелить в затылок этому уроду Мантейфелю или просто придушить его! Если бы ты только знала... Но я понимал, что сотвори я это или просто попытайся я его остановить, все - я никогда не смог бы тебя спасти и мы, возможно, уже оба оказались бы у стенки. И даже потом, когда он вышел, я не решился пожалеть тебя, хотя мне очень этого хотелось. Так хотелось обнять тебя, осушить твои слезы! Сам не понимал, что такое со мной творится...
Он примолк, возможно, собираясь с мыслями, а я молчала в ожидании, вдыхая его запах, чувствуя его тепло. Я ждала его голос, ибо сейчас мне не хотелось слышать ничего во всем свете, кроме него.
-...Однажды вечером, полгода назад, я пребывал в отвратительном настроении. Неприятности по службе, а потом к маме приехал, а ей в тот вечер хуже стало. Я оказался в кабаке, где на пьяную голову познакомился с Агатой. Она и вправду из состоятельной семьи, весьма смелая и свободная в поступках особа. В результате мы оказались в постели, потом общались еще несколько дней. Не скажу, что она мне не нравилась, Сержант. Пусть уж будет все по-честному, да?
Я кивнула, понимая, что эта правда не для того, что бы просто выговориться, невзирая на мои чувства. Эта правда, что бы я верила.
-Мне импонировала ее смелость и искренность, пусть даже граничившая распущенностью. Возможно, она считала, что так не будет казаться старомодной дурочкой... Не знаю. Во всяком случае, я не видел особенных чувств с ее стороны ко мне, не услышал ни единого даже намека на них и сам ничего ей не обещал. Да она и не просила... Понимаю, что женщина может молчать о своих желаниях, своих чувствах, боясь показаться навязчивой. Но глаза... Они не обманут, не солгут. Ни разу я не видел в них ни искры тепла, ни капли истинного сожаления, когда мне приходилось уходить. Никогда... И ни разу, ни на одну минуту я не пожалел о том, что потом мне пришлось уехать надолго. Настолько надолго, что связь прервалась. Сегодня это была совершенно случайная встреча, которой я не ожидал и которой совершенно не был рад. Но я разыграл эту дурацкую сценку лишь для того, что бы убедиться, насколько сильно твое чувство ко мне, заревнуешь ли ты. И я увидел твой взгляд, я услышал, как закричало твое сердце. Знала бы ты, чего мне стоило сдержаться, что бы не сгрести тебя в охапку прямо там, в салоне фрау Мартин!
Я прижалась к нему сильнее, но поднять глаза к его лицу еще не решалась. Я хотела пока только слушать. Пусть он говорит! Говорит и говорит!.. Но Канарис отстранил меня немного, поглядел мне в лицо, а потом взял за руку и снова надел мне на палец свое кольцо.
-Я хочу, что бы ты все-таки, приняла его. Это очень важно для меня, Сержант! Ибо нет сейчас для меня человека ближе и дороже тебя. Ты слышишь меня, понимаешь?
Я видела его глаза, видела слезы в них, блестевшие в лунном свете и не могла произнести ни слова. Меня всю трясло. Да и что я могла сказать? Он и так все видел, все читал по моему лицу.
-Я не буду сейчас говорить о моем предложении просто потому, что не время сейчас. Тебе лететь на задание, мне продолжать мою работу здесь, да еще уезжать завтра...
-Что?! Так ты не проводишь меня? Не сможешь?
-Нет, Сержант. Завтра рано утром я уезжаю сначала в Берлин, а потом на Восток. В командировку.
-На фронт?
-Да, почти.
-Это опасно?
Я схватила его ладонь и прижалась к ней губами.
-Не опаснее, чем тебе. Но я обещаю тебе беречь себя. Это единственное, что я тебе могу пообещать. Мне давно обрыдла эта война, а с того момента, когда наши войска перешли границу Советского Союза, мне стало казаться, что нас ждет крах. Самый настоящий и чудовищный... Нет смысла. Теперь, я боюсь, уже ни в чем нет смысла. Мы сами вырыли себе яму и мне бесконечно жаль нашу несчастную страну, купившуюся на ложь, балаганные лозунги и главное - на возможность вылезти из кризиса. Как мы радовались открывавшимся заводам, новым рабочим местам! Сколько смеющихся, довольных лиц появилось вновь, сколько сытых наконец, людей стали наполнять по выходным парки отдыха, кино и театры. Люди ожили, наелись и хорошо оделись... Наивные глупцы! Да что теперь... Остается лишь воевать до конца, каким бы он ни был. Я все-таки, сын своей родины... Но тебя мне теперь совсем не хочется посылать на это задание, хотя, наш человек там уверяет, что продумал и всю операцию, и пути отступления. В любом случае, дядя командует всем и не в моей власти что-либо отменять...Ты вернешься. И ты тоже будешь беречь себя. Да?
Я кивнула.
-Ты не боишься?
-Немного. Больше за то, что не справлюсь.
-Ты справишься, я уверен!.. Поехали отсюда. Я вижу, ты уже замерзаешь. Все-таки, ночь, а у тебя легкое платье.
Наверное, он почувствовал, как меня колотит, но не понял, почему. Мы сели в машину, и скоро оказались у его охотничьего домика. В окне прихожей горел свет. Канарис помог мне выйти из машины и остановился. Мы оба молчали.
-Ты сейчас уедешь? - тихо спросила я, опустив взгляд.
Он взял меня за подбородок. Поднял мое лицо.
-Мне очень хочется поцеловать тебя, - сказал он. - И не просто чмокнуть, а по-настоящему. Но...
-Что?
Он улыбнулся.
-Мне немного неловко. Я...
Он держал меня за плечи, и его ладони скользили по ним. Сильно, горячо. Я поняла и в моей груди загорелось что-то. То, о чем я уже очень давно не думала, что казалось, спит, но проснулось мгновенно. Я глядела ему в глаза и мне стало трудно дышать. Тогда он взял меня за руку и повел в дом. Мимо сонного, но вышедшего нас встретить Макса.
-Ты свободен, иди спать, - только и сказал ему Канарис.
Он провел меня за руку наверх, довел до моей комнаты, остановился и поглядел на меня, точно, спрашивая в последний раз. Я знала, где находится его спальня и я сама повела его дальше по коридору, к ней. Мы вошли в полутемную комнату, Канарис закрыл за нами дверь, запер. Подошел ко мне. Взял мое лицо в свои ладони.
-Темно здесь, - прошептала я.
-Я прекрасно тебя вижу. Твои глаза блестят. Ты снова плачешь?
-Нет. Я счастлива.
-Правда? И тебе больше ничего не хочется?
Он спрашивал очень серьезно, так серьезно, что я поняла - мой ответ сейчас очень важен для него. Гораздо важнее нахлынувшей страсти.
-Я хочу... Я хочу, что бы ты... любил меня, не смотря на войну, на все обстоятельства. Какая разница, можно или нельзя, время или не время сейчас для этого! Я хочу быть с тобой всегда, каждую минуту и когда ты завтра уедешь, мне станет страшно и невыносимо одиноко, как бы ты меня ни успокаивал... Скажи мне! Скажи, если это есть, если это правда! Тогда ради этого я поберегу себя и вернусь.
-Я люблю тебя, мой Сержант. И мне уже ничего не важно, кроме этого. Девочка моя, я очень тебя люблю!
И приподняв с пола, он понес меня к кровати.
Я не чувствовала ничего, кроме его объятий, его горячих, мягких губ, целовавших меня, и меня несло к нему так сильно, что когда я всей кожей своей ощутила его тело, я опять заплакала. Он был мой, только мой! И он ласкал меня, что-то шептал, гладил по волосам и утирал мои слезы, а потом вдруг повернул на живот, положил на одну свою руку, а другой провел по спине, по шраму. Наклонился и я почувствовала его губы.
-Помнишь? - спросил он.
-Да, - откликнулась я. - Я помню твои слова, а еще больше помню, как мне хотелось, что бы...
-Я и говорил тогда о себе. Один Бог знает, отчего я был тогда так уверен, что ты будешь моей. Только моей!.. Может, потому что, увидел твои глаза в то утро, когда пришел к тебе во второй раз, - он говорил и все гладил, целовал и снова гладил мой шрам. - Я не могу этого объяснить, но вопреки любым ожиданиям, особенно в тех стенах, в том положении, что ты находилась, в твоих глазах не было ни капли страха, отчаяния, тоски или отчуждения. Твои глаза улыбались.
-Я видела тебя.
Я повернулась к нему, обняла и притянула к себе.
-Не надо больше слов, мой родной! Ты ведь и так все знаешь.
-Знаю. И очень надеюсь отдать тебе столько же, сколько отдаешь мне ты.
И я приняла его в себя. Вскрикнула и заплакала, улыбаясь, счастливая. А он брал меня. Страстно, неистово, сам едва не плача и отдавая себя, свое сердце, свою жизнь. Я знала это так же верно, как ощущала сейчас его нежные сильные руки, его губы, его тело и запах, которые, я знала, я запомню навсегда. Мне даже страшно стало в ту секунду, словно, шепнул кто-то: "Это в последний раз. Ты видишь и чувствуешь его в последний раз...".
-НЕТ! - вскрикнула я. - Нет!!
-Что ты? Что, милая?
Я прижалась к нему.
-Я боюсь, я смертельно боюсь тебя потерять!
-Я тоже. Никому не дано знать, что будет с нами дальше. Время такое. Но раз мы рискнули, раз решили, что нужны друг другу, нам ничего не остается, как верить, что все будет хорошо и надеяться, что Судьба смилостивится над нами... Спи теперь. Спи спокойно. Я рядом.
И он прижал меня к себе, целуя в лоб и гладя, лаская мои волосы, возможно, успокаивая так и свое растревоженное сердце.
Рано утром Канарис разбудил меня, поцеловав и погладив по голове.
-Просыпайся, вставай, мой Сержант! Тебе пора. Нам обоим пора.
Я открыла глаза. Он сидел рядом на постели, уже полностью одетый, причесанный.
-Макс принес нам завтрак. Сияет почему-то, как медный грош!.. Давай быстренько выпьем кофе с булочками, я отвезу тебя на полигон, а сам поеду в Берлин. Да?
-Да, - отозвалась я. - Хорошо.
И попыталась улыбнуться как можно спокойнее и веселее. Но Канарис внимательно следил за мной и наверняка заметил выражение моих глаз, мою растерянность и грусть, граничившую с отчаянием.
Мы позавтракали, я оделась в свою запасную форму и мы сели в машину. Не доезжая до полигона, Канарис вдруг остановился, вышел из машины и помог выйти мне.
-Там, на полигоне, нам не удалось бы попрощаться... Тихо-тихо! А ну не пугаться! Сержант!.. Девочка моя, ты что же это?!
Я еле сдерживала слезы, по-дурацки улыбаясь и терзая в руках свою пилотку.
Он прижал меня к себе, укачивая, как ребенка.
-Я вернусь. Слышишь? Я вернусь К ТЕБЕ! Поняла? И ты вернешься. Обязательно! Я очень тебя люблю! - он взял мою ладонь и указал на кольцо. - Это никчемная побрякушка, которая и мизинчика твоего не стоит, сколько бы каратов ни весил этот камешек. Но пусть хотя бы это колечко постоянно напоминает тебе о том согласии, которое ты дала. Ты пообещала быть со мной, а значит и я никуда не денусь. Я всегда с тобой, где бы я ни был!.. Ты, наверное, права - мои попытки успокоить тебя сейчас, скорее всего, тщетны. И уезжая отсюда, я буду видеть перед собой твое заплаканное личико. И все же... Постарайся верить, Сержант! Помни, что теперь ты не одна в целом свете и я переживаю за твое сердце. Ладно?
Я кивнула и бросилась ему на шею.
-Я тоже очень-очень, я бесконечно люблю тебя, мой штандартенфюрер, мой Канарис! Я верю тебе, как верила только своим близким и сделаю для тебя все. Все, что бы быть с тобой. Поезжай спокойно!
И я поцеловала кольцо. А Канарис обнял меня и этот его последний поцелуй еще долго горел на моих губах, как и слезы, жгучие слезы непримирения с расставанием, которое раздавило меня, заставляя предчувствовать все самое плохое и кажется, не было этой ночи, не было объятий Канариса, его голоса, его слов и поцелуев или, точно, сгинул он навсегда, пропал где-то далеко, немедленно позабыв обо мне... Нет! Он не забыл! Ни за что! Только бы жив был! Господи, только бы жив!..
Как в каком-то жутком полусне я весь день выполняла все задания инструкторов, двигалась сомнамбулой, в столовой почти ничего не ела. Я все время видела его лицо, постоянно оглядывалась на ворота в ожидании увидеть его машину и сама мысль о том, что теперь все повисло в воздухе и я не могу знать, когда теперь он снова будет рядом, пробуждала в груди, в глазах невыносимую боль. Когда же мне сообщили, что на полигон прибыл адмирал Канарис и хочет меня видеть, я даже не сразу это поняла. Я услышала фамилию и сердце мое подпрыгнуло. Канарис! Он приехал! Но через секунду до меня дошло, что это не тот Канарис, что сейчас речь пойдет о моей заброске и это уже реально и совсем близко. Кое-как я взяла себя в руки и вошла в кабинет, где ждал меня адмирал.
-Добрый день, Сержант! - произнес он, прикуривая. - Вы уже в курсе, что сегодня ночью ваша заброска?
-Да, господин адмирал.
-Вы не передумали?
-Нет, господин адмирал. Я готова.
-Хорошо.... Хорошо...
Он встал из-за стола и прошелся по комнате.
-Ну, что же, тогда сегодня вечером, в двадцать три ноль-ноль за вами приедет машина и отвезет вас на аэродром. За час до этого вам доставят одежду и все необходимые инструкции, которые вам надлежит прочесть, запомнить и уничтожить. Вы меня поняли?
-Так точно, господин адмирал!
-И не грустите, - добавил вдруг он. Вам предстоит серьезная работа, где нет места эмоциям. Но что бы хоть немного подбодрить вас, скажу, что сегодня я виделся с моим племянником, штандартенфюрером СС Канарисом. Надо признать и вы должны это знать - он очень гордится вами, как своей протеже, и передает вам привет и самые лучшие пожелания. А главное - стойкости и удачи! Это его слова.
-Благодарю вас, господин адмирал... - я опустила голову, что бы он не увидел, как заблестели мои глаза. - Благодарю...
-Вы уверены, что с вами все в порядке, Сержант? Это очень важно, ведь речь идет об очень серьезной работе.
-Со мной все в порядке, господин адмирал, - я взяла себя в руки и вскинула на него взгляд. - В абсолютном порядке. Можете полностью рассчитывать на меня.
-Хорошо. В таком случае, сейчас я оставлю вас, что бы у вас было время отдохнуть, собраться с силами и мыслями. Вас отвезти в охотничий домик или останетесь здесь?
Я знала, что, вероятно, лучше было бы остаться на полигоне, но на сей раз не смогла выдержать.
-Если можно, я хотела бы поехать в охотничий домик, господин адмирал. Здесь, на полигоне, установлена прекрасная дисциплина, но все же, думаю, с мыслями мне лучше удастся собраться в тишине и покое. Надеюсь, вы поймете меня правильно.
-Я понимаю, Сержант. Будь по-вашему. Пойдемте, я дам вам машину.
Большие настенные часы пробили четверть седьмого по полудни, когда я прошла через гостиную охотничьего домика. Я медленно поднялась по лестнице наверх, остановилась на мгновение у двери своей спальни и пошла дальше, к комнате Канариса. Вошла. Конечно, глупо было бы надеяться, что постель до сих пор разобрана и я смогла бы почувствовать его запах на подушке. Все было убрано, постель идеально заправлена, комната проветрена. Как будто, и вправду, как в моем кошмаре, не было ничего. Только сон, просто сон, мечта несбыточная... Я прошла и села на кровать. Погладила ладонью льняное покрывало, обвела взглядом комнату и увидела шкаф, обычный платяной шкаф. И я вспомнила свое детство. Тогда, совсем маленькая, я любила открывать мамин шкаф с платьями, бельем. Ее в такие моменты не было дома, и когда я начинала скучать по ней слишком сильно, я открывала тихонько ее шкаф, перебирала платья на вешалках, прижималась к ним лицом и вдыхала, вдыхала и вдыхала запах ее духов, ее, мамин запах. И тогда разлука уже не казалась такой тяжелой, мама, словно, ближе становилась... Я встала кровати и подошла к шкафу, повернула маленький ключик и открыла дверцу. Чудо, что здесь, в охоничьем домике, вообще оказались какие-то его вещи! И все же, они были - пара мундиров, два или три охотничьих костюма, какая-то теплая одежда. Справа, на полках - аккуратно уложенные белые и коричневые форменные сорочки, цивильные рубашки. Я провела рукой по рукавам мундиров, опустила взгляд и увидела совсем небольшую корзину для грязного белья, задвинутую к задней стенке. Там что-то было и, выдвинув ее, я увидела белую рубашку. Она явно лежала здесь недавно, и я поняла, Канарис был в ней вчера, а утром бросил ее в корзину. Я достала ее, поднесла к лицу и вдохнула. Медленно, глубоко, так, что бы не потерять ни единой капли запаха, его запаха, моего единственного мужчины. Ведь в нем, в этом запахе сейчас сосредоточилось для меня все - вчерашний вечер, ночь, его взгляд, дыхание, его объятия, слова, его нежность и сила и все, все мои несчастные мечты! Мое будущее... Я заплакала, понимая, что уже слишком много плачу, что сил совсем не осталось, а через несколько часов мне лететь на задание, вернуться с которого у меня и надежды почти нет. Только отчаянное желание как-то выполнить его и увидеть Канариса еще хоть разок, обнять его хоть на минутку, потому что, вдруг поняла я - никогда мне не быть с ним. Никогда! Все обман, все пустое, глупые мои, несбыточные иллюзии. Только нет у меня в этом мире больше ничего и никого, кроме него. Ни родины, ни близких, ни флага, за который воевать. Всех предала, про все забыла... Слишком долго я отталкивала от себя все эти мысли, но в глубине души все это время я знала, что удел мой теперь лишь презрение. Весь свет, все те, с кем я росла, воспитывалась, с кем служила в армии, летала - все они сейчас кровь проливают за мир, за справедливость, за добро, наконец. Просто за добро, уничтожаемое фашистами, за которых теперь воюю я, за которых я скоро полечу на задание, что бы уже окончательно предать свою, пусть и не очень родную страну, которая была жестока с моей семьей, которая запуталась во лжи, захлебнулась кровью, но все еще оставалась моей страной. И теперь я воткну ей в спину нож. Воткну ради него, ради Канариса... Я утерла слезы его рубахой. Что ж, ничего больше не остается. Он - мой флаг и пути назад нет. Даже если и надежды совсем не останется.
Наверное, сама того не заметив, я прилегла на кровати в обнимку с рубашкой, да так и задремала. Проснулась разом, когда за окном уже смеркалось. И тут же услышала внизу чьи-то голоса. А через минуту послышался вежливый стук в дверь.
-Да? - отозвалась я.
Вошел Макс с большим пакетом в руках.
-Фроляйн Катарина, прошу прощения, но только что для вас привезли вот этот пакет.
-Хорошо, Макс. Спасибо.
Я поднялась с кровати, подошла и забрала пакет.
-Как себя чувствуете, фроляйн? Может быть, чаю или кофе?
-Все в порядке, Макс. Просто задремала здесь... Если можно, принесите мне чай сюда. Мне скоро уезжать, собраться надо, подготовиться. Хорошо?
-Да, да, конечно! Сию минуту.
Я пила, как всегда, вкуснейший, крепко заваренный Гертрудой чай, не обращая внимания на пару свежих, теплых еще пирожков, принесенных Максом вместе с чаем. В моих руках лежала раскрытая папка с подробными инструкциями, которые мне надлежало прочесть, запомнить и уничтожить. Я старалась читать внимательно, понимая и запоминая каждое слово, но слезы застилали мне глаза, слова, казались написанными по-китайски, руки мои дрожали, а вместе с ними и вся папка. Из нескольких фраз я поняла все - ...не пытаться связываться с работающим агентом... ...не пытаться самостоятельно выходить на связь с Ценром... ...уничтожить самолет любыми доступными средствами...
Я поняла, что все, сказанное ранее адмиралом Канарисом было ложью. Агент, работающий сейчас на этом военном заводе, должен был связаться со мной, объяснить, как устроиться на завод и на этом его миссия заканчивалась. Никакой помощи, никакого прикрытия, никаких путей к отступлению. Мне предоставлялись все необходимые советские документы, что бы никакая военная комендатура не придралась. Я - эвакуированная из Ленинграда. Родные погибли. Все знали, что такое ленинградская блокада! Была больна, лежала в госпитале, теперь направлена в эвакуацию. А на большом военном заводе всегда найдется работа для молодой девушки. Во всяком случае, в немецкой разведке считали, что попробовать стоило. Любой ценой уничтожить самолет... О, господин адмирал знал, что делал! От цепкого, пристального взгляда его стальных глаз наверняка не укрылось, какими глазами я смотрю на Канариса, он все понял и решил, что мое отношение к его племяннику - лишняя гарантия моей преданности, моего рвения исполнить любой приказ. Разумеется, он понимал, что существует риск того, что я попробую сбежать. Ну, и что? Одной дурой больше, одной меньше, даже если мне удастся скрыться здесь, в Германии, что само по себе сомнительно. Куда мне здесь деваться?! Не к родственникам же в Берлин! А кроме абсолютного знания немецкого языка у меня ничего нет. Попытка рассказать об операции советским властям? Это равносильно самоубийству. Риск потерять агента, которого они так берегут? Но из инструкции я поняла, что я его толком и не увижу, не говоря уже о том, что вряд ли он мне представится. Ничего серьезного я комиссарам выдать и не смогу, кроме одного, что я - советский летчик, попала в плен к немцам и пошла на сотрудничество с ними. Никто не поверит, что я могла сделать это намеренно. Просто чушь собачья!.. Конечно, я могла бы попросту жить и работать в России, на этом самом заводе или даже уехать куда-либо спустя какое-то время. Я бы просто провалила операцию. И все. И плевать им на меня. Если только агент этот немецкий меня где-нибудь втихую не пристрелит. Так, на всякий случай... Мне ничего не оставалось, как собраться, сесть в посланную за мной машину, а затем в самолет и сделать то, зачем меня послали. Меня пускали в расход и никакой надежды снова увидеть Канариса. Никогда. Вот и все!.. И как же я, идиотка, только предположить могла, что ко мне отнесутся всерьез, что моя шкура здесь имеет хоть какую-нибудь цену?! Канарис?! Скорее всего, он все знал и лишь подыгрывал своему дяде, подогревая мое чувство к нему, что бы готовилась я к операции со всем возможным рвением. Надеялись, что после прочтения инструкции я ничего не пойму, не соображу, что пути назад нет и не будет? Возможно. Хотя, Канарис прекрасно знал, что я такое есть, что найдется в голове, чем пораскинуть. Да только, видимо, и он считал, что не будет такой уж потери, если я провалю операцию. Найдут другую возможность, агентом этим своим рискнут в конце концов. Скорее всего, это тоже бывший советский. Только знает побольше, да пригодиться еще может... Значит, все ложь. Все абсолютно. И ведь он мне так и сказал - вернешься к своим занятиям, и баронесса тебя никогда больше не увидит. Вот когда была правда! Только тогда... Наверное, мне надо было бы разрыдаться. Только слезы мои разом высохли. Не было больше слез. Только чернота перед глазами и глухая боль в груди. Для меня погас весь свет, меня, словно, к кровати придавило, на которой я сидела. Я подняла голову, поднесла чашку с остатками чая к губам и машинально выпила. Оглядела комнату, в которой ничего не изменилось - все та же кровать, освещенная лампой, те же кресло, стол, стул, шкаф, камин. На кровати так и лежала его белая рубашка. Только меня здесь, точно, и не было. Никогда. Инородный предмет, который, впрочем, скоро отсюда увезут. И снова здесь все будет, как прежде. До меня...
Я встала, держа в руках папку, взяла рубашку Канариса, подошла к горевшему камину и бросила все в огонь. Потом я достала из пакета компактную сумку и посмотрела содержимое - платье, туфли, в которые я должна была переодеться там, в России. Документы. Деньги. Немного. Что ж, самое необходимое у меня было...
Очень скоро я услышала звук подъезжавшей машины. Это за мной. Пора. Только теперь некому было прощаться со мной. Во всем свете ни у кого уже не найдется для меня теплых слов. А чего ожидать предателю, кроме предательства?! Я огляделась в последний раз, отвернулась и быстро вышла из комнаты.
Перед тем, как отправиться в Берлин, Канарис заехал к своему дяде, адмиралу Канарису. Тот явно его не ожидал и, казалось, был даже не очень доволен этим неожиданным визитом.
-Франц?! А ты что здесь делаешь? - впрочем, он быстро с собой справился. - Я был уверен, что ты уже на пути в Берлин.
Он указал племяннику на кресло и тот сел.
-Извини, дядя. У меня небольшое дело к тебе. Мой вопрос, вероятно, удивит тебя, но для меня это важно.
-Я тебя слушаю.
-Я хотел бы прочесть те инструкции, которые получит сегодня Сержант.
Адмирал вскинул брови.
-Это еще зачем? Ты и так все знаешь.
-Знаю. Тем не менее, дядя. Мне хотелось бы знать подробности.
-Ты так волнуешься за эту девчонку? Хочешь быть уверен, что она вернется? Франц, не заставляй меня думать, что ты испытываешь к ней какую-то симпатию!
Канарис усмехнулся.
-Ты удивляешь меня, дядя! О каких симпатиях может идти речь?! Ты просто смеешься надо мной!.. Я закурю? Ты позволишь?
-Кури. Может, коньяку немного?
-Можно. Только, действительно, немного - мне еще за руль.
Адмирал достал из шкафчика бутылку и пару рюмок. Налил коньяк и уселся за свой стол. Канарис выпил и закурил.
-Ты же понимаешь, дядя, что операция эта, как бы ни была секретна, дойдет до верха в любом случае. Успешна она будет или нет. Я не работаю в разведке, но о моем участии тоже станет известно и тоже при любом исходе. Я нашел агента, я его готовил, значит, я за него и отвечаю. Стало быть, мне бы стоило быть осведомленным обо всех подробностях и нюансах. Ты не согласен? Честно сказать, мне попросту до сих пор не очень ясно, как так легко и быстро ты согласился на то, что такое сложное, ставшее невыполнимым для твоего агента на заводе задание, должна выполнить, действительно, девчонка, у которой, по сути, всех плюсов - только то, что она сама русская, да то, что в самолетах мало мальски разбирается. Никакого опыта разведки. Ничего!
-Ну, во-первых, не так уж легко, как тебе кажется, Франц. А во-вторых... Хорошо, возьми, читай!
И адмирал вынул из ящика стола тонкую папку. Бросил на стол перед Канарисом. Тот медленно открыл ее и стал читать.
-Ну, что же, дядя, - минут через пять Канарис захлопнул папку, - мне лишь остается теперь поблагодарить тебя за доверие!
-А ты всерьез мог поверить, что мы ей и агента раскроем, и позаботимся о ее возвращении?! Ты правда думал, что она сможет достать документы?! Я был уверен, что ты и сам догадаешься!
-Потому и сомневался. Что же, теперь мне все стало ясно. Спасибо, дядя.
Канарис поднялся.
-Мне пора.
Адмирал пристально взглянул на племянника.
-А вот мне так и не ясно. Ты что-то, по-моему, не совсем в себе, Франц.
-Не выспался, наверное... Ладно, будем надеяться, что девчонке удастся то, что вы задумали. Особенно после того, что она сегодня прочтет.
-Думаешь, догадается, что назад ей пути не будет? Может выкинуть что-нибудь?
-Догадается. Но не выкинет. Она прекрасно понимает, что нет у нее другого выхода, кроме как лететь.
-Там все завалит?
-Вы и так рискуете, но хотя бы не вашим агентом.
-У нас тоже нет другого выхода. Если не нам, то пусть никому не достанется этот треклятый самолет!
-Но они построят новый!
-Надеюсь, документацию удастся достать.
-Подожди! Что-то я не очень понимаю... Выходит, бумаги вы достать можете, а заваруха с самолетом - прикрытие для вашего агента? Все свалят на Сержанта?
-Ну, наконец-то! Я уже боялся, что ты не додумаешься... Ты же понимаешь, что просто исчезновение документов поднимет большой шум, который поставит нашего человека под удар и вынудит его поспешно исчезнуть. Таким образом, мы теряем возможность использовать его далее. Если же твоему сержанту удастся проникнуть на завод и уничтожить самолет, то естественно, комиссары будут считать, что исчезновение документов - дело рук диверсанта. А уж наш человек постарается, что бы этот диверсант был найден. Ей никогда не доказать, что она здесь ни при чем, что есть кто-то еще, кто мог украсть документы.
-Но они будут искать документы у нее!
-Правильно! Они их и не найдут. И сколько бы она не утверждала, что не брала их, они будут уверены, что она их уже передала и просто молчит, не желая выдавать сообщников. Она и выдать никого не сможет, потому что, как ты понял из инструкции, никого и не узнает. Ее попросту поставят к стенке! А пока шум и гам, документы попадут к нам. При удачном стечении обстоятельств все получается замечательно.
-Ну, а если она все же, просто не станет работать?
-Плохо, конечно, и наш человек нам дорог... Время поджимает, вот что! Но если она, взбрыкнет, придется использовать агента, а потом поспешно его выводить. Нежелательно, но это так. Много лет его работы, его вживания в свою роль пропадут.
-Но вы получите документы! Это немало.
Канарис направился к дверям.
-Поезжай спокойно, - адмирал поднялся из-за стола. - В любом случае твоя карьера не пострадает. Свою работу ты выполнил прекрасно!
-И на том спасибо.
Только в крохотном кафе Канарис дал волю своим чувствам. На сколько это было возможно. Он заказал рюмку водки - коньяк ему уже претил - выпил залпом и закурил. Но вдруг он обхватил голову руками и застонал.
-Девочка... Моя девочка... Что я наделал!
Несколько минут он сидел не шевелясь, потом резко вскочил и вышел из кафе, бросив на столик несколько монет.
Через полчаса автомобиль Канариса остановился около одного из театров Бранденбурга. А еще через несколько минут в одной из его гримерок состоялся короткий и довольно странный для офицера СС разговор. После него Альберт Штраус, местный трагик, а так же старинный друг Канариса, пожав плечами, порылся в шкафу и передал другу то, что тот у него попросил. Канарис спрятал это в свой портфель.
-Благодарю тебя, дружище! - Канарис пожал Штраусу руку. - Ты просто не представляешь, как выручил меня!
-Что ж, пусть не представляю и догадываюсь, что ты все равно ничего не поведаешь мне, но я от всей души желаю тебе удачной премьеры твоего важного спектакля!
-Спасибо, Альберт! Только боюсь, если он удастся, мы с тобой, пожалуй, и не увидимся больше.
-Жаль. Честное слово, жаль! И все равно, удачи, Франц!..
Еще через несколько минут Канарис взбегал по ступеням крыльца дома своей матери. Войдя в дом, он остановился, отдышался и уже совершенно спокойно поднялся по лестнице и прошел в библиотеку, где около большого окна его мать, баронесса фон Канарис читала, держа в руках небольшой старинный том.
-Франц, сынок! - воскликнула она. - Что же ты без предупреждения? Скоро обед, я бы распорядилась приготовить твой любимый тортик. Мы бы чаю попили, поговорили...
-Ничего, мама, у тебя все равно, найдется что-нибудь вкусненькое для меня. И чаю мы обязательно попьем.
-Так значит, ты не убежишь, как обычно, через несколько минут?! - просияла баронесса.
-Нет, мама. Сегодня нам хватит времени и на чай, и на разговор.
-Что-то серьезное, дорогой? - встревожилась баронесса.
Сын поцеловал матери руку, погладил ее мягкую ладонь.
-Это серьезно, мама, но ты не должна тревожиться. Все будет хорошо, я обещаю!
-Это по службе? Ты едешь на фронт?
-Нет, нет. Никакого фронта, честно!.. Давай сначала чайку, а потом поговорим. Хорошо?
-Да, да, конечно!
И скоро мать и сын сидели за столом. Обед был позади и перед ними стояли чашки с горячим чаем и большое блюдо с пирожными из кондитерской с соседней улицы. Баронесса очень доверяла тамошнему кондитеру, пирожными которого не стыдно было угостить и королевскую особу.
-А что же фроляйн Катарина, Франц? Как она? Она очень понравилась мне, но я почему-то переживаю за нее. Я видела в ее глазах очень много чувства к тебе, они светились сынок. Светились по-настоящему. Но была в них и тревога. И без того личико ее, такое милое, было бледным, а тут еще и во взгляде что-то тяжкое, отчаянно утаиваемое. Но ее искренность выдавала ее. Как говорится, все на лбу написано. Совсем девочка. Береги ее, сынок! Ради Господа, убереги ты ее от этой войны, ради самого себя убереги. Слышишь?
-Как раз об этом, о ней я и хочу поговорить с тобой, мама. Это очень серьезно и разговор этот будет не из легких. Но я должен все тебе рассказать, потому что, ты - моя мать, ты и Катарина - самые дорогие для меня люди. Выслушай меня, но только не тревожься. Хорошо?
-Хорошо, сынок, я постараюсь.
Эльза фон Канарис улыбнулась и погладила сына по руке, хотя сердце ее, сердце матери тут же кольнуло и заныло оно в тяжком предчувствии.
-Тогда слушай, мама... Эта девочка, Катарина Клямер, родилась в России. Да, да, в советской России, с которой мы воюем сейчас. Катарина из семьи старого немецкого офицера, который в молодости влюбился в русскую девушку и, женившись на ней, остался в России, поступив на службу к русскому царю. Катарина его внучка, дочь видного инженера и польки. Воспитана в лучших традициях, получается, сразу трех национальностей.
-Как она воспитана, можешь мне не рассказывать - все и так по ней видно. Наша семья могла бы гордиться такой невесткой, - заметила баронесса.
Канарис благодарно улыбнулся и продолжал:
-На ее долю выпало столько, что и представить трудно. Вся ее семья погибла от сталинских репрессий. Ей пришлось пройти и приют, и работу на ткацкой фабрике, и жизнь в бараке. Но она вырвалась, научилась летать на самолете, стрелять.
-Она воевала против нас?
-Да, мама. Воевала. Ее самолет был сбит нашими зенитками, она попала в плен, и плохо все кончилось бы для нее, если бы она... - Канарис невольно усмехнулся, - если бы она не ругалась во сне отборной армейкой бранью на чистейшем немецком языке. Это уже, похоже, заслуга ее вояки - деда... Наши услышали, заинтересовались, очевидно, решив, что комиссары заслали ее к нам с каким-то заданием - глупо ведь не использовать такое совершенное знание вражеского языка. Так она попала к нам, в СС.
Канарис замялся, вспомнив даже не первую встречу с Катариной. Перед его глазами возникло ее бледное, измученное, смертельно напуганное личико, когда лежала она на операционном столе под криками Мантейфеля и руки его были связаны покрепче ее запястий, прикованных наручниками.
-Что же было дальше, сынок?
-Ничего хорошего, мама. По крайней мере, для нее.
-Ее пытали? - тихо спросила баронесса. - По твоему приказу?
-Что ты, мама?! Я простить себе не могу, что допустил это, но другого выхода в тот момент для меня не было. Командовал офицер, старший меня по званию...
-Ты испугался?! - вскричала баронесса. - Ты?!
-Нет, мама. Постарайся понять, что возмутись я тогда, помешай, и я уже не смог бы ее спасти. Ни за что.
-Чудовища! - голос баронессы дрожал возмущением. - И это я, это для меня твой дядя спас тебя от фронта, что бы ты оказался на этой проклятой службе!.. Спаси Господь этот несчастный народ, превратившийся в стадо жестоких зверей...
-Ты права, мама, - отозвался Канарис. - Во всем права... Я думал, мама, что спасу ее от гибели, если удастся найти ей какое-то применение здесь. Применение нашлось. Только я тогда еще и понятия не имел, какое оно окажется на самом деле и насколько дорога она станет для меня, эта девочка...
Баронесса пристально и очень грустно посмотрела на сына.
-Действительно, дорога, Франц?
Канарис, отошедший в это время к окну, обернулся.
-Что ты имеешь в виду, мама?
-Может быть, чувства твои к ней - желание что-то доказать самому себе? - осторожно спросила баронесса.
Канарис опустил голову, вздохнул и поднял взгляд на мать.
-Ты о Фогеле? Ты хочешь сказать, что теперь спасая Катарину, я пытаюсь таким вот образом снять со своих плеч, своей души груз вины за тот случай?..
-А это не так?
-Ты знаешь, мама, в какой огромной лжи все мы запутались. Мы, нация, подарившая миру великих писателей, поэтов, композиторов и философов, поверили в нацистов, в их идеи, водрузили их знаменем над своими дурацкими головами, как будто, и в мыслях ни у кого не было, сколько крови может пролиться. Залюбовавшись зрелищем факельных шествий, мы, точно, ослепли, не видя за ними горы трупов, как чужих, так и своих. Великая нация! Истиные арийцы!.. Похоже, детские игры в солдатиков затянулись, превратившись в кошмар. И я был таким солдатиком. Я с гордостью носил форму СС, отдавал честь старшим офицерам, исполнял свою службу и кричал "Ура!" Гитлеру. Я верил в свою значимость, верил, что моя работа во славу и силу моей страны. Искренне верил, мама! До тех пор, пока не встретил этого физика Фогеля в колонне перегоняемых в гетто евреев. Я глядел на него, расстроенного, озлобленного и думал, что должен спасти его из чувства благодарности его жене, когда-то спасшей меня от смерти. Меня доконала бы эта дифтерия, если бы не она, ты сама рассказывала, мама. И я отпустил его, предупредив, что это только на первый раз, что если он опять попадется мне, я уж не смогу не выполнить приказ - его ведь искали по всей Европе. Что он там натворил такого, что так взбесило Гитлера, я до сих пор не знаю... И словно, назло, словно мне в испытание он опять оказался на моем пути вместе со своими двумя друзьями, тоже евреями. Тогда в Варшаве чистки проходили особенно серьезные и тут он! Я даже разозлился тому, как он вот так запросто разгуливал по улицам. Естественно, задержал его, слово за слово, а эти два глупца, его товарищи взяли и побежали. Я крикнул сопровождавшим меня младшим офицерам, выстрелил сам... Я клянусь, мама - по ногам, только по ногам, что бы их задержать! Но мои подчиненные палили на убой, и друзья Фогеля упали мертвыми прямо на его глазах. Да, я могу представить его чувства, его горе, его ненависть и ко мне, и ко всем нацистам. Только я исполнял приказ, я исполнял свою службу, мама...
-Господи Боже, я и понятия не имела, в какой ужас я отправила тебя, беспокоясь о твоей жизни! Спасая ее, я обрекла твою душу... - пробормотала баронесса, закрыв лицо ладонью.
-Мне до сих пор снится его лицо по ночам, его горестные, заполненные проклятьем глаза... Конечно, оправдываться тем, что не я их убил - слишком мало. Но Катарина... Нет, мама, Фогель здесь ни при чем. Совсем. Однажды утром я зашел в госпиталь узнать о ее состоянии, о том, как скоро можно будет с ней работать. Я представлял эту русскую летчицу совсем иной. Я не о внешности, о ней я не думал совсем. Мне представлялся именно солдат вражеской армии в женском обличии. Кто-то упрямый, возможно, озлобленный, с кем очень сложно будет наладить контакт. Правда, я читал рапорт некоего оберлейтенанта Ленца, в котором он отзывался о сержанте Клямер, как о вполне адекватной, способной здраво рассуждать особе. Тем не менее. Видимо, достаточно я навидался этих фанатичных коммунистов! Советские солдаты виделись мне именно такими... Она лежала без сознания с очень высокой температурой - помимо раны на спине и открытого перелома ноги, ее угораздило еще и пневмонию схватить. Жалкое, маленькое существо, накрытое одеялом по самый подбородок! И все же, на несколько секунд она открыла глаза. Взгляд еще мутный, больной... Я много раз в жизни слышал избитое выражение - сердце сжалось. Но тогда, в тот момент, я на своей шкуре испытал, что оно означает. Оно именно сжалось. Да так, что я почувствовал, как из него капельками истекает кровь, обжигая мне все нутро...Когда же я увидел ее во второй раз, готовясь испытать то же самое, я встретил чистые, улыбающиеся - улыбающиеся, мама! - глаза. Она глядела на меня, не отрываясь, ловя каждый мой взгляд и жест, точно, ждала моего прихода все это время, пока меня не было. А потом мне рассказали, что она звала меня во сне... Знаешь, мама, мне даже объяснять не хочется, что такое произошло между нами, между двумя солдатами вражеских армий. По идее, мы должны были убивать друг друга, а мы кинулись друг другу в объятия... Как-то она спросила меня, считаю ли я предательством ее желание выжить, соглашаясь на контакт с нами, с нацистами. В любом другом случае, мама, и таких в моей практике было уже достаточно, именно так и можно было считать. Но я даже не думал о том, что в сущности, ей и некого было предавать. Страну, которая отняла у нее семью?.. Я просто смотрел на нее и понимал, читал в ее взгляде - она хочет выжить теперь ради меня. О чем она думала, испытывала ли сомнения, мне неведомо. Но я цеплялся за ее взгляд, я ждал его, мне он стал необходим. И я измучился невыносимо. Готовил ее для задания, которое так важно для дяди, и боялся, чем дальше, тем больше боялся за ее жизнь и за свое сердце, которое без нее не выживет. Да, мама, это именно так! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, знаешь, что никогда я не отличался излишней эмоциональностью. А тут... тут... Я сам испугался своих чувств. А потом понял, что если потеряю ее, если из трусости, из каких-то здравых измышлений откажусь от нее, никогда себе этого не прощу. И плевать мне стало на эту войну, на наши идеи, на Гитлера и иже с ним. До сегодняшнего утра, скрипя сердце, я отправлял Катарину на это задание, но сегодня...
Канарис налил себе чаю, выпил немного и закурил. Руки его дрожали.
-Что же случилось сегодня утром? - спросила баронесса.
-Вернее, вчера вечером и... сегодня ночью.
Мать взглянула на своего взрослого, красивого сына и улыбнулась.
-Я знала, с самого начала чувствовала, что эта девочка, твоя Катарина станет нам родной. С первого взгляда видно, как она любит тебя, Франц!
-И то, что она из другой страны, солдат вражеской армии, пленная, которой место в лагере или на виселице, не имеет для тебя никакого значения, мама?! Для тебя, для баронессы фон Канарис!
Баронесса фон Канарис усмехнулась:
-Боже правый, Франц, правильнее было бы спросить, имеют ли сейчас, в этой стране, катящейся в тартарары, а тем более, для кого-либо из тех, кто против нас воюет, значение все наши титулы! Наш народ скоро, очень скоро прозреет и проклянет нас, а любой солдат противника поставит к стенке, никак не интересуясь, барон ты или рабочий... Если бы меня всерьез интересовало ее происхождение, то оно меня вполне удовлетворяет. Я вижу, чего она стоит, сынок! Но для меня куда важнее то, что она любит тебя и ты любишь ее. Вот и все... Но что же с ней теперь? Я поняла, что случилось что-то серьезное.
-Да, мама. Сегодня ее отправят в тыл русских, на задание.
-Господи!..
-И мало того - я понял, ее возвращения оттуда никто и не планировал. Ее хотят попросту использовать, а потом в расход.
-Но как же... И дядя твой ничего не знает о ваших отношениях?.. Да что я спрашиваю, нет конечно! Но что же делать теперь, Франц?! Ее надо спасти!
-Вот об этом я и пришел поговорить.
-Я что-то не очень понимаю, Франц. Я чем-то могу помочь?
-Можешь, немного. Но дело не в этом, конечно. Спасая ее, я автоматически становлюсь преступником для Рейха. Следовательно, мне остается лишь одно - исчезнуть вместе с ней. Увидимся ли мы с тобой в таком случае, я не уверен.
-Так ты приехал попрощаться со мной? - глаза баронессы наполнились слезами, но она улыбалась. - Мы ведь оба знаем, как недолго мне осталось с моим больным сердцем.
-Мама! Господи, мама!
Канарис бросился к матери. А она плакала
-Не расстраивайся, мама! Ты знаешь, я очень тебя люблю и сделаю все, что бы мы снова встретились, если это будет возможно!
-Ты, хотя бы, сообщи о себе, обещай мне!
-Конечно, мама! Обязательно! Ты запомни - к тебе, в случае удачи, придет мой старый приятель, актер. Конечно же, не под своим именем. Он передаст тебе весточку от меня. Но тоже под другим именем. Запомни - меня будут звать Рольф Шнайдер. Он так и скажет тебе - весточка от Рольфа Шнайдера.
-Да, да, Франц, я запомню. Хорошо... Но чем еще я могу помочь тебе?
-У тебя ведь наверняка сохранилась какая-нибудь моя старая одежда. Я имею в виду, с тех времен, когда мне было лет шестнадцать.
-Дай подумать... Возможно. Скорее всего, да. Надо посмотреть...
Когда машина Канариса отъехала от ворот дома баронессы, в глазах штандартенфюрера стояли слезы. Он слишком хорошо понимал, что уже никогда не увидит свою мать. Знал он и то, что и ей это известно. И сейчас, там, в своем огромном особняке она осталась совсем одна. Больная, немощная женщина, навсегда простившаяся со своим единственным сыном. Мама...
Канарис глубоко вздохнул, крепко сжал ладонями руль и надавил на газ. У него было еще одно дело, оставшееся до того, как он перестанет быть штандартенфюрером СС, окажется вне закона и рухнет вся привычная жизнь. Он ехал за документами для Катарины.
Год назад, в сорок втором, штандартенфюрер СС Канарис вышел на человека, изготавливавшего поддельные документы. Вышел почти случайно, поэтому никто из его аппарата, никто из начальства об этом не знал. Канарис думал недолго. Однажды он приехал к этому человеку, легально державшему фотоателье, вошел в салон в форме СС, показал документы и сообщил застывшему в ужасе худому, сутулому человеку, что уже сегодня тот должен был бы оказаться на допросе, но арестовывать он его не будет. А взамен он, Канарис, должен быть уверен, что в любое время он сможет рассчитывать на его услуги. И для начала заказал документы для самого себя на имя некоего швейцарца Рольфа Шнайдера. Фотограф помог загримироваться и скоро документы были готовы. Даже Канарис, не раз сталкивавшийся по службе с поддельными документами, был поражен - его новые документы ничем не отличались от настоящих. Начиная от шрифта, краски и кончая нужными подписями и печатями. Теперь у фотографа почти совсем не оставалось времени. Утром, после разговора с адмиралом, Канарис приехал к нему и заказал документы для Катарины. На имя Августа Шнайдера. Она должна была превратиться в пятнадцатилетнего мальчишку. Фотограф замахал руками - ему ни за что не успеть! Но Канарис и слышать ничего не хотел. Он не угрожал, не пугал Гестапо. Он просто посмотрел на жену фотографа, молодую белокурую особу с большим животом. Ей, по-видимому, вот-вот предстояло родить.
-Я догадываюсь, что ставлю перед вами почти невыполнимую задачу, но надо сегодня. Сегодня или никогда уже. Завтра будет поздно. Понимаете? Ради вашей жены и будущего ребенка, помогите мне! Вы спасете человека... Вы согласны? Сделаете?
-Я помню, что вы спасли меня от виселицы, господин штандартенфюрер. Я постараюсь. Но где же тот человек, этот ваш Август Шнайдер? Надо ведь его сфотографировать.
Канарис достал из папки фото Катарины, сделанные в Гестапо. Они практически ничем не отличались от тех, что делались на паспорта.
-Но ведь это... Это девушка, да?
-Теперь это будет мальчик.
Фотограф поглядел на Канариса долгим взглядом поверх круглых очков в тонких стальных дужках.
-Понятно, господин штандартенфюрер. Я сделаю.
-Я приеду вечером, часов в шесть. Успеете?
-Это будет сложно. Поверьте, это ведь не зависит от моего желания или нежелания. Все дело в краске, которой я печатаю бланк паспорта. Из соображений безопасности готовых я не держу, каждый раз печатаю заново... Краска плохая нынче. Очень долго сохнет. А пока не высохнет, я не смогу работать дальше. Потом клей для фотографии. Он тоже должен высохнуть и...
-Меня не волнуют ваши технологии, господин фотограф. Сделайте документы и не пожалеете о потраченном времени...
Теперь Канарис ехал к фотографу, молясь о том, что бы документы были уже готовы. Но думал он, все же, только об одном - о том, что очень скоро Катарина прочтет инструкции и поймет, что ее предали. Он предал. Ей ведь невдомек, что он и понятия не имел о затее адмирала, всерьез считал, что Катарина поедет добывать чертежи самолета и ее вернут. Что она почувствует? Что она может вытворить от разочарования и отчаяния? Эти вопросы крутились в голове Канариса снова и снова, не находя ответа, мучая и заставляя с ума сходить от нетерпения и ужасного, нестерпимого волнения.
Но когда Канарис вошел в фотоателье, фотограф, вышедший на звук колокольчика, увидел перед собой совершенно спокойного человека, офицера. Только, может быть, чуть-чуть озабоченности на красивом лице и тревоги в глазах.
-Добрый вечер, господин штандартенфюрер! - приветствовал его фотограф. - Все готово. Все, что требуется.
Не удержавшись, Канарис с шумом выдохнул воздух.
-Слава Богу!.. Благодарю вас! - и он достал из кармана брюк свернутую пачку денег. - Вот, возьмите, вы честно это заработали.
Фотограф замахал руками.
-Нет, нет! Я не возьму!.. Я не богатый человек, но всегда помню, что вы спасли мне жизнь, господин штандартенфюрер. Кроме того, моя работа, как я понял, поможет спасти еще одного человека. А это немало для меня!
Канарис взял фотографа за руку и вложил в его ладонь деньги.
-И все-таки, возьмите. У вас скоро родится ребенок. Подумайте о нем.
Фотограф поправил на переносице очки и поглядел сначала на деньги, потом на Канариса.
-Хорошо. Только ради ребенка... Знаете, когда встречаешь таких людей, как вы, господин штандартенфюрер, думаешь о том, что, не смотря ни на что, все еще не так уж плохо для этой страны.
Канарис горько усмехнулся, перебирая пачку документов, приготовленных для него фотографом, открыл паспорт на имя Августа Шнайдера и вгляделся в лицо Катарины, на этой фотографии и впрямь похожей на мальчика, грустного, худенького, пятнадцатилетнего мальчика.
-Меньше всего сейчас я думаю об этой стране, - глухо произнес он. - Меньше всего! Сейчас я предаю ее ради...
-Я не об этом, - произнес фотограф, когда Канарис так и не закончил свою фразу. - Да и не ее вы предаете. Ведь так?.. Вам повезло спасти человека, дорогого вам человека. Подумайте о тех, кому такая возможность никогда не представится и кто-то близкий потерян для них навсегда.
Канарис протянул фотографу руку и тот крепко ее пожал.
-Спасибо вам! - Канарис спрятал документы в карман кителя. - Спасибо!
-Удачи! Уверен, что она вам понадобится.
Машина выехала на шоссе, и я закрыла глаза. Здесь, на заднем сидении, я оказалась совершенно одна - сопровождавший меня офицер сидел рядом с шофером. В машине повисла тишина, только шум двигателя и шорох шин. Канарис... Неужели... Да, получается, это было так - он предал меня. Нет, даже не предал. Предают близких. Я же никогда не была ему близка. Я всегда, с самого начала была и осталась для него русской летчицей, пленной русской летчицей, которой можно воспользоваться. Вот и все. Да, возможно, ему было жаль меня, как жалеют замерзшую, израненную псину, но и только. А дальше был план. Важный план для адмирала Канариса. И тогда передо мной разыграли небольшой спектакль - пусть эта дурочка расслабится, пусть поверит добренькому красавцу-офицеру, благородному немецкому барону, пусть возомнит себе, что понравилась ему и сердечко ее глупое растает в преданности ему... Получилось. Да и кто бы сомневался! У этой дурочки ведь и на свете никого. Как же ей не вцепиться, как не ухватиться отчаянно за эту немыслимую удачу, за иллюзию эту, надежду на чудо, на спасение, на то, что все-таки, не одна?!.. Как он, наверное, смеялся, как забавлялся этой простенькой победой, разом разрушившей миф об упрямстве и непоколебимой, непонятной и кажущейся бессмысленной стойкости русских солдат. Так все, оказывается, легко - девочка захотела жить, захотела любить и делай теперь с ней все, что захочешь! Идиотом оказался Мантейфель со своими зверскими методами. Тут, оказывается, и рук марать не надо...
Машина остановилась, и я открыла глаза. Мы стояли около одного из постов и подошедший постовой проверял документы. Откозырял, отошел и машина снова тронулась... Мне хотелось плакать. Господи, мне так хотелось плакать! Только не получалось. Никак. Боль засела где-то глубоко и от этого еще больше, еще сильнее хотелось... увидеть его. И что бы ничего этого не было - ни задания этого, ни лжи. Что бы просто был он и все. Все!.. Предатель? Человек, который попросту использовал меня? Не складывалось. Все равно, не складывалось. Что-то было не так. Или мне попросту ни за что не хочется верить в очевидное? А ведь партия была разыграна безупречно. Даже вчерашний вечер и особенно ночь, которые не укладывались в моем понимании, упрямо возвращая меня к неверию в коварство Канариса. Просто он понял, кто перед ним и сыграл на самых лучших, самых сильных моих чувствах. Да, возможно, в этом и не было такой уж острой необходимости - я и так старалась для него, как могла. Но этим он забрал мою душу, забрал навсегда, не смотря ни на что. Обман, ложь, предательство самых лучших чувств - ничто по сравнению с тем, как счастлива я была, как сильно верила, как безумно, отчаянно любила. Возможно, даже это Канарис понял и теперь был уверен - это опустит мне руки, не даст сбежать или что-то натворить. Я слепо отправлюсь на смерть, которую они мне уготовили, просто, что бы он знал, как сильно я его люблю, да что бы не мучиться больше... Его лицо стояло перед моими глазами. Его чистое, улыбающееся лицо и его глубокий, поразительный взгляд. Взгляд, который, как мне казалось, не может солгать. Как не могут солгать его руки, обнимавшие меня крепко-крепко, его губы, целовавшие меня, и в этих поцелуях была сама жизнь...
Машина опять остановилась. Двигатель не заглушили - значит, снова какой-то пост. Я открыла глаза и увидела, что мы стоим на шоссе посереди леса. Офицер, сидевший рядом с шофером, вышел из машины. Было слышно, как он разговаривает с кем-то, но смотреть, с кем, не стала. Какая разница? Я снова откинула голову на спинку сидения, смежила веки, подумав о том, что ехать, наверное, осталось совсем недолго, а значит, времени расслабиться, подумать у меня уже не будет. Подумать же надо было. Что дальше? Лететь на задание и выполнить его, подставив себя? Или сбежать, просто исчезнуть там, в России с моими новыми документами? Сейчас мне кажется, что не смогу я там жить, снова жить в стране, от которой отказалась, которая уже успела стать для меня чужой. В стране, где не будет Канариса. Но время пройдет, я привыкну и, возможно, жизнь наладится... Но может, сбежать здесь? Затеряться, а потом, когда все утихнет, добраться до своих родных? Но как сбежать? Меня схватят и тогда мне уже несдобровать. Если бы просто грохнули. Один хороший выстрел в спину и все кончится. Да только я нужна им живая, не выстрелят наповал... И тут, точно в аккомпанемент моим мыслям, тишину разорвал выстрел, за ним еще один. Я села прямо, открыв глаза и пытаясь понять, что произошло. Шофер дернулся было, что бы выскочить из машины, нащупывая пистолет, но мгновенно передумал и утопил педаль газа. Машина рванулась с места, прогремел еще выстрел и шофер упал головой на руль. Машина продолжала ехать. Лишившаяся управления, она слушалась только одного, последнего приказа - нестись вперед. Нога мертвого шофера продолжала давить на газ.
Все мои мысли унеслись прочь, мозг среагировал, и я перелезла на переднее сидение. В разбитое пулей лобовое стекло я видела, что дорога впереди делает крутой поворот налево, а справа - глубокий овраг, поросший лесом. Острые, как пики, верхушки елей торчали подобно иглам из подушечки швеи... Кое-как я отпихнула шофера, убрала его ногу с педали газа и постаралась повернуть руль. Тело шофера мешало этому, но машина, все-же останавливалась. Насколько могла, я вошла в поворот и теперь глядела лишь, как медленно автомобиль подкатывается к краю дороги, отгороженному от пропасти только столбиками, торчавшими на расстоянии нескольких метров друг от друга. Выпрыгнуть? Однажды мне уже выговорили за то, что я этого не сделала. Теперь некому. Плевать. Если суждено улететь в пропасть, значит, так тому и быть. Я и так сделала достаточно, что бы этого не случилось... Все, машина встала. Дороги, чего-то твердого впереди я уже не видела. Осторожно я отодвинулась от руля, открыла дверцу и увидела, что передние колеса стоят на самом краю - малейшее усилие и соскользнут. И тут же я услышала шум двигателя приближавшейся машины. Не раздумывая, я выхватила из кобуры на ремне шофера пистолет, взвела курок и повернулась к раскрытой дверце. Машина остановилась, я услышала, как хлопнула дверца и замерла в ожидании. Стрелять через машину насквозь он, наверное, не станет - черная складывающаяся крыша имела сзади только маленькое окошко, через которое меня видно не было. Слева - тело шофера, а с моей стороны еще и дверца открыта. Скорее всего, он подойдет с моей стороны. В напряжении я слышала быстрые приближающиеся шаги. Хрустнул гравий насыпи. Нервы мои не выдержали, и я выскочила из машины, присев на корточки и направив пистолет на приближавшегося человека...
-Сержант!!
Наверное, сам Господь снял мой палец с курка, не дав мне выстрелить. Предо мной стоял Канарис. Я медленно поднялась, опустила руку с пистолетом.
-Сержант...
Он подошел ко мне. Я глядела ему в лицо и даже не услышала, как выпавший из моей руки пистолет упал на землю.
-Канарис... Это ты? Зачем... Откуда ты взялся? Разве ты...
-Я приехал за тобой. И никуда ты не полетишь.
-Так значит, ты не предавал меня? Ты...
-Я люблю тебя и никуда больше не отпущу. Никуда!
Он обнял меня крепко, порывисто и я обхватила его шею руками.
-Ты слышишь меня? Слышишь?
-Слышу, - прошептала я и заплакала, наконец.
-Тише, тише! Только не сейчас! Понимаешь меня? Не сейчас, девочка! Нам надо очень много сделать, надо уехать, скрыться и только потом ты сможешь поплакать. Ладно? Возьми себя в руки, постарайся!
-Да...да... Хорошо....
Я утерла слезы. Вздохнула, стараясь успокоиться, и взглянула на него. Он устало улыбался. Тогда я взяла его ладонь и поцеловала, прижалась к ней щекой. И он снова обнял меня, погладил по волосам, прижав мою голову к своей груди. Несколько секунд тишины. Я слушала, как бьется его сердце и больше ничего уже не боялась... А через несколько минут мы взялись за дело - нам пришлось оттолкать машину с мертвым шофером от края, завести ее снова и отправить в пропасть так, что бы она там взорвалась.
-А что же тот офицер? Он мертв? - спросила я, глядя на зарево пылающей в овраге машины.
-Да. Мертв... Мне ничего не оставалось, кроме, как убить их. Никто не должен знать, что это я увез тебя, - глухо объяснил он.
Я взяла его за руку.
-Я понимаю...И он остался там, на дороге?
-Да.
-Так может, лучше было бы и его туда...
-У нас нет времени на все это. Пусть остается там.
Мы сели в его машину.
-Значит, все будут думать, что я попыталась бежать? Сама?
-Возможно, они так и подумают. Важно, что бы они не решили слишком быстро, что это моих рук дело и у нас было время скрыться в Швейцарии. Сейчас для них я должен быть в Берлине. Завтра там серьезное совещание. До завтра меня никто не хватится... А в Швейцарии у меня есть маленький дом в горах. Куплен на другое имя и даже мама о нем не знает. Там и спрячемся.
-Так значит, ты теперь преступник для них?
-Пока они не хватились меня...
-Это ясно. Я имела в виду, что теперь для тебя возврата уже нет.
-Конечно. Теперь только вперед и с тобой. Раз уж я решил тебя спасать! - усмехнулся Канарис.
-И все это только ради меня? - тихо спросила я, теребя на пальце кольцо. Я ведь так и не сняла его.
-Только ради тебя, - подтвердил он. - А ты, вероятно, прочла свою инструкцию и решила, что я лишь попользовался тобой, да? Только честно!
-Прости меня! Я должна была верить тебе, но эта инструкция...
-Я ничего не знал. Был уверен, что ты и в самом деле, полетишь за документами. Только все время думал, как это дядя решился поручить это дело такому неподготовленному, совершенно неопытному человеку. И когда ты отправилась утром на полигон, заехал к дяде. Попросил прочесть твою инструкцию. И только тогда все понял - в случае удачи со взрывом, их человек крадет под шумок документы и скрывается. А ты попадаешь в лапы комиссаров и получаешь за все сразу. Мне следовало догадаться, что все не так, как дядя поначалу преподнес!
Канарис остановил машину и только теперь я заметила, что мы съехали с шоссе на какую-то земляную дорогу и углубились в лес. Похоже, здесь уже очень давно никто не ездил. Я посмотрела на Канариса.
-Что же теперь?
-А теперь мы должны переодеться. Вот, держи этот пакет - в нем твоя одежда... - Канарис улыбнулся. - Вернее, моя. Это мой выходной костюм того времени, когда мне было пятнадцать или шестнадцать. Ты станешь на время мальчиком, сержант, и тебя будут звать Август Шнайдер. Мой племянник. И забудь о Канарисе. Теперь я - Рольф Шнайдер. Как и ты - подданный Швейцарии. Ты поняла?
-Так точно! - рассмеялась я и перелезла на заднее сидение. Расстегнула и сняла комбинезон. А когда подняла глаза, увидела, как Канарис следит за мной в зеркало заднего вида.
-Не подглядывай! - воскликнула я и погрозила пальцем.
-Еще чего!
Канарис вышел из машины и сел рядом со мной. На мне были только трусики. Он провел пальцами по моей груди, и я сама потянулась губами к его губам... Портупея, китель, галстук полетели к чертям. Я расстегнула его рубаху и снова вдохнула запах его тела, теплой кожи.
-Канарис! - прошептала я. - Мой Канарис!
-И теперь ты, действительно, мне веришь? - спросил он, взяв меня за подбородок, заглянув мне в глаза.
-Да. Верю... Мне и тогда, после инструкции никак не верилось в твое предательство.
-Я скорее умру, чем позволю себе потерять тебя! - он усадил меня верхом к себе на колени, целовал мою грудь, а я гладила пальцами его волосы и чувствовала, как мячиком прыгает мое сердце, как взлетает оно высоко-высоко и тает тут же, тает в изнеможении от нежности...
-Господин Рольф Шнайдер?
-Да, да, господин офицер. Именно так и есть.
Офицер-пограничник листал паспорт, поглядывая на темноволосого мужчину в тирольской шляпе, светлом клетчатом костюме, круглых очках и бородке а-ля Генрих Четвертый. На светлой коже лица офицера пламенели веснушки, белесые ресницы пушисто обрамляли серьезные, даже слишком серьезные голубые его глаза. Неуверенностью неопытности так и сквозил его взгляд.
-Кто с вами в машине? Документы есть?
-Это мой племянник, господин офицер. Август Шнайдер... Спит. Можно не будить его? Мальчик болен.
-Что с ним?
-Сын моего покойного брата... У мальчика туберкулез. Мы ездили в Берлин, к одному известному доктору, - Рольф Шнайдер вздохнул. - Мальчик очень слаб!
Офицер открыл заднюю дверцу и увидел сжавшуюся в комочек худенькую фигурку мальчика в аккуратном сером костюме и кепочке на коротко остриженных волосах. Он крепко спал, спрятав ладошки между колен...
-Чудненько, господин штандартенфюрер Канарис! Вот и вы, наконец!
Из машины, стоявшей неподалеку, выбрался Гуго Мантейфель.
Канарис увидел, как невольно вздрогнул рыжий офицер. Вздрогнул и обернулся.
-Достаточно, офицер!.. Выходите из машины, господин Канарис. С поднятыми руками! И... ваш мальчик тоже!
-Выходи и падай! - услышал Канарис шепот за своей спиной. - Выходи и падай!
Канарис медленно открыл двецу и вышел из машины. Поднял руки.
-Прекрасно, господин Канарис! Теперь мальчик!.. Да, да, фроляйн Клямер, я жду!
И тут Канарис резко, плашмя упал на асфальт. И в ту же секунду раздались выстрелы.
Я стреляла в Гуго Мантейфеля. В упор... Когда-то, кажется, в другой жизни, дед учил меня стрелять. Сначала из револьвера, потом из охотничьего ружья. Мама возражала, спорила с отцом до слез, но тот лишь пожимал плечами.
-Если ей нравится, Сонечка... - бормотал он в ответ.
А дед... Он наверное, очень хотел внука и всегда играл со мной в мальчишечьи игры. Так и со стрельбой. Он был уверен, что это мне нравится и не ошибался. Я стреляла самозабвенно, истрачивая кучу патрон! А дед радовался моим успехам и твердил, что я - молодец и задумчиво добавлял, что никто не знает, что в этой жизни может пригодиться... В школе ДОСААФ я стреляла лучше всех, совершенствуя и совершенствуя свое умение, с остервенением убивая время, что бы слишком рано не возвращаться в провонявшую кислыми щами общагу. Инструктора меня не хвалили, но я знала - они довольны, что могут похвастаться хорошим стрелком. На фронте же мне практически не приходилось стрелять в людей. Так, что бы в упор. Летчики в самолетах. Там и лица не видно - шлем и очки. Словно, и не живой, просто враг без глаз, улыбки, голоса... Бригадефюер Мантейфель прочно ассоциировался для меня с болью, жуткой непереносимой болью. А еще с криком. Громким, безжалостным, отдающимся в ушах. И я стреляла, как в плохом сне замечая, как отлетают брызги крови от его груди, живота, как чернеет от нее его и без того черный мундир. Но не за боль, не за крик - за Канариса, за себя, за то, что он хотел и мог отнять. И еще я видела, как растерявшийся пограничник стал отступать, безрезультатно нащупывая кобуру своего пистолета, как перехватил автомат и начал стрелять в меня второй солдат, как выскочил из машины шофер Мантейфеля, на ходу выхватывая пистолет. Я слышала, как начал стрелять Канарис. Но все смотрела и смотрела, как падает на асфальт Мантейфель и на лице его застыло удивленное выражение... Шофер упал первым - Канарис убил его выстрелом в голову. Я подняла пистолет, и он показался мне страшно тяжелым. Уже раненый в ногу, хромая и почти падая пытался стрелять автоматчик. Очереди полосовали асфальт, пули отскакивали, а я смотрела на офицера пограничника. Канарис ранил его в ключицу, кровь хлестала, а он так и не успел достать пистолет. Я выстрелила, автоматчик, наконец, рухнул ничком и я услышала, как загремел об асфальт его автомат. И тут я увидела, как Канарис целится в офицера.
-Канарис!.. Канарис, не надо!.. - попыталась крикнуть я, но мой голос, точно, пропал куда-то. Я не слышала его. - Канарис!..
Он обернулся.
-Что с тобой? Ты цела?
Бросился ко мне.
-Все в порядке, - ответила я. - Немного оглушила вся эта пальба.
Канарис обернулся к офицеру и снова поднял пистолет. Я схватила его за край пиджака.
-Канарис! Не стреляй!
Он обернулся.
-Почему?
-Он не стреляет. Он даже не достал пистолет. Не надо, прошу тебя!
Я собралась с силами и вылезла из машины.
-Куда ты?!
-Помоги мне!
Он подхватил меня, и мы подошли к лежащему на асфальте офицеру. Он глядел на нас испуганными голубыми глазами и веснушки на его побледневшем лице проступили особенно ярко. Окровавленной рукой он пытался зажать свою рану.
-На посту должна быть аптечка. Принеси ее, пожалуйста!
-Ты хочешь его бинтовать?! У нас нет времени, Сержант, совсем нет!
-Иди, Канарис! Мы должны его спасти. Мы чуть не убили безоружного.
Канарис принес аптечку и я, вспомнив навыки медсестры, которым нас, девчонок, обучили на всякий случай в ДОСААФе, наложила на рану офицера плотно свернутый бинт, перетянула рану. Офицер смотрел на меня молча и его белесые ресницы хлопали.
-Все, Сержант, поехали! Оставим его здесь. Скоро наверняка кто-нибудь появится и его спасут. Поехали!
Я провела ладонью по лбу офицера.
-Прости нас. Мы не хотели... - прошептала я и он моргнул. - Только не умирай.
Я встала и Канарис повел меня к машине.
-Садись пока, а я подниму шлагбаум.
Но я осталась стоять, глядя, как Канарис подошел к шлагбауму, и поднял его. Он шел ко мне, когда я услышала негромкий лязг металла об асфальт. Я обернулась, но было поздно - тишину разрезала короткая автоматная очередь. Меня сильно толкнуло в грудь и от неожиданности я сползла по гладкому крылу машины на дорогу.
-Сержант!!!..
...Послеполуденное солнце лета сорок восьмого года лениво освещало мощеную площадь небольшого швейцарского городка, улочку, плотно застроенную светлыми домиками, уходящую вверх, на холм. Стая голубей клевала хлебные крошки неподалеку от маленького кафе с крытой террасой и столиками, устланными красно-белыми клетчатыми скатертями. Слабый ветерок колыхал их накрахмаленные края, не столько освежая, сколько своим теплым дыханием навевая приятную дремоту.
Он едва и не задремал, напившись великолепного чая с душистыми булочками и откинувшись на высокую спинку деревянного стула, когда звонкий женский голос повелительно и одновременно ласково окликнул:
-Франц! Где ты, маленький хулиган? Франц, иди скорее сюда!
И тут же о ножку его стула что-то стукнулось. Он открыл глаза, обернулся и увидел маленькую взъерошенную макушку.
-Привет! - тихо поздоровался он. - Это тебя зовут Франц?
Мальчик лет четырех поднял мордашку и обнаружил большие зеленые глаза, темные густые брови и длинные черные ресницы. Похлопав ими, он сощурил левый глаз.
-Ага, - наконец произнес он. - У меня смотри, какая машина!
И поднатужившись, он поднял вверх, почти пихнув ему в руки большую, ярко красную пожарную машину.
-Вот! - мальчик торжествовал.
-Замечательная машина! - похвалил он. - Но тебя, похоже, потеряла мама.
-Мама?
И словно ему в ответ:
-Франц, разбойник! Вот ты где!
Он обернулся одновременно с мальчиком и увидел женщину в легком светлом платье с пышной юбкой от узкой талии. Ее темные волосы были убраны в изящный пучок, но темная прямая челка по-девчоночьи падала на лоб, оттеняя большие зеленые глаза.
-О, пожалуйста, извините, если мой сын помешал вам отдохнуть! - воскликнула она. - Мы часто бываем здесь, он хорошо знает это кафе и мы позволяем ему свободно по нему передвигаться. Только он слишком общительный и шустрый! Еще раз извините!
Он глядел на нее, не веря своим глазам и почти задохнувшись от волнения. Приятного волнения.
-У вас прекрасный сынишка... фрау Катарина!
Наклонившаяся к сыну, молодая женщина вздрогнула и обернулась, всмотрелась в его лицо и ахнула, прикрыв рот ладошкой.
-Боже мой! - тихо воскликнула она. - Ленц?.. Готтфрид Ленц?! Это вы?!
-Как это ни странно и мне самому, но это я и здесь вот, в этом замечательном кафе. Здравствуйте, фрау Катарина!
-Меня зовут теперь Августа Шнайдер, - сказала она, опустившись на свободный стул. - Война.
-Я понимаю.... Так значит, вы все-таки живы. Я рад. Очень рад за вас! Помните, как я предрекал вам, что когда-нибудь все закончится, вы наденете красивое платье, сделаете прическу и все у вас будет хорошо? Помните?
-Конечно!
Она глядела на него пораженными, светящимися глазами.
-Не можете поверить, что видите меня или я кажусь вам жутким призраком прошлого, о котором так хочется забыть? - Ленц улыбался, но она видела, что улыбка эта скорее, грустная, чем веселая. Впрочем, радость его была явно искренна.
-Где вы остановились? - спросила она, так и не ответив на его вопрос.
-Пока нигде.
Она внимательно оглядела его - поношенный костюм явно с чужого плеча, небритые впалые щеки, маленький вещмешок, брошенный рядом со стулом.
-Мне кажется, - Катарина улыбнулась, - что это ваше "пока нигде" означает "совсем нигде". Я угадала? Только не смущайтесь! То, через что мы оба прошли дает мне право знать правду и попытаться помочь вам. Хотите остановиться у нас с мужем, Ленц? Отдохнете как следует. А?
Она гладила сына по темной макушке, солнце блестело в ее волосах и мягкой, очень искренней улыбке.
-Не знаю, право... Предложение более, чем заманчивое, но будет ли рад ваш муж такому гостю, как я? Бывший гитлеровский офицер теперь, после краха опозоренной Германии, и у него в доме!
-Я не стала бы предлагать вам свое гостеприимство, не будучи уверенной в одобрении своего мужа!
-О! Узнаю сержанта Клямер! Как и тогда, разумна, логична и удивительно дружелюбна.
-Нет, Ленц, логичной и разумной считаете меня вы и мой муж, я же просто не забываю добра, не забываю тех, кто помог мне в самую тяжелую минуту, тех, кто спасал мою жизнь. И даже не в физическом смысле. И вы, и мой муж - вы оба уверили меня, что я должна жить, что это стоит того, что бы не сдаться.
-А кто он, ваш муж?
-Он тоже бывший офицер гитлеровского Рейха. Штандартенфюрер СС Франц Генрих фон Канарис, барон. Только теперь и от этого ничего не осталось. Теперь он мирный торговец шерстью Рольф Шнайдер. Он тоже спас мне жизнь. Он научил меня любить и быть счастливой...
-Ясно, фрау Августа. Что же... Я с удовольствием принимаю ваше роскошное предложение!
-Ну, что же, Ленц, муж скоро будет дома. Поспите с дороги или дождетесь его? - Катарина вышла на обширную террасу своего дома, расположенного среди альпийских лугов, куда они втроем добрались на той самой машине, что Канарис угнал во время побега. Цвет и номера, разумеется, сменили.
Ленц наблюдал за игравшим со своей ярко-красной машиной маленьким Францем. Улыбнулся ей.
-Я подожду. Во-первых, как-то неудобно проигнорировать приезд хозяина, а во-вторых, мне, если честно, не терпится познакомиться с ним. Вы ведь очень мало рассказали о себе, Катарина... Простите! Августа.
Она улыбнулась в ответ.
-Ничего. Здесь, в этом доме, вы можете называть меня прежним именем. Мы с мужем тоже до сих пор не привыкли к этой конспирации, но что поделаешь, даже сейчас, после краха нацистского Рейха, спустя три года, мы не можем отказаться от нее. Все может случиться, сами понимаете.
-И не чувствуете себя здесь запертой в клетке? - Ленц закурил предложенные папиросы. - Пусть даже такой симпатичной клетке.
-Нет. Вовсе нет! - не задумываясь ответила Катарина. - Если окружающий мир все еще способен нанести вред моему мужу, моему сыну и мне самой, я готова отказаться от него ради их и собственного спокойствия. Слишком много пришлось пережить! Я слишком хорошо знакома с этим страхом - потерять самое дорогое, что у тебя есть. Так уж лучше клетка. Поверьте мне, Ленц!
Она села в одно из плетеных кресел и машинально следила за сыном.
-Знаете... для меня свобода не в том, что бы беспрепятственно, в любой момент иметь возможность передвигаться, куда вздумается, делать, что в голову взбредет и так далее. Хотя, для нормального человека это, безусловно, очень важно. Не спорю... И все же, для меня после всего, что со мной случилось, свобода - это покой. А покой моя душа испытывает лишь рядом с моей семьей. И неважно, что я вижу из окна - эти горы или какой-то другой пейзаж. Понимаете?
-Понимаю... Ну, вот кажется, и ваш муж!
Во двор въехал, сигналя, небольшой грузовичок. Малыш - Франц подскочил и, бросив игрушку, кинулся навстречу отцу, топоча башмаками по высоким ступеням крыльца.
-Папа!
Канарис подхватил сына на руки и поднялся на террасу.
-Вот и я!.. О, у нас гости! Добрый день, господин...?
-Ленц. Готтфрид Ленц, - отрапортовал Ленц, встав и протянув Канарису руку.
Канарис поставил мальчика на пол, пару секунд вглядываясь в лицо незнакомца и, точно, что-то вспоминая, улыбнулся и пожал руку гостю.
-Тот самый Ленц?! Да, Сержант?
-Да, дорогой, тот самый! - рассмеялась Катарина.
А вслед за ней и Ленц.
-Вы так и называете ее! Сержант...
Они уселись в кресла.
-Я очень рад вас видеть, Ленц! - и глаза Канариса, его поразительной глубины глаза сияли неподдельной радостью. - Я слышал о вас от Катарины и понял, как много вы значили для нее в тот ужасный момент ее жизни. Спасибо вам!
-Что вы! Не стоит... Я никогда не был воякой, господин Канарис и прошедшая война стала для меня лишь жестоким испытанием. Не больше. Меня не воодушевляли нацистские идеи, я не горел желанием завоевать весь мир и очистить его от "грязных" рас. И я никогда не считал, что моей родине необходима эта война, что бы стать сильнее и прекраснее.
-Мне остается лишь позавидовать вам! - вздохнул Канарис. - Я в свое время был, все-таки, обманут ложными лозунгами и гнилой бутафорией... Простите, я перебил вас.
-Ничего. Впрочем, я думаю, тут трудно наверняка сказать, кому повезло больше. Я, например, не считаю в этой ситуации себя умнее и дальновиднее вас. Пропаганда и агитация были организованы прекрасно, что и говорить! Просто я - лентяй от природы. Мне глубоко претит любая общественная деятельность, я абсолютно аполитичен. Стыдно так говорить, когда речь идет о судьбе твоей страны, я понимаю. Но я и впрямь очень долго даже не интересовался, что такое есть нацизм, кто такой Гитлер и так далее. А когда попал по призыву на войну, просто исполнял присягу и свой долг. Долг в отношении моих подчиненных солдат. Я воевал за них, потому что, видел их лица, знал их по именам и тому, что творилось у них дома, знал об их семьях. Я не мог бросить кого-то из них лишь потому, что он искренне кричит - да здравствует Гитлер! Слава Богу, я не увидел, что бы кто-то из них зверствовал в какой-нибудь оккупированной деревне, без надобности расстреливал кого-то или забирал последнее из и без того разоренных домов. Слава Богу! Тогда мне пришлось бы нарушить все установленные наци законы, а следом самому оказаться у стенки. Я не трус, но у меня трое братьев и сестер, мама... Я всегда по обязанности и праву старшего должен был заботиться о них.
-Я понимаю, Ленц. Я прекрасно все это понимаю, - заверил его Канарис. - Вам не в чем себя винить... А где сейчас ваши родные? Откуда вы сами идете? И куда, если не секрет?
-Откуда я иду… Господин Канарис, - Ленц вздохнул и на секунду перевел взгляд на горы. Темный, горький взгляд. – Думаю, в этом мирном, счастливом доме не стоит говорить о таких вещах. Тем более, что война окончена и хочется думать о чем-то более приятном. Согласны?
-Безусловно, Ленц. Безусловно… Вы так сказали – война окончена. Не проиграна, а именно окончена…
-Неужели вы еще помните то время, когда «великая» Германия рассчитывала на победу?!
-Дело не в этом, Ленц, хотя не помнить невозможно. Ведь именно эта слепая уверенность и привела нас к полному краху. Этого не забыть. Но я хотел сказать о другом… Позор. Ни с чем несравнимый позор, который будет преследовать немцев еще не одно поколение. Позор, смешавший с грязью, действительно, великий народ. Это без ложной скромности, основываясь на гордости за тех замечательных людей, которые прославили Германию.
-Германию, всегда так любившую воевать! – горько заметил Ленц. – Я хорошо помню историю этой страны… Но я люблю ее. Как любят мать, каких бы ошибок она ни натворила. Остается лишь надеяться, что достанет сил у нашего народа пережить случившееся, научиться открыто смотреть людям в глаза. Тем людям, что оказались ранены, тем, что потеряли безвозвратно своих родных и близких… Я прошел немало городов и деревень на пути сюда. Я видел многое на фронте. Я согласен – это позор, это крах, это проигранная война. И все же… она окончена, господин Канарис. Окончена. И это вселяет надежду даже в самые разбитые и искалеченные сердца… Именно об этом я говорил когда-то сержанту Советской армии Катарине Клямер, которая сидела передо мной с чудовищной раной на спине и открытым переломом ноги. В глазах ее явно сквозил страх, ведь ее увозили в СС, а это могло означать и страшные пытки, и смерть. И не было ничего постыдного в этом страхе, - Ленц коснулся руки Катерины. – Передо мной сидела молоденькая, красивая девушка, для которой смерть, не смотря на всю привычность мысли о ней, являлась все-таки, чем-то чудовищным, невообразимым в силу просто слишком еще юного возраста и стольких подспудных надежд. Мне очень хотелось, что бы верила она в то, что когда-нибудь нарядно оденется, что сделает красивую прическу и узнает, наконец, вкус истинного счастья. Конечно, полной уверенности в том, что выживет она, никто не мог бы дать. Никому. И все же, главное было в вере, в том, что нельзя жить войной, страхом, ожесточенностью… И, мне кажется, все получилось! Я вижу ее здоровой, счастливой, победившей. Да-да, господин Канарис, вот, кто и впрямь победил в этой войне!
Канарис улыбнулся и поцеловал руку своей молоденькой жены.
-В этом вы правы, Ленц. Абсолютно правы! Ей дорого далась эта победа, но она одержана. Победа над страхом, ненавистью – внушаемой и собственной – над обстоятельствами. Ведь ей пришлось пройти и через пытку, и через терзавшие душу сомнения. Последнее ранение едва не стоило ей жизни. И не только ей… Врач, к которому я привез ее после перестрелки на границе, обнаружил, что Катарина беременна. Но, слава Господу, удалось спасти и ее, и ребенка!
-Фроляйн Сержант слишком любила и любит вас, господин Канарис, что бы взять и умереть! – заметил Ленц, любуясь улыбкой Катарины. – Уж если любовь ее попрала эту войну, если хватило ей духу забыть обо всем ради вас, нет ничего сильнее этой любви. Ничего…
-Но куда же вы, все-таки, держите путь теперь, Ленц? Где ваша семья?
-В Бранденбурге, господин Канарис. Во всяком случае, оставил я их там. Вы же понимаете, никакой связи очень долгое время, оккупация… Теперь я и понятия не имею, где они и что с ними. Тем не менее, идти мне больше некуда…
Канарис затушил окурок.
-Послушайте, Ленц… Я подумал и надеюсь, Катарина поддержит меня – если, не дай Господь, вам не удастся найти своих, если случилось с ними что-то ужасное, словом, если ничего для вас в Бранденбурге не осталось, приезжайте сюда, к нам… Да, Сержант? Согласна?
-Конечно, дорогой! Безусловно!.. Приезжайте к нам, Ленц. Мы все прокляли эту войну, но истина в том, что именно она, эта война нас и соединила. Нас троих. Так, может быть, если тяжко вам придется в Бранденбурге, если ничто не будет держать вас там, будет лучше для вас присоединиться к нам?
-Спасибо, господин Канарис! Спасибо, Катарина! От души спасибо вам за приглашение!.. И все же, мне бы очень хотелось, что бы не пришлось им воспользоваться.
-Конечно, Ленц! Конечно… Но могу я попросить вас об одном одолжении?
-Все, что пожелаете! Буду рад помочь, если только это в силах потрепанного солдата поверженной армии, у которого пока ни дома, ни гроша.
Ленц усмехнулся, но тут же спохватился:
-Простите! Дурацкая ирония, для которой нет места среди людей, относящихся друг к другу с уважением и симпатией… Я действительно, буду рад помочь. А в чем, собственно суть?
-Речь о моей маме… - вздохнул Канарис и Катарина взяла его ладонь в свою, - баронессе фон Канарис.
-У вас тоже потеряна связь с ней? – осторожно спросил Ленц.
-Так потеряна, что ее уже ни за что не установить вновь. Она умерла, Ленц… Когда мне пришлось спасать Катарину, а следовательно, скрыться и самому, она была уже тяжело больна. Врачи давали ей совсем немного, и мы оба с ней знали, что уже не увидим друг друга. Оказавшись здесь, я постарался отправить ей весточку, но вы сами понимаете – через десятые руки и при полной конспирации, когда мое конспиративное имя, а тем более, настоящее было известно только моему другу, который и должен был передать весть от меня непосредственно маме… Я долго ждал хоть какого-нибудь ответа. Но по сей день ничего. Я уже начинаю сомневаться, а все ли в порядке с этим моим другом, не подставил ли я его с этим поручением… Ленц, я попрошу вас только об одном – зайдите по адресу, который я вам дам – может быть, что-то будет известно. Но скорее всего, основная моя просьба будет заключаться лишь в том, что бы нашли вы на городском кладбище Бранденбурга наш фамильный склеп и положили хотя бы крохотный букетик фиалок на место успокоения моей матери. Это все, что я могу сделать сейчас для нее… Вас не затруднит это поручение, Ленц? Ведь у вас, насколько я понимаю, может оказаться и так слишком много проблем.
-Думаю, мои проблемы не помешают мне выполнить вашу просьбу. То, что вы сделали для меня, куда более важно и неоценимо для меня.
-Господь с вами, Ленц! Ну, что такого в том, что бы накормить и устроить на нехитрый ночлег человека, который так помог Катарине в самый тяжкий для нее момент?! Это, поверьте, сущая ерунда для нас.
-Как сказать, господин Канарис! Как сказать…
-О, простите, Ленц! – Канарис обернулся на звук подъезжавшей машины. - Мне придется прервать нашу беседу и оставить вас ненадолго – ко мне приехал мой помощник и мне необходимо кое-что с ним срочно обсудить. Не обидитесь?
-Ну, что вы, господин Канарис! Дела есть дела. Кроме того, мне все еще может составить компанию Катарина. Если вы не возражаете.
-Не вам, Ленц, делать подобные замечания! – рассмеялся Канарис и поднялся из кресла. – Я буду только рад, если вы составите моей жене компанию.
И вышел во двор.
-Ну, что же, Ленц, ужин скоро будет готов, вы поедите как следует и отправитесь отдохнуть, - улыбнулась Катарина. – Уверена, вы ужасно хотите спать!
-Что правда, то правда…
-Я даже не стану спрашивать, что вам пришлось перенести по пути сюда – все и так видно по вашему лицу. Очень надеюсь, что все у вас, наконец, наладится!
-Я тоже надеюсь… Война никак не отпускает, не смотря на то, что я тут говорил о том, что она закончилась. Слишком много крови, страданий, бессмысленной смерти… Боялся ли я умереть? Да, конечно. Как и любое живое существо. Не боятся смерти только идиоты… Впрочем, верующий человек, скорее всего, возразил бы мне. Я верил. Только не так, как предполагается среди христиан. Даже хуже – порой я, едва ли не в истерике вопрошал у бога – как же ты мог допустить все это, как можешь спокойно наблюдать со своих небес эту чудовищную, ничем не оправданную бойню?! Во имя чего измучено, искалечено столько людей?!.. И он молчал, то ли сердясь на меня, то ли не находя ответа.
-Во что же вы верили, Ленц? – тихо спросила Катарина, и легкий ветерок играл шелковой челкой ее волос.
-Во что я верил? – то ли переспросил, то ли просто повторил Ленц. – В предателей, Сержант. В тех, кому глубоко безразлична политика, для кого улыбка друга, объятия дорогого человека гораздо важнее чьих-то идей и принципов… Помните то утро, когда вас увозили в СС? Я стоял на крыльце и провожал вас. Помните?
-Да, - так же тихо ответила Катарина.
-Тогда скажите мне, что вы думали в тот момент? Только честно!
-Я прощалась с вами, Ленц. С единственным человеком, который вопреки всему поддержал меня и вселил надежду на будущее, которого у меня в тех обстоятельствах просто не было. Вы были не просто добры ко мне, к солдату вражеской армии. Вы спасли мне жизнь, напомнив о том, что может быть, когда закончится война. Надежды на это было тогда ничтожно мало, но вы… вы уверили меня в том, что она все-таки, есть.
Ленц поднялся со стула, обошел круглый стол, накрытый белоснежной скатертью с уже приготовленными к обеду приборами, и остановившись возле Катарины, взял ее руку и прижал ее к губам.
-Вы просили… Ваш взгляд просил меня выжить, Катарина. Не говорите ничего! Я видел ваши глаза тогда, я знаю. И Бог, в которого я уже почти перестал верить, мне свидетель – всю оставшуюся мне войну я прошел с этим вашим взглядом в сердце. Нет, нет, не подумайте ничего лишнего! Он, ваш взгляд, спасал мне жизнь, он требовал – выжить! И я выжил. Я вытерпел там, где терпеть было уже невыносимо, я не сдался тогда, когда человеческим силам – и физическим, и духовным – приходит конец. Вы спасли меня, Катарина, и я благословляю предателей, ради которых стоит выжить. Я вспоминал ваше изможденное личико, я гадал о вашей судьбе и думал о том, что если вам достанет сил прорваться через огонь и кровь, то мне просто стыдно взять и умереть… Честь и совесть – великие вещи. И я догадываюсь, сколько людей в этой войне погибали именно за них. Но я не считаю вас, Канариса, себя поправшими эти понятия. Вы выжили ради любви, святее которой и нет ничего на свете. Канарис предал честь немецкого, а вернее, нацистского офицера тоже ради любви. Ну а я… Я просто увидел чистую, ничем незапятнанную душу, очаровательную девушку, которая родилась на этот свет ради любви. И будь проклята любая война, любые лозунги во имя ее, если она гонит на гибель такие создания… А еще… Глядя на вас, Катарина, я убеждаюсь, что Бог все-таки есть. Он услышал нас обоих…
-Спасибо, Ленц.
-За что, Катарина?! Вы все еще пытаетесь отблагодарить меня за то, что я сделал тогда?
-И да, и нет. Я благодарна, я бесконечно рада, что вы здесь, что вы живы. Теперь война для меня действительно и окончательно позади… И да будет вам известно, Ленц – я и вправду просила вас выжить. И вы мне обещали. А обещания стыдно не выполнять!
Предатели
© Copyright: Мэри Ли Тейлор, 2020
Свидетельство о публикации №220102601642
Свидетельство о публикации №220102601642
Рецензии