Изерброк. Глава IV

IV



Кто является основным поставщиком лотоса в Пограничном районе, в котором на улице "Линейной" проживала пропавшая девушка, Мамушка выяснил легко. Он вновь явился в район вечером, нашёл недалеко от дома девушки курильщика лотоса – тот стоял под газовым фонарем – он же оказался мелким перекупщиком зелья. Перекупщик сразу же выложил всё, что знал: откуда товар, кто в районе основной потребитель (такие же без определенного возраста и рода деятельности бедолаги, как и он сам; в районе их не так много). Сообщил, что с пропавшей девушкой Надей знаком не был и, вообще, о том, что пропала девушка, слышит впервые.

«Это мелкая сошка», – сделал вывод Мамушка. На этого мелкого барыгу даже не нужно было давить, он сам всё с радостью рассказал. Не было в его рассказе ничего секретного. Все знали, в том числе и сам Мамушка еще с прежних времен, что Пограничный район снабжается наркотиками из Болотного. Мамушке нужно было только узнать прозвище наркодилера – Родя Мухомор, и примерное место его проживания в Болотном: возле самого болота, по главной улице и направо, двухэтажная коробка, вся забранная железными листами.

 Полное имя Роди Мамушка узнал потом в полицейской картотеке. Если исчезновение девушки каким-то образом связано с наркобизнесом, то вывести на верный след в этом случае может только Родя Мухомор, навести на более крупных дельцов и так далее. Мелкие уличные наркоманы, разумеется, в это не замешаны. Если б кто-то из них и был причастен к исчезновению девушки, то его сразу бы вычислили, мгновенно, и без помощи Мамушки.

Итак, Мамушка прибыл в Болотный район, прибыл рано, за час до полудня, надеясь всё сделать, что запланировал, и вернуться домой засветло. Извозчик довез его до границы с Болотным; дальше ехать отказался, ссылаясь на отсутствие нормальной дороги и на то, что лошадь дальше не пойдет, поскольку боится; или брезгует.

Застрелив голую бледную собачку, неожиданно выскочившую на него из сточной канавы, Мамушка прошел немного, остановился, рассмотрел револьвер, положил его в карман. Затем вынул из внутреннего кармана плоскую фляжку и выпил несколько глотков рома. Вообще-то, он обещал себе не пить до завершения всех сегодняшних дел. Однако голая собачка несколько выбила его из колеи, и он решил успокоить нервы. «Несколько глотков рома не помешают», – произнес он про себя. Эту фразу он говорил себе далеко не в первый раз. Вонь со стороны болота, из сточных канав и от мусорных куч невозможно было перебить ромом, но на некоторое время – почувствовал Мамушка после того, как завинтил крышку фляжки, – давление зловония ослабло.

 Он направился дальше и вскоре увидел коренастого старичка в мятой широкополой шляпе – первого человека, обитателя Болотного, с кем можно было переговорить и спросить о доме искомого Родемарина Мохди. Если старик – из местных, то он должен знать Родю, и подскажет, правильно ли Мамушка идёт.

В руках у старичка был топор. Сам он сидел на табурете, у его ног на деревянном лотке были разложены невообразимо красные куски мяса. Мамушка подошёл, поприветствовал старика. И стал рассматривать мясо; видно было, что мясо свежее, оно еще буквально сочилось кровью. Крупные изумрудные мухи ползали по мясу. Тут же слева от старичка стояла широкая колода, на которой продавец расчленял свой товар, а позади колоды и чуть за спиной находилась клетка; в клетке копошилась и верещала какая-то живность.

– Свежее? – спросил Мамушка, кивая на мясо.

– Свежее не бывает, – ответил старик высоким, с характерной для давнего курильщика лотоса хрипотцой, голосом.

В углу его рта торчала небольшая глиняная трубка, из которой тоненькой лентой поднимался и закручивался спиралью голубой дымок. Сквозь общую вонь и новый яркий запах тухлятины, идущий откуда-то из-за спины старика со стороны клетки, Мамушка уловил сладкий дым черного лотоса с узнаваемой цитрусово-хвойной ноткой синего мха. В трубке старика была забита смесь лотоса и синего мха.

Тут Мамушка внимательнее посмотрел в его лицо с глубокими неестественно расположенными морщинами, которые подобно лучам солнца расходились от мелкого носа, вдавленного в центр лица; посмотрел на мутные розовые глаза и обратил внимание на шляпу. Шляпа сидела на голове старика как влитая и в целом производила странное впечатление. Коричневого цвета, вся какая-то помятая и пухлая, она как будто слабо шевелилась всей своей поверхностью. С краёв полей свисала мелкая бледно-зеленая бахрома, напоминающая мох. Той же самой бахромой была покрыта вся площадь полей снизу.

– И что, хорошо берут? – спросил Мамушка, глядя на жирных лоснящихся мух, ползающих по мясу.

– Когда как, – ответил старик и пыхнул трубкой.  Бледно-зеленая бахрома на полях его шляпы заколыхалась.

– Что-то не видать покупателя, – сказал Мамушка, оглядываясь. Вокруг и правда никого не было, ни одного живого существа.

– Не видать, – согласился старик. И внезапно резко обернулся к клетке, нагнулся, отворил в её стенке небольшую дверцу, – гомон живности усилился, послышался писк, лай и какое-то бульканье. Старик извлек из клетки зверька. Голый зверек размером с кошку извивался и царапался, но рука старика крепко сжимала его шею. Это был, видимо, один из мутантов. С мордочкой крысы, он имел голый кошачий хвост, перепончатые лапы и большие, стоящие торчком собачьи уши.

 Старик ловко уложил зверька на колоду и в два счета разделал его топором. Животное даже пискнуть не успело. В лоток добавилось два куска парного, сочащегося кровью мяса. Внутренности, голова, хвост, части лап полетели в кусты за клеткой. В тот же миг из кустов послышались хруст, чавканье, похрюкивание и повизгивание. Ветви кустов, все синие из-за облепившей их плесени, зашевелились.

 Старик вытер пальцы красной тряпкой, вынутой из кармана передника, пошевелил топором свой товар на лотке, – толстые мухи невысоко взлетели, но почти сразу вернулись на своё место, – предложил Мамушке, взглянув на него снизу из-под шляпы розовой мутью глаз:

– Не желаете?

– Нет, спасибо, – тут же ответил сыщик.

– А зря. Хороший гуляш можно получить. И дешево. Всего три драхмы за кусок. Отдам за две, так и быть.

– Спасибо. Но я здесь не за этим. Я, собственно, в вашем районе – по делу. Важному делу.

– Моё дело тоже важное, – обиженно буркнул старик.

В этот момент за кустами раздался какой-то громкий стук, а следом пронзительный визг. Старик не спеша поднялся, исчез за кустами и вскоре вынес оттуда клетку-ловушку, с пойманным в ней беснующимся зверьком. Голый шипастый зверек был размером с небольшую собаку и, видимо, относился к классу млекопитающих. Зверек быстро был перемещен из ловушки в большую клетку, вроде бы в отдельную ячейку с дверцей в боковой стенке. Дальше, старик отрубил часть мяса от куска из лотка и насадил её на крюк, привязанный к веревочке, в качестве приманки. Снарядил, взвел механизм и отнес ловушку обратно за кусты. Таким образом количество товара восполнялось за счет него же самого не отходя от места. Установив ловушку, старик ушел в дом, находящийся тут же, в двух шагах. Всё было рядом. Его дом располагался в одном из помещений заброшенного двухэтажного здания. Возле одного из подъездов этого здания и находилась своеобразная мясная лавка старика. Здание обросло коробками, надстройками, словно ульями, или какими-то ржавыми наростами, во многих местах из этих наростов образовался третий этаж, а кое-где и четвертый. Старик исчез в недрах трущобы, затем вновь появился, но уже с железным ящиком в руках. В ящике багровели тлеющие угли. Старик установил жаровню рядом с лотком и принялся насаживать на специальные железные крючки-держатели куски мяса, с целью поджарить их на углях на продажу и для собственного употребления – приближалось время обеда.

– Хорошо вы тут устроились, – произнес Мамушка.
Он всё никак не мог начать разговор на интересующую его тему. Ему казалось, что если он будет бестактен со стариком, то тот ничего ему не скажет.

– Грех жаловаться, – ответил старик, располагая над горячими углями мясо.
Мясной сок закапал и зашипел на углях, мясо принялось поджариваться, в воздухе потянуло аппетитным запахом жареного мяса.

– Сытно живёте? – спросил Мамушка.

– Когда как.

– А где тут у вас Родя Мухомор проживает? Говорят, у него можно взять лотос. Не знаете такого? – решился Мамушка начать разговор.

– Как же не знать. Этого подонка вся округа знает.

– А как к нему попасть?

– А никак. Он уже месяц не вылазит из своей норы и никого не принимает. Говорят, что он вообще уже, того, подох, – старик сплюнул густой желтой слюной.
Желтый пенный комочек застыл на чахлой траве. Две изумрудные мухи подлетели к плевку, нализались слюны и поползли; с трудом взлетели и полетели косыми спиралями.

– А где его нора?

– А зачем он вам? Лотос хотите купить? Лучше к Ткачихе сходите. Она торгует. И лотос у неё чистый. А Родя… Говорю же, сдох он, этот ваш Родя. Отмучался бедняга. Не видно его, не слышно. Он и раньше как крот жил. А сейчас вообще… Нет его. Жаркого не желаете? – старик повертел над углями крючок с мясом. Взял с земли картонку и помахал её над углями, раздувая жар.

– Нет, спасибо, я сыт. И где всё-таки он живёт? Мне сказали – у болота.

– Да. У болота. Там. Там череп нарисован. Увидите. Только не впустит он вас. Он никого не впускает. Кроме меня.

– А говорят, что к нему за лотосом из ПромСектора приходят?

– Что? К нему? К нему уже давно никто не ходит. Может, раньше и ходили. Сто лет назад. А сейчас – нет. Никто не ходит к Роде. Скурился Родя, в болоте жаб ловит, с нагами знается.

– Он что, перерожденный?

– Хуже. Гораздо хуже перерожденного. Хотите, идите к нему. Попробуйте. Может, и получится у вас увидеть его. Только непонятно, какой смысл. Если вам нужен лотос, то идите к Ткачихе. Дорогу укажу. К ней теперь все ходят. Берёт недорого.

– Ладно. Потом, может быть, схожу к Ткачихе. Но сначала мне нужно увидеть Родемарина. Всего доброго.

– Ну как знаете. Дело ваше. Всего доброго. А меня все здесь знают. Моё имя – Пашу. Хотите мяса, идите к Пашу. Всего доброго. А я всегда здесь. На этом месте. Уже двадцать лет. Все меня знают. Я – Пашу.

Череп был нарисован прямо на двери – стилизованная мертвая голова белой фосфоресцирующей краской на железном листе. Мамушка минут двадцать колотил в дверь, создавая страшный грохот, прежде чем внутри кто-то зашевелился. Кто-то подавал признаки жизни, что-то за дверью стукало и скрипело.
 
Мамушка, прекратив стучать, громко провозгласил:

– Родя, открой! Поговорить нужно!

Над дверью в зарешеченном колпаке висел красный фонарь. Он вдруг засветился слабым красным светом.

– Кто там? – раздался из-за двери хриплый голосок.

– Открой. Разговор есть. Меня зовут Бенджамин Мамушка. Я…

– Пошли все вон! Я никого не принимаю!

– Погоди, Родя. Мне сказали, что у тебя лотос можно взять.

– Кто сказал?

Мамушка вспомнил прозвище того мелкого барыги из Пограничного района. Хорошо, что, во-первых, тогда он узнал, как его зовут, а, во-вторых, не забыл. Имена и прозвища полезно помнить, а лучше записывать в записную книжку.

– Таракан сказал. Из Пограничного. От Таракана я.

Засовы оглушающее загремели, железная дверь со скрипом отворилась. Мамушка с облегчением вздохнул.

– Заходи, – пригласил тот, кто стоял внутри. Сам он наружу даже носа не высунул.

Когда Мамушка вошёл, Родя запер железную дверь обратно на все засовы, потом, когда они чуть продвинулись внутрь, закрыл вторую дверь, фанерную. Родя поднял с пола большой керосиновый фонарь и повёл Мамушку темным длинным коридором вглубь дома. Преодолев ещё одну дверь, они спустились по железным ступеням в подвал и наконец очутились в жилом помещении, тёплом и освещенном огнём. Здесь Родя обитал, здесь чувствовал себя в тепле и безопасности. Кроме этой комнаты, имелись еще другие жилые помещения, сообщающиеся с этой проходами. А также – оранжерея и тёплый сырой бункер, в котором росли грибы и плесень.

Хозяин уселся в глубокое драное кресло. Справа от него полыхал чугунный камин, загороженный стеклянным экраном. Многоколенный дымоход подымался вверх и в бок, в угол, где соединялся с гофрированной трубой, выводящей дым наружу. От камина и от множества полыхающих свечей в комнате было жарко и даже душно; в воздухе неподвижно висела голубоватая ароматическая дымка, искажающая все видимые предметы и дурманящая голову.

Родя Мухомор, сидящий в своем мягком дряхлом кресле с торчащей паклей, напоминал злобного пещерного тролля. Он был страшно худ, сутул и телосложением напоминал паука. Черные давно не мытые его волосы слиплись в пучки и торчали в разные стороны как колючки чертополоха. Большие тревожные глаза глубоко сидели в глазных ямах вблизи большого, напоминающего клюв, носа. Рот обрамлялся узкими усами и бородкой. Его голый торс был облачен в кожаную безрукавку, как у пиратов.

 Все видимые участки тела были покрыты язвочками и шрамами, словно от ожогов папиросой. С жилистой его шеи свисало множество амулетов на шнурочках. В ухе торчало большое стальное кольцо. На запястьях обеих рук болталось множество плетёных браслетов. Когда Родя открывал рот, видно было отсутствие в нём передних зубов и плачевное состояние оставшихся. Родя раскурил длинную трубку, пыхнул, выпустив густое облако голубого дыма.

Мамушка почуял, что это не черный лотос, запах которого хорошо ему был знаком, а что-то другое, возможно, лотос белый или красный. Или даже золотой. В самом запахе было что-то цветочное, сладкое, притягательное и дурманящее.

– Значит, Таракан еще жив? Удивительно, – сказал Родя хриплым голосом давнего курильщика лотоса.

– Жив.

Мамушка, ориентируясь по жесту хозяина, сел в плетеное кресло у стены. Сел и вздрогнул: какое-то темное облако взмыло вверх и окружило его. Сердце заколотилось. Мамушка различил множество порхающих вокруг него бабочек.

 Присаживаясь в кресло, он спугнул стаю бабочек, облепивших сиденье и спинку. Мамушка расширившимися глазами смотрел на летающих бабочек. Бабочки порхали и садились на портьеры из стеклянных бус, на ящики, на буфет, на плечи сыщика, на его шляпу, на Родемарина Мохди, который невозмутимо курил трубку. Чудовищные тени метались на стенах. Одна из бабочек влетела в огонёк свечи и, мгновенно вспыхнув, низвергнулась в темноту мелким фейерверком.

Только сейчас Мамушка увидел, что вся комната полна бабочками: черными, синими, бордовыми, разноцветными, мелкими и большими, размером с ладонь. Были здесь и белые бабочки или розовые, или лимонного цвета, или прозрачные, но в основном – темные, черные, синие, фиолетовые и других темных цветов. Обнаружил Мамушка и другие предметы, которые не заметил, когда только вошёл в комнату. С балок свисали выпотрошенные лягушки с раскрытыми при помощи распорок животами, связки трав, мелких ящериц, змеиная и жабья кожа – всё это сушилось и вялилось. На полках, на буфете, на деревянных ящиках стояли большие стеклянные банки. В банках сидели черные или тёмно-синие египетские жабы. Они неподвижно и не мигая внимательно следили за Мамушкой. У черных жаб глаза были ярко-красные.

Мамушке сделалось жарко, он снял свой макинтош и накинул его на спинку кресла. Снова сел; шляпу снимать не стал. Несколько бабочек уселись на его шляпу и на рукав сюртука. Рядом с креслом стоял большой ящик, приспособленный под столик.
Худое удлиненное лицо Роди Мухомора, окутанное дымкой, колыхалось впереди в неверном свете свечей. Огоньки свечей, заметил Мамушка, обладали невероятной высотой. Они поднимались к потолку длинными острыми извилистыми лентами.

Некоторые из них достигали в длине полуметра. В их спокойном извилистом свете вся комната и все предметы мягко покачивались, стеклянные банки бликовали золотыми вертикальными линиями, переотражаясь и искривляя лица Мамушки и Роди; черные жабы созерцали, а синие, казалось, спали.

Мамушка засмотрелся на один особенно длинный огонек. Пламя выровнялось, перестало дрожать и стало еще сильнее вытягиваться. Оно тянулось вверх, словно желая оторваться, истончалось до состояния золотой струны; струна превращалась в бритву и вспарывала темноту. На вершине пламя превращалось в тончайший золотой волос, но не переставало тянуться; тянулось, тянулось, волос из золотого становился синим, а еще выше – невидимым, но оставался по-прежнему обжигающим.

 Мамушка, загипнотизированный, непроизвольно вытягивал шею вслед за этим странным огнём. А за спиной Роди от протекающего водопровода по жестяному желобу стекала вода и медленно собиралась в каплю. Капля постепенно набухала, росла и тяжелела. В ней отражалось длинное пламя свечи, банки с жабами, балки, бабочки и два человека, сидящие друг напротив друга в креслах. Капля, достигнув предела своей тяжести, начинала невероятно медленно разделяться на две части, соединенные прозрачным жгутиком-перешейком; нижняя часть ползла вниз, перешеек истончался и удлинялся, отражение свечного пламени в нем – золотая линия – тоже истончалось. Пламя тянулось ввысь, капля ползла вниз, водяная нить натягивалась и наконец с микроскопическим взрывом обрывалась. Золотые искорки летели во все стороны. Капля падала, и в этот момент кончик пламени свечи отрывался и улетал к потолку, где исчезал во мраке; внизу раздавался сочный гулкий бульк, удвоенный кратким объемным эхо. Вверху, на конце желоба, набухала новая капля; казалось, что это не вода, а какая-то чрезвычайно вязкая субстанция.

– Что это? Бабочки? – спросил Мамушка, окидывая взором пространство. Многие из бабочек уже успокоились и присели на различные предметы интерьера.

– Чудовища это, а не бабочки, – ответил Родя, смахнув одну из них с колена.

– Откуда они взялись здесь?

– Ниоткуда. Это я… Это я их создаю.

– Ты? Ты их выращиваешь?

– Нет. Хотя да. Выращиваю. Можно и так сказать. По-разному можно. Суть одна.

– Что ты с ними делаешь? Продаешь?

– Нет. Я давно уже ничего не продаю. Они просто есть. Вот как я. Или ты. Или… они есть. Порхают тут. Спят. Ничего не едят. Дохнут пачками. Иногда попадаются красивые. Но редко. Надоели они мне. Лезут и лезут. И дохнут. Я ими печь топлю. Не могу от них избавиться. Так что вы хотели? – Родя неожиданно перешел на «вы».– Лотос? Я давно уже не торгую. Мне просто любопытно стало. Как там в Пограничном. Даже удивительно, что Тараканий жив.

– Если честно, я не за лотосом, а именно, чтоб поговорить о Пограничном.

– Да? Странно. Странно, что вы ко мне пришли, молодой человек. Странно, что Таракан еще жив. Он ведь в Пограничном? Что ко мне вас направил – помнит еще, сволочь.

Мамушка удивился, услышав от собеседника обращение «молодой человек». Ведь Родя сам был, судя по всему, еще молодым человеком, а вот Мамушка напротив – уже не очень молодым.

 Списав всё на действие лотоса, Мамушка спросил:

– Давно ты был в Пограничном?

– Вот именно, что… давно. Нет, если говорить точно, я не знаю. Но последние полгода я точно нигде не был. Я полгода сижу тут и никуда не выхожу. Надоело. А что?

– В Пограничном пропала девушка. Надя. Ты знал её?

– Надя?! – воскликнул Родя. Он буквально подскочил в своем кресле. – Я только о ней и думаю всё время. Только её и помню. Но… это было 17 лет назад. Семнадцать лет назад я любил её. И никого больше из всех смертных. Когда она пропала?

– Около месяца назад. Как ты с ней познакомился?

– Давно это было. Я… я был ужасно молод. Но уже тогда я был отверженным. Понимаете? Это судьба. Кто хоть раз попробует пурпурный лотос, тот обречен. А к тому времени я не только лотос курил, но и синюю лозу, и вот этих, – движением головы Родя указал на жаб в банках, – красноглазых жаб. Мне было 25 лет. Как же я с ней познакомился? – Родя почесал висок, напрягая память. – Да. Она явилась ко мне во сне. В образе белого волка. Нет, точнее, в образе белого тигра. И спросила меня о моём заветном желании. Ну то есть она могла как бы исполнить любое мое заветное желание. Ну я с дуру и ляпнул, что хочу любви, но такой, чтоб настоящая, всерьез. Настоящая любовь. То есть такой любви, чтоб на всё ради неё пошел. В огонь, воду… Лучше б денег попросил, дурак. А я о любви… Любви захотелось дураку. Но такой, чтоб... Настоящий смысл всего. Жизни, Вселенной, чтоб прямо… Ну вы понимаете. Да?

– Не совсем. И что было дальше? – Мамушка раскрыл свой портсигар потемневшего серебра, извлек длинную сурийскую папиросу с золотым кольцом на мундштуке, чиркнул спичкой из плоской коробки и закурил.

– Что было дальше? В каком смысле что было дальше?

– Как ты с ней познакомился?

– С кем?

– С Надей.

– А, да. Но… Это я потом только узнал, что её Надя зовут. Ну, то есть это её обычное имя, мирское, повседневное, как говорится. А настоящее её имя – Адья. Но зовут её на самом деле Тара. Белая Тара. Спасительница. Мне было…

– Как ты сказал? Спасительница?

– Да. Белая Тара. Благодетельница. Но это не я так сказал, а, – Родя таинственно приглушил голос, – Бадамба Дигамбар.

– Кто?

– Адинатх, великий факир и учитель, маха-саду, самый старый из старейшин нагов. Вы же знаете, кто такие наги?

– Слышал кое-что. Гностическая секта. Департаментом Алхимии и Астрологии объявлены вне закона. Живут на старом заболоченном кладбище.

– Да. Но знаете, откуда появились наги? Они были изгнаны из Мутанга. Основатели их – из архонтов. Верховный Совет Духа разделился на две группировки. Одна часть магов во главе с опальными архонтами была изгнана другой частью. Они потом и создали секту нагов.

– Но это же легенда. Сект вроде нагов в Изерброке – как собак нерезаных. Поклонники Смерти, Воины Калки, Шураваси, Священные трупоеды… Наги всего лишь одна из…

– Нет. Наги – это самое дно. Днище. Нет, это даже ниже днища, – глаза Роди загорелись фанатическим огнём, – если, скажем, Болотный район – это дно, самое нижнее дно Изерброка, куда стекаются все отбросы города, то кто – главный отброс Болотного? Правильно, Родя Мухомор, неприкасаемый, подонок из подонков, он хуже перерожденных, ибо перерожденные – это уже не люди, и они не могут своим существованием позорить род людской, а я – всё еще человек, поэтому я – изгой. Я – самый зловонный отброс, лежащий на самом дне городского дна. Вот. А наги – это те, кто живет под дном. Во мраке. Наги едят людские трупы, пьют мочу и едят экскременты. Для них не существует законов ни человеческого, ни животного существования. У них есть только свободный дух, древний ритуал и магия. В тот день, когда я впервые пришел к нагам, я стал отверженным из отверженных.

– А зачем ты к ним пришел?

– За лотосом.

– Ты ел трупы людей?

– Было пару раз. Но это не важно. Давнее дело. Я 17 лет не был у нагов.

– А что же девушка? Как ты познакомился с Надей?

– В тот день я пришел в Пограничный, чтобы забрать долг у одного торчка. Он взял у меня лотос на продажу, а деньги, как договаривались, не принёс. Таракан знал этого торчка и обещал мне помочь найти его, чтоб выбить из него долг. В те годы я еще мог появляться в Пограничном, и даже в Средней Зоне. Надю я увидел случайно. К ней пристал какой-то тип, тоже торчок, но мне не знакомый. Он зажал её в переулке и требовал с неё кошелек. И в этот момент мы идем с Тараканом. Грабитель увидел нас и сразу же – наутёк. Мы успокоили девушку. У неё было несколько синяков на руке, в остальном она не пострадала. Да и денег у неё при себе почти не было. Но зато она очень испугалась. В Пограничном никогда раньше средь бела дня на людей не нападали. А тут… В общем, во всем виноват лотос. Теперь его на каждом углу курят. И даже в Средней Зоне. Так рассудила девушка. Я не стал ей говорить, кто я  есть по жизни, и чем занимаюсь. Вот так мы и познакомились. С того дня я стал наведываться в Пограничный часто. Почти каждый день. Иногда я гулял с Надей. Но я не навязывался ей, понимая, кто – я, а кто – она. Я сразу же, как только увидел её тогда в переулке, понял, что это она приходила ко мне во сне. Это её зовут Адья и Белая Тара. В тот момент я чуть не задохнулся от священного трепета при виде её совершенного лица и прекрасных глаз. Мое сердце было поглощено. Морда белой волчицы обагрилась кровью. Вернее, белой тигрицы.  Но она же не знала,  что эта кровь отравлена, что я порождаю чудовищ. Не знаю, на что я рассчитывал, встречаясь с Надей. Ведь я же не думал, что когда-нибудь она будет моей? Быть может, я надеялся, что она спасет меня? Но для того, кто курил пурпурный лотос, обратного пути нет.

– А как ты стал таким? Ты же не всегда жил в Болотном и не всегда торговал наркотой?

– Не всегда. Но… практически с детства. Я родился в Промышленном Секторе недалеко от чугунных цехов. Батюшка мой помер, когда мне исполнилось тринадцать. Он умер от силикатной болезни. Многие от неё умирают в Промышленном. Всю короткую беспросветную жизнь не вылазят из цехов, работают, как рабы, надеясь, что, если не они сами, то хотя бы их дети будут когда-нибудь жить нормальной жизнью, когда вырвутся из ПромСектора. Но это безнадежно. Это иллюзии. Идти некуда. И дети, и потом дети детей так же продолжают всю жизнь до смерти трудиться в цехах. И даже у тех, у кого получается накопить на квартиру в Пограничном, судьба не сильно меняется, – они продолжают, как и раньше, каждый день ходить на работу в цеха, в ПромСектор. Когда умер мой отец, мне пришлось оставить семилетнюю школу при заводе и идти в чугунный цех учеником: я и недели там не проработал. Сбежал из ПромСектора навсегда. Вдохнул свободного воздуха бродяжничества. Скитался, голодал, воровал, выживал, подрабатывал проституцией на Бульваре Магнолий, начал курить лотос, потом оказался в Болотном. Это лучше, чем всю короткую безрадостную жизнь провести в тяжелом труде в цехах ПромСектора, а потом умереть от силикатной болезни. Вот и ответ на вопрос «как я стал таким». У меня выбора особенного не было. Вот и стал. Возможно, я проживу ненамного дольше, чем рабочий из цехов, но вот радости в моей жизни было больше. Это я могу сказать с уверенностью. Пускай эта радость иллюзорна, пусть она навеяна снадобьями и веществами, но что такое счастье само по себе, как не греза? И какая в сущности разница, как я достигаю этой грезы? В ПромСекторе люди к середине жизни окончательно тупеют. Они ничего не чувствуют, не знают и знать не хотят. Они тупеют от изнурительного ежедневного многолетнего труда и отсутствия надежды. Я не хотел стать таким. Поэтому сбежал. Лучше стать отверженным, чем умереть при жизни, сделавшись куском тупого рабочего мяса. Сейчас мне 42. Вероятно, мне осталось немного. И последние 17 лет своей жизни я не помню. Грёзы отняли у меня и здоровье, и память. Но, клянусь, я был счастлив. Я был счастлив каждую минуту своей жизни после того, как покинул ПромСектор. Да и сейчас… Я буду счастлив до последнего вздоха. Назло им, назло им всем. Назло судьбе.

Мамушка внимательно смотрел в лицо рассказчика, пытаясь найти в нём черты человека немолодого, сорокадвухлетнего. Как такое может быть? Вначале Мамушка вообще не дал бы ему на вид больше 30-ти, худой, изможденный постоянным курением лотоса, бледный, небритый. Но ведь он, получается, если верить его словам, ровесник ему.

 Мамушке тоже 42 года. Но нет, не может такого быть. Хотя…. Чем дольше он смотрит на собеседника, слушает его хриплый голос, тем больше ему начинает казаться, что первое впечатление было обманчивым. Вот – темные ямы под глазами, вот морщинки на лбу и возле рта, вот в грязных слипшихся волосах блеснула седина. Зубы… Почему ему не может быть 42? Вполне может. Это только при беглом поверхностном взгляде он молодо выглядит. И такое, говорят, бывает с заядлыми курильщиками лотоса.

 Он нигде постоянно не работал, из ПромСектора, как он сам говорит, сбежал в 13-ть лет. Почему бы ему не выглядеть моложе своих лет? Курил лотос всю жизнь. Сидел в этой берлоге. Еду ему приносили в обмен на лотос. Действительно, в мягком свете свечей  лицо Родемарина Мохди под пристальным оценивающим взглядом Мамушки плавно состарилось: черная тень легла под глазами и растеклась по морщинам, бледная кожа на щеках истончилась и высохла, губы треснули, всё лицо показалось лицом нездорового и утомленного человека.

Внезапно этот человек принялся чесаться, как будто его кусали блохи; он в основном чесал предплечье левой руки, сплошь покрытое язвочками и шрамами. Затем почесал лоб и висок, скорчил неприятную гримасу и глубоко затянулся трубкой. В чашечке трубки засветился багровый огонек. На лбу Роди, в том месте над бровью, где он только что почесал, стремительно стала набухать какая-то шишка. Мамушка увидел, что лоб Роди, также, как и голые руки его, не чист, а покрыт язвочками и шрамами, правда в меньшем количестве и не такими заметными. Шишка быстро росла, шевелилась изнутри. Достигла размеров фаланги пальца и вдруг разошлась, выпустив из себя овальную желтого цвета капсулу, похожую на желудь.

Мамушка не успел ничего спросить, а для Роди, видимо, это было чем-то привычным: желудь лопнул – из него через трещину на волю полезло какое-то мягкое черное существо. Мамушка привстал в кресле, чтобы лучше видеть. Родя невольно подался ему навстречу. Мягкое черное существо выбралось из кокона и, остановившись над бровью хозяина, медленно расправило крылья. Бархатная абсолютно черная бабочка сидела на лбу Роди и сушила крылья. Родя поднял руку, чтобы смахнуть со лба насекомое, но бабочка, не дожидаясь руки, вспорхнула и, сделав два круга над головой Роди, улетела вглубь комнаты к своим сородичам. Родя смахнул со лба желтые ошметки кокона. Свежая язвочка, ранка, оставшаяся после куколки, темнела на воздухе и сохла.

– Так вот откуда бабочки? – изумленно промолвил Мамушка.

– Это не бабочки. Это мои исчадия.

– Давно у тебя такое?

– Да. К моменту знакомства с Надей я уже был болен. Но тогда это было не так уж заметно. Но всё равно. Это проклятие.

Родя вытряхнул из трубки пепел на подлокотник кресла, потрогал его пальцем и смазал этим пеплом свежую ранку на лбу.

– А отчего это? Из-за лотоса?

– Нет. Во всяком случае, не от чистого лотоса. От белого такого не бывает. Тем более от золотого. Чтобы заболеть этим, нужна предрасположенность. Потом нужно много курить черного лотоса, пить настойку аира, курить красноглазых и синих жаб, эфедру, шалфей с синим мхом, жрать грибы и вообще всё, что только можно. Я так и делал. Я много лет находился в иллюзорных мирах. А потом начал порождать бабочек, то есть вот этих существ. Это же не бабочки, они только выглядят как бабочки. На самом деле это воплощение ментальных сущностей. Цвет их соответствует цвету моих мыслей. Или чувств. Или… не знаю, как лучше сказать. Короче, то, что у меня внутри, выходит наружу в виде бабочек разных форм и расцветок. В последнее время в основном выходят черные. Потому что внутри меня всё черно.

– А… это больно? Ну… когда они выходят.

– Нет. Чешется только очень. Вообще, это очень необычные создания. Я могу ими управлять на расстоянии какое-то время... Как будто между нами – невидимая нить. Потом они окончательно отделяются от меня и подыхают. Трупики их можно курить. Но если я сам их покурю, то эффекта почти никакого. А если кто-нибудь другой покурит, то эффект бывает сильный и необычный. Сильнее, чем от простого лотоса. Понятно, что лучше курить светлых бабочек. Только от них бывает радость. Я раньше ими даже приторговывал, пять драхм за штуку, пока их много было, я имею в виду светлых. Потом один тип спятил, – сказали, что от моей бабочки, – зарезал своего приятеля, облил себя керосином и поджег. А кто-то пустил слух, что у него самовозгорание произошло из-за моего нечистого лотоса, который я взял у нагов.

Родя встал из кресла, подошел к камину, наклонился, пошевелил что-то в темноте.
– Хотите попробовать? – распрямился он и показал Мамушке мертвую бабочку лимонно-желтого цвета.

– Нет, спасибо, – ответил сыщик и закашлялся. И чтоб прочистить горло, глотнул рома из своей фляжки.

Родя тем временем взял железный совок, сгреб в него кучку сухих, напоминающих палые листья, бабочек, видимо, во множестве там валяющихся в темноте на полу, отодвинул экран от камина и бросил бабочек в огонь. Тут же вспыхнул ослепительно-яркий бело-голубой свет. Вся комната на мгновение осветилась этим ярким светом. Синие и красноглазые черные жабы в банках на миг ослепли и раскрыли рты. Мамушке почудилось, что в одном из осветившихся на миг углов сидит какая-то химера. В топке камина пламя заполыхало сильнее. Родя подкинул туда два тяжелых темных полена, пододвинул на место экран и вернулся в кресло.

– А Надя не курила лотос? – спросил Мамушка.

– Нет. Никогда. Я даже и не предлагал ей. И сам при ней ни разу не курил.

– Ты можешь вспомнить, когда ты видел её в последний раз?

– Не знаю. Семнадцать лет прошло. И возможно, я потом просто придумал последний день нашей встречи. А дальше и вовсе… Семнадцать лет забвения. Это непостижимо. Вы же из полиции?

– Нет, я частный сыщик. Мамушка – моя фамилия. Бенджамин Мамушка. В свое время я был даже в некоторой степени знаменит. Семь лет назад.

– Мамушка… Мамушка… Нет, не помню. – Родя почесал левый бок. – Я помню, что в тот день шел дождь. Горели фонари, хотя стоял день. Да, точно помню, серый день и посреди него тускло светят фонари в дожде. Кажется, была осень. Да, скорее всего, осень. Надя дала мне свой зонт, когда я уходил от неё. Потом я зонт потерял. Я просто не помню, куда он мог запропаститься. Вернуть ей зонт я не мог, ведь мы больше ни разу не виделись.

– Ты был у неё дома в тот день?

– Да. Наверное. Что-то припоминается. Я точно помню одно: я знал, что эта наша встреча последняя. Я сам так для себя решил. Маха-саду пообещал мне помочь забыть о Наде. Я хорошо понимал, что у нас с нею нет будущего, и мне лучше её забыть. Но Маха-саду объяснил, что у меня не получится самостоятельно её забыть, сил не хватит, потому что она – Белая Тара. Но, как видите, и нагам не удалось помочь мне её забыть. Они лишь отдалили её от меня на годы, на долгие годы беспамятства. Практически на целую жизнь.

– А откуда наги узнали, что Надя – Белая Тара?

– Я рассказал им о своем сне. Потом немного рассказал о ней самой. О том, какая она…

– Какая?

– Она… она чудесная. Она… излучает свет. Постоянно излучает свет. Как звезда. Звезда Сириус. Да, Сириус. Вот кто она.

– Какого цвета у неё волосы?

– Голубые, вроде бы. Хотя нет, не совсем голубые… Дело не в  цвете волос, а в… том, кто она по сути.

Родя замолчал, погрузившись в воспоминания. Грустная улыбка появилась на его растрескавшихся губах. Вспоминая о своей утраченной много лет назад любви, о своей несбывшейся мечте, он снова приближался к счастью, через годы от которого остался только свет, но и этого света хватало, чтобы озарить его измученное лицо изнутри. То, что раньше было острой болью, теперь стало печалью, а то, что ослепляло, превратилось в далекий голубой свет из прошлого.

Мамушка вопросительно смотрел на собеседника и ждал.

Родя продолжил:

– Иногда мне кажется, что её и не было на самом деле. А что? Я увидел её во сне, только и всего. Всё, что произошло потом, тоже было сном. Возможно, это был сон наяву. А девушка, которую вы ищете, это совсем другой человек. Не Надя. Впрочем, не важно. Пусть это будет она. Тем более, откуда в моем сознании появился Пограничный район, Таракан, зонт… Всё это не важно. Главное – суть. Кто она была по сути? Наги сказали правду. Её зовут Адья. Я не знаю, что значит это имя. Нет, примерно представляю, но не знаю точно. Адья, Белая Тара… Она была источником света. По сути она – звезда Сириус, но не на звездном небосклоне, а в нашем железном, ржавом и безнадежном мире. Вы заметили, что мир изменился? Что-то в воздухе изменилось. В самом воздухе. Теперь ясно из-за чего. Почему в последние дни мне не хватало света. Я зажигаю сразу по двадцать свечей, и все равно не хватает. Когда именно она исчезла?

– Около месяца назад.

– Понятно. Всё сходится. Понятно, откуда этот холод. Весь последний месяц меня донимает тоска. Этот мир потерял то последнее, что оправдывало его существование. Вы понимаете? Теперь всё, приехали. Этому миру – хана. Мир ничего не стоит без Нади. Огромная куча железного хлама, грязь, дым, зло и люди без души, которым не на что больше надеяться. Вы спрашиваете, кем была Надя по сути? Она была душой нашего мира. И последней надеждой. Анима-мунди, как говорят философы. Вы хотите её найти? Ищите. Попробуйте. Только, кажется мне, это бесполезно. Я чувствую, как мрак сгущается над миром, как всё застывает бесповоротно, и никакой надежды нет. Не исключено, что она мертва. Вы из полиции? Разве полиция может тут помочь?

– Я частный сыщик. Мамушка моя фамилия. Бенджамин…

– Всё равно. Полиция, жандармерия, министерство безопасности… Да хоть тайная полиция. Здесь нужно что-то другое. Невозможно поймать свет звезды сачком. Сириус – её имя. Она выпила мою душу. Я стал избранником, как те немногие, кто близко соприкоснулся с ней. Но я должен был бежать, чтобы спастись. Звезда Сириус согревает весь мир, но тех, кто слишком к ней приближается, она уничтожает. Излучение её любви настолько велико, что вблизи уничтожает всё живое. А я, жалкий курильщик лотоса, больной хризализмом, то есть почти перерожденный, на что я мог рассчитывать? Хотя… может быть, она спасла бы меня, исцелив своим голубым сиянием. А я испугался. Я сбежал. Я сам…, – голос рассказчика преломился, из глаз его потекли слезы. Он прикрыл лицо ладонью, снаружи изъеденной язвочками.

Наклонил голову, борясь с рыданиями, несколько раз горько всхлипнул, распрямился, – слёзы, чистые и прозрачные, всё еще бежали по его щекам двумя ручейками, – и принялся остервенело чесаться. Почесал шею, правый бок и перешел к левому предплечью. Он расчесывал его яростно и с каким-то болезненным сладострастием; удивительно, что все свежие ранки на предплечье не разодрались в кровь. Вскоре, там что-то зашевелилось, начали набухать новые шишки.

Чтобы отвлечь рассказчика от переживаний, Мамушка спросил:

– Как она выглядела? Мне нужны какие-нибудь приметы. Рост, цвет глаз, какие-нибудь изъяны.

– Изъяны? У неё не было изъянов. С чего вы взяли? Какие могут быть изъяны у Белой Тары? Мне трудно вспомнить её черты. Ведь она ослепляла совершенно. На неё трудно было смотреть. Но в целом её облик потрясал. На всех, кто её видел, она производила неизгладимое впечатление. Ростом около трех метров, то есть очень высокая, она обладала гривой длинных серебристо-голубых волос и золотой кожей. Когда она приближалась, все падали на колени, потом что не могли стоять при виде столь грандиозного зрелища. Она имела девять глаз, две пары рубиновых, две  – изумрудных, и один глаз синий, сапфировый, во лбу. Этим глазом она могла испускать голубой луч, испепеляющий всех врагов.

– Кто? Надя?

– Да. Когда она шагала…

– Около трех метров ростом? – Мамушка посмотрел на Родю, прищурившись.

– Да. В небе звучал гром, когда она смеялась над какой-нибудь невинной шуткой. Надя вообще-то редко ходила по земле. Она в основном летала. Ведь у неё были могучие белоснежные крылья за спиной. Взмахами этих чудесных крыльев она нагоняла теплый целебный воздух радости, погружая в благодать до десяти тысяч людей за один взмах. Если б она просто каждую ночь летала над городом, то уже только поэтому все жители были бы в нём счастливы. А сейчас из города исчезла надежда. Пропал свет, – еще одна слезинка выкатилась из глаза Роди.

 Но потом слезы высохли. Он почесал предплечье, где вспухли сразу несколько шевелящихся шишек, а через пару мгновений вылупилась целая грядка желтых куколок, похожих на желуди. Родя с отвращением вырвал из телесной ячейки один из желудей, бросил под ноги и растоптал. Остальные треснули и выпустили на волю влажных сморщенных бабочек. Бабочки быстро расправили крылышки, быстро пообсохли и приготовились взлететь. Родя сидел и с удивлением смотрел на вытянутую перед собой руку. Всё предплечье было покрыто новорожденными бабочками нежнейшего голубого цвета. Словно голубые цветы распустились на его руке.

Мамушка потянулся, привстал с кресла. Все бабочки имели нежный небесно-голубой с белоснежной окантовкой окрас. Небесно-голубой обладал тончайшим и чудесным оттенком, который восхищал и в то же время навевал какую-то пронзительную грусть, тоску о далекой невозвратной мечте. Родя осторожно встал, держа руку перед собой, чтобы не спугнуть чудесных бабочек, пошатываясь, медленно прошел к ящику, стоящему у стены, взял с ящика сачок, специальный марлевый сачок для бабочек, и плавным движением снял всех бабочек с предплечья в сачок. Одна вырвалась и запорхала по комнате голубым зайчиком света. Но Родя и её поймал.

– Их надо выпустить на свободу. В небо, – торжественно произнес он и направился к выходу из помещения. Мамушка поспешил вслед за ним.

Они вышли на улицу, на свежий, если можно так сказать, воздух. Зловоние со стороны болота никуда не могло исчезнуть. Родя, как старожил этих мест, вони уже давно не чувствовал. Но вот Мамушка… Мамушка достал свою фляжку с ромом и сделал три хороших глотка. Затем закурил папиросу. Серо-бурое небо низко нависало над Болотным.

«День, по всей видимости, уже перевалил за свою середину», – предположил Мамушка. По освещенности ничего нельзя было сказать с определенностью – вот когда грязное небо начнет стремительно темнеть, тогда станет ясно, что наступил вечер, и, следовательно, скоро наступит ночь, а это значит, что из болотного лучше делать ноги как можно быстрее. Часов у Мамушки с собой не было. У Роди часов вообще никогда не было за всю его жизнь.