Нечаев

     — Ведь просили, господин хороший, не надо петь, — раздался в полутёмном помещении голос охранника, где сидел связанный по рукам и ногам Нечаев. — По сопатке вмиг получишь и враз расхочется.

     Нечаев, прекратив петь, глубоко озабоченным взглядом, смотрел на прибывших. Один, который был какой-то застенчивый, оказался тот ещё щельмец — моргнул незатейливо глазом, как бы, между прочим. А у второго заключённый под стражу вообще неестественные наклонности обнаружил в собственном подсознании. А когда тот сплюнул в сторону и пообещал, что преисподняя по нему плачет, глядя добрыми глазами, то сомнения обуяли бедную голову арестанта от невероятных переживаний душевных. Мол, вот какие скромняги, с первого взгляда и не поймёшь.

     — Надо же, революция какие убытки претерпела! — уселся один из них, напротив.
     — Мы, к-кажется знакомы? — смело и даже нахально вопросил Нечаев.
     — Гляди, Ванятка, — воскликнул второй, опираясь на палку, не уделяя никакого внимания бывалому арестанту, — пред тобой новый совершенный тип, чичас он нам попытается раскрыть всю свою сущность, всю свою природу, так сказать, настоящего революционера.

     Нечаев смотрел открыто, но уже не решаясь возразить. Немного подумав, он поинтересовался:
     — С кем имею честь, так сказать?
     — Ты? Ты имеешь честь? Ты же дружка свово замочил намедни, мразота!
     — Как вы… Да как вы…
     —  Смеем-смеем, дядя! Впрочем, надобно к тебе уголовных подкинуть, а ведь уголовные элементы, теперь с политическими натурами – друзья, навеки! Не так ли?
     — А как же! — воодушевился тут же Нечаев, задрав высоко голову от того, что по всей видимости терять-то уже было нечего. — Мы вместе должны быть! Вместе! Понимаете?
     — Так нужно для скорейшей революции, — улыбался мило тот, который стоял, подталкивая другого в плечо, — оне тех будут пользовать для политического террора, чтобы государство разрушить до самого основания, а затем   вышвырнут их и нас с тобой на задворки, а сами управлять зачнут вновь созданной республикой на основе того же рабского труда и всем говорить, как правильно они среди них хлебные пайки распределяють. Потом передерутся промеж собой и… Сказка про белого бычка!
     — Ну, уж и нет, — освоившись, стал возмущаться бунтарь, — нам нужны свободные люди – не рабы. Нам нужны вот такие, которые ни разу не брали в руки книги и не пользовались ни одной привилегией, которыми, собственно, наделены никчёмные людишки вам же и в ущерб. И потом… За такими и мужики потянуться со всеми правдами и неправдами.
     — Вона, милок! А ты, тоди чаво в образованные подалси?
     — Для того, чтобы направляющая сила была хоть какая!
     — Ну, дык, я и говорю — чтобы нами руководить, распределять и направлять на войны, на стройки, на голод попутно, ради будущего огонька счастья, который уже в самом начале предали и продали с потрохами со всей своей учёностью.
     — Учёность масс предвидится в будущем, будьте уверены, а пока… Интеллигенция должна понять, что никакие книги общество не развивают и об жизни простого народа не имеем, практически, никакого представления. Потому и нужны мужики! А чтобы их подтолкнуть и направить в процесс разрушения государства, необходимы ваша решительность и вседозволенность, исходящих из вопреки — из противозаконности.
     — Ладно мы. Да ладно даже те… Так ведь вы же опосля и всех интеллигентиков изничтожите, а оставшихся – перекуёте до неузнаваемости. Например, в Москве у образованного общества имеются иные виды…
     —  Лично я, предполагаю, как у вас в Москве… Но у нас в Иванове, в самом, что ни на есть – чёртовом болоте скукотища страшенная, где всё время что-то течёт и капает, где лужи вонизменные до не могу, где не видно душонки человеческой хоть какой бы то ни было. Зато семейство животных руководит каждым закоулком и наслаждается по-своему: коровы срут в подворотнях, свиньи валяются в собственных испражнениях, куры и те – роются в навозе; и там, и там бесконечные банды собак. Среди всего этого безобразия купчишки ивановские гуляют степенно и важно, давно скупившие и сотню раз продавшие наши душонки никчёмные.
     — Во как! — стал один чесать в затылке, — Загнул, так загнул… Гляди, Ванятка, на него! На ентова чуда-юда! Вроде и восторженность с увлечением есть, но не туда оне направлены. Токмо так оно и видится: природа преданного своим идеям революционера, исключает полностью и бесповоротно романтизм и всяческую на то чувствительность. Да и купчишки твои, ещё обжиться не успели опосля раскрепощения… Нехай сто раз продали, вы же в тышшу чуток не уложитесь!
     — Мысли ваши, — глядел Нечаев в упор на напротив сидящего, — неделикатно рассматривают меня и трогают мозги неуклюжими и неземными лапами.
     — А ты как хотел? Думаешь, достучаться до тебя хочу? Оченно надо! Для когось енту цирковую программу обеспечиваю! Вы же, сучье отродье, любыми путями стремитесь в какие бы то ни было, но в управляющие! Да так стремитесь, чтобы не трудиться в поте лица на благо народа, по ком, собственно и печётесь неистово, а для его же и ограбления, в итоге, и постепенного уничтожения во благо самого себя!
     — Кто вы такой, чёрт возьми?
     — Он и есть!