2. Война, налоги и тылы

Что привлекло Екатерину Ивановну Макушкину, инспектора районного масштаба, по налогам и сборам, дать согласие жить в предоставленном доме в Обвале. Она ощущала, что для большинства односельчан представляла опасность, угрозу устоявшемуся быту семьи. От неё многое зависело в продлении сроков погашения налогов, которые из года в год прибавлялись, и каждая семья стремилась их ликвидировать. 
Дело доходило до описания имущества с решением компенсировать его уводом со двора коровы или изъятия другого имущества. Долги по налогам для семьи всегда были тяжёлой ношей, за что мама напрямую выговаривала вслух инспекторше по сборам. Её упоминание наводило страх на односельчан, однако, она была терпима, когда ей выговаривала мама, о вредоносности её работы итак тяжёлой жизни людей, её прислужнической службе.Утренний её визит, когда в печи была паршивая тяга, плохо сгорал сыпучий навоз, изба заполнилась едким дымом, досталось всем, начиная с пришедшей Екатерины Макушкиной, нашей власти за непосильные налоги и проклятия Гитлеру с его фашистской сворой.

«Пелагея, ты с ума сошла, я сейчас пойду в сельсовет и доложу о твоём монологе. Тут же загремишь под фон фары, как миленькая».  «Катерина Ивановна, иди и докладывай и повесь на себя мою обузу».  «Найдут, кому заняться твоей обузой». После этого разговора не было извинений и примирений, каждый оставался при своём мнении. Шло время, как однажды вечернее небо охватило зарево.
Горел дом Макушкиной, говорят, что люди помогали тушить этот пожар, но дом сгорел дотла. Оставшись без имущества, решила уехать по объявлению. Перед отъездом в Грозный, на вопрос мамы, что могло произойти, Екатерина Ивановна, сказала, что претензий к односельчанам нет. Есть подозрения, откуда тянется хвост, указав на свою службу в селе Куликовка.

Через десять лет, покинув г. Грозный, всего на полдня заехала к нам. Разговор с мамой был доверительным, где Екатерина Ивановна с обидой на Москву, сказала: «Пелагея, даже ухват, требует опытной руки, что бы без проблем вытащить из печи горячую сковородку. Что сделал Хрущёв, обвинив Сталина за депортацию, подставив переселенцев, как виновников, которых выбрасывали из предоставленных им в своё время помещений». Только позже пришло осознание произошедшего события.

Война продолжается, нас четверо детей, отец снова на фронте, к нам домой приезжает  всё сельское начальство во главе с новым председателем колхоза, Косолаповым  Сергеем Ивановичем и уговаривают  маму с доярок перейти в кладовщицы. Она категорически отвергает это предложение, но круг сужается, здесь завхоз,  счетовод, бригадир, все указывают, что будут помогать, она грамотнее остальных и с арифметикой в ладах. А когда поняла, после слов председателя, что без её согласия они  не уйдут.  "Да",- сказала она,- "Обвинили бывших кладовщиков в халатности и хищении, но с этим пусть разбираются правоохранительные органы. Как я поняла, не они виноваты, а те кто всем подряд выписывали продукцию и просто забывали.  Записки были отоварены, а  ревизионная комиссия их не засчитала.
Условие моё одно, только записка председателя имеет силу, можете обижаться, если порядок не поменяется, принимать имущество я отказываюсь".


Быстрого одобрения не наступило, никто не хотел терять законного права своих полномочий и стимула, удовлетворять нужды колхозников.
Где председателю физически будет тяжело, по закону все записки доверенных лиц утверждаются подписью председателя.
Молчание прервал Косолапов Сергей Иванович: "Хорошо, договорились",-  посмотрев на своих помощников,- "Вы знаете, как это можно сделать, если очень надо, считаю, договорились!
А ты, Пелагея, завтра с утра принимаешь колхозное имущество, как ты просишь,- на год". "Ненормированный рабочий день, амбары, принятое имущество, сторожа, зато свободный обеденный перерыв, записки только от председателя"-думала Пелагея.
Всё шло нормально, кладовую посетила жена Косолапова, плача рассказала: "Муж запретил отовариваться в кладовой,  себе ничего не выписывает и не приносит, кончился последний вилок капусты, а ему, что  о стенку горохом, щи пустые сварила, он промолчал.
Выходя с постели, из церковной сторожки, настреляет утром два, три голубя, их на церкви,-туча". Пелагея  взвесила вилок и записала в тетрадку. "Я подпишу у Сергея Ивановича", - сказала, уходящей вслед Екатерине Ивановне.

Мы не надоедали маме, хотя иногда приходили к ней на работу, однажды попав в день оприходования мёда, принималось всё по весу и мне, сдающие свою продукцию пасечники, дали мне на ложке ощутить вкус мёда. Какой это был вкус?
Мама гордилась, как ей во время коллективизации удалось спасти свою корову. Все отобранные из личных хозяйств коровы села были согнаны в общий двор Их кормили кое-как, коровы ревели от голода.  Забравшись на крышу, она прорыла  дыру, и  каждый день по вечерам кормила свою корову. Было не просто, но когда в ответ на статью Сталина «Головокружение от успехов» из района пришла депеша: "Весь отобранный скот раздать по хозяйским  дворам",- раздавать было некого, все коровы сдохли от голода,  осталась живой только наша.

Если раньше стояла задача не отдать своё, теперь к кладовой подъехали три подводы за обязательными поставками колхозного зерна государству. Предъявлена бумага за подписями и печатями районного начальства, пришлось открыть два амбара, откуда погружали колхозную пшеницу. При открытии третьего, где хранился семенной фонд зерна, разгорелся громкий скандал. Приезжие за зерном требовали без сопротивления, -всё для фронта,- выдать содержимое этого помещения. Пришлось нарочным, срочно вызывать председателя колхоза, уже при его появлении гости вытащили мешок пшеницы, но забросить на фуру не успели. Откуда у Сергея Ивановича взялись силы, он вырвал этот мешок у приезжих, затащил его в амбар и с грохотом закрыл перед их носом дверь, с угрозой: «больше ни шагу, ударю». Хотя с ними был участковый нашего села.

«Жалуйтесь на меня, но учтите, через два месяца в колхозе посевная, а голова у меня всего одна». Конечно, в колхозах изымать хлеб стало легче, иные боясь окриков, отдавали всё, потом побирались в поисках семян. Не надо ёрничать, но  в в 37-40 годах в колхозах жизнь наладилась, трудодни отоваривались, делилось всё, что производило хозяйство Прошёл год, но конца не было видно, хотя правленцы с  урезанными правами были не против замены кладовщика, против - Косолапов, не было подходящей кандидатуры. С фронта вернулся Аринушкин Михаил Иванович с висящей, без пред плечевой кости, рукой. Ему нужна была работа, но на эту должность напрашиваться не хотел и всё же, сделав на бумаге, полный отчёт, мама, однажды, при очередном отказе освободить её, выложила на стол председателя вместе с бумагами, ключи от всех амбаров в присутствии правленцев.
Через неделю кладовую принял Михаил Иванович, которого за глаза называли Калининым.

К дяди Паше на сутки с фронта заехал зять, муж его сестры, тёти Фимы, Иван Чугунов,  получивший Орден Красной Звезды и десятидневный отпуск.
У дома собралось почти всё село знакомых и зевак из-за желания встретиться с фронтовиком и человеком, который пережил все ужасы грубейших ошибок коллективизации. С этим известием к нам пришёл дядя Паша, передав просьбу  фронтовика - познакомиться со всей нашей семьёй. Пообещав,  прийти со всеми малышами, стала помогать всем  одеваться и готовиться к свиданию с нашим родственником. Тринадцатилетнему Володе напоминать было не надо, он всё слышал сам и во всём был самостоятелен, уже помогал маме возить с поля двухколёсную тачанку, гружённую высушенным сеном для заготовки корма корове на зиму. Сам выкашивал отведённую на лугу нам делянку, помогала раздвигать рядки Шура, хотя основную работу выполняла мама. «Любимой» игрушкой  у Володи был брусок для заточки косы и молоток с отбойником, что бы путём отбоя увеличивать рабочее лезвие косы. Шестилетняя Шура пыталась переворачивать рядки для ускорения просушки скошенной травы на солнце, она не спрашивала, что делать, сама придумывала себе работу и молчком делала её.


Выискивала цветки, подбирала их и делала венки, но могла выкапывать  червей, особенно в огороде, где спрятавшись за куст  картошки, на цыпочках, просиживала по полдня, выходила с полной баночкой выкопанных из земли червей.
Во дворе выбрасывала по одному червю, сманивая к себе маленьких цыплят, сбегающих в кучу, оставляя наедине свою мать- клушку, за что получила себе прозвище.
Я выискивал на делянке шмелиные гнёзда, их было много, как в траве, так и в норах и говорил об этом Володе, чтобы не наскочил на них косой, но такое всё же бывало.
Двухлетняя Зина была как на поводке у мамы, не отставая от неё, что бы она ни делала. Приученная Верой Ивановной к рукам, возившаяся с ней больше всех,по настоящему любила её, целовала и  называла пышоней  за её пышную внешность.
А при отъезде в Москву весь день не выпускала её со своих рук, пока не появился Иван Григорьевич, попрощавшись с ней, сказал: "Не удивляйся, Вера, если я приеду в гости", "Хорошо, я буду об этом помнить"-ответила Вера Ивановна.
Мама рассказала нам про ужасы выселения трёх братьев Чугуновых с семьями и родителями, как  на двух подводах их отправили  на голое место в Сибирь. Клич об организации в селе колхоза поддержан был не всеми.
Записались не все, те кто имел какие-то перспективы, свои планы на имеющие хозяйства,
воздерживались. Инициативная группа в основном состояла не из деловых людей, а тех, кто стремился иметь какое-то на селе своё влияние и кому терять было нечего.
Информационная работа была на нуле, поэтому под раскулачивание попали многие из-за личных субъективных мнений этих активистов и даже распрей. Районные власти получившие указания сверху требовали выполнения поставленной в селе задачи по расширению списка добровольцев и объяснений о возможных задержках.
Дисциплины, как таковой в этих бригадах не было, так в одну из ночей из нашей мазанки пропал укрытый от глаз активистов бригады мешок муки. Они облазили все полки в доме, где мог находиться печёный хлеб, если что находили тут же конфисковали без всяких записей и актов.

Бригаду возглавлял бывший ухажёр мамы, которая на предложение Николая Илюшина ответила отказом и вышла за моего папу. На тот период у неё было трое детей, двое из которых ещё качались в зыбках. После некоторых пререканий Илюшин показал пример своим товарищам по бригаде, подошёл к зыбке и посмотрел под подушку, приподняв головку ребёнка. Его подход ко второй,- потряс маму, она  приподняла зыбку над его головой и предупредила:-"Попробуй сделать ещё шаг!" Илюшин выругался, дав знак, увёл свою бригаду. Вечером пришёл сосед и предупредил, что про ваши припрятанные мешочки Илюшин прослышал,
делайте вывод, можете ночью перепрятать под нашу крышу.Действительно на следующий день поиски продолжились и началось всё с раскрытия соломенной крыши, где ничего не нашли. А с утра отец обнаружив пропажу мешка муки, решил пройти по следу, обозначенного тонкой струйкой высыпавшегося продукта прямо до сеней члена бригады, почти соседа через дом от нашего дома Егора Исаева. Этот вопрос не поднимался, но для нашей семьи он долгое время был не рукопожатным. С семейством сестры отца т. Фимой произошла настоящая трагедия.

Её муж Иван Чугунов жил в общей семье с родителями и двумя братьями, их дома находились рядом и один общий двор с тремя коровами, лошадьми и двумя десятками овец и общего не разделённого межами земли площадью в три гектара.
С их родителями жил и ухаживал за лошадьми сорокалетний мужчина не имеющих семьи, родных и живущей с ними  в течении двадцати лет. Это и легло в основу обвинения всех четырёх семей.Бесновалась бригада Ивана Бухина (Мухача), где по сути был разрушен мини колхоз, а его работники со своими детьми, небольшим скарбом были погружены на две подводы и отправлены в ссылку.

Наше село попало в полосу "голодомора", люди с вязанкой нарезанного тростника не доходили до дома, падали и в пути умирали от голода. Бригады активистов по изъятию и перераспределению запасов хлеба допускали беззаконие, повсюду искали хлеб.Однажды, даже пришлось давать молоко от отобранной ими и чудом выжившей нашей коровы одному заболевшему активисту,якобы по совету врача, тогда, как односельчане в шутку советовали вместо молока плеснуть ему кислоты.
Наша семья оказалась потерпевшей, но со стороны матери семья подверглась зачистки спрятанного хлеба,по доносу соседа,- до зёрнышка, что привело к голоду и если бы не родня отца, голод был бы страшнее.

Страна оправилась от интервентов,
Истерзанный народ  не отошёл от боли,
Индустриализация, совпав в моментах,
В коллективизации  боролись доли.
Развёрстка хлеба от жизни жёсткой,
Работы, смены,  суета в заводах,
Сражён крестьянин в быту хлёстком,
Город требовал, рождалась мода.
Тогда в тридцатых,  всё, как сейчас,
Нужны станки, прогресс и индустрия,
Запрет  оплаты  наложили в раз,
Америка придумала нам драматургию.
Крест на Союз  Америки,  Европы,
Сырьё не брать,  нефть, золото и лес,
Зерно отдай, последнее для пробы,
Голодом заморим,  ехидно шикал Бес.
На полный  шаг подъёма,  на пролом,
СССР не признан, наложено эмбарго,
Обречена Россия на вечную подагру,
За  Троцкого, высылку его и  слом.
Наказаны за новшества и наши врезки,
Снова санкции,  не будет вам прорыва,
Экономику  опустим  по планам дерзким,
Убрать Сталина,желанье янки и порывы.
Подай  Троцкого, не нужен Сталин,
Его не уберут, морить  Русь станем,
Наложено эмбарго, вам нет ни крошки,
Должны всё  знать до крайней стёжки.
Зерна произвели США, кругом излишки,
Всё топим в море, не для коврижек,
А вас заставим платить зерном нам,
Накормим вас сплошным дурманом.
А мы всё помним, свою беспечность,
Страна горела , стонала вечность,
Дух перекрыли,  по всей спирали,
Сэм ублажался , что  вымирали.
Дурным  путём идут сегодня,
Европа, США и Украина- сводня,
У них в надеждах своя вера,
Канада, Украина,с идолом Бандера.
Излишки  хлеба  США   уничтожало,
Расчёт на удушение СССР, умор,
Брать только  хлебом, их жало,
В Поволжье, Украине, в СССР-Голодомор.

Родители с маминой стороны с шестью детьми ощутили его в полную силу и только благодаря старшей дочери, нашей мамы, выжили.
У дома дяди Паши, народу было тьма, собралась вся деревня, мы прошли через людской коридор собравшихся людей беспрепятственно, по моему, из-за уважения к офицеру-фронтовику.Попав в комнату, мы по очереди оказывались в объятиях этого человека. Успокоившись, после эмоциональной встречи, я сидел на коленях красивого, с золотистыми погонами, офицера, с портупеей и орденом на груди.
Он рассказывал и  отвечал на вопросы собравшихся о пережитом в те годы, что родители не смогли пережить этой трагедии и не дожили до войны. Как и здесь, все три брата с семьями снова стали жить в одном доме с гектаром земли на всех. Жили нормально, но война всё расстроила.
"Всех троих призвали на фронт, с одним есть связь, с другим- оборвалась, надеюсь на лучшее, может - в госпитале"-говорил он. Расталкивая впереди стоящих людей, в дом ворвался с сумой за плечами,  бородатый старик, сельский нищий, Мухач и обратился с просьбой оказать ему посильную помощь, как награждённый защитник Отечества, старому активисту.
Не выдержала душа храброго офицера, со слезой на глазах поднялся и спросил: «Дядя Ваня, это вы? Сама жизнь расставила всё по местам. Вы хоть понимаете, что же вы натворили, мы первыми организовали мини артель и нас фактически четыре семьи высылают в Сибирь по вашей инициативе.
Отечество поняло,кто что стоит, нас призвало на защиту её первых рубежей, и мы все трое откликнулись на это, а вы заняли своё достойное место, оно ваше». "Время такое было"-зло сверкнув глазами, как ошпаренный, выскочил из дома Мухач, по иронии судьбы, тёзка отважного офицера, Ивана Чугунова, наверняка что-то перепутал и попал в скандальную историю на глазах у всех жителей села.Разговор продолжался, дядя Паша нахваливал своему зятю нашего Володю, за его взрослую смекалку, делать правильные первые прокосы по разделению делянки, умелые взмахи косой и подготовку инструмента, отбой косы и её заточку.
Время шло, менялись события, но хозяйские дела никто не отменял. Работая на делянке, делая очередную заточку косы,  Володя порезал палец, придя домой, вместе с мамой отправились в медпункт. Доктор, замерив температуру,  перевязал палец и сказал: «Рана глубокая, температура 40, немедленно искать транспорт и в районную больницу. Пугать не буду, но утешить нечем, у вас похоже, на признаки заражения крови». Мама, начиная с посещения Правления, обегала всё село, но не нашла выезжающих в район,ей посоветовали поговорить с бригадиром,  который выезжал вечером, но у него не было лишних мест.
Выслушав о случившемся, бригадир согласился взять больного, но только одного, что касается сопровождения,- только пешком. Ехали всю ночь, по ровной дороге мама присаживалась на уголок фургона, при подъёме,- шла следом пешком. К утру преодолели тридцати километровый путь и были в больнице, где Володю, тут же положили в экстренную палату.

Вернулась мама усталой, но довольной, что вовремя Володю доставили  в районную больницу.  Кризис миновал. Жаловаться было некому, ей не хотелось лишний раз расстраивать нашего отца, а мы хором слушали чтение его треуголок.
По содержанию они были разные, но всегда подчёркивалась неразрывная близость и любовь к маме, семье и дому и стремление помочь выжить в этой обстановке и одолеть фашистов.

Читаю  Мать, твоё письмо,
Слезой, так хочется умыться,
В затяжке, запустить кольцо,
Наш дом, мне ежедневно снится.
МалАя как, и как  большАк,
Как Шура с Витей, посредине,
Ты, береги их,  силён   враг,
Война, разор, в этой  долине.
А тут Дунай и гладь и мост,
Охрана там, ещё зенитки,
Хороший мост, налёт был прост,
И мы, в воде, уже до нитки.
Костюм надень и в воду лезь,
И  под ногой,  нащупай в тине,
Как хочется на печь пролезть,
Обнять тебя, как на картине.
И воевать, страдать, служить,
На всё отводятся, минуты,
Чего едите, как Вам жить,
Раздеты все вы и разуты.
А там наверх, идёт доклад,
И деткам нашим,  переправа,
Пока живой! Идёт мой вклад,
А смерть, налево и направо.
А что со школой? Нет одежды,
Держись, ты милая, держись,
Пока что, есть ещё Надежда,
Смерть не страшна за Вашу жизнь.

Подрастая,мы понимали, что не хватало взрослых глаз, что бы уследить или взять под контроль нашу ораву , все трое Шура, Зина и я хотели свободно ходить на речку, где собиралась вся детвора нашего «Кирова».Это первое имя колхоза, присвоенное нашей половине села. Володя общался со своими ровесниками, мама, чаще опиралась на обоюдную ответственность друг за друга, особенно эти наставления звучали при походе на речку, где в одно лето в жаркий день мы купались по 10-12 раз и приходили домой далеко за полдень.Формально за всех отвечала Шура, но каждый из нас вливался в свою группу ровесников и друзей. Мои друзья Толя Никулов, Серёжа Никулов, Федя Егоров, Шура Серкин, Коля Бобков-сосед, частенько в нашей компании был Шура Бобков, который был постарше, но обладал способностью дружить с ровесниками, и с нами. Был носителем информации страшилок, играл с нами в шары и лапту. Чаще мы купались в излюбленном месте, каузе, рукотворном канале - 30 м. в ширину и 200 м. в длину, как ответвление от основной реки и глубиной 2,5-3 метра перед закрывающими воротами сдерживания воды в деревянный жёлоб шириной 1,5 м. на 15 м. в длину.
При поднятии ворот вырывался и ускорялся поток воды падая на лопасти мельничного колеса, приводил в движение весь мукомольный процесс. Чуть дальше ворот была земляная плотина, с проходившей по ней дорогой, по которой провозили продукцию на мельницу и обратно.А за плотиной, глубокий омут, куда однажды зимой по раскатанной колее с дороги улетели гружёные зерном сани и потянули за собой устоявшую на месте лошадь, вместе с ними,- не закреплённые мешки с зерном и извозчик, хозяин продукции.
Висящие сани с привязанными мешками не позволили лошади вытащить сани на дорогу и упираясь и скользя, с грохотом свалилась с плотины, переворачиваясь вылетела из упряжки в узде и с вожжами оказалась в ледяной воде не замерзающего малого омута, большой омут был под плотиной основной речки.Хозяин тут же оказался у берега, недалеко от лошади, выловив концы возжей, помогал лошади подобраться к берегу, подтягивая вожжи на себя. Обстановка, вынуждала рисковать и в первую очередь спасать лошадь. Мешки вытаскивали позже, подоспевшие к этому времени мужики, ожидающие свою очерёдность помола и на своих плечах заносили их в здание мельницы.Лошадь с трудом вывели по крутому склону от омута , накрыв шубой, завели в тёплое помещение мельницы. Мы, своей кампанией мальчишек, видевшие эту аварию, летом почти в таком же составе здесь купались.
Прыгали с трёх метровой высоты растущего на берегу дерева почти до средины кауза, ныряли с разбега, оказываясь у противоположного берега, и если хватало сил, снова выплывали у места старта, чаще переплывали,- кто быстрее.
Постоянным победителем по манере плавания и скорости был Сергей Никулов, лёгкий, почти лежащий на поверхности воды, только взмахом рук,- брассом, тут же, почти на корпус оказывался впереди всех.Что интересно, он никогда не ценил своего таланта пловца. Позже, мне иногда приходила в голову мысль, будь он где-нибудь у хорошего тренера, его бы не обошла достойная медаль. Но этого не случилось, его тянуло к гудкам автомобилей, заводки и имитации разбега.

Только окрик кого-то из взрослых заставлял нас уйти с речки, так собираясь домой,я пере нырнул весь кауз и нырнув,в обратный путь, услышал раскат грома, а выйдя из воды, с большим трудом поднялся на обрывистый берег и повалился на траву.Меня стошнило и вырвало, здесь оказалась вся моя опека, двоюродный брат Иван Уткин, сестра Шура, Никуловы ребята. Меня на каком-то одеяле донесли до дома, где отлежавшись, мне кроме сочувствия, пришлось отчитываться за случившееся. Что это было, я так и не понял.
С фронта в отпуска или ранению приходили деревенские мужики, и в селе появлялись немецкие губные гармошки, такая гармошка появилась и у нас одна на троих. После дождя, собирая опёнки среди улицы , мне сказали, что меня записали в первый класс нашей школы, радости не было предела, и как я понял позже, что это была самая большая радость за все годы учёбы в школе.Хотя в этом году была одержана Победа, отец был на фронте и главная задача, научиться писать письма. Вся наша команда ровесников, вместо игр и работ по дому , теперь благополучно пошла в первый класс, где за столами сидели разновозрастные ученики, иногда, сразу четыре класса на одном занятии.

Наша учительница, Анастасия Макаровна Швыстова бережно относилась ко всем ученикам, но в порыве гнева выговаривала «пожалейте мой нос», на страдающих болью в животах, из-за употребления в пищу добавок лебеды и лузги.К концу года троица расстроилась, не стали ходить в школу соседи, Сергей и Толя Никуловы, - не было зимней обуви. С наступлением весны снова все вместе, игра в шары и лапту, хотя мне не всегда удавалось уйти на эти игры , как моим ровесникам, особенно, когда появилась младшая сестрёнка Лида.

Существовал какой-то график оставаться с ней по очереди, а когда подросла, появилась боязнь её подхода к соседнему колодцу, куда иногда приходилось заглядывать, когда она исчезала из поля зрения.
Обидно было, когда моя опека докладывала маме о не качественной прополке мною своей нормы в огороде, что было причиной опоздания на шары, лапту, позднее футбол, хотя кроме тряпочного, настоящего мяча у нас никогда не было.
Мне так хотелось завести собаку, и когда сказали, что на Дворках продают щенка в обмен на котёнка. Кошки тогда тоже были в цене. С котёнком и щенком я переплывал под нашим огородом, речку в лет шесть, туда и обратно.

Собака выросла и стала настоящим другом всей нашей семьи, вплоть до её исчезновения. 26.11.1946 года её задрал волк,запомнилась одна деталь, Мушка всегда ночевала в сенях на навозе в плетённой из хвороста кошёлке.В эту ночь кошёлка оказалось пустой и собака осталась в сарае,через отверстие в двери Мушка свободно из сарая могла при необходимости, через сквозное окошко в стене оказаться в сенях.

Возможно, охота волка продолжалась не один день, выманив её из сарая, он преградил ей путь к отступлению к дому, бросившись в окошко, оно оказалось заткнутым соломой, тогда она с криком бросилась всем телом на закрытую дверь.С криком;"Волк" с постели вскочила мама, схватила из угла у выходной двери, рогач и босиком бросилась на спасение Мушки, было темно, настигнув волка, замахнулась рогачом, что бы ударить его, подскользнулась и упала, лежа на снегу, к ней пришло осознание своих действий.
Утром,вчетвером, вооружившись железными крючками,старший брат Володя, ему было 18 лет, двоюродные; Ваня-13 лет, Петя-11 лет и я, мне-8 лет, пошли по следам волка и собаки, где временами он был вынужден, из-за её веса, вести её на собственных ногах.Перейдя по льду через речку, мы видели, как они вместе катились со склона, и как вместе выбирались на другой берег, где они дважды срывались с высокого сугроба и оказывались снова в точке подъёма.

Выбравшись на просторную поляну, мы увидели три кровяных круга без единого клочка шерсти и остатка костей, а когда взглянули вдаль, увидели прыгающего со скирды на снег и обратно, волка.Увидев нас, волк развернулся и спокойно побежал к горизонту.В селе поговаривали, пугнули их с колхозной овчарни сторожа, сначала хлопнули самца, а через месяц волчицу, вот они и пошли по дворам за собаками.

Потерявши главу стаи,
Рисковали тогда  оба,
Голод вновь её заставил,
Вновь рискнула для утробы.
Она бежала,  нос по ветру,
Со вздохом,  прерывая ход,
Ей не хватало всего метра,
Где был тайный  их  проход.
На луну, взглянув, завыла,
Голод  зимний вновь пришёл,
Не забыла, что тут  было,
Здесь самца конец нашёл.
Проходило  всё по плану,
Вперёд лапы,  носом в лаз,
По ходу, двигала  ушами,
Гребла, гребла, в который раз.
Вылезая, сторожила,
Уши в стойку,  взгляд на вход,
В прыжке  овцу уложила,
Подтащила на проход.
Волной метнулась живность наша,
Она стояла, раскрыв  пасть,
Волчица в злости, лучше, краше,
Не прочь на сторожа напасть.
И тут пришёл  конец  разбою,
Волчата, ощутили её крик,
Увидев дуло, с добычей стоя,
Настиг волчицу страшный  миг.