Моздокская электричка

Осенью 2003 года случилось ехать мне в электричке Стодеревская – Минеральные Воды. Наступал вечер воскресенья. На станции Моздок студенческий и прочий люд с объемистыми клетчатыми и спортивными сумками разных цветов и размеров наспех занимал свободные места в старых темно-зеленых вагонах. В этих сумках моздокские студенты, учившиеся в городах КМВ, везли с собой запасы на неделю, заботливо собранные родителями. В конце недели, как правило, в пятницу вечером, их ждал обратный путь в Моздок, и эти же сумки уже будут лежать на полках и под ногами изрядно похудевшие, а то и вовсе пустые.
Времена в ту пору были неспокойные. Не проходило и недели, как на окраинах Моздока, за Тереком в окрестных лесах ловили боевиков. Сам Моздок еще с первой войны считался прифронтовым городом и привычно жил военной жизнью. Даже в хмурые осенние дни на улицах было зелено от военного камуфляжа. Через Моздок шли военные колонны. На военный аэродром садились самолеты с людьми и грузом. С него же взлетали хищные Ми-24, на малых высотах уходя к горам по руслу Терека, а по ночам гудели турбины истребителей, так что дрожали стекла в квартирах.
2003 год выдался горьким для жителей Моздока. Сначала взрыв автобуса с военными у железнодорожного переезда, потом чудовищный теракт в военном госпитале, дали понять жителям, что от беды никто не застрахован. Траурное лето постепенно перешло в траурную осень. Мелкий колючий дождик, добавляя яркости в желтизну опавших листьев, словно вместе с людьми и день, и ночь оплакивал погибших.
Гремевшие в тот год теракты в кавминводских электричках, настораживали и пугали людей. Но старая моздокская электричка, тем не менее, исправно ходила по маршруту и всегда была полна народу. Люди боялись, но ехали, ибо по-другому было нельзя. Надеялись только, что не раздастся взрыв, снаружи, на путях, или внутри вагона. Не прервутся по чьей-то чудовищной вине десятки, а то и сотни человеческих жизней. И не скажет вновь спецкор «НТВ» Руслан Гусаров, о том, что в Моздоке произошел очередной теракт.
Моздок. Маленький городок на берегу мутного Терека. Сколько довелось ему пережить ему за свою более чем двухсотлетнюю историю, а сколько еще предстояло! До войны люди разных национальностей и вероисповеданий мирно жили друг с другом, и нечего было им делить…
Я присел на лакированную лавку у окна и задумался. Где-то под ногами металлическим голосом затарахтел пневмокомпрессор. Зеленая электричка тронулась, лениво набирая скорость. Капли дождя уныло стекали вниз грязному стеклу, оставляя длинные, точно вены, полупрозрачные разводы.
Люди весело болтали, шутили, смеялись, читали книги и спорили о чем-то. Прошел знакомый усатый газетчик, с большой кожаной сумкой, разложил на скамейках свежую прессу. Кто-то покупал сканворды, кто-то «АиФ», кто-то «Комсомолку», чтобы скоротать время в пути.
С шумом открылась дверь из тамбура в вагон. Через минуту напротив меня очутился невзрачный человек, в темной куртке, с обветренными красноватыми щеками, поросшими седеющей щетиной. Вид у него оставлял желать лучшего, но по незнакомцу было видно, что он и сам это понимал.
Человек неловко улыбнулся. Я слегка пожал плечами, мол, ничего, всякое случается, и вновь уставился в окно.
Попутчик мой неловко кашлянул, и как бы невзначай, сказал:
- Из Моздока едешь?
- Из Моздока, - ответил я, - А Вы?
Человек стянул с себя черную вязаную шапку, нервно скомкал ее в огрубевших руках и чуть слышно произнес:
- А я, брат, оттуда. Еду, куда глаза глядят. Устал от войны, очень устал…
- Понимаю, - согласился я, взглянув своему собеседнику в глаза. И показалось мне на мгновение, как в них промелькнули кровь и пламя войны. Понял я в тот миг, что эти серо-стальные глаза не по возрасту постаревшего человека, повидали на своем веку многое.
- Тебя как зовут? – неожиданно спросил мой попутчик и вдруг крепко схватил мою ладонь, словно хотел ощутить давно забытую теплоту.
Я назвал себя.
- А меня Вовкой звать.
Он судорожно сглотнул и втянул голову в плечи, словно испугался чего-то.
- Можно, я немного подержу твою руку? – попросил он, опасаясь, что я могу ее вырвать.
- Держи, - негромко сказал я.
- Страшно, когда руки холодные, - сказал Вовка, и я отчего-то сразу понял, какие руки он имеет в виду.
- Да-да, брат, ты все правильно понял. Холодные руки друзей, близких, которых ты даже не можешь похоронить по-человечески. Все погибли, брат. Никого не осталось. А потом и Сашка погиб. Мы из подвала вышли, мороженое купить. Жарко было, и так мороженого захотелось, как в детстве. А когда обратно шли, Сашка растяжку задел в развалинах. Его убило, а я продолжал стоять неподалеку и спокойно ел свое мороженое! Друг погиб у меня на глазах, а я ел, и оно текло у меня по пальцам!
И тогда я понял, что надо бежать оттуда. Бежать, пока не укоренилось до конца безразличие, вызванное войной, когда смерть каждую минуту подстерегает тебя за углом. Когда ты каждый день видишь мертвых и спокойно реагируешь на это. Так теряется человеческое в человеке, брат, вот так-то.
- И куда ты теперь? – спросил я.
- Не знаю, - пожал плечами Вовка, и крупная слеза на мгновение показалась в его глазу.
Вовка криво улыбнулся.
- Это я не плачу, брат. Просто от света глаза слезятся. Слишком долго я жил в подвале, в темноте. До первой войны я нефтяником работал, может, на Север подамся. Как думаешь, возьмут, брат?
- Если работал, значит возьмут, - уверенно ответил я, желая хоть как-то поддержать Вовку.
Вновь распахнулась дверь тамбура и в вагон вошла бабушка в цветастом переднике, надетом поверх старенького пальто. Из клетчатой сумки на весь вагон вкусно запахло пирожками.
- Почем пирожки, бабуля? – спросил Вовка.
- По десять рублей, милай, - одышливо сказала бабушка, протирая запотевшие очки.
Спустя минуту, Вовка жадно откусывал свой пирожок, обжигаясь картошкой и судорожно проглатывая большие куски. Потом, словно спохватился, стал есть помедленнее и виновато промолвил:
- Извини, брат. Давно пирожков не ел. Там, когда еды не было и кошек есть приходилось.
Он вновь отхватил большой кусок, прищурился и сказал с горечью:
- Вот так-то, брат.
- А там, в России, у тебя есть родственники? – спросил я.
- Нет, - сказал Вовка и печально вздохнул, - Никого нет. Все там, откуда я уехал. Кого-то успел предать земле, а кого-то так и не смог похоронить по-человечески. Смотрел я на все это и думал, здесь мой дом. Куда я поеду? Квартира моя уцелела, правда без окон, без дверей, так одни стены. А еще иногда из нее снайпер работал. Бывало, и над нами забавлялся. Бежишь по улице, а за тобой пули по асфальту, да по стенам домов следом: дзынь, дзынь… Ну потом, ему правда всыпали по первое число, мокрого места не осталось, даром что полквартиры из гранатомета разнесли.
Вот. А как мой друг последний, Санька погиб, тут уж я не выдержал. Понял что, таким как я, давно уже нет места на этой земле. И не нужны мы никому. Решил подождать до осени. А вот вчера посмотрел на свой дом, вспомнил друга Саньку и решился уехать. Все же лучше, чем от пули, либо от голода в подвале помереть. Не хочу, чтобы потом собаки на части растащили.
Вовка доел пирожок и загадочно произнес:
- Все говорят, брат, что никому не нужна война. Но есть люди, которые почему-то решили иначе. Да и потом, за таких, как я, кто в живых остался, заступиться некому. А чаще всего удобнее считать, что нас просто нет…
Вовка говорил еще долго. Я слушал его, видя, что человеку просто необходимо выговориться.
- Платформа «Подгорная», - раздался из динамика в вагоне голос машиниста. Следующая остановка платформа «Виноградная».
Я поднялся.
- Мне пора.
Вовка с пониманием взглянул мне в глаза. Слегка улыбнулся. Пожал мою руку.
- Спасибо, - с теплотой в голосе сказал он.
Я крепко сжал его ладонь.
- Береги себя. Удачи тебе, Вовка!