Молочные реки кисельные берега 7

Глава 7
Едва последний спецназовец покинул съёмочную площадку, на ней сразу же воцарилась атмосфера недоверия и недопонимания.
Майкл Матвеевич, не смотря на присутствие руководства, первым подъехал к оператору и, скрестив на груди руки, задал наизлободневнейший вопрос, терзающий, без сомнения, всю аудиторию полностью, начиная от вжавшегося в стул гендиректора и кончая, высунувшим из под стула манипулятор, пылесосом.
– Н-ну?
Он впился глазами в блуждающие зрачки Парамонова и в напряжении склонил голову.
– Ну что вы, ей богу… – промямлил тот, облизывая пересохшие губы.  – Ну, ладно, сознаюсь. Насчёт матушки, согласен,  немного переборщил… чуть-чуть… но такой момент, сами понимаете…
Поняли, скорее всего, не все. Да и поняли по-разному. Во всяком случае, если Лев Константинович облегчённо выдохнул, то Сильвестр Иванович напротив – тяжело вздохнул.
– А как насчёт остального? – осторожно поинтересовался он, боясь своими блуждающими глазами попасть в аналогичные глаза Парамонова.
– А что «насчёт остального»? Вы же сами всё прекрасно слышали, – уклончиво ответил оператор и, подъехав к чайнику, тут же сменил тему. – А вот чего я никак не мог предположить, так это то, что когда-либо  вынужден буду поблагодарить чайник!
Он весело улыбнулся и оглядел студию в попытке отыскать единомышленников.
Таковых не оказалось.
– Да врёт он всё! – вместо благодарности огрызнулся Майкл Матвеевич. – Не верю я ни единому слову! И никаких ковров у него в доме нет! Был я у него! Не раз!
– Майкл Матвеевич! – постарался остудить его пыл Сильвестр Иванович, привставая, но реквизитор даже мысленно не захотел мириться с услышанным.
– Да чего он тут спектакль устроил! Нас, между прочим, за такие художества могли вместе с ним …
– Стоп! – прозвучал вдруг резкий надрывистый крик гендиректора. – Какого чёрта тут происходит?! Мне кто-нибудь, что-нибудь объяснит?!
Тут все на мгновение вспомнили, что главным на съёмочной площадке в данный момент является вовсе не режиссёр и, субординировавшись, выложили на чистоту как минимум две версии произошедшего.
Версия Сильвестра Ивановича была наиболее разумной и оскорблений в адрес Парамонова не содержала, но зато версия Майкла Матвеевича была озвучена последней, а по сложившейся на Руси традиции, именно таковая и принимается за истину. Нечего и говорить, что Парамонову в ней была отведена весьма неблагопристойная роль.
Сам же Парамонов, на удивление, никакой версии не вы-двинул, отчего тут же был признан виноватым и, стало быть, добровольно возглавил список на увольнение. Форму увольнения из целесообразности соображений, а так же, руководствуясь морально этическими принципами, намереваюсь сохранить в тайне, оставив читателя в полном праве додумать её самостоятельно.
 – Да я, мать вашу!.. Да вы у меня, вашу мать!.. – уже заканчивал эту самую форму Лев Константинович, как его бесцеремонно прервала невесть откуда и незаметно взявшаяся его же собственная запыхавшаяся секретарша.
– Лев Константинович! Лев Константинович, срочно! К телефону!
Она измученно опёрлась на косяк выломанной двери и рукой придержала трепыхающуюся грудь. В горле её от напряжения пересохло, а от ботинок разносился резкий запах жжёной проводки.
– Президент! – закончила она фразу и выдохнула, словно по окончанию тоста.
Лев Константинович неопределённо сощурился и неестественно скривил рот.
– Какой президент? – тайно понадеялся он на то, что президент окажется каким-нибудь Казахстанским или, на худой конец, Американским, но секретарша чуть отдышавшимся голосом убила надежду наповал.
– России! – гордо выдохнула она. – Похлёбкин! Порфирий Денисович! Велел срочно отыскать вас или какого-то там Парамонова. Фредди Порфирьевича, кажется. Кстати, не знаете кто это?
Присутствующие на миг остолбенели, а Лев Константинович не то что бы в лице изменился, скорее, напрочь лишился оного, высоконачальственно скомпилировав на бывшем месте всё изумление, возмущение, негодование и тайную зависть своих подчинённых.
Впрочем, сия показательная степень в полной мере не отразила действительной картины, ибо сокрыла в своих недрах собственные противоречивые чувства, из коих единственным пристойным являлось жуткое на грани раскаяния сожаление в недавней невоздержанности собственного языка.
– Фредди Порфирьевич? – не своим голосом вкрадчиво переспросил Лев Константинович и, опасаясь, что Фредди Порфирьевич в данную минуту с коварной улыбкой разглядывает его затылок, краешком глаза покосился на оператора.
Повезло.
Оператор вообще сделал вид, что ничего не произошло, и, развалившись в кресле, с упоением идиота разглядывал свои ногти. Впрочем, всё равно не удержался, сволочь.
– Ну надо же… кто бы мог подумать…
Последовала многозначительная пауза, результатом которой стало громкое проглатывание комьев, количественно совпадавшее с количеством в помещении горл.  Даже секретарша, сочтя, видимо, данное за традицию, отдышавшись, присоединилась к остальным.
– Лев Константинович, – напомнила она. – Президент велел срочно!
– Да-да! Иду! – спохватился гендиректор и, хромая на левый ботинок, у которого вследствие падения, видимо, замкнули шнурки, медленно поплёлся к двери. Ну, или вернее, к выходу, потому как понятие «дверь» выглядело уж слишком относительно и безупречно горизонтально.
На пороге он нерешительно остановился и, даже уже не пытаясь спрятать стыдливость, медленно обернулся. Взгляд его выражал, скорее, полное отсутствие, нежели дальновидность, однако последняя ввиду положения и должности давно и намертво срослась со Львом Константиновичем и действовала уже самостоятельно.
Вежливо едва заметно  кивнув Парамонову, она, извиняясь, подёрнула плечами и аккуратно поинтересовалась:
– Фредди Порфирьевич, от вас что-нибудь передать?..
Но оператор лишь добродушно и, во всяком случае, не выказав ни малейших признаков обиды, махнул полностью рассмотренной к тому времени ладонью.
– Да чего уж там… не утруждайтесь. Опять же, ему к саммиту надо готовиться. Мы уж… сами… как-нибудь…
– Хорошо, – искренне порадовалась дальновидность и, сочтя выход из положения допустимо приемлемым, натяжно улыбнулась. – Отдохните, – посоветовала она напоследок и, поклонившись всем присутствующим, под нетерпеливые напоминания секретарши удалилась.
Тишина обрушилась как-то сразу, многотонно и придавила.
Сильвестр Иванович, впившись костяшками пальцев в кресло, ссутулил плечи и втянул шею. Его сжатые, вероятно, до боли губы всем видом своим говорили, что он скорее проглотит язык, нежели выдавит из себя хоть слово. Бегающие глаза подтверждали данную теорию однозначно.
Людвиг Иванович не то держал, не то держался за балюстраду и маятниковым вращением головы оценивал обстановку, а Ромашкин забыл, что находится в общественном месте и что супруга его вот-вот родит через девять месяцев, стиснув её живот и грудь, намертво прижал к себе.
Эльза Гавриловна, заплетя друг в друга пальцы, молча облизывала губную помаду, народный артист настойчивым взглядом изыскивал во что бы плюнуть, а Майкл Матвеевич с вожделением рассматривал выломанную дверь.
Так, вроде как, все при делах, но в то же время, как и не при делах вовсе. Да и какие тут могут быть дела, когда двери нет, а вокруг ездят тут всякие, шляючись. Работать мешают.
Первым подобное надоело народному артисту, но реквизитор, рассудив по-здравости, опередил его.
– А точно! Есть! Вспомнил. В прихожей! – задрал он вверх указательный палец и, почуяв на себе озадаченные взоры сослуживцев, немедленно пояснился. – Ковёр, я говорю… в прихожей… потоптанный такой…
Но сослуживцы к экстерьеру Парамоновской квартиры не проявили ни малейшего интереса, а замест того как один воззрились на Аполлинария Савельевича.
Народный артист с долей презрения стащил с себя полопавшиеся груди, отцепил осточертевшие датчики и отпутал провода.
– Двадцать первый век на дворе! – возмущённо оправ-дался он, отшвыривая их в сторону. – А у нас до сих пор одни провода кругом! В Лаосе уже давно на беспроводные перешли, а в Никарагуа вообще – виртуальные испытывают!
Аполлинарий Савельевич с хрустом натянул на себя пиджак, ладонью пригладил волосы и сетчаткой глаза подмигнул коммуникатору.
Тот моментально включился и моментально включился в разговор.
– Аполлинарий Савельевич, какой кошмар! Вы уже виде-ли, что у вас появились седые волосы?
– Иди к чёрту! – произнёс пароль народный артист и, повелев срочно вызвать такси, запихал коммуникатор в карман. – Чёрт! Уже половина третьего! С меня хватит! – огрызнулся он уже в сторону съёмочной площадки. – Я не для этого на свете живу! А Афродите Львовне передайте – пусть сама снимается! Я увольняюсь! И не звоните мне больше! Никогда!
Он уже подъехал к проёму двери, но в нём остановился и, повернув голову, лаконично кивнул.
– Если только… что-нибудь мужское.
Аполлинарий Савельевич расправил плечи, гордо задрал голову и, вдохнув полную грудь, приподнял большой палец ноги.
В ту же секунду в кармане его зазвенел коммуникатор, но останавливаться по такому поводу народный артист не пожелал.
«Слушаю… да ещё здесь…» – последнее, что расслышали в студии  и, ненадолго нарушенная тишина снова вступила в свои законные права. Единственное, что её нарушило – это глубокий вздох режиссёра и надрывный скрип кресла под ним.
Тем ни менее, жизнь не закончилась и, что более важно, не закончился ещё рабочий день. Конечно, Лев Константинович разрешил отдохнуть, но, зная манеру его руководства, понятие «отдохнуть» всегда исчислялось в минутах, и обычно это было однозначное число. Первой об этом вспомнила, почему-то, кофемашина. Почуяла проезжающего мимо Парамонова и сразу же вспомнила.
– Фредди Порфирьевич, не желаете ли выпить чашечку вашего любимого капучино? – не своим голосом с тонкой ноткой подхалимства прослащавила она.
Оператор остановился и недоумённо покосился на собеседницу. В голове его что-то засуетилось, зажужжало, отчего лицо приобрело высшую степень таинственности.
– Капучино? –  настороженно переспросил он и повернулся к кофемашине совсем. – А откуда у тебя, позволь спросить, молоко?
– Неприкосновенный стратегический запас, – неловко смутившись, ответила кофемашина и, наверняка, в глубине механизма покраснела. – Вам пеночку погуще?
Но оператора пеночка не взволновала совсем.
–Та-ак! – скрестил он руки на груди и воинственно наклонил голову. – А что ещё у тебя есть в твоём стратегическом… неприкосновенном?
– Могу предложить кофе с коньяком,  – слегка увеличила чек кофемашина.
– Та-ак! Уже лучше! – прошипел Парамонов и тут же уточнил: – А коньяк армянский?
– Что вы, что вы! – апеллировала кофемашина. – Никакого армянского! Настоящий египетский! Пять звёзд!
– Пять?! – не поверил ушам Парамонов, на что тут же получил заверение, что иного коньяка и не держат, что предлагать армянский такому дорогому гостю – это ниже её достоинства, и вообще, что все армянские коньяки печатаются теперь в Тернополе с нарушением техрегламента.
Оператор быстро взвесил в уме услышанное и, не раздумывая, согласился.
– Хорошо. Давай с коньяком!
– Сахара положить? – со своей стороны уточнила кофе-машина, заставив Парамонова на мгновение задуматься.
– Сахара? Сахара – нет! Не клади.
Он таинственно почесал затылок, ухмыльнулся как-то неестественно и слегка подкорректировал заказ.
– И кофе тоже не клади…
Кофемашина на мгновение умолкла, видимо, обдумывая изменения в прейскуранте, однако, к изумлению всех присутствующих, изменения утвердила.
– Заказ принят.
Тут же вылез 3-D принтер и под пристальным вниманием аудитории напечатал хрустальный бокал. Сама же кофемашина к величайшему изумлению Парамонова сперва продезинфицировала свою дырку кипятком, затем ополоснула холодной водой и лишь после этого наполнила бокал прозрачной карамельной жидкостью.
Воздух тут же пропитался изысканным доселе нечуянным ароматом, заставившим всех наполнить лёгкие и облизнуться.
Оператор сам почуял нервную дрожь в руке, когда при-коснулся к бокалу и поднёс его к лицу. Он закрыл глаза и, медленно втянув букет замер.
А потом резко выдохнул и вовсеуслышание заявил, что так и есть, что египетский и что его любимый. С этими словами он моментально развернулся, подъехал к режиссёрскому креслу и добродушно протянул бокал режиссёру.
– Надеюсь, у вас ботинки завирусованные? – искоса посмотрел он на начальника.
– Как и у всех… конечно, – промямлил режиссёр, предполагая какой-то подвох, и заметался взглядом между протянутым бокалом и сияющими глазами Парамонова.
– Ну, тогда пейте! – исключил даже мысль о подвохе оператор и насильно вставил бокал в руку Сильвестра Ивановича. – Пейте. Вам нужнее.
Сильвестр Иванович  неестественно подёрнулся, боясь разлить драгоценные капли, привстал и удивлённо посмотрел оператору прямо в глаза.
– А вы, Фредди Порфирьевич, как же?.. – не договорил он, потому что оператор самым наглым образом рассмеялся и, подмигнув правым глазом, потребовал повторить заказ. А чтобы кофемашина не тянула резину провозгласил тост за здоровье своего папаши.
Кофемашина не подкачала.
– А быстро, надо сказать, соображает! Вот что значит правильное воспитание! – возгордился он собственным педагогиче-ским талантом.
Тут, правда, он увидел блестящие глаза Майкла Матвеевича и заказ удвоил, а далее и утроил, и учетверил. Одним словом, здравие родителя было упрочено всем коллективом. Кроме Миллочки. Ввиду интересности её положения ей было рекомендовано довольствоваться малым.
– Извини дорогая, но беременным… строго категорически! – однозначно заявил Парамонов. – Если хочешь, можешь понюхать у мужа, если Билли не возражает.
Само собой, что Ромашкин не возражал и по доброте своей щедро позволил супруге нанюхаться своего коньяка.
На том, собственно, и выпили. И даже повеселели как-то. А Сильвестр Иванович с трепетом пожал оператору руку и назвал его настоящим другом.
Парамонов не возражал. В его понятии сегодняшняя жизнь удалась на все сто, и даже грустная нотка, запущенная Сильвестром Ивановичем настроения ему не испортила.
– Да что вы так переживаете из-за этой Афродиты?! Хотите, я сам ей позвоню и скажу, что Сидоровский уволился. В конце концов, пускай сама с этим пластиковым хирургом разбирается. Мы его не увольняли!
– А это будет удобно! – искренне постеснялся режиссёр, но Парамонов и слушать не захотел.
– Давайте мне её номер. Пускай тоже понервничает.
Сильвестр Иванович виновато улыбнулся, но коммуникатор свой достал и включил беспарольно.
Тот, видимо, только этого и ждал.
– Сильвестр Иванович, что я вижу! У вас появились седые волосы!..
– Ага. Двадцать лет назад, – подтвердил Сильвестр Иванович. – Не надо мне твоей краски! Дай мне номер Афродиты Львовны.
Коммуникатор разочарованно вздохнул и высветил на дисплее требуемое.
– Вот, Фредди Порфирьевич, – протянул руку режиссёр. – Только не ругайтесь с ней, умоляю.
– Ну, это как пойдёт… – отшутился Парамонов и, достав свой коммуникатор, ввёл пароль.
Пароль, собственно, был бесхитростный и при том самый распространённый на этой планете, ибо и состоял-то всего из одного неприличного пальца. Тем ни менее, аппарат к такому унижению давно привык и обиды не выказывал.
– Фредди Порфирьевич, – безрадостно поприветствовал он хозяина. – К сожалению вынуждена вас огорчить. Мне не удалось приобрести для вас два вагона и маленькую тележку стирального порошка. Условия и способ вашей оплаты, к сожалению, не устроил ни один из банков.
– Как?! Не может быть! – тут же разыграл сцену Парамонов. – О горе мне несчастному и не стиранному! Остаётся только поседеть от этого горя! Краски! Краски мне для волос! Немедленно!
– Я как раз собиралась предложить! – тут же оправдался коммуникатор. – Именно сегодня у нас пятидесятипроцентная скидка на всю линию продукции мясо-красочной птицефабрики номер семь…
– Так чего же ты медлишь?! – воинственно упрекнул оператор. – Заказывай немедленно! Цвет фиолетовый!  Объём и способ оплаты тот же! Выполняй!
– Заказ выполняется, – подтвердил коммуникатор, таки вынудив Парамонова ехидно улыбнуться.
– С ними только так! – пояснил он коллегам. – Зато теперь до четверга беспокоить не будет.
– А что у тебя за способ оплаты? – осторожно поинтересовалась Эльза, заранее скривив лицо.
– Как «что»? – и не подумал смутиться оператор. – Натурой, конечно.
Эльза сморщилась ещё больше.
– А если кто-нибудь согласится?
– Тогда у меня будет очень и очень бурная молодость, – отшутился Парамонов, а Сильвестр Иванович его полностью поддержал.
– Вот как просто у вас всё, Фредди Порфирьевич. А я так не умею. Меня вообще эти рассылки медленно, но верно убивают.
– Скорее, рассыльщики, – поправил Парамонов. Но я вас услышал, Сильвестр Иванович.
Оператор ужасающе улыбнулся Парамонов и, на секунду задумавшись, повелел коммуникатору срочно разместить объявление. – Так! Пиши! Крупная холдинговая госкорпорация примет на работу опытного специалиста по рассылке. Записала? Пиши дальше. Заработная плата – триста миллионов юаней. Обязательное собеседование. И адрес укажи! Город Иркутск, улица Первых производителей…
– Но в городе Иркутске нет такой улицы! – поправил коммуникатор.
– А какая тогда есть?
– Есть Производственный переулок…
– Вот его и пиши! Дом пять. Записала?
– Записала. А какую приоритетность поставить?
– Наивысшую…
На этом Парамонов счёл месть свершившейся и, не взирая на неодобрительность его действий со стороны коллег, продолжил:
– Ничего! Хоть мир посмотрят, а то, я вам скажу, этот интернет загонит их в могилу! Достижение цели без телодвижений – это, по моему разумению, путь, имеющий все признаки «последнего». Движение, как говорится, это жизнь! «Алло!.. Глафира Львовна?.. Я так и сказал! Афродита Львовна… Это Парамонов! Фредди Порфирьевич!.. Обыкновенный! Всё равно не знаете… Да ничего мне от вас не нужно! Я просто хотел вам сообщить, что Аполлинарий Савельевич… Как? Уже знаете?.. Нет! Не смотрю… А по какому каналу?..» Вот стерва! Трубку бросила!
Оператор брезгливо отодвинул коммуникатор от уха и вопросительно посмотрел на режиссёра.
– Что случилось? – предчувствуя неприятности, ссутулился Сильвестр Иванович, но опасения оказались напрасными.
– Да ничего! Она уже в курсе. Сволочь! Нет! Ну до чего же невоспитанный элемент! Телевизор, говорит, смотрите? Билли! Отпусти Миллочкин живот! Поверь, он от тебя никуда не денется! Как, впрочем, и ты теперь от него. Включи лучше телевизор!
Билли резко встрепенулся, вернулся в реальность и как есть высвободил стисновенную супругу.
– А какой канал?
– Да чёрт его знает! Любой! – не придал значения Парамонов. – Ищи новости.
– Понял! – отрапортовал Ромашкин и, возложив пульт от телевизора себе на колени, уселся в кресло. – Сейчас найдём!
Телевизор бесшумно включился в режиме выбора и в поисковой строке Билли ловко ввёл слово «новости». Далее он выделил интересующее направление и в предложенном тут же списке быстро расставил нужные галочки.
– Э, э! ты чего делаешь?! – заметил Майкл Матвеевич, что Ромашкин поставил лишнюю галочку. – Идиот! Пультом до сих пор не умеешь пользоваться?
– Майкл Матвеевич! – тут же остудил его Сильвестр Иванович. – Что вы на него так? Он просто по-своему делает.
– Ага! По-своему! – подтвердил Майкл Матвеевич. – А мне потом отписываться от рассылок! Дай-ка сюда!
Он чуть ли не с силой вырвал у Ромашкина пульт и закрыл контекстное меню.
– Будем надеяться не успели… – пробурчал он себе под нос и запустил телевизор в кодовом режиме. – Учись, папаша, – прошипел он уже Ромашкину. – Нажимаешь одновременно Ctrl, Shift и F49, а затем ставишь вот здесь восемь звёздочек. Потом отводишь гашетку до упора вниз и стреляешь в пустое место. Всё! Теперь он включится без просмотра рекламы. Считай, пять минут жизни сэкономил.
И точно! К великому изумлению Ромашкина никакой рекламы перед включением он не увидел – телевизор сразу запросил требуемый канал.
– Ничего себе! – только и смог вымолвить Билли и одобрительно покивал головой, но записать только что незапомненную процедуру Майкл Матвеевич не позволил.
– Тихо ты! – прикрикнул он на Билли и упоённо уставился в экран.
Примеру его последовали все. И было, знаете ли, отчего.
На экране в форме Роденовского Мыслителя восседал, кто б вы думали, Аполлинарий Савельевич и голосом скорбным и надрывным вещал:
– Горько мне! Горько мне вспоминать этот кошмар!..
Ну, и далее следовала новая версия произошедшего, отличающаяся от оригинальной не только степенью крамольности, но и всем остальным!
Вещал народный артист, как удумали террористы окаянные захватить власть в родном отечестве, как замыслили ироды поганые президента порешить законно избранного, как вознамерились изверги внимание народное отвлечь посредством катастрофы хитроумной и пожара.
Как, переодевшись, проникли они в телецентр, как устроили там бесчинства всякие да безобразия, о коих и рассказывать ему стыдно. И о том, как добрые рыцари Омона вступились за землю русскую, не щадя живота своего и патронов…
Тут же показали и самих омоновцев, только изрядно забинтованных и раскрашенных красной краской. И даже недавнего знакомого майора тоже показали – он умирал в сторонке на носилках под пристальным наблюдением двух докторов в штатском. И генерала с забинтованной головой тоже.
А народный артист, почуяв наконец всю важность собственной персоны, вошёл в раж и уже тянул, как минимум, на Золотую пальмовую ветвь. В трёх номинациях. А, может, и в четырёх, потому как вероятность того, что за такое короткое время кто-то успел написать ему сценарий, а он умудрился его выучить и отрепетировать, исключалась сама собой.
– Как играет! Как играет! – восторженно покивал головой Сильвестр Иванович и тяжело вздохнул. – Талантище!
– Да-а, – подтвердил наличие таланта Майкл Матвеевич. – А врёт-то как! Гений!
– Это точно! – не стал оспаривать ни то, ни другое Парамонов. – Сдаётся мне, на третий срок собирается.
Сильвестр Иванович с Майклом Матвеевичем недоверчиво повернули в сторону оператора головы.
– Кто собирается? – аккуратно поинтересовался режиссёр, хотя и прекрасно понял о ком идёт речь, но Парамонов только рукой махнул.
– Да так. Я о своём…
– Так значит всё-таки «своём»? – попытался уточнить реквизитор, но оператор отвечать на этот вопрос нужным не счёл. Да и не успел – в дверном проёме показалась фигура финдиректора.