За семь небес, за три моря

Редьярд Киплинг подметил однажды, что «Запад есть запад, восток есть восток, и вовеки им не сойтись». И с этим изречением сложно не согласится. Конечно же, прав великий английский поэт и мыслитель, прав! Но даже и самой непогрешимой максиме без исключений не обойтись, и непременно отыщется мудрец, наделённый даром ниспровергать прежде незыблемые истины, найдётся тот, кто своей судьбой, творчеством, неустанным трудом оспорит любой непреложный закон. 
Полагаю, все уже догадались, в какой земле мог родиться ниспровергатель истин о несхожести культур – лишь в той, на гербе которой начертан двуглавый орёл, простирающийся взором как раз на восток и запад. Однако довольно интриговать читателя, я и так уж, пожалуй, вниманием злоупотребил. Мой рассказ о Дмитрии Петровиче Ознобишине – поэте, мыслителе, полиглоте, переводчике, лингвисте, путешественнике, этнографе, общественном деятеле, человеке широких взглядов и огромной эрудиции, чьё имя, увы, надолго и совершенно несправедливо было забыто.
По-настоящему вспомнили о поэте только в 1992 году, когда был издан сборник его произведений. И это была первая книга, на титульном листе которой значилось его имя. Прижизненных изданий не было, Ознобишина печатали только в журналах, сам же Дмитрий Петрович – человек невероятной скромности – искренне считал, что из-за отсутствия его сочинений на полках магазинов «никакой существенной потери» для отечественной литературы нет.
К счастью, энтузиасты нашлись, книги начали издаваться. И ныне каждый может ознакомиться с творческим наследием Ознобишина, которое достаточно велико и невероятно разнообразно. Дмитрия Петровича интересовало всё! Он писал стихи, статьи, рассказы, переводил, путешествовал…
Но, впрочем, всё по порядку. И в первую очередь, «по порядку» потому, что сам Дмитрий Петрович являл собой образец педантичности, аккуратности, знал меру во всём, умел сочетать новомодные тенденции с устоявшимися традициями, оставался, несмотря на разнородные жизненные коллизии (порою весьма и весьма тяжёлые), чрезвычайно тактичным и деликатным. Итак…
Родился будущий поэт и переводчик осенью 1804 года (точно известна только дата крещения – 4 октября по н. с.). Семья принадлежала к древнему дворянскому роду, в средствах не нуждалась, и, казалось бы, будущее Дмитрия вырисовывалось совершенно безоблачным, не суля каких-либо испытаний. Но уже в 1812-1813 годы его родители (Пётр Никанорович и Александра Ивановна) отходят в мир иной, и заботы по опеке над детьми принимает на себя, живший в Астрахани, дед по линии матери – Иван Андреевич Варваци (Иоаннис Варвакис). Личность сия весьма и весьма любопытная, если не сказать – легендарная. Поскольку был он национальным героем Греции, миллионером, меценатом, литератором, героем Чесменского сражения, кавалером орденов Святого Владимира и Святой Анны, членом тайного общества, а в молодости – пиратом, за голову которого турецкий султан обещал тысячу пиастров. Возможно, судьба деда оказала бы гораздо большее влияние на формирование личности Дмитрия, когда бы пробыл он в Астрахани подольше. Вдруг – кто знает? – унаследовал бы склонность к авантюрам? И ушёл бы на летящей по ветру шхуне к каким-то дальним морям и зачарованным странам?.. Но старый пират (точнее сказать, флибустьер), безмерно увлечённый собственными бесчисленными проектами, занимался с детьми крайне неохотно. И в 1814 году Варвакис отвозит юного недоросля в Петербург, в семью смоленского родственника Ознобишиных А. В. Казадаева, командира Горного кадетского корпуса, сенатора и литератора. Здесь будущего поэта принимают радушно, он получает блестящее домашнее образование, а затем (в 1819 году) поступает в Московский университетский благородный пансион.
В первый же год учёбы Ознобишин с одноклассниками учреждает литературное общество, в 1820-м в пансионском альманахе «Каллиопа» выходит его перевод французского стихотворения «Трубадур» а уже 1821-м в журнале «Вестник Европы» публикуются первые оригинальные стихи шестнадцатилетнего поэта «Старец», «Утренний гимн»  и «Послание к Т<итов>у.
В 1823 году Ознобишин завершает обучение с серебряной медалью, а в 1824-м поступает на службу в Московский почтамт, где до 1828 года занимается цензурой французской периодики. В это же время он знакомится с С.Е. Раичем и вливается в его литературный кружок. Тут нужно сказать, что прекрасное образование и нестеснённость в деньгах позволили Дмитрию Петровичу избрать стезю судьбы, принимая в расчёт лишь собственные предпочтения. А предпочтения ему виделись ясно –  поэзия и литературный перевод. Да и как же переводами не увлечься, если помимо трех восточных языков (персидского, арабского и санскрита), он знал едва ли не два десятка европейских, в том числе латынь, древнегреческий (и новогреческий), немецкий, английский, французский, итальянский, испанский, шведский, польский, сербский, литовский, эстонский. Так что во многом именно благодаря усилиям Ознобишина русскому читателю впервые стал доступен огромный пласт мировой поэзии. Он обращался к западноевропейской поэзии и переводил Байрона, Беранже, Гюго, Т. Мура, Гейне, Э. Тегнера, Г. Лонгфелло, Э. Булвера-Литтона, Кальдерона, Скриба, Мельвиля, Парни, Ламартина, Бёрнса, Шамиссо, Ю. Кернера, Карла Зимрока, Ф. Рюккерта, Мицкевича, Шекспира (известны переводы отрывков из «Бури» и «Ромео и Джульетты»), переводил классическую поэзию (например, Катулла), брался за переводы народных (немецких, литовских, эстонских, ирландских, шотландских, богемских, шведских, итальянских) песен, а также песен народов Поволжья, специально выучив татарский, чувашский и мордовский. И, наконец, Дмитрий Петрович стал первым, кто стал перелагать на русский язык сочинения Хафиза, Низами, Саади, Ибн ар-Руми, Абу Новаса.
На увлечении Дмитрия Петровича востоком стоит, пожалуй, остановится особо. С.Е. Раич, с которым они вместе с 1827 года издавали альманах «Северная лира», прозорливо увидел в молодом поэте надежду на наполнение, «опоэзение» русского стихотворства новыми темами, образами, приёмами, посредством переводов персидских и арабских сочинений. «Что ваш Восток? Дышите, дышите им – он ваша слава, ваша жизнь в полном значении этого слова», – призывает он в переписке. И Ознобишин, выбрав псевдонимом Делибюрадер (от персидского «Дел-е берадар» – «сердце брата»), с рвением и радостью берётся за дело, наполняя свой мир (и миры благодарного читателя) поэзией пряного таинственного Востока. Очень скоро в литературных кругах его имя приобретает известность. А перевод манускрипта Ахмада ибн Фадлана о миссии Багдада в древний Булгар приносит Дмитрию Петровичу настоящую славу. Работу признают едва ли не эталонной и молодого поэта принимают в Датское королевское общество Северных Антиквариев, а также в Московское и Казанское общества любителей российской словесности. 
Увлечение Востоком обнаруживает ещё один талант Дмитрия Петровича – выявляет склонность к исследовательской и научной работе. Он составляет первый персидско-русский словарь, а в «Сыне отечества» публикуются его статьи «Изображение санскритской литературы» и «О духе поэзии восточных народов». Но Восток (как несколько неуместно хочется заметить), дело настолько «тонкое», что одними стихами и статьями ограничить себя неимоверно трудно. И Ознобишин знакомит русского читателя с персидской книгой «Селам, или Язык цветов», пред тем обнаружив перевод сего примечательного поэтического трактата на немецкий. На Востоке цветы всегда являлись своеобразным языком. Символика роз, лилий, незабудок, ромашек неизменно увязывалась с эмоциональным образом: яркостью, нежностью, благоуханием. Любой из цветов (а их упоминалось в книге более 400), мог «говорить», «звучать» как целая фраза, заключать в себе ответ, вопрос, пожелание. Этот своеобразный язык (под персидским названием «селам» – приветствие) вошёл в европейские обыкновения в XVIII веке и быстро стал популярным на балах, в семейных играх и письмах, постоянно изменяясь и приобретая всё новые смыслы.
К 1829 году у Ознобишина складывается первый поэтический альбом (всего им было собрано три таких альбома, четвёртый остался незавершенным), в котором немалое место отдано так им любимой ориентальной (восточной – от лат. orientalis) поэзии. Здесь и переводы Омара бен аль-Фарида, Саади, Ибн ар-Руми, Абу Новаса, здесь же и собственные стихотворения восточной тематики («Могаммед», «Аравийский конь», «Гангес», «Перстень», «Див и человек», «Рождение перла»).
Вот, скажем, строки из стихотворения «Могаммед», написанного в декабре 1829-го:

Как мудр пророк-завоеватель!
Как рай свой создал он умно!
Он знал, что человек – мечтатель
И любит деву и вино.
За семь небес, пройдя три моря,
Чудесный сад раскинул он…
 
Среди его последующих публикаций ориентальной тематики, помимо стихотворений и научных изысканий, мы видим и обзоры восточной поэзии. В одном из таких экскурсов Ознобишин с некоторой грустью сетует на то, что «дух ориентализма, яркий и фантастический, едва ли даже может быть перенесён в тесную рамку европейских понятий. Самобытность его исчезает под нашей образованностью, вылощенною палитрою вкуса».
Что ж, Дмитрий Петрович имел полное право рассуждать о скованности европейского сознания, поскольку испытывал все сложности перевода на себе. И это его, конечно же, тяготило, не позволяло в полной мере удовлетвориться результатами своей работы. Видимо, оттого-то, пребывая постоянно в думах о необходимости напитаться истинным духом востока, Ознобишин решает примкнуть к Персидскому посольству А.С. Грибоедова, и ходатайствует об этом через своего дядю – сенатора Хомутова. Но – хвала директору московской почты! – не захотел он отпускать ценного работника и разрешения не выдал, чем сохранил Дмитрию Петровичу жизнь.
В 1835 году Ознобишин впервые посещает  Кавказские Воды, а на обратном пути заезжает в Ковров, к родственникам, где случай сводит его с Елизаветой Рогановской. Мимолётное знакомство вскоре перерастает в чувство пылкое, и 29 июля 1835 года Дмитрий Петрович женится на образованной, талантливой и музыкально одарённой девушке. В этот упоительный период написаны лучшие его произведения любовной лирики: «Миг восторга», «Воспоминание», «Вазантазена», также пишется кавказский цикл, стихи патриотической и гражданской направленности. Мелодичность поэзии Ознобишина вдохновляют Алябьева, считавшего, что стихи Ознобишина «так и просятся на музыку», а также Титова, Булахова, Виельгорского, Голицына, Шрамека, Вителяро, Есаулова – на создание романсов на стихи поэта. (Кстати, в этом радостном 1835-м вольно перелагается из шведского фольклора баллада «Чудная бандура», ставшая потом известной как народная песня «По Дону гуляет казак молодой»). Имя Ознобишина часто мелькает на страницах русской периодики – в «Московском вестнике», «Галатее», «Телескопе», «Молве», «Московском наблюдателе», «Отечественных записках», «Москвитянине», «Вестнике Европы», «Русском зрителе», «Полярной звезде». Супруги строят в Симбирске двухэтажный особняк, в 1837-м у них появляется на свет сын Иван. И чудится, что дни благостные неистощимы… Но, увы, счастье поэта недолговечно. И в 1846-м Елизавета Александровна умирает.
Не в силах смириться с потерей любимого человека, своей прекрасной музы, Ознобишин с сыном уезжает за границу, пытается забыться, найти спасение от горестных мыслей в трудах. По возвращении служит в Комитете попечительства о тюрьмах, в Комитете детского приюта. При этом занимается и предпринимательством, приобретя золотоносный прииск на Енисее. Пишется в эти годы плохо, трудно, но всё же появляются стихи по поводу Крымской войны, статья «Смоленская святыня» об иконе Божьей Матери Одигитрии, переводы с немецкого и английского.
После смерти жены Дмитрий Петрович долго не видел смысла в том, чтоб заново связать себя узами Гименея. А попервоначалу и вовсе подобного смысла не искал. И лишь в 1861 году он женился вновь. Его избранницей стала юная Таисия Константиновна Сенявина, внучка прославленного русского адмирала. Дмитрий Петрович с нежностью называл её Терезой, ей было двадцать, она была очаровательна и умна. Начитанность и ровный характер юной красавицы не могли оставить равнодушным маститого, уже убелённого сединами, писателя. И сердце его откликнулось.
Супруги начинают снова обживать Троицкое – родовое поместье Ознобишиных. Дмитрий Петрович принимает участие в общественной жизни, в Китовке строит школу для крестьянских детей. И вновь кажется, что всё будет славно, и жить им предстоит в любви и согласии многие годы, но… Судьба опять немилосердна к поэту! 27 августа 1863 года, при родах (дочку нарекают Лизой) дух Таисии Константиновны отлетает…
История повторилась. И вовсе не в виде фарса! А в виде новой страшной трагедии. Всякий ли устоит на ногах после таких ударов? Думаю, нет, далеко не всякий. Полагал ли Дмитрий Петрович в то время, что злой рок метит во всех, кто рядом, кто близок ему? Возможно. Не знаю. Но более уж он любви не жаждал. Искал утешение в религии, читал и перелагал псалмы, писал поэму «Мария Египетская», занимался устроением родовой церкви в Китовке, и, почти совершенно оставив занятия поэзией, теперь уж полностью, с головой ушёл в труды общественные. Точнее, труды свои, начатые ещё в 1833 году, продолжил.
Многим Дмитрий Петрович Ознобишин занимался, многим и разным. И большей частью на поприще народного образования. Побывал и смотрителем Карсунского уездного училища, и почётным попечителем Симбирской гимназии, и членом губернского статистического комитета; будучи членом губернского Присутствия по крестьянским делам и почётным мировым судьёй принимал самое деятельное участие в проведении крестьянской реформы 1861 года, составив при этом «Руководства к изучению <…> Положений о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». А также (под псевдонимом Борисов) выступал в местной печати по вопросам землепользования, кустарной промышленности, образования, бытоустройства крестьян, писал рассказы.
В 1875 году получил он чин действительного статского советника. А несколькими годами раньше Римский-Корсаков опубликовал знаменитый романс «Тайна» на слова Дмитрия Петровича. Но что ему мирская слава? Всю жизнь он бежал её (лирическое «я» – весьма редкий «персонаж» его стихов), и не в чинах, наградах или всенародном признании он видел своё предназначение, не в них нуждался, а в простом человеческом счастье, которое, как мы знаем, обрести ему так и не удалось.
Кстати сказать, не в поисках ли ускользающего счастия он беспрестанно странствовал? Пытаясь преобороть предначертания бессмысленного, бесщадного фатума? Не от того ли стремился он в края чужеземные, да и уделы родного отечества вниманием не обделил? Должно быть, в этом предположении есть капелька истины. И посчастливилось повидать Дмитрию Петровичу немало мест значительных, живописных, почему-либо его привлекавших. К примеру, посещал он Астрахань, Смоленск, Псковскую и Олонецкую губернии, сумел свершить несколько поездок на Дон и на Кавказ, колесил по Германии, Англии, Франции, Швейцарии, Италии, Турции, Греции, собирал русский, чувашский, мордовский фольклор в Тамбовской, Пензенской, Симбирской, Казанской, Самарской губерниях. Список можно продолжать и продолжать. География его путешествий обширна, изрядна. Однако же милости фатума он в странствиях не снискал. Но зато каждый вояж обогащал новыми эмоциями, впечатлениями, знаниями, что, конечно же, воодушевляло Дмитрия Петровича, позволяло находить забвение и утешение в творчестве. 
Главные темы его поэзии перечислить сложно, настолько много их было. Напевы и мелодии теснились в его голове, порою причудливо смешивая вымысел и  реалии. Упоминания достойны темы многие, но всё же выделить наипервейшие, ключевые, можно. Ознобишин воспевал родной север («северным певцом» именовал его Н.М. Языков), упивался южными красотами Кавказа, очаровывался Востоком, с дружеской улыбкой и восхищением приветствовал Запад. И говорил он об этом каждый раз по-иному. То задумываясь, то восторгаясь, то с иронией. Также и мотивы творчества Дмитрия Петровича перечесть трудно. Он слагает строки о любви и женской красоте («Продавец невольниц», «Потерянные поцелуи», «К Дорисе», «Ода Гафица», «Вазантазена», «Елеоноре», «Миг восторга»), о природе («Волга», «Весна», «Пловец», «Рыбаки», «Ока», «Мир фантазии», «Весенняя грусть», «Водяной дух»), о простых поселянах  («Весенний гром», «Поселянин» «Поселянка») и великих героях («Хиосец», «Ермолову», «Аттила», «Адмирал», «Битва в дубраве»), о Боге («Псалом 6»,  «Псалом 8», «Псалом 40», «Псалом 49», «Молитва Господня», «Утренняя молитва», «Вечерняя молитва»), пишет стихи гражданской направленности («Поэт и светский человек», «Пловец», «Турецкий кинжал», «Джон Буль», «Народная песнь», «Солдатская песня», «Вы Севастополь наш громили…»), иногда с юмором отзывается на сиюминутные страхи общества. И некоторые из его злободневных, иронических сочинений удивительно современны. Вот, цитирую краткие фрагменты – из написанного в 1830-м «Холера»…

Теперь Москва полна тревог,
Холера близко, говорят,
Она идёт большой дорогой
Все дома взаперти сидят.
Кто ест чеснок, кто курит хлором,
И близок к смерти не один;
Так голова набита вздором!..
Скорей, Господь, их в карантин!
Иной дегтярную пьёт воду,
Другой обедает чем свет,
Тот моцион пускает в моду,
Тот носит при себе ланцет,
Тот весь закутался по уши,
Тот целый день лишь тянет джин,
Та бьёт по городу баклуши...
Скорей, Господь, их в карантин!

…и из текста «Комета 1832 года»:

Все твердят: «Идёт комета.
Наш земной заденет шар!
Верный знак кончины света,
У лапландцев будет жар.
Лёд на полюсах растает,
Хлынет страшная вода;
А потом... потом... Бог знает,
Ждёт какая нас беда!
Надо ж жить поторопиться,
Вдруг зальёт девятый вал;
Всем в ковчег не уместиться,
Флот мирянам будет мал!
<…>
Всё ль… Но что мечтать заране;
Быть чему, придёт оно!
Пусть дотоль, друзья, в стакане
Бьёт кометное вино.
В память будущей обновки
И кометам новым в честь,
Будем пить без остановки,
Чтоб по пробкам их не счесть.

Читаешь это сегодня и думаешь: вот верно же кто-то подметил, что время идёт, а времена не меняются! Однако же мне (как автору сего опуса) дана власть по своему изволению манипулировать временем, и оттого на герберт-уэллсовской машине запросто переношу я себя и читателя на три десятилетия назад, в 1835-й, поскольку именно в этот год Дмитрий Петрович Ознобишин приехал в так любимый мною Кисловодск.
И прибыл он, видимо, просто так – с целью ознакомительной, не на лечение, ибо медицина той поры предписывала сперва пройти курс горячими водами в Пятигорске, а уж затем отправляться на воды Кислые. Скорее всего, молодой человек на Водах думал залечить душевные раны после неудачного сватовства к Е.П. Малышиной. Испросив руки, получил он отказ – и только потому, что мог предъявить в качестве приданного, по сути дела, лишь собственные таланты и небольшое имение, но родители невесты пеклись в первую очередь, о будущем достатке дочери, а какие-то там иллюзорные дарования и взаимная приязнь молодых людей ими в расчёт не бралась; нет, право слово – ну что за жених? – всего-то 350 душ крепостных!
Так что, перенесясь в 1835-й, оставаясь незамеченными (остережёмся вторгаться в тонкие материи временного континуума!), мы сейчас видим Дмитрия Петровича шагающим по улочкам чудесного юного Кисловодска. Ему всё здесь по душе, он идёт улыбаясь, вдыхая живительный воздух. На него оглядываются: очень приличный, элегантный молодой человек, и не франт какой-нибудь, и шляпа – глядите же! – это ж не «chapeau claque» новомодный уродливый он в руках держит, и не д’Орсей даже, а Lovelas – уместный на курорте, но и с некоторым, в то же время, намёком на своё романтическое одиночество…
Впрочем, оставим Дмитрия Петровича, знающего лучше нашего, что «язык» шляп не менее красноречив и увлекателен, чем «язык» цветов. Пусть прогуляется, надышится, воспрянет. Отправимся обратно в свой безумный-безумный-безумный XXI век. Попробуем найти хоть какие-либо скудные строки, повествующие о его пребывании на Водах.
Увы, свидетельств о поездке 1835 года почти нет, но всё же смею предположить, что и Пятигорск в этот свой приезд он вниманием не обошёл. А догадка моя основана на том, что Дмитрий Петрович, конечно, знал о вкладе своего деда Иоанниса Варвация в обустройство Горячих Вод. И, должно быть, ему не терпелось всё это увидеть воочию. Поэтому и думаю, что застал он и Варвациевский источник, и Варвациевские ванны (деревянное, крытое железом строение, украшенное галереей с колоннами), возведением и обустройством которых занимался в 1812 году его знаменитый дед.
Отдохнув и ободрившись духом, молодой поэт пускается в обратный путь. Обстоятельства дальнейшие известны: Ковров, знакомство, женитьба. Так что следующий свой вояж на Воды (в 1839 году) он свершает уже вместе с женой, двухлетним сыном и родственниками. К сожалению, первопричиной этого визита к целебным источникам была тревога о нездоровье Елизаветы Александровны.
Они прибыли в Пятигорск 7 июня 1839 года – в самый разгар сезона, когда городок совершенно заполонили отдыхающие. В центральных кварталах найти пристанище уже не представлялось возможным, и оттого поселяются они нескольким улицами выше – в небольшом домике, принадлежащем отставному драгунскому майору В.И. Чилаеву.
И это – совпадение совершенно мистическое! Потому что молодые супруги Ознобишины снимают точно тот же флигелёк, который спустя два года облюбует для себя М.Ю. Лермонтов. Увы, много позже их имена снова окажутся в одном ряду – в печальном списке поэтов, погибших на Кавказе. Но всё это – потом. А пока они счастливы. Елизавета Александровна заполняет дневник впечатлениями – от бала в Ресторации, от приёма минеральных ванн, а Дмитрий Петрович пишет. Да и разве можно взирать беспристрастно, когда вокруг…

Пустынный край! Здесь Дивного рука
Переворот таинственный свершала:
Грядами гор взнеслась за облака
И на Эльбрус порфирой снега пала.
Здесь каждый шаг – живые письмена!
Всё говорит о том, что прежде было;
И воздух жжёт, и пар клубит волна,
И в недрах гор кипит огней горнило.

Так, постепенно, рождается его «Кавказский цикл», куда вошли «Нардзан», «Машука и Казбек», «Кавказская ночь», «Кисловодск», «Тоска по отчизне», «Пятигорск», «Петру Алексеевичу Потоцкому», «Кавказское утро», «Прости, Пятигорск», «Кавказский полдень и буря», «Черкешенка». Сюда же можно отнести, я думаю, и стихотворение «Две могилы», написанное в 1841-м, в котором, указывая на печальную схожесть судеб Пушкина а Лермонтова, Дмитрий Петрович призывает:

Русский! проходя близ гроба,
Кинь с молитвой горсть земли!

Через месяц Ознобишины (следуя правилам водолечения), переехали в Кисловодск, а покинули Кавказ в августе 1839 года. Мысли о возвращении в волшебную страну гор и целительных родников складываются в строки:

Кипи, Нардзан! в лучах востока
Играй клубами жемчугов!
Как хаджи в светлый град пророка,
К тебе сын северных снегов
Придёт не раз, надежды полный,
Испить целительные волны,
И, позабыв тяжёлый путь,
В твоих струях переродиться,
Усталой грудью обновиться
И жизнью свежею вздохнуть.

И это пророчество исполняется. Дмитрий Петрович ещё раз (в конце июня 1877 года) навещает Воды. Теперь он человек уже немолодой, и пробует испытать силу живительных источников на себе. Останавливается в Ессентуках, начинает лечение там, а после (следуя всё той же методике, о которой уж говорилось), переезжает в Кисловодск. А спустя месяц…
По истечении срока он уж собирался в обратную дорогу, делал прощальные визиты, но трагическая случайность перечеркнула всё – пьяный извозчик опрокинул коляску, в которой он ехал. И 2 августа 1877 года Дмитрий Петрович скончался.
Его набальзамированное тело сначала захоронили в Кисловодске (как когда-то Лермонтова в Пятигорске), а затем, выполняя волю покойного, перевезли в Симбирскую губернию и провели обряд погребения под церковью села Китовка. Прах писателя был упокоен в фамильном склепе.
Что ж, путь за три моря был пройден, но странствие бессмертного духа поэта за семь небес бесконечно. И пусть лирический герой в поэзии Ознобишина появляется совсем не часто, он легко угадывается  и в трубадуре (из его юношеского стихотворения), и с северном певце (из одноимённого), и в сыне северных снегов (из «Кисловодск»), и в поэте (из «Поэт и светский человек»), и в человеке – мечтателе (из «Могаммед»).
Многое успел Дмитрий Петрович, и преуспел во многом. А, главное, сумел сблизить доселе, казалось бы, несовместные Восток и Запад, опередив Киплинга. Да, именно опередив, а не опровергнув, как принято считать, поскольку английского поэта мы часто цитируем необдуманно, пренебрегая финалом баллады, где тот говорит, что нет Востока и Запада – есть племя, родина, род, а значит, нет разницы между нами, и, в общем-то, неважно, в каких землях твоя родина, значимо – какой ты. Ознобишин осознал эту истину гораздо раньше. И в неоконченном переводе кассиды А. Мицкевича «Фарис» он говорит о желании «сжать Запад с Востоком в объятиях».
И, конечно, взошли уже семена любви, мира и согласия, брошенные Дмитрием Петровичем в каменистую почву взаимной неприязни, и травы уже расцветают. Увы, мы их покамест не замечаем, более того, ослеплённые обоюдоострой ненавистью, – топчем. Развидим ли мы когда-нибудь эти яркие, радостные цветы мира? Ощутим ли их аромат? Надеюсь. Надеюсь и верю в то, что придёт день и час, когда мы осознаем, что принадлежность к разным расам, конфессиям, к чему-то ещё, не делает нас лучше или хуже, поймём, что все мы одной крови, все мы – люди планеты Земля; и прекратится вражда народов. Я не просто верю в это, я точно знаю – так и будет! Да, обязательно будет!