Просветительские метафоры профессора Шевырева

                (Университетский юбилей как повод для публичных деклараций:
                ораторские «метафоры» С. П. Шевырева в деле пропаганды идеалов просвещения)

        Царствование императора Николая I вошло в историю русской общественной мысли с четко выраженным негативным знаком – как эпоха торжества политической реакции, упорного притеснения частных инициатив в каких бы то ни было сферах жизни и, наконец, систематического цензурного сдерживания любых либеральных тенденций в периодической печати [1–2]. Вследствие такой тяжелой социальной атмосферы, особенно сгустившейся после революционных потрясений 1848 года в Европе, значительная часть научной и творческой интеллигенции Российской империи тех лет не испытывала, мягко говоря, симпатий к николаевскому охранительному режиму [3]. Но, как это и бывает всегда, в рядах интеллектуальной элиты страны нашлось немало тех, кто сознательно стремился, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, наладить конструктивное сотрудничество с властью, причем не просто пассивно приспособиться к официальным идеологическим постулатам, но и выступить на публичном поприще в качестве активных идейных союзников имперского правительства, красноречивых выразителей программных установок, своеобразно развивающих и дополняющих политические директивы, идущие с высоты монаршего престола. Однако вся трудность положения таких добровольных адептов господствующих доктрин заключалась именно в том, что пространство для реализации общественных инициатив оказалось под николаевским скипетром крайне ограниченным, а поиск более или менее свободной ниши, подходящей для ее использования в виде удобной трибуны, с которой можно было бы беспрепятственно осуществлять опыты социальной риторики, слишком часто занимал неопределенно долгое время. И вот тут вдруг совершенно неожиданно благотворную роль начинали играть некоторые структурные элементы имперской системы, созданные в свое время самодержавной волей для обеспечения, казалось бы, сугубо утилитарных, а отнюдь не политических целей. Речь в данном случае пойдет о рассадниках высшего образования среди верноподданных империи.      
               
        Действительно, университеты в России с самого своего возникновения были не только учебными и научными учреждениями – они активно выполняли целый ряд важнейших функций, включая культурную и общественную. Не имея возможности непосредственно вмешиваться в процессы государственного управления и касаться вопросов политики, университеты, тем не менее, все-таки старались оказывать определенное влияние на власть, формируя общественное мнение и вырабатывая идеологические программы, для декларирования которых приходилось искать подходящего повода. Уникальной возможностью публично выразить свою идеологическую концепцию посредством искусной риторической стратегии являлось празднование университетских юбилеев, когда внимание всей России оказывалось закономерно привлечено к университетской среде и ее ведущим идеологам [4]. Знаменательно, что почин таким идеологизированным юбилейным торжествам был впервые положен на самом излете царствования Николая I: буквально за месяц до внезапной смерти авторитарного самодержца в первопрестольной столице с размахом проходило празднование 100-летия первого и старейшего университета России – Московского.

        Главным действующим лицом со стороны университета на этом юбилее был декан историко-филологического факультета, заведующий кафедрами русской словесности и педагогии, профессор С. П. Шевырев [5–6], специально к юбилею подготовивший капитальный труд «История императорского Московского университета» и отредактировавший двухтомный словарь биографий университетских профессоров, объединяющий более сотни персоналий [7–8]. Отнюдь не случайно поэтому именно Шевыреву была доверена высокая честь выступить с речью на торжественном юбилейном акте перед лицом министра народного просвещения, попечителя университета и представительной делегации выпускников университета, съехавшихся на празднование юбилея своей alma mater со всех уголков России. Кроме того, для собравшихся была исполнена торжественная кантата в честь столетнего юбилея университета на стихи всё того же неутомимого и деятельного Шевырева. По завершении юбилейных празднеств на Шевырева была возложена также обязанность составления и редактирования подробных хроникальных описаний университетских торжеств для публикации в московской прессе. А венцом деятельности Шевырева по организации юбилея университета стало его официальное командирование в Петербург вместе с ректором для личной аудиенции у императора и верноподданнейшего поднесения особо отпечатанного экземпляра «Истории университета» непосредственно Николаю I. Таким образом, юбилейные торжества выносились на высший уровень, чем наглядно подчеркивалось их общегосударственное значение. Именно с этих позиций осознавал их и сам Шевырев.   

        Свою многообразную деятельность он рассматривал как особого рода миссию и подходил к ней не просто как добросовестный исполнитель, но прежде всего как идеолог, публично провозглашающий целостную идеологическую программу. Это была программа официального просветительства, постулирующая абсолютно лояльный государственной власти характер университетского преподавания и осуществляемых университетом общественных акций. В то же время концепция Шевырева предусматривала осторожную попытку выстраивания с правительством равноправных партнерских отношений в деле научного просвещения России, духовного и мировоззренческого руководства ею. Для декларирования своей идеологической программы Шевырев применил весьма искусную риторическую стратегию, включавшую в себя целый ряд компонентов – и историографический академизм, и ораторское красноречие, и поэтическую патетику. Детальное рассмотрение этой стратегии позволяет выявить ее внутреннюю цельность и продуктивность, а контекстуальный анализ общественно-политической ситуации того времени дает возможность уяснить причины того, почему идеологическая программа Шевырева оказалась все-таки отвергнута большинством передовых кругов русского образованного общества. Не касаясь в данном случае шевыревской «Истории Московского университета» и подготовленного им биографического словаря университетских профессоров, сосредоточим основное внимание на трех ведущих риторических формах реализации Шевыревым свой идеологической концепции – на торжественной актовой речи 12 января 1855 года «Обозрение столетнего существования императорского Московского университета», на сочиненном им к этому дню тексте кантаты «Хор и строфы в честь столетнего праздника императорского Московского университета», а также на застольном тосте, произнесенном им 14 января на обеде в честь преподавателей и студентов университета на торжественном вечере у попечителя.

        Актовая речь Шевырева, предварительно тщательно согласованная с университетским и министерским начальством, композиционно была построена как исторический обзор деятельности университета за целый век. Выдержанная в традициях обязательного в таких условиях высокого штиля, речь оказалась щедро насыщена торжественной лексикой и многочисленными стилистическими оборотами, призванными максимально усилить значимость статуса университета как «народного рассадника всемирного учения», «храма наук», «всеучилища наук», «русской колыбели науки», «первенца любви всепросвещающей» со стороны государственной власти по отношению к руководимому ею населению. Этот акцент на просветительскую роль государства был ключевым в идеологической программе Шевырева, как будет подробнее разъяснено ниже. Однако для многих современников, оппозиционно настроенных к власти и поэтому весьма негативно воспринявших риторические конструкции и идеологический пафос Шевырева, объектом пристрастных критических нападок стала не только сама идейная концепция оратора, но и та форма, в которую эта концепция была облечена. Так, В. С. Аксакова, сестра резко чуравшихся николаевской политической системы славянофилов братьев Аксаковых, в равной мере не приняла и дух, и стиль Шевырева, отразив в дневнике (16 января 1855 года) свои впечатления после прочтения опубликованного в газете текста шевыревской речи: «Только речь Шевырева невыносимо скучна, пошла и исполнена таких беспрестанных поклонений властям, что невыносимо слушать. В лице его не отличился Московский университет. Можно ли уметь так опошлить всякую мысль и предмет, изо всего сделать шутовство! Что за цветистая речь!» [10, с. 117].

        Столь однозначно негативная оценка верна лишь отчасти, поскольку не учитывает общего характера риторической стратегии Шевырева, отнюдь не впустую рассыпавшего перлы и цветы красноречия, а стремившегося выделить ораторскими приемами основополагающие принципы своей концепции, всецело ориентированной на развитие постулатов официальной идеологической доктрины, четко сформулированной в виде трех незыблемых ценностей: «православие – самодержавие – народность». Для выражения этой триады Шевырев подобрал в своей речи три строго последовательных перифразированных аналога: «Вникая в происхождение светлого торжества нашего, мы видим в нем участие Промысла Божия, образующей воли государей наших и любви русского народа к просвещению» [11, с. 32]. Самодержавие, срединный элемент триады, в интерпретации Шевырева наделялось активной образовательно-просветительской ролью, и именно в этой сфере университетская интеллигенция позиционировала себя в качестве стратегического союзника и партнера власти. Да и сам характер народности определялся в свете осуществления идеалов просвещения, проводником которых со времен Петра I выступала русская монархия. Как раз на этой благородной миссии верховной власти делал особый акцент Шевырев, тем самым оправдывая и обосновывая благотворность политической системы самодержавия для России: «Обозревая главные деяния образующей воли государей наших в столетней истории этого всеучилища, мы видим, как они клонились к одной цели: сделать всемирную науку умственною собственностью людей русских и Отечества. Само Провидение, озаряя волю самодержцев России, вело нас к свету учения. Что может быть краше подвигов, забот, мыслей земного величества, устремленных к одной цели – к просвещению? Это перлы и алмазы, сияющие в венцах государей наших неугасимым светом бессмертия» [11, с. 39]. Таким образом, верноподданнический тон дополнялся просветительским пафосом, а роль монархов и их ближайшего вельможного окружения в отечественной истории оценивалась Шевыревым с позиций выполнения ими миссии всемерного способствования просвещению российского народа. Об этом прямо говорилось в чеканных строках кантаты:

                Хвала тебе, Елисавета!
                В царицах мудрая жена!
                Здесь для наук лампада света
                Твоей рукою возжена.
                Вам слава всем, страны владыки,
                Хранившим свет ее великий, –
                И вам, что там на высоте,
                Стоя у царского совета,
                Блюли огонь лампады света
                В его прекрасной чистоте [12, с. 25].

        Монархически-просветительская концепция идеологической программы Шевырева теснейшим образом переплеталась с другим компонентом официальной доктрины – просвещенной народностью как конечной целью правительственной политики. И здесь важнейшее место занимала проблема придания просвещению национального характера. Универсальным средством для формирования отечественной науки Шевыреву виделся осуществленный по инициативе Екатерины II переход университетского образования на русский язык, что дало возможность приобщения к образованию более широкие слои населения и одновременно явилось протекционистской мерой по ограждению отечественного просвещения и науки от монополии иностранцев: «Чтобы насадить науку у нас, надобно было прежде всего заставить ее говорить ясно по-русски. Ломоносов начал этот подвиг; Московский университет довершил его» [11, с. 42]. Приоритет императрицы в этом деле был для Шевырева несомненен и неоспорим: «В достопамятный 1767 год – год издания “Наказа”, Екатерина II свергла иго латинского языка с науки, насажденной в Москве, уничтожила ученый предрассудок времени, мешавший ее распространению в Отечестве, и выразила Хераскову желание свое, чтобы наука здесь преподавалась по-русски: это был ответ на задушевную мысль всех русских профессоров» [11, с. 35]. Благодаря такому патриотическому монаршему решению стало возможным, по мнению Шевырева, активнее и успешнее «прилагать науку к жизни и потребностям своего Отечества» [11, с. 46].

        В своем историческом обзоре векового пути Московского университета Шевырев с подчеркнутым одобрением специально прослеживает неуклонное осуществление языковой политики в деятельности старейшего российского «всеучилища наук», видя в этом залог самобытности и продуктивности научных исследований в гуманитарной сфере: «Русское слово и русская история разрабатывались у нас всегда самостоятельно. Кроме заслуги, разделяемой всеми профессорами университета, в создании русского языка для всех наук, самая наука русского слова много ему обязана. Над нею трудились не одни профессоры предмета, но все ученые как члены Вольного российского собрания и Общества любителей российской словесности» [11, с. 46]. Исходя из национальной направленности идеологической программы Шевырева, заслуги университета в лингвистическом аспекте, ключевом для формирования патриотического самосознания и развития системы самостоятельных отечественных наук, оцениваются им особенно высоко: «Мы пользуемся теперь легко и свободно орудием отечественного языка, но изобретение его принадлежит наставникам наших наставников. Они были творцами в этом трудном деле. Ими даны на первый раз и строго определены технические термины наук. Устами их впервые заговорили в Московском университете науки математические, естественные, философские, словесные, юридические, медицинские» [11, с. 42–43]. Так сугубо специальные, казалось бы, вопросы языка оказались одной из стержневых доминант шевыревской идеологической программы.

        От рассмотрения языкового аспекта образования и науки в России Шевырев переходит к стратегической задаче выработки у обучающихся патриотического мировоззрения и укрепления национального менталитета, поставленной университету императором Николаем I, четко выразившим профессорам «свое мудрое желание “видеть в воспитанниках Московского университета прямо русских”» [11, с. 37]. Пути эффективного решения этой задачи виделись Шевыреву в опоре университетской среды на собственные силы, в повышении доверия со стороны власти к отечественным научно-педагогическим кадрам. Тем самым университетская интеллигенция устами Шевырева пыталась исподволь добиться признания партнерских отношений между властью и образованным сословием, надеясь бесконфликтно обеспечить повышение общественной роли университетов и расширение жестко регламентированного свыше круга их деятельности: «Для того чтобы воспитанники их выходили прямо русскими, надобно было прекратить заем иностранных ученых у Запада и вверить воспитание людям русским, снабдив их всеми средствами к тому, чтобы каждый мог поставить науку свою в уровень с современным ее состоянием» [11, с. 38]. На бесконфликтность предлагаемых методов осуществления равноправного партнерства университетов и правительства в деле развития отечественной науки и внедрения национальной системы образования Шевырев обращает в своей речи особое внимание, подчеркнуто противопоставляя мирные традиции официального просветительства в России западным тенденциям непримиримых социальных конфликтов: «Университеты возникли у нас не из борьбы духовной власти со светскою, не из противоборства разума и веры, как на Западе; нет, наши университеты – дар любви монархов наших к русскому народу, плод их пламенного желания, их неусыпной заботы просветить Отечество науками» [11, с. 33].

        Антизападные выпады Шевырева были отнюдь не случайными. Юбилейные торжества Московского университета совпали с разгаром Крымской войны, в которой Россия противостояла ведущим державам Западной Европы – Франции и Англии: «Промысл присудил встретиться нашему столетию с грозными событиями войны, постигшей Отечество» [11, с. 52]. В этих условиях потребность в национальной мобилизации как никогда остро становилась на повестку дня, а необходимость идеологического размежевания с враждебным противником – Западом – оказывалась совершенно закономерной. И без того весьма националистически настроенный Шевырев постарался извлечь максимум идеологических плюсов из разрыва России с Западом, противопоставляя опасным соблазнам западного материализма и индивидуализма прочный духовный потенциал общенародного патриотизма, внутреннее единство нации перед лицом внешнего врага, усиление национального самосознания и, как следствие, дальнейшее ускоренное развитие отечественного просвещения: «Войны от Запада бывали всегда полезны для нас тем, что вызывали в нас новые силы духа. <...> Отсюда начало нашего народного развития в словесности и науке, в жизни и промышленности. <...> Промысл оружием врагов наших будит и вызывает в нас новые силы на служение благу нашему и благу всего человечества» [11, с. 52–53].

        Сам факт совпадения во времени мирного торжества университетского просвещения и суровых бурь военного лихолетья казался Шевыреву в высшей степени знаменательным, непреложно свидетельствуя о духовном превосходстве России над Западом, как это было выражено им в юбилейной кантате, своими патетически-державными интонациями отчетливо перекликающейся с многочисленными образцами русской поэтической публицистики времен Крымской войны:

                Да будет праздник наш потом
                Блаженных дней для нас залогом,
                Да будет Русь хранима Богом
                И слышит царь победы гром! [12, с. 27]

        Патриотическим пафосом победного противостояния русской духовности и отечественного просвещения разрушительным силам Запада (кстати сказать, еще за полтора десятилетия до университетского юбилея открыто объявленного Шевыревым «гниющим», «носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания», «будущим трупом, которым он уже пахнет» [13, с. 247]), был проникнут и застольный тост Шевырева на ужине у попечителя университета, адресованный министру народного просвещения: «Да, уверьте государя, что, кроме этой будущей молодой армии (имелись в виду студенты университета, по распоряжению правительства приступившие к военному обучению. – К. Р.), в нас ему готова армия духовная, снаряженная его же монаршими заботами об университете, воинство мыслящее, которое сумеет постоять против Запада за святые начала нашего отечества» [14, с. 40]. В качестве исторического прецедента плодотворного подъема национального духа Шевырев апеллировал к опыту борьбы России с наполеоновским нашествием: «Отечественная война как бы вызвала к сознанию наши народные умственные силы. Русские люди с тех пор сильнее восчувствовали, что пришла им пора иметь сокровище науки в руках своих» [11, с. 43].

        Риторически поданный тезис о национальной гегемонии в сфере отечественной науки и народного просвещения, о патриотической мобилизации всех духовных сил русского общества для решительного отпора врагу стал кульминационным моментом идеологической программы Шевырева, произведя сильное впечатление на слушателей, в чем единодушно сошлись не только его давний друг и литературный сподвижник М. П. Погодин (запись в дневнике 14 января 1855 года: «Университетский студенческий обед. <...> Обед прекрасный. Шевырев отличился. Восторг... Минуты одушевления») [15, с. 349], но даже и во всем остальном крайне недоброжелательная к Шевыреву В. С. Аксакова (дневниковая запись 16 января 1855 года, со слов очевидцев: «Обед, т. е. одушевление, речи, восторг, был необыкновенный; Шевырев, по словами даже его недругов, говорил превосходно») [10, с. 118]. Впечатление не изгладилось и по прошествии восьми месяцев после торжественного вечера у попечителя, как это явствует из письма графини Е. П. Ростопчиной к присутствовавшему там в качестве почетного гостя профессору Петербургского университета А. В. Никитенко: «Как хороши слова Шевырева в приветствии бородинскому войску, и как я понимаю энтузиазм, произведенный между присутствующими на обеде 14-го января» [16, с. 594]. Сам Шевырев, вдохновленный своим успехом, писал Погодину вскоре после завершения университетских празднеств, возлагая надежды на практическую реализацию провозглашенного им антизападного патриотического курса на ниве отечественного просвещения: «От нынешнего юбилея необходимо сделать поворот в науке и достигнуть мысли, завещанной Великим (Петром): “Я видеть Российскую Академию из сынов российских состоящую желаю”. Надобно теснее связать союз Академии со всеми университетами, так, чтобы из них пошли русские в академики и повыгнали бы оттуда дармоедов немцев. Пора за ум взяться!» [15, с. 358–359].

        Однако этим оптимистическим и отчасти шовинистическим надеждам Шевырева не суждено было сбыться. Его университетское торжество оказалось Пирровой победой. Наступившая через месяц после московского юбилея внезапная смерть Николая I подвела резкую черту под эпохой. Пережившее горечь поражения России в Крымской войне правительство нового императора Александра II вынуждено было поневоле вести страну по пути глубоких общественно-политических реформ. С державами Запада был заключен мир, надобность в антизападном пафосе пропала. Официальная доктрина выявила свою несостоятельность, ее идеологическое обслуживание оказалось скомпрометированным. Новые времена вызвали к жизни принципиально другие риторические стратегии. Чутко уловленные еще В. С. Аксаковой в январе 1855 года в шевыревской речи «беспрестанные поклонения властям» стали вызывать раздражение и неприятие у критически настроенного по отношению к недавнему, столь бесславно завершившемуся прошлому большинства русского общества.

        Идеологический кредит Шевырева в глазах передовых кругов университетской молодежи оказался непоправимо подорван. Показательным примером радикального переосмысления молодым поколением всего лишь через год после университетского юбилея, прежних риторических приемов Шевырева может служить запись в дневнике Н. А. Добролюбова, в ту пору (11 января 1856 года) 20-летнего студента Главного педагогического института в Петербурге: «Кстати, над Шевыревым сострил один из студентов московских: перед празднованием юбилея, описывая все распоряжения для праздника, в письме к одному из петерб<ургских> студентов, он заключил: “Наконец, С. П. Шевырев будет петь стихи своего сочинения, а один из студентов будет аккомпанировать ему на арфе...”» [17, с. 262]. И даже графиня Ростопчина, совсем недавно пребывавшая под обаянием шевыревского красноречия, вынесла беспощадный и категоричный приговор и его идеологии, и его риторике, выведя шаржированный образ некогда знаменитого московского златоуста в хлесткой сатире «Дом сумасшедших в Москве в 1858 году»:

                Вот уста, что нам точили
                Мед с елеем пополам,
                Вот те руцы, что кадили
                Без разбора всем властям... 
                Вот профессор сладкогласный,
                Что так горько был гоним
                Молодежью, столь пристрастной
                К людям, к мнениям иным.

                Очистительною жертвой
                Духу века принесен, –
                Видит он: теперь уж мертво
                Всё, что чтил, что славил он...
                И враги ему студенты –
                И за то он им постыл,
                Что любил кресты и ленты,
                Что метафоры любил!.. [18, с. 689]

        Нисколько не оправдывая честолюбивую склонность Шевырева к знакам отличия от властей предержащих, следует все-таки, во имя исторической объективности оценок, признать, что его пресловутые «метафоры» не были пустоцветами академического красноречия, а явились одним из первых в истории русских университетов опытов публичного выражения идеологической программы средствами риторики – и в этом качестве занимают неотъемлемое место, пусть даже как не вполне удачный образец, у истоков зарождавшейся плодотворной традиции университетской общественно-политической публицистики последующих десятилетий [19]. Тем более что сейчас, когда ожесточенные идейные споры и грозные военные бури, омрачившие юбилейную годовщину Императорского Московского университета, давно отшумели и стали всего лишь одним из полузабытых преданий давнего прошлого, обращение к актовой речи, патетической кантате и застольному тосту Шевырева на университетском «семейном пиру» могут представлять дополнительный интерес как богатый материал для сравнительно-типологического изучения механизмов формирования официальных коммеморальных практик и процесса их своеобразного преломления в динамически меняющихся реалиях общественной жизни России.          

                Литература

    1.  Дубов А. В.  Охранительная идеология российского государства при Николае I // Власть. – 2012. – № 11. – С. 174–178.
    2.  Швец Ю. П.  О причине консервативно-охранительного характера политики Николая I // Известия Алтайского государственного университета. – 2009. – № 4-1(64). – С. 237–242.
    3.  Новиков М. В., Перфилова Т. Б.  «Мрачное семилетие» в истории российских университетов // Ярославский педагогический вестник. – 2012. – Т. 1. – № 4. – С. 7–15.
    4.  Цимбаев К. Н.  Реконструкция прошлого и конструирование будущего в России XIX века: опыт использования исторических юбилеев в политических целях // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом: Коллективная монография в честь профессора И. М. Савельевой. – М.: НИУ «ВШЭ», 2012. – С. 475–498.
    5.  Акульшин П. В.  Шевырев Степан Петрович // Общественная мысль России XVIII – начала ХХ века: Энциклопедия. – М.: Рос. полит. энцикл., 2005. – С. 412–414.
    6.  Парсамов В. С.  Шевырев Степан Петрович // Русский консерватизм середины XVIII – начала ХХ века: Энциклопедия. – М.: Рос. полит. энцикл., 2010. – С. 577–580.      
    7.  Алексеева Е. Д.  С. П.  Шевырев и столетний юбилей Московского университета // Вестник Московского университета. Серия 8. История. – 2004. – № 2. – С. 106–121.
    8.  «Мы дела “шевыревского” не могли оставить» (О подготовке к празднованию 100-летнего юбилея Московского университета) / Предисл., публ. и коммент. Е. Д. Алексеевой // Вестник Московского университета. Серия 8. История. – 2005. – № 4. – С. 3–32.
    9.  Парсамов В. С.  «История Императорского Московского университета» С. П. Шевырева: исторический нарратив в политическом контексте. – М.: Изд. дом Высш. шк. экономики, 2013. – 36 с.   
    10.  Аксакова В. С.  Дневники. Письма. – СПб.: Пушкинский Дом, 2013. – 592 с.
    11.  Шевырев С. П.  Обозрение столетнего существования императорского Московского университета // Журнал министерства народного просвещения. – 1855. – Ч. 85. – № 2. – Отд. III. – С. 31–54.
    12.  Шевырев С. П.  Хор и строфы в честь столетнего праздника императорского Московского университета //  Литературное прибавление к «Журналу министерства народного просвещения». – 1855. – Ч. 85. – № 3. – С. 25–27.
    13.  Шевырев С. П.  Взгляд русского на современное образование Европы // Москвитянин. – 1841. – Ч. I. – № 1. – С. 219–296.
    14.  Шевырев С. П.  Семейный пир Московского университета // Журнал министерства народного просвещения. – 1855. – Ч. 85. – № 2. – Отд. II. – С. 38–41.
    15.  Барсуков Н. П.  Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 13. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1899. – XIV, 413 с.
    16.  Из бумаг А. В. Никитенко (Письма к нему гр. Хвостова, И. С. Тургенева, Н. В. Гоголя, графини Е. Ростопчиной, Ив. Лажечникова и Крамского) // Русская старина. – 1896. – Т. 88, № 12. – С. 585–597.
    17.  Добролюбов Н. А.  Полное собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. – М.;Л.: ГИХЛ, 1934. – 676 с.
    18.  Дом сумасшедших. Шутка-сатира графини Евдокии Петровны Ростопчиной // Русская старина. – 1885. – Т. 45, № 3. –С. 671–709.
    19. Жукова А. Н.  «История Императорского Московского университета» С. П. Шевырева в контексте официальной идеологии николаевской эпохи: [Электронный документ]. URL: https://sibac.info/conf/philolog/viii/26670 

         Октябрь 2006; ноябрь 2018