Вдаль с обрыва

*** 
- Турист, говоришь? Врать-то. Туристам надо – во! – Тут он замахал в воздухе руками, изображая нечто грандиозное. – А у нас на что тут смотреть? 
- Парк, говоришь? Странный ты, кто ж ради парка на такую верхотуру полезет. 
- Не лез? Сверху приехал? На трамвае? А кто тебе сказал, местные? Отец? Говоришь, отец у тебя из наших краев? Ну, вот, а врешь, что турист! 
- Что? Сам ты здесь не жил? Стало быть, посмотреть приехал. Скульптуры красивые? – Да, это есть. 
Из всех скульптур, что некогда украшали парк над рекой, сохранилась только большая мраморная лошадь, которая приподнималась на задних копытах легко, словно собираясь взлететь. 
Видимо, осталась цела она именно потому, что была высечена из мрамора, все остальные украшения соорудили в лучшем случае из дешевой гранитной крошки, а то и вовсе из гипса. Правда, парки времен СССР обычно населяли пионеры и спортсмены, а здесь были либо животные, либо сказочные персонажи. Давно пересохший фонтан при ближайшем рассмотрении оказался с рыбаком и Золотой рыбкой. Альпийскую горку покорили два белых медведя. Дальше прямо на земле спал утомленный богатырь. 
*** 
- Почему парк в таком состоянии? Да, в каком же ему быть, милый ты мой, если тут в семидесятом годе река берег подмыла, и все в воду посыпалось. Не веришь? Спроси, кого хочешь, половина выставки по речке уплыла. Какой выставки? ВДНХ тут у нас была. 
- А ты думаешь, только в Москве что ли есть ВДНХ? 
- Лошадь? Да, местные тебе порасскажут. Все думают, что лошадь тут с выставки и стоит. А это не так. Я знаю, кто ее сделал. 
Лошади нравились ему едва ли не с младенчества. Все сказочное, необычное, красивое прочно было связано для Сирила с этими благородными животными. Трудно сказать, не то великолепный крылатый Пегас, не то волшебный помощник Сивка-Бурка так поразили его воображение в раннем детстве. Но первое, что Сирил попытался нарисовать в своей жизни, была лошадь. Конечно, ничего у него не вышло. Получилось странное животное на кривых ножках (по замыслу Сирила лошадь должна была прыгать), с маленькой головой и непомерно длинной шеей. Взрослые гадали, кого же он изобразил, и только мать с уверенностью сказала, что это лошадь. 
Сирил не сдавался. 
К семи годам он рисовал в тетрадке бегущих лошадей. Мать давно бы купила ему карандаши, но прижимистый отец сказал, что купит только когда в школу понадобятся. Так что Сирил научился обходиться шариковой ручкой и потом долго не мог сообразить, как отличить простые карандаши от цветных, и для чего художнику резинка для стирания. 
*** 
- Он с самого детства рисовал. Мы с ребятами вечно у них отирались, потому что он как дорисует – так сразу терял к картинке интерес. Можно было выпросить. А получалось у него очень здорово. Лес рисовал, корабли парусные, дома, животных. У меня до сих пор где-то его медведь хранится. Важный такой, толстый, кругом скалы и ельник. Никто не верит, что это пацан рисовал. 
На десятилетие мать подарила ему коробку пластилина. Первое, что он вылепил, конечно, был конь. Потом мул. Потом он долго-долго прилаживал Дон Кихота и Санчо Пансу, но не получилось. Что у него всегда плохо выходило, так это люди. Годы спустя, на выпуске из художественной академии, он вернулся к этой теме. Вдвоем с Мартой они вылепили-таки рыцаря и его верного оруженосца. Потом по их проекту отлили скульптуры для сквера перед оперным театром. 
*** 
- Отец его считал, что это все одно баловство. Мол, какая ж это профессия – кисточкой мазать? Может, он и прав, конечно, только что ж сделаешь, если человек с картинами в голове уродился. Он пока все эти картины из себя не выплеснет – не успокоится. 
- Я вот что скажу: если человек задумал что-то, то только смерть ему помешает это исполнить. А я же его со школы помню. Стоит, рисует пальцем на запотевшем стекле и говорит: мечтаю, мол, сделать самую красивую скульптуру на свете. 
Отец сдался только тогда, когда Сирил сказал ему, что поступил в академию. Бесплатно поступил. Впрочем, отец потом долго ворчал – где это видано, столько лет зря терять. И взял с Сирила слово, что он после окончания непременно получит еще одну профессию, нормальную. 
Сирил обещал, но после эйфории выпускного года, собственной выставки и поездки за границу начисто забыл об этом. 
*** 
- Заходил я к нему в мастерскую, как же. Если хочешь, могу показать даже, в каком доме он жил с родителями. Только теперь там другие люди живут, дом он продал, когда в столицу подался. А в те годы я как зайду к нему – глаза разбегаются. Кругом одни рисунки. Да, конечно, и лошадей он рисовал. Больше всего. Уж чего у него там ни было – и крылатые, и рогатые… да, эти, единороги. И морские, с рыбьим хвостом. Одна картина у него была – вроде как волна о берег разбивается, а из брызг и пены появляется лошадь. Я на неё часами смотрел. 
- Нет, не знаю, где она сейчас. Продал, должно быть. 
Зима – самый плохой период для художника. Кто бы что ни говорил, а отсутствие солнца усыпляет все эмоции. Сирил отправился за солнцем в Грецию, где на каждом шагу подстерегают красоты. Даже если они не природные, а рукотворные, то рукотворили их так давно, что они за столетия вполне слились с природой. 
В последствии он нарисовал роскошную панораму, изображающую битву Александра Македонского с Дарием. Столь банальный сюжет Сирил изобразил очень необычно, в его картине люди и животные словно стали одним замысловатым узором, тяжелым, набухающим бордовой кровью и черной землей внизу, и ясным, почти прозрачным, сотканным из облаков наверху. Александр сияющей зарницей поражал грозовую тучу – Дария. А лошади в этой великой битве сражались с врагами наравне с людьми. Буцефал под Александром был, конечно же, белый, казалось, еще немного – и великие цари взлетят, чтобы раствориться в небесах. 
Примерно тогда же он начал лепить свою лошадку. Он нежно любил ее, и делал сотни макетов, отвергая один за другим. Лошадь не должна была быть слишком легкомысленной или слишком гордой. В ней должна была проявиться красота и сила. 
Сирил и в Марте это увидел сразу – красоту и силу. Как-то снежным утром он зашел в фойе академии и увидел девушку, которая сидела у окна и пыталась читать в неясном зимнем свете. У нее был удивительный профиль, словно нарисованный одним взмахом серебряного карандаша. Сирил так и замер перед ней, ждал, когда она повернется к нему. И вот девушка устало потерла глаза и подняла голову. Нет, Марта не была сказочной красавицей. Лицо у нее оказалось простое, домашнее, с круглым подбородком и пухлыми губами. Но высокие скулы и ясные серые глаза придавали ей такое очарование, что Сирил сразу же понял – красивее этой девушки он никогда не встретит. Красота Марты была внутри и сияла как маленький огонек, как скромное обещание чуда. Она была миниатюристкой. Рисовала тонкие гравюры, на которых люди и животные словно светились, и лепила крохотные скульптуры, которые без лупы толком не разглядишь. Каждый их совместный проект был войной и компромиссом. Войной за размеры, когда всякий раз он создавал фигуры гораздо меньше, чем привык, а она – гораздо больше. Потом критики скажут, что в их работах всегда хорошо видна борьба мужского и женского начала. Он – большой, тяжелый, но при этом стремится ввысь, а она тонкая, легкая, однако всегда у земли. Но только она может дать ему силы взлететь. 
Первый хороший макет он сделал именно под руководством Марты. Как-то раз она увидела его маленькую лошадку и сказала, что легкость не в размере копыт и не в красоте прядей гривы, а в самом движении животного. 
Они продали квартиру в столице и поехали на загородную ферму, где прожили очень долго. Каждый день ходили смотреть на тренировки, сами научились ездить верхом. 
Сирил привез оттуда сотни фотографий и рисунков. Его всякий раз поражало, как огромное животное, весом под тонну, тяжело давит копытами землю, а потом отрывается от нее так, словно ничего не весит, и на короткие секунды все превращается в радостный полет. 
Осталось придумать, как все это изобразить в неподвижном мраморе. 
Сирил тогда много думал - если древняя скульптура могла со временем измениться и выглядеть так, словно ее создали не руки человека, а природа, то нельзя ли художнику сразу делать свои работы так, чтобы казалось, что они сами собой выросли из земли или, скажем, образовались из морской воды и пены? Потом оказалось, что люди охотно верят, будто его творения живые и только притворяются скульптурами. 
*** 
- Помню тот год, когда они вернулись в наш город и занялись книжной иллюстрацией. Даже по телевизору показывали их выставки. Вместе с женой они нарисовали «Трех мушкетеров», потом «Алые паруса» и «Золотую цепь», а потом «Сердца трех». Ты ж, наверное, тоже такие рисунки видел – когда акварель, а поверх нее – графика. 
- Потом за Булгакова взялись. Знаешь, я не поклонник всех этих… Ну, ты понял? Ну, да, чертей, господи прости. Они потом кучу наград за границей получили за эти иллюстрации. Особенно хороши были там черные лошади, которые летят под луной. 
- Нет, у нас не печатали. Сказали, что противоречит и не то воспевает. А по мне так плевать, что он там напротиворечил. Главное же – что нарисовал, верно? 
В те годы Сирил и Марта почти не занимались скульптурой. Им неприятны были заказчики, требующие изобразить в мраморе или бронзе крутобедрых богинь в греческих хитонах, ангелов с печальными глазами или своих домашних питомцев. Как-то раз к ним в мастерскую явился глава города лично и предложил сделать скульптурные портреты великих соотечественников – конечно, головы, которые он, мэр, распределит по городу на свое усмотрение. Пока оторопевший Сирил, никогда в жизни не делавший портретов, обдумывал перспективу создать аллею отрубленных голов, мэр, с видом фокусника, достал из рукава свое самое заманчивое предложение – сделать скульптуру, изображающую журавлей-неразлучников, чтобы установить ее возле ЗАГСа. Мол, символ верности будет лучшим украшением, особенно, если его создадут такие известные художники. 
За спиной гостя Марта схватилась за голову. 
Сирил пообещал подумать и спровадил мэра с глаз долой. Журавли в городе, правда, через пару лет все равно появились, но они точно были не на совести Сирила. 
Занятый рекламой журавлей мэр не заметил, что в туристическом районе примерно в то же время открылось котокафе, удивительно уютное место, фасад которого украшали два шаловливых кота, выкованных из меди – один был флюгером, а второй держал в лапах вывеску. Журавлей горожане не любили, даже молодожены предпочитали фотографироваться с безобразниками-котами, а потом откуда-то появилась легенда, что коты каждое полнолуние убегают погулять по крышам. 
Затем была скульптура, которую заказал университет. После того, как хрупкую девушку в летящих одеждах уже установили у входа в главное здание, духовенство категорически запретило считать ее изображением святой – покровительницы студентов. Но студенты упорно продолжали звать ее «нашей Танечкой». 
*** 
- Лошадок у него были сотни. Из чего он их только ни лепил. Все надеялся сделать правильную. В то время он уже не делал лошадей с крыльями. Последняя была как раз для фонтана, может, ты его в туристических буклетах видел? 
Фонтан, где в каскадах воды Беллерофонт, склоняясь со спины летящего Пегаса, убивал Химеру, стал символом города. Правда, город этот находился за границей. Мэр, задумавший и установивший журавлей, ни за что не допустил бы сооружения какого-то Беллерофонта. Впрочем, это не мешало ему при всяком удобном случае попрекать Сирила тем, что лучшие свои работы художник неизменно продает иноземцам. 
Когда Сирил узнал про свой диагноз, он сказал Марте - кажется, что жизнь прошла слишком быстро, и сделать он успел до обидного мало. Через несколько недель у него в мастерской появилась большая мраморная плита. 
*** 
- Она умерла раньше. Я так думаю: очень страдала за него, а виду не подавала никогда. Вот сердце и прихватило. Уснула, а утром уже не проснулась. 
Мраморная лошадка стала городской достопримечательностью, хотя установили ее на обрывистом берегу реки в заброшенном парке. Вскоре Сирил услышал очередную легенду - якобы его скульптура исполняет желания. Правда, при условии: загадывать действительно необходимое. 
После похорон Марты он запер мастерскую и забросил ключ в реку. А потом сел на трамвай и поехал в район старой ВДНХ. Мраморную лошадь он не сразу нашел в заросшем парке, хотя скульптура и была довольно большой. Сирил с трудом поднялся на низенький постамент, прикоснулся к лошадиному боку и подумал, может ли он сам загадать желание. 
Снизу донесся голос: 
- Загадал? Ну, слезай скорее, давно домой пора, вон уже как поздно, а мы еще не ужинали! 
*** 
- Что, вниз собрался? Иди, иди, раз все посмотрел, лестницу теперь хорошую сделали. Только наверх потом не лезь, сердце выскочит; тут с берега высота километр, наверное. 
- А то вернись, пока не поздно? Только не забудь: попроси то, что тебе действительно очень нужно.