Яростный стройотряд, 6

      Первым почуял недоброе Сеня Буланин по прозвищу «Некрофил». Открыто так его никто не называл, но за глаза по-другому о нём не упоминали.
      Сеня-Некрофил жил в одной комнате с Олегом и его одногруппниками. Абсолютно нелюдимый и молчаливый, он ничем, казалось, не обнаруживал своего существования. Приходя в комнату после ужина, он забирался под одеяло, смачно почёсывался и затихал там до утра.

      И лишь однажды, обуреваемый бессонницей, он вдруг решил проявить себя и поведать товарищам по комнате одну милую и занимательную, как он искренне полагал, историю. Собственно, она-то и послужила основным поводом для его клички.
      Тихим, убаюкивающим, плохо вяжущимся с содержанием излагаемого голосом он гладко, ни разу не сбиваясь, словно по писанному, озвучил ужастик – один из тех, которыми подростки в пионерлагере обычно пугают друг друга перед сном.
Когда он дошёл до кульминации, в которой старая, похожая на ведьму женщина, разрывает могилу и начинает что-то есть, а, закончив трапезу, украдкой покидает кладбище, – в этот момент следящий за ней сотрудник уголовного розыска из-за её спины и почему-то шёпотом задаёт ей странный вопрос: «Вы ели мясо?», в ответ в тишине комнаты раздаётся истошный вопль Сени – «Да, ела!».

      Все в шоке. Довольный произведённым эффектом, Сеня тут же заснул. Ошарашенные слушатели переглянулись друг с другом, сдавлено хихикая и крутя пальцем у виска.
      Формирующийся образ «некрофила» довершила песня под гитарный аккомпанемент, исполненная им несколько позже. Аккомпанемент весьма недурственный, с мягким, чуть ли профессиональным перебором струн, что как-то не вязалось с довольно простоватым, поросшим жесткой рыжей щетиной обликом Сени. Щетина, правда, придавала ему некоторую брутальность. Кстати, к этому моменту уже стал напоминать «карателя», взирающего на обитателей комнаты с венцелевского плаката. А, может, Шура, изображая своего «Огнемёта», вдохновлялся образом соседа и, как настоящий художник, уже тогда предвосхищал в нём будущую перемену.

      Наблюдая за игрой Сени, нетрудно было предположить, что он брал уроки гитары в своё время. Впрочем, надо отдать должное: всё то немногое, что Сеня сумел им продемонстрировать, было тщательно подготовлено и выглядело вполне добротно.

      В песне повествовалось о царице Тамаре, которая, согласно преданию, жестоко расправлялась с каждым своим новым избранником, приказывая выбросить его, изнурённого любовными утехами и спящего, в глубокое ущелье, в воды бурного Терека. Сюжет песни, мягко сказать, не самый жизнеутверждающий, а утехи описывались словами: «И странные дикие звуки всю ночь раздавалися там». Сеня исполнял это место особенно проникновенно, чуть ли ни с причмокиванием.
 
      Ну и как вы ещё прикажете называть его после всего этого?

      Так вот, как-то ночью Сеня первым ощутил запах дыма.
      – Пожар, – вопит он, принюхавшись.
Опять этот чудик за своё! – мысленно выругался Олег, проснувшись. Он уже хочет повернуться на другой бок, как сам чувствует запах гари. Он вскакивает с кровати. Его примеру следуют остальные: кто в чём, все высыпают в коридор.

      Как выясняется, занялась подсобка у них за стенкой, в ко-торой сушились сапоги с портянками. Замкнуло проводку. Огонь, правда, не успел разгореться, но едким дымом от тления этого «нежного батиста» заполнило весь барак. Леденцы «Дюшес».
      Ну-ну! Спохватились вовремя, а то быть бы беде.

      Наутро Шура срывает со стены свой плакат. Так, на всякий случай. Да и Сени одного достаточно.


                * * *

      Олег, как и Ворохов, тоже прекрасно осознаёт перспективы, которые их ожидают, и впору загрустить. Премии опять не видать, и снова придётся просить Скробата обслужить в долг. Скорее бы стипендия. Пугачёв обещал съездить за ней в институт, но не спешит, якобы ждёт оказии. Особо нетерпеливых увещевает – целее будет.
      – Горыныч, – так называет Шперов своего коллегу по бригаде. – Ты бы за наши денежки лучше не переживал. Ехал бы уж скорее.
 
      Володя слегка картавит, и это не всегда заметно. Но в этом слове дефект дикции слышится наиболее отчётливо – «Гохыныч». Правда, со своей фамилией ему повезло не больше.
      – Как-как? – переспрашивают обычно его, когда он впервые представляется кому-либо. – Шпигов?
      – Да нет же, Шпехов. – поправляет он, слегка краснея: опять бестолковый попался.

     Горыныч – это производная от Гены. Крокодила Гены. Ещё на картошке кто-то подметил за Пугачёвым некоторое его сходство с этим мультяшным персонажем. Очки, кепка, слегла вытянутое книзу лицо, завершающееся массивной челюстью – действительно, в его облике что-то напоминало добродушного друга Чебурашки.
Прозвище прилипло. Пугачёв играл желваками, услышав его. Ещё чего не хватало – крокодил!

      Доходило до смешного. Как-то в гостях – у Шперова был день рождения – мамаша именинника, проявляя свою осведомлённость, ласково обратилась с Пугачёву, усаживая его за стол.
      – Садись сюда, Геночка.
      Девочки прыснули. Вова позеленел, чем еще больше стал напоминать крокодила, но ничего не ответил. Нисколько не придав значения этой странной реакции, заботливая мамаша убежала хлопотать на кухню.

     «Геночка» прижилось и у девчонок. Но со временем эта кличка плавно трансформировалась в Горыныча. Наверное, потому что мягкое «Геночка» перестало соответствовать отчётливо проявившимися жестким ноткам в голосе и властной манере поведения его обладателя. Должность старосты группы всё же обязывала.

               * * *

      В последнее время Ворохов сблизился с Майклом, и их можно увидеть вместе даже у сортира. Выглядит эта парочка довольно забавно, ибо трудно представить себе боле противоречивый альянс. Миша – городской интеллектуал, эрудит и немного сноб, в то время как Андрей – провинциал до мозга костей. И если б только это! Взять хотя бы рост приятелей: рядом с гигантом Спиридоновым Андрюша выглядит, как Фродо с Гендальфом. Кстати, в облике Ворохова действительно есть что-то от хоббита, чего, в общем то, не скажешь о Мише, когда пытаешься сравнить его с добрым магом. И вовсе не потому, что он носит очки: просто сквозь них он смотрит на мир довольно прагматично, и в его суждениях всегда просматривается научный подход. Какая тут кельтская мифология, таинство древних обрядов и прочая мистика!

      Впрочем, Ворохов тоже не любит сказок и равнодушен к разного рода досужим вымыслам о зелёных человечках или о масонском заговоре. И это, пожалуй, единственное, что их роднит. Хотя природа этого равнодушия у Андрюши несколько иная, нежели у Майкла. И если последний прагматичен из умозрительных, чисто рациональных соображений, то Ворохов, как типичный выходец из глубинки, руководствуется природным умом и житейской мудростью. А в Майкле его привлекает интеллектуальный потенциал, который, по мнению Андрюши, растрачивается на праздные глупости и баловство – ну что толку от этих интегралов с алгоритмами. И его следует направить в нужное русло. Андрюша готов разъяснить, куда именно.

      Майкл же видит в своём новом приятеле духовную опору, этакого зоркого и заботливого пастыря для вольно пасущегося стада, который без излишнего наукообразия и дешёвого пафоса способен приструнить отбившуюся овечку, одёрнуть разыгравшегося не в меру или набедокурившего ягнёнка. И пусть тому плохо не даётся сопромат, зато формула справедливости каждый раз безошибочно считывается им со скрижалей вселенской совести. К тому же он ловко управляется с бензопилой, и навыки его обращения топором и прочим инструментом, перенимаемые Майклом, существенно расширяют его жизненный опыт.

      Всё это отражается в стиле их общения и даже в том, как они преображаются, оказавшись рядом. Всякий раз, кладя руку на плечо товарища, Майкл утрачивает свойственное ему высокомерие, а сам он зримо теряет в габаритах. А, может, это Ворохов рядом с могучим приятелем невольно вытягивается и становится выше? Как бы там ни было, прежний контраст в их росте на глазах улетучивается.