1. М. Лермонтов и Наполеон. - К теме отца и сына

«ВЕЛИКОЕ Ж НИЧТО НЕ ИЗМЕНЯЕТ…»

«Пускай историю страстей
И дел моих хранят далекие потомки:
Я презрю песнопенья громки:
Я выше и похвал, и славы, и людей!..»

Часть первая

«… Забытой лиры звон»

Порочная страна не заслужила,
Чтобы великий жизнь окончил в ней.

В 1815 году Лермонтову было всего четыре года, когда Вальтер Скотт написал небольшую поэму «Поле Ватерлоо». Шестнадцатилетний лицеист Пушкин ответил на происшедшее в Европе событие стихотворением «Наполеон на Эльбе».
Через 15 лет Скотт переиздаст свой сборник «Песни шотландской границы», в который войдут народные баллады, в том числе «Три ворона», еще в 1826 году переведенную на французский язык, откуда и возьмет ее Пушкин, но не столько переведет, сколько напишет в 1828 году на ее основе свое стихотворение «Ворон к ворону летит», что и будет опубликовано в следующем году в альманахе «Северные цветы на 1829 год» под заглавием «Два ворона», названной в оглавлении «Шотландская песня».
В том же, 1829, году Михаил Лермонтов, первокурсник Московского Университетского Благородного пансиона (если речь идет об осени), напишет стихотворение «Два сокола», в котором увидят «близость» с Пушкиным (1829), восходящим к В. Скотту, к их песням-балладам, а на самом деле, сходство этих произведений ограничивается наличием пернатых, ведущих между собой диалог. Причем фольклорные мотивы Скотта и былинные Пушкина уступают лермонтовскому идейно-эмоциональному видению этого образа и поэтически зрелому его оформлению.
На фоне пристального внимания российских литераторов и читающей публики к творчеству шотландца Вальтера Скотта в 1830 году Лермонтов пишет стихотворение «Поле Бородина», которое, как и он сам понимает, не может не ассоциироваться у читателя с полем Ватерлоо. 
Но годом раньше Лермонтов написал стихотворение «Наполеон», открывающее, как оказалось в последствии, цикл стихов, посвященных этому герою, без исследования которых нельзя подступаться к посвящениям Бородино.
Итак. Там,

Где бьет волна о брег высокой,
Где дикий памятник небрежно положен,
В сырой земле и в яме неглубокой -
Там спит герой, друзья! - Наполеон!.. -

По ритмическому рисунку и синтаксису, особенно, в данном случае, последней строки, перед нами не просто стихотворение, - это баллада, это сказание о герое, который вызывал к себе при жизни восхищение, а сейчас – восхищение с благоговением, и все это шепотом, чтобы не потревожить сон героя: «Там спит герой, друзья!».
Обращение, перенесенное в конец предложения, поддерживает таинственность рассказа о герое, необходимую поэту для перенесения внимания читателя на личность, о которой пойдет речь. Стоит изменить синтаксис: «Там, друзья, спит герой!» или: «Друзья, там спит герой!», - и сразу исчезает не только флёр таинственности, но и разрушается эмоциональный строй души поэта. Два восклицания рядом («… друзья! – Наполеон!») должны не только развеять все сомнения, но и не оставить причин для возражения.

Вещают так и камень одинокой,
И дуб возвышенный, и волн прибрежных стон!.. -

всё то же восхищение и таинственный шепот с высокой лексикой обещают нам историю, которую не рассказывает, а «вещает» сама природа: камень, дуб и волны – и все это «возвышенно» и со «стоном». – Волны не бьются о берег, а горько оплакивают героя!..      
Но «вот полночь» и к могиле с арфой в руках приходит «мечтать» «Певец возвышенный, но юный». Поэт? 18-летний Лермонтов? О чем песня юноши?

Не ты ли, островок уединенный,
Свидетелем был чистых дней
Героя дивного? Не здесь ли звук мечей
Гремел, носился глас его священный?
Нет! рок хотел отсюда удалить
И честолюбие, и кровь, и гул военный;
А твой удел благословенный:
Принять изгнанника и прах его хранить! -

В могиле лежит «дивный герой», голос которого был «священным» для всех, хотя «носился» он над полем битвы и звал к оружью, но именно этому острову, к которому и обращается певец, выпал «удел благословенный», а значит, самим Всевышним избранным «принять и … хранить» прах изгнанника. – Не преступника, не богоотступника, не Антихриста, а изгнанного людьми «дивного воина», дни которого здесь были «чистыми»! В памяти острова нет кровавого прошлого героя.

Зачем он так за славою гонялся?
Для чести счастье презирал?
С невинными народами сражался?
И скипетром стальным короны разбивал?
Зачем шутил граждан спокойных кровью,
Презрел и дружбой, и любовью
И пред Творцом не трепетал?.. -

задается юноша риторическими вопросами, в которых звучат не обвинения, а сожаление и сочувствие герою, не сумевшему вовремя остановиться в своих желаниях и поступках.   

Ему, погибельно войною принужденный,
Почти весь свет кричал: ура!,
При визге бурного ядра
Уже он был готов - но..., -

но именно в тот момент, когда он был готов на всё и любой ценой, «Творец смешал неколебимый ум»… Не защитники Бородина, а Творец остановил «воина дерзновенного!», к которому лично обращается певец:

Ты побежден московскими стенами...
Бежал!.. и скрыл за дальними морями
Следы печальные … высоких дум.

«Не намъ, не намъ, а имяни Твоему», - было высечено и на медали, выпущенной в память войны 1812 года и освобождения России. Слова, на которых настаивал всегда император Александр I, убежденный, что не Кутузов, не народ, а Бог спас Россию.
И все же юноша-певец считает, что Наполеон был «Огнем снедаем угрызений» и потому «безвременно погас». Но тихим утром в порывах зефира весеннего, самого мягкого из западных ветров, посланника весны, в «томительных звуках» этого «дубравного соловья», «…слышны: слава прежних дней, /И голос нег, и голос муки!..».  Когда же «гаснет день: усталою стопою /Идет рыбак.., /Несведущий, безмолвно попирает,.. /Ту землю, где … прах забытый истлевает...»
В то время, как звуки стихии – ветра, полны и мук, и блаженства – неги, местному жителю острова – рыбаку ничего не говорит имя этого воина, славу которого разносит в своих звуках ветер, и эти звуки «томительные», а значит, невыносимые, мучительные, тяжкие. Для слуха юноши-певца, в первую очередь. Понимающего, как далеко заброшен его герой, что здесь о нем никто ничего даже не слышал. Поэтому певец видит не просто уставшего рыбака, который, может быть, едва передвигает ногами, потому что потерял напрасно день, возвращается без улова, напротив, его «усталая стопа», а значит, тяжелая, намеренно топчет, унижает, в глазах певца, ту землю, где прах его героя «истлевает»: забытый всеми и неведомый этому рыбаку, поскольку он «несведущий».
Но попирать землю может только враг, и уже тем, что стоит на твоей земле… Остров – земля рыбака, а значит, он не может унижать свою землю тем, что его путь от дома к морю пролегает через территорию, на которой находится одинокая, забытая всеми, а значит, заброшенная, могила. Но для юноши-певца это такое святотатство, что он готов в рыбаке увидеть враждебное, нежели допустить, что это сам прах может оскорблять землю, в которой лежит, потому что на нем кровь целых народов!
«Вдруг!.. луна за тучи забежала...», юный певец умолк «тайным ужасом объят...», лопнули струны его арфы, «струится в жилах хлад», но не потому, что наступила полная мгла, - тень самого героя предстала перед ним:

«Умолкни, о певец! - спеши отсюда прочь, - …
Мне все равно; в могиле вечно ночь.
Там нет ни почестей, ни счастия, ни рока.
Пускай историю страстей
И дел моих хранят далекие потомки:
Я презрю песнопенья громки:
Я выше и похвал, и славы, и людей!..» -

Поэт понимает, что дела Наполеона будут жить в отдаленных поколениях, а значит, вечно, потому что он стоит над всем и над всеми, кто сегодня может давать ему самые полярные оценки, в том числе и в России: «с хвалой иль язвою упрека».
В следующем, 1830 году, Лермонтов пишет очередное стихотворение «К ***»:

Не говори: одним высоким
Я на земле воспламенён,
К нему лишь, с чувством я глубоким,
Бужу забытой лиры звон.

Для поэта: говорить о Наполеоне, значит, говорить о высоком, а для этого нужно непременно испытывать сильные глубокие чувства.
«Поверь: великое-земное /Различно с мыслями людей», - пишет поэт, будто отвечает оппоненту, но оставляя за собой право на истину, поскольку в глазах людей: «Сверши с успехом дело злое - /Велик; не удалось – злодей», с чем в свое время согласится и Лев Толстой: «Что есть добро и что зло, не дано судить людям…», т.к. нет четкой грани между этими понятиями.

Среди дружин необозримых
Был чуть не Бог Наполеон;
Разбитый же в снегах родимых
Безумцем порицаем он, -

пишет Лермонтов, защищая своего героя от непостоянства людей, с легкостью отрекающегося от того, кого сами же возводили на недосягаемую высоту – «чуть не Бог» теперь в «изгнаньи дальном … погас».
«И что ж?» – задается опять риторическим вопросом поэт, для которого ничего не изменилось в отношении к его герою: «Конец его мятежный /Не отуманил наших глаз!..». А значит, каким был великим Наполеон, таким и останется…
Следующее стихотворение того же года «Наполеон».

В неверный час, меж днем и темнотой,
В час грешных дум, видений тайн и дел
Которых луч узреть бы не хотел,
А тьма укрыть, чья тень, чей образ там,
На берегу, склонивши взор к волнам,
Стоит вблизи нагбенного креста? -

Задается поэт вопросом, требующим не ответа, а разговора, на который он приглашает читателя. Сумерки, спускающиеся на землю, приближают человека к небу, и мысли о вечном, о вечности, о греховности в это время не кажутся, как днем, такими уж абстрактно-философскими понятиями, - но это тяжелые думы и тяжелые грехи, дневной свет которых видеть не хотел бы, а ночь укрыть в своей тьме. В такой час и появляется тень человека, легко узнаваемого по описанию местности: высокий берег, волны и одинокая могила. - Перед нами тень Наполеона на острове Святой Елены. Но поэт не спешит его назвать.
Образ этот «не живой. Но также не мечта», и, несмотря на то, что это всего лишь тень, поэт видит «острый взгляд», а значит, пронзительный, умный, который может принадлежать натуре цельной, целеустремленной, «с возвышенным челом», а значит,  перед нами благородный, величественный человек. «И две руки, сложенные крестом», выдают в нем сильную личность, знающую себе цену. Вспомним: «Я выше и похвал, и славы, и людей!..». Руки, сложенные крестом, и «нагбенный» крест на могиле подчеркивают несогласие поэта с официальной точкой зрения на его героя. И это очень важно для поэта, живущего в стране, в которой, с подачи российского императора, Наполеон объявлен Антихристом.

Пред ним лепечут волны и бегут,
И вновь приходят, и о скалы бьют…

Из одноименного стихотворения 1829 года мы узнаём, что могила героя находится на высоком берегу, о который бьются волны. В первом случае это стон, во втором – лепет… Стон слышит юноша-певец, до которого волны хотят донести свою боль за «спящего» героя. Здесь же, сама тень Наполеона стоит на высоком берегу, «склонивши взор к волнам», а значит, он стоит над волнами, которые, как дети, «лепечут» у ног своего героя, как бы они не били о скалы. Даже море усмиряется перед этой «неведомой тенью», имя которого поэт все еще не называет. Море разделяет тоску этой тени, взор которой устремлен на восток –

Там Франция! - там край ее родной
И славы след, быть может скрытый мглой,
Там, средь войны, ее неслися дни...
О! для чего так кончились они
Прости, о слава! обманувший друг.
Опасный ты, но чудный, мощный звук;
И скиптр... о вас забыл Наполеон —

этот стон о прошлом равно может принадлежать и поэту, и тени, острый взгляд которого в сумерках, переходящих во мрак, должен быть направлен больше в себя, чем в даль. Интересно, что имя прозвучало тогда, когда оно уже не так важно, - слава и власть императора Наполеона продолжают жить и будоражить умы – к ним и обращается поэт, о которых должен вспомнить Наполеон, чтобы грусть не терзала его ум и душу. 

Хотя давно умерший, любит он
Сей малый остров, брошенный в морях,
Где сгнил его и червем съеден прах,
Где он страдал, покинут от друзей,
Презрев судьбу с гордыней прежних дней,
Где стаивал он на брегу морском,
Как ныне грустен, руки сжав крестом», -

посвящает нас поэт в происходящее.

О! как в лице его еще видны
Следы забот и внутренней войны,
И быстрый взор, дивящий слабый ум,
Хоть чужд страстей, все полон прежних дум;
Сей взор как трепет в сердце проникал
И тайные желанья узнавал,
Он тот же все; и той же шляпой он,
Сопутницею жизни, осенен» -

понимает поэт, что такая личность, как Наполеон, даже мертвым продолжает вести войну, пусть внутреннюю, с самим собой, но «он тот же всё»!..
Прошла ночь, «уж день блеснул в струях. /Призрака нет, все пусто на скалах». Тень оказалась призраком, который при свете дня исчезает, но, едва наступают сумерки, приводит в трепет островитян, хотя они здесь полновластные хозяева.

Нередко внемлет житель сих брегов
Чудесные рассказы рыбаков.
Когда гроза бунтует и шумит,
И блещет молния, и гром гремит,
Мгновенный луч нередко озарял
Печальну тень, стоящую меж скал.
Один пловец, как ни был страх велик,
Мог различить недвижный смуглый лик,
Под шляпою, с нахмуренным челом,
И две руки, сложенные крестом.

«Возвышенное», в начале стихотворения, чело становится «нахмуренным» - одиночество и безысходность героя удручают поэта, который не в силах изменить участь своего героя, но в его власти показать его несгибаемым: «недвижный… лик» - это лик воина, который стоит меж скал в то время, как бушует стихия: «гроза бунтует», «гром гремит», «блещет молния», разрывая вспышками мглу, но тень даже не дрогнет.               
1830 год. «Эпитафия Наполеона».

Да тень твою никто не порицает,
Муж рока! ты с людьми, что над тобою рок;
Кто знал тебя возвесть, лишь тот низвергнуть мог:
Великое ж ничто не изменяет. -

Люди могут возвести на трон, могут низвести, но даже пытаться не нужно, говорит поэт, изменить великое. – Это величина постоянная. Наполеон был и остается великим, будь он императором Франции или изгнанником на затерянном в океане острове. Тень в данном случае – память о великом человеке. Не жертва рока, а сам - рок над всеми – орудие Неба на земле!..
Шотландский поэт думал иначе.