Паладин эпохи миллениум. Часть 3

Близился июнь и завершение театрального сезона. Меня давно перестало трогать то, что происходило на сцене, и внимание окончательно переключилось в зрительный зал, на Марию и Паладина. Я настолько углубился в их отношения, что чувствовал себя одним из углов любовного треугольника.

Мария покупала билет на одно и то же место, на краю ряда, справа - Паладин в том же ряду, и тоже на краю, только слева. Однажды я обнаружил Паладина не на том месте, где привык его видеть, а в середине ряда. Мария тоже заметила, что её поклонник не на шутку расхрабрился. Не могла не заметить! И, судя по всему, поступок Паладина Марию не обеспокоил, потому что она не отказалась от места в зрительном зале, которое, по сути, приватизировала. Почему Мария не мешала Паладину развивать наступление, хотя могла бы? Например, покупая билеты на разные места, методом случайного выбора, она игру Паладина превратила бы в бессмысленную лотерею. Искренний интерес или уловка? Разобраться в намерениях Марии я не мог, потому что на её лице никогда ничего не отражалось. Что её радовало в действиях Паладина, а что огорчало? Я не мог сказать с уверенностью. Мария прекрасно владела собой, и проникнуть сквозь маску невозмутимости в правду её страстей и настроений, признаюсь, у меня не получалось, при всём моём желании и богатом опыте общения с женщинами. Загадочна, как Великая пирамида на плато Гиза.

Получив от Марии молчаливое поощрение, или почти поощрение, Паладин, воспрянул духом. В его поведении появилась целеустремлённость, хоть и робкая. На каждом следующем спектакле количество кресел, разделяющее Паладина и Марию, уменьшалось и, в конце концов, они стали соседями: чем ближе странствующее космическое тело к планете-гиганту, тем сильнее притяжение. И вот, настал момент первого соприкосновения рукавами. Впрочем, соприкосновение в тот вечер не состоялось, несмотря на то, что Мария иногда опиралась руками на подлокотники, едва заметно вторгаясь в пространство, принадлежавшее Паладину. Могу засвидетельствовать со всей ответственностью непредвзятого наблюдателя: между Паладином и Марией на всём протяжении сценического действа был незримый меч. Паладин почти три часа оставался неподвижен и нем, словно изваяние, как и подобает человеку, испытавшему потрясение. Самая выразительная речь зачастую как раз та, которая вслух не произнесена.

После просмотра спектакля, во время которого Паладин и Мария впервые друг с другом соседствовали, он издалека любовался ею, когда она надевала плащ. Надо заметить, что плащ был изысканной красоты, под стать хозяйке. Одевшись, Мария вынула из кармана две чёрные кружевные перчатки и положила их на стойку гардероба. Затем она накрыла перчатки ладонью и нарочито медленно от себя отодвинула. Улыбнувшись Паладину, Мария мгновенно вознесла его на вершину блаженства, затем толкнула массивную дверь, ведущую в вестибюль, и вышла на улицу.

Наконец-то! В оценках и действиях Марии проступила определённость. Во всяком случае, мне так показалось. Что могло означать её тайное послание пылкому почитателю? Трудно сказать. Наиболее правдоподобным мне казалось предположение, что королева вручила своему подданному залог следующей аудиенции. Нечто вроде многоточия, поставленного в конце предложения. (По моим наблюдениям, женщины, как правило, избегают жирных точек над "і" в отношениях). Единственное, в чём сомнений быть не могло, Мария верно почувствовала роль, которую ей отвели в пьесе, и вступила в игру. Персонажи спектакля, который разворачивался передо мной дольше месяца, очевидно, назывались "Королева" и "Подданный". В роли "Королевы" - Мария, в роли "Подданного" - Паладин. (Понять бы ещё, какую роль в пьесе играл я! Придворный летописец?).

В тот день мои наблюдения за Паладином и Марией завершились. Признаться, мне было не интересно, сблизились они или нет. Точнее, я боялся узнать дальнейший ход событий. Я боялся испортить себе прелестное послевкусие. Вряд ли близость, если она случилась, ознаменовала лучший этап их отношений. Таково моё мнение. Я не уверен, что Паладин любил Марию, как обычную земную женщину - возможно, его возвышенную душу влекло не роскошное тело Марии, а некая идея. Суть этой идеи мне ясна, хотя многим она, пожалуй, покажется забавной: Паладин мечтал стать для Марии тем, чем был Данте для своей Беатриче. Данте! Могучий духом и разумом Данте! Он ведь так никогда и не решился подойти к Беатриче и заговорить с ней. Я даже допускаю, что Паладина влекла идея, а не Мария - Мария стала лишь случайным олицетворением этой идеи. Если моя догадка верна, то лучшим финалом этой истории был бы томик стихов авторства Паладина, преподнесенный Марие и принятый с благодарностью.

Впрочем, Паладин был далёк от умопостроений наподобие моих. С трепетом поглаживая две изящные перчатки своей возлюбленной, он, вероятно, думал так: "Как вам повезло - вам позволено касаться рук этой прекрасной женщины!". Что-то в этом роде. Покидая здание "Театра музыки", Паладин унёс своё сокровище с собой. Он выглядел так, словно перед ним распахнулись врата земного рая - хотя не имел ни малейшего представления о том, что его ждёт завтра, а, тем более, через месяц. Я наблюдал его полное единение с самим собой и со Вселенной. Каким смешным выглядел бы в тот момент некто, дёрнувший Паладина за рукав пиджака с вопросом: "В чём смысл жизни?". Что такое любовь? Что такое счастье? И прочие пресловутые дилеммы тысячелетней давности, кажущиеся неразрешимыми. Всё просто, по-моему: смысл жизни найден тем, кто поиском смысла жизни более не занимается. Каждый человек живёт в собственном мире, и мир Паладина в тот момент был чист и прозрачен. Стерилен. И, глядя на происходящее со своей колокольни высотой в пятьдесят этажей, я предвидел, что воспоминания о встрече с Марией будут согревать Паладина десятилетиями, заставляя его делать выбор в пользу продолжения борьбы за любовь и за жизнь.