Изерброк. Глава V

V


Мамушка взглянул в сторону болота. Обширное, отделенное от твердой почвы черным низкорослым кустарником, оно простиралось далеко вперед и в стороны. Линия горизонта, до которого доходило болото, была невидима за стеной грязно-желтого тумана. Туман низко стелился над болотом, цепляясь за черные корявые деревца, клубился, но на твердый берег не заползал. Казалось, что этот липкий зловонный туман есть продолжение самой болотной грязи. Низкое серо-бурое небо сливалось в перспективе с грязно-желтым туманом, замыкая вид в какой-то душной безнадежной безысходности. Издали со стороны невидимого горизонта послышался звериный вой, протяжный, но в итоге заклокотавший и захлебнувшийся.

Родемарин Мохди освободил бабочек из сачка, те взлетели невысоко и выстроились на фоне грязного неба в фигуру: голубое, сверкающее сердечко. Сердечко поднялось выше, расширилось и, наконец, распалось в беспорядочную горсть. Бабочки медленно и неизбежно удалялись в серо-бурое небо. Родя утирал слезы, глядя на них. Мамушка не мог оторвать от бабочек взгляда; они заворожили его своей чужеродной в этом ржавом небе красотой. Бабочки всё удалялись ввысь и удалялись, пока не превратились в горсточку едва заметных бирюзовых точек.

– Их слишком мало, – сказал Родя, вытирая щеку ладонью.

– Мало для чего? – спросил Мамушка.

– Чтобы спасти мир.

Со стороны болота вновь послышался далекий вой.

– Гули воют с голодухи, – прокомментировал Родя.

– Гули?

– Да. Болотные трупоеды.

Мамушка бросил на землю окурок, затоптал его носком ботинка. Его тревожила близость болота, тревожило само болото со своим туманом, звуками, зловонием, размерами и неясными очертаниями коряг в тумане.

Они вернулись в логовище Роди. Стеклянные бусы портьеры рассыпались тихим звоном и затихли. Мамушка, проходя, почувствовал под ногами шуршание палых бабочек, чего раньше не заметил. Прошли, уселись в свои кресла. Невероятно длинные язычки свечных огней как и прежде медленно извивались волнами, тушки на балках сохли и вялились, огромные синие жабы и черные с красными глазами неподвижно сидели в банках и сквозь стекло созерцали огоньки свечей.

– Короче, отправился я к нагам на северный берег. Они живут там возле Старого кладбища. Не помню, сразу я пошел туда, как только расстался с Надей, или на следующий день. Не важно. Наги, махасаду, обещали мне помочь забыть о Наде. Они дали мне ягоду мертвых. Очень сильное и редкое снадобье. Оно растет в недоступных местах на болоте. Вообще-то, сами ягоды мертвых не употребляют, но курят лозу мертвых, а ягоды никто не ест. Ну, говорят, что гули их едят. И шавы. Ну, то есть, ходячие мертвецы. И, вот, махасаду дает мне эту ягоду, чтоб я, значит, съел её и забыл о Наде. А мне нужно было забыть её непременно. Иначе я иссох бы в мыслях о ней. Это ясно. Ведь она – Белая Тара. И дело тут даже не в любви… Дело в том, что я попал в беду. Я курил черный лотос, курил белый, золотой, пурпурный, я пил настойку аира, курил белладонну, эфедру, шалфей и синий мох. Представляете, до чего докатился? Синий мох начал курить, хе-хе. И… я курил лозу мертвых. И начал чувствовать, что перерождаюсь. Чудовищное ощущение. Так, наверное, чувствует себя умирающий заживо. Или шава, поднятый нагами из мертвых. У меня не было выхода. Я должен был или принять помощь нагов, а тем более, я уже давно был с ними знаком и ничего страшного для меня в знакомстве с нагами не было… Или я должен был переродиться. Переродиться по слабости духа своего. Да, перерожденными становятся только по слабости духа своего. Наги дали мне ягоду мертвых, сказали, чтоб я съел от неё небольшой кусочек, с чайную ложечку и всё. Как только съем кусочек ягоды, то в тот же миг забуду Надю. Ягода мертвых вырвет её образ из моей головы и изгонит из сердца, как настой полыни изгоняет паразитов. Если не поможет один кусочек, то я должен буду съесть еще один, но не больше чайной ложечки. Сама ягода размером с небольшой баклажан. Она и выглядит как баклажан: темно-синяя, продолговатая, только на ощупь мягкая. А на вкус… горьковатая, кислая, сладкая и вяжет во рту. Проклятые наги… Они бы хоть предупредили, что ягода может быть опасна, что имеются побочные эффекты. В общем, ягода мертвых не помогла мне забыть Надю. Я съел кусочек, но Надя не покинула меня. Я съел еще кусочек. И еще. Надя не уходила. Зато я забыл следующие 17 лет своей жизни.

Родя замолчал. Он взял длинную трубку и принялся сосредоточенно набивать её курительной смесью из жестяной коробки. На крышке коробки был изображен синий слон и пальмы. Забив и раскурив трубку, Родя продолжил:

– Очнулся я только месяц назад. Вышел на улицу, прошелся по Болотному. Но как такое возможно? Забыть целых 17 лет жизни вперед? Я ведь совершенно не помню, чем занимался все эти 17 лет. Как отрезало. Разве такое бывает? Да. Если б я съел не три чайные ложечки, а чуть больше, то у меня бы не 17 лет памяти отшибло, а больше. Если б я съел половину ягоды, то, кто знает, я бы все годы своей жизни до конца забыл. Но как это вообще возможно? Как же, вы спросите меня, я жил все эти годы беспамятства? А я не помню, как я жил. В том-то и дело. Съел ягоду, очнулся 17 лет спустя, ничего не помню. А Надю, из-за которой всё и произошло, продолжаю помнить. Но, разумеется, сердце уже не сохнет. Семнадцать лет прошло. Остыло. Отпустила меня Белая Тара. Я свободен. Правда, вот 17 лет жизни – как не бывало. Что было? Где я был? Что делал? Неизвестно. Уснул 25-летним парнем, проснулся в 42. Старик? Нет вроде бы, не старик еще. Но молодости больше нет. Ушла молодость неведомо куда. Неизвестно на что. 17 лет! В какую-то черную дыру всё провалилось! И надежды нет. Кто я такой? Мне 42 года. Но я не верю! Я не хочу в это верить. Как такое могло случиться? Я не помню, как прошла молодость, не помню, как мне стукнуло 42. Семнадцать лет! Куда ушли все эти годы, вы может мне сказать, молодой человек?

– Мне тоже 42, – сипло сказал Мамушка, хотя, очевидно, Родя и не ждал от него ответа.

Не слыша собеседника, он продолжал говорить:

– Куда ушло всё это время? 17 лет. Мои лучшие, молодые годы… Годы, когда я еще чего-то ждал от будущего, когда я мог еще надеяться. А теперь, на что мне надеяться? И чего ждать? Впереди только старость, немощь, одиночество. Меня забросили в мои 42, как куклу. Я к этим сорока двум совершенно не готов. Ведь я не помню, как пришел к ним. У меня и опыта никакого. Двадцать пять и тут – бац и сразу 42. Проклятая ягода.

Родя глубоко затянулся и внезапно закашлялся. Кашляя, он согнулся в кресле, худой, сутулый, почти без зубов, весь в язвочках и шрамах, – жалкое зрелище; больной, утративший надежды, старик.

 Прокашлявшись, Родя продолжил:

– Проклятые наги. Они украли мою молодость. Казалось бы, 25 лет, а тут – 42.  Семнадцать лет, фьють – в никуда. А куда вообще уходит наша жизнь? В никуда. А может быть, какая разница, 25-ть, 42? А? Какая разница? Особенно для меня, жалкого курильщика лотоса… Ну двадцать пять… Ну тридцать, 35, 42… Что меняется? Для меня, жалкого обитателя дна? Даже для меня разница есть. И это жестоко, слишком жестоко… Даже для такого жалкого неудачника, как я, жестоко отнимать молодость. Так в чем разница? А я уже сказал. В 25 у меня была надежда. У меня было будущее, пусть иллюзорное, в реальности-то, конечно, какое может быть будущее у Роди Мухомора? Но даже в мечтах… У меня были мечты. У самого распоследнего червяка из сточной канавы есть мечты, если он остается человеком. Какая-то вера в чудо, которое, возможно, произойдет в будущем. Чудо, самое невероятное из всех чудес, самое расчудесное… вдруг в будущем, я согласен подождать сколько-то лет, если надо, – со мной произойдет в будущем Чудо. Оно вытащит меня из этой берлоги, из Болотного, разгонит эту вечную серую пелену над головой. Я увижу голубое небо днем, а звезды – ночью. Я окажусь в другой жизни. В счастливой и свободной. Я мог мечтать, что когда-нибудь, через пять лет или через десять случится невероятное чудо и перенесет меня, грязного и больного, из Болотного прямо на золотые пески Бонги, к морю, где я исцелюсь и заживу счастливо. Подождать пять лет, десять, я всё еще буду молод. Понимаете? В 25-ть у меня была тайная надежда, сладкие грезы о будущем. А теперь? 42. Всё. Мечтам конец. Кто я? Что у меня есть? У меня нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

Родя вздохнул.

– А как ты понял, что прошло 17 лет? – спросил Мамушка.

– Вот так вот. Почти мгновенно. Съел ягоду мертвых, и меня как молнией ударило. Я словно проснулся. И понял, что мне уже 42 года. Не 25, как я считал, а 42. Потом я понял, что совершенно не помню, как прошли 17 лет моей жизни.

– Но у тебя же нет ни календаря, ни часов, судя по всему. Допустим, ты съел ягоду, потерял память на целых 17 лет, а потом очнулся… Можно же было по окружающей обстановке определить, что что-то изменилось в мире? Или за 17 лет ничего не изменилось?

– Может, какие-то мелкие изменения произошли, я ничего не заметил, но в основном, ничего не изменилось. Всё осталось, как и прежде. Что 17 лет назад, что сейчас. Мы живем в застывшем мире. В нём целыми десятилетиями ничего не происходит. Мы замечаем, что время движется только по смене генерал-бургомистров или обер-прокуроров. А таковые происходят очень редко. Нынешний генерал-бургомистр, Его Превосходительство Леопольд фон Зайчек, занял свой пост… Когда он стал бургомистром? Примерно двадцать лет назад. Семнадцать лет для того, чтобы что-нибудь изменилось в нашем мире, – недостаточно большой срок.

Мысленно Бенджамин Мамушка согласился с Родей. Действительно, кажется, развитие Федерации достигло своих последних пределов, дальше – только разрушение, чтобы на обломках старого возникло нечто новое, но для разрушения мир оказался слишком крепок, огромен, инертен; поэтому всё просто застыло, или, если быть более точным, темпы развития, темпы вообще любых изменений, многократно замедлились. О подобных проблемах, о мироустройстве, о Федерации Триполи, об истории и политике, Мамушка нередко беседовал в «Пеликане» со своим бессменным другом и собутыльником Умберто Пероной.

– Меняемся только мы, – продолжал Родя. – Взрослеем. Потом стареем. Интересно было бы посмотреть сейчас на Надю. Ей сейчас, кажется, 37 лет. Странно, но я не представляю её 37-летней. Для меня она неизменно – Белая Тара, Сириус, совершенное существо без возраста. А я, как все смертные, устал. Всего 42 года, а такая усталость от жизни. И пустота.

– Ну а что бы произошло, как бы ты стал жить, если б вдруг случилось чудо и время отмоталось назад? Если б ты вернулся в свои 25? Что бы ты изменил в своей жизни?

– А я, между прочим, думал об этом! Вчера думал. И позавчера, – воодушевленно проговорил Родя, но тут же сник: – Это невозможно. Какой смысл об этом рассуждать. Время ушло. Ничего не вернуть.

– И всё же? – Мамушка не сводил с собеседника прищуренных глаз.

– Я бы… Я бы… ушёл. Бросил всё и ушёл из Изерброка. Пешком. Пусть мне суждено было бы погибнуть в песках или горах. Я бы все равно попытался. Надо было продолжать бежать. Сбежав из ПромСектора, я скитался, потом остановился, осел в Болотном. Действительно, как грязь оседает в стакане с водой. А надо было бежать.

– Куда?

– На юг. Через горы к Лазурному морю, на побережье Бонги. Больше некуда.

– Ты веришь, что туда возможно попасть вот так, просто взять и пойти туда, пешком?

– Не знаю. Верится слабо. Ну а что делать? Выхода всё равно нет. А идти больше некуда.

– Но, во-первых, как ты перейдешь пустыню? Во-вторых, горы. И, в-третьих, даже если ты преодолеешь первые два препятствия, что само по себе невероятно, тебя поймает полиция Королевства, и вернет обратно как нелегала.

– Говорят, что паспорт можно купить. И на Бонги от полиции легче спрятаться.

– И жить всю жизнь нелегалом, опасаясь депортации?

– А здесь я легалом живу?

– Здесь до тебя никому нет дела, если ты не суешься в Среднюю и Центральную.

– Уж лучше там, на Лазурном море. Хоть один раз увидеть чистое небо. И искупаться в море. Лучше один год там, чем всю жизнь здесь, в железной клоаке. Но что толку об этом мечтать. Уже поздно. Теперь у меня нет того запаса времени и сил, что были раньше.

– Я думаю, никуда бы ты не пошёл. Всё осталось бы по-старому. Ничего ты не изменил бы в своей жизни. Продолжал бы так же, как и сейчас, сидеть целыми днями в своем кресле, курить лотос, приторговывать им, – это твоя судьба. Судьба Роди Мухомора.

– Откуда вы знаете? Вы что, пророк? Хотя, плевать, пусть будет так. Сейчас я хочу одного, попробовать вернуть себе память. Я хочу поймать иллюзорное существо. Вообще, его, разумеется, невозможно поймать. Но попробовать надо. Съев его мозжечок, можно вернуть свою память или заполнить память другими воспоминаниями, лучшими, чем действительные. Но нужно будет соответствующе настроить свой мозг перед этим. Чтобы сам мозг нарисовал в памяти самое лучшее, самые счастливые воспоминания, хотя их и не было на самом деле.
 
Мамушка вынул из кармана сюртука жесткий конверт с бабочкой и сказал:

– У тебя не было вообще никаких воспоминаний, ни плохих, ни хороших. Нечего было забывать. Потому что не было никаких 17-ти лет. Тебе по-прежнему – 25-ть. И последний раз ты виделся с Надей месяц назад. Ты оставил у неё вот это, – Мамушка вынул из конверта черную бабочку и показал её Роде Мухомору.

Тот открыл рот. Тонкая струйка дыма поползла из уголка его рта.

– Наги дали тебе действительно эффективное средство, чтобы ты забыл Надю. Но забыл не фактически, а в том смысле, что перестал воспринимать её как реального человека. А что? Всё подействовало, между вами в одно мгновение встало расстояние в 17 лет. Что может быть эффективней, чтоб ты перестал вздыхать о ней и в тайне на что-то надеяться? Всё, годы ушли, надеяться больше не на что.

– Что это? – спросил Родя, глядя на бабочку в пальцах сыщика.

– А мы сейчас проверим.

Мамушка наклонился, кряхтя, поднял с пола одну из старых бабочек, давно мертвых, поднес обе бабочки к огоньку свечи и взглянул на испод их крыльев.

«Иди сюда и смотри», – позвал он Родю. Тот подошел и взглянул. Причудливые узоры каркаса крыльев у обеих бабочек были идентичны.

– Вот это, – Мамушка поднес бабочку из конверта к носу ошеломленного Роди, – твое порождение. Я нашел его в комнате у Нади.

– Но… но… И что? Да. Я там был.

– Надя пропала месяц назад. Соображай быстрей, Родя. Ты был у неё не 17 лет назад, а месяц назад. Поговорил с ней, оставил у неё бабочку, пошел к нагам, съел ягоду мертвых и  потерял, как тебе показалось, память на 17 лет. Всё это было месяц назад. Очнись. Не было никаких семнадцати лет.

– Но… но…, – Родя даже начал заикаться. – Но… Я же не помню, то есть я точно помню…

– Чего ты не помнишь или помнишь? Тебе нечего помнить. Ты помнишь последний месяц своей жизни?

– Да.

– Вот это и есть все, что у тебя есть. Ягода мертвых вызвала у тебя иллюзию потери памяти несуществующих семнадцати лет. Ты посмотри на себя? Тебе не 42 года. Какие 42? Это мне – 42. А тебе – 25. По сравнению со мной ты еще щенок. Да, ты хреново выглядишь для своих двадцати пяти. Из-за курения лотоса… и… что ты еще тут куришь? И еще, видимо, из-за испарений болота. Но тебе 25, это однозначно.

Родя хлопал глазами. Мамушка внимательно и молча смотрел в его лицо. Потом едва улыбнулся, прищурился и спросил:

– Что, пойдешь теперь на юг через горы, к морю?

– Я не чувствую, что ваши слова – правда.

– В этом виновата ягода мертвых. Надя пропала месяц назад. Ей было 20 лет. Не 37, а 20-ть. Понимаешь? Это значит, тебе 25. И мне не зачем было бы к тебе тащиться по поводу девушки, исчезнувшей 17 лет назад. Подумай.

– У вас же есть пистолет? – спросил Родя.

Его лицо вытянулось от изумления и чрезмерного умственного напряжения, а глаза вытаращились. Он опять начал чесаться. Мамушка подумал, что у Роди опять скоро может начаться извержение бабочек.

– Пистолет? Есть. Зачем тебе?

– Пойдемте со мной. Я сегодня слышал его крик. Без вас я не справлюсь.

– Какой крик? Куда пойдем?

– Крик иллюзорного существа.

Родя принялся быстро ходить по комнате и суетливо собирать какие-то предметы. Он снял со стены комбинезон из прорезиненной ткани, цельно переходящий в огромные сапоги, и бросил его Мамушке.

– Наденьте это, – тоном, не предполагающим возражения, произнес он.

– Куда ты предлагаешь мне идти?

– В болото. Мы идем в болото. Это ненадолго.

Пока Машука влазил в прорезиненный комбинезон, Родя надел высокие ботфорты, куртку из грубой кожи, а на голову – широкополую шляпу со страусиным пером. Шляпа, правда, была дырявая, а перо – какое-то ободранное. В руке Родя держал большой пистолет-мушкетон с кремнёвым замком и раструбом на конце дула.

– Ну что, готовы? – обратился он к Мамушке.

Мамушка выпрямился, поправил свою шляпу и сделал несколько шагов на месте, проверяя, удобно ли на нём сидит комбинезон. Несомненно, бежать в таком наряде было бы невозможно, но кто вообще бегает в болоте.

Родя подошел к Мамушке, поправил на нём лямки комбинезона, подтянул их и улыбнулся. Темные зубные провалы и гнилые пеньки как ни странно не портили впечатления от улыбки – она была искренней и обаятельной.

– Пистолет заряжен? – спросил Родя.

– Да. А твой? – спросил Мамушка.

– Да.

Они выдвинулись в путь.