Восемь часов вечера

Август клонился в сон, и осень медленным шагом подступала к одинокому городу.

Воздух резонировал шелестом падающих листьев. Можно было подумать, что они резали его, ранили с каждым вздохом всё сильнее. Под их звучание уже который день улицы засыпали и пробуждались. Казалось, что в домах никто не живёт: не открываются окна, не кричит детвора. И даже машины, если и едут, то совершенно тихо, словно в их жизни случилось что-то тревожное.

Они жили на разных концах города. Их дни были похожи один на другой: неторопливые, вязкие, будто вулканическая лава растекалась по внутренним органам. Они не могли кричать, лишь шёпотом говорили друг с другом по телефону.

– Знаешь, – шептала Она, – за всю жизнь многие произносили моё имя, старались затронуть сердце, взбудоражить душу, открыть глаза. А я просто ждала шёпот, который заставит меня обернуться, поверить в любовь. Твой шёпот.

– Я так счастлив, – признавался Он, – что на всей планете не найдётся нужных слов, чтобы выразить моё доверие тебе. Даже любовь не так важна. Она слепа. Она на вторых ролях. Однажды ты обернулась. До сих пор не могу в это поверить.

И, даже когда ветер заглушал их голоса, когда Она пыталась сдерживать слёзы, когда Он уже не мог справляться со своей работой и той болью, которая поселилась в его сердце чёрт знает сколько лет назад, они не возбуждали свои связки, смиренно замолкали; ждали, пока утихнет ветер, а когда он скрывался за углом, продолжали, как ни в чём не бывало, рассказывать о своих наболевших днях. И каждый разговор заканчивался одной и той же фразой: «В восемь вечера мы будем пить вино».

Наступила эпоха тёплых свитеров. Её пальто было без карманов, и Она грела руки, растирая их в такт падающим листьям. Его руки никогда не были холодными. Из головы не выходила мысль, как бы поскорее увидеться с ней, согреть её мысли. А Она замерзала с каждым днём всё больше. Восходящие тени двигались, будто по кругу, не обращая внимания на происходящее в этом жестоком нелюдимом мире. Её сковал страх – с виду безобидный и отстранённый, – но было в нём нечто, молящее о помощи.

Его. Только его.

Он не видел её больше десяти лет. Но каждое утро вспоминал прикосновения и ласковый голос, что навсегда поселился в его стволовых клетках. Возможно, Он просто боялся: а вдруг, когда Он забудет её трепетное, едва заметное сердцебиение, Она, словно птица, улетит из его головы. На очень долгое время. Навсегда. На ежевечернем одиноком ужине Он цитировал себе отрывки из её любимых книг: «Люди сами ищут себе смерти», – читал проникновенно, будто сам был героем неизвестной ему повести. Он мог позвонить ей, но что-то его всегда останавливало. Засыпая, Он представлял, что вся жизнь, в которой Он дышал, молился, влюблялся – иллюзия, сон какого-нибудь мальчишки.

Она не видела его больше десяти лет. Но каждый вечер садилась у окна и смотрела на молочную, едва прозрачную, луну. Ей казалось, что Он тоже смотрит, и это их сближало. Она воображала, будто Он – или моряк, стоящий на палубе, кричит ей, чтобы Она его ждала, и уплывает в далёкое плавание; или актёр, играющий в театре «Аполло», где после слов «Я люблю тебя!» рушатся все видимые и невидимые стены; или одинокий старик, рассматривающий фотоальбом своей недавно ушедшей любимой; или винодел, чей напиток будет назван в её честь, и они поженятся, станут вести богемный образ жизни и умрут в один день. И ей было по-настоящему комфортно. Не нужно ни электронных писем, ни постоянных звонков. Лишь перед сном Она подходила к телефону и долго ждала, когда Он зазвонит. Этого не происходило, и каждый раз Она понимала всё отчетливее иронию их Великой любви.

На протяжении многих лет им снился один и тот же сон. Ранний сентябрь, шуршащие листья под ногами, открытые души прохожих. Это был один из тех снов, когда гармония всецело обволакивает сердце, когда ночи кажутся теплее, а звёзды – ближе. Его голубые, похожие на плотный глянец, глаза всегда сияли небом, отражавшимся в её нетерпеливом взгляде. Её розовые пальцы едва касались его спины, а шёпот проникал глубоко в мягкое сердце, словно пуля в замедленной съёмке. Казалось, суетящиеся снова и снова сознания пытаются уместиться в двух крохотных телах. И как только Он поворачивался к ней лицом, всё исчезало.

Ещё несколько мгновений Он пытался понять всю трагедию случившегося. Её не было в комнате. Её не было в городе. Её никогда не существовало. На столе стояла бутылка нераспитого вина.

– Восемь вечера, – шептал Он, облизывая свои солёные от слёз губы. – Неужели это всё не взаправду. Спёртый воздух не позволял проглотить накопившуюся во рту слюну. Он пытался растереть себе шею, но дышал всё громче и громче, пока его выдох не превращался в истошный крик.

Она садилась на кровать и бралась за голову, в надежде вырвать собственные волосы. Её гримаса всегда была полна то ли ужаса, то ли сожаления. Его не было в комнате. Его не было в городе. Его никогда не существовало. На столе стояла бутылка нераспитого вина.

– Восемь вечера, – шептала Она, пытаясь изо всех сил напрячь собственное сердце, чтобы оно взорвалось, как бомба, в груди. – Неужели это всё не взаправду. Её губы начинали дрожать, тело охватывали конвульсии, а квартира будто начинала сжиматься. Ещё мгновение, и потолок будто касался кончика носа. А затем… В этот момент они всегда просыпались. По-настоящему. Окончательно. И так горько. Всегда в одно и то же время, в одной и той же застывшей позе, словно им снился плохой сон.

– Я бы предпочла умереть, разбившись о скалы… – писала Она в дневнике раз за разом, словно привлекая старуху с косой.

– Я бы предпочёл умереть, разбившись о море… – шептал Он каждое утро, как только открывал глаза. И не понимал, дурак, что, возможно, они смогут умереть вместе, держась за руки.

Их пленило величайшее чувство свободы. Они называли её облачным роком, дыханием снега, стеклянным занавесом. Мысли о смерти уменьшали их грани изнутри. Как ювелирные изделия, они могли из могилы сиять ослепляющим светом. Как сгорающие книги, они пытались рассказать людям то, что лежит у них на сердце. Как ожидание первого свидания, они старались почувствовать прикосновение любящих губ.

Однажды, когда им было немного за тридцать, они встретились в последний раз. Он умирал в больнице от сердечной недостаточности, которой страдал с самого детства. Она сидела спиной к его кровати и шептала, как сильно Он ей нужен. Он просил её повернуться. Она этого делать не стала. За окном стояла грозовая осень с её меланхоличным радушием к посетителям, что невольно становились свидетелями их расставания. Листья бесшумно спускались по невидимым лестницам, надеясь, что в будущем станут чем-то более значимым. Воздух искрил ушедшими надеждами.

– Пожалуйста, обернись. Подойди ко мне. Я так мечтаю тебя обнять, – шептал Он, едва сдерживая слёзы. Она хотела проснуться как можно скорее, чтобы сон растворился в утреннем свете. На часах, что висели прямо над окном, оставалась минута до восьми вечера. На последней секунде Она обернулась. Его уже не было.

Им было около семидесяти, когда они встретились впервые. У него болели ноги. Она стала глухой. Стоял тот же сентябрь с опавшими листьями, сухим воздухом и лениво проезжающими машинами. Горел красный. Она вызвалась помочь ему перейти дорогу. Сперва они даже не узнали друг друга. Но, когда Он посмотрел в её глаза и сказал скромное «спасибо», Она обняла его. Так нежно, как хотела много лет назад. Загорелся зелёный. «В восемь вечера мы будем пить вино», – шептали друг другу два человека, чья любовь никогда не заканчивалась этой фразой.

Их любовь только начиналась.