Любовь сердечная полет над бездной

Виктор ПЕЛЕНЯГРЭ о книге стихов Любови Сердечной «Вам какого счастья надо?»

                Эти стихи напоминают мне «вертикальный монтаж» Сергея Эйзенштейна.
                Всемирно известный режиссер практически всю свою творческую жизнь находился под восточным влиянием. (Знавший около трехсот иероглифов Эйзенштейн без конца обращался к ним не только в теории). Любовь Сердечная преподносит этот метод, как «сверхпозиционный»: точное, мгновенно схватывающее и раскрывающее ситуацию описание плюс автономный, внешне независимый образ, соединенный с темой стихотворения непрямой, ассоциативной связью:
Здесь люди летают. Не верится?
Смотрите картины Шагала,
Чтоб в этом удостовериться,
Я тоже не раз здесь летала…
Здесь все, как в заветной шкатулке,
Любимо, желанно, знакомо,
Мосты. Каланча, переулки…
И в городе этом я дома!

                Так в этом небольшом отрывке стихотворения последовательно исчезают - растворяются в природе - привычные нам категории пространства, времени, идентичности. Присутствие поэта не связано с местом, оно условно: жизнь есть всюду – мы не видим ничего специально указывающего нам на это место: любовь и смерть, как близко вы сошлись! Чувство становится отправной, а не конечной точкой пути и стихотворения. Время становится бессмысленным, «с мечтами, надеждами, сказками». Хронология отсутствует в вечности постоянно умирающего и рождающегося мира, как нет этой вечности для женской осажденной крепости. Размылась и самоидентичность поэта.

Поматросил и бросил однажды весной,
Не спасли ни глазища, ни косы.
«Не женюсь, - ты сказал, - я еще молодой!»
И отчалил без лишних вопросов.

А потом появился годков через -дцать,
Располневший, обрюзгший, плешивый.
И с подъездом ко мне: «Может, снова начать,
Я еще молодой и красивый!»


                Любовь Сердечная открывает нам то, что нельзя не открыть, - вечность. Стихи, как волны, настигают нас между искусственным и естественным; стихи, как часть пейзажа – между долгим и кратким. Что живет дольше – поэзия  или вселенная, любовь или разлука,  архетипы или волны мирового океана?

Вот и промчался июль, словно поезд курьерский,
Звонкий, душистый, цветной, непростительно-дерзкий,
Смелый, решительный, вольный, чуть-чуть бесшабашный,
Быстрый, уверенный, ловкий, надежный, бесстрашный!

                На Западе все опирается на платоновские идеи. Поскольку эти идеальные образы мира располагались в недоступном искусству метафизическом пространстве, художники Ренессанса вынуждены были без конца исправлять Платона. Оправдывая свое искусство, они всякий раз пытались доказать, что красота позволяет человеку проникнуть в царство идей. Красота же, как солнечный луч: луч, конечно, не Солнце, но и этот самый луч передает нам представление о совершенстве солнечного света. Так и искусство изображает видимый мир лишь для того, чтобы привести нас к невидимому:


Снег не идет, а бежит, спотыкаясь и падая
Очень уж хочет успеть (он об этом мечтал)
В Рим и Париж, Барселону, Венецию, Падую…
Не добежал. Не успел. Мне под ноги упал.


                Философия Просвещения вновь выводит зону идей за границу познания. Дорогу к «вещам в себе» преграждали кантианские категории, делающие невозможным увидеть мир таким, каков он на самом деле. Начиная с Шопенгауэра, заложившего фундамент модернистской эстетики, искусство вновь проникает к идеям. Художник, и только художник, способен отмежеваться от своей субъективности, чтобы смотреть на мир прямо - так, как будто его, художника, не было вовсе.
                На Востоке не было Платона и Аристотеля. Видимое и невидимое на Востоке было двумя сторонами страницы, свернутой в ленту Мебиуса. Не зная западной пропасти между Богом и человеком, не веруя в сотворение мира из ничего, здесь открывается поэту иная, чем на Западе, роль. Платон называл творчеством все, что вызывает переход из небытия в бытие. Отсюда следует, что художник своим произведением создает вторую природу по образу и подобию Того, Кто создал первую. На Востоке художник участвует в природе, выявляя разлитую в ней гармонию, непременной частью которой он является.

Ты в небе плыл почти тысячелетие.
Ты был древнее многих городов.
Ты звал людей в любые лихолетия
Стремиться к свету, ты давал им кров.

                В сущности, этот катрен имитирует строку китайского классического стиха ши. Первая фраза описывает место, - то, что бросается в глаза, переходя из невидимого (исторической бездны) в видимое (вполне осязаемое небо). Так на наших глазах эти порывы души расцветают нежными лепестками поэтической фантазии. Так Любовь Сердечная открывает свой чувственный мир новейшего времени. Поэт без особого труда преодолевает реализм, в котором ему не хватает энергии движения. На смену приходит то, что в прошлом веке определяли, как вортизм. Vortex, метафору, давшую название этому направлению, следует переводить и как водоворот и как вихрь. Vortex - образ, насыщенный динамикой. Не обычная картинка, а сила, втягивающая чувства и мысли в психологическую воронку. Образующееся при этом вихревое движение перемещает образы стихотворения не только поступательно - вдоль сюжета, но и вращает их вокруг собственной оси.
А колокола вовсю звенели,
Змей воздушный бился в облаках…
Танцевали, пели, молодели,
Хорошели на семи ветрах!

Наполнялись радостью и счастьем,
Согревались дружеским теплом,
Рвали души и сердца на части,
Раздавали людям. А потом

Появился будто по наитью,
Новый, смелый, вольный, свежий стих,
Связанный с другими красной нитью…
Дождь его услышал и затих.

                Слова   становятся светящимися деталями, излучающими семантическую энергию во все стороны. Из них создается та новая поэзия, которая опирается и на практику классического стихосложения, и на его эстетику.               
                В русской поэзии одни вещи не сравниваются с другими, а стоят рядом - как в натюрморте. Их объединяет не причинно-следственная, а ассоциативная связь, позволяющая стихотворению «раскрыться веером» (Мандельштам). Слова вновь становятся вещами, из которых стихотворение создается как декорация. Тут нет аллегорических предметов, указывающих на иную реальность. Материальность естественной, взятой из окружающего вещи не растворяется в иносказании. Отбирая нужные стиху предметы, Любовь Сердечная использует повседневный свой опыт, в котором создается целостный образ прожитого дня из сознательно и бессознательно выбранных впечатлений. В этом смысле ее поэзия подражает восприятию как таковому. При этом она останавливается как раз перед тем, ради чего, казалось бы, существует, - перед процессом анализа, классификации и организации материала в завершенную картину мира.
                На Западе художник придает миру смысл и дарит хаосу форму. Его главное орудие - метафора, переводящая вещь в слово, а слово - в символ: одно значит другое. В поэзии Сердечной вещь остается в известном смысле «непереведенной». Она служит и идеей, и метафорой, и символом, не переставая быть собой. Такие стихи меняют отношения читателя с автором.
Стул, сиротливо стоящий у стенки, -
Место пустое.
Рюмка, сверкая в сервантном застенке,
Гроша не стоит.
Книги Сервантеса с детства знакомы,
Ветхи и бренны…
Но протяни эти вещи другому –
Станут бесценны!

                Поэзия метафор связывает мир воедино в воображении поэта. Поэзия вещей предлагает читателю набор предметов, из которых он сам должен составить целое. Только читатель может установить эту невыразимую словами связь, связь между вещами и чувствами, которые они вызывают.  Наверное, поэтому на Востоке поэт не говорит о несказанном, а указывает на него, оставляя несказанным то, что вообще не поддается речи. Такая поэзия позволяет нам услышать непроизносимое. Поэзия вообще стремится не обогатить сознание читателя, а изменить его. Вот и Любовь Сердечная строит мизансцену просветления, оставляя вакантным место главного героя. Эта роль отдана читателю.  В силу этих особенностей стихи не кажутся безличными:
Да ладно… Все уйдем. На то и жизнь…
И никому из нас не знать до срока срока…
Ну, что тебе сказать, мой друг? Держись!
Мне тоже грустно, тоже одиноко…

Ну что считать минуты, дни, года?
Они летят, летят неумолимо…
Жизнь не замедлить! Пусть идет! Куда?
Куда угодно! Только бы не мимо!

                Тут надо говорить не о «смерти автора», а о растворении поэта в им же созданном, точнее все-таки – составленном образе мира. Стихи создают условия для прыжка вглубь - и замолкают, подводя читателя туда, куда можно проникнуть лишь в одиночку. На свой страх и риск.
                Каждая вещь стихотворения подталкивает нас в нужном направлении, но она лишена одномерности дорожного знака. Указывая путь, вещь не перестает существовать во всей полноте своего неисчерпаемого и непереводимого бытия. Именно этот метафизический остаток позволяет поэту высказать мудрость мира не на своем, а на его, понятном лишь поэту, языке.
                Любовь Сердечная создает в читательском воображении мизансцену, обставляет ее декорациями, задает ситуацию и отходит в сторону. Представленные стихи – как детектив: читателю предлагают улики, из которых тот вправе выстраивать свою версию. (Правда, верного ответа тут быть не может, ибо одно прочтение не отменяет других).
Распутывать этот ребус-коан можно с любого места:
Было время – были косы
Острыми да быстрыми,
Было время – были косы
Толстыми, душистыми.
Было время – были плечи
Белыми да гладкими,
Было время – были речи
Смелыми да сладкими.
Было время – были ночи
Темными да жаркими,
Было время – были очи
Томными да яркими.

                Это поразительное признание вынуждает задуматься. Поэт видит то, что всегда было - до нас, и после нас, и вместо нас. Книги стоят на своих полках, мы - нет. Мы можем писать или нет, но, хочется думать, что книги от этого не меняются - меняемся мы, наши чувства, единственная переменная величина в литературном пейзаже.
                Именно этим и воспользовался поэт. Он изменяет время, вписав свои стихи о нем в этот самый пейзаж. Цепь ассоциаций удлиняется и обогащается.
Прощенья прошу я у ветра:
Окно перед ним закрывала.
Прощенья прошу я у света:
Мне было всегда его мало.

                Интересно другое. Как поэтессе удается найти единственные слова, как она сумела впитать всю русскую поэтическую культуру – от Державина и Лермонтова до Есенина и Рубцова – и все это освоить и остаться собой, одарив читателя чудом подлинной поэзии.  В стихах Сердечной шумит живой ветер истории, плывут настоящие облака, говорит душа:
В башне под крышей
Спрятаны шлюзы,
Время уносится вспять:
Будто я слышу
Бьются французы
Город пытаются взять.
Будто, я вижу  -
Вьются хоругви
Над крепостною стеной…
Войны проходят и бури и вьюги
- Стой, непокорная! Стой!   

                Действительно для поэтессы художественный опыт гениальных предшественников – не пустой звук, и на этих благодатных примерах, «связанные с другими красной нитью», вырастает свое понимание «вечных» тем поэзии вообще. Любовь Сердечная не только подключается к традиции, но и «превозмогая обожанье» творит собственный поэтический мир, который читателю предстоит без конца открывать.               
                Сперва, как известно, возник мир, который так органично вписался в нашу жизнь, что ветер принял его за своего. Потом явилась Любовь Сердечная, не только вспоминающий стихи своих предшественников на том самом месте, где они остановились, но и продолжающая этот путь. Так пространство, насыщенное временем, превращает природу в культуру. Не об этом ли парадоксе размышляет поэт:

Веди нас за собой,
Даруй нам горний свет,
Благослови на бой
И заслони от бед.

Прими под свой покров,
Чистейшая из дев,
Развей свою любовь,
Направь священный гнев

На скверну и на ложь,
Предательство, разбой...

                Казалось бы, поэта отделяет от Сапфо целая вечность, но эти годы сжимаются до неузнаваемости. Для любви и поэзии нет времени. Да и вечность, если разобраться, срок весьма условный, как и все на белом свете. Будут другие стихи, и другие поэты, и даже другая Любовь Сердечная, потому что настоящие чувства бессмертны.

                Виктор Пеленягрэ,   
поэт, автор слов  многих песен: «Как упоительны в России вечера», «Акапулько», «Я вышла на Пикадилли», «О чём играет пианист», «Дева-девочка моя», «Порт-Саид», «Всё так же рыдает шарманка», «Позови меня тихо по имени», «Мои финансы поют романсы» и др. Лауреат многочисленных песенных конкурсов в том числе «Золотой граммофон», неоднократный финалист телевизионного фестиваля «Песня года», всенародной премии «Шансон». Лауреат Венецианской премии за лучшую поэтическую книгу. Лауреат Национальной музыкальной премии «Овация». Золото Всероссийского литературного фестиваля «ЛиФФт».