Заговор слепых. 11

Глава XI. ПОВЕСТИ БЕЛГИНА


Есть люди, общаться с которыми тяжело. Общаться с Николенькой было невыносимо! Всё равно, что толкать в гору объемистый камень кубической формы.
 
Собеседником он был никудышным: то сыпал словами, как обезумевший пулемёт, то вдруг замолкал, поперхнувшись какой-нибудь неповоротливой мыслью. Любая попытка направить его словесный поток в нужное русло оканчивалась неудачей. Наводящие вопросы он игнорировал, или же отвечал на них невпопад. Достоверно выяснить удалось только одно: безумный профессор действительно был его отцом, а Венечка, смерть которого Седой наотрез отрицал, братом.

Однако, странное дело – стоило отпустить вожжи и дать Николеньке волю плести кружева словословия как ему вздумается, речь безумца волшебным образом переменилась. Она возмужала, расправила плечи и приосанилась. Назойливый рой тщедушных слов, погибавших прежде, чем говорун успевал завершить свою фразу, улетучился.
Покорившись какой-то неведомой силе, Седой стал изъясняться, как диктор теле-радио, чётко артикулируя речь и делая выразительные паузы в самых драматичных местах повествования. Даже внешне Николенька преобразился: слюна исчезла с губ долой, взгляд остекленел и сделался ясен и чист, как морозное небо.

Впервые в жизни Глеб убедился воочию, что вдохновение может творить чудеса. Одно лишь смущало - вещал Николенька, безусловно, красиво, но совсем не по делу.
Всё, что скопилось на пыльных полках его прихотливой памяти, было вывалено наружу: истории злоключений близкой и дальней родни, семейные тайны, придания замшелой старины и прочий вздор.
Словом, совсем не то, что желали услышать дотошные гости.

И всё же, каким-то шестым неопознанным чувством, Глеб угадал, что весь этот ворох туманных сказаний имеет к нему отношение, и слушал рассказчика, затаив дыхание и дух.

*   *   *

Первая повесть Белгина.
ТРИ СЕСТРЫ.

Жили-были три сестры: Лизка, Ласка и Лариска.

По стечению капризных обстоятельств, родились они в тот самый день, когда на Лобном месте Дворцовой Площади безглавили царскую семью.
Событие это оказалось знаменательным и даже окрасило реформированный календарь кровавым пятном, став новым общенародным праздником. Поэтому, когда кто-нибудь из чиновных лиц заглядывал в паспорт одной из сестёр, из его канцелярских недр вырывалось либо двусмысленное «Хм-м», либо ехидное «А-а», и вовсе лишённое смысла.

Время было смутным и беспокойным: на улицах постреливали, в тёмных парадных шалили, у хлебных лавок толпился голодный и нервный народ, мечтавший урвать из тощих закромов обнищавшего государства горбушку малосъедобного хлеба.

В стране полыхала досадная заваруха, напоминавшая гибридную войну, и это обидное обстоятельство не обошло стороной столицу. У стен её, облапив город руками блокады, обосновался табор Чесменских татар во главе с генералом Юденичем. Тары жгли костры, били в бубны и шибко шумели, отпугивая своим непотребством селян, снабжавших стольный град мясо-молочным и зерновым провиантом.

Собственно, казнь августейшей фамилии и решили устроить ради того, чтобы немного развлечь приунывшего в осаде обывателя, а заодно продемонстрировать вероломному противнику революционную силу духа.
Венценосные головы усекли с помощью французской гильотины, отмыли от крови и грязи, посыпали сахаром и сварили в чане с обезжиренным молоком, а потом, до самого вечера, раздавали питательный суп всем желающим из расчёта пол кружки на рыло.

Завершив экзекуцию, эшафот превратили в эстрадную сцену и устроили фестиваль свободных искусств, на котором с немалым успехом выступал оркестр баянистов Большого театра, а также цирк лилипутов из Гомеля, застрявший в столице по причине блокады. С наступлением сумерек учинили не большой, но милый салют.
Словом, праздник удался!

Наложили эти события отпечаток на будущность трёх сестёр или нет – трудно сказать с уверенностью, однако, их появление на свет не обошлось без занятного казуса. Во всей этой ликующей кутерьме не то, что доктора – повитухи сыскать не удалось, поэтому роды принимала соседка с помощью перепуганного супруга, который терял сознание каждый раз, когда из материнского чрева вылуплялась очередная кровинушка.

Несмотря на превратности деторождения, сёстры явились миру здоровыми, крепкими, симпатичными и были похожи друг на друга, как три капли водопроводной воды. Судьба благоволила им и охраняла от всяческих неприятных невзгод. В любящем лоне дружной и  обеспеченной материально семьи росли они, точно за пазухой у Христа (которого во времена их безбожного детства старались лишний раз не поминать веротерпимым словом). Всё в жизни сёстрам давалось легко, всё сходило им с рук, а между тем на безупречной глади завидной идиллии обозначился один бугристый изъян.

Как уже говорилось, сёстры были собою весьма хороши. Мужского общества они не чурались, и хотя блюли себя в нравственной чистоте, пуще меры разумной не целомудрились, так что отбою от женихов отродясь у них не было.
Но, странное дело! Хоть женихи и возникали в обильном количестве и регулярно, надолго в жизни сестёр они не задерживались. Вечно с ними случалось что-нибудь одиозное: один в аварию попадёт, другой от хвори недужной скопытиться, третий грибами отравится. Кто-то из суженных погиб на Великой Войне, кто-то  на Отечественной, а кто-то, угодив под молотилку репрессивной эпохи, и вовсе сгинул в сибирских острогах без вести.

Словом, хоть Господь Бог и утруждал себя заботою попечительной, добывая нашим красавицам свежие кадры на предмет замужества, ни толку, ни проку от трудов его хлопотных не было. Сёстрам уже по тридцать годочков стукнуло, а всё ещё ходили они в бобылях, с горькой ухмылкой именуя себя «старыми девами». И люди на них стали косо глядеть, поговаривать - мол, глаз дурной у сестёр и карма поганая, от того ихние женихи и мрут, как мухи на фоне зимы…

Случилось это под Новый Год, за несколько месяцев до кончины Старого Императора. Лиза, старшая из сестёр (ведь даже близнецы не могут обойтись без возрастной иерархии), перебралась к тому времени в Москву, где ей предложили престижную должность старшей шифровальщицы в секретном отделе Тайной Канцелярии.
Времена были суровые, беспокойные. Враг не дремал. Поэтому борьба, упорная и беззаветная, велась на всех фронтах: и на трудовом, и не ратном, и на шпионском. Лиза в этой общенародной борьбе весьма поднаторела, за что и была премирована повышением оклада и почетным билетом в Кремль на новогодний бал.
Там, на балу, под Рождественской Ёлкой они и встретились.

Красавец, умница, вояка, герой сражений при Халхин-Голе, Георгий Тотлебен в свои тридцать семь лет был уже бригадным генералом.
Под звон курантов Спасской башни он объяснился Лизе в любви, а когда рассвет нового дня озарил купола первопрестольного града парадным багрянцем, предложил ей свою крепкую руку и прочное сердце.
Стремительность, достойная полководца!

Лиза, хоть и была особой разборчивых и строгих правил, на этот раз привередничать не стала, а сразу дала своё единодушное согласие. Одно лишь условие было предъявлено жениху: сочетаться законным браком они должны в столице, на виду у родимых сестёр, на что генерал легко согласился.
На том они и порешили.

Свадьбу назначили на последний день зимы.
Генерал, задержавшийся в Москве по делам ратной службы, в столице объявился за неделю до праздничного события и угодил на всё готовое: уже и подвенечное платье было состряпано, и банкет заказан в ресторане «У ясеня». И даже двуспальный билет на круиз по Енисею приобретён – весьма оригинальный маршрут для свадебной вылазки.

Лиза хлопотала вокруг грядущего торжества изо всех своих новобрачных сил, и сёстры помогали ей в этом щепетильном деле с неиссякаемым энтузиазмом. Жизнь казалась безоблачной, а счастье – безбрежным.
Ничто не предвещало беды.

Генерал исчез за день до свадьбы. Исчез добротно, со всеми своими пожитками.
В учинившемся переполохе не сразу обнаружили, что помимо жениха пропала ещё и Ласка – младшая из сестёр.
Неделю спустя из Москвы пришло покаянное письмо, объяснявшее скоропалительное бегство внезапной и безоглядной любовью. Как умудрились они с такой феноменальной резвостью, под самым носом у Лизаветы, обделать свои сердечные дела – одному шайтану известно.
Но факт, не смотря на свою огорчительную непостижимость, оставался фактом – Ласка сбежала в Москву.

Через месяц они поженились.
Свадьба была бесшумной и скромной. После регистрации отметили это событие в узком кругу генеральских друзей за барной стойкой ресторана «Под тополем».
Понятное дело – никто из столичной родни невесты церемонию бракосочетания не посетил.

Узнав о предательстве, Лиза слегла, и целый месяц провалялась бездвижным бревном на кровати, не промолвив за всё это время ни слова. Лара, средняя из сестёр, не отходила от скорбного ложа страдалицы. Кормила её с ложечки супом и читала вслух длинные романы, подбирая их таким образом, чтобы в книге было много увлекательных приключений, а про любовь не сказано ни слова.
Спустя ровно тридцать три дня, ласковым апрельским утром, Лиза вдруг встала с постели, достала из шкафа подвенечный наряд, раскромсала его ножницами на мелкие кусочки, прокляла младшую сестру и зажила прежней жизнью.
 
В Москву она, правда, не вернулась – работа для профессиональной шифровальщицы нашлась и в столице. В остальном же никто не смог бы заметить в ней перемен.
Люди, близко знавшие старшую из сестёр, поражались её душевной стойкости, однако за глаза всё-таки нарекли «Бедной Лизой».

Что же касается молодожёнов, то жизнь их складывалась превосходно. Они настолько склеились сердцами и прикипели душой, что разлучаясь на час, начинали уже тосковать, а, оставшись наедине, не могли друг на друга надышаться.
Смерть Старого Императора, благоволившего к Тотлебену, карьере его не повредила. Он по-прежнему карабкался по служебной лестнице вверх и в скором времени из бригадного генерала сделался генерал-аншефом, а также полевым командиром всех сухопутных частей Московского военного округа. Через год после свадьбы Ласка родила ему дочку, а спустя ещё семь лет – вновь отяготилась плодом.

На этот раз беременность протекала отнюдь не безоблачно.
Что-то разладилось внутри её женского естества, какой-то досадный недуг поселился в заветной глуби её тела. Всё шевелящееся вызывало в ней тошноту, не исключая собственного, внутриутробного копошения. Кушать она могла только сырые овощи, от чего генерал в шутку называл её кроликом, однако юмор мужа ее больше не радовал. То ли фортуна, доселе благоволившая Ласке, вдруг заартачилась и показала свой тыл, то ли проклятье сестры, блуждавшее где-то девять без малого лет, в конце концов, настигло адресата.
Когда за месяц до срока случились схватки, Ласка вздохнула с облегчением – настолько беременность истерзала её.

В тот год лето выдалось сухое и знойное. Расплавленный воздух трещал и лопался по швам от жары, а в образовавшиеся прорехи так и норовила просунуть змеиный язык свирепая молния, волоча за собою трескучий гром и грозную бурю.
В ночь Ласкиных родов стихия разыгралась особенно резво. Ветер дул с такой остервенелой силой, что в окнах вылетали стёкла, с крыш срывало обшивку, а деревья падали ничком.
Не устоял на корнях и столетний ясень – украшение больничного парка. (А может, это был не ясень, а тополь, кто его знает?). Дерево рухнуло на линию электропередач, порвав разлапистой кроной все важные для тока провода. На целые сутки больница осталась без света, и Ласке пришлось рожать при свечах, как в старые недобрые времена.

Толи плод оказался упрямым и полез наружу неправильным местом, толи врачи, отвыкшие трудиться впотьмах, допустили оплошность, однако родов Ласка пережить не смогла.
Она скончалась на рассвете.
Девочку спасти удалось.

Проститься с сестрой из столицы приехала Лара. Генерал, который от горя слегка покосился рассудком, с облегчением сдал ей бразды правления и ничуть об этом не пожалел. Лара всё устроила наилучшим образом: организовала похороны с отпеванием в церкви, нашла для новорождённой кормилицу и няньку. Со старшей дочерью генерала она возилась сама: водила гулять её в парк и пересказывала те самые книги, которые читала когда-то вслух Бедной Лизе.
      
Наконец все неотложные дела были выполнены, деликатные затруднения улажены. Лара засобиралась домой.
И тут генерал выкинул нежданный фортель. Не обременяя себя объяснениями в эфемерной любви, он сделал Ларе предложение - попросил её стать его новой женой. Лара от такого кавалерийского наскока поначалу опешила, но, обмозговав это дело со всей скрупулезной тщательностью, ответила благосклонным согласием спустя пять минут.
Кое-кому такая скоропалительность могла бы показаться безрассудной, кой-кому — подозрительной. Однако Лара привыкла жить своим автономным умом и в совершенстве владела искусством плевать на досужее мнение сторонних людишек слюной презрения.

Обзаведясь второй супругой, Тотлебен выехал в отставку и перебрался в столицу, забрав с собою старшую дочь.
Младшую он оставил на попечение своей сестры, жившей в подмосковном Орехово-Зуево.

Узнав от кого-то из родственников о замужестве Лары, Бедная Лиза лишилась чувств и снова слегла. На этот раз кризис миновал гораздо быстрее – на исходе третьего дня она встала с постели, прокляла среднюю сестру и отправилась на рынок выбирать новогоднюю ёлку.

Новая семейная чета обосновалась в небольшой, но уютной двухкомнатной квартире на последнем этаже старого дома, стоявшего в гордом одиночестве на излёте улицы Вяземского. Отставной генерал устроился на работу в какой-то музей, а на досуге пристрастился строчить мемуары о своих ратных подвигах.
По крайней мере, так уверял он всех окружающих.
Что же на самом деле сочинял новоявленный литератор, так и осталось тайной за семью печатями - своих записей Тотлебен никому не показывал.
Изредка они с женою наведывались в Москву, чтобы навестить генеральскую сестру и жившего с нею ребёнка. Старшую дочь Тотлебен с собою не брал и ничего о московских поездках ей не рассказывал.

Так волочилась их жизнь на протяжении целого десятилетия - неброско, размеренно и хладнокровно, пока строптивая судьба не положила отрадному прозябанию злобный конец. Морозным декабрьским утром отставной полководец вышел из дому, чтобы купить к пиву сушеных кальмаров...
И исчез!
Тотлебен потерялся так основательно, что, даже лучшие столичные сыскари, привлечённые к его поискам бывшим однополчанином генерала, а ныне министром Госбезопасности, не смогли отыскать его едва простывших следов.

Внезапная трагедия подкосила супругу пропащего война.
Поначалу она принимала активное участие в поисках мужа. Собиралась, даже, нанять частного детектива, раздосадованная безрезультатным трудом федеральных ищеек, однако, когда на сороковой день после исчезновения в открытую форточку кабинета влетела чёрная птица – Лара смирилась со скорбной утратой.
Явление ворона она расценила, как знамение свыше. Комната была отдана пернатому гостю в полное владение, а сама хозяйка безропотно приняла на себя титул вдовы.

Говорят, генеральша слегка помутилась рассудком. За ней стали замечать чудаковатые странности: раз в год, в день исчезновения мужа, она придумала облачаться в траур, и раз в месяц, в день их благоговейного брака, наряжала себя в подвенечное платье.

Время шло своим чередом, но жизнь Ларисы Гавриловны Тотлебен артачилась потакать его неизбежному ходу – лишь календарная череда чёрно-белых нарядов, да горы птичьего помёта, свидетельствовали о том, что месяцы, дни и часы ещё существуют.

Единственным броским событием всех этих лет стало появление в её нафталинной судьбе слабоумного внука …