Импрессионист

- Все, мужики, прошу всех в микроавтобус. Моня, хватит курить! Кто бегать будет? Ехать полтора часа. Все, все.
Тренер наш, Михаил Иванович, немного суетиться, провожая спортсменов внутрь машины. Но практика на стороне воспитателей. Они определяют будущую жизнь адептов, жмущихся к старшему, в поисках истины. А ведь у многих уже семьи, дети. Истину теперь ищет каждый самостоятельно, но любовь к баскетболу осталась в сердцах, словно первая любовь.
Я пропустил Сергея к окошку. Сумку засунул под сидение. Занял место рядом. Сергей – мой друг. Флегматичный и умиротворенный он смотрит на улицу через стекло.
- Все в салоне? Поехали.
Микроавтобус трогается с места и медленно ползет по привокзальной территории. За окном зима. Что такое зима на балтийском побережье? Слякоть, грязь и серая тоска во взгляде человека, смотрящего на эти природные безобразия. Близость моря делает погоду такой капризной, изменчивой, непостоянной, что стихи Бернса о «у природы нет плохой погоды…» становится основным лейтмотивом долготерпения. Впрочем, поэт тоже жил у большой воды.
Микроавтобус выезжает за город. Теперь пейзаж становится более умиротворенным. На полях лежит снег. Черные остовы деревьев, подобные произвольным мазкам художника, разбросаны по белому полотну полей. Вот промелькнул за окном старый немецкий дом, добавив к черно – белому пейзажу оранжевый отблеск черепичной крыши.
-Слышь, Михаил Иванович, а на питание спортивный комитет выделил средства? – громко говорит с заднего сиденья Бутрик.
- Вадик, какие деньги. Я у них еле на бензин выбил,- отзывается с первого сиденья тренер, - Тысяча рублей на общие расходы всего…, поверх бензина.
- Ну, это хоть что – то,- констатировал Бутрик.
- На обратную дорогу хватит, так сказать,- поддержал Крыс.
Конечно, у этих парней есть имена. Один – Владислав. Другой – Дмитрий. История их прозвищ идет со времен школьных. Но это другая история. А сейчас эти добродушные парни удобно расположились в хвосте микроавтобуса. Бутрик вполне ортодоксальный буддист. Все его поступки олицетворяются тихим спокойствием и мягкой логикой. Он словно вскормлен истовой сторонницей Сидхарты. А Крыс вполне мог бы быть представителем материалистической школы Томаса Гоббса. Имея при этом своеобразное свободомыслие.
Пейзаж за окном изменился. На подъезде к областному центру машин стало больше. Микроавтобус поднялся на окружную дорогу. По ней необходимо добраться до трассы, ведущей на Гвардейск.
Небо заволокло промозглой мглой, и пошел крупный белесый снег. Снегоуборочная машина сгребает широким ковшом грязный мокрый снег к обочине. Она делает это медленно и монотонно. В результате за ней выстроилась пробка из автомобилей.
В микроавтобусе тепло. Сергей поворачивает ко мне голову. Все это время он был задумчив и тих. Возможно, он просто дремал, восполняя упущенное ночное время.
- Антоха, как дела? – в этом вопросе он выразил запоздалое внимание.
Я жму плечами. Как дела. Да плохо дела. Одиночество и тщета существования. Но, если первое не ведая того помогало, то с тщетой было все хуже и хуже.
- Да все нормально.
- Если с работой глухо, то давай в наше бюро. Я могу поговорить с шефом.
- Спасибо.
- Значит поговорить? Или не надо?
- Да, надо…, наверное…
Снег за окном перестал падать. Теперь он превращался в коричневую жижу, брызжущую из под колес встречных автомобилей. Пробка осталась позади. Наш автобус ныряет под эстакаду и выходит на трассу. Пригороды Калининграда остаются далеко позади. Я обращаюсь к Сергею.
- Сергей, а ты знаешь, что в Гвардейске жил немецкий художник. Импрессионист.
- Немецкий импрессионист?
- Да.
- Так они же все, вроде, во Франции жили…
- Я тоже так думал. Но, дело в том, что он бывал в Париже. Там и написал ряд картин, навеянных творчеством Мане и товарищей. Понимаешь, заметка в газете небольшая. О творчестве написано немного. Главная тема – именно домик, где он провел свои детские годы. Жил лет до двенадцати.
- И где же его искать? Ориентиры есть?
- Я так понял, что дом этот стоит, аккурат напротив тюрьмы. Дом на одной стороне, а тюрьма – на другой.
- Тюрьма – это бывший немецкий замок. Его видно из любой точки. Здесь другой вопрос интересен,- Сергей все больше и больше оживляется, - мы никогда не видели его картин. Что он рисовал? Картины Мане, Дега, Сезана, Ван Гога мы знаем. Люди трудились, задали вектор развития живописи и их картины стоит очень много денег. Хотя, деньги, конечно, это не главное…
Сергей смотрит на меня большими, чуть влажными глазами. И взгляд его словно пронизывает меня насквозь, струится и играет. Вот за это я и люблю своего друга. Пытливость, вспыхивающая в момент поиска первооснов, превращала его в пионера, балансирующего на жердочке будущего открытия. А еще он был не злым человеком. Поэтому любой спор не скатывался в вульгарную матерщину, а наполнялся сократовской риторикой. За окном опять пошел снег.
Микроавтобус подъезжает к перекрестку и поворачивает в город. На большем знаке надпись «Гвардейск».
Все провинциальные города зимой сливаются с окружающей действительностью. Но, если летом город скрыт в зелени деревьев, то зимой снег открывает все недостатки. Окурки, собачьи какашки, пустые стеклянные бутылки и грязные кучки снега около тротуаров. К грязи такого рода я отношусь спокойно. Ну, пригласят дворников и наведут порядок. А вот обшарпанные фасады старых немецких домов, их запущенность и неприкаянность заставляет мое сердце обливаться кровью.
В городе запущенных немецких домов было много. Микроавтобус проезжает по центру города. Я показываю Сергею пальцем за здание тюрьмы. Он кивает мне головой в ответ. Автобус заезжает на территорию школы и останавливается. Все выходят из салона друг за другом.
- Так, внимание,- Михаил Иванович говорит громко, привлекая внимание всех,- у вас час свободного времени. Сходите, покушайте, посмотрите город, а через час жду в этом спортзале. Первая игра с Гвардейском, вторая с Нестеровым. Без опозданий.
Мы с Сергеем выходим за территорию школьного двора и движемся по улице. Отсюда видно все. Река, широкая и темная. Замок, сложенный из рыжего кирпича, много лет тому назад.
Теперь это тюрьма, место, где сидят зеки. Они собраны здесь за свои преступления, нелепые и страшные. Год за годом сидят они здесь. На высоком берегу реки. А у подножья бьется полноводная река.
- Пойдем мимо рынка, к реке,- Сергей показывает подбородком на дорожку, протоптанную людьми. Мы проходим между двумя бесцветными домами и упираемся в камыши. Вода реки оказывается так близко, что до ее ледяных вод можно дотронуться рукой. Если присесть на корточки.
- Серега, смотри! Ведь это мечта любого рыболова. Выскользнул из подъезда собственного дома, забросил удочку и пошел домой кофе пить. А из окна кухни можно поглядывать: клюет – не клюет.
- Да, точно…
Мы стоим минут пять, захваченные сакральностью своей фантазии, и смотрим, как бесконечно течет вода. Но на шестой минуте пытливый ум выводит нас из состояния созерцания и напоминает о цели. Вдоль берега расположен ряд домов довоенной постройки. Они расположены как бы хаотично. Каждый дом стоит сам по себе. Как сказали бы сейчас – без некой концепции. Дома были разные по архитектуре, но их связывало что – то, едва уловимое, но не подвластное, иррациональное.
- А давай оставим реку и обойдем эти дома с другой стороны,- говорит Сергей,- надо осмотреть фасады. И мы увидим памятную доску.
Молодец, друг, ты идешь к общей цели, мыслишь словно стратег. Мы проходим между старыми домами и останавливаемся. Теперь общая картина такова. Над нами тюрьма, расположенная на другой стороне реки. А перед нами несколько домов, построенных сотню лет тому назад. И что здесь иррационального? Что так взволновало меня в первую минуту? Подумаешь, бегал где - то здесь немецкий мальчик. Озорник - голодранец, ставший потом художником. Я ведь, ни одной его картины не видел.
- Смотри, Антоха, а таблички нет. Наверное, это не здесь…. Хотя, погоди…. Видишь, один из домов имеет свежую окраску. Тот, что перед нами.
- Да, его окрасили совсем недавно.  И на фасаде есть место, где новой краски нет…
- Это место закрывалось табличкой. Но таблички никакой нет…
Мы подходим к дому и останавливаемся в нескольких метрах от входа. Дом двухэтажный. По две квартиры на этаже. Второй этаж закрыт черепичной крышей. Входная дверь расположена по центру дома. Она полуоткрыта и в проеме видна лестница на второй этаж. Типичное жилище для простого люда.
Из открытой форточки слышатся нетрезвые голоса людей. Затем мы слышим хлопок входной двери, и из подъезда выходит молодой парень. Он останавливается, заметив нас.
- Че надо, не понял,- он говорит, молодцевато заплетаясь языком,- Вы что – то хотели? Есть сигарета?
- Слушай, друг, а художник немецкий не здесь жил?
Парень недоуменно обвел нас взглядом. Вопрос вывел его из глубокого внутреннего состояния, но не смутил. Он явно хотел курить, но мы не могли помочь ему. Услышав отказ, парень мельком взглянул на доску, вернее на место, которое она занимала раньше, и вновь обратился к нам.
- Да. Жил. Валите отсюда,- сказал он и пошел прочь.
Пошли и мы. Теперь мы поднимаемся, словно в горку. Огибая стихийный мини рынок, я вижу нашего нового знакомца. Пройдя своей дорогой, он курит сигарету, одолжив ее, у своего приятеля. Его взгляд устремлен в окружающее пространство. Дым от зажженной сигареты поднимается вверх тонкой струйкой. Белое на белом. Что, оказывается, может быть проще, для описания едва уловимых внутренних мотивов, чем неброская бытовая сценка. Причина иррациональности нескольких немецких домов, стоящих рядом отгадана с помощью курящего и нетрезвого прохожего.
- Что ты там бормочешь себе под нос, Антоха,- Сергей смотрит на меня вполоборота.
- Я вот переживаю то чувство, которое охватило меня возле тех домов. Вроде что такого, дома как дома. Но появилось чувство внутреннего переживания. И даже не в импрессионисте дело. Я вспомнил, что в Кемерове, видел бараки. Это такие длинные одноэтажные дома, построенные тоже сто лет тому назад. В них жили переселенцы, зеки, всякий простой люд. И так поколение за поколением. И сейчас живут.
- Так у нас пол страны жили в бараках. И здесь, после войны, люди ютились в домах оставленных немцами.
- Ну, вот и я, стоя около одного из таких бараков, ощутил эту тайную, скрытую от посторонних глаз жизнь людей. Поколение за поколением. Неизбежность.
- Значит этот молодой выпивоха, олицетворяет для тебя продолжение прошлого страдания этих домов. Все мы страдаем.
- Это точно.
Через десять минут мы уже бегали на разминке. Затем бросали мяч в кольцо. Затем начались матчи. Бутрик бился под своим щитом и щитом соперника. Крыс и Серега пасовали мяч и шли под кольцо. Моня и Троян забивали трехочковые. Михаил Иванович был достаточно спокоен и не повышал голос. Он спокойный тренер. Даже я забил несколько мячей.
В микроавтобусе было шумно. Пока машина медленно проезжает по улицам Гвардейска, Крыс  достает бутылку водки и разливает ее в пластмассовые стаканчики. Бутрик протягивает два стаканчика нам с Сергеем.
- Ну что, за победу,- кричит он на ухо.
Мы выпиваем. За окном микроавтобуса, на пригорке виден старинный немецкий замок. Где то там, внизу, стоит дом, в котором жил немецкий импрессионист.
На перекрестке мы поворачиваем в сторону областного центра. Крыс достает другую бутылку. Гул голосов становится громче.
- Слышь, Брателла, а что за художника вы там искали с Серегой?- Бутрик подает нам стаканчики, просунув руку в проем сидений.
- Немецкий художник там жил. Звали Ловис Коринт,- я отвечаю, а язык мой ощущает горечь выпитого.
- Я вот, знаю русских художников. Шишкин, Айвозовский, Левитан,- Бутрик всей душой окунается в тему.
- Пикассо, вот великий художник,- подключается к разговору Крыс.

После нескольких выпитых доз лица моих друзей становятся прекрасными. Эта случайная для всех тема, открыла достаточно глубокие познания, свойственные пытливому уму русского человека. Даже Михаил Иванович улыбается с первого сидения. Это самая хорошая пора в процессе приема спиртного, когда разум еще не замутнен лишними дозами. Мысли не так потеряли свой строй, а аллегории сотканы из легкого дружеского юмора. Все смеются и понимают друг друга с полуслова. Продлись мгновение…
Эта история произошла тридцать лет тому назад. Тогда не было сотовых телефонов и интернета. Картины художника Ловиса Коринта я увидел несколько лет тому назад на страницах сайта. Дома немецкого импрессиониста я больше не видел.