Сюита перерождения

Устаревший проводной радиоканал транслировал сюиту Свиридова, окрест разносившуюся по летним садам триморской глубинки, в то же время во дворе частного сектора надрывался и дымил трёхмерный принтер самодельного образца, выдававший по кубометру породы/час.

Спустя сорок три года после памятных событий в триморском НИИ, Иосиф Тринитрогоробец занимался очередной разработкой. Ведомый своею бесовской суетливостью, он левой рукою совал в приёмное жерло принтера неидентифицируемую всячину, а правой беспрестанно подкручивал тумблера и рычажки на приборной панели, затем оставлял прибор, брался за шуфель и принимался бросать в жерло песок вместе с травой, кореньями и дождевыми червями. Земля сотрясалась от вибраций принтера и оркестра, сплетённых в упругую жилу, плоды сыпались с яблонь на почвенную дрожь, и ни одна живность не могла удержаться в картофельной или клубничной ботве, вырываясь в жаркий июльский воздух, напитанный густым смрадом, исходящим из пористого принтерного фильтра.

Через забор показалась бритая голова Егорки, соседского подростка, которого Тринитрогоробец по своей специфике называл дурачком. Поначалу Егорка щурился против солнца, дружелюбно разглядывая мероприятие, но скоро монотонный вид его утомил: подросток присел, пропал, вновь появился и метнул в Иосифа подгнившим яблоком. Промахнувшись, он застучал по забору, словно в припадке амока, и что-то прокричал. Слов этих Иосиф не дослышал.

- Что тебе нужно? - выкрикнул Тринитрогоробец, забросив в принтер очередную лопату песка.

Егорка нырнул в укрытие, зарядил самострел, привстал и выстрелил навскидку в Иосифа ржавой пробоиной. Тринитрогоробец испустил мат. Он хотел броситься через забор, схватить и отхлестать несносного дурня, однако в этот момент на участке появился старый участковый милиционер.

- Нарушаем, - констатировал участковый, покачивая фуражкой в такт сюите.

- Опаздываете, товарищ полковник, - укорил того Иосиф, нервически спроваживая в жерло новую порцию песка и червей. - Этот малолетний идиот опять пытается меня подстрелить.

Участковый оценил Тринитрогоробца с лопатой, оценил агрегат и огромный кусок гранита, занимавший половину участка.

- Так-с, товарищ академик. Значит, самогон из песка варим! А ну-ка, руки протягиваем, - участковый направился к Тринитрогоробцу. - Лопату - сюда. В тюрьме у меня будешь гнить, - "будешь гнить" участковый выговорил в нос, опустив тембр до уровня контрабаса из свиридовского сочинения. - А ты, пацан, шуруй отсюда, - полковник расчехлил кобуру, - щас тут будут реки крови!

- Посмотреть дай, - настырно бросил Егорка, наполовину свесившись через забор.

- Ради бога, - ответил милиционер и улыбнулся, принимая лопату из рук Иосифа. - Можешь поближе подойти. А ещё лучше - застрели эту падаль сам, я разрешаю. Иди сюда, держи Мак.

Егорка перебросил ноги, проворно спустился наземь и поспешил к полковнику. Полковник взгромоздил лопату на плечо, протянул юноше пистолет и подогнал его словами:

- Давай живее, пацан, у меня ещё тысячи дел.

- Только чтоб без надувательства, - притормозил парнишка, - мой батяня в юстициях работает.

- Эт ясно как два пальца, - отсёк участковый, тут же схватил подошедшего парнишку за два пальца руки, протянувшейся за пистолетом, и отсёк их грубым тупым лезвием лопаты. - Не ной, пацан! Мужиком будь! Стрелял в человека? Стрелял, ****ь? Откуда в тебе это зло?! Откуда в тебе ненависть, сука??! Страшно тебе, мразь? Мы всю жизнь вот таких как ты отморозков добру выучиваем, чтоб, понимаешь, жили нормально, чтоб в тюрьмы не попадали, чтоб не считали себя других выше! Не ной, мразь! Стой смирно! ***чишко ещё, небось, в ****е не бывал - уже в задницу метит! В тюрячку охота?! Гопник, *****, ёб твою мать! Хорош! Намаялись мы с вами, уродами! Всю душу выели, пидарасты! Хуле ноешь, пидараст?! На залупу полез, а теперь ноешь?! Сука, не будет у тебя второго шанса!

- А может... - попытался вклиниться Иосиф.

- Пошёл на ***, Адольфыч! Сколько таких мразей получили второй шанс? И где они все?

- Ты сам не знаешь, где, - ответил Иосиф.

Полковник успокоился, продолжая сжимать Егоркину руку с такой силой, что парнишка посинел - его запястье налилось и стало пунцовым, точно венгерская слива.

- Чёрт, Ипатыч, ты уже сам как уголовник, - просмеялся Иосиф. - Давно тебя таким не видал.

- Да сколько ж можно? - проговорил полковник. - Столько времени впустую... Молчать, сволочь!

- Я всегда говорил: нужно давить на партию. Лично на Брежнева. Просить руководство...

- Не ной, я сказал! Ты, Адольфыч, как маленький. Как этот дурачок. Молчать! Ты всю жизнь под "крышей" проработал. И где результат? А ведь и до нас люди занимались, и после занимались, и параллельно с нами - десятки шараг зачинали подобное... Лишь на твои мозги всегда была надежда, Адольфыч. Руководство нам только мешало.

Тринитрогоробец не ответил. Он обошёл голосившего Егорку сзади, ухватил за хлипкие щиколотки, приподнял над землёй. Ипатыч потянул парня к жерлу. Егорка пытался ухватиться за спасительную землю свободной рукой, но земля была столь мастерски изрыта, что теперь из неё ничего не росло, не торчало из ней даже камешка, даже щепки. Лишь дождевые черви копошились в кривых разорах, спутавшись грязными комьями.

Старики понатужились и вбросили парня в чадящую горловину. Принтер поперхнулся. Егорка прыснул из жерла кровавой слюной, завизжал высшей нотой, точно связки ему натянули в длину всего тела, но оборвался его визг, оставшись болтаться в стрекотании механизмов да в скрипичных экстазах свиридовской сюиты.

- А теперь - по целой! - воспрянул духом полковник. - Будем дожидаться отца.

Иосиф подкрутил на панели ряд тумблеров и с тяжкой иронией уставился на полковника:

- Самогонки захотел, понимаешь... Нету самогонки... Сам ты, Ипатыч, из песка, - как-то невпопад помянул Иосиф. - Я варю самогон только из железной стружки. Так надёжнее.

Полковник обошёл вокруг принтера, приникшего к скалообразному огрызку породы, похожему на пустую полусферу.

- Чешуйки слюды, - проговорил участковый вслух. - И другие минералы. На стакан тут железа хватит. Адольфыч, сволочь, ты ж сам меня учил.

- Пока нет руды, мы беспомощны, - возразил Тринитрогоробец и приступил к работам, оборванным вакханалией справедливости.

- Да разве это можно - вылепить планету всего одним станком, - пригорюнился полковник Ипатыч. - Месяцами руды ждать придётся. Не лучше было б тебе размножить именно свой этот принтер? Наплодить побольше, разнесть поширше, чтоб работа кипела. Ты ж говорил мне, что копировальный вал запоминает все объекты, прошедшие сквозь приёмник. Размножил принтер, размножил Егорку... Ты ж умеешь по чертежу... Поделил бы сферы влияния для каждого принтера...

- Размножить можно многое, но не всё, - перебил Иосиф и навалился на ручку шуфля. - В иных параграфах проблем не оберёшься. Дурня этого, Егорку, положим, воспроизвести можно, только сейчас он гораздо важнее для нас в виде гумуса, в котором родятся белки и бактерии. Мы же не собираемся переносить на новую Землю старых людей, тогда бы проку в затее не было. Сейчас важнее создать хорошую почву, в которой возникнут одноклеточные, затем трилобиты, затем моллюски и псилофиты, и так далее. Хороший навоз - вот, что нужно новому миру. Я ещё не совсем понимаю, что произойдёт, когда я докопаюсь до земного ядра. И мне тем более не очень ясно, как изменится гравитация планеты, когда я преобразую половину её массы, но в теории я могу разобраться со всем этим. Ключевая проблема в другом. Сложнейший вопрос всего мероприятия - фильтр. Фильтр - один единственный. Неделимый, некопируемый. В него всё упёрлось. Принтер построить проблем не было. Именно фильтр занимал меня столько лет. И именно теперь, решив задачу, создав средство метафизической дезинфекции, искореняющей зло, я только и могу, что своими руками перелопатить планету. Лишь бы меня хватило...

- Что в нём такого некопируемого? - спросил полковник.

- Ты не понимаешь, Ипатыч. Ты не способен понять, что такое этот фильтр. Я создал его из обломка Чёрной скалы...

- Той самой? - полковник недоверчиво покосился на принтер, затем стал помалу отступать к соседской изгороди.

- Нашёл этот обломок у одного перекупщика, по закрытым каналам. Он потребовал изрядную цену. Очевидно, не считал за дешёвый аналог пемзы. Знал о происхождении породы. Зачем, ты думаешь, я продал дом, машину и семью? А после перебрался в это захолустье. Я ведь не покупал этот участок. У меня теперь даже на пресную воду денег нет, питаюсь кореньями. Просто привёз сюда принтер и сплю под звёздами в гамаке. И чую - сжирает меня этот фильтр. Сжирает своим присутствием.

Тринитрогоробец ненадолго смолк, вслушиваясь в протяжное стрекотание станка, перерождавшего почву в почву, затем продолжил:

- Те геологи, открывшие Чёрную скалу в наших топях... Ты ведь слышал. Они пытались доставить образцы в Могилёв, а из Могилёва в Петербург, в Москву, да куда угодно, только образцы постоянно терялись, и сами геологи затерялись в нигде. Кажется, порода скалы прочистила изнутри всю их сущность, превратив в часть незримого холста, на коем господь Бог рисует жизнь людскую. В этой породе есть концентрат особой силы, позволяющей отфильтровать из человечества всё зло...

Тринитрогоробец поглядел в землю и высморкался в неё.

- Не отфильтровать, Ипатыч, - проговорил он сквозь слезу. - Впитать в себя... Порода эта и есть зло. Худшее зло... Сколько я старался, ради чего? Ведь когда всё будет кончено, когда последний человек отдаст плоть свою перерождающейся планете, механизм, устроивший всё это, будет настолько пропитан болью и отчаянием, что одно только прикосновение к нему устроит подлинный ад на Земле.

- Ты только не суетись, - плохо скрывая ужас, Ипатыч потрепал приятеля по плечу. - Ты устал. Отдохни малость. Назавтра родятся лучшие идеи. Пойду я...

- И то верно, - согласился Иосиф.

Проводив участкового за поросль кустарника, означавшего границу участка, Тринитрогоробец добрёл до гамака, прилёг поудобнее и всё глядел на светлую розоватую дымку, подёрнувшую небесную твердь и превращавшую пространство и время в томный эфир, сквозь который сочилось будущее.

Время мчит вперёд, не щадя человека. Человек рождён, чтобы строить мир. Есть в человеке нержавеющий стержень, есть великое предназначение! Возводить и превращать - дело чести, дело славы, дело доблести и геройства! И время мчит, подгоняемое человеком.

Вот лезвие срезает верхний слой почвы, бросает в жерло, твёрдая ладонь уверенно сжимает рукоять, и в каждом движении, каждом срезе, каждом броске земли-матушки чуется мощь.

Это Егорка, сын прокурора, опора справедливости и олицетворение мужества. Он строит мир, строит надежду, строит добро для всех и навеки. Тяжела, как совесть, и велика, как глыба, работа всей жизни, но Егорка превозмогает невзгоды. Рукоять лопаты в сильных руках потрескивает, она готова вспыхнуть искрами; землица всыпается в жерло: она хлопает, ухает, воет... Нет, не воет. Поёт.

Не одинок Егорка в героическом подвиге. Рядом трудятся сотни и тысячи. Тысячи? Нет! Миллионы! Секут лопатами дёрн, машут кирками в зной, в стужу прорубают грунт ломами и кельмами, добывая ледяных червей и рукотворя из них новую реальность. Кровь запекается на мозолистых дланях богатырей! Дождём они месят глину, бурей прикрывают друг друга, в палящее солнце делятся пищей, замертво падают в снег... Все на одно лицо - лицо невероятного человека, познавшего истину первородного труда!

Богатыри льнут друг к другу: живые к живым, мёртвые к мёртвым. Но их дело живёт и не умирает! Земля поёт! Мантия взломана, хлещет кровавая магма, заполняется полый нефритовый шар, и вскипает вода, и кипит атмосфера, зарождая примитивную сущность без примативных принципов, и сворачивается коркой болезненная оболочка, истекает из желчных недр губительная патока, растворяясь в плодородной почве, смешиваясь с благолепным перегноем, преподнося жизни последний шанс.

Богатыри упорствуют, погибая. Богатыри видят новый свет в начале тоннеля, они бросают матыги, бросают кувалды, серпы и косы, потому что истинное бытие наконец состоялось.

Уррраааа!!! - ликует настоящий человек.

Победный, торжествующий фас у трудового народа! Перековал себя, переплавился! И с гордостью шагнул в добрый новый мир, чтобы жить доброй новой жизнью.

           ***

Сюита давно отыграла, стояла глубокая безлунная ночь. Крючковатая тень замешкалась у ограды, подняла с земли что-то длинное, замерла. Тринитрогоробец улыбался во сне, представляя себе саму суть добра, истинного добра, добытого кровью, потом и ненавистью. Однако проснётся ли Иосиф поутру, а может быть отойдёт в мир иной - никто нам этого не расскажет.