Эфа

Солнце безжалостно хлещет вереницу людей своими огненными лучами. Каждое его прикосновение иссушает, лишая последних капель влаги. Песок раскалился добела, и, если бы мы не потеряли способность чувствовать жар, каждый шаг отдавался бы болью. Длинная цепочка растянулась между барханами: впереди погонщики на верблюдах, покрытых спутанной шерстью, за ними безликая масса людей, утративших свою индивидуальность, превратившихся в живой товар, за который платят полновесными монетами, но потеря которого - удар лишь по кошельку. Чёрное золото Африки, вот чем мы стали. Иногда я закрываю глаза и вижу, как чернота нашей кожи превращается в ликующую желтизну золотых слитков. Так же, как их, нас жадно оглаживают чужие руки, в нас впиваются тысячи глаз, мы зримое свидетельство богатства наших хозяев. Но я всё ещё не стала одинокой песчинкой среди этого океана, у меня всё ещё есть свои черты, отличные от сотен тысяч других невольников. Я - это всё ещё я, у меня есть мысли и чувства, пусть и надёжно скрытые от всех. Быть может, на следующем привале я упаду от усталости, и моё тело смешается с пеплом костров, но, пока этого не произошло, я живу, я дышу, я помню.

Во главе каравана едет Камаль, мой хозяин и повелитель. Он восседает на своём верблюде, самом быстром из всех, и изредка оглядывается назад. Не знаю, кого он ищет в чёрной ленте рабов, но я поспешно опускаю голову, прячась от его взгляда. Он купил меня в Хартуме, и тот день навеки врезался мне в память. Открытая беспощадному солнцу площадь, чьи камни потрескались от времени и жара, мухи, лениво ползающие по свежим струпьям от кандалов, равнодушные лица покупателей, затем звон монет и рывок цепи. Пошла! Я думала, что разучилась бояться, но он улыбается, обнажив зубы, и эта улыбка внушает мне ужас. Я видела, как он возвращался с охоты. Сокол сидел на его руке, оглашая весь дом клёкотом, долетавшим до наших жалких хибар, и со стороны нельзя было найти отличие между голосами двух хищников - крылатого властелина небес и мужчины в дорогих одеяниях.

Близится ночь. Погонщики разожгут костры и усядутся вокруг, скрываясь от ночного холода пустыни. Как только прячется солнце, рабы сбиваются в одну кучу и пытаются согреться, содрогаясь всем телом. А я... Я вновь буду плясать в свете костров, и вновь огненные отблески будут отражаться на гладкой чёрной коже. Эфа!, будут кричать они и хлопать в ладони, задавая ритм, всё быстрее, быстрее, а затем безумная пляска прервётся так же внезапно, как и началась, и кто-то потянет меня в темноту, чтобы обладать моим телом, которое вызывает у них вожделение и ненависть. Это Камаль назвал меня Эфой. Он пожелал отнять у меня всё, даже имя, которое когда-то у меня было, и это удалось ему вполне. Но, словно ставя клеймо на принадлежащий ему скот, он дал мне новое имя. Эфа. Змейка, прячущаяся в песках. Змейка, танцующая среди дюн, пока ветер носится над барханами. Камаль думает, что усмирил пустыню. Двух своих лучших жеребцов он назвал именами бурь - Хамсин и Самум, ибо они стремительны, как ураган. И теперь они признают власть своего хозяина, они всецело принадлежат ему, как и я. Камаль ещё не знает, что два жеребца теперь свободны. В день, когда караван покинул город, я пробралась в конюшню, прямо к их стойлам. Яд Эфы действует быстро. Сейчас лошади уже мертвы, Хамсин и Самум вновь несутся над барханами, вздымая в воздух немыслимые массы песка. Ты не покорил пустыню, Камаль. Этой ночью я буду танцевать только для тебя, и ты не сможешь устоять. Думаешь, я не замечаю твоих взглядов? Ты и так слишком долго противился моим чарам. Я сама потяну тебя за руку, уводя подальше от костров, в темноту. Ты сама назвал меня Эфой, Камаль, ты сам решил свою судьбу. Я оставлю твоё тело среди дюн, а затем уйду умирать подальше в пустыню и, быть может, буду вновь рождена в ней, но на этот раз облачённая в змеиную кожу.