Скрипка и немножко нервно

Вообще, вот это фото – из серии тех, что неизменно портят идеальное отпускное утро. И собирательная иллюстрация к афоризму материалистов «Любовь зла».

Так легко осуждать поэта, который тебе если и близок отчасти, то лишь в ранне-лирическом, дореволюционном периоде. А после – чужд, начиная от авангардных форм и заканчивая пролетарским содержанием.

Но сколько я ни всматриваюсь в планету Маяковского со своего материка, столько всё отчётливей осознаю, что при всём огромном таланте и внешней брутальности, в нём не было того стержня, что насущен для выживания, не изменяя себе ни на йоту. И любовь-зависимость (я бы сказал, влюблённость, которая тянется годами) в этом контексте, увы, следствие. Но Лилечка Брик, в самом деле, для меня собирательный кошмар и антимуза. Которая и не скрывала, что обращается с Володей как с дорогой игрушкой, что «полезно пострадать, дабы управлять рифмами, как извозчик кобылой».

И ясно, что в «любви» этой не было ничего, кроме неизбежного итога – «печаль в глазах, которая бывает у бездомных собак, брошенных хозяевами», как изрекла восхищавшаяся Маяковским Раневская; привычно-острая язвительность при воспоминаниях о нём в ней неизменно умолкала.

Как ясно и то, что уходить навсегда от тех, кто не делает и полшага навстречу, когда ты совершил десять, вопрос не гордыни и себялюбия – жертвенность здесь всё только усугубит. Это вопрос осознанного наполнения бытия с каждым, по-своему бесценным, мгновением жизни. Тем более, для художника.

Маяковский уйти так и не смог. Он, в этом смысле, стократ несчастнее «заклятого друга»* Есенина, коего всегда окружали умнейшие душою красавицы, две трети которых он никоим образом достоин не был (самый известный пример – Айседора Дункан). Но Серёжа всё промотал с беспечностью рязанского мужика.

Фатум бытия поэта, однако, в том, что и Володя, коего Раневская назвала «умнейшим из людей своего времени», пришёл к схожему финалу чуть позже Есенина.

И остались – не улицы, скверы и пароходы его имени, чего так рьяно добивалась после смерти Лилечка (и это не смягчает моё сердце к ней, потому что поэта надо любить и понимать при жизни, если ты решилась стать его попутчицей!), а душа. Та её часть, о которой Христос изрёк «Будьте как дети».

Иногда этого достаточно для бессмертия…



***


Скрипка издёргалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушёл.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!»
А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»


(Владимир Маяковский, 1914 год)


*Интересный, кстати, «феномен антагонизма». Достоевский – Тургенев, Маяковский – Есенин. Думаю, в любом измерении будут привычные смертельные клинчи со спорами о подлинности творчества. И ничто для каждого не будет значить больше, чем намёк на одобрение (хоть между строк) от своего «врага».