Проблема разработки литературного языка

                Проблема разработки литературного языка
                (Теоретические подходы А. А. Прокоповича-Антонского и Н. М. Карамзина)

        Как известно, рубеж XVIII–XIX веков оказался временем осуществления второй, после ломоносовской теории трех «штилей», масштабной реформы всей системы отечественного литературного языка. Утверждение основополагающего принципа «пишем, как говорим, но и говорим, как пишем», справедливо связано с именем Н. М. Карамзина, однако при этом не следует забывать его идейных единомышленников и сторонников, также внесших свой существенный вклад в становление и развитие «нового слога».

        Одним из тех, кто явился не просто литературным сподвижником Карамзина, но и в некоторой степени его наставником и вдохновителем, был известный педагог и ученый-энциклопедист, профессор Московского университета А. А. Прокопович-Антонский, одно время редактировавший первый в России специализированный журнал «Детское чтение для сердца и разума», активное участие в котором принимал в 1787–1789 годах молодой Карамзин. Шесть десятилетий спустя, в некрологических воспоминаниях, посвященных памяти Прокоповича, его ученик и воспитанник С. П. Шевырев отметил ту роль, которую довелось сыграть журналу в литературной судьбе будущего лидера русского сентиментализма: «“Детское чтение” было вместе и детскою школою самого Карамзина, где он выработал слог свой» [1, с. 16].

        Вместе с тем Шевырев постарался объяснить причины столь плодотворного влияния журнальной деятельности на укрепление авторского мастерства Карамзина. Главным фактором, определившим успешное взаимодействие начинающего литератора с коллективом журнала, стала, по мнению Шевырева, полная солидарность взглядов Антонского и Карамзина на пути обновления и совершенствования литературного языка их эпохи: «Надобно сказать, что Антонский был в числе старейших двигателей того же направления, какое окончательно дано было русскому языку и слогу гением Карамзина. В “Чтениях для сердца и разума”, еще с 1785 года, след., за 7 лет до появления Карамзина на поприще литературы, мы замечаем то же стремление сблизить речь нашу литературную с разговорною, упростить язык, дать ему характер беседы общежития» [1, с. 7–8]. Иными словами, редактором журнала были заранее подготовлены благоприятные условия, при которых смогли беспрепятственно развиваться стилевые новшества талантливого сотрудника. 

        Это единство подходов к проблеме реформирования языковой системы отчетливо прослеживается в программных работах Антонского и Карамзина, создававшихся синхронно, в одно и то же время, что позволяет предполагать возможность взаимного влияния или, во всяком случае, несомненных методологических перекличек и параллелей. Общим для них обоих было восприятие языка в качестве важнейшего средства распространения просвещения и культуры в обществе. О «российском языке, на котором основывается народная образованность» [2, с. 6], Антонский горячо говорил в речи 1798 года «О воспитании». Аналогичные мысли выразил и Карамзин в предисловии к издававшемуся им альманаху «Аониды» в 1797 году, выдвигая в качестве одной из ведущих задач для объединившихся вокруг него литераторов «совершенство языка (неразрывно связанного с умственным и моральным совершенством каждого народа)» [3, с. 57]. Пятью годами позднее, на страницах возглавлявшегося им литературно-политического журнала «Вестник Европы», Карамзин четко сформулировал взаимосвязь, существующую между расцветом изящной словесности и прогрессом общественного образования, афористично указав, что «искусство писать есть действие просвещения» [3, с. 75].

        В высшей степени показательно, что первый же номер карамзинского «Вестника» открывался его публицистической статьей, в которой прямо провозглашалась культурно-воспитательная и образовательная миссия художественной литературы, опирающейся на ресурсы обновленного и реформированного языка: «Сколь благородно, сколь утешительно помогать нравственному образованию такого великого и сильного народа, каков российский; развивать идеи, указывать новые красоты в жизни, питать душу моральными удовольствиями и сливать ее в сладких чувствах со благом других людей. Итак, я воображаю себе великий предмет для словесности, один достойный талантов» [3, с. 76].

        Программа Карамзина, основанная на органичном сочетании эстетики с просветительской направленностью словесного искусства, в полной мере соответствовала планам деятельности Антонского на посту председателя Общества любителей российской словесности, и совершенно закономерно, что в речи весной 1812 года при открытии литературных заседаний Антонский высказался во многом созвучно карамзинским тезисам: «Намерение сего, высочайшим одобрением ознаменованного, Общества есть то, чтобы соединенными силами способствовать успехам отечественной словесности как главному средству к распространению просвещения. Предмет, достойный внимания любящих благо и славу своего Отечества!» [4, с. 3].

        Солидарность позиций Карамзина и Антонского не ограничивалась почти дословным повторением общих положений идейных программ друг друга. В понимании отдельных ключевых моментов концепций реформы языка они также выступали в качестве убежденных и принципиальных союзников, совместными усилиями стремящихся к общей цели. Для каждого из них приоритетную значимость имела углубленная разработка системы отечественного языка, представлявшегося высшей ценностью и надежным залогом дальнейшего развития и обогащения общенациональной культуры.

        В речи «О воспитании» Антонский подробно обосновал мысль о первостепенной роли полноценного освоения языка в процессе духовного совершенствования человека: «Преимущественно должно заниматься отечественным языком и употреблять все старания и средства для достижения в нем правильного, твердого, основательного знания. Оставлять в небрежении такой язык, которым писаны все отечественные законы, все гражданские постановления, к общественному благосостоянию относящиеся, который должно употреблять при всех делах, при всех встречающихся нуждах, – оставлять в небрежении такой язык есть крайне грубое, непростительное заблуждение. Ошибаются также и те, кои думают, что изучение природного своего языка не великого труда стоит. Знать его основательно, знать со всеми тонкостями, чувствовать всю силу его, красоту, важность; уметь говорить и писать на нем красиво, сильно и выразительно по приличию материи, времени и места – всё это составляет труд, едва преодолимый. На приобретение такого знания должно употребить все силы, должно пожертвовать не малою частию жизни» [2, с. 25–26].

        Карамзин в журнальной статье «Отчего в России мало авторских талантов?» (1802) выдвинул сходную аргументацию: «Вольтер сказал справедливо, что в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но что во всю жизнь надобно учиться своему природному» [3, с. 101]. Подходя, как и Антонский, к вопросам языка с государственных позиций, постулируя тезис о том, что «язык важен для патриота», Карамзин в статье с характерным заглавием «О любви к отечеству и народной гордости» (1802) особое внимание уделял художественным аспектам литературной речи: «Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности» [3, с. 97]. Однако еще в предисловии к «Аонидам» (1797) Карамзин преимущественно акцентировал общую с Антонским идею о государственной функции языка, решающего не только сугубо литературные задачи, но и служащего наиболее эффективным средством общественного просвещения: «Трудно, трудно быть совершенно хорошим писателем и в стихах и в прозе; зато много и чести победителю трудностей (ибо искусство писать есть, конечно, первое и славнейшее, требуя редкого совершенства в душевных способностях); зато нация гордится своими авторами; зато о превосходстве нации судят по успехам авторов ее» [3, с. 57].

        Принципиально важным положением языковых программ Карамзина и Антонского являлось провозглашение принципа приоритета отечественного языка над иностранными в деле развития национальной системы просвещения, которая должна основываться на самобытной культуре, а не ограничиваться подражанием чужим образцам. Об этом Антонский говорил в речи «О воспитании»: «До сих пор у нас по большей части учатся на иностранных языках и от них заимствуют слова, порядок, течение и обороты речи. Удивительно ли, что слог наш отзывается иностранным? Пока не будем иметь на природном языке всех учебных книг, пока не будем иметь классиков-писателей, до тех пор будем чувствовать недостаток в просвещении, скудость в словах и несовершенство в слоге» [2, с. 9]. Солидарные с ним мысли излагал Карамзин в программной статье «О любви к отечеству и народной гордости»: «Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою: французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно по крайней мере внимание русских» [3, с. 96].

        Вместе с Антонским Карамзин доказывал, что достижение подлинной самостоятельности отечественной культуры возможно только при условии сознательного и глубокого постижения собственного национального наследия, лучшие плоды которого запечатлены как раз в литературном языке своей страны и своего народа: «Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках, оскорбительные для народной гордости. Хорошо и должно учиться; но горе и человеку и народу, который будет всегдашним учеником!» [3, с. 97]. Вот почему Карамзин, подобно Антонскому, отдавал решительное предпочтение отечественным «писателям, которые владеют духом языка, сами размышляют, сами чувствуют, а не попугаями других бывают» [3, с. 55].

        Эти же соображения побудили Карамзина вслед за Антонским присоединиться к его «опровержению мнения тех людей, кои полезнейшим упражнением почитают изучение многих иностранных языков» [2, с. 26]. Справедливо полагая, что «природный язык для нас важнее французского», Карамзин рассматривал степень владения человека отечественным языком в качестве объективного критерия уровня его образованности и общей культуры и поэтому прямо заявлял, что «кто не знает своего природного языка, тот, конечно, дурно воспитан...» [3, с. 237].   

        В то же время и Антонский, и Карамзин отнюдь не призывали к какому-либо культурному или языковому изоляционизму, ясно понимая, что без усвоения лучших достижений зарубежных литератур, без конструктивного взаимодействия с иностранными представителями творческих сил невозможно полноценное развитие отечественной культуры и обретение ею настоящей зрелости. Антонский в своей речи на открытии Общества любителей российской словесности горько сетовал на явственно сказывавшееся отставание отечественной литературы от передовых эстетических концепций за границей: «У нас нет философов-писателей, которые утвердили бы правильность и точность слова; нет Боало и Аддисонов, которые показали бы вместе правила и образцы изящного вкуса» [4, с. 7].

        Разделяя его озабоченность, Карамзин еще в 1795 году, в заметке «О богатстве языка» указывал на объективную потребность «в языке, обогащенном умными авторами, в языке выработанном...» [3, с. 55], а в 1802 году, в статье «О любви к отечеству и народной гордости», вынужден был вновь вернуться к остававшейся по-прежнему актуальной проблеме недостаточной разработанности отечественного литературного языка: «Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка...» [3, с. 97]. Выход из создавшейся ситуации Карамзин, как и Антонский, видел в организации полномасштабного, систематического и целостного процесса обучения и просвещения общества, по примеру зарубежных стран, добившихся на этом пути впечатляющих успехов в различных отраслях гуманитарных знаний: «Если бы наши молодые дворяне, учась, могли доучиваться и посвящать себя наукам, то мы имели бы уже своих Линнеев, Галлеров, Боннетов» [3, с. 96].

        Впрочем, несмотря на констатацию кризисных явлений в отечественной словесности, Карамзин имел основания для оптимистического в целом восприятия общей динамики осуществлявшегося при его самом активном участии реформирования языка национальной литературы и науки. В обзорной статье «О публичном преподавании наук в Московском университете», помещенной в «Вестнике Европы» в 1803 году, он с удовлетворением засвидетельствовал значительные достижения в расширении общественной сферы распространения «нового слога»: «Никогда науки не были столь общеполезны, как в наше время. Язык их, прежде трудный и мистический, сделался легким и ясным» [5, с. 248]. Таким образом, исходная установка Антонского и Карамзина на значительное содействие обновленного языка в деле развития отечественного просвещения в полной мере оправдала себя, и именно это стало решающим фактором, обеспечившим окончательный успех карамзинской языковой реформы и победу «нового слога» над «старым».      
 
                Литература

    1.  Шевырев С. П.  Антон Антонович Прокопович-Антонский. Воспоминание, посвященное воспитанникам университетского Благородного пансиона. – М.: Тип. Императорского Московского университета, 1848. – 32 с.
    2.  Прокопович-Антонский А. А.  О воспитании. – 3-е изд. – М.: Тип. Императорского Московского университета, 1818. – 74 с.
    3.  Карамзин Н. М.  Избранные статьи и письма. – М.: Современник, 1982. – 351 с. 
    4.  Прокопович-Антонский А. А.  Речь при открытии Общества // Труды Общества любителей российской словесности при императорском Московском университете. Ч. I. – М.: Тип. Императорского Московского университета, 1812. – С. 3–16 (Отдел «Прозаические сочинения»).
    5.  Карамзин Н. М.  О древней и новой России. Избранная проза и публицистика. – М.: Жизнь и мысль, 2002. – 480 с.

         Май 2008