Чёрный океан

Они мне снились. Эти львы.
И я расскажу вам историю о них, так, как если бы они сами могли вам рассказать, вложив человеческие слова в их простой, наивный, и оттого такой честный и искренний, львиный язык.
Они мне снились, эти львы. Я видел их кости. Прайд из античной эпохи, когда львы еще обитали на обширных территориях Азии. Я видел их кости - самка и самец, лежащие рядом, словно обнявшись.
Они приходили ко мне и просили рассказать эту историю.
Я не могу подвести их.
Вечер. Лето. Исток реки Инд. Душно и влажно. Тучи на небе словно сжимают Землю в свой предгрозовой кулак. Надвигающаяся ночь волнами тьмы все более и более пожирает тающие прибрежные островки света.
Прайд львов занят трапезой. Сестры Юнона и Линни пожирают свой кусок. Юнона не участвовала в последней охоте. Новый молодой вождь, Граций, вместе со своим братом Линкольном, еще позавчера убили её котят. Старый вождь был свергнут и также убит, и Юнона, как самая молодая и грациозная самка прайда, была обречена стать их наложницей. Никто не спрашивал Юнону о её чувствах, ведь сама жизнь, нелепая и абсурдная, не спрашивала, как не спрашивает удача на охоте и чувство всюду подстерегающей опасности. Если их и можно заставить спрашивать, то явно не путем переговоров и ответов на вопросы. Но Юнона и не думала об этом. Перед её глазами не исчезала жуткая картина растрепанных тел, перекушенных львят, жалко, как тряпки, болтающихся в жестокой, как капкан, львиной пасти.
Как ей пережить это? Она не знала. Если бы она могла плакать, то ночь со своими волнами тьмы сама бы утонула в её слезах. Но львы не плачут, и даже на жалобный вой не хватало уже сил.
Она лишь знала, что как-то это переживается. Что её мать несколько раз становилась жертвой самцов, что ее подруги так же боятся за свои прошлые приплоды.
Она знала всё это, и всё равно холод необратимого горя урчал во всех ее внутренностях и словно обжигал кожу изнутри.

Граций был явным лидером в паре со своим братом. Высокий, стройный молодой стан, грациозные в своей смертельности желтоватые клыки, яркие, словно извергающиеся кратеры вулканов, жесткие глаза. Юная грива была ослепительно золотой, ни одного черного волоса, неумолимо свидетельствующего о старении, ещё не пробивалось в его величественной, поистине царской, короне.
Агрессивный и жестокий, он не знал пощады ни к чужим, ни к своим. Этот вечер был первым во всей его жизни, когда он нервничал после победы. Все молодые самки нового прайда были его собственностью, охота - удачной, мяса - вдоволь. Но словно невидимая мошка, нарушающая покой, какая-то невнятная тревога поселилась в нем.
Он беспокойно оглядывался по сторонам, всматриваясь в кровавые пасти львиц и ночную тьму, словно именно там он собирался получить ответ на неизвестный ему самому вопрос.
Есть совсем не хотелось. Лишь взгляд то и дело цеплялся за двух сестер в нескольких десятках метров от него. Это были Юнона и Линни.
Сначала его слегка удивляло то, что Юнона исподволь сама смотрит в его сторону. Еще позавчера он разорвал её детенышей, он упивался своей кровавой властью, своим могуществом молодого и всесильного властелина.
Он знал, насколько сильно она любила своих детей. Он знал, что сейчас все предпочитают молчать об этом - из страха. Он слишком много о ней знал, и это даже удивляло его. Он наводил страх, он чувствовал это.
Но она всё равно смотрела на него - своими доверчивыми, испуганными глазами. И кроме ужаса было в этих глазах еще что-то, что скрывала тьма.
Он вглядывался в эту тьму, силясь разгадать загадку своих волнений. Он смотрел во тьму, а тьма смотрела в него. Они были неразлучны.
Осень. Ночь. Охота. "Обходите с фланга, Юнона, с фланга!"- тьму пронзает истошный рык самок, ведущих оленей в засаду. Олени всё равно не знают, с какого именно фланга. Сестры Юнона и Линни гнали свои группы в выверенную, как японская катана, фланговую засаду. Линни - напрямик через лес, Юнона же огибает его полукругом. Олени идут прямо на её группу. Ночная погоня напоминает гонку песка и ветра во время бури в пустыне.
Решающий миг. Юнона приближается к выбранной жертве, жертва обречена. Резкий поворот, и длинные, словно лабиринт костей, рога оказываются прямо у головы растерявшейся от неожиданности самки. С тех пор, как погибли ее дети, она начала охотиться рискованно и вспыльчиво. С тех пор, как в прайде появился Граций, она стала охотиться, словно играть в лотерею.
И вот приближался закономерный итог. Еще секунда, и ее жизнь оборвалась бы вслед за детьми. Оборвалась бы....ему в угоду.
Еще секунда, и эти рога проткнут ее, как он проткнул своими клыками ее детенышей. Поднимут ее и отшвырнут уже обреченное тело. И жизнь сгорит в огне неразделенной, невыразимой страсти и боли. В огне тревоги, которая не отпускала ее в последние несколько месяцев. Она еще раз всмотрелась в ночь, в черных глазах которой искала ответ на свои страхи и защиту от них. Она укуталась в ночь, словно в броню, которая должна была её защитить. Но она не верила уже в свою жизнь, и в эту броню. Она думала, что это уж точно - в последний раз.

Он появился вовремя. Внезапно, но так своевременно. Граций. Его клыки, словно ножи, впились в глотку развернувшегося оленя. Олень дернулся, опрокинув льва.
Эта секунда была для неё, словно очищающий гром. Она жила в неведении - и обрела ясность молнии. Они жила вопросами - и получила ответ. Ответ этот заключался в том, что глаза ее замерли при виде раненого Грация. Она поняла, что он пришел за ней. Львы редко принимают участие в охоте, и она поняла, что он здесь не ради оленя.
И еще она наконец осознала то, что так мучило её, и разразилось в эту секунду, как прорвавшийся сквозь толщу земли водный фонтан.
Это был фонтан любви, живой источник судорожной страсти.
Тот, кто убил ее детенышей, должен был жить, и был в шаге от смерти, спасая её. Спасая Её! Её!
Но он справился. Олень был повержен новым рывком раненого, превозмогавшего сильнейшую боль, льва.
Граций был ранен, сломал лапу, но он был жив.
А значит, спас ее.
Он совершил чудо.
Её Граций.
Прошел месяц. Сезон дождей, канавы, субтропическая духота. И лишь их души разливались магмой открывшейся страсти. Природа словно отвечала им, как разорвавшаяся плотина, размывая стройные, очерченные дороги их дикой Судьбы.
Теперь судьба была у них общая. И тело общее. И душа львиная - общая.
Рана не заживала. Грацин сломал лапу, и это означало смертный приговор. Он не мог более питаться во время общей трапезы, и Юнона сделала первый шаг навстречу истории львов - она начала делиться с раненым, обреченным, прокаженным. При этом она была беременна. От него. Беременна и вечно голодна.
Ей не хватало пищи для себя, но раненый лев был теперь для нею словно частицей самой себя. Она нарушала все традиции, все установления, все условности. Она была с ним всегда, за исключением охоты, и приняла его удел отверженного. Даже сестра Линни отвернулась от неё.
Но словно фанатичные вероотступники, они держались за свое сектантство, свою новоприобретенную веру, параллельно тому, как в то же время христиан в Риме скармливали за веру другим львам.
И они были, как христиане, что не отказались от своего Христа. От своего креста.
И несли его на Голгофу, обреченные своей любовью, обрученные своей страстью, облаченные в свою животную искренность.

Она успела забеременеть от него в ту ночь, когда пыталась утешить бурю его боли. В ту ночь, когда он спас её от оленя. Даже рана не могла остановить их.
В ту ночь эта рана их обвенчала, она стала их общей раной.

Она легла на камень, и он зашел сверху. Боль и Луна были свидетелями их брачной ночи, единственными свидетелями на их свадьбе. Ради неё он пошел на это, опять разрывая обруч боли, как не делал еще ни один лев. Ради львицы. В те скрипучие моменты вместо вина она вкусила его крови. Кровь капала, напоминая о произошедшем, и как утренняя роса - смывала с неё наваждение прошлой жизни. Она не помнила ни себя, ни убитых котят. Она окунулась в него, как в океан, и утонула в нём.
Он взял её, как было ему несвойственно - не как наложницу, но как берут в руку ускользающий ветер, или песок, и боятся рассыпать каждое мгновение. Он взял её, как берут сокровище из своей души.

Когда сезон дождей подходил к концу, он ушел из стаи. Его не изгоняли силой, он ушел из гордости, сначала даже не сказав ей.
Он был обузой как для прайда, так и для нее. И он ушел.

Но как император Траян укусил своим выбором Адриана, Антонина Пия, Аврелия и всю династию Антонинов, так и им было суждено прокусить всю свою жизнь и историю львов. Еще никогда лев не жертвовал и не рисковал собой ради львицы. Еще никогда львица не любила уходила из прайда вслед за своей любовью - не прыгала в пропасть вместе с обреченным на смерть.

Она ушла вслед за ним. Догнала его. И призрак неминуемой голодной смерти должен был стать последним, кто видел их вместе.
Голод и лишения преследовали их по пятам, так, как они сами когда-то загоняли дичь в засаду. Они понимали, что попали в капкан, но чем страшней ей было, тем больше она любила его. Любила так, как люди не любят. У людей есть разум, который, как поводья, позволяет управлять лошадью даже на всем скаку. Она же, как древние нумидийцы, скакала с голыми руками, и ветер резал ее ножом по исхудалым щекам, и она, словно чумная, металась по жизни из угла в угол, загнанное животное, раненое в живот.

Он не мог охотиться, и все тяготы пропитания легли на неё. Гордый лев не принимал пищу, да и не хотел - но от этого ей было только тяжелее. Их дети умерли от голода, но у матери даже не было сил скорбить по ним. Она была вымотана, она уже сама с трудом добывала пищу даже для одной себя.

Последний вздох отчаяния, вздох агонии. Она пришла в свой старый прайд. Попыталась отнять пищу у сестры.

До этого она смотрела в темноту - теперь темнота смотрела из неё. До этого она пыталась найти в темноте разгадку - теперь разгадка лилась у нее из глаз, словно кровь из раны, что протянулась сквозь небо.
Все знали, зачем она пришла.
Все знали, что она не уйдет, не получив, зачем пришла.
Все знали, как она уйдет.

Для них она была не сестрой, матерью, племянницей, но предателем, которому нет прощения.
Тщетно она пыталась поговорить с сестрой.
Отчаяние, доведенное до крайности, вылилось из чашки и пропитало собой землю. Кинувшись на Линни, она от слабости не смогла укусить её. Её когти были, как шипы розы - она сама была похожа на надломленный цветок, цветок пустынь и дождливых лесов, который Судьба вытоптала, который был надломлен ветром, предан Солнцем, брошен Людьми.

Её грызли всем прайдом, как загнанную дичь. Её рвали и таскали по земле. Ее волочили, как жертву охоты, над ней потешались, словно градус ненависти, таившийся в них, рос вместе с градусом её любви. Её убивали. За дерзость, за смелость, за любовь.
Она истекла кровью, но осталась верна Грацию. И верна себе.

В первую ночь с ним она тонула в его крови. Сейчас тонула в своей.

Приди она с детьми- растерзали бы и их. Но она, которая так их любила, сейчас совсем не вспоминала их. Ей было жаль только одно - очевидно, что с ним она проститься не успеет. Очевидно, что он умрет от голода или горя. Что он может прийти за ней быть растерзан так же, как она.
Она боялась только этого.

Она умерла с этим страхом, застрявшим в глотке.

Граций всё понял, не дождавшись ее к ночи. Душной и влажной.
Год назад он шел убивать ее детей.
Сейчас шел умирать рядом с ней.

До этого он жил в истории, теперь- творил её.
И эта история раскрылась мне после раскопок. Я - популярный палеозоолог и историк, ученый с мировым именем - 40 лет изучал останки диких животных. Но в этот раз всё было иначе. Я видел их кости, лежащие друг подле друга. Они застыли в вечности, как и все, кто вошел в историю.

Они мне снились, эти львы.
И это были дождливые и душные сны.
Они рвались наружу.
Они дышали.
Они боролись.
И умирали вместе.

И они не умерли.
Они уже никогда не умрут.